Скверное место. Время московское

Глава третья

Волга замыслила ледоход. А что, ее время пришло – апрель. Сколько можно ждать? Солнце припекало, на полях стаивал снег, то и дело накрапывали дожди, делая лед не только противно мокрым и скользким, но и предательски слабым.

Пока, правда, вытянувшиеся поперек всей России тысячи километров полуметрового покрова еще не стали ничем не сдерживаемым потоком расколотых на миллиарды частиц льда. Пока это был единый организм, который хотя и разрывали изнутри противоречия сил природы, но из-за крепких ночных заморозков еще оставался смысл прижаться поплотнее к берегам, подождать с пару дней и не крошить созданное за полгода величие.

Но, как ни крути, близилось мгновение «Большого взрыва». Белая лента реки была напряжена, словно змея перед атакой. Шел день за днем, и вдруг нечто, не познанное человеком, нарушило внутреннее единство стихии льда. Целое и величавое сбросило напряжение. Несколько раз где-то далеко от города что-то очень звонко грохнуло, затрещало по всей реке, и миллиарды тонн льда сдвинулись и устремились куда-то вниз, навстречу батюшке Каспию, по пути становясь все рыхлее и меньше, чтобы однажды стать простыми каплями воды.

– Ну что, слабо на тот берег слетать?

Конечно, кто-то там признается в собственной трусости! Ломанулись все. Все до одного лихо попрыгали на проплывающие мимо льдины. Те только разгонялись, еще не набрали ходу и не раскололись на мелкие куски. Прыгать с одного ледяного поля на другое, бежать изо всех сил и мысленно высчитывать, куда снесет потоком, к центру города или к мелькомбинату, – занятие для настоящих пацанов.

Что там пробежать на адреналине какие-то двести пятьдесят метров, запыхаться не успеешь, кабы не инстинкт самосохранения, который существовал сам по себе и не любил глупых шуток с водой. Усиливающийся грохот ломающихся льдин заставлял стучать сердца как станковые пулеметы, не выдуманный, не книжнокиношный страх рисовал одну картину безнадежней другой, но они неслись и неслись по льдинам, пока их отяжелевшие ноги не уперлись в землю, неизменчивую, неподвижную и надежную, как бетонная плита.

Пару минут их трясло от пережитого, но они не стучали зубами – все ж пацаны! – они хохотали. Хохотали над собой, над своими личными минутами страха. Над тем, как кто-то поскользнулся, как кто-то чуть не угодил в открытый водоворот черной воды, как, перепрыгивая с одного большого островка жизни на другой, меньший, кто-то подумал, что тут-то и кончится его жизнь.

И в этих словах не было мальчишеского позерства и хвастовства. Река зверела прямо на их глазах. Она теперь шуршала и гудела, ухала и скрипела какими-то низкими, утробными звуками, от которых стыла кровь в жилах. Переполненная битым и крошеным льдом, она все больше становилась похожей на жуткую, вытянутую в пространстве мясорубку, выжить в которой не было шансов даже у самого ловкого человека, окажись он в воде между льдинами. Пара секунд – и от провалившегося неудачника останется груда перемолотого корма для всяких обитателей волжских глубин.

Правда, возвращаться в родной район никто и не собирался по льду. Самоубийц не было, дураков тоже. Галдя и все еще посмеиваясь над пережитыми страхами, они стали подниматься по крутой лестнице к мелькомбинату. Оттуда до трамвайной остановки было пять минут быстрым шагом, и новенький трамвай девятого маршрута, весь из себя общественный транспорт, через полчаса вернет их на родную конечную остановку.

– Эй… Мелочь пузатая! – вдруг кто-то зычно закричал на них сверху. – Кто разрешил в наш район без спросу заходить, да еще толпой? Давно по рылу не получали?

Друзья остановились и посмотрели наверх. И ничего хорошего они там не увидели. Человек пятьдесят, не меньше, короткостриженых парней, цвет местного отребья, вооруженные металлическими прутками и свинцовыми кастетами, смотрели на них сверху вниз, как смотрят охотники на загнанную жертву. Добычу обреченную и, считай, уже освежеванную.

– Московские, суки.

– Теперь нам хана.

– Отлупцуют, живого места не оставят.

– Не, парни, надо валить.

– Куда? Вдоль берега бежать – догонят.

– Назад валить, домой!

– Это понятно, что домой, а не в Питер. Как? Обратной дороги нет.

– Как нет? Вот же она, за нашими спинами!

– Сдурел? Ты посмотри, что там творится! Льдина на льдину лезет. В порошок же сотрет, если свалишься в воду!

Наверху возбужденная ожиданием хорошей драки братва ждала, когда пришлые и незваные гости с противоположного берега поднимутся прямо к ним в руки. На расправу.

Все они откровенно стосковались по стычкам между районами города и ждали «открытия сезона», когда можно будет почесать кулаки о чужие морды. За зиму народец растерял форму. Спортзал спортзалом, но это как-то отдавало мазохизмом. Штанги, гантели, шведские стенки и турники только нагоняли тоску и усталость. А разрядки, эмоциональной, электрической разрядки не было. Рухнуть после тренировки на диван и проспать до утра – это было. Радости от побед, удовлетворения от того, что вон тот или этот рухнул как подкошенный после твоих ударов, – шиш.

То ли дело летом, когда новоявленный рабочий класс, пэтэушники призывного возраста, основательно прогретые портвейном и солнышком, в любую минуту по первому свистку готовы были выскочить на «терки» и «махаться» до потери сознания и пульса. Пара сотен буйволов, бегущих по саванне, выглядела бы куда миролюбивее, чем толпа гомо сапиенс местного производства, устремленных навстречу друг другу, размахивающих перед собой обрезками арматуры и самодельными нунчаками.

Давно – ох давненько! – не было хорошей шумной драки, такой, чтобы несколько сотен опытных бойцов и новобранцев посреди Старого моста, прямо под носом у Управления внутренних дел, бились за право быть самыми крутыми в областном центре, переименованном черт знает когда в честь какого-то отжившего свой век всесоюзного старосты.

Перекинутый через реку мост соединял поделенный поровну город, и, когда возникала большая драка, которую не могли, хотя очень старались, предотвратить ни областное КГБ, ни местное УВД, ни внедренные стукачи, единственное, что оставалось делать силовым структурам, так это блокировать мост с двух сторон, через громкоговорители убеждать толпу прекратить бесчинства и с плохо скрываемым удовольствием ждать, когда кровушки прольется столько, что поле боя будет усеяно десятками тел и драка затихнет сама собой.

Лежачих подбирали кареты «скорой помощи», стоящих на своих двоих пачками утрамбовывали во все, что движется, и развозили по райотделам, чтобы составить протоколы о хулиганстве, а затем отпустить домой. Лишь тех, кто числился негласными руководителями молодежных хулиганских группировок, отправляли на пятнадцать суток на нары. Обычное в общем-то дело, повторяющееся из года в год и большого ущерба не приносящее никому – ни советской власти, ни советской молодежи. Выбитые зубы, переломанные конечности в счет не шли. Одни вставлялись, другие срастались. Зато после подобных побоищ можно было уверенно говорить, что в ближайшие недели, а то и месяцы подобное не повторится. Бойцы повыбивали дурь друг из друга, и сил подняться на новое «побоище» нет ни у одной из группировок. Тем более и лето к той поре шло на закат. Не до драк, когда скоро школа, техникумы и ПТУ.

Но в тот день был не июль, а еще апрель. И надо было начинать. Кто-то из «московских», из самых молодых и борзых, дернулся всем телом вниз по лестнице.

– Стоять! – резко осадил его чей-то низкий голос.

– Хром, – тихо, с тоской, сказал Мишка Воронов.

– Что такое хром? Металл какой? – спросил Лева, явно не понимая, о чем идет речь.

– Какой металл? – мрачно отозвался Воронов. – Это его кликуха такая.

– А почему Хром?

– Да потому что Хромов.

– И он кто тут, главарь?

– Типа того. Он у этих идиотов самый главный. Без него они пикнуть не смеют.

– И что это значит для нас?

– А то, что бить нас будут основательно, взаправду.

– Эй, ссыкуны, – Хром выдвинулся к краю обрыва, – вы на хрена сюда к нам приперлись? Граница на замке. Забыли, что Московский район наш? Или не в курсе? Вам что, старшие товарищи не объяснили, что к чему? У вас там кто, Волчок заправляет?

– Мы не знаем, мы просто так, мы сами по себе.

– А зачем по льду бежали?

– Для смеха.

– Ну что, посмеялись?

– Было дело.

– А над чем смеялись?

– Над собой.

– Ну мы тоже хотим посмеяться. Но над собой это как-то делать не с руки. И у нас к вам предложение. Мы вас не трогаем, а вы возвращаетесь на свою территорию той же дорогой. То есть по льду. Идет?

Хром заулыбался, и ярким блеском сверкнула фикса.

– А какой смысл подыхать? Ты же понимаешь, что эту реку сейчас нам не перейти? Это же самоубийство.

– А ты кто такой умный?

– Человек.

– Это понятно, что не жираф. Фамилия есть у человека?

– Большаков.

– Вот смотри, Большаков. Если ты думаешь, что у вас есть другой вариант, то ты ошибаешься. Мои ребята устали от зимы и потому от вас живого места не оставят и все равно выбросят на лед. А куда уж вас он дальше доставит, не наша проблема.

– А тебя как зовут? Хром?

– Да тебе-то какая разница?

– Да просто ответь на вопрос. Вот на фига тебе это надо? Отпусти нас, и мы уйдем своей дорогой. Не бери греха на душу. Ты же видишь, что творится на Волге…

– Можно и так, но скучно мне, понимаешь? Вот вы тут пять минут назад ржали как кони, вот и я со своими парнями хочу понять причину вашего веселья. Тоже хочу посмеяться. Только не надо думать, что мы изверги какие. Мы будем за вас это… сопереживать. И не просто так. Зрелище обещает быть напряженным, и потому тот, кто доберется до своего берега живым и невредимым, завтра от нас получит по чирику. Слово даю. Кто потонет, тому на похороны тоже скинемся. Ну, договорились или как? Даю минуту на размышление.

Размышлялось как-то не очень. Врагов – а это были самые настоящие враги – было в десять раз больше. Десять на одного? Математика не в их пользу. Мордовороты были хорошо подготовлены к дракам и не знали жалости. По всему было видно, что сочувствие и сопереживание были у них отнесены к признакам слабости, которую они презирали, и они могли бы себе вены порезать, чтобы только не быть заподозренными в хилости и слабохарактерности.

И Андрею, и Стасу, и Виктору, и Леве с Мишкой было понятно без слов, что без повреждений и с нерастраченными до конца силами добраться до противоположного берега будет все-таки проще, чем со сломанными ребрами и травмами различной тяжести. А если еще и кого-то особо прибитого придется волочить за собой?

– Парни, с каждой минутой у вас шансов становится все меньше, льда все больше и больше, а это, сами понимаете… да и скорости растут.

Хром чувствовал себя повелителем мира. Но и его передернуло от вида перемалывающегося льда.

– Не хотел бы я там оказаться. Да, пацаны?

Пацаны смотрели на взбесившуюся реку как завороженные, и лишь некоторые что-то промычали в ответ.

Хром был в хорошем настроении. Он знал, что они, эти пятеро пойманных в их силки то ли зайцев, то ли людей, не побегут навстречу своей смерти, потому что только круглый дурак мог поверить, что Волга их пропустит. И весь этот затеянный им концерт закончится простой потасовкой. Но он ошибся. Пятеро непрошеных гостей молча и совсем не торопясь развернулись и, о чем-то негромко переговариваясь, зашагали вниз по видавшей виды лестнице.

– Мужики, удачи! – с ухмылкой крикнул им с высокого берега Хром, все еще ожидая, что те ломанутся вдоль берега поближе к набережной, к гуляющим в километре от них зевакам, выстроившимся посмотреть на захватывающее зрелище ледохода.

– Да сосешь ты…

– Чего сказал? – напрягся Хром, из-за шума реки не разобравший ответа, но шкурой чуя в нем какую-то просто запредельную борзоту.

– Увидимся!

– А. Ну-ну…

Перед тем как шагнуть в грохочущую, все сносящую на своем пути ледовую массу, Лева Милицин достал пачку «Беломорканала», которую он стянул из отцовского пиджака, и предложил каждому по папиросе. Никто до этого и в рот не брал этой дряни, но тут все протянули руки и закурили от единственной оставшейся в коробке спички.

Странное у них было начало курения. Никто даже не кашлянул. Глубоко втягивая в себя дым, они казались не подростками, а пожившими полной грудью мужиками, за спинами которых была жизнь, полная приключений, да куда там приключений – боевых действий.

– Не дрейфить, – сказал Большаков, оглядывая друзей.

– А никто и не дрейфит! – ответил за всех Стас и отбросил в сторону докуренную до мундштука беломорину.

– Значит, так, – вдруг принялся инструктировать всех Виктор, – движемся рядом, так, чтобы видеть боковым зрением каждого. Если кто-то проваливается, вытаскивать помогают все. Пятеро сюда пришли, впятером и вернемся.

– А этот Хром у меня еще схлопочет! – процедил сквозь зубы Миха Воронов. – За все ответит, гад!

– Ну, это произойдет не скоро, – подвел черту Большаков. – Наша задача сегодня посложнее будет. Нам бы в морге не оказаться или на дне подо льдом. Вперед!

И, как только мимо них проплыла подходящих размеров льдина, они молча вспрыгнули на нее, начав получасовую борьбу за жизнь. Двести пятьдесят метров растянулись на несколько километров, каждый метр из которых для них мог оказаться последним в жизни.

И все это время по берегу, который их заставили позорно покинуть, бежала толпа жаждущих крови, обезумевших от необычного зрелища полулюдей-полузверей. Их рты были оскалены, и время от времени вместо матерных слов из них вырывалось хищное рычание.

Когда кто-то из пятерых на льду падал или проваливался в воду, а остальные четверо из последних сил тянули к нему руки, они, эти похожие на всех фотороботов разыскиваемых преступников, начинали свистеть, что-то орать, показывая большой палец вниз, словно это происходило не в провинциальной и продрогшей от холода России, а в перегревшемся от солнечных лучей столичном Древнем Риме, в Колизее.

Друзья – а с этого часа никто не сомневался, что они стали настоящими друзьями до конца своих дней – все же каким-то чудом все вместе выбрались на свой берег. Выползли мокрыми, замерзшими, далеко от города, но почти невредимыми. Ссадины и ушибы не в счет. Но это уже были совсем другие люди. Свое детство и свои страхи они растеряли посреди скрежета битого волжского льда, которому, казалось, не будет ни конца ни края. На берег они выходили уже взрослыми людьми. И не важно, что паспорта получать им еще полагалось кому через год, кому через два, все равно они уже были мужиками. Мужчинами.

И, встав лицом к реке, отделявшей их от хромовских головорезов, они продемонстрировали свою «ответку». Одновременно помахали им средним пальцем в надежде, что увеличившееся за городом расстояние между берегами не станет препятствием и те, кому был предназначен этот жест, увидят его. Они не ошиблись. С той стороны реки раздался протяжный вой. Выходит, адресат получил послание.

На утреннем совещании в главке у начальника отдела было все, как обычно. Полковник Серов монотонно, как старый учитель в школе, ставил новую задачу и времени на ее выполнение, как всегда, давал с гулькин фиг, практически для вида. А вопросы иногда возникали такие, что на местах их годами не могли сдвинуть с мертвой точки. Тогда за дело брался главк, и отступать было некуда, да и некому. Главное управление по борьбе с организованной преступностью было конечной точкой принятия решений и конечной инстанцией, которая срамиться прав не имела. Если ты служишь в главке, хоть убейся, но задачу выполни! Только вперед, назад ходу нет, раз ты опер. С этой мыслью жили офицеры главка, с ней каждый божий день ходили на службу, с ней вставали утром ни свет ни заря, с ней же и ложились спать далеко за полночь.

И потому спать в эти долгие минуты совещаний не просто хотелось, но и моглось. Спать могли с открытыми глазами, с выражением глубокой мысли на лице и даже с ручкой в руках, которая что-то автоматически записывала за большим начальником.

– Так что вот такие пироги с котятами, – не говорил даже, а как-то ворковал полковник Серов, по всему хорошо отдохнувший за ночь. – В Воронеже было создано практически МММ, финансовая пирамида местного розлива. Денег уворовали немало даже по московским масштабам. Уголовное дело возбуждено по мошенничеству в особо крупных размерах. Как я уже сказал, был задержан бухгалтер из местных, но от него толку мало. А вот учредителем фирмы оказалась личность куда более интересная, господин хороший по фамилии Рябушкин Марк Моисеевич, вор в законе с десятью судимостями. Зачем он лично стал учредителем, а не использовал подставное лицо, история умалчивает, но крышей он был качественной. Два года деньги делались фактически из воздуха, и никто не мешал. Когда бухгалтера задержали, из Воронежа была прислана шифровка с просьбой оказать содействие в задержании этого авторитета. Так что надо помочь. У вас на все про все пять суток и два воронежских опера в помощь, капитаны Телегин и Хропачев. Вот они.

Все лениво посмотрели на Телегина и Хропачева. Мужики как мужики. С такими мордами полстраны ходит.

– Вы уже, надеюсь, с ними познакомились. Большаков, ты меня понял? Пять суток – и ни часом больше!

– Так точно! Разрешите выполнять? – мгновенно отреагировал Большаков, за секунду до этого пребывая в состоянии то ли сна, то ли медитации.

– Действуйте, – кивнул седой головой начальник отдела. – Все свободны. А ты, Андрей, останься, у меня к тебе разговор.

Когда все вышли из кабинета, полковник Серов и капитан Большаков взяли по сигарете. Андрей ждал, когда начальник отдела объяснит причину задержки, но тот лишь молчал и с наслаждением втягивал в себя дым с ментолом. И, только докурив почти до фильтра и раздавив в пух и прах бычок в пепельнице, он приступил к делу.

– У нас на проверку поступили материалы. Прямо скажу, материалы скользкие, как сопли. Ни много ни мало – компромат… и не на кого-то, а на одну одиозную личность, члена правительства по фамилии Турнепс.

– О как! Личность известная. И чего там?

– Да по нынешним временам сущий пустяк. Но ты и сам понимаешь, как там наверху реагируют.

– Болезненно?

– Не то слово. Так вот, слетал, значит, этот господин в дальние страны и погрел пузо на очень теплых островах, которые, как оказалось, находятся под юрисдикцией США. Посол США в России написал нашему министру письмо, в котором проинформировал о том, что в Америке ведется программа по контролю за госслужащими. У них там, оказывается, коррупционеров ловят всем государством. Ха-ха. И распространяется эта программа не только на США, но и на другие страны. Так вот, они пишут, что с такого по такое число в течение недели на территории этих самых островов отдыхала делегация из России и возглавлял ее этот самый член.

– И в чем прегрешение?

– А вот в чем. Все расчеты происходили в наличной валюте, в долларах США. Господин министр жил в номере стоимостью пятьдесят тысяч долларов США в сутки и расплатился наличными.

– Иди ты. Ой, простите! Ничего себе! Триста пятьдесят тысяч долларов за неделю?! Это сколько же лет мне надо работать, чтобы так жить?

– Всё? Выговорился? Мне можно продолжать?

– Извините, товарищ полковник, просто такие суммы! Я еще не привык…

– Да я сам, как бы это помягче сказать… в шоке. Но эмоции в сторону, это к делу не относится. Вот это письмо. Оно направлено к нам в порядке взаимодействия и обмена информацией. Министр отписал нам. Вот ты и занимайся.

– А что тут делать?

– А ты что, не понимаешь? Не первый день в милиции. Делай все как положено.

– Так сейчас этим заниматься или воронежским помогать?

– Делай все одновременно, и делай хорошо, понял меня?

– Понял. А что там с моей квартирой? Вы обещали уточнить.

– Тьфу ты, черт! Совсем забыл. Забегался совсем. Ну ладно тебе! Узнаю, обещаю. Все, ступай с богом.

Когда Андрей уже открывал дверь кабинета, чтобы выйти, за спиной снова раздался голос полковника Серова:

– Две тысячи.

– Что две тысячи? – не понял Андрей.

– Две тысячи лет тебе надо, чтобы заработать деньги, которые были уплачены членом Правительства Российской Федерации Турнепсом за рубежами нашей родины всего за неделю проживания в гостинице на очень теплых островах. Таблетку дать от сердца? Нет? Тогда варежку закрой и топай работать.

В комнату общежития молча зашли четыре человека. Рязанский зажал в углу Большакова и, смотря прямо в глаза, спросил:

– Андрей, ты чего такой?

– Какой?

– Никакой.

– Да так, смысл своей жизни ищу с помощью математических вычислений.

– И как?

– Никак. Еще вопросы будут?

– Всё. Проехали. Ну что, братцы-кролики, с чего начнем?

«Братцы-кролики», Телегин и Хропачев, синхронно сбросили с плеч массивные рюкзаки. В одном были плотно уложенные бутылки водки, в другом – огромные помидоры. Каждый помидор упакован в газетку, каждая бутылка – в шерстяной носок.

– Мама дорогая, откуда зимой вся эта роскошь? Это я не про водку, – воскликнул не своим голосом Рязанский. – Что же со всем этим делать? И, главное, когда?

– Ну что ты на меня смотришь? – равнодушно спросил Андрей. – У нас всего пять дней, а в доме нет даже куска хлеба. Вот ведь зараза. Две тысячи лет!

– Ты о чем? – напрягся Рязанский, видя, что напарник явно не в себе.

– О жизни.

Через трое суток ничего не изменилось в комнате, где жили своей странной жизнью уже не два, а четыре человека. С утра до вечера и с вечера до утра за столом сидели четыре мрачных, мало соображающих человека в майках. Время от времени они перебрасывались короткими фразами, а так час за часом пили водку, закусывали помидорами и мечтали о куске черного хлеба, за которым надо было идти так далеко, что переплыть море казалось делом куда более легким, чем этот фантастический поход в гастроном на соседней улице.

И все это время звонил телефон. Надсадно, как комар возле головы. Но только через семьдесят два часа Андрей неторопливо поднялся и медленно снял трубку. Еще потребовалось какое-то время, чтобы приставить ее к уху, но потом, собрав в себе все силы, громко и отчетливо выговаривая каждое слово, произнес, как породистый артист на большой сцене:

– Слушаю! Здравия желаю, товарищ полковник. Да, я. Что делаем? Работаем, товарищ полковник. Роем копытом землю. Пашем с утра до вечера, как лошади. Света белого не видим. Одна работа на уме. Почему я издеваюсь? Я не издеваюсь. Нет. Нет, по телефону не могу доложить. Информация, сами понимаете, закрытая. Так еще сколько времени впереди. Как среда на исходе? Сегодня что, среда? Надо же. Да, совсем заработались. Нормальный у меня голос. Конечно, понял, чего тут не понять?

Когда трубка снова улеглась на телефонный аппарат, очнулся Рязанский.

– И? Что там?

– Выйдем на балкон.

На балконе разговор получился коротким, но деловым. Начал его Большаков:

– Смотри, они приехали в понедельник, а сегодня уже среда.

Рязанский чуть за голову не схватился:

– Среда?

– Среда, среда! У них командировка до пятницы. Мы три дня на работе не были, нам надо как-то шевелиться.

– Да тут еще столько водки и помидоров!

– Все, давай завязывай! Завтра едем в главк.

– А с ребятами, с ними что делать?

– До пятницы пусть отдыхают ударными темпами. Не везти же им обратно в Воронеж свои помидоры. А в пятницу чтобы были с утра в главке.

Следующим утром самой желанной была простая вода. Большаков каждые пять минут дул ее из графина и все время перелистывал какие-то бумаги на рабочем столе, словно не мог найти нужные. Потом внимательно посмотрел на Рязанского, вспомнил что-то и с облегчением сказал:

– Доставай-ка, Серега, все материалы, какие они нам дали, все, что у нас было, будем думать, как искать этого говнюка. Как нам можно его пробить.

Папка с бумагами пролетела полкабинета и приземлилась прямо перед Большаковым. В другой бы раз Андрей что-то сказал бы на такое бесцеремонное поведение Рязанского, но тут он просто распустил завязанные бантиком тесемочки на папке и принялся внимательно изучать содержимое.

– Так-так. Да, богатенький Буратино. Серега, да на нем одном зарегистрировано двадцать четыре машины, и машины все, как одна, очень дорогие. И квартир полтора десятка, и все в пределах Садового кольца. Тьфу, ну почему так?

Рязанский в это время забрызгивал полиролем свой рабочий стол:

– Не знаю. Ты о чем?

– О социальной справедливости, вот о чем. Серега, ну, что будем делать?

Рязанский мутными глазами посмотрел на Большакова и продолжил тщательно натирать стол до только ему ведомого блеска.

– Может, по пивку? – спросил он, ни на что не надеясь. Большакову это предложение не понравилось.

– Уйдем в штопор. А сегодня уже десять утра четверга. Давай-ка мы проделаем с тобой одну оперативную комбинацию.

– Давай, но давай сначала по пивку!.. Ладно, тема исчерпана. Так что там за комбинация вырисовывается в твоем воспаленном мозгу?

– Смотри, у нашего Рябушкина, Ряпушкина… как его там… из его автопарка угнано целых пять машин, и все они который год находятся в розыске. Безрезультатно. И для него это очень плохо, а для нас очень хорошо. Мы сейчас с тобой быстренько напишем повестки.

– Ага, и он тут же к нам прибежит.

– Да ты дослушай! Напишем повестки и отошлем их по всем его адресам. А в повестках укажем, что в результате оперативно-разыскных мероприятий были обнаружены все пять его автомобилей и он немедленно должен забрать их. Иначе мы не сможем гарантировать их сохранность. А так как почта в Москве уже сегодня доставит эти повестки адресату, то завтра он обязательно проявится. И при правильном стечении обстоятельств мы его завтра накроем.

– Ну, помечтай. А почему он должен поверить Главному управлению по борьбе с организованной преступностью?

– А мы повестки напишем от имени ГАИ, а телефончик наш укажем.

– Так он что, дурак? С телефоном понятно, прокатит, но когда он подойдет к нашему зданию, он что увидит?

– Государственную автомобильную инспекцию. Мы поменяем вывеску. Лишь бы почта не подкачала.

– Ну, не знаю, в любом случае делать что-то надо. Давай попробуем. Где у нас бланки повесток?

В пятницу Большаков и Рязанский уже несли по коридорам главка табурет и вывеску, на которой было четко указано, что представляет она не что иное, как Государственную автомобильную инспекцию Москвы. Встав на табурет, Рязанский аккуратно, чтобы не повредить, снял вывеску главка и за пару минут превратил его в обычное ГАИ. Дежурный офицер, довольный уже тем, что может выйти на свежий воздух, помогал им изо всех сил.

– И что это будет? – спрашивал он.

– Цирк, – охотно отвечал ему Рязанский.

– А клоунами кто будет? Ну, типа, весь вечер на манеже!

– Не думаешь ли ты, смерд, что ими станем мы? – спросил грозно Большаков.

Дежурному офицеру, только заступившему на смену, было в радость подурачиться, и он, на лету приняв правила игры, заговорил заискивающе и подобострастно:

– Да чтобы это был я? Да ни в жисть. Мне, барин, еще дорога моя голова.

– И это правильно! Ну а если серьезно, хотим мы с Серегой одного деятеля взять за ягодицы. Вдруг получится? Так что ты сегодня гаишник и дежурный по городу. Не все время, а только когда мы сделаем отмашку. Понял?

Дежурный офицер кивнул:

– Что тут не понять? Сделаем! Мы цирк любим!

И уже через пару часов цирк заработал на полную катушку.

Большакова распирала радость. Клюнула рыбка. Пока непонятно, каких она размеров, но поплавок уже гулял из стороны в сторону.

– Алло. Слушаю! Да, это ГАИ. А кто говорит? Адвокат господина Рябушкина? Что вас интересует? Да, ваши машины стоят сейчас у нас во дворе. Серега, что там гаишники вертятся у машин? Отгони их на фиг! Гони-гони, а то от машин рожки да ножки останутся! Это я не вам. Так что забирайте. Что значит, вы подъедете? А при чем здесь доверенность? Вы законы знаете. Должен подъехать собственник. Нет, уважаемый, так не пойдет. А потом ваш пассажир в суд на нас заявит. Мы носим погоны, а после этого нам что, прямиком в народное хозяйство отправляться? Пусть приезжает сам, и пошустрее, сегодня пятница, скоро конец рабочего дня. Сами понимаете, сейчас машины стоят на площадке. Машины все дорогие. У нас за ними смотреть некому… Ждем!

Рязанский в это время делал вид, что до блеска натирает стол.

– Ну что там?

– Через час будут!

– Надо же, сработало!

– Твоя задача – дежурить на улице. Смотри по сторонам внимательнее. Мало ли что, может, кто-нибудь заранее забежит инфу прокачать. Вернешься в кабинет минут через пятнадцать после того, как они зайдут в главк.

– Будет сделано, как в лучших домах Ландона и Пэрижа.

И тут же исчез из кабинета.

Фойе Главного управления по борьбе с организованной преступностью – это вам не фойе Большого театра. Интерьер поскромнее и территория поменьше. Это как сравнивать булыжник с улицы и алмаз из всем известного фонда. Но стоявшие трое человек были готовы к такой скромности. ГАИ… что с него – или с нее – взять. Разговор их был негромким, но по всему было видно, что и мужик в наколках, и ухоженный дядька, по всему адвокат, и девица в норковой шубе, посвятившая свою жизнь легкому поведению, чувствуют себя здесь неуютно. Они брезгливо смотрели по сторонам и явно кого-то ждали. И тот, кого они ждали, спустился к ним. Ну не с небес, а с высот парадной лестницы. Невысокий, аккуратный, в форме капитана милиции и весь такой открытый и приятный, с бархатным, очень вежливым голосом. Не мент, а парадная этикетка МВД.

– Здравствуйте! Вы – Рябушкин? – спросил Большаков и широко улыбнулся.

Вперед выдвинулся тип в наколках и заговорил громко и по-хозяйски:

– Здарова, начальник! Только я не Рябушкин, а Рябушкин. Ударение на первом слоге.

– Буду иметь в виду.

– Во-во, имей в виду! Ну, че? Где мои тачки?

– Ну что мы, тут на входе будем разговаривать? – сыграл непонимание Андрей. – Мы уже вам и пропуск выписали.

Тут незамедлительно вступил в разговор ухоженный дядька:

– А как же я? Как же без адвоката?

Большаков отреагировал мгновенно, и голос его уже был властным, не терпящим никаких возражений:

– Вы постоите здесь. Мы сейчас быстренько с владельцем поднимемся, формальности все утрясем, и если паспорт настоящий, то всё уладим за пять минут. А то мало ли вы кого ко мне подогнали.

– Да нет, это я владелец! – встал на дыбы Рябушкин. – Ты что, начальник, авторитетного человека в упор не видишь? Но с адвокатом было бы складнее.

– Вы-то чего испугались? – усмехнулся не просто так, а почти презрительно Андрей. – Авторитетный человек, а какие-то страхи. Ну если боитесь, даму с собой возьмите.

Рябушкин напрягся, но приказ адвокату отдал незамедлительно:

– Ну ладно. Ты постой здесь.

Видавшая всякое адвокатская шкура почуяла все-таки подвох и зашипела прямо в лицо Рябушкина:

– Марик, ну как же так?!

Марик в долгу не остался:

– Цыц! Кто в доме хозяин? Пошли, служивый… А ты, куколка, тоже шуруй со мной. Мне без тебя будет тоскливо.

В кабинет Большакова и Рязанского Рябушкин ввалился как к себе домой. Вразвалочку подошел к окну, посмотрел на то, что делается на улице. Закурил, плюхнулся на стул, а потом и взгромоздил заляпанные ботинки на идеально отполированный стол майора Рязанского, который еще крутился на улице, делая вид, что увлеченно изучает архитектуру здешних мест.

– Вы бы ноги-то со стола убрали!

– Да ладно тебе, начальник, нормально все! Устал я от ваших лестниц, дай отдохнуть человеку!

– Ну-ну.

Большаков замер от такой наглости и возможных последствий. Сердце его почти остановилось, но, чтобы не сбивать его с ритма, он прокашлялся и, повернувшись к девице, хриплым голосом предложил:

– Раздевайтесь, у нас тепло.

Красивая дура как-то похабно улыбнулась и, повинуясь сказанному, кокетливо скинула с себя норковую шубку, оказавшись почти в неглиже. Ее тело украшали одни только трусы, которые и трусами назвать язык не поворачивался. Так, полоска ткани.

– Не-не-не, одевайтесь! Посидите здесь, а я пока пойду паспорт ваш проверю.

В это же самое время в соседнем кабинете сидели трое. Два уже знакомых опера из Воронежа и хозяин кабинета подполковник Зверев, человек небольшого роста, с непропорционально большой ушастой головой. Когда он улыбался, его широкий рот «украшали» крупные металлические зубы.

На столе стояли три стакана, по самые края залитые водкой, и лежал огромный помидор, порезанный на части. Зверев держал речь:

– Вы чего думаете, что я родился с такими зубами? Да хрен там! Свои я потерял, когда служил в ППС, понимаешь? Потерял! Там такая заваруха была! Десять человек меня полчаса ногами мутузили, а я вот живой! Меня тут, знаешь, как зовут? Саша Зверь. А почему? Да потому что у меня вид такой. А я виноват, что меня мама с папой таким родили? Нет, не виноват. У меня, если хочешь знать, папа секретарь райкома в Москве был. Большой человек. А брат мой родимый – заместитель военного прокурора страны. Целый генерал-полковник ФСБ. Прикинь!

Когда в кабинет вошел Большаков с паспортом в руках, они уже запрокидывали в себя сорокаградусную.

– Да вы что, сдурели, что ли? – расстроенно произнес Андрей. – Саша, ты-то на фига нажрался? В главке начальство на каждом углу!

– Да нет никакого начальства, – забрасывая себе в пасть кусок помидора, ответил Зверев. – Сегодня ж пятница, все, типа, на совещании в министерстве.

Ему было бесполезно что-то доказывать, и Большаков решил сорвать зло на воронежских операх:

– А вы-то чего? Я же сказал, пить прекращаем! Как в Воронеж с такими мордами поедете? Ладно. Вот паспорт. Это тот, кто вам нужен?

Опера посмотрели на паспорт, повертели его в руках и молча кивнули.

– Он, сука.

Зверев тяжело выдохнул и нежно, как только мог, спросил:

– Андрюша, вы долго еще колобродить будете? Давайте сегодня пораньше домой пойдем! Если бы не твои ребята, то я бы уже дома спал.

– Еще полчаса максимум, – пообещал Большаков.

– На полчаса горючки хватит, – вздохнул Зверев, оглядев запасы стола.

– И вот что, ты на всякий случай через минут пятнадцать загляни в наш кабинет.

– Ладно.

– Ну и… улыбнись обязательно.

– Опять?

И в этот самый час Сергей Рязанский, не спеша поднявшись по лестнице и пройдя коридор главка, открыл дверь своего рабочего кабинета и на мгновение не просто замер, он потерял дар речи и власть над своим телом. Его широко раскрытым глазам предстал рухнувший миропорядок. Все привычное, все, что было для Рязанского дорогим и важным на территории главка, да что главка, всей столицы, было посрамлено и опорочено. Его глаза сузились до щелочек амбразуры, сквозь которые он только и смог, что разглядеть стекающие на ЕГО СТОЛ капли грязи с ботинок Рябушкина.

Не раздеваясь, не говоря ни слова, он принялся бить Рябушкина. Мастер спорта по боксу, он знал свое дело хорошо, но в этот раз он бил куда придется, позабыв все спортивные правила. Куда дотягивались руки и ноги. Куда устремляла посрамленная душа.

И раздался визг. Сиреной визжала полуголая девица, криком раненого зверя пытался доискаться понимания всему происходящему валяющийся на полу «авторитетный» в определенных кругах гражданин Рябушкин.

– Менты, вы что, оборзели? Так не я украл машины, у меня машины украли. Вы че? Вы че, гаишники, оборзели?

– Какие гаишники? Бык! – рычал над ним Рязанский. – Ты что, не знаешь, где находишься? Это Управление по борьбе с организованной преступностью!

– Какая такая организованная преступность?!

Ему была бы хана, если бы в кабинет не вбежал Большаков. Он обхватил Рязанского за плечи и под продолжающиеся бабьи визги и мат Рябушкина еле отодрал его от вора в законе:

– Тихо-тихо! Ты что, с ума сошел?

– А ты видел, что он сделал?! Он на мой стол ноги задрал, скотина!

В это время за стеной Зверев прислушивался к происходящему в соседнем кабинете. Подумав пару секунд, он подвел итог мероприятию:

– Все, парни, давайте и вправду закругляться. Скоро мой выход. На посошок!

Через пять минут наступило почти полное успокоение. Рябушкин, сидя у окна на стуле, вытирал с лица кровь. Рязанский натирал свой стол полиролью. Большаков помогал ему собрать с пола карандаши. Лишь девица время от времени подвывала и взахлеб пила воду из стакана. Пила так, что был слышен громкий стук ее зубов о стекло.

– Урод, падлюка, – то и дело повторял Рязанский, поглядывая на вора в законе.

– Суки… – вторил ему Рябушкин, озираясь на Рязанского как на палача.

Всех троих больше всего раздражала девка. Она непрерывно подвывала.

– Прекрати выть! – прикрикнул на нее Андрей.

– Ага, а если мне страшно? – ответила девица и продолжила пить воду.

А что, аргумент, не поспоришь!

Большаков понял, что пора переходить от лирики к делу, ради которого они здесь все сегодня и собрались, и потому первым задал вопрос:

– Ну что, Рябушкин, понял теперь, где ты? Добро пожаловать в ад.

Рябушкин посмотрел на него, скривился и сказал:

– Да пошел ты.

– Нет, я его сейчас грохну, – отозвался Сергей Рязанский и сделал вид, что приподнимается с места.

Большакова эти правила игры не устраивали никак. На исходе была пятница, и очень хотелось уехать, пусть даже самой последней электричкой, в родной город, к жене и дочкам, и поэтому он взял дело в свой оборот и стал рулить по-своему.

– Спокойно. Отведи-ка ты лучше эту девку в соседний кабинет. И допроси, как она до такой жизни докатилась.

Когда они остались с Рябушкиным один на один, вор в законе спросил:

– Зачем вы так? Вы что, с дуба рухнули? За что?

– Да, неувязочка вышла. На кой черт ты ноги на стол заворотил? Вот и не обижайся, что все не по сценарию вышло.

– Собаки вы, а не люди. С такими шакалами, как вы, я не хочу иметь никаких дел.

– Ты особо не зарывайся. И, если будешь ругаться, я обратно Серегу позову. Дел он никаких иметь с нами не хочет. Да какие у нас с тобой могут быть дела? Только уголовные. Мне с тобой общаться противно, но работа есть работа.

Рябушкин, не спрашивая разрешения, закурил. Большаков на это никак не отреагировал, понимая, что человек, пусть никчемный для общества человек, находится в стрессе.

Помолчав с минуту, Рябушкин стал говорить:

– Так отпусти. Вот здесь в пачке десять косарей зеленых. Бери, они твои. Чего лыбишься? Мало? Завтра у тебя будет в десять раз больше. Я за свои слова отвечаю. Да че завтра, отпусти сейчас, через полчаса сотка будет у тебя в кармане, и другана твоего, падлу, не обижу. Ну чего ты лыбу давишь? Тебе весело? А с голой жопой тебе жить тоже весело? Ты что своим детям после себя оставишь? Галифе да вонючие портянки? Ты завтра уже сможешь себе квартиру четырехкомнатную на Красной Пресне купить. Да чего там купить, я на тебя шикарные апартаменты перепишу или на кого скажешь. А денежки оставь на мелочовку. Отпусти меня, начальник! Христом Богом прошу.

– Отпустить отпущу, – сказал Большаков и закурил сам.

– Вот и ладушки.

– Как только объяснение с тебя возьму, и ты мне его подпишешь.

– Так, значит? Посмеяться надо мной решил? Ну ладно. Я не буду ничего подписывать. Я в авторитете, и мне ваши бумажки подписывать западло.

– Ты чего, дядя? У меня рабочий день заканчивается. Сегодня пятница, и мне домой к детям и жене надо. Не порть мне вечер.

– А то че?

– Да ниче! Увидишь!

Тут медленно и со скрипом приоткрылась дверь, но в нее никто не вошел. И лишь через значительную паузу в нее просунулась большая круглая голова. Сначала она посмотрела на Рябушкина, потом начала растягиваться в улыбке, зловеще сверкая железными зубами.

– Ну что, когда? – спросила голова и захлопала глазами.

– Саша, подожди, еще не твое время, – отмахнулся от Зверева Большаков. – Жди команды.

Голова послушно кивнула, и дверь беззвучно закрылась.

Рябушкин что-то почувствовал и настороженно спросил:

– Это кто? Вы чего хотите?

Настал черед Большакова держать речь. И он ее начал:

– Слышь, уважаемый! Давай я тебе все популярно объясню.

– Ну валяй!

– В чем у тебя проблема? Хочешь знать? Так вот, у нас к тебе вопросов нет. И претензий тоже. Нас попросили, а мы просто сыщики, и мы сделали свое дело. Мы ребятам из Воронежа помогали. Тебя ведь хрен поймаешь. На звонки ты не отвечаешь, живешь непонятно где… У тебя не московские проблемы, у тебя воронежские заморочки, ты с ними в Воронеже и разбирайся. А нам надо рабочую неделю заканчивать, кабинеты закрывать, а проблема в подписи. У тебя два варианта. Подписать бумагу и, с учетом твоего авторитета, спокойно ехать в Воронеж и разбираться там. Судя по этим документам, которые у нас есть, ты найдешь себе нормального адвоката, какую-нибудь падлу, ну, отсидишь трое суток, и тебя отпустят, а мы из-за тебя на электричку опаздываем, там жены, дети – это будет очень неприятно.

– Как же, поверил я вам, – презрительно отозвался Рябушкин. – Вы же менты, вы такие. А что со вторым вариантом?

– Имеется и второй вариант. У меня стоит здесь большая видеокамера, я ее беру и ставлю на сейф. Видел мужика? Это Саша Зверь. Сейчас мы его вызываем.

– И че?

– Да ниче! Заколебал чекать! Короче, он у нас нетрадиционной ориентации. Мужиков, особенно зэков, очень любит. А потом мы эту кассету раскидаем по всем видеосалонам. Его лицо замажем, а твое оставим. И все, твоему авторитету будет крышка.

– Вы что, менты? Это западло!

– А не западло нормальных людей задерживать? Мы здесь столько времени потратили! Столько народу гонялось за тобой! Мы же с тобой нормально говорим. Подпишешь бумагу?

Рябушкин напряженно молчал. А театральное действо уже заработало. Сначала в кабинет зашел Рязанский и начал усиленно разминать кулаки. Потом дверь вновь приоткрылась, и в нее показалось улыбающееся лицо Саши Зверя. После этого следовал антракт. Рязанский уходил, дверь закрывалась.

– Ну что? Три минуты – и вызываем Зверя! – подвел итог всем этим хождениям-появлениям Большаков.

Рябушкин снова закурил, подумал, потом закурил еще.

– Нет, начальник, не надо беспредела, я все подпишу и поеду в Воронеж.

В субботу он нагрянул в родные пенаты, в УБОП своего родного областного центра. Встречали его Стас и Лева по-царски. В отдельном кабинетике, втихаря от начальства, они накрыли такой стол, что любой ресторан позавидовал бы. Три тарелки бутеров, и все с баклажанной икрой. Водка, ну что водка, она тоже была, но какая-то уж больно импортная, ее что пьешь, что не пьешь, все равно не шибко голову туманит, со здравого смысла не сбивает, а после пол-литра на брата и вовсе на философский лад настраивает. Тем более и повод был немалый: пару месяцев назад Большакову грохнуло тридцать лет, но из-за всеобщей занятости собраться за одним столом они так и не смогли.

Говорил Стас. Он явно соскучился по Андрею и старался вложить в свои слова все свое уважение к своему другу:

– Ну что, братцы, давайте выпьем за нашего боевого товарища Андрея Казимировича. Что тут скажешь? Тридцать лет – это не тот возраст, чтобы печалиться. Почки еще не шалят, печень нормального цвета, мотору до капитального ремонта еще как минимум пару десятков лет. Желаем тебе, Андрюха, очередного звания и чтобы эта вся маета с квартирой в Москве поскорее закончилась и ты вместе с семьей стал полноценным москвичом. За тебя и до дна!

– Спасибо! Твои бы слова да Богу в уши! – отвечал Андрей, а Лева Милицин в это время успел негромко проскандировать:

– Ура! Ура! Ура!

– Тихо ты, начальство кругом! Причем не мое, а ваше, товарищи офицеры.

– Да какое начальство? – заспорил Лева. – Сегодня суббота.

– Вот по всему, неопытный ты. Не знаешь, что береженого бог бережет!

– У тебя что ни слово, то Бог, – поддел его Стас. – Ты же бывший комсомольский вождь. Что на это скажет партия?

– Это какая партия? – махнул рукой Большаков. – «ВыбРос» или ЛДПР? Тьфу… Меня мама крестила, когда я только родился! И крестик я никогда не снимал. Никогда!

– Значит, за тех, кто никогда не снимал с себя креста. За комсомол!

– Иди ты… шутник.

– А что, за комсомол я бы выпил, – заступился за ВЛКСМ Лева. – Замечательный тост. Я сам был комсомольцем. Мы все были комсомольцами. Но ладно, оставим эту тему. Ты расскажи, Андрей, как тебе служится в Москве?

– Да-да, как тебе служится, с кем тебе дружится, доложи товарищам, – подхватил и Стас.

– Ага. Прямо разбежался отчет составлять, – усмехнулся Андрей. – Ты, старлей, где работаешь? В голову мысль не приходила, что нас могут писать? Не на пикнике водку пьем, а в здании Управления внутренних дел.

– Что-то я не подумал, – отозвался Лева.

– Не будешь думать, останешься в старших лейтенантах.

И тут раздался громкий стук в дверь, по требовательности которого можно было точно определить – за дверью начальство.

– Тихо сидим. Вот ведь зараза. Ты, Андрюха, накаркал! – Лева знал, как переложить ответственность на чужие плечи.

– Это кто может быть? – спросил Стас.

– Да какая разница! – Большаков уже знал, что делать. – Водку прячь. Чайник на стол. Лева, быстро открывай дверь.

– На фига? Пусть думают, что тут никого нет.

– Не тот случай и не то место. Открывай давай, если не хочешь получить по полной программе. Мне все равно, а с вас спросится. Особенно с тебя. Ты же по званию самый мелкий из нас.

Милицин встал из-за стола и открыл дверь. В кабинет стремительно зашел начальник Управления по борьбе с организованной преступностью майор Фридман.

– Милицин, ты чего, совсем охренел? На рабочем месте бухаешь? В народное хозяйство собрался?

– Да нет, вот, сидим разговариваем. Чай пьем.

Фридман, увидев Большакова и Тропарева, сменил гнев на милость:

– О, какие люди! Здорово, мужики! Что празднуем? Здорово, Андрей, давно тебя не видел!

– Добрый день, – пожимая руку Фридману, ответил Большаков. – Да что тут праздновать? Вот пришел в родное управление ребят проведать. Решили чайку погонять.

– Здорово, Тропарев! А что шифруетесь? Зачем дверь закрываете?

– Да чтобы бутербродами не делиться.

– Значит, бутеры охраняешь. А… ну да! Ты же специалист в охранном деле. Вон как ловко охранял машины Сипона. Теперь там впору из двух одну собирать. Сипон тебе еще предъявы не делает? Если что, обращайся, я его угомоню. Ну ладно, сидите, только не бухайте, а то начальник УВД этого не любит. И я не люблю. Понял, Милицин? Замечу – уволю сразу. И куда ты с такой фамилией пойдешь? Ну, что там, Большаков, Москва? Стоит?

– Стоит. Куда она денется!

– Майора получил?

– Капитан.

– Что-то ты мелко плаваешь, я вот со дня на день подполковника жду, а ты все в капитанах. А мы с тобой, между прочим, карьеру начинали одновременно. Начальника главка хоть иногда видеть приходится?

– Бывает. Москва – город тесный. Заходит чаю погонять.

– Да ладно! Шутник. Я тоже не намерен лучшие годы в провинции убивать. Может, еще увидимся в столице. Как полковника получу.

Когда все было выпито и пережевано, они вышли в сквер перед УВД покурить и поболтать без всякой опаски. Стас приобнял Леву, который явно перебрал, и тихонько поинтересовался:

– Лева, ты в порядке?

– В порядке.

– Ты до дома дойдешь?

– Дойду.

– Маме привет передавай. Но только когда протрезвеешь. Понял?

– Понял.

– И главное, маршальскую пуговицу не потеряй!

– Ее терять нельзя, это плохая примета! – положил руку себе на грудь Милицин. – Они всегда при мне. Крестик и пуговица. Прямо как название детской сказки. Нет, я сегодня точно пережрал. А ведь не хотел, думал, что чуть выпью и домой пойду…

– Ну вот и иди тогда, – похлопал его по плечу Большаков.

И этот жест не понравился Леве.

– Ты чего? – набычился он. – Ты чего мною командуешь? Казимирыч, ты поляк, вот Польшей и командуй.

Стас схватил Леву за шиворот.

– Ну ты, свинота, совсем оборзел!

– Тихо! Я – русский. – Большаков говорил это, глядя прямо в глаза Милицину. – Русский до десятого колена как минимум. И ты это знаешь.

– Но папа же твой Казимирыч!

– Не Казимирыч, а Казимир. Казимир Васильевич. И он тоже чистокровный русский.

– Русских Казимиров не бывает, – упрямо стоял на своем Лева.

– Как правило, не бывает. Но из всякого правила есть исключения.

– Ты вот тоже не Иван, а Лев, – вставил свои пять копеек Стас. – И тоже считаешь себя русским.

– Я? А я не знаю, кто я. Может, я негр преклонных годов… Кто даст гарантии? Во мне столько всего намешано. И водки, и вина. И пива. Может, еще выпьем? У меня остались деньги от зарплаты.

– Домой! – приказным тоном сказал Большаков, и больше они Леву не видели.

Тропарев облегченно выдохнул и, не глядя на Большакова, сказал:

– Давай присядем.

– Давай лучше не давай. Мне что-то не жарко. А ты чего такой расстроенный?

– Да Фридман нервы поднял.

– Ты обиделся на него за «специалиста по сторожевым делам»? Не обижайся, он твой непосредственный начальник, ему позволено хамить.

– Да сука он. Видел у него на руке «Ролекс»? Не левая подделка, а настоящий. Говорят, сорок штук зелени, не меньше.

– И что тут нового? А то ты не знаешь, с чего он начинал трудовую биографию. Он же фарцовщик. Причем до мозга костей. Он сшибает по мелочи с кого только может.

– Да и черт с ним! Сколько веревочке ни виться.

– Ты оптимист!

– Есть немного, – и Стас усмехнулся. – Слушай, а может, к Мишане поедем? Посидим у него дома, он нам песни попоет. Правда, он теперь все больше на блатные темы сочиняет, но это, как говорится, его личное дело.

– Мне этот его репертуар как серпом по одному месту. Не люблю я эту блатоту.

– А простому народу нравится. Сейчас это модно.

– Народу, – усмехнулся Большаков. – Если бы только простому народу. Вот слушай. Начну немного издалека. У нашего начальника в главке был заместитель, генерал-лейтенант, звание о-го-го…

– Целый генерал-лейтенант? И всего лишь зам? А фамилия?

– Да какая тебе разница, ты его все равно не знаешь.

– Ну, и дальше?

– Не нукай и не перебивай. Иначе не буду рассказывать.

– Молчу.

– Ну вот. Начальник живет где-то на Кутузовском проспекте, ему квартиру министерство предоставило. А дом-то непростой. В нем только крупные руководители, министры, заместители министров. И получилось так, что он на работу ехал, вышел из дома, смотрит, стоит машина его первого зама. Он вначале значения не придал, а потом каждое утро снова и снова видит эту же служебную машину. Он вызывает его и спрашивает, мол, что ты там делаешь, в этом доме? Как, живешь?! Удивился начальник главка. Там квартиры по сто пятьдесят метров. Миллионы долларов стоят. Кто тебе ее дал? Никто не давал, отвечает заместитель, я, мол, сам купил, за свои кровные. Ну и начальник главка поручил провести служебное расследование по данному факту. Как так, на какие шиши? Оказалось, что этот заместитель одновременно работал по договору в одной крупной нефтяной фирме в Балашихе. Он там как начальник службы безопасности по всем ведомостям проходил, зарплату бешеную получал. Все официально, с уплатой налогов. Информации никакой не выдавал, только использовал возможности главка. Проверял фирмы, с которыми его работодатель заключал договоры. Не сам, конечно, а поручал своим сотрудникам. Начальник главка, когда ему доложили, что криминала никакого нет, за ним ничего не стоит, шум поднимать не стал, просто отправил его на пенсию. Вот тогда и приехал я делать выемку документов по заработной плате в ту самую Балашиху.

Вот представь себе, какая-то производственная зона, какие-то гаражи. По железной лестнице я куда-то поднимаюсь на второй этаж. Сроду не подумаешь, что в этом захолустье люди делают себе миллионы баксов. Но внутри все богато и красиво. Дорогая мебель под орех, оргтехника современная. Упакованный офис.

К чему все это тебе рассказываю? А вот к чему. Я там обратил внимание, что в кабинете директора фирмы лежит кассета с Мишкиными песнями. Запись кой-что, Мишку еле слышно, понятно, что где-то на кухне записано. И я зачем-то сказал, что мы жили в одном дворе и учились в одной школе. Так директор, типичный новый русский, в малиновом пиджаке, такой весь из себя, чуть в обморок от счастья не упал. Как доколупался до меня: «Да ты что!», «Это такие песни!», «Расскажи мне про него!» Я ему говорю, да мне надо выемку проводить, а он: да ладно – и сразу коньячину французскую достает. Я ему говорю, что не буду пить, что ты потом жалобу какую-нибудь напишешь. Да нет, отвечает, ты что! Чтобы я подставил друга Мишани?! Я же поклонник Мишани, у нас вся богема от Мишани тащится. Прицепился как репей. Пришлось мне одновременно и выемку проводить, и рассказывать про Миху. Так что не только простой народ увлечен блатным репертуаром, но и те, у кого есть достаток.

– А что рассказывал-то?

– Что у нас в городе ажиотажа никакого не наблюдается по поводу его песен, а парень он обычный, тренькал во дворе на гитаре. Таких, как он, в России много. А тот: ты что, ты ничего не понимаешь!

– А может, так и есть?

– Может.

– Так поедем к нему или как?

– В другой раз.

Майор Фридман стоял в своем кабинете у окна. Свет был выключен, и он хорошо видел, как сначала трое, а потом двое стоят в свете фонаря и о чем-то разговаривают. Все, о чем болтали эти балбесы в кабинете, он уже хорошо знал – прослушка делала свое дело безукоризненно, – но там были слова общие, пьяная болтовня и трепотня старых друзей-товарищей. А за информацию о том, о чем перетирают эти двое, Тропарев и Большаков, там, на улице, он бы многое отдал. Потому что шкурой чувствовал, что базарят они о чем-то важном. Не обязательно о нем, но обязательно его касающемся.

Когда Тропарев и Большаков свалили с глаз долой, Фридман вытащил связку ключей и пошел в кабинет, где пьянствовали три товарища. Он с трудом отодвинул массивный сейф, к задней стенке которого пластилином была прикреплена радиозакладка. Штука массивная, размером с сигаретную пачку, из которой торчал проводок-антенна. Суть ее работы была проста. Стоило только подключиться обычным радиоприемником к определенной радиоволне – и ты в курсе всех пакостей, которыми, не стесняясь, делятся твои сотрудники.

В милиции радиозакладки не использовали, шли они только по линии ФСБ. А этот экземпляр в УБОПе оказался совершенно случайно. Подслушивающее устройство было изъято у одного из жуликов на обыске как прибор, запрещенный к обращению. Изъять изъяли, а к уголовному делу приобщить «забыли». Большому начальству всегда было интересно знать, о чем «молчат» в кабинетах их подчиненные. Стоило только начальнику УВД намекнуть Фридману о желании знать, что происходит в кабинетах его заместителей, как через сутки хоть целый день слушай радиопостановку на тему «когда снимут с должности нашего деда» или «где и с какого нового русского конкретно можно срубить бабла».

Так было проще, чем издавать секретный приказ, потом оборудовать чей-либо кабинет радиомикрофоном и подключать под этот процесс собственную отдельную службу, которая из-за скудного финансирования только числилась технической. Да и спокойней так было начальнику УВД. Сведения не уходили от одного болтливого идиота к другому, все оставалось у Фридмана. А ему информацию, которая становилась год от года все дороже и токсичнее, доверить было можно – он человек проверенный и доверенный.

Но и Борис Петрович тоже был не лыком шит. Владельцев некоторых кабинетов он заранее предупреждал о «засаде», и начальник УВД мог, например, услышать, как его первый заместитель Тешин только и делает, что сутки напролет отдает дельные приказания, а в частных беседах восхищается мудростью своего непосредственного начальника, за которым он как за каменной стеной…

Фридман первым делом положил радиозакладку в карман, потом достал из письменного стола Тропарева автомобильные ключи и направился во внутренний дворик УВД, где открыл дверь «мерседеса» и сел за руль. Машина завелась легко и, шурша шипованной резиной, подъехала к воротам, которые тут же распахнулись, как только Фридман опустил левое переднее стекло огромной автомашины. Начальник УБОПа принадлежал к касте неприкасаемых, и потому один только вид его внушал трепет у комендантского взвода, людей простых и незамысловатых.

«Мерседес» легко встроился в поток спешащих машин, все больше отечественной сборки, водители которых сразу понимали: с этой тачкой лучше не связываться, потому как внутри нее сидит не человек, а какая-нибудь такая крыса, что, не приведи Господь, от тебя мокрого места не останется, если нарвешься на конфликт или, еще хуже, поцарапаешь эту железяку.

Фридман проехал через весь город и остановился у заброшенного асфальтного завода. Он вышел на свежий воздух, закрыл все двери и положил ключи под ближайший кирпич. Потом достал из портфеля мобильный телефон и набрал знакомый номер.

– Здорово. Узнал? Молодец. Так вот, «мерс» я тебе отдам только при одном условии. Ты должен его выкупить. Да мне насрать, что тебе обещал Тропарев. У вас там свои дела, сами и разбирайтесь. Кто он мне такой? Я начальник УБОПа, а не он. Хорошо, что быстро соображаешь. Нет, не дорого. Десять штук зеленью, или я его сейчас же сожгу. Молодец, все понимаешь правильно. Деньги положи мне, как обычно, в почтовый ящик. Как когда? Сегодня, сейчас. А меня это меньше всего интересует. Вот и умница. Бибика твоя на асфальтном заводе, ключи под кирпичом, он тут у двери лежит. Да, а на посошок скажи-ка мне, друг ситный, а ты что с тем юродивым сделал, что на тропаревскую бабу позарился? Не знаешь ничего? Точно? Ну смотри, а то пропал куда-то этот засранец. Да я верю тебе, конечно, верю! Ладно, живи пока.