Скверное место. Время московское

Глава первая

Городок был так себе. В него не хотелось вернуться.

Без красивой архитектуры, ровных дорог и знаменитых на всю страну жителей, столетие за столетием он только ветшал и в конце концов стал напоминать штопаное, пропахшее нафталином пальто, которое в бедной семье со вздохом безысходности передавалось от одного небогатого поколения к другому, еще более обездоленному…

Если в центре города кое-где сохранились дома восемнадцатого или девятнадцатого века с намеком на былой достаток и общественное положение, то все, что их окружало на километры вокруг, было построено много позже и представляло собой чехарду бетонных коробок разной высоты, но одного цвета. Серого. Серыми были и всевозможно чадящие заводы с фабриками, мосты, витрины магазинов и столовок, да что там – единственный на всю область кукольный театр, и тот был построен из того же самого бетона унылого мышиного цвета. Летом весь этот срам прикрывали деревья, зимой человеку со слабой психикой хотелось удавиться от безысходности. Чистый воздух тут напрямую зависел от направления ветра. Если он дул с севера, то люди еще дышали полной грудью. Иные ветры, особенно западный, лишь порождали тяжелый кашель и сокращали продолжительность жизни оказавшегося здесь волею судеб народонаселения.

Кто мог, тот уезжал. Навсегда.

Он уехал тоже? Или ему это только снится? То, что он жив и просто спит, его мозг еще как-то контролировал. Всего остального могло и не быть. Так, просто нереализованные мечты-мечтишки хотят выкарабкаться наружу, а выхода не находят: черепная коробка запаяна накрепко.

И, может, нет никакой Москвы, нет Главного управления по борьбе с организованной преступностью МВД России. Нет, все это где-то существует, но отдельно от него, а он никакой не оперуполномоченный по особо важным делам Андрей Казимирович Большаков, «важняк», а так, простой опер ОБХСС этого самого ненавидимого им населенного пункта. И скоро вставать, пить чай, ехать на трамвае до райотдела, а затем целый день сидеть в крошечном и дурно пахнущем кабинетике, в котором до него целые поколения ментов-пингвинов упорно высиживали себе пенсию, и писать, писать один протокол за другим, пока не заноет рука, пока не окаменеет его задница…

Нет, тогда лучше и не просыпаться. А проснувшись, тут же пустить себе пулю в висок.

– Ты чего стонешь?

Голос был очень знакомым, но начать разбираться, чей он, значило проснуться. И он заставил себя еще глубже скатиться в сон. И вот он уже видел себя посреди ледохода. Вокруг по вспененной воде ползли иссиня-желтые льдины. Они по-хозяйски резали и терзали воду, безобразно вскарабкивались друг на друга, ломались и крошились от взаимных ударов, но, уменьшаясь в размерах, плыли и плыли куда-то вниз, по течению бесконечного потока. И где-то рядом должны быть его друзья, но сколько ни смотрел он по сторонам, сколько ни взывал о помощи, он видел только колотый лед, стремнину воды и стегающее по глазам ослепительное солнце.

Капитан милиции Станислав Тропарев уже пятый час лежал в снегу, точнее, четыре часа пятнадцать минут он был частью сугроба на обочине трассы Москва – Санкт-Петербург. Кромешная темнота и невозможность пошевелиться остановили время. И минуты, и часы в какой-то момент потеряли смысл и возможность их осязать.

Связь была односторонней. Если в начале операции наушник, вставленный в ухо, еще что-то регулярно отпискивал, сообщая лежащим в снегу информацию о ходе операции, но затем стал делать это все реже и реже, пока однажды не затих совсем.

Январские двадцать пять ниже нуля тоже перестали быть частью улицы. К каждой клеточке Тропарева приближался абсолютный ноль в двести семьдесят три с лишним градуса, и неуправляемый озноб колотил вытянувшееся по струнке тело. Все, что было надето шерстяного на нем, давно перестало греть и стало частью стужи. Бронежилет, тисками сжимавший грудь и живот, штурмовой автомат, стиснутый в онемевших руках, пистолет, больно прижатый к бедру, нож, прикрепленный к голени, работая сообща, отняли у тела последние способности генерировать тепло. Его правую ногу вдруг затрясло, как погремушку-маракас с Антильских островов. И тут Тропарев представил себя со стороны, и силы воображения хватило увидеть, что коленка его все сильнее выглядывает из-под тонкого слоя снежной каши…

И спросить не у кого, как он там, со стороны. Те, кто был с ним заодно, Шевелев и Гуляев, они в таком же положении, как и он, тоже дрожат, стиснув зубы. Ждут команды на захват и гонят от себя свои страхи. И если кому-то в голову взбредет мысль всадить в них по пуле, то они даже не поймут, в какой момент и откуда пришла смерть.

Возможно, в мире ином над ними даже посмеются. Что ж вы, братья, спецназовцами называетесь, а убили вас, как баранов!

И тут стало ему по-настоящему страшно.

Еще днем предстоящая операция казалась забавным приключением. Всего и надо-то взять с поличным явного идиота, который в своем письме в милицию пообещал устроить несколько взрывов большегрузов, если менты не подарят ему новенькую «ауди», сто тысяч долларов и автомат с патронами. Лишь после этого – он дал честное слово патриота – мир и спокойствие вновь воцарятся от Москвы до самого Питера.

Бред. Конечно, типичный бред.

В конце концов порешили, что действует одиночка. Но оставлять без внимания этот поток сознания никто бы не позволил. Были задействованы силы МВД и ФСБ. Команда подобралась крепкая. Почти пятнадцать человек готовы были по первому сигналу задержать кого угодно. Хоть одного, хоть нескольких. На все про все отводилось час-полтора. И кто-то очень рассудительный, в полковничьих погонах, не меньше, придумал уложить бойцов в снег. Чтобы быть поближе к месту действия. Ведь это только на улице дубняк, в снегу всегда теплее. И чем глубже, тем комфортнее. Так, по крайней мере, пишут в книгах.

Со стороны все бы выглядело так, словно кто-то снимал боевичок. Вот ленивые гаишники с двух сторон трассы, в паре километров друг от друга, светящимися жезлами блокируют движение, пропуская вперед лишь грейдер, который огромным отвалом не спеша сдвигает снег к краю дороги. Вот под прикрытием темноты из леса через поле выбегают шесть хорошо вооруженных людей в камуфляже и с масками на головах и начинают остервенело рыть лопатами в снегу три ямы, очень похожие на могилы. Затем они делятся поровну. На тех, кого зарывают, и тех, кто зарывает. Люди с лопатами, сделав свое дело, бесшумно исчезают с дороги в лес, грейдер теряется за поворотом, и гаишники снова открывают движение и якобы укатывают в разные стороны по своим делам.

А вскоре прямо напротив от затаившихся в снегу людей должны будут остановиться две новенькие «ауди». Из них выйдут двое хорошо одетых мужчин. Они выкурят по сигарете и уедут, но уедут на одной машине, оставив другую стоять незапертой на оживленной трассе с ключом в замке зажигания, на заднем сиденье которой лежит заказанный «гостинец»: «калаш» с патронами в цинковом ящике и плотный пакет валюты.

Сценарий был отработан до мелочей. Все, кому положено было что-то изображать этой ночью: собровец на грейдере, собровцы в форме гаишников, собровцы в форме собровцев, собровцы в дорогих костюмах, – все они отработали свои роли без сучка и задоринки. Осталось всего ничего: группе Тропарева мощно отыграть финальную сцену, взять пришедшего к «ауди» адресата. Одного или нескольких. Взвиться, словно из небытия, в полный рост из снежного плена, пустить очередь из автоматов в сторону луны и заорать страшными голосами что-то очень грубое, а затем уложить хоть одного, хоть целую сотню бандитов мордой в пол. Ну, в этом конкретном случае, в грязный снег.

И – по домам! Отогреваться и спать. Долго спать. А потом запись эффектного задержания откроет новостные выпуски всех крупных телеканалов страны, и ты будешь знать, что вон тот, длинный, в камуфляже и автоматом в руках, это и есть ты сутки назад. Пустячок, а приятно. Словно ты масляной краской по трафарету набиваешь маленькую звездочку на фюзеляже боевого истребителя, имя которому Стас Тропарев.

По заранее утвержденному плану «спектакль» должен был закончиться часа три назад, но… Красивый проект взял и развалился по собственному усмотрению, без всякого на то указания. Обложенный со всех сторон участок трассы никого, кроме ментов и фээсбэшников, не интересовал. Лишь грузовики, один больше другого, да малолитражки, по цене очень разные, пролетали мимо «ауди» и зарытых рядом с ней собровцев, но главного действующего лица не было. Не явился, паскуда!

Операцию отменили через четыре с половиной часа после ее начала, когда казалось, что вот-вот – и мочевой пузырь просто лопнет. Но нет, бог миловал. В ухе ожил наушник, и голос, забиваемый шумами помех, озвучил отбой. Снова трасса была перекрыта, снова зашумел грейдер, и, как только он поравнялся с группой Тропарева, три человека, словно три оживших покойника, медленно приподнялись из своих ям. Тела их, промерзшие насквозь, перестали быть быстрыми и мгновенно управляемыми. Бойцы отряхнулись от снега, сняли одубевшие маски и, вместо того чтобы резво побежать сторону леса, туда, где в полутора километрах на проселочной дороге их ждали теплые УАЗы, долго выливали из себя лишнее. А потом и вовсе сели в «ауди» и с наслаждением втянули в себя сигаретный дым.

– Мужики, а сколько времени-то?

– Почти четыре.

– Умные люди седьмые сны смотрят.

– Так то умные…

Через полчаса, когда они вернулись к точке сбора, встречать их вышел лично начальник УВД. После приветствия и короткого доклада каждого он похлопал по плечу и приказал следовать за ним в уазик и пазик, где был расположен штаб операции. Добрый, как Дед Мороз, он налил им по полному стакану коньяка и приказал пить. При нем. Бойцы молча чокнулись и запрокинули в глотки что-то очень дорогое и непохожее на все, что они до этой ночи употребили в своей жизни. «Конфискат», – подумали все разом и, поставив стаканы на столик, чему-то заулыбались.

Но что-то не заладилось у Стаса. Накативший кашель до самого города разрывал грудь и жег горло.

– Сегодня же днем – в санчасть, – приказал генерал и на прощание крепко пожал его горячую руку. – А сейчас всем приказываю спать.

Андрей Большаков в любом состоянии всегда просыпался сам. Его рука успевала накрыть кнопку будильника за пару секунд до звонка. Сегодняшнее утро не было исключением. Как только пузатый китайский хронометр получил по макушке, Андрей сначала резко сел на кровати, затем пружинисто выпрямился во весь рост. И только после этого широко открыл глаза. Так было проще возвращаться к жизни из любого сладкого сна.

– Уже?

Светлана приподняла голову над подушкой, пытаясь разглядеть его в темноте.

– Да, пора. А ты спи, еще часа три можешь спокойно спать.

Так он говорил каждый раз, когда уезжал из дома.

– Нет, я встану.

Так всегда отвечала она, когда он перед отъездом в Москву просыпался ни свет ни заря.

– Не надо, спи.

– Ага, я тебя целую неделю не увижу.

– Не неделю, а пять дней.

– Все равно долго.

Они говорили таким шепотом, что в метре от них даже собака не повела бы ухом, но обе дочки-погодки тут же зашевелились в своих кроватках. И их голоса стали еще тише, перейдя на какой-то ультразвуковой уровень общения.

– А как же ты? Без меня…

– Я взрослый дядя. Уж как-нибудь кофе с бутербродами сумею приготовить. Спи!

– Нет, я тоже сейчас встану. Я сварю тебе кашу. Только, пожалуйста, сделай что-нибудь с этим проклятым фонарем.

Это правда, фонарь раздражал многих жильцов дома. Всех, кроме Андрея. Он умел и просыпаться, и засыпать за секунды. И его жена, его верный оруженосец, не принадлежала к избалованным барышням, была приучена к спартанскому образу жизни еще с детдома. Могла питаться чем попало, могла без отдыха работать сутками. Но! Если ложилась спать, то засыпала лишь в абсолютной темноте, без единого лучика света, хотя и звали ее от рождения Светой. «Света не любит спать со светом!» Любые вариации на эту тему она терпеть не могла, злилась от дурацких каламбуров. И уличный фонарь, будто зная Светкину слабость, делал все, чтобы испортить ее настроение и сон. Он испускал большую часть своей энергии строго в окно их спальни, и никакие шторы не спасали от его бесцеремонности.

– Хорошо, я подумаю, что можно сделать.

– И что ты мне сделаешь? Что? Что ты, халдей тупорылый, извозчик потный, можешь мне сделать? А? Что ты молчишь? Знаешь, почему ты молчишь? Потому что ты очкуешь!

Мужик нарывался на пулю. Он уже минут пять как потерял страх и теперь нес какую-то пургу, не задумываясь о смыслах и последствиях. Не то чтобы он был очень пьян, хотя… Разве этих «новых русских» поймешь, сколько они в себя закачивают дешевого пойла за вечер. Вот глаза – да, стеклянные. И очень злые. Хамство можно было бы простить, слова, даже самые обидные, к делу не подошьешь. Но вот кончик ножика уперся в щеку слишком сильно, кровило не на шутку. И это обстоятельство в корне меняло плюс на минус. «Макаров» уже был на взводе, но мужик – не тот, на кого объявлена охота.

– Ну что ж такое-то.

Вырвались эти слова у Левы Милицина не от бессилия или страха – от огорчения.

Он ждал этого момента целую неделю. Всего-то и надо было – стать живцом. Жертвой. Одним из тех, кого очень хочется зарезать глубокой ночью, предварительно лишив дневной выручки. Но получалось, что задания он не выполнил, хоть и изображал из себя таксиста по всем законам Станиславского. Одет был с иголочки. Кожаная фирменная курточка на меху, джинсы по моде, ботиночки с острыми носами. Легкий парфюм. Не хамил, работал с огоньком и анекдотами. Сдачу отдавал как положено, когда замечал, что ее ждут, и оставлял без угрызений совести, когда видел, что попал на широту нетрезвой души. «Лопатник», набитый купюрами, не прятал, демонстрировал направо и налево.

Зачем этот карнавал с переодеванием? Так ведь троих таксистов за полгода в областном центре лишили и кошелька, и жизни. Кто-то должен был остановить беспредельщиков. Вот и выбрали Леву и еще нескольких крепких парней прощупать обстановку, что называется, изнутри, из салона «Волги». Все они «трудоустроились» в таксопарк и жили как совы. Днем отсыпались, с приходом темноты выходили на ловлю. Таксовали. Хотя, по правде сказать, играя с огнем, играли лишь на своих нервах, не расслабляясь ни на минуту. Такой вот аттракцион нервного напряжения по двенадцать часов в сутки. Каждый, ну, может, за исключением женщин с детьми, мог представлять крайнюю опасность. Но женщин с детьми они не сажали. Чтобы не тратить время понапрасну. Надо было работать.

И в этот раз за последние десять минут о чем только Лева не передумал! То он был уверен, что пассажир попался обычный, следующий от кабака до дверей подъезда. То что-то начинало его беспокоить, и он держал правую руку поближе к кобуре. А минут пять назад ему вообще показалось, что ловушка сработала и он возьмет душегуба за жабры. Но сейчас он был уверен на сто процентов, что это промах. Его не хотели грабить, его не хотели убивать, потому как если бы хотели, то уже и ограбили бы, и убили. Просто мужик принципиально не хочет платить за поездку, и, чтобы до конца быть верным своим принципам, он и держит его рукой за горло. И как-то надо учесть на будущее, что это совсем не «гуд», когда обычная пьяная рожа на переднем сиденье может так быстро выхватить из кармана нож…

То, что будущее непременно наступит, Лева не сомневался. И, чтобы не оттягивать его приближение, он одним ударом выбил у пассажира и ножик, и передние зубы. А, когда тот схватился обеими руками за лицо и завыл от боли, выволок из машины.

Брошенного на снег бил исключительно ногами. Когда устал, отер носовым платком кровь с лица, закурил и огляделся. Приближалось утро, и небо слегка высветлилось на горизонте. С невидимых облаков медленно слетали невесомые снежинки, и ни души вокруг, только он один. Лежащего перед ним он не считал наделенным душой. Такие, с ножичками в руках, не могут ни чувствовать, ни сострадать, подумалось вдруг ему. Хотя. Сострадать не могут другим, но себе-то, любимым, – запросто.

– Эй, ты живой? – спросил как бы между прочим Лева.

– Да живой, – бодро отозвался голос у его ног.

– Выбирай. Или я сдам тебя в ментовку, и ты сядешь.

– Или.

– Или я сделаю тебе больно, очень больно, но ты останешься на свободе.

– Да куда уж больнее?!

– Значит, на зону?

– Не-не, я пошутил. Больно, так больно…

– Ну, ты сам выбрал.

Сказал и с размаху вогнал перочинный ножик в задницу лежащего перед ним мужика, который тут же раненым волком завыл на всю округу.

– Это тебе, гад, за мою пролитую кровь, и чтобы впредь неповадно было ножиком баловаться!

– Ах ты, сука! Я-то думал, чего, а ты вон чего.

– Есть претензии?

– Нет, претензий нет.

– Ты уверен?

– Иди ты на.

Лева Милицин лишь усмехнулся. Он не пойдет, он поедет. Поедет своей дорогой. Потому как до конца смены еще далеко. И если повезет, он еще нарвется на нормальных убийц. И тогда день будет прожит не зря. А пока. Пока одно расстройство.

Уезжал Большаков всегда одинаково. За два года им уже был выработан целый ритуал перемены мест. Все было рассчитано посекундно. Чтобы рабочая неделя оказалась без «залетов» и пятидневной, закончилась ровно в шесть вечера ближайшей пятницы, в понедельник он должен был явиться вовремя, а потому умыться, побриться, привести себя в порядок, приготовить завтрак (Света хоть и обещала каждый раз в четыре утра сварить ему какой-то невообразимо вкусной каши, но тут же засыпала, как только он выходил из комнаты), поесть, промолоть и заварить себе чашку кофе нужно ровно за двадцать пять минут. И потом еще минут пять раскачиваться на носочках в огромных наушниках на мокрой голове с дымящейся чашкой кофе в руках, млея лишь оттого, как старый его магнитофон «Олимп-005» еще выдает на-гора всю мощь альбома Fragile группы Yes.

Сегодня не заладилось. Жена стоит в дверях кухни, с улыбкой наблюдая за его покачивающейся в полной тишине фигурой. Большаков делает вид, что не замечает ее. Он воровато озирается и, словно какой-нибудь тайный агент без номера, целится из ПСМ в приоткрытую форточку.

– Бах-бах!

– Вот дурак!

Она смеется за его спиной. И тут же ее рука аккуратно накрывает пистолет ладошкой, и оказывается у Андрея вместо грозного оружия обычная детская рогатка и увесистая гайка. Через пару минут на балконе у Большаковых раздается хлесткий щелчок, и взорвавшийся фонарь перед домом гаснет. А потом, когда она прижимается к его спине, они оба смотрят куда-то вниз, на зимнюю улицу.

– Спасибо! Ты все еще мой герой!

– Всегда к вашим услугам. Через пару дней опять вкрутят.

– Нет, теперь только через пару недель. И то, если кто-нибудь в ЖКО пожалуется.

– Да, времена изменились.

– Так все же тебя ждать на следующих выходных?

– Все же, все же. Да не знаю я.

– А кто знает?

– Никто. Ну, может, только Господь Бог.

– Ты у него в подчинении?

– Ну, тогда, может, начальник главка в курсе. Но его об этом не спросишь.

– Сегодня два года, как мы с тобой живем на два города.

– Я в курсе.

– А ты в курсе, что мы уже год как должны жить в Москве?

– Я в курсе.

– Меня твоя кочевая жизнь сводит с ума. Я должна как-то тебе за это отомстить.

– Как?

– Давай я заведу себе любовника.

– Моя рогатка бьет без промаха.

– Ой, как страшно. Лучше возьми нас с собой, мы тебе не станем мешать. Будем тихонько жить-поживать в твоем кабинете. Нас всего-то трое. Возьми нас, добрый человек, мы хорошие, мы тебе пригодимся. Будем тебе обеды на керосинке готовить и белье стирать.

– Мне не смешно.

– Мне тоже.

– Я опаздываю.

– Иди. Да, мы забыли, что сегодня не понедельник, а воскресенье. Значит, тебя не будет не пять, а шесть дней.

– Будешь ждать?

– Вот ты глупый.

До вокзала было всего ничего. Но вместо десяти отведенных самому себе минут он потратил на дорогу все двадцать. Только потому, что у городских бань он наткнулся на оцепление. Издалека было видно, что там работает оперативно-следственная группа, и он бы прошел мимо, не его это дело, но голос, знакомый с давних пор, громко окликнул его:

– Какие люди! Здравствуй, Андрей! Сколько лет, сколько зим!

Сапегин. Константин Михайлович. Криминалист. Уважаемый человек в управлении.

Маленький и толстый, как Винни-Пух, лысый, как бильярдный шар, с лапищами, способными согнуть любую железяку в бараний рог. Но не силой рук славился дядя Костя. Этот человек обладал феноменальной, просто пугающе феноменальной памятью. Спросите, что он делал, к примеру, в 1952 году 16 апреля, и он распишет этот день по минутам. Не только что делал сам, во что был одет, что говорил, чем питался и какая была погода. Он вспомнит дословно, что говорили ему люди, попадавшиеся ему в этот день, процитирует до последней строчки все статьи в газете, которую он читал в трамвае по дороге на работу, дословно воспроизведет все то, о чем говорили по радио.

А под хороший спор, когда на кон ставились большие деньги, мог постранично зачитать уголовное дело, проходившее через его руки лет сорок назад. Иди проверь! Проверяли. И точно, слово в слово. Даже подписи под фотографиями соответствовали. Но запустить механизм сверхпамяти можно было лишь при использовании катализатора, которым служила только водка. Ровно пол-литра. Ни граммом больше, ни миллилитром меньше. И чтоб из морозилки. И чтобы залпом. Еще тот аттракцион, на который сбегались все, кто знал и любил дядю Костю. А так просто Сапегин не пил. Не любил это дело. Потому и воспоминаниями делился скудно, редко и за мзду.

Он начинал осваивать азы профессии еще при Берии, когда Андрея и в проектах не было, за десятилетия прошел огни и воды криминалистики, на пенсию идти отказывался, хотя его никто туда и не гнал. Поди поищи такого второго.

Большаков сразу после окончания Харьковских высших курсов МВД СССР случайно с ним познакомился в УВД, в криминалистическом отделе, где оказался уж и не помнил по какой причине. То ли узнать итоги сложной баллистической экспертизы, то ли просто дактилоскопическое заключение на руки получить. Заглянул раз, пришел второй. И стал наведываться к тому и по делам, которые вел, и просто так, поговорить про тонкости профессии. Дядя Костя нос перед ним не задирал и, если не был занят, был очень гостеприимен. Чашка горячего чая и бутерброд с сыром всегда оказывались перед Андреем…

– Приветствую, Константин Михайлович!

Они обнялись и крепко пожали друг другу руки.

– Какими судьбами? Ты же вроде в Москве?

– В Москве. В главке. ГУБОП. А семья здесь. Отдохнул немного – и все, хорош, бегу на электричку.

– Покурим? Есть минутка?

– Конечно, запас имеется. А что тут у вас с утра пораньше?

– Все, что и раньше. Война. Двоих пришили в машине пару дней назад, а обнаружили только сейчас. Ночи холодные, вот и окоченели ребята капитально. Два железных дровосека…

– Что за люди?

– Да сопляки какие-то. Одному девятнадцать, другой только неделю назад паспорт получил.

– С заднего сиденья стреляли?

– Правильно. Откуда знаешь?

– Чего тут знать, когда все содержимое голов на приборной доске.

– Да, пораскинули мозгами ребята. Ха-ха.

– В гараж УВД повезете?

– А куда еще! Сейчас кран приедет, отгрузим как положено и вперед… Как-то надо пацанов отогреть… В последний раз… тепловыми пушками… Да что мы все о нашем дерьме… Ты там кем?

– «Важняк».

– Очередное дали?

– Куда там, дай бог если через год.

– А что по деньгам?

– Должностной оклад двести двадцать семь тысяч четыреста тридцать плюс за звание, выслугу лет, пайковые, ну, и за особые условия службы.

– Неплохо живете! Назад не собираешься? Хотя… Москва, она и есть Москва, столица мира.

– Ну, типа того.

– Может, ты и меня к себе заберешь на старости лет? Вдруг в вашем главке нужен умный и профессиональный специалист без вредных привычек? Молчи, сам знаю, там нашего брата – как тараканов в общаге. А я вдобавок еще и престарелый таракан. Будем здесь доживать, ждать своей порции дихлофоса.

– Вы сегодня второй, кто просится со мной на пээмжэ в Москву.

– А первый кто?

– Жена.

– Жена – это святое. А чего ее не захватил?

– Квартиру не дают. Все чего-то тянут, хотя обещали.

– Если обещали, значит, дадут. Когда-нибудь.

– Побегу я. Электричка ждать не будет.

– А что это ты по воскресеньям работаешь?

– Дежурный по главку, на сутки заступаю.

– Большой человек.

– Не больше вашего. Будьте здоровы, Константин Михайлович!

– И тебе, Андрей, не хворать!

Большаков прибавил шагу, оставляя позади себя Сапегина и всю его опергруппу, оцепление и машину «Жигули» девяносто девятой модели, из раскрытых дверей которой были видны силуэты двух молодых парней, сидящих на передних сиденьях. Лица покойников покрылись изморозью, переднее стекло – кроваво-белой кашей.

«Нехорошая встреча, – подумал Большаков, переходя на бег. – Покойники с утра пораньше – это не к добру».

В квартиру Виктор Степанов вошел первым, просчитывая каждое свое движение. Он говорил шепотом, чтобы не разбудить жену и детей:

– Сейчас налево, а потом по комнате на балкон. Смотри не топай. Я первый, ты за мной. Жалко, что фонарика нет…

Крепыш, которому это все было сказано, в ответ лишь мотнул башкой. Ему было не до разговоров. Приличных размеров полутуша теленка лежала на его плече. Ему бы впору было сбросить все на лестничной площадке да передохнуть, но спор есть спор. Так что мужик тяжело дышал, весь покрылся потом, лицо покраснело от натуги, но сдаваться он не собирался. Сам виноват. Нечего было из себя античного героя строить. Тоже мне, Милон Кротонский, усмехнулся Виктор. Еще у входа в подъезд он предложил ему вдвоем тащить добытое непосильным трудом, но тот чего-то уперся. И выпили-то в машине за знакомство по сто граммов, а гонору в человеке всплыло на целую дискуссию.

– Я и один могу!

– Можно подумать! Здесь центнер, не меньше!

– Ты знаешь, с каким весом я в армии приседал?

– Да это когда было?

– Когда бы это ни было, это было.

– Надорвешься же, черт!

– Спорим, не надорвусь?

– Да пожалуйста!

– На что спорим?

– На пол-литра.

– Армянского?

– Нет, блин, французского! Конечно, армянского!

Степанов в глубине души даже порадовался, что ему не придется пачкать руки о мясо, которого не было бы и в помине, если бы не события чертовой пятницы.

День позавчерашний и вправду был не из лучших. С утра пораньше Степанов нарвался на конфликт и разбирательства. Отдел по связям с общественностью УВД, где он третий год словно не работал, а отбывал трудовую повинность, в полном составе объявил ему бойкот. Но сначала по очереди, глядя на него с укоризной, задали один и тот же вопрос.

– Что, совсем оборзел, салага?

Салаге полгода назад исполнилось тридцать. Он психанул, но вида не подал. Стал доходчиво объяснять, что вышедшая накануне в эфир программа, которую он месяц назад помогал делать для РТР, не является его авторской собственностью и к финальным титрам, в которых была указана одна только его, как автора сценария, фамилия, он не имеет никакого отношения. Да потому что телевизионная студия МВД России, черт бы ее побрал, сама решает, как ей строить свою работу с регионами и кому писать слова благодарности за оказанное содействие в съемках. Нет, он не специально сделал так, чтобы такие громкие имена, как Протушнов, Размольщиков и Шуриков, остались неизвестны широкой аудитории. Нет, он вовсе не хотел единолично присвоить лавры такого славного подразделения, как пресс-служба УВД. Да, он хочет работать здесь и дальше. Нет, он не хочет быть уволенным. Да, он придурок, он должен был обо всем позаботиться заранее.

Когда конфликт снизил градус и все разбрелись по своим рабочим местам, Степанов усмехнулся про себя. Хрен вам, а не титры! Не хватало прихлебателей на его первую программу, которая вышла на российском телевидении. Ведь даже министр внутренних дел похвалил за качественную работу. Не его, конечно, а студию МВД, но все равно приятно.

Кроме лейтенанта Степанова, в пресс-службе было еще трое. Виктору они казались выпускниками одного какого-то засекреченного заведения, где из обычных дебилов готовят работников Министерства внутренних дел.

Начальник пресс-службы Протушнов носил погоны майора. За искажение фамилии мог запросто пристрелить, если, конечно, ему бы выдали табельное оружие перед этим. Был многодетным отцом и славным графоманом. Строчил статьи в местные газеты, словно рубил кайлом угольную породу. И даже стихи время от времени произрастали из его письменного стола, хотя вся его образная система была ничуть не выразительнее вагонетки в шахте.

В процессе творческого истязания обильно потел, морщил лоб и высовывал на всеобщее обозрение кончик языка. Любил читать мораль подчиненным и раз в неделю – или в среду, или в четверг – обещал уволить Степанова к чертовой матери. И пил, собака, так пил, что бутылка водки в одно рыло была для него лишь стартовой дозой, с которой он вместе с майором Размольщиковым уходил по пятницам в краткосрочный запой.

– Чижало мне, ох, чижало! – пьяно жаловался он Размольщикову, который по паспорту числился Виктором, но за легкомыслие и склонность к интригам все пренебрежительно называли его Витьком.

И выпить для Витька было не главным увлечением, ему баб подавай. Любых. Проболтавшись всю жизнь в райотделовских экспертах, он, не блеща ни умом, ни талантом, накануне пенсии нашел себе тихий уголок в только что созданной пресс-службе и свил там уютное гнездышко. Писать не умел, грамотно разговаривать тоже, потому стоял за видеокамерой, когда снимались репортажи. Стукачество не считал большим недостатком, а потому рядом с ним все были в легком напряжении.

И Протушнов, и Размольщиков не любили друг друга, боялись друг друга и потому охотно собирались за общим столом в надежде, что кто-то из них, нажравшись, наконец-то крупно облажается.

И лишь Шурикова, напоминавшего аутиста, весь рабочий день было не слышно и не видно. Перед ним на столе всегда лежала стопка бумаги, а в руке постоянно находилась шариковая ручка, которой он пописывал что-то незамысловатое о работе областной милиции. Правда, и его, например как сегодня, «пробирало», и он что-то за компанию клеймил, но в общем и целом он был незлобивый человек, для которого экономия денег стала самым приятным в мире занятием. И ни женщины, а он был холост в свои сорок, ни еда, он обходился минимумом съестных запасов, никакие иные развлечения не могли отвлечь его от накопительства. Что он хотел купить на собранные за долгое время деньги? Ничего. Ему не надо было ничего. Просто он любил сам факт существования денег у себя в кошельке. Да, и в долг он не давал.

Протушнов и Размольщиков пятничные посиделки стали готовить уже загодя. В обеденный перерыв в столовой накупили жрачки, в магазине – водку. А к вечеру Степанову вынесли приговор. Он будет в воскресенье в одиночку (потому что все остальные больные и старые) обеспечивать информационную поддержку мероприятию под незамысловатым названием «Трезвый водитель». То есть Степанов должен будет взять в руки не только ноги, но и видеокамеру. Ловля пьяных блох, то есть водителей, будет ночью, и, значит, понедельник для него объявляется выходным.

Виктор даже спорить не стал, лишь бы только один рабочий день не видеть своих так называемых коллег. А с девяти вечера воскресенья уже сидел в машине, предоставленной УВД. Водила по имени Игорь оказался добродушным и болтливым, но в душу не лез. Одно раздражало: когда он курил «Приму», то громко матерился на крошки табака, оказывающиеся у него во рту.

– Вот скажи, мне, – то и дело спрашивал он, – куда пропали сигареты с фильтром? Полгорода объездил, и везде только эта хрень.

Работа была рутинная. До полуночи они катались по всему городу, снимали, как гаишники останавливают по только им понятной логике ту или иную машину и с вероятностью один к двум натыкаются на пьяного водителя. Степанов сделал несколько хороших кадров в райотделе, взял интервью у задержанных и в начале третьего готов был отправиться домой, но в этот момент всякая рутина закончилась. Впереди они увидели небольшой грузовичок с фургоном. И все бы ничего, но ехал тот подозрительно медленно, будто осматриваясь в поисках беды. И он ее нашел. Водитель оказался не просто выпивши, он был пьян до той самой степени, когда сон прихватывает прямо за рулем.

– Что везем?

– М-мясо.

В фургоне были навалены распиленные пополам туши. Тонны полторы.

– Где накладные?

– Нету накладных.

– Хорошо, будем разбираться!

Игорь разобрался. Сначала он подогнал фургон к райотделу, сдал водителя в дежурку, а потом спросил Виктора, как тот относится к говядине. Ничего не подозревающий Степанов пожал плечами:

– Хорошо. Пожарить с лучком да с картошечкой…

– Давно говядину покупал?

– Давно. Говядина дорогая.

– И у меня точно такая же история.

– А ты чего спрашиваешь? Жрать хочется, а ты такие вопросы задаешь.

– Да кажется мне, что ближайшие пару месяцев мы с тобой будем на одной говядине сидеть. – И достал из кармана ключи: – Это от фургона. Есть план дернуть немного мяса.

– Да посадят, если накроют.

– Как? Смотри. Я сейчас отгоню фургон в ближайший двор. Ты пока сиди здесь. Потом едем на моей машине, перегружаем полутуши ко мне, фургон я опять отгоняю к райотделу. Ключи незаметно кладу на стол дежурному. И мы отчаливаем. Кстати, у тебя есть балкон?

– Да.

– Ну вот, отвезем мясо к тебе, а завтра разрубим и разделим.

– А почему ко мне?

– Да потому что у меня нет балкона.

– А водила потом шухер не поднимет?

– Да если и поднимет, кто ему поверит? Он пьяный, и никаких накладных у него нет. Это будет ему наказание. Нечего пьяным рассекать за рулем.

И вот дело сделано. Был шестой час утра, и единственное, на что хватало сил, так это лечь в горячую ванну. Глаза закрывались сами собой, но он заставил себя намылить мочалку и соскрести с себя грязь. Грязь тела и души, подумалось ему с пафосом. Но шиш с маслом! С телом еще было все более или менее понятно, оно было явно в хорошем настроении от водных процедур, но душа наотрез отказывалась подчиняться этому абсолютно бесполезному и вовсе не символическому, с ее точки зрения, акту. Ей требовалось раскаяние, процесс взаимного сострадания, а с этим у Степанова в этот час был напряг. Его нисколько не тяготило произошедшее за последние сутки. Нет, что-то там, совсем глубоко внутри него, как будто бы напирало, доказывало, что так делать нельзя, что он совсем не понимает, где хорошо, где плохо, что все это хреново кончится, но это был глас вопиющего в пустыне. Не хотел слушать Виктор свой внутренний голос, не хотел.

Четырехэтажное здание главка на Садово-Спасской повидало на своем веку и Империю, и Союз, и Федерацию. Знал бы архитектор, проектировавший здесь казармы и конюшни для кавалерийского полка, во что превратится его детище через два столетия, может быть, что-то и придумал бы с пользой для хитроумных потомков, но что он мог знать о будущем? Он строил для своих современников, которые только-только отошли от упразднения монархии во Франции и славили Бога за то, что русский человек куда мудрее глупых французишек и не допустит хаоса в привычном ему мире. Но и за толстые стены спасибо ему. Летом прохладно, зимой тепло. Люди, проходя по улице и не слишком всматриваясь в вывески, и подумать не могли, что в этом ничем не примечательном здании расположен мозговой центр, отвечающий за всю борьбу с организованной преступностью в России.

Милицейской формой, мигалками и сиренами сотрудники главка не злоупотребляли, полагая, что тишина и неприметность больше подходят для их работы, чем всякая демонстрация принадлежности к МВД. Только решетки на окнах первого этажа и черные «Волги», выстроившиеся в ряд, все же выдавали присутствие здесь какой-то структуры, с которой лучше не связываться.

Начальник главка и одновременно первый заместитель министра внутренних дел генерал-полковник милиции Георгиев редко появлялся на Садово-Спасской. То ли не любил это место, то ли большой кабинет в министерстве был удобнее для работы, но чаще раза в месяц в главк не заезжал. Дело, правда, от этого никак не страдало. Все, кому это было надо по службе, ездили к нему на Житную, и там, на Житной, принимались самые важные решения. Но свет в приемной его кабинета на третьем этаже главка никогда не гас. Штатных помощников на Садово-Спасской у генерала не было, потому день за днем, через каждые двадцать четыре часа, заступал на дежурство ответственный офицер, сутки напролет принимавший телефонные звонки и перенаправлявший поступаемую информацию по адресатам.

Начальники отделов эту повинность не исполняли, потому что, по мнению начальника главка, должны были приходить на службу отдохнувшими и готовыми выполнить любую поставленную задачу. Генерал решил, что хватит с него и старших оперов, а когда и в них сказывался дефицит, то довольствовался уровнем простого опера. Хоть и должность у того невелика, зато дураков среди них не было. Люди все были как один толковые.

За все время работы в Москве быть дежурным по главку Андрею приходилось редко, пару раз в году, и каждый раз он попадал на Георгиева. Вот и сегодня, в день воскресный, а за двумя дверьми и трехметровым коридором расположился первый заместитель министра внутренних дел, начальник Главного управления по борьбе с организованной преступностью. Пока полностью должность произнесешь, язык в трех местах поломаешь. Без посетителей промятые диваны в приемной смотрелись инвалидами. Факсы, телефоны и закрытая связь признаков жизни не подавали.

Тихо и немноголюдно было и в самом главке. Офицеры дежурных смен, зная, что рядом «Сам», от греха подальше попрятались по кабинетам. Даже в туалет лишний раз старались не выходить. Хоть и уважали Георгиева за человечность и простоту в общении, как-никак тот начал свой боевой путь с «земли», а не с теплых кабинетов, но, как говорится, береженого Бог бережет. Вот и берегли сами себя, как могли. Хотя вроде и придираться-то не к чему, впору только похвалить, но помнили еще со школы:

Минуй нас пуще всех печалей

И барский гнев, и барская любовь.

Большаков откровенно дремал. Нехватка солнца или тишина в главке, хронический недосып или усталость… черт его знает, что сильнее действовало на него, но глаза закрывались сами по себе. Даже какие-то сны умудрялись проскочить в его подсознание, но он не боялся быть застигнутым врасплох. Ему хватило бы и доли секунды, чтобы привести себя в порядок. Но он знал, что, если он потребуется генералу, тот позвонит, если кому-то потребуется сам генерал, то тоже позвонят. Так и произошло через пару минут. Громкий звонок из министерства мгновенно вернул его в рабочее состояние.

– Дежурный по главку капитан милиции Большаков слушает!

– Помощник министра генерал Макаров. Где начальник главка?

– На месте!

– А что-то министр выходит на него и не может соединиться!

– Не могу знать!

– Позвоните ему!

– Сейчас!

Андрей нажал кнопку на пульте. Раздался долгий гудок, но ответа не последовало. Томительное ожидание лучше было прервать самому, чем ждать, когда переспросит, недовольно и требовательно, помощник министра.

– Товарищ генерал, он не отвечает.

– А он точно там? Ты не проспал?

– Как проспал? Такого не может быть. Он на месте. У себя в кабинете. А потом, мы не спим, мы работаем. Я никуда не отлучаюсь.

– Ну, зайди к нему. Его министр срочно ищет. Надо!

– Извините, товарищ генерал, я не имею права заходить без вызова к первому заместителю министра внутренних дел! Давайте я периодически буду нажимать его кнопку… Когда он ответит, я зайду, доложу!

– Ты что? Капитан! Я тебе приказ министра передаю!

– Есть! Я приказ министра выполню!

Ну, спасибо, дорогая Фортуна! Не зря сегодня ночью сны плохие снились и покойники дорогу перегородили, подумалось Андрею. Ему, этому чертову генералу, штабной крысе, легко говорить: «Зайди». А что делать, если никто и ни при каких обстоятельствах без предварительного звонка и личного разрешения в кабинет начальника главка не заходил?! Никогда! Зараза! Так можно не только капитанских погон лишиться, но и места работы! «Я приказ министра выполню!» Конечно, он выполнит! Потому что куда он, обреченный на заклание, на хрен, денется?!

Андрей перекрестился, вышел из-за стола, сделал несколько шагов и постучал в дверь кабинета. Сделал он это чисто для проформы, потому что хорошо понимал, что абсолютная звукоизоляция кабинета начальника главка гарантирована двумя дубовыми дверьми и трехметровым коридором между ними. Дальше медлить было нельзя. Дверь, коридор, дверь и строевым шагом вперед по кабинету.

– Товарищ первый заместитель министра внутренних дел! Разрешите войти! – проорал и замер по стойке «смирно».

Начальник главка стоял в это время спиной к Большакову, лицом к открытому бару. Он медленно повернулся к Андрею. В одной его руке была хрустальная рюмка с коньяком, в другой – кусочек лимона. Глядя вошедшему прямо в глаза, он опрокинул в себя рюмку, неторопливо закусил лимончиком. И лишь после минутной паузы заговорил ровным, уставшим голосом:

– Твою ж мать! Ну чего тебе? Ты что, не понимаешь, что процесс нарушать нельзя? Я же человек в возрасте…

Вот будешь таким, как я, ты поймешь… Погода меняется… Надо, чтобы сосуды расширились, а ты так влетаешь. Ну чего там? Ты думаешь, я тебя не вижу? Вижу, что ты кнопку нажимаешь! Ну что ты за беспредельщик?

– Извините, товарищ первый заместитель министра. Я по приказу министра. Он на вас сам выходил, и его помощник.

– Ну, знаю, видел. С министром я сам разберусь, иди.

– Извините, товарищ первый заместитель министра, а что доложить помощнику министра?

– Да иди ты на. Кругом марш отсюда, чтоб я тебя не видел. Нигде и никогда! Вон отсюда!

– Есть!

А начиналось все красиво. Как в кино. Раз! И он оказался в нужное время в нужном месте, и выигрышный лотерейный билетик, подгоняемый ветром удачи, опустился в его руки. В такие чудеса Большаков не поверил бы, но это случилось двумя годами ранее с ним самим, когда в областное УБОП из Москвы, прямиком из Генеральной прокуратуры, пришло отдельное поручение. Задачка ставилась непростая. Провести комплекс мероприятий и разыскать преступника по фамилии Багров, на шее которого висело с десяток тяжких и особо тяжких преступлений. Несколько лет он находился в розыске, но у Москвы вдруг появились основания думать, что после долгих забегов по стране тот околачивается именно в их областном центре. Но, разыскав, задерживать не требовалось, надлежало лишь установить наблюдение.

Хозяин – барин. Выполнять задание назначили Андрея, в ту пору заместителя начальника отдела по борьбе с коррупцией и собственной безопасности. Он даже не ожидал, что розыски пройдут как по маслу и уже через неделю он собственными глазами, издалека правда, сможет лицезреть разыскиваемую личность. После того как о результатах было доложено в Москву, к ним на задержание уголовника незамедлительно приехали двое. Прихрамывающий на одну ногу толстый следователь Генеральной прокуратуры и жилистый старший опер по особо важным делам из главка. Тощий и толстый, по всем признакам два старых приятеля, выслушали доклад Большакова о проделанной работе и спросили, когда и какими силами тот думает брать бандита.

– Немедленно. Он там сейчас бухает с каким-то бомжом. Вторую бутылку допивают. Возьму сам. Да и вы ведь со мной.

Ответ понравился и взбодрил москвичей. По всему было видно, что им не хотелось торчать в его городе дольше того, что требует командировка. Гости разделились. Следователь остался ждать в УБОПе – его доконал артроз; старший опер из главка отправился с Андреем на задержание.

Через пару часов они уже стояли с пистолетами в руках у входной двери частного дома, и команды раздавал не старший опер, по званию полковник, а Большаков, простой капитан милиции.

– Рассказываю по порядку. Я первый, вы сразу за мной. Больше крика. Если не станут сопротивляться, положим мордой в пол, вы обыскиваете одного, я – другого. Если что, не церемонимся, стреляем на поражение. Товарищ полковник, есть возражения?

– Поражение… возражение… – полковник явно был в хорошем настроении, – прямо стихи какие-то. Не смотри на меня так, капитан, согласен я. Командуй, ты хозяин.

– Тогда вперед.

Андрей отмычкой открыл замок входной двери, и они беззвучно зашли в старый деревянный дом. Было темно и зловонно. За углом коридора они увидели приоткрытую дверь в комнату, из нутра которой вырывался наружу шум футбольного матча. Подойдя еще ближе, в щелку они увидели, что за столом, плотно заставленном тарелками, сидят две уже хорошо отяжелевшие от водки фигуры в майках. Багров и его приятель смотрели в телевизор, на экране которого бегали крошечные черно-белые футболисты.

– Пидарасы, – мрачно сказал Багров.

– Точно. Твари, – бодренько согласился человечек крошечного роста.

– Сборная играет, – прошептал опер на ухо Большакову и захихикал, как ребенок.

Андрей не поддержал веселого настроя, а внимательно вгляделся в фигуру Багрова. Невысокий и плечистый. Не молодой, но крепкий. Пьяный и злой. С ним придется повозиться. Его приятеля он в расчет не принимал. Того можно было свалить мухобойкой.

– Всем лежать! Уголовный розыск!

Только через пару минут, когда на грязном полу притона мордами вниз уже лежали двое закованных в наручники, полковник пришел в себя и, отдышавшись, спросил Андрея.

– А почему уголовный розыск? Ты же УБОП.

– Да это как-то привычнее для этой публики.

– Вот, капитан, в этом и есть проблема наших подразделений. А мы должны сделать так, чтобы вся эта публика слова УБОП и всего, что в нем заключено, боялась больше, чем слов «уголовный розыск».

Большакову некогда было думать о большом и великом, поэтому он и не стал подхватывать и развивать эту тему болтовни, а сразу вернул полковника на грешную землю.

– Ну что, повезли их? Встаем!

Лежащие закопошились, стали приподниматься на ноги, и тут голос подал Багров. Он явно был растерян и вел себя так, словно не понимал, где находится и что ему теперь делать.

– Начальник, разреши по малой нужде в сортир заглянуть. Не доеду я. Мочевой пузырь лопнет.

Почувствовал ли что Андрей или жалобный тон тертого жизнью бандита показался ему слишком неестественным, но голосом, не подразумевающим никакого возражения, ответил:

– Невелика беда.

Полковник оказался гуманистом. Забыв, кто в доме хозяин, он достал ключ от наручников Багрова и расстегнул их:

– Да ладно, чего уж, пусть напоследок сходит по нужде.

И в ту же секунду Багров резко согнулся, выхватил из толстого шерстяного носка немалых размеров финку и, мгновенно выпрямившись, в каком-то невероятном для его возраста прыжке попытался ударить ею московского опера. Полковник даже глоток воздуха вдохнуть не успел, как острое лезвие прошуршало в миллиметре от его шеи. Багров немного не дотянулся, потому как за долю секунды до непоправимого он потерял сознание от мощного удара рукояткой пистолета прямо по темечку. Обмякшее тело еще падало с грохотом на пол, а Андрей уже спрашивал побелевшего полковника:

– Вы как?

– Твоими молитвами.

– Как же вы его шмонали?

– Плохо. Сам вижу. Извини. И спасибо. Ты… это… про это не говори никому. Стыдоба на мою седую голову, да и только.

– Товарищ полковник, что случилось в этих стенах, в этих стенах и останется, правильно я говорю, мужик?

Головастый лилипут, похоже уже протрезвев, обреченно молчал и только часто-часто хлопал глазами, переводя их то на вооруженных ментов, то на обездвиженного товарища.

– Капитан, зови меня просто Михаил Андреевич.

– Хорошо, Михаил Андреевич.

На следующий день в кабинете начальника областного управления по борьбе с организованной преступностью Фридмана за длинным столом сидели четверо. Сам майор Фридман, Большаков и гости из Москвы.

– Ну, что скажете, товарищи? Есть нарекания? Хотя, честно говоря, мы старались. Не каждый день к нам приезжают следователи из Генеральной прокуратуры да из нашего родного главка старшие оперуполномоченные по особо важным делам. Мы всегда рады помочь вам, это для нас большая честь.

Следователь понимающе потряс головой, а Михаил Андреевич взял слово:

– Лиха беда начало. А в целом комплекс мероприятий был проведен грамотно. Кого требовалось, разыскали, а потом и грамотно задержали. Претензий не имею. Ну, вы и сами знаете, как было дело.

– Ну да. Опросили-допросили, отправили в ИВС. Это мы умеем.

– Ну, где-то так. Особая благодарность капитану Большакову. Рисковал жизнью. Без него я бы точно не справился.

– Понимаю. Отметим в приказе. Большаков, напомнишь мне. Хотя, с моей точки зрения, нужно было взять бойцов побольше. Я, кроме всего прочего, понимаю, что вы наше начальство. Хорошо бы нам наладить отношения, вдруг будем контактировать и дальше… Предлагаю это сделать в неформальной обстановке, вечерком съездить в баньку. Обещаю, скучно не будет. Это так, между прочим.

– Благодарю. «Между прочим» не получится. Здоровье не позволяет париться в бане. Да и пора в столицу. Разрешите откланяться.

– Тогда не смею вас задерживать. Большаков, ты тоже свободен.

Полковник и Андрей поднялись со своих мест.

– А вот я бы еще остался…

Это все время молчавший следователь Генеральной прокуратуры высказал свое особое мнение насчет баньки, за что тут же был обласкан Фридманом широкой улыбкой и всеми полагающимися по этому случаю знаками внимания и уважения.

В коридоре УВД Михаил Андреевич отвел Андрея в сторонку:

– Разговор у меня к тебе. Как должность твоя звучит?

– Заместитель начальника отдела коррупции и собственной безопасности.

– А лет сколько тебе?

– Двадцать восемь.

– Жилье есть?

– Жилье снимаю. Я, жена плюс двое детей в однокомнатной квартире.

– Хочешь трехкомнатную квартиру в Москве?

– Да. А что надо?

– Твое согласие. Ты же знаешь, недавно поменялся начальник главка. Он убирает всех старых сотрудников и набирает новых. Отделы бандитский, этнический уже укомплектовали, а отдел коррупции и собственной безопасности до сих пор нет. Очень специфический отдел. Тут ведь надо и заниматься работниками правоохранительных органов, и высшие эшелоны власти шерстить. Все, кто занимается приватизацией, тоже все проходят через этот отдел. Ну, ты понимаешь, о чем я.

– Естественно.

– Поэтому из других отделов решено никого не брать, нужны люди только с «земли», из таких же отделов собственной безопасности и коррупции. Давай к нам, в течение года получишь квартиру.

– А пока как?

– Придется годик поболтаться. Но мы решим вопрос с общагой. Будешь жить или в академии, или в гостинице. Номер оплачивает министерство.

– Мне надо с женой посоветоваться.

– Вот мой телефон. Вечером дай ответ. Если да, то я завтра доложу начальнику главка.

– И как скоро я окажусь в Москве?

– Ну, смотри. Сначала мы сделаем запросы в определенные службы для того, чтобы провести проверку. Думаю, через неделю придет приказ министра о назначении тебя опером по особо важным делам пятого отдела Главного управления по борьбе с организованной преступностью. Тра-та-та, просим вас направить личное дело и откомандировать Андрюху Большакова в распоряжение министра внутренних дел; Большакову надлежит прибыть на Садово-Спасскую в такое-то время. Приедешь в Москву. Тебе скажут – вперед! На удостоверение, на пистолет. Теперь ты опер по особо важным делам.

– А должность-то какая? Майорская?

– Подполковничья.

– Подполковничья?! Я согласен.

– А как же твоя жена?

– Да она тем более согласна!

Михаил Андреевич расхохотался:

– Тогда вот что. Пойдем-ка сходим в баню. В какую-нибудь городскую и самую что ни на есть общественную. Попаримся и выпьем по паре кружек пива. Я угощаю. А потом я в Москву.

– А как же здоровье?

– Здоровье в порядке. Это чтобы твой пока что начальник от меня отстал. Я что, не понимаю, к чему он клонит? Баня, коньячок, девочки. Дружба навек. Ну-ну. Знаю я эту дружбу.

– А прокурорский что, этого не понимает?

– Борька-то? Плевать я хотел на него. У него своя голова на плечах…

Через час они, завернутые в какие-то серые простыни, уже сидели в бане на Ленинградской заставе и не торопясь потягивали из кружек пивко. Вели разговор негромкий, но содержательный.

– Разница, Андрюша, между тем, как работают в регионах и как работает Москва, колоссальная. Обеспеченность транспортом, оперативный учет, возможности грандиозные. Ребята, которых сейчас набрали, они как из деревни приехали. Они даже не подозревали, что так можно работать, что в главке есть разные направления деятельности.

– Это как?

– Ты же сам знаешь, на местах все условно. Есть экономический отдел, он занимается всей экономикой разом, а у нас в главке коррупцией занимается один отдел, экономикой – другой. Зональными преступлениями в сфере экономики – третий отдел. Есть даже отделения, которые топливно-энергетическим комплексом занимаются.

– Кучеряво живете.

– Ну а как по-другому?

– Нам бы на местах так.

– Ишь, губы раскатал. В главк стекается вся информация. Это мозговой центр. Если в регионе появляются какие-то новые способы и методы воровства или хищения, мы уже знаем об этом и распределяем меры противодействия в регионы. Пишем на места: ребята, там-то и там-то начали расхищать бензин по такой-то методе. Проверьте и доложите, нет ли у вас такой фигни. То есть мы обобщаем опыт. У нас самая свежая информация по всей стране.

– Очень бы хотелось попасть в Москву, в главк.

– Считай, что ты уже одной ногой в главке.

– А мое начальство не станет палки в колеса ставить?

– А какой смысл? Врагов себе наживать? Начальник у вас тот еще карась. Мне он не понравился. Себе на уме. Блатной, сразу видно…

Перед тем как доложить помощнику министра, Большаков прямиком отправился в курилку. Там он распечатал новую пачку «Золотого руна», за пару затяжек приговорил сигарету и вернулся к рабочему столу.

– Товарищ генерал, я доложил.

– Что так долго?! Ладно. Что он сказал?

– Сказал, что свяжется с товарищем министром.

– А когда?

– Он не сказал.

– А ты что, не спросил?

– Никак нет.

И тогда помощник министра внутренних дел сделал Большакову официальное предостережение, от которого свело живот и пересохло во рту:

– Капитан, с таким отношением к делу ты никогда не станешь майором. Это я тебе как генерал говорю.

Мог и не говорить. Большаков это уже понял. Время для него остановилось.

А когда-то дни летели быстро. Не успеешь утром зубы почистить, как уже пора спать ложиться. А что было между этими малозначительными событиями? Была жизнь, которая вмещала в себя школу, домашние задания и улицу. На все можно было плюнуть, но не на друзей. И ценность твоя пацанская напрямую зависела не от оценок в дневнике, а от того, какие у тебя эти самые друзья. Если они были гнилыми по сути своей, то и от тебя никто не ждал порядочности, если они были идиотами, то и твой умишко прямо на глазах терял в весе, но если твои друзья были людьми настоящими, то, считай, жизнь твоя подростковая удалась!

Андрей, Виктор и Стас были одногодками, учились по-разному в одной школе и были настоящими друзьями. Драться – так по делу, помогать – так по существу, защищать – так до последнего. Они никогда не произносили вслух этих принципов, потому как были слишком малы для подобных сентенций, но жили именно так, по-взрослому отделяя хорошее от плохого. Неплохо для пятнадцатилетних. «Святая троица» – то ли одобрительно, то ли осуждающе, и не поймешь, характеризовали их учителя.

В тот день ребята собрались на квартире у Андрея послушать старые записи на кассетном магнитофоне. И, как всегда, напросившиеся гости, Мишка Воронов из параллельного класса и Лева Милицин, шибздик из соседнего двора, всегда готовый сбегать в магазин за мороженым, тоже сидели на диване и слушали. Родители еще были на работе, и громкость из маломощных динамиков никто не требовал убавить.

Fragile группы Yes была их любимой музыкой. Слушая одну композицию за другой, они почти на сорок минут улетали в иные, иногда ими самими выдуманные миры… Кто-то представлял себя в Средневековье и рыцарем, кто-то взлетал с чужой планеты на космическом корабле. У кого запасов фантазии не хватало, просто рисовал себе в голове далекую Америку с ее машинами и небоскребами.

– Пацаны, а давайте запишем интервью друг у друга. Пусть каждый из нас расскажет, только честно, кем хочет стать. А лет через пятнадцать – двадцать мы все это опять послушаем и сравним. Ну или когда там получится. Прикольно же будет свои голоса услышать через столько лет.

К хорошей идее и отношение хорошее. Все оживились, но внутренне подсобрались. В конце концов, говорить в микрофон и мечтать о будущем надо с полной ответственностью и серьезностью, чтобы через десятки лет не было мучительно. Ну как это. За бесцельно прожитые годы.

Андрей предложил, ему и начинать.

– Я, Большаков Андрей, хочу стать дипломатом. Хочу поступить в МГИМО и работать послом за границей… Хочу стать министром иностранных дел. Сам знаю, что трудно!

– Я, Станислав Тропарев, обязательно поступлю в военное училище и буду офицером, чтобы потом стать генералом, а лучше маршалом. Не надо ля-ля, Третью мировую я не начну!

– Я, Виктор Степанов, буду поступать в театральное и стану известным актером. Буду сниматься в кино и играть в театре. Хочу стать народным артистом СССР и Героем Социалистического Труда, как этот. Ну как его. Да ладно, неважно. Ну и, конечно, хочу сыграть Гамлета. Чего ржете, как кони?

– А я, Лева Милицин, хочу стать моряком-подводником. Хочу найти Атлантиду! Да не хочу я быть милиционером! С какой стати? И чего фамилия? Фамилия как фамилия.

– А вот я, Михаил Воронов, пойду в менты. Буду простым постовым милиционером, чтобы вас, дураков, от бандитов защищать! Сами вы дебилы!

И в этот момент за окном что-то так затрещало на весь город, что задрожали не только окна пятиэтажки, но и пацанские поджилки.

– Волга пошла! Выключай шарманку!

– Ура! Пошли лед смотреть!

Лед. Чертов ледоход. Лучше бы они остались дома.