Скверное место. Время московское

Глава четвертая

Идти было некуда. Очень хотелось напиться, но пустые карманы, лишенные главного, для чего были пошиты, – денег, сводили оптимизм к нулю. У одного задерживали жалованье, у другого – зарплату. Потому Виктор Степанов и Михаил Воронов уже второй час бесцельно бродили по центру города в надежде наткнуться на кого-нибудь, кто профинансирует грядущий вечер в какой-нибудь забегаловке. Как назло, все, кто шел им навстречу и кто обгонял, были людьми незнакомыми, спешащими по только им ведомым маршрутам. А когда внутри тебя квакает жаба, лучший способ приглушить ее «пение» – заговорить о политике.

– Это что за жизнь пошла?! – мрачно вздыхал Мишаня, внимательно всматриваясь во всех, кто попадался на пути. – Где ж мы так согрешили в прошлой жизни, что нас угораздило родиться в этой стране…

– Страна-то здесь при чем? – нехотя отвечал Виктор, который хорошо понимал, что они, скорее всего, разойдутся трезвыми. – И потом, что значит «эта»? Что за пренебрежение? У этой, как ты выражаешься, страны имя есть – Россия. Государство, мировая держава с тысячелетней историей. И это, между прочим, не просто наименование, это мы с тобой. Это наши бабки и дедки, это вон братская могила и косточки неизвестных солдат в полях и буераках. Хреново сейчас нашей стране, а вы чего делаете? Чего вы все на нее накинулись? СССР – плохо, Россия – плохо. Езжай в Америку!

– Ты меня не поучай. Меня в Америке никто не ждет. Это во-первых. А во-вторых, не обязан я молча сносить обиды, которые мне наносит мое государство. Я русский по национальности и по сути. И как русский, не обязан оправдывать то дерьмо, в котором мы живем. Я патриот, и патриоту, если он, конечно, честный человек, а не патриот на окладе, не все равно, куда движется его страна.

– Мне тоже было не все равно, когда СССР развалили, но я даже из КПСС не стал выходить, потому что это подлость – драпать с тонущего корабля, вместо того чтобы бороться за его живучесть.

– Так то корабля, а это было судно в палате номер шесть.

– Я так не считаю. СССР мне жалко.

– А мне не жалко Советов, эту кучу дерьма с ее национальными окраинами, где только и ждали, как бы воткнуть ножик в спину русскому человеку.

– Не везде.

– Почти везде.

– Везде дураков хватает.

– Дурак дураку рознь.

– Я думаю, что ни Украина, ни Белоруссия себе это никогда не позволят.

– А вот здесь я не уверен.

– Да ну тебя! Чего ни коснись, везде у тебя плохо.

– А у меня, если хочешь знать, сердце болит за все вокруг, мне хреново, когда я вижу, что Президент России – алкаш, который позорит меня по всему миру. Меня тошнит от всей этой либеральной сволочи во главе с выродившимся потомком Аркадия Гайдара, книжками которого я, между прочим, зачитывался в детстве, и с этим Турнепсом, который просто украл у меня надежду на будущее. Ведь эта падла обещал народу за каждый ваучер по автомобилю «Волга», а я даже рубля за него не получил. Вложил в какой-то сраный фонд ветеранов Афгана, а этот фонд, мать его ети, естественно, разорился через год. Лучше бы я этим ваучером себе задницу подтер, толку было бы больше.

– У меня тоже ваучер пропал. Тоже по этой причине. Обманулово.

– Да ну, к черту! Давай об этом не будем.

– Сам первый начал.

Ощутимо замерзнув, они заглянули в «Кофейню», отстояли очередь в человек десять, заказали на последнюю мелочь по пирожному и чашке то ли «экспрессо», то ли «эспрессо» и сели ждать, когда грузная тетка за барной стойкой выполнит их заказ.

– Сколько времени?

– Почти семь.

– Бесполезно.

– Похоже на то.

– А занять негде?

– Было бы где занять, уже б заняли.

Зашипела кофемашина, и тетка крикнула на весь зал:

– Мальчики, ваша кофа!

«Кофа» была знатная. Крепкая, ароматная. Итальянская кофемашина, красная, как трудовое знамя, и блестящая, как фольга от шоколадки, досталась городу сразу после Олимпиады-80. Она исправно, без поломок и простоев, работала уже полтора десятка лет и магнитом притягивала к себе всех истинных ценителей бодрящего напитка, тех, кто не променял бы его ни на какие быстрорастворимые суррогаты. Менялись владельцы, формы собственности, но одуряющий кофейный дух и внутри кофейни, и даже за ее стенами напоминал, что есть, черт возьми, еще что-то в мире, кроме зимы, что длится полгода, и обанкротившейся жизни, цена которой теперь пятак в базарный день.

– Ты, я слышал, песенки стал петь на публику? И как? – поинтересовался Степанов у сидящего напротив Воронова.

Он грел замерзшие пальцы о горячую чашку и не спешил сделать первый глоток.

– Нормально. Народу нравится.

– Народу много чего нравится… Елки-палки, ты единственный из нас, кто хотел стать ментом, а стал.

– Шофером? – усмехнулся Воронов. По всему было видно, что тема выбора профессии не самая приятная часть нынешнего разговора. – Ну и что, где-то я должен зарабатывать деньги, вот я их и зарабатываю на мусорке. Это так, временно.

– Я не про то, чем ты на хлеб зарабатываешь. На кой черт ты стал петь эту блатную лирику? А… ну да, ты ж на деньги Хрома свою первую гитару купил.

– А ты слышал, о чем я пою?

– Нет.

– Все правильно, не читал, но осуждаю. Так?

– Не так. Просто не слышал.

– А ты послушай.

– Где?

– Хочешь, сейчас спою?

– Прямо здесь? Нет уж, слуга покорный. Дай допить кофе без рвотных рефлексов.

– Это ты зря так сказал. Могу и обидеться.

– Извини, совсем не хотел тебя задеть. Насмотришься тут за день на этот контингент, о котором ты гимны слагаешь, начитаешься сводок происшествий – и совсем не хочется еще и слушать песни про это дерьмо. Как по мне, то все, что связано с романтизацией этой части жизни, надо запрещать на государственном уровне. Иначе у нас целое поколение вырастет дебилов, которые будут мечтать посидеть в тюрьме. Непродуктивно это!

– О, ты даже не представляешь, как продуктивно. Сколько у нас по зонам людей сидит, знаешь? Правильно, сотни и сотни тысяч. Там, где зэки, там очень хорошее бабло крутится. Надо, как теперь принято говорить, монетизировать свои таланты.

– Вроде как такие уже есть. Не помню пофамильно, но точно знаю, что без тебя имеются.

– Имеются, но без меня комплект будет неполный.

– А ты, братец, как всегда самонадеян, не боишься, что опалят тебе крылышки будущие почитатели твоего таланта?

– Это вряд ли. Там своих в обиду не дают.

– Там – это где?

– В том мире, о котором я пою. Там люди настоящие.

– Романтик ты хренов… Что ты знаешь о том мире? «Тот мир»… прямо как «тот свет». С чего это ты в том мире вдруг своим станешь? Сидеть не сидел, всю жизнь ментом мечтал стать, но не стал.

– Ментом, брат, быть скучно. По тебе видно, и ты и сам об этом знаешь лучше меня. Хочется что-нибудь сделать на разрыв аорты.

– Типа, сдохнуть в расцвете сил?

– Знаешь, у нас в САХе водителем работает мужичок, я так и не понял, дурачок он или нет, но он, когда садится за руль, надевает мотоциклетный шлем. Боится за свою жизнь, думает, если он на скорости шестьдесят километров во что-то врежется, то шлем его обязательно спасет от смерти. К нему и баба приходит такая же, как и он, с придурью. Вот он ее и катает сначала по городу, а потом везет на свалку. Так и она тоже в шлеме едет. Он ее любит и заботится о ее безопасности.

– Почти смешно. Это ты к чему рассказал?

– Я не хочу ездить на скорости шестьдесят километров. Не хочу надевать на голову мотоциклетный шлем и возить баб на свалку.

– Ну а кто этого хочет? Только придурок с твоей работы.

– Это уже почти не моя работа.

– Уволился?

– Увольняюсь.

– И куда?

– В никуда.

– В наше время в никуда опасно.

– Плевать. Я буду известным, вот увидишь. Люди будут меня слушать, я уверен в этом. И ты еще ко мне в концертные директора запросишься.

– Вот это точно исключено. Если бы ты нормальные песни пел, я бы, может, и подумал, но ездить по зонам и там перед убийцами и насильниками петь о любви и о том, как они маму любят… Да ну на хрен…

– Зря.

– Нет, ну правда, скажи мне, вот ты уже гастролировал?

– О гастролях рано говорить. Иногда квартирники даю, но уже есть предложения петь по кабакам. Но я думаю, надо сначала полноценный магнитный альбом записать, а потом уже о концертах думать. Но и этого мало. Нужен концертный директор. Может, действительно пойдешь ко мне в директора? Ты же тут всех в городе знаешь, и в Москве у тебя есть знакомые. Давай, Вить, помоги мне!

– Старик, я уважаю твой выбор, хочешь петь про зону, давай, но как ты себе представляешь, я, офицер милиции, буду пропагандировать то, с чем я сейчас борюсь? Ну как?

– А ты увольняйся из ментовки.

– Да не о том я! Уволиться не проблема, тем более что об этом только и мечтает один мой непосредственный начальник, такая порядочная гнида. Но что делать с чувством брезгливости? Я эту публику не уважаю, понимаешь? Даже если я уволюсь или меня уволят, мы все равно по разную сторону баррикад. Они там, я здесь.

– От тюрьмы и сумы.

– Да знаю я! Но и при этих обстоятельствах, не дай бог, конечно, я буду ненавидеть всю эту часть народонаселения.

– А тех, кто будет гнать тебя по этапу, будешь боготворить?

– Да вот хрен тебе в обе руки! Одинаково буду ненавидеть и охранников, и сидельцев. Ну вот скажи, почему ты так уверен, что тебя ждет слава?

– Ну как… Я тут участвовал в одном конкурсе…

– Что за конкурс?

– Конкурс самодеятельной песни.

– Не слышал. И что?

– Выиграл.

– Что выиграл?

– Первое место.

– Не знал. Поздравляю. И как, хорошо принимали?

– На ура!

– Да?

– Пойдешь ко мне директором? А что, Витюха, начнем жизнь с нуля! Заработаем кучу денег.

– Начинать с нуля, Мишаня, мне поздно. Конкурс самодеятельной песни – это не «Песня года». За самодеятельность деньги не платят. Я до армии в народный театр ходил. Играл там просто так, за интерес. Между прочим, хорошо играл. Хвалили. Все думали, что я буду поступать в театральный и стану актером. Я тоже так некоторое время думал, даже съездил в Москву на экзамены.

– И что?

– А ничего. Посмотрел на эти толпы полусумасшедших мальчиков и девочек и понял, что если я поступлю – а я знал, что поступлю, – то с этого момента я сам себе принадлежать не буду. И мужиком не буду. Не в смысле ориентацию поменяю, а просто за четыре года из меня выбьют мужское начало и я стану человеком среднего рода, который за рольки в кино или спектакле может горло перегрызть. Оно того не стоит! Ушел прямо с первого тура. Сам. Приемная комиссия мне вслед хором кричит – остановитесь, молодой человек, а нет, ушел, не обернувшись. Не жалею. Пусть хобби, и не больше…

– А если рискнуть?

– У меня семья, и в ней двое детей. Жена в отпуске по уходу за ребенком. Трое человек, за которых я несу ответственность. Они каждый день есть просят. И мне нужна стабильность, а у тебя, как я понимаю, даже при самых удачных раскладах ее не будет еще несколько лет. Ищи другого… дурака.

Мишаня не обиделся. Он улыбался. И в этот момент Степанов вдруг понял, что он не спросил у него самого главного:

– Как тебя можно послушать?

Лева Милицин не был обременен семейным положением. Нет, девчонки постоянно крутились возле него, но ни с одной не возникало желания навсегда связать свою жизнь. И вроде кандидатки попадались одна краше другой, но вот беда, душа не лежала ни к кому. То есть в начале знакомства зачатки интереса какие-то были, даже планы строились, но потом они безвозвратно улетучивались. Весь настрой на совместное проживание ломался из-за каких-то пустяков: одна смеется, словно блеет овца, другая неряха, хоть и интересный человек, третья храпит так, что дрожат стены. Пустяки? Конечно, если любишь человека! Но только если любишь, а когда ты лишь приглядываешься к этому самому человеку?

Эти и другие «пустяки» сделали Леву матерым холостяком, потому и жил он в общежитии, и питался, как и положено одинокому мужику, в столовых и кафе. Но чаще всего на выручку оголодавшему сотруднику УБОПа спешили пельмени и бутерброды. Дешево и сердито, но уже через час снова хотелось что-нибудь сожрать.

Последнюю неделю он мог себе разрешить пожить на широкую ногу. Такси позволяло заначить энную сумму, которая превращалась в добротный ужин. Каждый вечер ездил в рестораны и заказывал себе все, что пожелает его неизбалованное брюхо. Хоть кабаки и были разные, готовили в них практически одинаково: все повара заканчивали одно и то же городское профтехучилище. Разница была лишь в количестве майонеза в салате оливье. Потому он чаще всего выбирал ресторан на втором этаже Речного вокзала.

Стоял крепкий лед, мороз гнал людей в тепло, и ему нравилось сидеть у широкого окна и смотреть, как светятся городские фонари на набережной противоположного берега, как зажигаются и гаснут лампочки в домах напротив. Было в этом что-то сказочное, особенно если представить, будто и не дома это вовсе с квартирами и коммуналками, а окошки средневекового замка, в которых из-за зимы еле теплится суровая рыцарская жизнь.

Играла музыка, голоса возбужденных алкоголем гостей сливались в монотонный гуд, но он ничего этого не слышал, он уже был там, далеко от России по времени и пространству.

Солянка, оливье, жареное мясо с картошкой постепенно – а ел он очень медленно – прибавляли настроения, но отнимали бодрость духа. Самое время было поспать, но работа не предусматривала расслаблений. Потому стакан крепкого сладкого чая с лимоном непременно и обязательно завершал его нехитрую трапезу. Официантки не торопили Леву и никогда никого к нему за столик не подсаживали. Они давно его знали в лицо, а некоторые и очень близко. Лишь когда он отставлял в сторону пустой стакан, они подходили к нему за расчетом.

– Все хорошо?

– Лучше не бывает!

В тот вечер температура за окном упала ниже двадцати пяти градусов, и он неожиданно для самого себя просидел в ресторане лишних полчаса. Вряд ли он чувствовал, что именно здесь и сейчас может произойти что-то важное, скорее всего, ему просто расхотелось выходить на выстуженную улицу, но эти самые тридцать минут, как потом оказалось, и были нужны ему для завершения задания.

Подошедшая официантка Зиночка спросила его, словно извиняясь:

– Лева, ты не будешь против, если мы к тебе человечка подсадим? Народу сегодня очень много, а мест уже нет.

– Да не вопрос, все равно скоро пойду.

Гость оказался грузным мужчиной лет сорока пяти, с красным, словно налитым томатной пастой, лицом. Он поздоровался с Левой и, не глядя в меню, сразу заказал себе триста грамм коньяку и мясную нарезку.

– Это для разгона, – весело сказал и подмигнул. – Ну что, будем знакомы? Сергей Сергеевич.

– Лева! – отозвался Милицин и помахал приветственно вилкой.

– Бухнем? – задал Сергей Сергеевич риторический вопрос.

– Вы – конечно, а я нет, я на работе.

– И кем же ты трудишься? Ничего, что я на «ты»?

– Да нормально. Ну тогда и я на «ты» буду.

– Валяй. Так ты кто, мил человек?

– Таксист.

– Неплохо по нашим временам.

– Неплохо по всем временам.

Странный был гражданин. Улыбался широкой улыбкой чеширского кота, расспрашивал, словно брал интервью, и пил, не пьянея. Когда ему принесли в графине коньяк, он сразу перелил его в высокий стакан из-под сока и, ни секунды не медля, залпом опрокинул в себя все триста грамм.

– Да… Профессионально! – присвистнул от восхищения Лева.

– Достигается упражнением. Как говорил классик, – равнодушно отвечал Сергей Сергеевич, бросая в свой открытый рот все, что лежало на тарелке.

– Вилкой принципиально не пользуешься?

– Привычка.

– И где вырабатываются такие привычки?

– В армии, конечно.

– Срочная служба научила?

– Если бы! В военном городке, на складе.

– Тушенка-сгущенка?

– Гранаты-пулеметы.

– И что, имеется что скинуть в свободную торговлю?

– А тебя что интересует? Могу предложить крупнокалиберный пулемет, пару калашей, десяток пистолетов и ящик гранат. Да, забыл. И пару гранатометов. Оптом дешевле.

– Ты серьезно или так, тренируешься в остроумии?

– Я похож на клоуна?

Милицин рассмеялся. В его голове не укладывалось, что торговец оружием может просто так, под коньячок, первому встречному предложить целый арсенал. Да ну, к черту, так не бывает! Или бывает?

Мужик уже не улыбался и смотрел на него абсолютно трезвыми и очень холодными глазами.

– И сколько за товар?

– А тебя что интересует?

– Мечта детства – приобрести крупнокалиберный пулемет.

– Зачем?

– На охоту буду ходить.

– Ну-ну… Могу предложить «Утес». Аппарат абсолютно новый, еще в смазке. Четыре штуки вечнозеленых тебе по силам?

– Многовато для моего бюджета. Скинуть не мешало бы.

– Три девятьсот девяносто девять. И ни копейкой меньше. И то потому, что хочу на этой неделе машину купить.

– Машина – это хорошо. Ладно, не будем мелочиться. И когда приступим к делу?

– Завтра. Чего тянуть? Часам к десяти утра подойдешь к КПП военного городка.

– Какого городка? Их тут несколько.

– На окружной который, у моста. Я тебя буду ждать. На машине приезжай. Деньги отдашь, а я тебе расскажу, где дырка в заборе. Через нее тебе и вынесу твое… охотничье ружье.

– Ну да, я тебе тучу бабла, а тебя потом ищи-свищи!

– Ну а ты как хотел? Не корову продаем-покупаем. Рискуем оба. Ладно, хрен с тобой. Читай! – Удостоверение личности офицера полетело на стол. – Читай!

Милицин отложил в сторону вилку, взял в руки видавший виды документ и осторожно раскрыл его:

– Очень приятно! Значит, Павленко Сергей Сергеевич. Капитан.

– Да, капитан. Капитан дальнего плавания.

– Звание для возраста маловато. Как минимум тебе надо быть подполковником.

– Ты меня жизни еще поучи. Так вышло. Был майором, да весь вышел. Хорошо, что не уволили. Залеты, они, брат, такие коварные.

– Слушай, капитан, – поинтересовался Лева, возвращая капитану его удостоверение. – Меня только один вопрос мучает: а ты не боишься, что я за собой легавых приведу или что я сам мент?

– Да мне плевать. Я и без тебя знаю, что рано или поздно мне скрутят ласты, так какая разница, когда это произойдет, сегодня или завтра? И будешь это ты или кто-то другой. В любом случае, как веревочке ни виться, все равно ее обрежут, как пел один хриплый голос…

– В таком случае проще сразу пойти в райотдел и сдаться.

– Чем же проще? Так, возможно, я еще некоторое время на свободе погуляю. А вдруг ты не мент, вдруг все срастется? А то на фига я все это затеял?

– Рисковый ты, я бы так не смог.

– Чего тут мочь? Не было бы Чечни, и я бы не смог. А когда кругом столько стволов неучтенных, то круглым дураком надо быть, чтобы пройти мимо и не сорвать куш.

– Так что, берет народ у тебя товар?

– Больно ты любознательный, я посмотрю. Скажу так. Бывает. Всяко бывает.

– А ты почему у меня ксиву не спросил?

– Меньше знаешь – крепче спишь.

Где-то в углу зала началась драка. Двое уже крепко поддатых братков, по всему видно, что из беспредельщиков, потянули на танец сидящую за столиком расфуфыренную девицу:

– Эй, подруга, пойдем с нами! Бросай этого тупорылого фраера!

Было это сделано бесцеремонно, с матерком и хамством, словно и не сидело за столом никого, кроме этой самой «подруги». Ответ, как и полагается, долго ждать не пришлось. Из-за стола вышел невысокий, но крепкий «фраер» и без предупреждения и уговоров одному въехал кулаком в ухо, другому – в нос. Внешне все выглядело бойко и кровопролитно, но по факту лишь ненадолго замедлило большой кипиш. Тычки по широким мордасам лишь подивили братков. Они почесали помятые физиономии, набычились и, ни слова не говоря, с двух сторон стали охаживать противника. Надолго того не хватило. После серии ударов по корпусу он стал оседать на пол, где и обрел долгожданный покой.

Сколько раз на своем веку Лева видел подобные картины, с кровопусканием и без него. Но это когда-то, пока не служил в милиции, он, не задумываясь, вставал на защиту слабого, теперь же приходилось сорок раз подумать, прежде чем принять решение. Теперь надо было проанализировать ситуацию, поразмышлять, насколько серьезен конфликт и к каким последствиям он может привести. Поддашься эмоциям – устанешь отписываться в прокуратуре, где спят и видят, как улучшить статистику работы за счет арестованных ментов, превысивших свои должностные полномочия.

Здесь и без него разберутся, подумал он и оказался совершенно прав. Тем более что и братков он знал прекрасно, и тот, кто лежал на полу, был хорошо ему знаком. Одни были «шестерки» Хрома, другой – предприниматель средней руки. Как-никак одноклассники. Драка, как он и предполагал, длилась не больше минуты. Мужчины, кто покрепче, нехотя повставали со своих мест, и вот уже одни мягко и дружелюбно теснили братков в сторону, другие осторожно поднимали с пола «фраера».

– Пойду посмотрю, что с пострадавшим делается, – вдруг сказал Сергей Сергеевич.

– Оно тебе надо? – спросил Милицин, уже собиравшийся уходить.

– Не скажу, чтобы очень, но вдруг медицинская помощь требуется.

– Ты ж не врач, ты ж кладовщик.

– Не врач, но первую помощь оказать смогу.

– Ну, смотри сам.

– Уходишь? Ну, давай! Насчет завтра как, ждать?

– Да, буду. И пару-тройку коробок с патронами прихвати.

– Еще двести американских карбованцев.

– Заметано!

Лева, конечно же, сделал все правильно, как учили. Отъехал от ресторана, с полчаса покатался по городу, на всякий случай обращая внимание на все машины, которые пристраивались позади него, потом рванул на доклад начальству в УБОП, но самое интересное он все же пропустил. А оно разворачивалось прямо в том самом месте, из которого он недавно уехал.

На деревянной скамеечке в огромном и практически неосвещенном зале ожидания Речного вокзала сидели двое. Побитый «фраер» и «капитан дальнего плавания» Сергей Сергеевич. Один по-настоящему плакал, другой, как мог, утешал.

– Ненавижу, – негромко говорил «фраер», то и дело вытирая платком то капающую из носа кровь, то текущие слезы. – Эти твари меня достали. Была бы моя воля… Поубивал бы сволочей.

– Да как-то неубедительно у тебя получается поубивать, – затягиваясь сигаретой, поддерживал разговор Сергей Сергеевич. – Если уж начал бить, то надо было не останавливаться. Вот когда ты им по мордасам съездил, чего остановился? Не надо было останавливаться. Вот потому они тебя и отпрессовали, потому что ты им такую возможность дал.

– У меня пальцы слабые, проблемы с костями у меня, когда бью, мне очень больно руке. С детства ненавижу драться, а эти скоты об этом знают, как увидят меня в кабаке с какой бабой, так сразу начинают права качать. Да чего уж теперь…

– Так ты что, знаешь их?

– В школе вместе учились. И живут они рядом со мной, на Алексеевской. Это братья Коваленко. Я у одного из них девчонку увел в десятом классе, вот они и мстят.

– До сих пор? Уж, наверное, лет десять назад школу закончили?

– До сих пор.

– А чем эти хмыри промышляют?

– Да это хромовская шантрапа, с ларечников дань собирают.

Наверху громко играла музыка, слышались смех и пьяные вскрики, смысл которых невозможно было разобрать. Да и вообще, внизу, в холодном зале ожидания, все, что происходило наверху, в ресторане, воспринималось как что-то непотребное и враждебное.

– А где Ирка? Та, что со мной была.

– С ними за одним столом сидит. Бухает.

– Тварь… Шлюха…

– Да ладно тебе. Другую найдешь.

– Это да, это конечно. Но ведь обидно, я за ней три месяца ухаживал, а эта шалава. Понимаешь, мужик, я ненавижу их. И как здесь быть, я не знаю.

– Тебя как зовут?

– Сергеем. Фамилия Дмитриев.

– О, тезка! И меня Сергеем. Сергей Сергеевичем. Будем знакомы. Давай пять.

– Руки в крови. – Сергей всем своим видом показал, что и рад бы пожать протянутую ладонь, но.

– Руки у него в крови, – засмеялся вдруг Сергей Сергеевич. – У меня, может быть, тоже руки в крови, и ничего, живу. Так что давай не стесняйся!

И два Сергея пожали друг другу руки.

– Слушай, ты вот сказал, что готов их убить, – вдруг посерьезнел Сергей Сергеевич и заговорил значительно тише, почти шепотом. – Ты это серьезно или так, обида в тебе говорит?

– Куда уж серьезнее. Обида лет десять назад была, теперь только одно желание – замочить этих шакалов.

– Ну так и замочи.

– Смеешься, дядя? Голыми руками?

– Ты вроде как при деньгах, купи ствол.

– Деньги-то имеются, только в магазинах стволы на прилавки не выкладывают. И на колхозный рынок не пойдешь спрашивать, что почем. Там одни черные, а от них я держусь подальше. Такое правило! И тем более я не хочу нарваться на ментов, чтобы потом на зоне отсиживаться за приобретение огнестрела.

– Тогда в рестораны не ходи. Чтобы не попадаться им на глаза. Живи тихо, глядишь, и отстанут.

– Ну нет, хрен им. Они подумают, что у меня очко жим-жим.

– А что, не жим-жим?

– Нет, конечно!

– Ну а если я тебе вдруг ствол продам?

– А у тебя есть?

– Ну, допустим.

– Так допустим или есть?

– Есть.

– Беру. Цена не имеет значения.

– А ты хоть знаешь, как с ним обращаться?

– Дядя, я срочную не дурошарил, я ее как положено отбарабанил в войсковой части под номером 03863. Хоть это и не Афган, но навыки кое-какие отцы-командиры дали. А если что, ты подскажешь.

– Добре!

И уже через десять минут они сидели в такси, которое, проехав почти через весь город, остановилось у бесконечного зеленого забора, отгородившего ото всего остального гражданского мира обычную мотострелковую часть. Когда «Волга» скрылась за поворотом, они еще постояли с пару минут, покурили и потом двинулись через канаву к известному только одному Сергею Сергеевичу месту. Пройдя метров пятьдесят наискосок, они остановились, и «капитан дальнего плавания» легким толчком раздвинул пару досок, гостеприимно пропуская вперед своего тезку.

Через час доски снова раздвинулись, и два человека, очень довольные друг другом, вышли на трассу. В руках одного из них была большая спортивная сумка.

– Как там в нашем любимом мультике? Ты, если что, обращайся! Так вот, ты же сделай наоборот. Забудь и про меня, и про то, что сегодня видел. Если менты тебя возьмут за жопу, постарайся меня не впутывать. У меня и без тебя проблем невпроворот.

– Сергей Сергеевич, я надеюсь, что больше мы не увидимся.

– А что будешь говорить, если возьмут с поличным?

– На рынке купил.

– Договорились. Прощевай!

Ровно в час ночи уже следующего дня в заснеженный двор дома номер шестнадцать по улице Алексеевской въехали «Жигули» девятой модели, из которой вылезли, пошатываясь, братья Коваленко. Еще через пять минут на третьем этаже зажегся свет в угловой комнате и раскрылось для проветривания окошко.

Как раз в этот самый момент из подъезда дома напротив появился человек во всем черном. На середине детской площадки он достал из сумки гранатомет РПГ-7, тщательно прицелился и выстрелил прямо в распахнутое окно. Вылетевшая из трубы осколочно-фугасная граната не оставила никаких шансов братьям Коваленко. Взрывная волна и осколки мгновенно превратили их в трупы, а вспыхнувший огонь еще и хорошо прожарил.

Милицин подъехал следом за пожарными и оперативно-следственной бригадой и сразу понял, по ком нынче зазвонил колокол. И этот двор, и этот дом, и эти окна он знал хорошо. Все детство прошло именно здесь.

До этого он три часа только и делал, что составлял бумаги. Был нацарапан рапорт начальнику УБОПа о кратковременном оперативном контакте, где было изложено в подробностях, что произошло с ним сегодняшним вечером в ресторане «Речка», на котором Фридман без промедлений «нарезал» визу «проверить в рамках дела оперативного учета», что означало «фас».

Было подготовлено постановление, составлен план реализации аж из двенадцати пунктов, выписано задание на использование СОБРа и проведение оперативно-технических мероприятий. А это означало, что на Леву утром следующего дня обязательно наденут радиозакладку и ни одного слова из будущего общения с Сергеем Сергеевичем не пропадет бесследно, что совсем рядом его непременно будет подстраховывать Стас с бойцами СОБРа. «На посошок» он и план оперативноследственных мероприятий вместе со следователем настрочил. Проще было сутки просидеть за рулем «Волги», чем заниматься сочинительством с ручкой в руках.

Когда пожар был потушен, он поднялся на этаж и зашел в квартиру.

– Ты кто?

Лева предъявил свои «корочки» и поинтересовался:

– Что здесь?

– Братьев Коваленко расхреначили. Знаешь таких? – Как не знать, когда с этими уродами Лева десять лет в одном классе мучился. – Похоже, гранатометом, – добавил следователь.

– Во как!

И тут в голове все сложилось. Он еще с минуту о чем-то поговорил со следователем, а потом вышел на свежий воздух, но не сел в машину, а проследовал прямиком в соседний дом, где, поднявшись на пятый этаж, позвонил в четырнадцатую квартиру. Дверь открыли не сразу и не спрашивая, кто там.

– Здорово, Серега!

Серега Дмитриев даже не удивился позднему гостю.

– Куда дел трубу?

– Какую трубу? А… эту… на кухне.

Милицин отодвинул в сторону своего бывшего одноклассника и прошел на кухню. Поднял с пола спортивную сумку и заглянул вовнутрь:

– Фу, вонища-то какая. Что с ней хотел сделать?

– В проруби утопить.

– Правильно. У кого купил, у Сергея Сергеевича?

– Нет, на рынке у кавказцев.

– Серега, еще раз соврешь, закую в наручники!

– У Сергея Сергеевича.

– Что еще у него купил?

– Ничего больше.

– Серега, не шути со мной!

– Тэтэшку. И патроны.

– Неси.

Лева сначала убрал в куртку ствол, рассовал по карманам боеприпасы, а потом подошел к сидящему на табуретке Дмитриеву и похлопал его по плечу.

– Мне собираться? – спросил Сергей, глядя себе под ноги.

– Слушай меня сюда и запоминай каждое мое слово. Сергея Сергеевича ты в глаза не видел. Оружие у него не покупал. Из гранатомета не стрелял. Как только тебе в кабаке настучали по мордасам, ты сразу ушел домой спать.

– Так мне что, дома оставаться?

– Конечно. Я тебе не судья, знаю, каких скотов ты отправил на тот свет, но имей в виду, с этого момента ты у меня под особым контролем. И не дай бог, если у тебя со временем начнутся угрызения совести и ты пойдешь сдаваться в ментовку. Никакая явка с повинной тебя не спасет, сам тебя, дурака, пристрелю!

Его послало само небо, плотно затянутое низкими облаками, из которых то и дело крошился снег. Юра Мелов стоял на остановке, как обычно, одетый не по сезону, в каком-то сером осеннем пальтишке, в пестрой вязаной шапочке, нахлобученной до самых роговых очков, и подслеповато высматривал нужный ему троллейбус.

– Мишаня, рано прощаться, – остановил Степанов друга, чувствуя, что фарт не за горами. – Похоже, не все так безнадежно.

– Почему?

– Потому что вон у того мужика, – Виктор ткнул пальцем в сторону своего знакомого, – деньги есть всегда.

– А он тебе кто?

– Да никто. Я с ним работал на одном заводе. Я в газете, а он… не помню где… Известный в свое время либерал и поборник перестройки головного мозга совграждан.

– Думаешь, даст? – засомневался Миша. – Либералы – они такие… прижимистые…

– Даст. Но надо набраться терпения.

– Зачем?

– Да потому что, когда я год назад спросил его на свою голову, как у него дела, то он перечислил мне тридцать восемь пунктов, по которым, как он считал на тот момент, его жизнь не может быть счастливой. Компактно изложил. На каждую из причин у него ушло чуть больше минуты.

– И ты его не послал?

– Хотел, а потом интересно стало.

– А чего тут интересного?

– Да ничего. Мне интересно стало, смогу ли я его выслушать до конца, не перебивая, а только кивая головой.

– Ну как?

– Смог. Остались приятелями.

– А я бы прибил его.

– Пошли. Попытка не пытка. Разбежаться всегда успеем.

Изобразив на лице нескрываемую радость, Степанов раскинул руки, словно хотел обхватить как минимум трех человек, и ринулся к Мелову:

– Юра, дружище! Здорово! Давненько мы не виделись! Как же я рад нашей встрече!

Юра сообразил не сразу, что шагающий прямо на него с распростертыми объятиями мужик движется к нему с исключительно мирными намерениями. Напрягшемуся Мелову потребовалась еще пара секунд, чтобы вспомнить, кто перед ним и что с этим мужиком он когда-то был знаком.

– О, привет! Виктор! Какими судьбами? – заулыбался он и несколько раз от души похлопал по плечу Степанова.

– Да вот, мимо с товарищем проходили, смотрю, ты стоишь! Думаю, надо подойти, пообщаться. – Степанов постарался как можно естественнее изобразить умиление от всего происходящего. – Познакомься, это Мишаня! Как сам? Домой едешь?

– Нет, в гости тороплюсь.

– Слушай, Юра, а ты не откроешь мне кредитную линию на пару недель? Обещаю, как получу зарплату, верну моментально.

– Сколько тебе надо?

– Ну дай тысяч тридцать или пятьдесят.

– Так тридцать или пятьдесят?

– Лучше сто.

– А ты чего хочешь на эти деньги купить?

– Да вот в какой-нибудь кабак хотим сходить.

– Зачем?

– Зачем-зачем… Напиться!

Мелов задумался. Переключался на умственную деятельность он всегда одинаково. Медленно снимал свои окуляры, по-детски морщил лоб и несколько минут, словно отключившись от бренного мира, аккуратно протирал линзы очков. Лишь после того, как хорошо подумалось, он водружал свои стеклышки на нос и смотрел на мир новыми глазами, куда более осмысленными, чем прежде.

– Вам принципиально, где нажираться? – прервал он свое молчание вопросом.

Настала очередь поразмышлять Степанову, но с ним этот процесс проходил без внешних эффектных атрибутов. Где-то начинала скрипеть одна мысль, другая, и вот на тебе готовый ответ:

– Без разницы!

– Тогда я вас приглашаю в гости в одну компанию, куда и следую сам!

– А это удобно?

– Вполне.

«Компанией» оказался высокий человек средних лет, с окладистой бородой, которую он то и дело почесывал пальцем. Звали его Дмитрий Алексеевич, и напоминал он типичного ученого-физика в фильмах шестидесятых годов. В трехкомнатной квартире девятиэтажного дома никого, кроме него, не было. Он нисколько не удивился, что Юра Мелов приперся не один, а приволок с собой еще пару страждущих. Пожав руки вновь прибывшим, он сразу пояснил, куда в прихожей вешать верхнюю одежду, куда прятать обувь, какие надевать тапочки и где можно помыть руки. А потом без долгих разговоров пригласил гостей присаживаться за стол.

Коньяк и водка, вино и пиво, колбасная нарезка, холодное и горячее мясо, овощи свежие и жареные, сыр и оливки, яблоки и виноград, конфеты и шоколад – все это занимало весь стол в центре большой залы. На кухне в это время что-то шкворчало и булькало.

– Бляха-муха, – вдруг подал голос Миша. – Мы куда попали? Что за праздник гуляют в этом доме?

– Пятницу отмечают! – улыбнулся Дмитрий Алексеевич и шандарахнул в потолок пробкой от шампанского.

Разминка была скорой. Сразу за шампанским приговорили пару бутылок марочного вина и плавно перешли на водку, а продолжали и заканчивали вечер грузинским коньяком. Никого не смущало, что гремучая смесь обещала наутро скорое похмельное мщение, а хорошая закуска на какое-то время приглушила и хмель, и предостерегающий голос разума. Общение сложилось непринужденным. Играла негромкая музыка, и как-то незаметно четыре человека разделились на две компании. Дмитрий Алексеевич что-то говорил Мишане, Виктор же вспоминал, как они с Меловым публиковали в многотиражной газете «Ударный труд» всякую остросоциальную хрень, время от времени входя в некоторый конфликт с секретарем парткома завода Пятачковым.

– Хорошее было время, – вздыхал Степанов. – Жаль только, что мы были такими дураками. Всё думали, что впереди нас ждет райское благополучие, а на самом деле и страну просрали, и завод разрушили. Что, на «Главсваре» работает еще кто-то?

– Да кто-то еще работает. Народ здорово сократили.

– Станины уже не делают?

– Да нет, конечно. Завод же корейцы выкупили. А ведь знакомство с ними так хорошо начиналось, мы им – станины для станков, они нам – телевизоры и видеомагнитофоны.

– Я помню. Пятьсот телевизоров и пятьсот видаков делили между тремя тысячами работающих. А корейский видак, между прочим, в то время в Москве можно было обменять на однокомнатную квартиру.

– Во времена были! Я оказался в пролете, а тебе досталось что?

– Держи карман шире! Шиш с маслом мне достался. Там только заводоуправление и передовой рабочий класс участвовали в лотерее. Кому телик, кому видак. Ругани было…

И снова пили, и снова закусывали. Неизбежно пьянели, и казалось, что вечер удался на славу. Пока вдруг Мишаня ни с того ни с сего не дернул Степанова за рукав и не приказал:

– Уходим!

– Чего? – растерянно спросил Виктор, совсем не понимая, отчего он должен прямо сейчас вставать и идти на мороз. – Зачем? Ведь хорошо сидим!

– Я сказал, уходим! – Взгляд Воронова устремился на Степанова откуда-то исподлобья, и ничего хорошего он не сулил. – Я сказал, встал и пошел отсюда вместе со мной!

Степанова редко переклинивало, но тут его переклинило. Он насупился и очень медленно произнес:

– Пошел ты на.

Нет, ну а что он должен был ответить? Ну послал он на три буквы алфавита, но ведь это он, а не кто-то другой прихватил с собой Воронова на эту пьянку. Виктор и без него бы прекрасно прожил сегодняшний вечер. Это же чистое свинство – выпить, пожрать за чужой счет и ни с того ни с сего вскочить и устремиться на выход. И что за приказной тон позволяет себе его школьный товарищ? Опьянение в средней стадии уж никак не дает ему права командовать им…

Кулак всего в нескольких миллиметрах пролетел мимо его носа. Степанов интуитивно слегка отпрянул, но уже в следующую секунду зарядил Мишане точно в глаз. Воронов покачнулся и, ни слова не говоря, снова попытался хлестко садануть Степанова. И опять кулак пролетел мимо.

– Ты чего, бычара, с цепи сорвался? – Голос Степанова был спокоен и полон презрения.

– Ах, я бычара?

И они схлестнулись. Да так, что ближайшие десять минут их было не расцепить. Да, собственно, никто и не пытался. И Мелов, и гостеприимный хозяин в ужасе смотрели на происходящее и ни слова не говорили.

А Виктор и Михаил, словно два бурых медведя, озверевшие и обезумевшие от ненависти друг к другу, крушили все, за что задевали их двести килограммов. Вот рухнул стол, слетела с петель дверь и брызнуло с нее на пол коричневое дорогое стекло, упали, к чертовой матери, какие-то полки в прихожей, накренился и повалился двухстворчатый шкаф.

Когда у обоих иссякли силы, они, тяжело дыша, еще некоторое время так и простояли в обнимку посреди разрушенной прихожей.

– Пусти, – сказал Мишаня, и Виктор отпустил.

Они вместе вышли из квартиры. Провожать их, слава богу, никто не стал. На улице они разошлись друг от друга на приличное расстояние и одновременно закурили. Сделав пару затяжек, они так же, как по команде, начали сближение.

– Ты знаешь, что он мне предложил? – спросил Воронов, когда они подошли вплотную друг к другу, и в его голосе не было прежней агрессии, это был прежний, хорошо знакомый Виктору школьный товарищ Мишаня.

– Что?

– Трудоустройство в филармонии. Он там какой-то начальник.

– Так это здорово!

– Ага, и еще предложил мне в соседней комнате произвести, как он выразился, орально-генитальный контакт, так я ему, видишь ли, понравился....

– Да ладно! Вот же. Тьфу, гадость! А я все думаю, чего он тебе в уши льет. А ты… чего ты мне об этом не мог прямо-то сказать?! Я бы сразу встал и ушел! А ты, как начальник хренов! «Быстро встал, быстро пошел!» С меня своего начальства идиотского хватает!

Мишаня молчал, чем еще больше вывел из себя Степанова.

– Чего ж ты ему в рыло не съездил? Почему мне пытался врезать?

– Тебя за то, что ты послал меня на три буквы.

– И что? Ты идиот? Или очень нежный?!

– На три буквы нельзя посылать. По тюремным законам это западло.

– По тюремным законам? Ты сдурел?! Ты же никогда в тюрьме не сидел, ты даже в райотдел ни разу не доставлялся!

– Все равно!

– На три нельзя, а в пять можно?

– Можно.

– Да… Пошел ты снова… на три буквы!

Сергей Сергеевич с утра пораньше уже был подшофе. При этом он что-то непрерывно жевал, а красную морду его украшала невероятно счастливая улыбка. Ровно в десять утра он выглянул из дверей КПП и, заметив Леву, сразу направился к нему навстречу.

– Здорово! – Он протянул руку для пожатия. – Привез?

– Как договаривались. Будешь пересчитывать?

– Мы Вооруженные силы, а не частная контора. Мы не работаем на доверии. Естественно, будем и пересчитывать, и проверять.

Сказал и заржал.

«Ну-ну, повеселись, паскуда, в последний раз, скоро тебе будет не до смеха», – подумал Милицин и покосился на стоявшую неподалеку армейскую машину «скорой помощи». Там, за матовыми окнами, Стас Тропарев и шесть собровцев с автоматами в руках были готовы в любую секунду оказать ему вооруженную поддержку, но операция шла своим ходом и ничего Леве не угрожало, потому группе поддержки оставалось только слушать, о чем разговаривают между собой продавец и покупатель.

А те сели в машину, и Сергей Сергеевич принялся за работу. Его подход к делу удивил даже Леву. Из плотно набитого конверта капитан вытащил все купюры и дважды пересчитал. Потом в ход пошел маркер, которым он исчертил только в ему понятных местах все до одной банкноты, а потом и проверил каждую «на хруст».

– Пойдет.

Он уже хотел было переложить деньги в карман, но Милицин перехватил конверт и сунул себе в куртку:

– Деньги получишь, когда я пойму, что за товар ты мне приготовил.

– Мы так не договаривались!

– Не договаривались, но я тоже не работаю на доверии. Я тебе деньги отдам, а ты уйдешь, и где мне тебя искать? Я что, по всей воинской части бегать буду? Я тебя второй раз в жизни вижу. Что ты за человек, я не знаю. Так что или так, или я поехал.

– Ладно, черт с тобой! – Сергей Сергеевич подвинулся к Милицину почти вплотную, и на Леву обрушился такой плотный перегар, что тот невольно отшатнулся. – Вот смотри, сейчас разворачивайся обратно, на перекрестке поворачивай направо и после поворота езжай вдоль трассы ровно триста пятьдесят метров. Там кусты. Встаешь и смотришь на забор. Когда увидишь меня, выходи из машины. Понял?

Через пять минут Лева Милицин уже стоял возле забора и смотрел, как сначала из раздвинутых досок вылезли два солдата, которые держали в руках пулемет «Утес», потом показался Сергей Сергеевич с двумя коробками патронов.

– Получите-распишитесь! – опять засмеялся он.

Ему явно нравилось быть хозяином положения. Леве ситуация тоже пришлась по душе, потому что уже через пять минут и солдаты, и капитан, и он сам лежали, уткнувшись физиономиями в снег. Машина патрульно-постовой службы милиции, якобы случайно проезжавшая мимо, оказалась прямо в гуще событий.

– Что здесь происходит? Так… Пулемет? Патроны? Ничего себе! Совсем армия рехнулась!

– Это ты меня сдал? – спросил Сергей Сергеевич у Левы, благо лежали они рядом.

– Сдурел, что ли? Я, между прочим, рядом с тобой валяюсь. Сам виноват, могли бы вечером встретиться, когда ничего не видно. А сейчас тут кругом вон какое движение. На фига ты сказал, чтобы я с утра приехал?

– На фига. Потому что я сегодня днем машину собрался покупать.

– Чего, подождать не мог?

– Да чего уж теперь.

Действительно, чего уж теперь. Теперь только долгие годы на нарах.

В райотделе продавцов сразу же разделили и отправили по разным кабинетам на допрос. А Леве вернули и ствол, и «Волгу», на которой он тут же отправился продолжать поиски убийцы таксистов. Правда, уже через несколько дней это задание было свернуто. В «пресс-хате» изолятора временного содержания Сергей Сергеевич Павленко, капитан российской армии, сознался, что именно он и был тем человеком, который убивал таксистов. В ответ на вопрос, зачем он это делал, он только улыбался.