Скверное место. Время московское

Глава восьмая

В пятницу в пресс-службе было тихо, как после бомбежки. Два месяца подряд майора Протушнова таскали из одного кабинета в другой, где он писал развернутые объяснительные, в конце которых он клялся и божился, что возместит принесенный ущерб, проверяли на законность получение им гонораров от газет и телеканалов, полоскали ему косточки на комиссии по личному составу и вот наконец вчера ему дали под зад коленом, уволив из рядов милиции с лишением звания за проступок, порочащий честь сотрудника милиции, а именно за воровство казенных денег. Кабинет его был пуст, но Размольщиков не спешил туда заходить. По каким-то своим каналам он узнал, что его кандидатуру даже не принимают во внимание при поисках нового начальника пресс-службы, и более того, выяснилось, что, как только его личное дело положили на стол начальнику УВД, оно было тут же отодвинуто в сторону со словами:

– Да ну на фиг!

Вот это самое «на фиг» очень задело Размольщикова. Ладно бы молча кандидатура его была отвергнута, а тут «на фиг». Самолюбие было уязвлено не на шутку. Мало того что он столько планов нарисовал в своих грезах, так перед каждым встречным-поперечным еще и щеки надувал. Поди теперь доказывай, что ты не ишак.

– А где Степанов? – спросил он что-то увлеченно сочиняющего Шурикова.

– А я-то откуда знаю? – пожал плечами Шуриков, он не любил, когда его отвлекали от работы. – А… знаю, он же говорил, что его на телевидение вызывают.

– Зачем?

– Не знаю зачем.

– Соврал, наверное, падла. Пользуется моментом, что у нас безвластие!

Но Степанов действительно был на телевидении. Он сидел напротив директора частной компании Белкина и внимательно слушал все, что ему говорил хозяин кабинета. Знакомы они были давно. Раньше, после всяких партконференций и слетов молодежи, даже выпивали вместе, но в последнее время Белкин как-то отчаянно забронзовел и всей своей вычурной солидностью показывал, что теперь он неровня бывшим друзьям и собутыльникам. Хотя со Степановым нынче был гостеприимен и даже приветлив.

– Понимаешь, Виктор, – говорил Белкин, важно морща узкий лоб. – Мы тут собираемся в ближайшее время изменения в политике телеканала произвести, и вот я хотел бы с тобой обсудить некоторые вопросы.

– Со мной?

– Именно.

– Ну давай. И что за изменения? – Степанову было малоинтересно слушать о планах Белкина, но он понимал, что всякое расширение числа потенциальных работодателей может улучшить его материальное положение. Им же нужна будет криминальная хроника! И кто, как не Степанов, может снабжать их?

– Да пора нам об информационной службе задуматься. На государственном телеканале она есть, у конкурентов на «Прилете» со дня на день начнет работать, а у нас нету.

– Так вы и открылись недавно. Областное телевидение вот уже пять лет вещает, «Прилет» – года три, а вы год назад только появились.

– Это конечно, у них была большая фора, но не об этом сейчас речь. Ну так вот, Виктор, поставлена задача делать новости.

– Мысль не новая, но позитивная.

– Мы тоже так решили. Скрывать не стану, требуется влиять на политику области, тем более не за горами выборы в Государственную Думу, и наша новостная служба, по нашему общему мнению, в этом будет принимать непосредственное участие.

– Понятно. Значит, вы собрались делать новости. Это мне тоже понятно. Что ж, я, чем могу, помогу. Что касается криминальных новостей, уверяю, нехватки сюжетов не будет. Для областного телевидения я каждую неделю обзор делаю, могу и для вас чего-нибудь сотворить. Естественно, за гонорар.

– Ты неправильно понял.

– Что именно я неправильно понял?

– Речь идет не о сюжетах и не о пресс-службе. Мы хотим пригласить тебя на работу в телекомпанию.

– О как… меня? И в качестве кого?

– В качестве шеф-редактора отдела новостей.

– В качестве кого?

– Начальника отдела новостей.

– Это что, шутка?

– Да какая, к черту, шутка! Я же знаю, ты профессионал, я твои репортажи вижу, читаю время от времени твои материалы в газетах. Я уверен, ты справишься, потому и предлагаю тебе новую работу.

Жизнь – штука замысловатая. Пришел поболтать, а тут, оказывается, на него виды имеют! Позади у Степанова была работа редактором в многотиражной газете, где он, как говорится, и в ус не дул. Хорошая зарплата, неплохие премиальные, практически свободный график работы – и это в советское-то время! Потом его позвали в газету областных профсоюзов заведующим отделом, и это тоже была неплохая должность. Если бы не рухнуло государство, он и дальше сидел бы в своем кабинетике и с коллегами по перу гонял бы с утра до вечера свои чаи, благо в профсоюзной столовой была отличная выпечка.

Жизнь рухнула вместе с СССР.

Зарплата то не хотела выдаваться, то отказывалась расти. И однажды сразу после получки Степанов понял, что денег ему хватит ровно на неделю нормальной жизни. На что жить в оставшийся двадцать один день, известно было только одному Господу Богу, но тот на связь выходить отказывался, предоставив Виктору самому решать, каким будет его хлеб насущный.

И в итоге всех размышлений, случайностей и совпадений он бросил журналистику и перешел на службу в милицию, в пресс-службу УВД. Многим его друзьям-товарищам это решение было непонятно. Человеку скоро будет почти тридцать лет, а он устраивается в милицию. Смешно! К этому времени многие уже подполковниками становились, а он только свои первые погоны получал, погоны младшего лейтенанта.

Степанов в вынужденном переходе в милицию тоже ничего особо хорошего не видел. Временами даже было стыдно признаваться, что он имеет на погонах всего лишь одну маленькую звездочку. Но это легкое неудобство скоро прошло. Во-первых, в УВД никто от него не требовал ходить в форме, во-вторых, уже через год на погоны прилетела еще одна звезда и он стал лейтенантом, а потом и вовсе старлеем.

Да и главную проблему он все же решил, на милицейский оклад он мог теперь нормально прожить с семьей уже не одну неделю, а целых две. Еще одна неделя плотно прикрывалась гонорарами за статьи в газетах и программы на телевидении и радио. Еще семь дней спасались двумя ночными дежурствами на складе, где хранилась дорогая, на миллионы долларов, оргтехника. Виктор приезжал туда, в промзону, к восьми вечера, сменял дежурившего днем, а уже в половине одиннадцатого возвращался домой спать. Он решил, что если складские помещения начнут грабить, то самое лучшее место для него – его родная кровать, потому что статистика показывала: чаще всего в таких случаях с охранниками не церемонились. Ни в больницу, ни к праотцам он не торопился. И возвращался в свой вагончик только к половине восьмого утра, чтобы сдать дежурство и уехать на службу в УВД.

Да, и в качестве бонуса: раз в неделю он вставал ровно в пять утра и ехал с приятелем на его битой жизнью и дорогами «копейке» прямо к воротам мясокомбината. Там они отстаивали длинную и очень нервную очередь, покупали на свои кровные сто килограммов сосисок и тут же сдавали их на реализацию в один маленький магазинчик. Навар был небольшой, но зато позволял ему возвращаться домой с пакетом довольно качественных колбасных изделий.

Так что жизнь свою в это непростое время разрухи и хаоса он как-то сумел наладить. Да, жировать не приходилось, но никто в его семье и не голодал.

– А что по деньгам?

– Давай втемную. Сколько ты сейчас получаешь? Вот и помножь на два.

– Нет уж, я лучше в пресс-службе останусь.

– Тогда множь на три.

– Белкин, а чего ты так легко перемножаешь, приперло?

– Приперло. На все про все дали три месяца, а тут конь не валялся. Народу никого, ни шеф-редактора, ни журналистов… никого. Не самому же мне этим заниматься? Пойдешь, в последний раз спрашиваю?

Степанов задумался. Он видел, как напрягся Белкин, как в напряжении ждет от него ответа, и потому не спешил. Целых десять секунд думал.

– Пойду, если помножишь на четыре.

Белкин тяжело вздохнул и, пока тот не запросил больше, протянул Степанову потную руку:

– Я, Виктор, всегда знал, что ты разумный человек. Так сколько ты сейчас получаешь?

Степанов молча вывел на листке бумаги цифру и протянул его Белкину.

– Не жирно, но при умножении на четыре получается вполне сносно. Жить можно. По рукам!

– По рукам-то по рукам, только ответь мне, а кто у вас учредитель? Если не секрет.

– Не секрет. Их несколько. Твой покорный слуга, ряд незначительных фирм и Бородатов.

– А кто хозяин, у кого контрольный пакет?

– У Бородатова.

– А что за чел?

– Бизнесмен, уважаемый человек, москвич, что означает, между нами, полный придурок из новых русских. Малиновый пиджак из самой что ни есть провинциальной лимиты. Поднялся за счет жены, то есть за счет своего тестя, он какой-то шишкоблуд был в каком-то министерстве. И это не секрет.

– Эва ты как… Неласково к нему…

– Да задолбал, идиот.

– А если он прослушку установил?

– Нет, у нас с этим строго. Я каждый день проверяю. Пока все чисто.

– А это не тот, что сейчас в областной администрации заместителем у Шитова?

– Тот.

– Понял. Знаешь, как-то мне расхотелось идти под начало к такому человеку.

– Он к тебе не будет иметь никакого отношения. С ним напрямую контактирую только я. А ты будешь работать напрямую только со мной. – И Белкин снова протянул Степанову руку: – Договорились?

– Стоп, Белкин, погоди. – Виктор вовсе не спешил скреплять договор рукопожатием. – По деньгам мы договорились, это хорошо, но дай мне теперь подумать до понедельника.

– Ну ты скотина, Степанов, – отдернул руку Белкин. – В понедельник если не позвонишь, я тебя убью.

Сюрпризы на этом не закончились. Когда он вернулся в пресс-службу, на него посмотрели сразу четыре напуганных глаза. Размольщиков и Шуриков ему даже раздеться не дали:

– Тебя генерал вызывает!

– Уже три раза звонили из приемной.

В приемной начальника УВД его секретарь Марья Сергеевна, верой и правдой служившая уже четвертому по счету генералу, спросила его, конечно больше для проформы, чем для острастки:

– Степанов, я уже полдня вас разыскиваю, вы где шляетесь?

– Прошу прощения, Марья Сергеевна. – Запыхавшийся Степанов хоть и чувствовал себя уже отчасти свободным человеком, но правила субординации решил не нарушать. – Виноват. На телевидение ездил.

– Генералу будете объяснять. Быстро к нему.

В кабинете начальника УВД было тепло и как-то по-домашнему уютно. Пахло душистым травяным чаем и мятными пряниками. Видимо, генерал только что устраивал перекус.

– Товарищ генерал! Старший лейтенант милиции Степанов по вашему приказанию прибыл.

– Садись, Степанов. Вот скажи, ты ведь журналистом был, и, говорят, неплохим, зачем в милицию пошел?

– По семейным обстоятельствам, товарищ генерал. Детей было нечем кормить, вот и пошел. Здесь какая-никакая, но материальная стабильность.

– Да вроде твои бывшие коллеги не жалуются на жизнь, пишут всякие заказные материалы, и ничего, даже машины покупают.

– А я вот как раз и не хотел писать заказные материалы. Те, на кого пришлось бы работать, уж больно осклизлые. Не отмыться после рукопожатия.

– А в милиции что, по-твоему, все чистенькие и гладенькие?

– В милиции я вроде как на государство работаю. Ни честью, ни достоинством здесь торговать не приходится, по крайней мере на моей должности.

– Это потому, что твоя должность самая маленькая во всей пресс-службе… или я что-то путаю?

– Так точно. Должность старшего лейтенанта.

– То есть потолок для тебя?

– В данной ситуации именно так, а там видно будет.

– А что ты скажешь по поводу Протушнова?

– А что тут говорить, и так все ясно.

– И чего тебе ясно?

– Ясно, что пресс-служба осталась без руководителя.

– Ты что, жалеешь его?

– Нет. Человек он был… как это сказать… так себе… Хотя после драки кулаками не машут. И топтаться на нем я не буду.

– А скажи честно, ты был в курсе, что он присваивает выручку?

– Да уж если само УВД было не в курсе, я-то откуда мог знать?

– Разумно. Какие, по-твоему, выводы надо сделать?

– Финансовую дисциплину надо повышать. Самого факта жульничества могло бы и не случиться, если бы в нашем финансовом управлении был налажен контроль за поступлением и расходованием средств. Ведь потребовалось несколько лет, чтобы только понять, что газета, которую выпускает на собственные средства УВД, приносит не только затраты, но и какие-то копейки за реализацию тиража.

– Да, ты прав. Там уже кого надо наказали. Деньги Протушнов уже вернул, а вот честное имя просрал навсегда.

– Это его выбор, воровать его никто не заставлял.

– И это правда. А скажи-ка, Виктор, как ты смотришь на то, если я тебя назначу начальником пресс-службы?

Степанов на несколько секунд потерял дар речи.

– Да ведь. Товарищ генерал. Я всего четвертый год в милиции, я же только старшего лейтенанта получил, а там должность подполковника.

– И что? Ты думаешь, когда я тебя приглашал сюда, не знал, что ты старлей? А должность начальника пресс-службы в регионах, я тебя уверяю, через пару лет министерство сделает полковничьей.

– Почему полковничьей? Это всего лишь пресс-служба. За что такие почести?

– Да потому что там, в министерстве, должность начальника управления по связям с общественностью генеральская. Есть люди, которые накручивают ее значимость, и они своего добьются. А если в Москве в управлении министерства сидит генерал, ему в подчиненные требуется кто?

– Полковники?

– Правильно. Ну так что?

– Разрешите вопрос. А почему не Размольщиков, ведь он спит и видит себя на этой должности.

– Этот хлыщ? Пусть лучше дальше спит.

– Почему хлыщ? Зато майор…

– А ты сам не видишь, что он тупой?

– У нас много тупых, и ничего, работают… простите, товарищ генерал.

– А ты в курсе, кто сдал Протушнова? Да если бы не Размольщиков, который написал рапорт в инспекцию по делам личного состава, то Протушнов до сих пор был бы твоим начальником. Он, наверное, ждет, что его наградят за стукачество? Хрен ему! Ты спрашиваешь, почему не Размольщиков, так и по этой причине тоже. Не люблю стукачей, с детства не люблю, понял?

– Понял. Действительно, хлыщ, тупой и стукач в одном флаконе – явный перебор.

– Перебор. И я так думаю. Так назначать тебя начальником пресс-службы или нет? А то получается, что я тебя уговариваю, что ли? Пойдешь?

На работу он вернулся спустя час и прямиком направился в кабинет начальника пресс-службы. Сел в кресло, пару раз крутанулся на нем и закурил. Все это время за ним широко раскрытыми глазами следили Шуриков и Размольщиков. Они стояли в дверях и молчали.

– Чего смотрите? – спросил он их, попыхивая сигаретой. – Не узнали, что ли?

– Что-то ты долго, – первым отозвался Шуриков. – Ругали?

– Нет, – ответил Степанов. – Еще варианты будут?

– А чего тебя генерал вызывал? – спросил словно очнувшийся от летаргического сна Размольщиков, уже предчувствуя большую для себя беду. – А чего это ты не за свой стол сел? Что происходит?

– А то происходит, Витек, что теперь это мой стол.

– Как?

– Так!

– Тебя за этим генерал вызывал? Да не может быть!

– Может, Витек, может! И стол теперь мой, и я теперь твой непосредственный начальник! Так что, задавай свой главный вопрос.

– Какой вопрос?

– Что теперь тебе делать.

– И что мне теперь делать?

– Теперь? А теперь, Витек, вешайся!

У начальника УВД была хорошая интуиция. Сорок лет в системе МВД по-другому и не прожить. Генерал доверял только фактам, конкретным делам и ни в грош не ставил заверения в крепкой дружбе и вечной преданности, от кого бы они ни исходили. Наоборот, обращенная к нему лесть его только напрягала и настораживала, хоть и вида он не подавал. Только сразу начинал анализировать степень подвоха, размышлять, кто и с какой целью к нему ластится. Часто это спасало его от больших и малых неприятностей.

С лейтенантских погон он усвоил, что полагаться можно только на самого себя, а чтобы дослужиться хотя бы до майорских погон, следует уподобиться дикому зверю, за версту чувствующему, откуда несет ветер запах опасности, где расположились те, кто готов его превратить в одну секунду в лишенную дыхания добычу.

Тем более что карьеру приходилось начинать не где-то, где холодно и снег полгода, где люди размеренные, степенные и большей часть порядочные, а в Краснодарском крае, где само солнце перегревало кровь до вскипания. Там, под палящим южным солнцем, расслабляться было опасно не только для карьеры, но и для жизни. Это было место, где вчерашние друзья-коллеги уже завтра могли превратить тебя в дорожную пыль просто потому, что встал у них на дороге. Не того задержал, слишком честный, чересчур умный и деловой. Но он был парень лихой и мало чего боялся по молодости, мог и нагайкой звездануть хулигана, не зря ему в станице даже прозвище дали: Есаул. Но это было по молодости, с возрастом он стал спокойнее и вдумчивей, потому что вариантов остаться без башки или перспектив карьерного роста существовало так много, что приходилось сорок раз подумать, прежде чем давать волю чувствам, идти кому-то наперекор или принять какое-либо самостоятельное решение, затрагивающее интересы и власти законной, и власти теневой.

Что и говорить, мафия она и есть мафия, что мафия криминальная, что мафия милицейская. Одиночке здесь было не прожить, каким бы профессионалом человек ни был. Здесь следовало слушать того, кто имел над тобой власть, и следовать строго его курсом. Быть послушным вагончиком, который неизвестно куда тащит пыхтящий паровоз. И тогда, если повезет тому, к кому ты пристроился, может повезти и тебе. Вполне возможно, что этот совсем не скорый эшелон доставит тебя прямиком в Москву или в крупный город на хорошую должность. Если нет, по крайней мере дослужишься до пенсии живым и здоровым.

Ему повезло, что тот, на кого он однажды поставил, кому верно служил десятилетиями, в одно прекрасное мгновение ушел на повышение в Москву, прямиком в Министерство внутренних дел, а когда освоился там, приобрел вес и значимость, вспомнил и о нем, на тот момент простом полковнике в Краснодарском УВД. И закрутилась долгоиграющая интрига согласований и утверждений, благодаря которой и состоялось в итоге его главное назначение в жизни. Стать начальником УВД, конечно, было счастьем. В рядах милиции служило более миллиона сотрудников. Миллион и еще почти сто тысяч. Такой вот ему выпал шанс, один из миллиона, такой вот счастливый лотерейный билет. Но и начальники УВД имелись разные, должность могла быть и полковничьей, но могла быть и генеральской. Все зависело от размеров областного центра, от штатного расписания, утверждаемого Москвой. Ему повезло вдвойне. Он и начальником УВД стал, и генерала получил. Не сразу, еще несколько лет подряд просто жил в своем рабочем кабинете, дневал и ночевал в нем. Его куратору в министерстве нужны были весомые результаты по области, нужны были настолько хорошие показатели, чтобы ни у кого в Москве не возникло сомнений, что его назначение было правильным и пора присваивать ему очередное звание.

Что изменилось в тот момент, когда он пришел в свое управление в генеральской форме? Да, собственно, ничего. Просто накатила такая усталость, словно на его плечи взвалили тюк со всеми бумагами, которые он написал за годы службы в милиции. Кругом все улыбались, поздравляли, в ответ он тоже улыбался, но как-то безрадостно, натужно. Он достиг цели, и эта цель оказалась фантомом. Ну, генерал, ну, погоны, ну, почет и уважение… Зато и страх безотчетный появился, что теперь только на пенсию, в запас, или на кладбище под залп карабинов. Он вдруг четко осознал, что все его силы были потрачены на этот самый карьерный рост, на ожидание чуда. Чудо свершилось, но чуда не было. А как жить?

Он грустил какое-то время, но грусть мгновенно слетела, когда однажды, 22 августа 1991 года, он в телефонной трубке услышал голос одного из заместителей министра внутренних дел Российской Федерации.

Только что были взяты под стражу члены ГКЧП, и там, черт его знает на каких верхах, решали, куда на первое время разместить высокопоставленных арестантов – в Москве, в этой большой деревне, где все продается и покупается, или в остальной России, где еще сохранилось представление об офицерской чести. Подковерная борьба завершилась в пользу МВД РФ, и уже оно решило, что ни Москва, ни ее область для этого непригодны. Выбрали область ближайшую, где имелся изолятор временного содержания в глухих болотистых местах, чтобы ни одна падла не надумала беспрепятственно, за взятку, проникнуть на особо охраняемую территорию и пронести какую-нибудь отраву. Борцы за социалистическое прошлое нужны были живыми и невредимыми, чтобы однажды оказаться в зале суда.

– Твоя задача – никого, слышишь, никого, кроме тех, кому я лично разрешу, к ним не пропускать, – нагоняло страху ответственное лицо, которое и само, судя по всему, было изрядно напугано. – Никого! Головой за это отвечаешь. Если произойдет какая накладка или, не дай бог, у кого из них заболит живот и его пробьет понос, я тебя посажу к ним рядом, в соседнюю камеру. Так что смотри!

Тут уж стало не до хандры. Он не просто начал смотреть сверху, из своего кабинета, на происходящее в ста километрах от него, он взял и переехал в тот самый райцентр, который тут же своей властью перевел практически на осадное положение. На улицах засновали вооруженные патрули, на въездах расположились посты милиции. Охрану изолятора, в который были доставлены обладатели громких фамилий, он усилил так, словно ждал нападения бронетанковой дивизии. Сам же занял КПП изолятора и всю неделю трудился простым охранником. Даже по нужде, и большой и малой, не отлучался. Ел только сухпай и ведрами пил растворимый кофе. Собственноручно, с автоматом наперевес, проверял документы у всех входящих сотрудников, лично лазил под все въезжающие служебные машины, впускал на допрос только тех московских следователей, кого дозволяло впускать министерство, и то после телефонного звонка, суть которого он записывал на магнитофон, чтобы потом не говорили, что он что-то сделал помимо воли министерства. А чтобы совсем обезопасить «постояльцев», подсадил к ним в камеры оперативников, которые днем должны были изображать арестованных предпринимателей, а ночью спать вполглаза, чтобы не допустить суицида подследственных.

Так и просуществовал почти неделю, пока «дорогих гостей» не решено было переправить в «Матросскую тишину», где за это время уже были созданы все условия для их содержания. Вот тогда-то и подошел к нему молодой еще оперативник и спросил, что ему делать с золотой пуговицей.

– Какой пуговицей? Ты о чем? – все никак не мог взять в толк начальник УВД.

– Видите ли, товарищ генерал, ее мне министр обороны СССР Маршал Советского Союза Дмитрий Тимофеевич Язов, с которым я в одной камере был, дал. Перед отправкой он ее оторвал с кителя и мне сунул. На добрую память, сказал. Мне ее куда сдать?

– Как твоя фамилия, боец?

– Милицин.

– А ну-ка покажи.

Пуговица была золотой, тяжелой, с гербом СССР. Генерал ее повертел в руках, подбросил в воздух и вернул Милицину:

– Оставь себе, сынок. Раз маршал сказал – на добрую память, на добрую память и оставь. Только никому об этом больше не говори. Иначе и у тебя, и у меня, а может быть, и у маршала будут дополнительные проблемы.

Эх, кажется, что это было вчера, а ведь прошло уже несколько лет!

Было воскресенье, когда он, плюнув на все дела, впервые ехал за рулем своих стареньких «Жигулей» куда-то к черту на кулички, на встречу со своим школьным товарищем, который, как и он, когда-то волею судеб оказался в этой же области, стиснутой двумя столицами. В четыре утра, перед тем как выйти из квартиры, он долго выбирал, что надеть, куртку или пальто. Решил, что для однодневного путешествия лучше подойдет куртка. Вдруг удастся пару часов посидеть на льду с «балалайкой» в руках.

Позади уже было почти двести километров пути, а непроходимым темным лесам с обеих сторон дороги не было ни конца ни края. То ли по причине выходного дня, то ли из-за отдаленности от больших магистралей попутные и встречные машины не попадались. Сломаться здесь было не с руки, неизвестно, когда окажут помощь. Генерал, правда, об этом не переживал, на милицейской волне работала автомобильная рация и даже стоял радиотелефон, но все же, все же…

Светало. В машине от работающей печки было жарко, и он, чтобы взбодриться, закурил. До заимки, судя по всему, оставалось ехать километров двадцать-тридцать, но где делать поворот на проселочную дорогу, он не знал. Где-то здесь, а где – непонятно. Накручивать лишние километры ему не хотелось, и потому он очень обрадовался, когда увидел на подъеме дороги машину ГАИ. Двое гаишников ни свет ни заря уже несли дежурство.

«Кого они здесь ловят? – подумал генерал. – Странно, ни одной машины нет ни в одну, ни в другую сторону. Зачем их сюда поставили?»

Он притормозил в метрах десяти от них и, не глуша мотор, вышел на улицу. Порыв морозного ветра неожиданно перебил дыхание. Здесь, словно в аэродинамической трубе, он набирал невиданную силу.

– Привет, ребята. – Он вплотную подошел к двум гаишникам, которые почему-то смотрели на него с нескрываемой неприязнью. – Вот, еду в гости.

– И чего? – спросил один, а второй высморкался ему под ноги.

Вскипела брезгливость на душе у начальника УВД, но ее тут же погасила привычка видеть в простом милиционере не человека, а только функцию по защите правопорядка. Не больше. А если начнешь разбираться в его уровне воспитания и, не дай бог, морали и нравственности, то останешься без личного состава. Эдак самому придется снова на пост выходить. Ладно, он переживет, провинция она и есть провинция, тут каждый первый милиционер вышел из глухой деревни.

– А где здесь поворот на Ивантеевку, я его проехал или еще нет? – помедлив, спросил он.

– Не знаем. – Было видно, что менты начинают раздражаться.

– Это где-то неподалеку отсюда. Вы же местные, должны знать.

– Мало ли чего мы должны знать… Знать должны, да не обязаны.

– Да как так-то? Мне помощь ваша требуется. Я еду.

– Едешь и едь, мы-то здесь при чем?

– Ну, ребята, что ж вы такие невежливые.

– Слышь, дед, мы тебе не справочное бюро. Едешь и едь. Чего пристал? Тебе нужны проблемы? Так мы тебе их сейчас устроим.

Генерал побагровел и закашлялся. Всякое он видел в жизни, но такое хамство, да еще от своих подчиненных, в первый раз. Конечно, они его не узнали, конечно. Эти ребята и так звезд с неба не хватают, но не до такой же степени! Да, он мог вырядиться в генеральскую форму и даже выехать с водителем на служебном автомобиле, но ему так хотелось почувствовать себя простым смертным. И вот, на тебе, почувствовал.

Вернувшись в машину, он по радиотелефону позвонил начальнику областного ГАИ и сквозь шум помех приказал немедленно уволить двух идиотов, с которыми он сейчас имел счастье познакомиться.

– Позвольте уточнить, товарищ генерал?

– Чего еще уточить?

– С какой формулировкой их уволить? За что?

– За все хорошее!

– Понял! Разрешите выполнять?

– Да.

Справедливость восторжествовала, но настроение было испорчено, причем надолго. Не помогли ни рыбалка, ни баня, ни водка с жареным кабаном.

– Как новый губернатор? – спрашивал его старый товарищ, чтобы поддержать разговор, который почему-то не клеился.

– Редкая сволочь, – отвечал генерал и снова мрачнел.

– Почему? Его тут хвалят.

– А у нас всех хвалят. Поначалу. А потом готовы на части разорвать, кого еще недавно хвалили.

– Так что он за человек?

– Гнилой. Да и с бандитами дружит.

– Дожили…

– Именно. Если раньше власть была отдельно, а бандиты отдельно, то теперь все идет к тому, что областная администрация станет филиалом преступной группировки Хрома. Слышал о таком? Знал бы ты, какую он деятельность развернул вместе с губернатором, да рассказать не могу. Одним словом, намаемся мы еще с ними.

– А говорили, что настоящий мужик, хозяйственник.

– Хозяйственник? Ну-ну… Да он только о своем хозяйстве, что ниже пояса, думает. Каждый вечер на дачу, государственную, между прочим, дачу, ему бандиты шлюх привозят. Разве это дело?

– Дорвался, значит, кобель. Холостой?

– Женатый. Только он жену оставил в районе, с собой в область не позвал, в одиночку жизнью наслаждается.

– Так как же он во власть попал?

– Как. С помощью этих же самых бандитов. На воровские деньги. Они его субсидировали.

– А куда же Москва смотрела? Разве она не знала, кто баллотируется на должность губернатора?

– Конечно, знала. Кому положено, все всё знали.

– А почему не было никакого противодействия?

– Потому что демократия.

– А Президент?

– Ему некогда. Он бухает. А ты думаешь, такой бардак только в нашей области?

– Да, наверное, везде. Посмотришь телевизор, и жить не хочется. Чикаго тридцатых годов отдыхает по сравнению с нашей реальностью. Перестроились, твою мать! И стоило Горбачеву такую перестройку затевать.

– Да уж, разворошили осиное гнездо, а что дальше с ним делать, никто не знает.

– Просто без сильной руки наша страна существовать не может, а где ее, эту сильную руку, взять, никто не знает. И такого, как меченый, нам задаром не надо, но и такого, как усатый, тоже не хотелось бы, но и с этим алкашом нам не по пути.

И подумалось в эту минуту генералу, что было бы, если бы именно он взял на себя ответственность за государство. Тогда, в 1991 году, когда под его властью находились мятежники. Вот взял бы да и выпустил их на волю!

И что? Да ничего! Сидел бы рядом с ними на нарах, потому что эти люди уже были списаны в утиль самим ходом истории и никакой серьезной силы не представляли даже тогда, когда 19 августа объявляли о введении чрезвычайного положения на территории СССР. Символом произошедшего стал тот же министр обороны Язов. Хоть пуговицы на его маршальском кителе и оставались золотыми, но был тот китель без погон. Содрали.

– Давай выпьем.

– Давай. И хватит о политике. Расскажи лучше, кто из наших еще жив?

Рано утром следующего дня он, в самом отвратительном настроении, вернулся в город. Заехал домой, позавтракал, переоделся и раздумал ехать на службу. Позвонил в УВД и предупредил, что из-за больной головы опоздает на пару-тройку часов, а потом и вовсе лег спать, попросив супругу не беспокоить его до тех пор, пока не проснется сам. Спал он недолго, всего полчаса. А пока спал, сам не ведая того, лишился и начальника УБОПа, и своего заместителя. Первого еще с вечера допрашивали в ФСБ; второй, ни о чем не подозревая, ехал на своем служебном автомобиле на работу, точнее, на службу, так, по крайней мере, любил говорить Иван Сергеевич Тешин. Он пришел с утра в свой кабинет раньше многих, потому что считал правильным продемонстрировать подчиненным свое трепетное отношение к службе. Мол, должность для него – не простая формальность, и не работает он, а служит. Актеры вон какой-то неконкретной бабе Мельпомене служат и на каждом углу об этом чирикают, а он, в отличие от этого шутовского сброда, служит конкретной Родине. России. Молча. Ему это не в тягость. Он не такой, как те, кто прибегает в свой кабинет тютелька в тютельку к девяти утра, а ровно в шесть вылетает из здания управления.

– Генерал здесь? – спросил он у секретаря.

– Нет, задерживается! – ответила Марья Сергеевна и спросила: – Вам чай или кофе?

– Давайте чайку, только покрепче, что-то я сегодня сплю на ходу!

– Так снег, иначе не бывает, я тоже сегодня как сонная муха.

Полковник Тешин зашел в свой кабинет и первым делом раскрыл створки шкафа. Снял с себя шинель, положил на полку папаху и замер. В глубине шкафа мелькнуло золотое шитье. Он стал аккуратно сдвигать в сторону многочисленные плечики, на которых висели рубашки, полковничьи кителя и гражданские пиджаки.

Это действительно был генеральский китель. Только что пошитый, с неповторимым запахом свежей ткани. Он потянул его на себя, и сердце защемило от восторга. Такого сюрприза он не ожидал.

Ай да Фридман, ай да сукин сын! Как обещал, так и сделал. Надо будет его сейчас набрать и поблагодарить. Что и говорить, смышленый, умеет себя правильно подать. И начальнику УВД он в свое время грамотно угодил. У того отец во время войны служил кавалеристом и погиб подо Ржевом во время атаки. На одном из обысков у черного копателя была изъята казацкая шашка. Выяснилось, что шашку эту, образца 1927 года, подняли как раз на тех самых позициях, на которых принял свой последний бой отец генерала. Трогательный был момент, когда Фридман дарил ее генералу, очень трогательный, после чего «дед» даже стал относиться к Фридману не как раньше, официально, а почти как к собственному сыну.

«Нет, все же с Фридманом стоит быть поосторожнее, – подумалось Тешину, – уж слишком он хитрый, надо потом при первой же возможности отправить его на повышение куда-нибудь подальше, в Москву».

Он примерил мечту на своих плечах, и вышло, что сидел на нем генеральский китель как влитой, как будто портной несколько раз снимал с него мерки, хотя они ни разу и не виделись. А что, он, будущий генерал милиции Тешин, неплохо выглядел в зеркале. Высокий, стройный, представительный, если не сказать породистый, полный энергии и сил, Иван Сергеевич мог быть не просто начальником управления, он со временем мог стать и кем-то выше. Одна большая звезда на погонах не предел его претензий.

Мечты, мечты, где ваша сладость?.. Он еще крутился возле зеркала, а уже за дверью в приемную входили сотрудники контрразведки. Они вежливо поздоровались с Марьей Сергеевной и попросили предупредить первого заместителя начальника УВД, что прибыли к нему для разговора.

– Вы договаривались о встрече?

– Нет. Обстоятельства вынуждают быть незваными гостями.

– Одну минуточку.

Полковник Тешин только и успел, что содрать с себя генеральский китель и убрать его обратно в шкаф, как его кабинет стали заполнять серьезные люди в хорошо отглаженных костюмах. Много людей. И ни широкая улыбка, ни протянутая для рукопожатия рука уже ничего не могли изменить в судьбе хозяина кабинета. Точнее, уже почти бывшего, потому что, как только ему предъявили ордер на обыск кабинета, он сразу понял, что перспективы его повисли на таком тонком волоске, что достаточно дуновения ветерка из открытой форточки, и не будет у него никакого сияющего славой будущего, а превратится оно прямо сейчас в прошлое с истекшим сроком годности.

И тут случилось и вовсе непотребное.

Иван Сергеевич метнулся к рабочему столу, вытащил из верхнего ящика две путевки в Арабские Эмираты и стал их жрать. Мелованная бумага то и дело вставала поперек горла, и ему приходилось помогать себе пальцами.

Никто не ринулся вырывать из его рук улики. Контрразведчики продолжали стоять на своих местах, одно лишь презрение, смешанное с брезгливостью, промелькнуло на их лицах, да и то на мгновение. Тот, кто руководил обыском, человек солидный и в годах, налил из графина воды в стакан и протянул его Тешину.

– Выпей-ка водички, чтоб не подавиться, а то ты нам в качестве свидетеля еще понадобишься. Не хочешь? Ну так выпью я.

И с наслаждением сделал несколько глотков.

– Ты же взрослый человек, Иван Сергеич, – продолжил он, отставив в сторону пустой стакан. – Неужели тебе невдомек, что у нас все задокументировано в туристическом агентстве? Кто приходил, кому покупал и так далее, и тому подобное. И разговоры твои с Фридманом тоже нами зафиксированы. Кстати, он уже вчера арестован. Да, арестован. Ну что ты глаза выпучил, не знал? Так мы и не говорили никому. Кстати, и твой непосредственный начальник тоже не в курсе. Почему не предупредили? Да не хотели расстраивать. Да ты жуй, жуй, не торопись.

Начальник УВД в эту самую секунду уже открывал дверь управления.

Десять минут назад ему позвонили из Москвы и задали всего один вопрос:

– Ты в курсе?

Он ответил, что нет. Тогда телефонная трубка обозвала его старым мудаком и пожелала успехов на пенсии, потому что арест начальника УБОПа еще можно было бы как-то пережить, того назначало Главное управление по борьбе с организованной преступностью, но его зашкваренный первый зам, получающий взятки от преступных элементов, прямиком отправит генерала на заслуженный отдых.

Воистину, беда не приходит одна…

Только не эти новости его доконали, а генеральский китель своего первого заместителя, который ему продемонстрировали чекисты. Он только покачал головой и, глядя на съежившегося в кресле Тешина, тихо спросил:

– Как же так, Ваня? И это при живом-то генерале?

Процедура отречения от власти – штука не быстрая. Еще несколько месяцев он исправно приходил в свой кабинет, чтобы руководить областной милицией, но всем, даже самому простому постовому милиционеру на улице, было ясно, что от генерала осталась одна видимость, по сути, он давно списан со всех счетов, а все происходящее – лишь узаконенная агония. Там, наверху, в министерстве, уже шла отчаянная подковерная борьба кланов за его должность, за то, чтобы назначить своего человека в этот областной центр.

Он смирился. Он и раньше понимал, что рано или поздно придется уйти в отставку, но не таким он себе представлял финал своей карьеры, не так крепко сдобренным предательством и подлостью тех, кого он считал своими доверенными лицами. А потом… потом наступила пенсия.

Исполняющим обязанности начальника УБОПа был назначен бывший заместитель Фридмана, майор Филиппов, человек ни на что не претендующий, в темных делишках не замеченный. Он отдавал себе отчет, что должность эта передана ему во временное пользование, на чуть-чуть: месяц-другой, и придет новый начальник, и главное, что от него требуется, – просто передать вверенное ему подразделение без залетов и ЧП. Уже даже были определены две кандидатуры, которые отправятся в Москву на стажировку. По ее итогам главк и должен выбрать нового начальника УБОПа. Ждали своего часа Тропарев и Якушев. Один – командир СОБРа, другой – начальник отдела. Ждали вызова они уже как-то лениво. Если еще в начале, после того как были названы их фамилии, присутствовали радость и даже какой-то азарт, то через несколько недель смятение чувств сменилось апатией. Не вызывают, ну и ладно, не назначат, так и хрен с ним! Надо было работать, а не мечтать. Хотя, наверное, было бы лучше, чтобы эта командировка все-таки состоялась чуть раньше. Тогда одним неприятным днем в жизни Стаса стало бы меньше.

– Зайди ко мне, – сказал Филиппов, завидев Стаса, входящего с утра пораньше в УБОП, и за закрытыми дверями своего кабинета спросил: – Ты слышал, что произошло?

– Нет, а что случилось?

– У Хрома сегодня утром дочь погибла в автомобильной аварии.

– Да ладно!

– Точно. В машину, где она ехала, врезалась «девятка».

– Дочка за рулем была?

– Нет, сидела на заднем сиденье.

– И что, сильно стукнулись?

– Да то-то и оно, что нет. И столкновение так себе, небольшая вмятина на двери автомобиля. И у девчонки нет никаких повреждений.

– Ничего не понимаю, тогда в чем дело?

– Вроде как сердце остановилось.

– А как так может быть?

– Не знаю, я не медик. Наверное, от неожиданности, испугалась…

– Он уже знает?

– Сказали. Теперь надо думать, как организовать его доставку из СИЗО на кладбище, чтобы он мог проститься. Похороны через три дня.

– Ему уже разрешили?

– Пока нет, но, думаю, разрешат. Если уж сам губер ходатайствовал, то никуда не денутся. Но самому Хрому от греха подальше скажут прямо перед выездом. Ты же Хрома знаешь?

– Да.

– Ну вот, когда все будет согласовано, возьмешь своих ребят, получите автоматы и поедете за ним в СИЗО, а оттуда привезете его на кладбище попрощаться с дочерью. На все про все у вас один час, не больше. Только не расслабляйтесь, будьте готовы ко всему. Черт его знает, может, кто захочет побег ему устроить.

– Сделаем.

– Хорошо. А что это у тебя глаза на мокром месте?

– Показалось.

– Бывает. Зрение уже не то. Ты знаешь, за что была первая судимость Хрома?

– Смутно.

– Напоминаю. Для укрепления твоей нервной системы. Он поручил своим «шестеркам» выкрасть из областного музея звезду Героя СССР, а затем переплавил ее, превратив в простой кусок рыжья для продажи. Знаешь, кому награда принадлежала?

– Нет.

– Девушке, партизанке Лизе Чайкиной. Ее немцы заживо сожгли. У нас в городе улица ее именем названа.

– Я понял.

– А второй раз за что он сел, ты тоже не в курсе? Так вот, один наивный бизнесмен занял у него немного денег, а вовремя отдать не смог. Обстоятельства так сложились. За что две недели просидел в глубокой яме. В зиндане. Практически без еды и воды. Перечисленного достаточно, чтобы ты свои эмоции убрал в одно место?

– Так точно.

Давно, еще в прошлой жизни, Стасу казалось, что Хром является несомненным воплощением зла. Не глобального, конечно, и всемирного, а зла, так сказать, провинциального, районного масштаба, но тем не менее все-таки именно зла. И эта вечная река, по которой они когда-то бежали с одного берега на другой, и тот весенний ледоход, который их чуть не перемолол в порошок, сделали свое дело. Он рисовал эту личность в своем воображении исключительно черными красками и даже представить себе не мог, что пройдет всего несколько лет, и они окажутся в одном месте, объединенные одним общим интересом: игрой в вокальноинструментальном ансамбле в городском саду. Стас по субботам теребил струны бас-гитары, Хром отстукивал ритм на ударных. Танцплощадка «Доски» одному позволяла заработать немного денег, другому – просто расслабиться, постучав по барабанам.

Стас поначалу с настороженностью относился к самому факту, что ему приходится быть в одной компании с человеком, который чуть не отправил его когда-то на тот свет. Еще он не мог понять, зачем взрослому, как ему тогда казалось, человеку, за которым стоят неопределенные, но определенно криминальные личности, каждую субботу на время становиться простым музыкантом. Но репетиции на неделе, игра по выходным постепенно отдаляли события прошлого, и однажды между ними возникло что-то похожее на взаимопонимание, несмотря на то что один был моложе и собирался только заканчивать школу, другой уже кое-что увидел в своей жизни, отслужив в армии и отсидев первый срок.

А после одной драки, в которой махали руками не меньше ста человек, они и вовсе почти что подружились. Понятно, что любая драка на танцах начинается из-за девчонок. И здесь кашу заварили двое из-за какой-то мини-юбки, а расхлебывала толпа, мало соображавшая, кто с кем дерется и за какие идеалы. И все бы ничего, но когда щелкающая по мордасам куча-мала медленно, но уверенно переместилась к небольшому подиуму, на котором от греха подальше собирали свои манатки музыканты, и одному из них, гитаристу Максиму, смачно прилетело в лоб, они оба, и Стас, и Хром, стали в четыре руки месить всякого, кто только пытался залезть на сцену. После драки они сходили на реку – смывали кровь – и, чтобы успокоиться, еще долго бродили по ночному центру, разговаривая за жизнь.

Та самая жизнь развела их потом в противоположные стороны, но время от времени нынешняя работа Стаса и «положение» в обществе Хрома все же сводили их вместе. Бывало, встречались вдали от посторонних глаз и даже выпивали. Нет, друзьями они не стали, слишком были разными людьми, но и плохого друг о друге не говорили. Стас хорошо знал жену Хрома и его дочь, потому в день похорон прямо в следственном изоляторе он молча пожал ему руку и спросил:

– Выпьешь? У меня с собой шкалик.

Хром мотнул головой и растерянно ответил:

– Зачем? Мне и так плохо.

– Слушай. Работа есть работа, и потому я должен тебя спросить. Ты гарантируешь, что твои ребята на кладбище не устроят заварушку и не попробуют тебя отбить? Не я, наши в УБОПе интересуются.

Хром очень внимательно посмотрел на Стаса, словно не понимая, о чем его спрашивают, и тяжело выдохнул:

– Гарантирую.

– Тогда поехали.

– Погоди. – Хром вскочил с табуретки и, глядя в глаза Тропареву, крикнул сдавленным голосом: – Стас, мне страшно!

Уже на кладбище Тропарев, как и положено по инструкции, снял с Хрома наручники и приставил к нему четырех вооруженных автоматами бойцов. Они-то и повели его к расступающейся толпе, к свежевырытой могиле. Сам он остался стоять неподалеку, возле автобуса СОБРа, выкуривая одну сигарету за другой. Когда минут через сорок прощание было закончено, гроб опущен в могилу, а слезы стихли, полпачки как не бывало.

Возвращался Хром вместе с женой Ольгой. Она шла рядом с мужем, и собровцы не мешали им держать друг друга за руки. Пять метров – это хорошая дистанция, чтобы не слышать, о чем между собой говорят эти осиротевшие люди.

– Здравствуй, Стас! – сказала Ольга, подойдя ближе к автобусу. – Где бы встретиться…

– Здравствуй, Оля. Держись.

– Да я держусь, только не за кого.

– Слышь, Стас, – вдруг встрепенулся Хром, лицо которого за час стало пепельно-серым. – Дай нам помянуть дочку, пусти в автобус. Ольга вон бутылку прихватила и какую-то закуску. Я только рюмку выпью, и все. Нам просто надо побыть рядом, без посторонних глаз.

– Да ты что, – чуть не поперхнулся Стас, – тут кругом наружка выставлена. Кругом все фиксируют на видеокамеры. Да меня за это уволят из органов к чертовой матери.

– Ну нет, так нет. Давай, мать, прощаться!

И тут Стас щелчком выбил из пачки еще одну сигарету и, еще не прикурив, скомандовал бойцам:

– Ко мне! – А когда те выстроились, сказал: – Парни, они хотят в автобусе помянуть дочь. Я принял решение разрешить, под мою ответственность. Есть возражения?

Вопрос можно было даже не задавать. Бойцы все поняли правильно.

– Так, у вас полчаса, – повернулся Стас к Хрому и его жене.

А когда те зашли в автобус, приказал и себе, и бойцам отойти чуть подальше от автобуса, чтобы не слышать приглушенных рыданий очень взрослого мужика, бывшего когда-то ему врагом.