Скверное место. Время московское

Глава вторая

Поздний вечер ему всегда напоминал старика, которому оставалось ковылять по белу свету совсем ничего. Все главное уже сделано за долгую-долгую жизнь, и теперь приходится только напряженно ждать встречи с ангелом смерти, который, в зависимости от вероисповедания, принесет или вечный покой, или следующее утро. Потому любил ложиться пораньше, чтобы ни свет ни заря радоваться солнышку за окном и новому дню календаря.

Сегодня все было иначе. На часах уже был второй час ночи, а Стас еще сидел на диване, завернувшись в теплое одеяло. Тело отчаянно температурило, но он не обращал на это внимания и лишь нервно прислушивался ко всем шагам, которые время от времени раздавались в коридоре общежития. Перед ним лежала переносная рация, по которой он полчаса назад связывался с дежурной частью УБОПа с просьбой уточнить в УВД и райотделах, не было ли каких происшествий за последние пару часов на отрезке от Ларискиной работы до их общежития.

Не было. Тишина. Но когда человек несколько лет подряд минута в минуту, ровно в двадцать три тридцать, приходит домой, а тут уже почти полвторого ночи и его нет, то это не просто повод волноваться. С женой, с Лариской, конечно же что-то произошло. Он это знал наверняка. Если часа полтора назад он еще был спокоен, мало ли что с транспортом, то теперь не сомневался: беда случилась. Он не понимал ее размеры и что с этой бедой надо делать, но колотило его основательно, зуб на зуб не попадал, прямо как в том проклятом сугробе. Нервы были ни к черту!

И когда он услышал, как в замке их квартиры провернулся ключ, у него уже не было сил встать. Слава богу, жива!

– Ну что, где тут у тебя ванная? Рожу иди помой!

Он так бы и продолжал сидеть, приходя в себя от схлынувшего напряжения, но хриплый мужской, а вовсе не его жены, голос заставил его выскочить в прихожую. На пороге стояли двое. Коротко стриженный неизвестный в турецком «Адидасе» и окровавленная, заплаканная женщина, в которой он не сразу узнал свою жену.

– Что?! – закричал Стас, совсем не понимая, что происходит.

Дальше все было как в плохом фильме про бандитов.

– А ты кто такой? – забыковал вдруг незваный гость, делая шаг назад, а жена, медленно оседая по стеночке, прохрипела:

– Он… он… меня хотел изнасиловать…

– Замолкни, сука! А это что за чмо такое нарисовалось? Эй, фраер, это твоя баба, что ли? Так она у тебя шлюха!

Стас не помнил, как бил, куда бил и сколько времени на это потратил. Неуправляемая вспышка ненависти, презрения и гнева, и вот у его ног корчится нечто похожее на человеческое тело, которое еще чуть-чуть – и вовсе можно лишить жизни, но сдавленный крик жены останавливает казнь.

– Не надо больше, хватит! Ты его убьешь! Прекрати! Стас, довольно, прошу тебя!

Стас замер и огляделся. Разбрызганная кровь даже на потолке. Хрипящая масса под ногами. Действительно, наблюдался явный перебор в приготовлении из человека-ублюдка отбивной котлеты! Не сразу, не за одну минуту, равновесие сил и чувств возвратилось к нему. Первым делом он достал наручники и пристегнул к двухпудовой гире руку дурака, потом успокоил жену, усадив ее на стул в комнате, и, наконец, умыл руки:

– Рассказывай!

– Нет, я хочу в ванну. У меня все волосы в крови!

– Нельзя. Ты смоешь следы насилия, а нам еще ехать в травматологию. Я посажу этого ублюдка! Рассказывай!

Слезы сами текли из ее глаз. Лариса несколько раз срывалась на крик, но он гладил и гладил ее по руке, и она, словно повинуясь его гипнотической воле, говорила все тише и спокойнее. Он внимательно слушал, хотя понимал, что ничего нового она не расскажет. Он уже слышал такое не раз. Да, конечно, все было банально просто, в духе того проклятого времени, в которое их загнали без их на то согласия. Непонятно ему было одно, кого благодарить, что она осталась живой, Господа Бога или ее саму за сообразительность и недюжинную смекалку.

Ларису задержали на работе, и, когда она прибежала на остановку, последний трамвай уже скрывался за поворотом. Перспективу прошагать полгорода пешком на ночь глядя она отвергла сразу и потому стала ловить попутку. Остановился… этот. Цену приемлемую назвал, а когда поехали, то заблокировал дверь и стал возить ее по городу. Требовал интима. Завез за город, пытался раздеть и ножиком угрожал. Она каким-то чудом открыла в машине дверь и побежала к лесу. Уж думала, что убежала, как чуть не потеряла сознание, когда почувствовала страшный толчок, который отбросил ее лицом в снег. Это он ее догнал и ногою, с прыжка, ударил в спину. Она упала, а он навалился сверху и стал срывать с нее одежду. Несколько раз саданул кулаком по голове.

– Поехали лучше ко мне домой. Вижу, что ты не успокоишься, а у меня дома никого нет. Поехали, здесь очень холодно, – крикнула Лариса, уже ни на что не надеясь.

– И то дело, – вдруг согласился озверевший бык, вставая и отряхиваясь от снега. – Поехали, а то я тут хрен себе отморожу, а это мне не в кайф!

– «Не в кайф»! – пробормотал Стас. – Скотина! Будет ему кайф на параше!

– Вот и привезла его прямо тебе в руки. Как хорошо, что ты сегодня вечером дома. Как хорошо.

– Умница, умница ты моя! Все будет хорошо. Все будет хорошо. Болит что?

– Да все тело ноет, как будто под прессом побывала. Ну ему от тебя тоже хорошо досталось. Он там хоть живой? Глянь!

– Да хоть бы и сдох, псина такая!

– Ну да, потом садиться из-за такой падали.

– Да мы никому и не расскажем. И, значит, никто и не узнает, если мы сами не скажем.

– А тело?

– В ванной потихоньку распилим, а я потом по частям в рюкзаке собакам бездомным перетаскаю.

– Да ну тебя с твоими шутками! Вызывай милицию!

– Я уже вызвал. Своих. Ты пока полежи, а я пойду поговорю с этим уродом.

Разговор не заладился сразу. С гонором оказался клиент, упертый.

– Как зовут тебя, чудило?

– Шам ты шудило… Фиталя я, Шамафшкий. Ушёк? Шлыхал пфо такофа?

Вместе с невнятными звуками из разбитого рта Витали повылетали какие-то кровавые ошметки, а из кривого носа – зеленые сопли. Нет, не зря он превратил рожу этого быка в абстрактную картину. Стасу почему-то сразу стало понятно, что этот валяющийся у его ног отморозок выходил на вечернюю охоту на женщин не первый раз. И для маскировки выбирал машинку попроще, неприметную рабоче-крестьянскую «копейку», а уж скольких несчастных «попутчиц» он изуродовал, скольким испоганил жизнь, один только бог знает. А то, что все сходило с рук, а в сводках происшествий ни слова, так времена такие, что и заявления никто не напишет. Все одинаково боятся и ментов, и бандитов.

– Нет. Про такую важную птицу мне ничего не известно. Самарский? Это погоняло такое? Понятно. Запомню. Давай, петушок, рассказывай, чего и как.

– Шам ты петушок! Не бей, больно! Да чего рашкашывать, она шама хотела, чтоб я ее… Не бей! И вообще, ты кто такой по шишни?

– Я мент по «шишни».

– Смеется он. Какой мент? Откуда?

– С Пролетарки.

– А-а-а… Вот оно шо… Ты думаешь, я на тебя упфавы не найду? Шлышь, мент, кфанты тебе. У меня в шиштерке двуган-опер, Андвуха Нилов. Он тебе за меня башку свинтит. Понял? И вообще, я шипо новский… Каоче, ты попал, мушик!

Машина из управления приехала быстро. Два бойца СОБРа приняли Виталю Самарского под руки, проволокли от квартиры до машины и уложили на пол «буханки».

– Командир, ты с нами?

Большаков попал в Главное управление по борьбе с организованной преступностью неожиданно и без блата. И таких, как он, без блата, ребят из регионов в отделе было человек двадцать. За них никто никогда не просил, никто никому не названивал с просьбой трудоустроить, да не где-то, а в самой Москве. Так вышло. Просто они в своих городах и населенных пунктах умели вкалывать с утра до ночи, а иногда с утра и до утра не за награды и благодарности, а просто потому, что им было интересно делать дело и доходить до сути вещей. С годами этот азарт у многих проходил, а у них остался. Им тоже, как и Андрею, повезло – их тоже заметили.

И вот они здесь, в центре страны, в центре Москвы, на новой службе с новыми перспективами с головой уходили в новую должность, которая оказалась совсем не такой романтичной, как они ее себе когда-то представляли, ожидая вызов в столицу. Глобальные, резонансные дела случались лишь время от времени, и работа была в основном рутинная. О чем прежде всего в самый первый день предупредил начальник отдела:

– К примеру, человека разрабатывают в Питере, а связи его проходят в Москве. – Высокий седой полковник Серов говорил так, словно читал лекцию в аудитории. – Что надо сделать немедленно? Правильно, надо провести комплекс оперативно-разыскных мероприятий, легендированно, под благовидным предлогом проверить адреса. Это непросто. Москва – огромный город, машину тебе отдельную никто не даст, все своими ножками надо обойти. И поначалу народ путается. И так день за днем. Много нюансов. И это при том, что никто с тебя ответственность за служебные проверки в отношении сотрудников не снимал.

– Это понятно.

– Что тебе может быть понятно? Понятно ему… Москва и твой областной центр по уровню цивилизации – это небо и земля. У нас другой уровень оперативной работы, оперативное внедрение, работа с криминальными лидерами. Вот у вас с ними кто работает? Работают только первые лица – начальник управления да его заместитель, – а опера не работают.

– Не работают.

– Так я про что тебе и говорю! А в Москве, наоборот, операм дан зеленый свет, и мы, то есть вы, опера, полный комплекс работ проводите.

– Здорово!

– Кому как! Бывают и отдельные поручения. Из регионов наши коллеги приезжают, им тоже надо помочь. Понимаешь?

Андрей радостно кивал головой, оттого что и понимал, и хотел скорее начать работать самостоятельно.

– Не гони лошадей! Ты еще пока провинциал до мозга костей и многого не знаешь, – продолжал Серов. – Например, из центра Москвы звонить в главк нельзя ни с каких телефонов. Как поддерживать связь, знаешь?

– Нет. А как?

– А так. Выкручивайся, как можешь. Мобильных телефонов наше министерство позволить себе пока не может. Слишком дорого. Или вот в гостиницу «Пекин» селиться нельзя. Почему?

– Почему?

– Потому что там проживают сотрудники ФСБ. Москва – город специфический. Нельзя просто прийти со стороны и работать, не зная «земли», не зная людей. Надо учиться, Большаков. Надо вникать в нюансы. И на это у тебя уйдет уйма времени.

Он и учился. Все два года каждый новый день подбрасывал что-то новое. Было ли тяжело? Было. Особенно первое время. Иногда казалось, что голова просто пухнет от невероятного количества разноплановой информации, которую требовалось не просто помнить, но и в нужное время использовать по назначению. Не хватало сна, не хватало физических сил, но весь этот экстрим ему пришелся по душе. Не служба, а мечта. Будет что на старости лет вспомнить!

Новая работа, новые люди. Первые месяцы Андрей жил в гостинице «Комета», благо министерство оплачивало номер, потом перебрался в ведомственное общежитие, принадлежавшее институту МВД, в комнату на две койки. Одна досталась ему, другая – майору Сергею Рязанскому, старшему оперу из его же отдела, с которым следующие два года он не расставался практически сутками. Они и спали на соседних скрипучих кроватях, и в кабинете, вытянутом чулком, сидели за соседними столами.

Характерами они сошлись сразу. И повод был хороший. В первый же день, когда они подселились, в институте был выпускной, и общага, как и положено, стояла на ушах. Торжественная и официальная часть были позади, и народ, разделившись по взводам и комнатам, ждал прихода начальника института генерала Протопопова, чтобы вместе с ним, как требовала традиция, обмыть свои первые звездочки. Генерал входил в комнату, только что получившие погоны его громко приветствовали и подносили до краев наполненный граненый стакан ледяной водки. Протопопов снимал фуражку и отдавал ее своему заместителю, затем брал в руку стакан и, внимательно оглядывая счастливую и восторженную молодежь, говорил всем приблизительно одинаковое, но по-отцовски важное:

– Друзья мои! Вы больше не дети малые, за которых я столько лет нес ответственность, теперь вы офицеры, взрослые люди и сами отвечаете за свою жизнь и судьбу. Потому сегодня я имею право именно таким образом вас поздравить, первый и последний раз выпив с вами водки. Завтра вы разъедетесь по всей нашей огромной стране, но никогда не забывайте, выпускниками какого учебного заведения вы являетесь! Не посрамите честь офицера! Желаю здравствовать и процветать!

После чего опрокидывал в себя без остатка все двести пятьдесят граммов и под троекратное «ура!» отправлялся дальше по коридору. В разные годы количество таких стаканов колебалось от семи до десяти за обход. И даже когда количество взводов было максимальным, он уходил из общежития ровным шагом, даже не шатаясь.

В тот год был и одиннадцатый стакан. С Большаковым и Рязанским. За новоселье и уважение. Генерал сначала ошибся дверью, затем очень удивился, что ни у того, ни у другого нет ничего выпить.

– Да мы особо и не пьем, – сказал осторожно Рязанский.

– Особо и не надо. Так, для снятия напряжения. Вы же центральный аппарат, а там на трезвую голову никак нельзя.

– А у нас даже ничего и не куплено, – растерянно заметил Андрей, на что генерал Протопопов только улыбнулся.

Стоящий рядом с ним полковник приподнял «дипломат» и отщелкнул замочки. Две бутылки водки и бутерброды с сыром тут же оказались на столе.

– Может, не надо?!

– Ребята, вы что?! Сегодня здесь со мной лейтенанты пьют, а вы, капитан и майор, меня уважить не хотите?!

Уважили.

А потом жизнь закрутилась, как потерявшая тормоза карусель. Работа, общага, сон. Работа, общага, сон. По выходным, и то не всякий раз, семья. И все бы ничего, но обещанную квартиру не дали. Ни через год, ни через два. Каждую пятницу он садился в электричку и по удостоверению, бесплатно, ехал домой. Каждый понедельник возвращался в Москву. Накопившаяся усталость давала о себе знать. На третий год кочевой жизни от прежнего жизнерадостного Андрея Большакова практически ничего и не осталось. Он мало улыбался, редко затевал разговор. Спросят – ответит. Прикажут – сделает. Он еще больше осунулся и отощал, и если находил отдохновение, то только в том, что, перед тем как провалиться в сон, несколько секунд мечтал, как приедет на выходные домой к жене и дочкам и заживут они в этот отрезок времени весело и счастливо.

Утро в главке начиналось приблизительно одинаково. В маленьком кабинете с единственным окном – на Садово-Спасскую – стояли два стола. За одним, заваленным бумагами, с дешевой шариковой ручкой в руках, просто и без излишеств существовал Андрей. На идеально отполированной поверхности стола Рязанского каждый документ знал свое место. Рязанский не просто любил чистоту. Он обожал свой рабочий стол и относился к нему как к живому существу. Тряпочки, баночки и тюбики с моющими и полирующими средствами каждое утро были ему в помощь. Он холил и лелеял эту мебель и болезненно относился ко всякому, кто только пытался облокотиться на нее. Хочешь поругаться с ним – просто проведи пальцем по его столу, и конфликт будет обеспечен на неделю вперед.

– Закругляйся уже. У меня аллергия на твою химию.

– А у меня аллергия на твой табак, но я же молчу. Не боись. Еще пару минут, последние штрихи, так сказать…

– Сейчас начальство зайдет, а у тебя тут бардак!

– Это у меня бардак? У меня идеальный порядок. Каждая папочка на своем месте, каждый документик в своей папочке. Ни пылинки на столе, ни отпечатка пальца. Не то что у некоторых.

– Но ведь не каждое же утро устраивать это чистилище?

– Почему? Почему раз в неделю или раз в месяц это было бы хорошо, а каждое утро – это плохо?

– Мартышкин труд, ей-богу.

– Как сказать. Все относительно. Зато и нервы успокаивает.

– На часах половина десятого. Ты когда успел разнервничаться?

– Я, в конце концов, имею право делать на своей территории все что угодно. А моя территория – это мой стол. Позвольте представить: самый ухоженный стол в Главном управлении по борьбе с организованной преступностью.

Спор прекратился, лишь когда в кабинет вошел начальник отдела полковник Серов. Большаков и Рязанский встали со своих мест и поприветствовали своего начальника.

– Здравия желаю, товарищ полковник!

– Доброе утро, Павел Дмитриевич!

– Здорово, парни! Чем у вас тут воняет? А… Ну да! Ну так что я вам хотел сказать. У нас тут объявились два хитрожопых мента с югов нашей Родины. Откуда конкретно, еще предстоит выяснить. Всем недорого предлагают стволы. Вам, кстати, не нужно? Шучу. Так вот, наш источник свел их с кем положено, и вот завтра надо провести реализацию. Помогите, парни!

– А нам это зачем? – удивился Рязанский. – Вроде не наша епархия.

– Ну как? Проведем – попадем в сводку. Будет за нами организованная группа, два человека. А что, есть возражения?

– Да нет, конечно! Надо – значит надо.

– Ну, добре!

Возражений, конечно, не было, но Андрей решил воспользоваться моментом и хорошим настроением руководителя. Он вышел из кабинета вслед за Серовым и задал ему вопрос, который не давал ему покоя последние месяцев пятнадцать.

– Пользуясь случаем, товарищ полковник, разрешите задать вопрос!

– Валяй!

– Когда мне квартиру дадут? Я уже полтора года должен жить в Москве, а до сих пор мой дом – общага.

– Уточню. А ты у нас как проходил?

– Под приказ министра.

– Даже так?! Тогда совсем непонятно. Уточню обязательно и доложу.

– Так я надеюсь на вас.

– Узнаю, узнаю.

– Спасибо. И по завтрашнему дню. Я так и не понял, а реализация-то где будет проходить?

– А я разве не сказал? В Туле.

– Ну, ё-моё, завтра же пятница!

– И что? Пятницу объявить выходным днем? Вот вы все-таки лимита! Все бы вам к бабам под подол. А кто дело будет делать? Успеете еще свалить. До последней электрички времени будет вагон.

Кто же виноват, что размеренная, вполне себе устоявшаяся за десятилетия жизнь вдруг резко вздыбилась и разрушилась на атомы даже не о скалы, а практически о пустоту. Ну ладно, пришел к власти бывший комбайнер, хвастун и демагог, выкормыш престарелой партийной верхушки, который наобещал народу и жилье, и еду, и одежду – все то, что эта вырождающаяся партия не могла из-за своего слабоумия дать советскому человеку семьдесят лет кряду. Ну не дал, ну обманул, ну что ж так все быстро рухнуло, словно это была не случайность, а заранее продуманный направленный взрыв, словно на каждом этаже государства ими же самими, простыми совгражданами, были заложены тонны и тонны взрывчатки?!

Еще десять лет назад, если бы кто сказал, что произойдет крушение системы координат и страны под гордым названием СССР не станет, он бы не поверил. И, может быть, дал бы тому «пророку» прямо в рог. А почему? Ведь и тогда было понятно, что жизнь, по сути своей, не может быть из десятилетия в десятилетие все хуже и хуже.

Насаждаемая по приказу, как кукуруза в Ленинградской области, коммунистическая идеология не давала всходов в душах простых людей. В нее никто, даже те, кто ее насаждал, не верил, и страна, уставшая смеяться от похорон генсеков, плыла в непонятном направлении. Телевизор – скучно и однообразно, как исповедь покойника. Хорошая еда – стой в очереди, красивая одежда и обувь – доставай по блату, машины… ох, о них и говорить нечего, тут совсем была беда. Но неужели из-за жрачки и телика, шмоток и иномарок стоило рушить привычный мир? А сколько жизней опять угробили, чтобы вновь устремиться в светлое будущее, уже капиталистическое? Кто-нибудь это считал?

Да, некому было остановить падающих в пропасть. Ушло время героев, и за державу уже никому не было обидно. Люди остались с виду прежними, но что-то в них затикало в обратную сторону. Почему так? Стас все время сам себе задавал вопросы, а ответить на них был не в состоянии. Если бы он знал, то уже сидел бы где-нибудь в правительстве.

– А может быть, она сама его спровоцировала? Нет, я понимаю, что вы сейчас мне можете ответить, но, поймите, этот же вопрос вам может задать и судья. А то, что адвокат будет на этом настаивать, я даже не сомневаюсь. Ну мало ли что синяки и царапины на теле, да и оторванные пуговицы не аргумент. То есть аргумент, но очень слабый. Ну представьте, сейчас я поеду на место происшествия – и что я там увижу? Да ничего. Вон сколько снегу за ночь накидало…

Вот ведь тварь! Она сидит перед ним и просто издевается. Но ведь была же советская милиция, думал Стас, с пониманием офицерской чести, служба в которой пусть тяжелая, грязная, но почетная и уважаемая народом. Или по крайней мере большей его частью. Где и как все это растерялось? Ведь и большинство из тех, кто начинал карьеру при Брежневе, и кто сейчас при должностях, помнят, что и как, так почему же даже он, капитан милиции, сейчас сидит напротив следователя райотдела, красивой девахи лет тридцати, то ли Татьяны, то ли Наташи, и ненавидит ее всеми фибрами своей души? И в ней – всю российскую милицию.

– Станислав, да вы не обижайтесь, но это дело, как бы это помягче выразиться, не то чтобы мутное, но, с моей точки зрения, лишено всяких перспектив. Тем более вам лучше было бы озаботиться, как вообще побыстрее это дело замять. Исходя из общего состояния задержанного, понимаете, о чем я?

Вот это Стас понимал. Ночью в УБОПе под магнитофон он записал показания Виталика и строго-настрого предупредил бойцов, чтобы те не оказывали никакого воздействия на задержанного. И что, они послушались? Они его так отмудохали, что, когда он утром приехал на работу, тот уже мочился кровью.

– Командир, это за твою жену!

Что такого-то? Насильник получил свое.

– Ребята, да как я его в таком виде в райотдел поведу?! Вы что, сдурели? Он по дороге сдохнет.

Фридман, проходя в свой кабинет мимо Виталика, озадаченно почесал репу и спросил, сколько времени товарищ отдыхает на полу.

– С ночи! – ответили ему.

Услышав ответ, он приказал немедленно или отпустить еле живого «как его там», или срочно переправить того в тот райотдел, на территории которого произошло преступление.

– Да вы что, пацаны, нас тут всех с такой работой пересажают. А если он коньки отбросит прямо здесь?

Стас ни в какую не хотел отпускать живодера на волю и желал законной мести. Потому потащил в райотдел, благо тот был через дорогу. Но вышло, что напрасно он надеялся за законное возмездие. Выходит, закон ему не поможет.

– Ну что же. Спасибо и на этом. Я вас понял.

– Вот и хорошо, что мы с вами нашли взаимопонимание. А с Самарским вы лучше по-хорошему договоритесь, чтобы он потом на вас телегу не накатал. Иначе я не им, а вами буду заниматься. И оснований, как вы понимаете, у меня будет предостаточно. А мне бы этого не хотелось. Мы же с вами одно дело делаем, не правда ли? Хотя вы и работаете, с моей точки зрения, не в очень уважаемой структуре. Ну-ну, без нервов давайте!

На широкой привокзальной площади Тулы непрерывно сновали десятки людей. Кто-то уезжал, кто-то возвращался, кто-то покупал, кто-то пересчитывал. Снег, смешанный с грязью, ветер, подгоняющий тучи, солнышко, равнодушно взирающее на грешную землю, хоть и дополняли картину зимнего дня, но не делали его радостнее и сколько-нибудь значительнее. Таких рядовых, будничных дней в жизни каждого из нас – тысячи, и что, помнит кто-нибудь хоть один?

А зря. Именно в такой никудышный полдень при определенных обстоятельствах можно запросто лишиться жизни, и число календаря окажется датой на памятнике твоей могилы, если, конечно, не знать, что вон та пара праздно шатающихся по площади жлобов вооружена, как американские ковбои, и каждую минуту готовы устроить пальбу, лишь бы не попасть в руки ментов, хотя в карманах у них такие же ментовские удостоверения. А не знали все, кроме десятка человек, сидящих в старом автобусе, и парочки в помятой «семерке». Проходящим мимо них тулякам и невдомек было, что каждую секунду они рискуют попасть под перекрестный огонь. Рискуют своими жизнями, потому что в любое мгновение из автобуса могут выскочить автоматчики и за секунды превратить привычный постперестроечный мир в мир Дикого Запада. Но… время шло, а ничего не менялось.

В «семерке» было тепло и накурено. В сон не просто клонило, в сон швыряло каждые пять минут. Должно было присутствовать некоторое напряжение мышц, всё ж не на рыбалку приехали, адреналин должен был подстегивать внимание, ведь скоро захват вооруженных преступников, но… ничего этого не было. И Большаков, и Рязанский откровенно клевали носами. Конечно, в общем и целом от них ничего не зависело сегодня. Спецназ сделает свое дело и без них. Как только будет отмашка, они выскочат из автобуса и положат продавцов оружия в снег, но всё же, всё же.

– Выгораем. – отозвался Рязанский. – Это плохо.

– Когда ж это кончится? – не открывая глаз, спросил Андрей.

– Кончится. Мы еще не начинали.

– Когда ж это начнется?

– На сугубо риторические вопросы не отвечаю.

– А я и не тебя спрашиваю.

– А кого? Кроме нас с тобой, тут никого нет.

По площади нарезали круги продавцы оружия, но «покупатель» явно не спешил на встречу. Его рвало в вокзальном туалете. Неожиданное отравление сотрудника спутало все планы москвичей. Время от времени «засланный казачок» подавал признаки вялой активности, еле слышно сообщая по рации, что ему уже лучше и он скоро появится на площади, но дверь сортира не открывалась и смены декораций не предвиделось.

– Чего он такого сожрал?

– Говорит, пирожки с ливером купил на вокзале в буфете.

– Идиот. Завтракать надо дома. Или в общежитии. Как мы.

– Ладно, ждем. Этих гавриков без него брать смысла нет никакого. Вдруг при них нет оружия, тогда вся операция коту под хвост.

Только через полчаса они увидели, как подставной покупатель, он же старший лейтенант милиции Михайлов, выползает из здания вокзала и, пошатываясь, направляется к месту встречи.

– Ну и видок у Шурика, в гроб краше кладут, – присвистнул Рязанский и тут же скомандовал: – Я – «Первый», всем приготовиться, начинаем операцию!

Рукопожатие, пара фраз о погоде, закурили. На Михайлове был закреплен радиомикрофон, и Большаков с Рязанским слышали, о чем шел заглушаемый порывами ветра разговор, но в суть его особо не вникали, потому как и сути в нем не было никакой, так, обычное в таких ситуациях психологическое прощупывание оппонента на вшивость. Вот все громко рассмеялись, значит, между покупателем и продавцом начинают устанавливаться доверительные отношения.

– Чего такой бледный, братан? Такое ощущение, что ты неделю бухал.

– Так и есть. Бухал.

– Бросай, это вредно для организма. Лучше начни спортом заниматься.

– Так он и так спортсмен. Литрболист.

– Га-га-га…

Шутки шутят по сути уже бывшие менты, ржут как кони, делают вид уверенных в себе людей, но у самих, наверное, в головах мысли скачут, на того ли фраера они поставили свое будущее и будет ли сегодняшний вечер свободным в их жизни или ближайшие лет пять или шесть закаты они будут наблюдать из зоны под смешным названием «Красная утка», что где-то там, далеко-далеко, в Нижнем Тагиле, или еще дальше, на краю света, у черта на куличках.

– Смотри, какие они веселые, – втягивая в себя дым сигареты, сказал Большаков. – Наверное, уже представляют, как потратят бабло. Как разовьют свой бизнес и станут оружейными баронами. А ведь не пройдет и десяти минут, как жизнь этих двух балбесов изменится.

– Ага. Причем кардинальным образом. А их сейчас мамки с папками ждут, жены с детьми. Все они будут завтра очень огорчены, когда узнают, что ждет их самых близких людей. Жалко тебе их?

– Нисколько.

– И это правильно, как говорил один меченый. Долго еще ждать? Я домой хочу.

– А какая условная фраза?

– «Да, все нормально».

– Тогда сиди и жди, пока ее не услышишь.

Ждать пришлось недолго, уже через минуту Михайлов достал из кармана толстую пачку денег и покрутил ею перед носом продавцов оружия. В ответ, даже не стесняясь проходящих мимо людей, ему продемонстрировали извлеченный из-за пазухи пистолет. «Покупатель» бережно взял его в руки, внимательно осмотрел, щелкнул затвором, глянул на просвет ствол и довольно кивнул головой:

– Да, все нормально. Беру.

В то же мгновение Большаков скомандовал по рации: «Работаем! Вперед!» – и уставшие от длительного ожидания спецназовцы за несколько секунд превратили настоящих ментов в будущих зэков. Фарт для них закончился, не начавшись. Большаков и Рязанский вышли из машины и, поеживаясь от пронизывающего ветра, стали рассматривать трофейный пистолет.

– Что мы имеем?

– ТТ, китайский. Хрень редкая. Для дилетантов товар. Или на разок стрельнуть.

– А почему он только один, где остальные? Парни, ищем стволы!

Когда с продавцов были сняты штаны, на привокзальной площади раздался громкий хохот. Ржали спецназовцы, смеялись следаки, и даже проходившие мимо туляки не могли скрыть своих улыбок. На задержанных красовались розовые кружевные пояса с длинными веревками, на которых болтались привязанные пистолеты.

– Неплохие подтяжки, – оценил Рязанский. – У баб своих взяли? Ай молодцы…

– Итого девять стволов. Неплохо для пятницы. В райотдел! – подвел итог Большаков и обратился к Михайлову, по зеленому цвету лица которого было понятно, что он сегодня не работник: – До Москвы сам доберешься?

– Постараюсь.

– Тогда поезжай, мы тут сами справимся.

– Хорошо, – ответил старлей, и его тут же стошнило под ноги Большакову.

На звонки от Сипона Стас ответил лишь на третий день. Он выждал достойную паузу, чтобы не расплескать эмоции, не сорваться в угрожающий рык и не превратить возникшую проблему в примитивную разборку, которая обычно решается встречей в кабаке или на лесной тропинке, денежной или еще какой компенсацией с крепким рукопожатием на дорожку. Стаса словно переклинило.

Он не мог ни о чем думать, кроме мести. Он твердо решил мстить, и тут требовались и спокойствие, и свежая голова. Поэтому он вначале хорошо выспался. А потом с благословения Фридмана поднял по тревоге два отделения собровцев, одно дежурное, другое резервное, и навел такой шухер на «железном» рынке, где торгуют машинами и запчастями, что даже начальник УВД развел руками:

– Жестко, очень жестко… но в рамках законности.

Конечно же, в рамках законности. Ведь не раз и не два им сливали информацию о том, что на рынке, контролируемом Сипоном, укрывались хорошие иномарки, отобранные у бизнесменов за долги. А они все чего-то ждали, все ждали подходящего момента и хорошего настроения. И вот, пожалуйста, классическая реализация.

Да и ничего особенного они не делали. Ну, положили на асфальт полсотни человек да отогнали три машины, одну мощней другой, про которые они точно знали, что их хозяин Сипон, отогнали во двор Управления внутренних дел на временное хранение до выяснения всех обстоятельств дела. Самого Сипона на рынке не было, он где-то за городом проводил время со шлюхами, но братва его умылась кровью. А ребра, челюсти, выбитые зубы, сломанные пальцы, синяки, ушибы и ссадины – это всего лишь издержки производства. Производства «левых» криминальных денег. Ни одного обращения в травматологию и больницу. Парни Сипона ясно отдавали себе отчет, где они «стаж» работы приобретают и что за это бывает, когда наступает час расплаты. Промежуточной, конечно, расплаты, не окончательной. Ту, финальную, лучше всуе не поминать. Страшно.

– Чего надо?

– Здорово, Станислав Сергеевич. Вижу, что ты не в духе. Слышь, Стас, а что за дела, чего вдруг такой кипиш заварился? Машины мои забрали, парней моих отделали как бог черепаху. Мне непонятно. Я ни тебе, ни твоим костоломам плохого ничего не делал. Может, объяснишь, в чем мой зашквар? Или, может, кто из моих вам дорогу перешел? Давай перетрем…

«Перетирали», сидя на скамеечке прямо перед УВД. Тет-а-тет, так сказать. Сипон никак не мог взять в толк, каким Виталей Самарским его грузит бывший одноклассник, а нынче командир СОБРа.

– Да не знаю я такого, вот зуб даю! Первый раз слышу про этого хрена. Да, Стас, клянусь тебе! У меня у самого был такой случай, совсем недавно, к моей Ольке трое подкатили. Типа, пошли с нами в кабак, типа, мы сипоновские. Она их послала, так эти петухи такого ей «леща» прописали, что она неделю с фингалом под глазом ходила. А что я сделаю? Я весь город на уши поднял, и ни фига! Я бы их собственными руками на части разобрал, а кого разбирать-то? Некого! Легче найти иголку в стогу сена, чем трех ублюдков в полумиллионном городе, когда каждый второй – ублюдок. Так что ты, брат, не по адресу обратился. Я тебе, конечно, сочувствую, но помочь ничем не могу.

– Это я уже понял. Тогда давай, будь здоров, не кашляй!

– А что с машинами? Они чистые. Долго они будут у вас торчать?

– Не мои проблемы. Может, месяц, может, год. Не знаю.

– А кто знает?

– Не знаю, кто знает! Да и, честно говоря, мне на это плевать!

– Э… ну хорош. Не чужие вроде, чтобы так разговаривать. Ладно. Давай начистоту. Чего ты от меня хочешь?

– Сам не догадываешься?

– Догадываюсь, но требую конкретики. Хочу знать, что хочешь именно ты.

– А… ну это легко. Хочу, чтобы ты этого ублюдка наказал. Наказал так, как если бы наказал тех трех ушлепков, которые испортили лицо твоей Ольге, кстати, привет ей передавай.

– А взамен?

– Заберешь свой автопарк в полной сохранности. Или почти в полной.

– Нашел, тоже мне, крайнего.

– Только не смотри ты на меня так, а то нимб с головы свалится. Я, между прочим, пару машин на твоем рынке оставил нетронутыми, сделал вид, что не заметил. Хотя они точно криминальные по самую сраку. И ты знаешь, о чем я говорю. Ну что, по рукам?

– Я подумаю.

– Подумай. Пока твои машины не разобрали на запчасти. У нас народ незамысловатый. Снимут инжектор и скажут: «Это ж тютюн… Мы его во временное пользование». Революционную киноклассику еще не позабыл?

– Даже так? Да вы там совсем берега попутали.

– Ты бы про берега промолчал, паромщик хренов.

– Молчу.

– И самое главное. Для бестолковых оговариваю отдельно. Не вздумай его шлепнуть. Я тебя не за этим позвал. Мне надо этого козла так проучить, чтобы отбить всякую охоту к ночным вылазкам.

– Обижаешь, Стас, мы не отморозки какие-то. Понимаем, что к чему. Мокруха – это не по нашей части.

– Тогда запоминай адрес.

Районный отдел милиции, в который доставили задержанных торговцев оружием, ничем не отличался от всякого любого другого райотдела Тулы, да что там Тулы, он был похож на все райотделы не только всей остальной страны под названием Российская Федерация, но и бывших республик СССР.

Нет, это узкоспециализированное сооружение могло быть, к примеру, расположено в отдельном и добротно отстроенном здании или, увы, занимать первый этаж обычной жилой пятиэтажки, оно могло возвышаться в центре города или скромно околачиваться на его окраине, но везде оно источало одинаковый смрад. Возьми обычного человека с улицы, завяжи ему глаза и затащи к ментам да и спроси потом, куда его доставили, так он тут же ответит: «В ментовку». И если сам до этого в ней не был, то генетическая память, доставшаяся от отца или прадеда, тут же подскажет, в какую часть человеческого общежития он попал.

А по чему определил? По запаху? Да кабы по запаху! Нет, братцы, по вони, точную формулу которой не смог бы определить даже самый уважаемый в России химик Дмитрий Иванович Менделеев, хотя она, эта самая «вонизма», существует и живет в России своей собственной жизнью уже не десятки, а кабы не сотни лет. И не поддается она, эта райотделовская тошнотина, точному определению символами химических элементов. В райотделе нельзя дышать полной грудью. Только отключив обоняние, еще можно было более-менее нормально существовать в этих стенах.

В райотделе возле дежурной части было шумно. Большаков и Рязанский с только что написанными рапортами в руках стояли перед оперативником по фамилии Матвеев.

– Единственная просьба, чтобы вы нас указали в сводке, – как бы между прочим сказал Большаков. – Пятый отдел по коррупции и собственной безопасности.

Оперативника уже практически не видно в дыму сигарет. И хотя от итогов только что завершенной операции у того хорошее настроение, а просьба «вышестоящего начальства» настолько ничтожна, что ему хочется только улыбаться, но образовавшаяся несговорчивость «клиентов» заставляет его набивать себе цену и стоимость паршивой бумажки под названием «рапорт о проделанной работе».

– Да легко, – ответил Матвеев бодро и уверенно. – Только тогда и к вам будет встречная просьба. Помогите расколоть этих гавриков. Они в несознанку пошли. Уперлись и никаких показаний давать не хотят. Мол, мы менты и с вами, шелупонью, разговаривать не станем.

– Вот даже как. Так, может, им сразу позвать министра внутренних дел? А что, он запросто приедет… Вот идиоты.

– Так что?

– Мы вообще-то торопимся, но уж ладно, баш на баш. Где они?

«Они» были пристегнуты наручниками к двум столам в кабинете начальника РОВД, просторном и с огромными встроенными шкафами, и вот уже второй час сидели, молча прижавшись друг к другу спинами. Двух крепких, под два метра парней мучила туалетная нужда, но они лишь ерзали на стульях и молчали. Знали, что с этого дня все их желания гроша ломаного не стоят. Были они теперь под присмотром постового милиционера, их ровесника, практически такого же мента, как и они. Вчера они при случае могли бы даже пожать друг другу руки, но теперь они как на линии фронта. Враги. В глазах охраняющего – презрение вперемешку с равнодушием. В глазах задержанных остолопов – безнадега и страх. А еще ярость к самим себе и к ситуации, в которую они попались, как лохи, простые мужики с улицы.

На вошедших Рязанского и Большакова они даже не покосились. Как смотрели себе под ноги, так и продолжали разочарованными зенками сверлить крашенный бордовой краской пол.

– Значит, так, – Большаков решил брать за рога быка, то есть быков, сразу, не раздумывая, – мы должны с вас сейчас снять информацию и через пару часов вернуться в министерство, чтобы сообщить в сводке, что там-то и тогда-то в ходе оперативно-разыскных мероприятий задержаны некие граждане, являющиеся сотрудниками милиции. А эти милиционеры, вместо того чтобы охранять порядок, продавали пистолеты. Давайте колитесь, вы кто? У нас мало времени.

Первым подал голос тот, кому, похоже, при задержании досталось больше всего. С хорошо помятым лицом, набычившийся мент свой спич начал непрофессионально, с демонстрации чувства собственного превосходства и какой-то уж очень противной усмешки:

– Ну, это у вас, москалей, мало, а у нас его теперь, похоже, девать некуда.

– Ты давай не хами, – строго осек его Рязанский, хотя мысленно порадовался началу диалога. – Фамилия твоя как, путешественник во времени?

Но тут в разговор вступил и второй задержанный. Говоря негромко, он то и дело морщился от боли. Лицо его было в большей сохранности, чем у напарника, но чувствовалось, что всему его остальному организму досталось от группы захвата не просто по полной программе, но и с хорошей «стахановской» переработкой. Не раз и не два приклады автоматов пытались проверить на прочность его спину и плечи.

– Начинается. Как я тебе и говорил. Один изображает доброго следователя, другой – злого. Это даже неинтересно.

Большакову сразу стало понятно, что этот «помятый» и есть лидер группы и именно его чугунную головенку надо прищемить дверью посильнее. Образно, конечно, выражаясь…

– Ребята! – сказал он как можно доброжелательнее. – Давайте по-хорошему. Вот наши удостоверения.

Поднесенные к носам документы задержанные изучали внимательно и долго.

– Ну и что? – процедил «помятый». – Такие у нас за сто баксов рисуют. Делов-то! И вообще, разговаривать мы с вами не будем. Я лично на себя показаний давать не собираюсь, вызывайте адвоката!

– Вот-вот, – подхватил второй, шлепая разбитыми губами. – Вот именно, вот именно.

Тут в кабинет без стука зашел командир собровцев. Он брезгливо оглядел прикованных и уже бывших ментов и обратился к Большакову и Рязанскому:

– Товарищи офицеры, можно вас на минуту?

В коридоре прямо у кабинета обосновались московские собровцы. Одни оседлали подоконники, другие мрачно раскачивались на скрипучих табуретах. А самый уставший и вовсе во всю длину растянулся на скамейке, обнимая двумя руками автомат. Напряжение почувствовалось сразу, и было видно, что мужики хорошо на взводе. На вышедших из кабинета Большакова и Рязанского они посмотрели так, что стало понятно – народ недоволен сложившейся ситуацией и ропщет здесь, за дверью, уже давно.

– Ну что, командиры, давайте что-то решать. Время идет, а у нас дежурство заканчивается. Мы сутки уже на ногах! Нам надо возвращаться на базу. Есть какая-то движуха?

Рязанский попытался сгладить напряжение шуткой. Он широко развел руки и весело сказал:

– Молчат как партизаны.

Но тут же получил смачную «оплеуху», сразу изменившую его тон на деловой. Развалившийся на скамейке боец, даже не приоткрывая глаз, заметил:

– У меня дед был партизаном. Немцы его сожгли. Это не партизаны, это скоты продажные. Таких уродов в партизанских отрядах расстреливали. Так что вы это, господа офицеры, выбирайте выражения.

– Извини, брат. Не подумал.

– Проехали. И вообще, что вы с ними цацкаетесь? Побеседуйте с ними пожестче!

– Ну что мы, ментов будем бить? – поинтересовался Большаков, закуривая сигарету.

И тут собровцы выразили свое мнение. Выражения и слова были разными, но суть приблизительно такая:

– Да какие это менты? Менты стоят перед вами, менты – это вы, а это… Тьфу! Козлы.

Большаков властным жестом прекратил базар и, делая последнюю, на полсигареты, затяжку, объявил свое решение:

– Ладно. Дайте нам еще полчаса. Мы доведем дело до конца. Но бить не будем. Мы с ними очень культурно поговорим. Значит, так, Серега. Ты забирай на себя того первого, а я крупного начну окультуривать. А вы тут стойте, можете понадобиться.

– Что-то я сомневаюсь, что мы сегодня вовремя уедем, – сразу помрачнел Рязанский.

Большаков весело оглядел его с ног до головы и сказал:

– Спорим, через полчаса мы уже будем в дороге?

– По рукам!

Собровцы недоверчиво хмыкнули. Им стало интересно, каким гаечным ключом опер из главка будет развязывать языки решившим поиграть в молчанку двум бугаям, задержанным за продажу огнестрельного оружия, которые фактически еще числились работниками Министерства внутренних дел, но они промолчали. Они просто одновременно посмотрели на свои часы, всем видом своим говоря: время пошло.

В кабинете их было двое. Большаков и второй задержанный.

– Знаешь, мы ребята не местные, – спокойно начал Андрей. – Нас за триста километров отсюда дети и жены ждут. Знаешь, что такое контрразведка? Вот мы министерская контрразведка.

– Да мне по барабану, откуда вы.

– Вот ты странный человек. Да ты скажи нам только свои данные для протокола, в каком отделе служишь, а потом сам с местными разбирайся. Мы тебя пробьем в любом случае, но у нас время ограничено. Пока сводку напишем, пока начальнику доложим, пока дежурный подпишет. Сейчас пять вечера, а пока мы доберемся до Москвы, мы потеряем кучу времени.

– Закругляйся, в натуре, начальник, со своим гнилым базаром.

– Вот это речь! Да ты на ходу переобуваешься! Откуда такие познания в жаргоне? Молодец! Еще вчера сотрудник милиции, а сегодня идеальный зэк. Далеко пойдешь, прямо в Магадан. Так, значит, не будешь говорить?

– Нет! Нет. И еще раз нет. Иди ты к черту. Американское кино… Ты добрый следователь, за дверью злой следователь… Ну-ну… Это не американское кино. Это Россия, а вы как были энкавэдэшниками, так ими и остались.

– Даже так? Тогда мне придется пойти на крайние меры. Заходите!

В кабинете тут же появились два спецназовца, ростом как на подбор под два метра. Они посмотрели на задержанного, как на кусок говядины, которую перед употреблением требуется хорошо отбить.

– Ну-ну. Бить будете?

Большаков засмеялся.

– Зачем? Ты меня навел на одну мысль. Ты человек необразованный, высшего образования не имеешь, а мы все-таки Главное управление по борьбе с организованной преступностью… отдел коррупции и собственной безопасности. Ты сам сейчас все расскажешь. Те, кто с нами не разговаривают, тем мы аккуратно языки развязываем самым изощренным способом. Я, когда в Харькове учился на высших курсах, а там когда-то учили сотрудников НКВД, нам преподавали, как из людей выбивать информацию, не нанося им телесных повреждений.

– А как? – встрепенулся парень.

Большаков подошел к собровцам и приказал:

– Берите его и ставьте в шкаф вниз головой.

– Зачем меня вниз головой?

Задающий вопрос уже был пропитан страхом. Но ответ опера его просто вогнал в первобытный ужас:

– Понимаешь, человек может так провисеть не больше пяти минут, потом кровь приливает к голове, и в лучшем случае у тебя будет инсульт, а в худшем… Ну ты понимаешь.

– Чего-чего? А как же прокуратура, закон?

– Какая прокуратура?! Доказательств нет никаких, мало ли по какой причине тебя инсульт прошиб. А потом корешку твоему покажем твой теплый труп, он нам все расскажет и без тебя. Ребята, ну что, давайте!

Спецназовцам повторять два раза не требовалось. Они отстегнули наручники, подвели задержанного к высокому шкафу и перевернули безвольное тело вверх тормашками, но не успели они и дверцы шкафа приоткрыть, как раздался то ли вопль, то ли визг, в котором можно было разобрать все то, что требовалось следствию на данный час:

– Не надо! Не надо меня вниз головой! Я все скажу. Петренко моя фамилия. Родился во Львове. Мне двадцать пять лет. Звание – младший сержант. Служу в патрульно-постовой службе постовым в Краснодаре. Служил.

«Семерка», управляемая Рязанским, еле поспевала за тяжелым автобусом спецназа, хотя и рычаг переключения скоростей легковушки то и дело перебрасывался с четвертой на пятую, и педаль газа, чуть что, утапливалась практически до упора. Движение по Москве и на неделе-то вязкое и плотное, а в пятницу ехать по ней сотню в час мог только большой и нахальный чиновник с кучей мигалок, свитой и разгонной сволотой впереди процессии. Рязанский и начальник был так себе, всего лишь майор милиции и за рулем всегда вел себя, как прилежный школьник, но тут была другая история, тут он боялся отстать. В минуты, которые иначе как критическими и назвать было нельзя, чувствуя себя самоубийцей, он то громко ругался по матери, то тихо повторял молитвы, которым его научила в детстве бабушка. Но сотню держал уверенно. Больше всего в тот вечер он завидовал Большакову, который ехал впереди на автобусе со спецназом. По крайней мере тому хотя бы не приходилось покрываться потом от страха за жизнь, свою и чужую.

Но и Большакову, чтобы остаться целым и не поломать ребра, требовалось хорошо потрудиться. Он еле удерживал равновесие, схватившись двумя руками за поручни автобуса. Его бросало из стороны в сторону, но цель оправдывала средства. Надо было успеть на последнюю электричку, надо было попасть домой к женам и детям, чтобы субботнее утро, как сказка, выплыло из-за домашней занавески, а не из окна рабочего кабинета.

Адским автобусом управлял мужичок с автоматом на груди. С давно затухшей папиросой в зубах, он мрачно смотрел впереди себя, и ни одна мышца не дергалась на его широком монголоидном лице. Правой рукой он крутил баранку, в левой держал полосатую деревянную палку. Время от времени он и еще один собровец с переднего сиденья высовывались наполовину из окна автобуса, чтобы разогнать медленно едущие машины. А уж тому, кто перегораживал дорогу, они со всего маху били по кузову палками, словно это были не «мерседесы» или «вольво», а спины овец и баранов.

– Куда прешь, я тебе сейчас в лоб дам! – громкоговорителем орал спецназовец. – Не видишь, падла, кто едет?

Водитель молчал. Хоть тело его и передвигалось по Москве, мысленно он скакал на лошади по бескрайним степям Бурятии. Где свежий ветер в лицо, где один запах трав лечит от смерти, где понятный теперь только старикам и предкам первобытный мир полон красоты и гармонии. Где ему уже никогда не жить.

Машины, не снижая скорости, одна за другой въехали на плац. Резкий скрип тормозов – и вся группа захвата вываливает наружу, чтобы сначала закурить, а потом, получив разрешение, скрыться с глаз долой на выходные.

Рязанский, пошатываясь, как после выпивки, вплотную подошел к Большакову и зашипел ему на ухо, как карликовый змей Горыныч:

– Вы что так гнали? Я за вами на «семерке» не поспевал. Я только догоняю, как вы опять отрываетесь вперед! Сто тридцать километров в час. Сдурели? Да за это надо прав лишать! И погон, если они есть…

Большаков, не слушая Рязанского, обратился к командиру отделения СОБРа:

– Построй личный состав.

Спецназовцы мгновенно выстроились в одну линию.

– Ребята, я благодарю вас за службу!

– Рады стараться, товарищ подполковник! – дружно ответили спецназовцы.

– Да я не под. Никогда так не ездил по Москве. Спасибо, братцы!

Когда народ уже почувствовал себя выполнившим свой долг, к Большакову подошел старший группы и негромко спросил:

– А что, правда, если человека перевернуть вниз головой, у него будет инсульт?

– Понятия не имею, – ответил ему Большаков.

– А вы же сказали, что вас этому обучали.

– С ума сошел? Кто ж этому в наше время будет обучать. Я даже не знаю, обучали ли этому раньше. Разозлил он меня, понимаешь, своими словами, вот и пришлось на ходу выдумывать. Что смотришь? Да, это психология давления. Но его и пальцем никто не тронул. Прессанули? Это да. Но только на словах. Как видишь, после этого они раскололись и оба дали показания. Слышь, только не вздумай проверять это на задержанных, иначе вслед за ними пойдешь по этапу.

Собровец даже перекрестился.

– Не дай бог! Господи, спаси и сохрани!

– Всё, тогда по домам!

Начальник группы захвата щелчком отбросил сигарету в сторону и громко крикнул подчиненным:

– Разойдись!

Внутренний дворик УВД в конце рабочего дня был уже тих. Ни задержанных, уткнувшихся мордами в кирпичную стену, ни шныряющих по только им понятным маршрутам тыловиков, ни сотрудников, поднимающихся из складских подвалов с огромными рюкзаками, плотно утрамбованными только что выданным обмундированием.

Тишина.

Но тишина обманчивая.

Стас это сразу понял, как только на мгновение взглянул на стоящие рядком машины Сипона, благо окна кабинета прямиком выходили на площадку временно задержанного автотранспорта. Мало того что внутри каждой тачки кто-то шарился и при этом помогал себе фонариком, так и капоты иномарок были широко раскрыты, словно пасти неведомых существ, находящихся во власти стоматолога. И «стоматологи» в милицейской форме свое дело делали ловко. Они то и дело что-то вынимали из чрева немецких автомобилей и содержимое складывали в безразмерные сумки.

– Вот ведь черти, – пробурчал Стас. – Ничего не боятся. Еще начальник УВД в здании, а они уже грабят.

Он открыл оконную раму и негромко – акустика во дворе была просто превосходная – сказал:

– Отставить осмотр автомобилей! Занятие по изучению конструкций немецкого автопрома закончить. Через минуту построиться в коридоре.

Когда личный состав стоял перед ним по стойке смирно, он задал только один вопрос:

– Вы менты или мародеры?

Собровцы нахально молчали и как-то даже вызывающе посматривали на своего непосредственного начальника. Но по их виду была понятно, что чувств угрызения совести или паче того стыда они не испытывали очень давно.

– Отвечайте, когда вас спрашивают!

– Всем разом отвечать или кому-то одному? – нахально поинтересовался собровец с подбитым глазом по фамилии Быков.

– Ну ответь хотя бы ты.

– Мы менты.

– Тогда какого черта вы лазаете по чужим машинам?

– Ну вы же сами сказали, изучаем немецкий автопром.

– Это я крикнул, чтобы вас, дураков, потом не обвинили в краже чужого имущества. Вы же не на пустыре это делали, вы решили распотрошить сипоновские машины прямо под окнами начальника УВД. Вы ж такие бесстрашные, что даже не поинтересовались, где генерал, в кабинете или домой уехал.

– А он где?

– У себя в кабинете.

– Что-то у нас сегодня разведка плохо сработала.

– Что успели натырить?

– А что там тырить? Там уже до нас все было украдено.

– Поконкретнее можно?

– Да по мелочи. Наборы ключей, пару блоков сигарет и освежители воздуха.

– Ну ладно ключи и сигареты, а освежители-то вам на кой хрен сдались?

– А что, прикольно. Едешь, а в машине пахнет дорогими духами или еще там чем…

– Ну вы как дети.

В этот момент зазвонил телефон. Стас махнул рукой, и строй рассыпался по коридору.

– Здорово, начальник, – басила трубка голосом Сипона, – когда там мне можно свои тачки забирать?

– А что, тема закрыта?

– Абсолютно. Ты прикинь, оказывается, эта подлюка и есть тот лошара, который фингал моей Ольке поставил. Она его опознала. Тех двоих я еще не нашел, но это фигня, дело времени, а этот все, больше светиться в нашем городе не будет. Уезжает. К родителям в Астрахань. Мы ему даже билеты за свой счет купили. Так что я свое слово сдержал, дело за тобой.

– Завтра приходи. Получишь свои драндулеты назад.

– Тогда жму лапу.

Сказал это Сипон и выключил «Нокию», телефонный аппарат размером с пару силикатных кирпичей. Стоял Сипон далеко за городом, под звездным небом, посреди Волги, рядом с аккуратно пропиленной прорубью. Бензопила уже была убрана в машину. Кубики льда горкой уложены прямо у черной воды, которая уже подергивалась слоем наледи.

– Ну что, падла, готов к путешествию?

– Не убивайте, пожалуйста, – разбитым ртом молил Виталя Самарский. – Я для вас что угодно буду делать, только не убивайте!

– Да что ты там можешь? Баб насильничать? Так мы не по этой части. Нам бабы сами дают, без всякого принуждения. Правда, пацаны?

Пацаны, а их было с десяток, как по команде, закивали головами.

– Вот видишь, и парни так же считают, как и я. Понимаешь, самая твоя главная ошибка не в том, что ты жену начальника СОБРа хотел на кукан натянуть. С кем не бывает по ошибке. И не то, что ты на каждом углу представлялся сипоновским, то есть моим человеком. Хрен с ним, и это можно простить, в конце концов, ты бы мог отработать нанесенный лично мне ущерб. Самая главная твоя ошибка в том, что ты ударил по лицу мою жену. Это не прощается. Я могу ей влепить по рылу, а ты нет. И никто не может, кроме меня. Если, конечно, она заслужила.

– Не убивайте, прошу вас, – опять заскулил Виталя.

– Да что ты, милый, убивать – это не наш профиль. Ты сам помрешь. Ты просто нахлебаешься воды и сдохнешь. И поплывет твое тело в Астрахань, к твоим родителям, как я и обещал только что одному человеку. Все. Базар закончен. Ту-ту. Поезд отправляется. Начинайте!

То ли от страха, то ли от безысходности Виталик потерял дар речи и скрылся подо льдом, даже не пикнув.

В прорубь подручными Сипона были возвращены все ранее выпиленные ледовые кубики, еще чуток поработали лопаты, и снег навсегда скрыл от посторонних глаз ту станцию, с которой отправился в последний путь некий Виталя Самарский, охотник до беззащитных баб.

До Астрахани он, конечно, не добрался, его труп был сначала обглодан многочисленной речной живностью, потом, весною, его протухшие останки были перемолоты мощными льдинами, а уж все то, что осталось после этих злоключений, в итоге погрузилось в глубокий ил и стало частью речного дна, а сам он – цифрой в статистике без вести пропавших.