Сквозь тьму

“Я удивлен, что ты не сказал ‘левиафан Мезенцио“", - заметил Бентор.

“Не я”, - сказал Корнелу. “Меня волнует, что происходит с левиафанами. Драконы - мерзкие твари. По мне, так они могут потерять много клыков”.

“Достаточно справедливо”. Куусамен оглянулся через плечо. “Никто не спрашивает. Да, возможно, я вышел сухим из воды”.

“А ты ожидал иного?” Корнелю задавался вопросом, насколько близко он подошел к тому, чтобы сунуть голову в ловушку.

“Никогда не знаешь наверняка”, - чопорно сказал Бенто.

“Это правда”, - согласился Корнелу. Он думал обо всем на войне, что пошло не так, как ожидали люди - во всяком случае, люди за пределами Алгарве.И теперь, внизу, в южном Ункерланте, люди Мезенцио получали тот же самый тяжелый, болезненный урок. “Никогда не знаешь наверняка”. Левиафан поплыл дальше, на юг, к Сетубалу.

“Вперед, ребята”, - крикнул полковник Сабрино своим людям. “Мы снова должны подняться в воздух. Если мы этого не сделаем, нашим приятелям в Зулингене придется несладко, когда мы наконец выиграем эту вонючую войну ”.

Если бы его крыло драконов не поднялось в воздух - и если бы не произошло много других важных событий - альгарвейцы в Зулингене были бы массово опозорены и оказались бы не в том положении, чтобы кого-то упрекать в том, что он сделал или не делал. И если бы не произошло многих других важных событий, выиграть войну стало бы намного труднее.

Это было настолько близко, насколько Сабрино хотел подойти к мысли, что война потеряна. Он так не думал. Он бы так не подумал. “Вперед”, - сказал он снова, и его драконьи летуны поспешили к своим зверям.

Он дрожал, пока шел, хотя его одежда была достаточно теплой даже для южного Ункерланта зимой - драконы летали достаточно высоко, чтобы была необходимость в теплой одежде. Это было одним из немногих преимуществ того, что он был драконьим летуном, которого он мог видеть. Но холод делал зверей, на которых он и его товарищи-летуны летали верхом, еще более раздражительными, чем в теплую погоду.

Он летал на своем собственном скакуне с тех пор, как началась война. С тех пор прошло более трех лет. Этого было недостаточно, чтобы ужасное чудовище уверилось, что узнало его, когда он подошел к нему. Он мог бы ждать этого целую вечность и был бы разочарован в конце этого. Дракон закричал, поднял голову на конце змеиной шеи и сделал вид, что хочет воспламенить его.

Но из всех тренировок, которые он получил, в него наиболее тщательно вбили запрет на огонь, кроме как по команде. И Сабрино ударил его по носу своей палкой и закричал: “Нет! Нет, ты глупая, злобная, безмозглая тварь!”

Все еще визжа, дракон утих и получил удар Сабрино топерча в основание шеи. По всей импровизированной ферме драконов летуны проклинали и били своих зверей, чтобы заставить их подчиниться. Сабрино ненавидел драконов с интимностью долгого знакомства. Он не знал ни одного драконьего летуна, который чувствовал бы иначе.

Дрессировщик подбежал и снял цепь, которая удерживала дракона на колу. Зверь тоже завизжал на него, несмотря на то, что он кормил его. Оглядевшись, Сабрино увидел, что большая часть полета свободна. Он ударил своего дракона жезлом, один раз влево, один раз вправо. К удивлению, дракон вспомнил, что означал сигнал. Его огромные крылья летучей мыши гремели, когда он бил ими снова и снова, пока не взмыл в небо.

Крыло Сабрино насчитывало тридцать один. Вернувшись в Трапани, генералы, которые никогда не были на передовой, без сомнения, предположили, что он ведет за собой шестьдесят четыре человека и зверя. В конце концов, он сделал это на бумаге. И когда генералы в Трапани отдавали ему приказы, они предположили, что бумага и реальность совпадают, и приказали ему делать то, что ему было бы трудно сделать даже с полным комплектом людей и драконов.Он хотел бы, чтобы войны велись на бумаге. Они были бы намного проще.

Эта война велась на изрытых, потрепанных, покрытых снежными полосами равнинах южного Ункерланта. Люди Свеммеля окружили Зулинген кольцом, и альгарвейцы пытались собрать достаточно людей, чтобы прорвать кольцо и либо доставить подкрепление к зажатой там армии, либо, потерпев неудачу, вывести солдат до того, как петля затянется невыносимо.

Посмотрев вниз, Сабрино увидел рассеянные отряды пехотинцев и демонов, которые размахивали красно-зелено-белыми знаменами, чтобы альгарвианские и драконьи пожары не подожгли их и не забросали яйцами по ошибке. Где они собирались наколдовать достаточно солдат для атаки, особенно в такую погоду, было выше его понимания. Однако они должны были откуда-то взяться. Он не мог представить, что Сулинген останется увядать на корню.

Дальше летели драконы. Солнце вышло из-за облака, разливая холодный, ясный свет по сельской местности. Одетых во все белое Ункерлантцев и их бегемотов было трудно разглядеть с любой высоты. Однако они ничего не могли поделать с длинными тенями, которые отбрасывали. Сабрино заметил колонну бегемотов, двигавшихся на северо-запад от реки Прессек, столь же решительно настроенных расширить кольцо вокруг Сулингена, как альгарвейцы - прорвать его.

Он достал свой кристалл и обратился к командирам своих эскадрилий: “Видите их там, внизу, ребята? Давайте приготовим что-нибудь из тех жарких на их собственных сковородках”.

“Есть, полковник”. Голос капитана Домициано все еще звучал по-мальчишески. Смелый бросок на врага был просто его добычей.

Но ункерлантцы тоже видели альгарвейских драконов. Сабрино питала здоровое уважение к тяжелым палкам, которые носили ункерлантские бегемоты. Один из них мог бы сбить дракона с неба - если бы команда на борту "бегемота" смогла пустить его в ход. Внизу, на земле, экипажи этих "бегемотов" собирались попытаться.

“Ныряй!” Крикнул Сабрино. Он ударил дракона стрекалом.

Дракон сложил крылья и резко снизился. Приказу нырнуть он подчинился с большей выдержкой, чем большинству других, потому что даже его слабоумный усвоил, что вскоре последует приказ "вспыхнуть". Если дракону и нравилось что-то делать, то ему нравилось убивать.

Ветер хлестал Сабрино по лицу. Без очков он бы его ослепил. Он направил дракона к бегемоту с помощью тяжелой палки.Ункерлантцы верхом на этом бегемоте отчаянно замахивались палкой в его сторону.Если бы они направили ее в правильном направлении до того, как он подъедет достаточно близко, чтобы вспыхнуть... В этом случае его любовнице пришлось бы найти кого-то другого, кто содержал бы ее в ее шикарной квартире, и его жена тоже могла бы быть несчастна. С другой стороны, она могла бы и не быть.

“Сейчас!” - крикнул он, снова нанося удар дракону. Из него вырвался мощный сгусток огня - не такой длинный, как хотелось бы Сабрино, потому что киннабар был в дефиците. Но пламя оказалось достаточно длинным. Она захлестнула бегемота, его команду и палку. Когда Сабрино пролетал над головой, он услышал иссушающие стоны и вопли зверя и людей, которые на нем ехали.

Он снова ударил дракона жезлом, побуждая его набрать высоту для еще одного паса против ункерлантцев. У его драконьих летунов, все ветераны, была та же идея, что и у него: они напали на бегемотов, насаженных на тяжелые палки, потому что именно они были опасны для них. И теперь, насколько он мог видеть, все эти бегемоты лежали на холодной земле, либо уже мертвые, либо бьющиеся в смертельной агонии.

Дракон лежал на холодной земле, тоже корчась в смертельной агонии.Сабрино выругался: у одного экипажа "бегемота" сердце билось быстрее, чем у первого дракона, который напал на них. Он задавался вопросом, кто же погиб. Кто бы это ни был, крыло не могло позволить себе такую потерю. Сабрино, как и большинство альгарвейцев, не до конца осознавал, насколько на самом деле огромен Ункерлант, сколько людей, драконов, бегемотов, лошадей и единорогов король Свеммель мог призвать на войну.Любые потери против такого количества людей причиняют боль.

“Второй заход”, - сказал он командирам своих эскадрилий. “Мы избавились от тех, кто действительно мог причинить нам вред - теперь мы разбираемся с остальными”.

Бегемоты, несущие метатели яиц, были смертельно опасны для пехотинцев, но не для драконьих крыльев. Поразить дракона яйцом было возможно, но маловероятно. А личные палки экипажей "бегемота" были недостаточно сильны, чтобы сбивать драконов, если только они не попадали одному из них в глаз.Конечно, если бы вместо этого они выпустили стреляющего дракона, его дракон мгновенно превратился бы обратно в дикое животное.

Ункерлантцы знали все это так же хорошо, как и он. Колонна распалась, бегемоты с грохотом разбежались во всех направлениях. Чем более рассеянной была цель, которую они представляли, тем труднее было дракону выслеживать их.

Когда скакун Сабрино пролетел над дорогой, где его крыло впервые атаковало колонну, вонь горелой плоти наполнила его ноздри при вдохе.Уверен, как уверен, они поджарили бегемотов на своих собственных сковородках. Они зажарили некоторых ункерлантцев и в их собственных доспехах; обугленная человеческая плоть была частью ужина.

Прошлой зимой альгарвейские пехотинцы ели убитых демонов, ели их и были рады, что они у них есть. Дракон Сабрино и другие в крыле тоже питались таким мясом. Как драконьему полету, ему не приходилось есть его самому. Ранг и престижная служба имели свои привилегии.

Выбрав Ункерлантского бегемота, он погнал своего дракона за ним. Бегемот бежал так быстро, как только мог, снег и грязь взлетали из-под его ног при каждом прыжке. По сравнению с той скоростью, которую развивал дракон, это все равно что стоять на месте. Сабрино подошел достаточно близко, чтобы разглядеть, что юнкерлантцы даже прикрыли хвост зверя рукавом ржавой кольчуги. Это могло бы защитить его от дубинки пехотинца, но не от драконьего огня.

И снова язык пламени, выпущенный его скакуном, был недостаточно длинным, чтобы поразить Сабрино. Но он намеренно подождал, пока не окажется почти на вершине демота, прежде чем выпустить дракона в пламя. Это означало, что он должен был низко пригнуться к шее зверя, чтобы представлять как можно меньшую мишень для ункерлантцев.Он делал это раньше; он сделал это снова сейчас.

Сделав пару спотыкающихся шагов, бегемот рухнул. Сабрино огляделся в поисках другого, за которым можно было бы погнаться, и понадеялся, что у его дракона достаточно огненной силы, чтобы сделать то, что нужно. Он только что заметил зверя, на которого, как он думал, мог напасть, когда в его кристалле появилось лицо капитана Домициано. “Драконы Ункерлантера”, - сказал командир эскадрильи. “Они приближаются с юга и быстро приближаются”.

Голова Сабрино резко повернулась. Домициано был прав. Драконоборцы короля Свеммеля в спешке подбирались все ближе. Сабрино снова выругался - они были уже ближе, чем следовало. Каменно-серая краска, которой их обмазали ункерлантеры, делала их демонически трудноразличимыми.

Все еще ругаясь, Сабрино сказал: “Нам придется остановиться и разобраться с ними. Затем, если сможем, мы вернемся к бегемотам”.

Как только он отдал приказ, его люди знали, что делать. Они были лучше обучены, чем противостоящие им ункерлантцы, и они также летали на лучше обученных драконах. Но Свеммель продолжал бросать в бой все новых драконьих крыльев и свежих людей, а у Альгарве не было так много ни того, ни другого.

В течение нескольких минут небо над равнинами Южного Юнкерланта представляло собой безумную схватку. Драконы ункерлантера, возможно, и не были хорошо обучены, но они были хорошо отдохнувшими. И языки пламени, вырывавшиеся из их челюстей, доказывали, что их мясо было обильно посыпано серой и смертоносным серебром. Два альгарвейских дракона стремительно упали на землю один за другим.

Затем крыло Сабрино, несмотря на численное превосходство, сплотилось. Двое их драконов атаковали одного ункерлантца. Когда альгарвейцы подверглись нападению, они быстро и без всякой суеты пришли друг другу на помощь. Сабрино выстрелил в летуна Юнкерлантера, чей дракон быстро атаковал серого зверя, ближайшего к нему.

К тому времени, когда ункерлантцы потеряли полдюжины драконьих крыльев, они решили, что с них хватит. Они улетели тем же путем, каким пришли. “Хороший день работы”, - сказал Домициано в кристалле. “Мы заставили их заплатить”.

“Да”. Но согласие Сабрино казалось пустым. Его крыло разбило колонну ункерлантских бегемотов, и они отдали больше, чем получили в воздухе. На том уровне, о котором говорил Домициано, это действительно была хорошая дневная работа. Но приблизило ли это альгарвейцев к возможности прорыва к Сулингену? Не то, чтобы Сабрино мог видеть. Для него это был уровень, который имел значение. На этом уровне крыло почти ничего не сделало.

Дождь барабанил по крыше Хаджжаджа. И, как это случалось почти каждую зиму, дождь барабанил по крыше Хаджжаджа. Министр иностранных дел Цзувайзи стоял, уперев руки в бока, наблюдая, как протечки стекают в кастрюли и противни, расставленные слугами. Повернувшись к своему мажордому, он сказал: “Освежи мою память. Были ли у нас в прошлом году кровельщики или нет?”

“Да, молодой человек, мы это сделали”, - ответил Тьюфик своим обычным хриплым тоном.

“И какое лживое оправдание они приведут, когда мы спросим их, почему мы должны снова вызвать их на бой?” Хаджжадж взмахнул руками над головой, что было для него идеальным проявлением гнева. “Они скажут, что крыша никогда не протекает, пока не идет дождь, вот что они нам скажут!”

“Скорее всего, они просто скажут, что не чинили эту конкретную растяжку”. Тевфик приподнял белую косматую бровь. “Они всегда так говорят”.

“Силы внизу пожирают и их самих, и их лживые оправдания”, - подхватил Хадж Джайс.

“Нам нужен дождь”, - сказал мажордом. “Хотя получить так много дождя сразу - чертовски неприятно”.

По стандартам более южных земель, то, что было на холмах за пределами Бишаха, не сильно походило на дождь. Хаджжадж знал это. Во время учебы в университете в Трапани он обнаружил землю настолько влажной, что подумал, что на ней может появиться плесень.Здания в других королевствах были сделаны действительно водонепроницаемыми, потому что они должны были быть. В Зувайзе жара была главным врагом, а к дождю относились как к неудобству после того, как подумали - когда строители вообще удосужились подумать об этом, чего они не всегда делали.

“Когда кровельщики все-таки доберутся сюда - если они когда-нибудь решат приехать - я намерен высказать им свое мнение”, - сказал Хаджжадж, и его тон предполагал, что он, в конце концов, не так уж далек от своих предков-воинов пустыни.

Прежде чем он смог вдаваться в кровожадные подробности, один из его слуг подошел, низко поклонился ему и сказал: “Ваше превосходительство, изображение вашего секретаря появилось в кристалле. Он хотел бы поговорить с тобой”.

Кутуз жил в Бишахе и не мог использовать дождь как оправдание для того, чтобы держаться подальше от министерства иностранных дел. Он также знал, что лучше не беспокоить Хаджжаджа дома, если не случилось чего-то важного. Со вздохом Хаджжадж превратился из кровожадного кочевника в обходительного дипломата. “Спасибо тебе, Мехдави. Конечно, я поговорю с ним”.

“Добрый день, ваше превосходительство”, - сказал Кутуз, когда Хаджадж сел перед кристаллом. “Как ваша крыша? Та, что у меня над головой здесь, во дворце, протекает”.

“У меня тоже”, - ответил министр иностранных дел. “Надеюсь, это не причина для этого разговора?”

“О, нет”. Кутуз покачал головой. “Но секретарь Искакиса только что позвонила мне, спрашивая, не могли бы вы встретиться с министром Янинана здесь сегодня днем, незадолго до чаепития. Он ждет во внешнем офисе - который тоже протекает - чтобы передать ваш ответ своему руководителю ”.

“Так, так. Разве это не интересно? Интересно, что он, возможно, хотел бы мне сказать”. Хаджжадж потер подбородок. “Да, я увижусь с ним. Мне лучше выяснить, что у него на уме ”. Мне лучше выяснить, есть ли что-нибудь у него на уме. Его мнение о янинце было невысоким.

Тевфик высказал вполне предсказуемые жалобы, когда Хаджжадж предложил прогуляться под дождем. Выбросив их из головы, мажордом убедился, что экипаж готов. По правде говоря, путешествие в город по дороге, скорее грязной, чем обычно пыльной, было медленным и неприятным, но Хаджжадж выдержал это.

Кровельщики стучали над головой, когда он добрался до министерства иностранных дел. Как всегда, дворец мог прибегнуть к их услугам с некоторой надеждой на то, что они действительно их получат. Никто другой не мог. “Ужасный день, не правда ли?” - сказал Кутузов.

“Это так, и встреча с Искакисом никак не улучшает ситуацию”, - ответил Хадджаджаджан. “И все же, если мне придется носить одежду, я бы предпочел делать это зимой, чем летом”.

“У вас есть янинская одежда в шкафу, ваше превосходительство?” - спросил Кутуз.

“Нет, я надену альгарвейскую одежду”, - сказал Хаджадж. “Это покажет Искакису, что я помню, что у нас одни и те же союзники”. И прямо в эту минуту, я полагаю, мы оба находим альгарвейцев одинаково неприятными.

Он надел тунику и килт - их покрой давно вышел из моды, что его нисколько не беспокоило - и стал ждать. Ему пришлось долго ждать; несмотря на назначенный час встречи, Искакис опаздывал. Когда министр Янин, наконец, прибыл, Хаджжадж решил отомстить, растянув ритуал зувайзи с вином, чаем и пирожными так долго, как только мог.

Потягивая и откусывая, он наблюдал, как дымится Янинан. Искакису было за пятьдесят, невысокий, лысый и смуглый для светлокожего мужчины, с большими седыми усами и большими седыми пучками волос, торчащими из ушей. На алгарвейском, единственном языке, которым они владели, Хаджадж сказал: “Надеюсь, прекрасная леди, с вашей женой все в порядке?”

Это было обычным делом для светской беседы, которая должна была сопровождать вино, чай и пирожные. Это была также колкость. Жена Искакиса была очаровательна и была не более чем вдвое моложе его. Может быть, она не знала, что министр предпочитал красивых мальчиков, но все остальные в Бишах знали. “С ней все в порядке”, - неохотно сказал Искакис. Он поерзал на куче подушек, которые соорудил для себя. Помпоны, украшавшие его обувь, раскачивались взад-вперед. Хадж-Джадж зачарованно наблюдал за ними. Он никогда не мог понять, почему тэйанинцы считали их декоративными.

Наконец, любая дальнейшая задержка была бы откровенной грубостью. Кутуз унес серебряный поднос, на котором он принес прохладительные напитки.Подавив вздох, Хаджжадж перешел к делу: “И чем я могу служить вам, ваше превосходительство?”

Искакис наклонился вперед. Его темные глаза впились в Хаджаджа. “Я хочу знать ваше мнение о ходе войны”, - сказал он, и его тон предполагал, что он отверг бы это мнение от Хаджжаджа, если бы министр иностранных дел не изложил его ему.Каунианцы и альгарвейцы, разделявшие его вкусы, скорее всего, показались бы ему женоподобными. Вместо этого он демонстрировал преувеличенную мужественность. Это было знакомо Хаджаджу, поскольку большинство мужчин-зувайзи, предпочитавших свой пол, поступали так же.

“Мое мнение?” Сказал Хаджжадж. “Мое мнение такое же, каким оно было всегда: война - это великая трагедия, и я хотел бы, чтобы она никогда не начиналась. Что касается того, чем это обернется, я могу только надеяться на лучшее ”.

“Лучшее - это альгарвейский триумф”, - сказал Искакис таким тоном, словно мог наброситься на Хаджаджа, если бы зувайзи осмелился не согласиться.

“Алгарве - лучший сосед для нас, чем Ункерлант, не в последнюю очередь потому, что Алгарве - более отдаленный сосед”, - сказал Хаджадж.

“Не для нас”, - с горечью сказал Искакис, и Хаджаджу пришлось кивнуть. Янина Лай зажата между Алгарве и Ункерлантом, незавидное положение, если таковое вообще существовало. С хмурым видом Искакис продолжил: “На юго-западе дела обстоят не так уж хорошо”.

“Я слышал это, да”. Хаджжадж слышал это от своих собственных генералов, от хвастовства ункерлантцев в газетах, которые они иногда обрушивали на солдат-зувайзи, и от альгарвейского министра. Маркиз Баластро был до неприличия изобретателен, объясняя, что все пошло не так в северном Зулингене, не в последнюю очередь из-за трусости янинцев. Хаджадж подумал, был ли Баластро таким же изобретательным - и таким же нечестивым - в лицо Искакису. Он бы не удивился.

“Что нам делать, если альгарвейцы перечеркнут все победы, которые они одержали?” Требовательно спросил Искакис.

Он ничего не сказал о роли армии Янины в несчастьях альгарвейцев, но тогда бы он этого не сделал. Не важно, что он не сказал, вопрос был хорошим. Хаджадж ответил: “Какой еще у нас был бы выбор, кроме как заключить с Ункерлантом наилучшие условия, какие только могли?”

Искакис похлопал себя по затылку. “Это то, что Свеммель дал бы нам”. Этот жест убедил Хаджжаджа в том, что янинцы использовали топор или меч палача, чтобы расправиться с негодяями. Министр постучал снова. “Это, если нам повезет. Иначе мы отправились бы в кастрюлю с тушеным мясом ”.

Хаджжадж был бы счастливее, если бы Искакис ошибался. Он также был бы счастливее, если бы альгарвейцы нашли более приятных союзников. Он сомневался, что Искакису так или иначе небезразличны каунианцы. С другой стороны, люди короля Мезенцио, несомненно, гораздо крепче держали Янину, чем Онзувайзу. Хаджжадж сказал: “У меня нет для тебя простых ответов. Что еще можно сделать, кроме как оседлать верблюда, на которого мы сели, пока он не остановится?”

“Неужели вместе у нас недостаточно сил, чтобы остановить эту войну?” Сказал Искакис.

“Нет”, - прямо сказал Хаджадж. “Мы можем навредить Алгарве, да, но насколько вероятно, что Свеммель проявит должную благодарность?”

Это дошло. Искакис поморщился. Он сказал: “Я передам твои слова моему повелителю”. Прежде чем Хаджжадж успел хотя бы пальцем пошевелить, иранский министр добавил: “Вы можете быть уверены, я передам их осторожно”.

“Так было бы лучше”, - сказал Хаджадж. Янинцы были хороши в интригах, лучше, чем на войне. Но альгарвейцы должны были знать, что их союзники чувствуют себя враждебно.

Искакис поднялся на ноги, поклонился и ушел так величественно, как будто солдаты его королевства дюжинами одерживали победы, вместо того чтобы ставить себя в неловкое положение повсюду. Хаджжадж все еще обдумывал отчет, который он должен был предоставить королю Шазли, когда вошел Кутуз и сказал: “Ваше превосходительство, маркиз Баластро желает поговорить с вами через кристалл”.

“Это он?” Хаджаджу совсем не хотелось разговаривать с альгарвианским министром, но никто не поинтересовался его мнением. Не имея реального выбора, он сказал: “Я приближаюсь”.

Формальные манеры и вежливые задержки вышли за рамки разговоров Кристал. Без предисловий Баластро потребовал: “Ну, и чего этот маленький лысый засранец хотел от тебя?”

“Мой рецепт фондю из верблюжьего молока”, - вежливо ответил Хаджадж.

Баластро сказал что-то нелицеприятное о верблюдах - молодых самцах-верблюдах - и Искакисах. Затем он сказал: “Если Цавеллас нанесет нам удар в спину, Хаджадж, это не принесет тебе никакой пользы”.

“Я никогда не утверждал, что это так”, - ответил Хаджадж. “Но я также ни словом не обмолвился о том, что Искакис обсуждал со мной, и не собираюсь этого делать”.

“О чем еще может говорить янинец, особенно когда на юге дела пошли хуже некуда?” Баластро не потрудился скрыть свое презрение.

“Если у вас закончатся каунианцы, возможно, вы сможете восстановить фронт с помощью жизненной энергии, которую вы получаете, убивая жителей Патразаса или какого-нибудь другого янинского города”, - предположил Хаджадж, отнюдь не дипломатично.

Баластро сверкнул глазами. “Возможно, мы так и сделаем”. Его голос был холоден, как зима в Зулингене. “Возможно, ты вспомнишь, на чьей ты стороне, и чья дружба позволила тебе - помогла тебе - вернуть то, что принадлежит тебе по праву”.

К сожалению, это был прямой удар. “Король Цавеллас, в отличие от нашего государя, является вашим союзником только потому, что он боится Свеммеля больше, чем вас”, - сказал Хаджжаджас. “Мы, зувайз, любим альгарвейцев - или любили, пока вы не начали то, что начали”. Многие - может быть, даже большинство - из его народа все еще любили, но он воздержался упоминать об этом.

“Если Тсавеллас попытается надуть нас, мы дадим ему повод испугаться, клянусь высшими силами”, - прорычал Баластро. Его глаза впились в Хаджаджа. “И то же самое касается короля Шазли, ваше превосходительство. Вам не мешало бы это запомнить”.

“О, я понимаю”, - сказал Хаджжадж. “Вы можете быть уверены, я знаю”. Он не был уверен, что Баластро услышал это; изображение альгарвейского министра исчезло после того, как он произнес свою угрозу. Хаджжадж тихо выругался. Он бы с удовольствием покинул Гарве. Единственная проблема заключалась в том, что король Шазли также боялся Свеммеля Ункерлантского больше, чем Мезенцио - и у него тоже были на то веские причины.

Восемнадцать

На особняк Красты на окраине Приекуле обрушился мокрый снег и редкие капли града размером с горошину. Внутри здания было так же холодно и уныло, как и снаружи. Одной из вещей, которые делали альгарвианцев привлекательными для маркизы, было их щегольство, ощущение, что ничто не может заставить их пасть духом. Это чувство явно отсутствовало в эти дни.

То же самое было с несколькими рыжеволосыми военными бюрократами, которые помогали управлять Приекуле, под чьими косыми взглядами Краста смирилась. И когда они ушли, никто не занял их места. Их столы стояли запущенные день за днем.

“Куда они ушли? И когда вы получите им замену?” Краста спросила полковника Лурканио. “Эти столы плохо отражаются на тебе”. И, конечно, все, что плохо отражалось на Лурканио, также плохо отражалось на ней.

“Где? Они, конечно, в отпуске в Елгаве”, - подхватил Лурканьос. Затем, видя, что Краста поверила ему, он отбросил сарказм (не без контроля над глазами) и дал ей прямой ответ: “Они направляются в Юнкерлант, сражаться на западе. Что касается замены... ” Он горько рассмеялся.“Моя милая, я считаю, мне повезло, что меня не упаковали на борт лей-линейного каравана, чтобы я присоединился к ним. Поверь мне, я считаю, что мне действительно повезло ”.

“Ты?” Краста сделала жест, как бы говоря ему не быть глупым. “Как они могут отправить тебя в Ункерлант? В конце концов, ты полковник и граф”.

“Да, это так”, - согласился Лурканио. “И одна из обязанностей послушника и графа - командовать полком или бригадой на службе своего короля. Многие полки и бригады хотят, чтобы ими сегодня командовали полковники, потому что многие полковники, которые командовали ими в былые дни, мертвы ”.

Холод, пробежавший по телу Красты, не имел ничего общего с погодой. Война не пришла в Приекуле лично; король Гайнибу отступил до того, как альгарвейцы напали на столицу Валмиеру. Однако здесь и сейчас война добиралась до Приекуле через лопающиеся яйца и пылающие палки на другом конце света - именно так она смотрела на Юнкерланта.

Лурканио продолжал: “Очень многие люди тянут за собой все, что могут, чтобы остаться в Валмиере. Учитывая выбор, я должен сказать, что понимаю это. Вы не согласны?”

“Никто в здравом уме не поехал бы в Ункерлант, если бы мог остаться в Приекуле”. Краста говорила с большой убежденностью.

“Ты прав, даже если не до конца понимаешь причину”, - сказал Лурканио. С тем, что показалось Красте преднамеренным усилием воли, он стал более жизнерадостным. “Мне дали понять, что ваш виконт Вальну устраивает прием этим вечером. Может, пойдем и посмотрим, с каким новым скандалом он столкнется?”

“Он не мой виконт Вальну”, - сказала Краста, фыркнув и тряхнув головой, - “но я всегда настроена на скандал”.

“Это я видел”. Может быть, Лурканио был удивлен, может быть, нет. “Однако ты окажешь мне любезность и не заставишь меня ждать тебя сегодня вечером”.

Краста упорно думала о том, чтобы заставить его сделать именно это. В конце концов, она не осмелилась. С неуверенным характером Лурканио он мог стать ... неприятно раздраженным.

Когда она спустилась вовремя, он серьезно кивнул в знак одобрения. Он мог быть очаровательным, когда хотел, и он действительно выбрал очарование во время поездки в экипаже к особняку Вальну. Он рассмешил Красту. Он заставил смеяться и самого себя. Если его веселье и казалось немного натянутым, Краста этого не заметила.

“Привет, милая!” - крикнул Вальну, когда они прибыли. Он поцеловал Красту в щеку. Затем он повернулся к Лурканио и снова крикнул: “Привет, милая!”. Лурканио получил поцелуй, идентичный поцелую Красты.

“Ваша универсальность делает вам честь”, - сказал альгарвейский офицер.Вальну хихикнул и махнул ему рукой, чтобы он выходил из вестибюля в огромный парадный зал.

Альгарвейский музыкант заиграл на клавесине. От этого Красте захотелось зевнуть. Она взяла бокал игристого вина у служанки, которая ходила по кругу с подносом. Служанка была хорошенькой и носила самую короткую юбку, которую Краста когда-либо видела на ком-либо, будь то мужчина или женщина. Когда она наклонилась, чтобы подать Аналгарвиану, сидевшему в кресле, бокал вина, Краста заметила, что на ней ничего не было под туникой. Довольно много гостей мужского пола Вальну тоже заметили это. Краста что-то пробормотала себе под нос. Она была далека от шока, но ей были безразличны столь откровенные призывы к неверности. Как будто мужчины в них нуждались!

“Разве ты не можешь позволить себе трусики на те деньги, что он тебе платит, дорогая?” - спросила она, когда служанка снова прошла мимо. Вальну был в пределах слышимости. Она позаботилась об этом.

Но служанка только вздохнула и ответила: “Он платит мне больше, когда я их не ношу, миледи”. Краста нахмурилась и отвернулась. В подобном ответе не было ничего обидного.

И на развлечениях тоже не было спорта. Это было так же приятно, как бокал игристого вина, который слишком долго не пили. Время от времени это было близко к тому, чтобы оживить. Но потом кто-нибудь где-нибудь в большой комнате произносил название “Сулинген”, и тишина, которая воцарялась в альгарвейском крыле особняка Красты, падала и на развлечения. Это было так же неприятно, как неуклюжие ласки любовника.

К тому времени, как Краста заметила это, она выпила несколько бокалов вина и не постеснялась разыскать Вальну и пожаловаться. “Ты испортишь свою репутацию на приличных вечеринках так же основательно, как испортишь репутацию той служанки за ... ну, за что угодно”, - сказала она.

Вальну рассмеялся над ней. “Дорогая, я не думал, что ты считаешь, что у слуг вообще может быть репутация, которую можно разрушить”.

При обычном ходе вещей Краста этого не сделала. Но это было ненормально. Она сказала: “У нее на заднице будет больше отпечатков пальцев, чем на витрине магазина, когда они устраивают большую распродажу! Подпишите это”.

“Тебе лучше быть осторожной”, - предупредил ее Вальну, все еще смеясь. “Люди скажут, что у тебя растет совесть, и где бы ты была тогда?”

“Я знаю, что делаю”, - громко сказала Краста. Она помахала указательным пальцем перед длинным, тонким, как лезвие, носом Вальну. “И я тоже знаю, что ты делаешь, подземные силы съедят меня, если я этого не сделаю”.

Она имела в виду не больше, чем то, что он насмехался над ней. К ее изумлению, он протянул руку и закрыл ладонью ее рот, прошипев: “Тогда заткнись об этом, ладно, ты, глупая маленькая шлюха?”

Краста открыла рот, чтобы укусить его. Он отдернул руку.“О чем ты говоришь?” - требовательно спросила она.

“Я мог бы задать тебе тот же вопрос”, - ответил он. Внезапно на его льстивом лице появилась ухмылка, которая казалась слишком широкой для этого. “Вместо этого, я думаю, я сделаю это”. Он притянул ее к себе и поцеловал со страстью, которая поразила ее совершенно непритворной. Она начала кусать его исследующий язык, как будто чуть не укусила его за руку, но обнаружила, что получает удовольствие. С тихим, противным мурлыканьем она прижалась к нему всем телом.

Он максимально использовал объятия, сжимая ее ягодицы обеими руками и скользя пальцами к ее тайному месту. Она раскачивала бедрами вперед и назад и из стороны в сторону. Какими бы ни были другие вкусы виконта Вальну, она была абсолютно уверена, что в данный момент он хотел ее.

И она хотела, чтобы он тоже, не меньше, выиграл у полковника Лурканьоаса для себя. Иметь альгарвейского защитника было полезно, временами даже жизненно необходимо - тем больше причин для Красты раздражаться из-за короткого поводка, который ей установил Лурканио. Или, во всяком случае, так она говорила себе.

“Что ж, перед нами очаровательная картина, не так ли?”

Веселое презрение в этом голосе с трескучим акцентом заставило Краста отпрянуть от Вальну, как промокшую кошку. Она уставилась на Лурканио со страхом и вызовом в глазах. Страх победил, и быстро. Указав обвиняющим перстом на Валну, она воскликнула: “Он приставал ко мне!”

“О, я нисколько в этом не сомневаюсь”. Лурканио качнулся на каблуках, Эш издевательски рассмеялся. “Если бы к тебе еще больше приставали, ты бы надела джинджери вместо своей повседневной одежды”.

“Мой дорогой граф...” - начал Вальну.

Полковник Лурканио жестом велел ему замолчать. “Я не твой дорогой, независимо от того, могут ли некоторые из моих соотечественников сделать такое же заявление. Я не особенно виню тебя - мужчина попытается вставить это.Ты, как я понимаю, попытаешься вставить это почти везде. Он сделал паузу. “Да? Вы все еще хотите что-то сказать, виконт?”

“Только это разнообразие, как я привык замечать, является основой специй”.

“Точка зрения, с которой моя милая спутница, несомненно, согласилась бы”. Луркани повернулся к Красте и поклонился. Альгарвейцы могли быть самыми обидчивыми, когда были максимально вежливы. “А теперь, миледи, что имеете вы сказать в свое оправдание?”

Обычно Краста не соображала быстро, но инстинкт самосохранения давал ей сильный стимул. Надменно выпрямившись, она ответила: “Только то, что я хорошо провела время. Разве не за этим приходят на развлечение: чтобы хорошо провести время?”

Лурканио снова поклонился. “Я действительно восхищаюсь вашей выдержкой. Ваше здравомыслие оставляет желать лучшего. Я уверен, что я не первый, кто говорит вам об этом. Я так же уверен, что вряд ли буду последним. Но я также уверен, что если ты поставишь меня в неловкое положение на публике, я должен буду сделать то же самое с тобой.” Без предупреждения, без лишних движений, он ударил ее по лицу.

Головы повернулись при звуке пощечины. Затем, очень быстро, все притворились, что не заметили. Такие вещи случались время от времени. Краста видела их. Она смеялась над женщинами, достаточно глупыми, чтобы попасться. Теперь, без сомнения, другие женщины будут смеяться над ней.

Она ненавидела это. Но она не думала о том, чтобы дать Лурканио пощечину в ответ, даже на мгновение. Она дала ему пощечину однажды, когда все еще считала его социальным низшим, а не завоевателем. Тогда он дал ей пощечину, ошеломив ее и установив господство, которого придерживался с тех пор. Что бы он сделал, если бы она посмела взбунтоваться по-настоящему? У нее не хватило смелости узнать.

Обращаясь к Вальну, Лурканио сказал: “Что касается вас, сэр, попытайте счастья где-нибудь еще”.

Вальну низко поклонился. Сегодня вечером на нем был килт в альгарвейском стиле, как он часто делал, и он также копировал альгарвейские манеры. “Как вы скажете, милорд граф, так пусть и будет”.

“Конечно, так и будет”. Теперь в голосе Лурканио звучало такое самодовольство, как будто Альгарветрули была на вершине мира во всех отношениях, как будто ее армии не пали недалеко от Котбуса прошлой зимой, как будто люди короля Свеммеля не разгромили другую альгарвейскую армию в кольчужном кулаке сейчас, далеко на юго-западе.

Он верил в себя. Поскольку он верил, он заставил Красту тоже поверить в него. И он заставил ее забыть все о том, что она сказала, что так встревожило Вальну.

В ванной она плеснула холодной водой на красное пятно у себя на щеке. Затем ей пришлось потратить больше времени на восстановление пудры и краски. После этого она напилась, как часто делала на увеселительных мероприятиях, но оставалась более осмотрительной, чем могла бы сделать в противном случае.

После того, как водитель отвез ее и Лурканио обратно в особняк по холодным, скользким улицам Приекуле, альгарвейка поднялась с ней в свою спальню. Это застало ее врасплох; она думала, что он будет спать в своей постели в знак своего гнева. Вместо этого он использовал руки и рот, чтобы довести ее до быстрого, резкого пика удовольствия. Он всегда был щепетилен в таких вещах.

А затем он снова удивил ее, перевернув на живот.Когда он начал, она издала возмущенный вопль. “Замри”, - рявкнул он. “Давай назовем это... салют Вальну”.

Она должна была лежать там и терпеть это. Это было больно - не слишком сильно, но это было. И это унизило ее, как, несомненно, и намеревался Лурканио. Когда все закончилось, он похлопал ее по обнаженной щеке и немного посмеялся, затем оделся и вышел из спальни. Давай, смейся, подумала Краста. Ты не знаешь всего, что нужно знать, и я никогда, ни за что не скажу тебе.

Изгнание. По сути, Скарну был в изгнании от своего образа жизни с тех пор, как присоединился к армии короля Гайнибу, когда война против Альгарве была молодой и свежей и все еще таила в себе возможность прославиться. После того, как он узнал, чего стоила эта возможность, он создал для себя другую жизнь, во многих отношениях более удовлетворяющую, чем та, которую он оставил позади. И теперь у него из-под ног выдернули и это тоже.

Будь ты проклята, Краста, подумал он, глядя на плохо оштукатуренный потолок дешевой квартиры, которую нашли для него нерегулярные войска в Вентспилсе. Если бы не его сестра, откуда бы этот проклятый Лурканио узнал, что нужно охотиться за ним? Он надеялся, что с Меркелой все в порядке, с Меркелой и ребенком, которого она носит. Надежда была всем, что он мог сделать. Он не осмеливался отправить ей даже самое безобидное письмо, чтобы какой-нибудь гарвийский маг не воспользовался им, чтобы выследить его.

Здесь, в Вентспилсе, он чувствовал себя подвешенным между двух огней. В Приекуле он был столичным жителем, человеком большого города, который наслаждался всем, что он мог предложить. На ферме, даже в Павилосте, он научился находить более простые удовольствия: хороший урожай фасоли в саду, вызывающая зависть всех соседей курица, кружка эля после тяжелого рабочего дня.И он узнал разницу между удовольствием и любовью, различие, которое он никогда не удосуживался провести в Приекуле.

У него не было работы в Вентспилсе, пока нет. Здесь у него не было друзей, только горстка знакомых среди нерегулярных войск, которые устроили его на квартиру. А Вентспилс, к востоку от Приекуле, должен был быть самым скучным городом в Валмиере. Если бы это было не так, он пожалел бы то место, которое было.

Через некоторое время пяление в потолок грозило свести его с ума.Он встал и надел куртку, которую ему дали нерегулярные солдаты взамен овчинной куртки, которую он привез с фермы. Пальто с широкими лацканами давно вышло бы из моды в Приекуле, но он видел здесь множество людей, одетых в такую же не стильную одежду и даже демонстрирующих ее. Он также надел широкополую фетровую шляпу и пожелал иметь такую же с ушами, как у ункерлантцев.

На улицах было мало людей. Ледяной дождь прекратился пару часов назад, но повсюду был ослепительный лед, сверкающий и опасный. Городские рабочие должны были рассыпать соль, чтобы растопить ее и обеспечить лучшую опору, но где они были? Нигде, чего Скарну не мог видеть. Он поскользнулся, и ему пришлось ухватиться за фонарный столб, чтобы не упасть.

Пара альгарвейских солдат в подкованных сапогах смеялись над ним.Они без проблем держались на ногах. “Надеюсь, тебя отправят в Ункерлант”, - пробормотал он. “Я надеюсь, что твои пальцы замерзнут, почернеют и отвалятся”. Однако он позаботился о том, чтобы рыжеволосые его не услышали. Они могли бы говорить по-валмиерски. Он не рисковал понапрасну.

Продавец газетных листков выкрикивал свой товар, и, без сомнения, кричал еще громче, чтобы не стучали зубы. “Еще одна альгарвийская победа к северу от Зулингена!” - проревел он, его дыхание вырывалось паром при каждом слове. “Варварские орды Кингсвеммеля в смятении отступили!”

От смеха Скарну изо рта и носа у него тоже повалил дым. Люди Мезенцио были хорошими лжецами, но недостаточно хорошими. Они, предположительно, давным-давно выиграли все сражения к северу от Зулингена. Почему они сражались там снова, если у них не было неприятностей?

Но сколько людей заметили бы это? Скольких людей заботило бы, если бы они заметили? Альгарвейцы должны были выиграть войну, не так ли? Конечно, они заметили. Они победили Валмиеру. Это означало, что они должны были победить всех, кроме них. Если бы они не победили всех остальных, как мог бы валмирец спокойно спать после того, как лег на спину, чтобы подставить свое горло завоевателям ... или лег на спину, чтобы обнажить что-то еще?

Krasta. Иногда Карну хотелось убить свою сестру. Иногда ему хотелось вбить немного здравого смысла в ее глупую голову. Он вздохнул. Кто-то должен был попробовать это много лет назад. Скорее всего, сделать это сейчас, чем нет. Иногда ему просто хотелось сесть рядом с ней и спросить ее, почему.

Потому что мне так захотелось. Он мог слышать ее голос в своем сознании. Она не стала бы думать дальше этого.Он знал ее слишком хорошо. Она бы тоже не стала много думать о том, чтобы предать его гарвийскому полковнику, которому отдалась сама. Скарну догадался бы, что это ниже ее достоинства, но, очевидно, он ошибался.

Он прошел мимо продавца газетных листов, резко покачав головой, когда парень помахал перед ним листом, пытаясь соблазнить его купить. Мужчина даже не мог проклясть его, потому что в другой раз он мог выложить пару медяков. Продавец мог только покачать головой и продолжать выкрикивать новости в надежде, что кто-нибудь еще захочет их прочитать.

Через полквартала дальше перед ювелирной лавкой стоял нищий.Несмотря на то, что ему не могло быть больше двенадцати лет, место было настолько же его, насколько магазин, полный безделушек, принадлежал ювелиру. Он уже прогнал двух взрослых мужчин, одного за другим, чтобы сохранить это. Плакат возле его маленькой жестяной кружки гласил: "МОЙ ОТЕЦ ТАК И НЕ ВЕРНУЛСЯ ДОМОЙ С ВОЙНЫ". ПОЖАЛУЙСТА, ПОМОГИТЕ.

Скарну бросил ему монетку. “Силы свыше благословляют вас, сэр!” - воскликнул мальчик-бедняга, когда монетка с грохотом упала в чашку. Скарну продолжал идти. Он не знал, говорит ли мальчик правду или нет, но и не хотел рисковать тем, что он лжет.

Он повернулся и зашел в таверну, которая в наши дни называлась "Лев и мышь". Ее вывеска была новее, чем у большинства на улице фроузист. До войны, до краха Валмиеры, он был известен как Имперский лев. Валмиерцы с гордостью вспоминали дни Каунианской империи. Альгарвейские оккупанты, однако, хотели, чтобы они забыли.

Благодаря угольному камину в таверне было тепло. Скарну вздохнул от удовольствия и сбросил куртку с широкими лацканами. У стойки стояла пара мужчин. Один из них пытался завязать разговор с потрепанной женщиной. Ему не очень везло, не в последнюю очередь потому, что он выглядел бедняком. За столом сидели еще трое мужчин, двое из них пили эль, один держал в руке бокал крепкого алкоголя.

Парень с духами кивнул Скарну и махнул ему, чтобы он присоединился к ним. Он подчинился, опустившись задом на скрипнувший табурет. Женщина в седле оказалась барменшей. Двигаясь не быстрее, чем нужно, она неторопливо подошла и спросила его: “Что будем?” По тому, как она наклонилась к нему, и по количеству расстегнутых пуговиц на ее тунике, он мог бы заполучить ее, если бы у него тоже была цена.

“Эль”, - ответил он. “Просто эль”. Она бросила на него кислый взгляд, затем отошла, чтобы принести ему кружку.

“Привет, Павилоста”, - сказал человек со стаканом спиртного. Среди нерегулярных войск не хватало имен. Они назвали его именем деревни, из района которой ему пришлось бежать. Учитывая, насколько срочной была его служба, даже это было слишком близко к идентификации его личности, чтобы оставить его вполне довольным этим.

“И тебе привет, Пейнтер”, - сказал он. Никто ничего не мог разобрать в прозвище, взятом из-за работы парня. Он кивнул другим мужчинам. “Мясник.Кордевайнер”.

Они подняли свои кружки в знак приветствия. Вернулась барменша с элем для Скарну. Она демонстративно стояла у столика, пока он не расплатился с ней.Затем, ее лицо все еще выражало неодобрение, она пошла обратно к бару.

Тихим голосом парень, который шил ботинки, сказал: “Ты умный, что не хочешь ничего от нее. Она такая холодная, что ты отморозишь себе косяк, как только доберешься до нее”. Он отхлебнул из своей кружки, затем добавил: “Я должен знать”.

“Ты хвастаешься или жалуешься?” - спросил человек, который красил дома.Скарну попробовал свой эль. Он был неплох. Он сидел и ждал. Вентспилс не был его городом, даже по усыновлению. Он не мог строить здесь планов, как это было тогда, возле Павилосты.Он должен был быть частью планов других людей. Его это не волновало, но он также не знал, что с этим делать.

“Расскажи ему, что ты слышал”, - сказал сапожник, вместо того чтобы вернуться с собственной вылазкой.

“Я дойду до этого, не бойся”. Как Скарну был влиятельным человеком в Павилосте, так и художник был влиятельным человеком в Вентспилсе. Он все делал по-своему, а не так, как ему кто-то говорил. Словно говоря, что его не будут торопить, он допил свой напиток и махнул рукой, чтобы принесли еще. Только после того, как он получил это, он заметил: “Рыжеволосые проведут несколько захваченных лагоанских драконьих крыльев через город сегодня вечером, по пути в лагерь для пленных за пределами Приекуле”.

Лагоанцы тоже были рыжеволосыми, но никто не использовал это слово по отношению к ним. Скарну спросил: “Мы можем их украсть?”

“Мы собираемся попробовать”, - ответил художник. “Я знаю, что ты умеешь пользоваться стиком, поэтому я хочу, чтобы ты участвовал в этом”. Скарну кивнул. Подпольщики знали, что он убил графа Симану, еще более отвратительного сына графа Энкуру. К сожалению, это означало, что альгарвейцы тоже были в курсе событий. Предатели повсюду, подумал он. Но какой-то предатель альгарвейского дела дал им знать, что драконфлеры придут. Все выровнялось, хотя даже этого было недостаточно, чтобы удовлетворить Скарну. Мужчина из Вентспилса продолжил: “Мы встретимся за часовой башней незадолго до полуночи”.

Встреча до полуночи звучала романтично. На самом деле было чертовски холодно. Мужчины собирались по паре за раз. У них были палки, которые легко можно было спрятать в штанине брюк - не то оружие, которое Скарну хотел бы взять с собой на войну, но то, с которым он мог бы ходить по улицам города.

“Они не прибудут на лей-линейном караване?” он спросил художника.

“Судя по тому, что я слышал, нет”, - ответил местный житель. “Я не знаю, то ли они сгорели где-то там, где нет лей-линий, то ли людям Мезенцио не захотелось нападать на караван, но это не так. Просто экипаж. Если они едут через город, они доберутся по дороге герцогини Маза, с юго-востока.”

Войдя в Вентспилс с юго-запада, Скарну ничего не знал о дороге герцогини Мазы. Он последовал за другими валмиерцами, которые не отказались от своего королевства. Он задавался вопросом, что бы они сделали, если бы наткнулись на аналгарвейский патруль, но они этого не сделали. Поскольку война в Ункерланте засасывала людей на запад, все меньше альгарвейцев оставалось наблюдать за улицами.

“Следите также за валмиерскими констеблями”, - предупредил художник. “Слишком многие из них в постели с рыжеволосыми”. Это заставило Скарну снова подумать о Красте, но он покачал головой. Слишком много валмиерцев всех мастей были в постели с рыжеволосыми.

Они заметили только одну пару констеблей на пути к дороге, ведущей в город с юго-востока, и скрылись из виду, прежде чем констебли увидели их. Затем нужно было выехать на дорогу герцогини Маза, занять позиции в засаде за стволами деревьев и заборами и ждать.

Скарну гадал, как они узнают нужную карету, но у них не было никаких проблем. Ее охраняли четверо альгарвейских всадников, двое спереди, двое сзади.Но, судя по тому, как они ехали, они думали, что были там, чтобы совершить прекрасный процесс, не более того. Поскольку они не искали опасности, она нашла их.

“Сейчас!” - сказал художник низким, диким голосом. Его двойная горсть последователей сбросила рыжих с лошадей, а кучера - с повозки. Альгарвейцы успели лишь испуганно вскрикнуть, прежде чем упали.Следующая группа рыжеволосых, которая прошла через Вентспилс с пленными, несомненно, была бы более бдительной, но этим людям это совсем не помогло.

Скарну побежал к экипажу. Он остановился на мгновение, чтобы прикончить Аналгарвиана, который все еще корчился на булыжниках, затем схватил лошадь за голову, чтобы не дать животному убежать. Другой человек выстрелом сорвал прочный висячий замок, закрывавший дверь вагона. Когда она с лязгом упала, он заговорил по-лагоански.

Дверь открылась. Двое мужчин выпрыгнули из вагона.“Прочь!” - настойчиво сказал художник. Люди из подполья бросились врассыпную. Один из них увел спасенных драконьих летунов. Остальные направились обратно к своим домам.Скарну медленно двигался по темным улицам Вентспилса, не желая заблудиться. Еще один удар по Алгарве, подумал он и задался вопросом, каким будет следующий.

То, что осталось от потрепанной бригады Плегмунда, приветствовало два новых подразделения, спешно прибывших с Фортвега, со всем обаянием, которое ветераны обычно проявляли к новой рыбе. Теперь сам ветеран, Сидрок глумился вместе со своими товарищами: “Твоя мать знает, что ты здесь?” он спросил новобранца, который был явно на несколько лет старше его. “Твоя мать знает, что они собираются похоронить тебя здесь?”

Он громко расхохотался. То же самое сделали и его товарищи. Все они были немного, или даже больше, чем немного, пьяны, поскольку захватили несколько банок спиртного из деревни, которую ункерлантцы покинули в спешке. Если бы ункерлантцы покинули это место не в такой спешке, они бы забрали с собой свой череп.

Сержант Верферт сказал: “Никто не сказал ему, что, когда он спускается сюда, жукеры с другой стороны стреляют в ответ”.

Это подтолкнуло выживших в захваченном Прессеке к новым вспышкам убийства. Новобранцы уставились на них так, как будто они сошли с ума. Может быть, так и есть, подумал Сидрок. Ему было все равно, так или иначе. Он отхлебнул из своего бокала. Еще немного крепкого алкоголя горячим потоком потекло по его горлу.

Эти духи дали ему большую часть тепла, которое он чувствовал. Палатки бригады Плегмунда стояли на обширных равнинах южного Ункерланта, в глуши, так что холодный ветер мог разбежаться, прежде чем пронзить их насквозь. Он сказал: “Одно но - альгарвейцы с нами такие же холодные, как и мы”.

“Так им и надо”, - сказал Сеорл.

“Вместе мы и альгарвейцы отбросим варваров Свеммеля обратно на непроходимый запад”, - натянуто сказал новобранец.

Сидрок, Верферт и Сеорл дружно расхохотались. “Мы попытаемся остаться в живых”, - сказал Сидрок. “И мы попытаемся убить нескольких ункерлантцев, потому что это поможет нам остаться в живых”.

“Не трать на него свое время”, - сказал Верферт. “Он девственник. Он узнает. И если он переживет это, он будет рассказывать новобранцам то, что им нужно знать следующим летом. Если он этого не сделает... ” Он пожал плечами.

На следующее утро у Сидрока разболелась голова. Болела она или нет, но он привлек к себе внимание, слушая, как альгарвейский офицер обращается с речью к бойцам бригады.“Мы являемся частью чего-то большего, чем мы сами”, - заявил офицер. “Мы должны спасти наших храбрых альгарвейских товарищей внизу, в Сулингене, мы и вся мощь этого могущественного Мезенцио, которую он собрал”.

Он позволил себе типично экстравагантный, типично экспансивный олгарвейский жест. Конечно же, палатки бригады Плегмунда были не единственными на равнине. Вместе с ними было собрано несколько бригад альгарвейцев и отряд за отрядом бегемотов. Это было устрашающее сборище.Было ли это достаточно грозно, чтобы прорваться через кордон, который ункерлантеры выставили вокруг Зулингена, Сидрок не знал. Он знал, что оно сделает все, что в его силах.

“Мы должны это сделать”, - сказал альгарвейский офицер. “Мы должны, и так мы можем, и так мы сделаем. Там, где воля сильна, следует победа”.

Рыжеволосые тоже выстроились, получая приказы к маршированию.“Мезенцио!” - кричали они с таким воодушевлением, как будто собирались проехать парадом через Трапани, чтобы покрасоваться перед хорошенькими девушками.

Чтобы не отстать, фортвежцы, поступившие на службу к Олгарви, закричали: “Плегмунд!” так громко, как только могли, делая все возможное, чтобы перекричать людей, которые научили их всему, что они знали о войне. Альгарвейцы закричали в ответ, громче, чем когда-либо. Это было добродушное состязание, совсем не похожее на то, что затеяли бездельники.

Снег кружился в воздухе, когда Сидрок шагал на юг. “Нарушить порядок!” - кричали офицеры и младшие офицеры. Он знал почему: чтобы не дать слишком многим из них погибнуть сразу, если что-то пойдет не так. На нем был тяжелый плащ, а поверх него белая снежная рубашка. На нем была меховая шапка, в которой какой-то ункерлантский солдат больше не нуждался. Погода была холоднее, чем когда-либо, но он не замерзнет. Он надеялся, что не замерзнет.

Вскоре оказалось, что замерзание - это наименьшая из его забот. Солдаты, стоявшие над ним, знали, о чем говорили, когда предупреждали своих подопечных рассредоточиться. Силы поддержки двигались всего пару часов, когда над головой появились драконы-ункерлантцы. Они сбросили несколько яиц, подожгли нескольких солдат и улетели. Булавочный укол - но сила не была чрезмерной с самого начала. Теперь она была немного слабее.

Около полудня они приблизились к другой из тех крестьянских деревень ункерлантеров, разбросанных по равнине. Люди Свеммеля удержали ее. Предупреждающие крики “Бегемоты!” эхом прокатились по армии. Конечно же, Сидрок увидел, как они движутся вглубь деревни, возможно, толпятся на площади. Некоторые из них начали швырять яйцами в наступающих альгарвейцев - и в бригаду Плегмунда тоже.

Оттуда выбежал отряд альгарвейских бегемотов, чьи экипажи вели перестрелку с ункерлантцами на дальней дистанции. Даже с первого взгляда Сидрок мог видеть, что ункерлантцы превосходили их числом. Люди короля Свеммеля видели то же самое. Они не бросились в погоню за альгарвейцами, как могли бы сделать, когда война была новой - судя по некоторым историям, рассказанным рыжеволосыми, они были очень глупы в первые дни. Но они забыли о пехотинцах. На самом деле они забыли обо всем, кроме того, что показал им альгарвейский командир.

И они заплатили за это. У офицера, командовавшего альгарвейцами, было больше одной тетивы для лука. “Пока ункерлантцы были заняты сражением и, казалось, отбивались от бегемотов перед ними, другая сила вошла в деревню сзади. Последовавший бой был острым, но очень коротким. Отряд Веры продолжал двигаться на юг, в сторону Зулингена.

“У нас умный генерал”, - сказал сержант Верферт. “Это хорошо.Это очень хорошо. Он трахал парней Свеммеля так красиво, как тебе заблагорассудится”.

Сидрок фыркнул, затем расхохотался, когда понял, насколько подходящей была эта фигура. “Да, черт бы их побрал, он сделал это - вошел прямо им в зад”.

Но после этого это перестало быть легко. Сидрок обнаружил в Прессеке, насколько опасными могут быть ункерлантцы, когда на их стороне численность и сила. Теперь он обнаружил, что им не нужна численность, чтобы быть опасными. Они знали, что пытаются сделать альгарвейцы, и бросили все, что у них было, на то, чтобы остановить их.

Как и многие до него, Сидрок начал ненавидеть и бояться кричащего: “Урра!” Одиночные ункерлантцы выскакивали из снега, выкрикивая это, и убивали человека - или двух, или трех, или четырех, - прежде чем погибали сами.Отряды сражались бы в деревнях, как суровая смерть, выкрикивая неповиновение, пока последний человек не был бы убит. И полк за полком бросались через равнину в сопровождении сил поддержки, иногда со взявшимся за руки оружием, все солдаты ревели: “Урра!”

И эти полки не стали бы атаковать в одиночку, без поддержки. Юнкерланцы бросали в бой бегемотов, драконов и яйцекладущих с тем же видом, с каким бросали в бой людей. Да, они, казалось, говорили: я все это перепутал, но у нас есть еще много чего.

И у альгарвейцев было не так уж много сил. Сидроку понадобилось всего день или два, чтобы увидеть это. Силы поддержки прибывали понемногу, если они вообще прибывали. Если армия не могла помочь людям в Зулингене тем, что у нее было сейчас, она не могла помочь им.

“Когда они собираются прорваться к нам?” Спросил Сидрок через шесть дней продвижения на юг. К тому времени он стал заворачивать нижнюю часть лица в шерстяные тряпки, так что были видны только глаза. Он думал, что знает, каким холодным может быть Юнкерлант. Каждый новый день доказывал, что он ошибался.

“Я не знаю, что они там делают внизу”, - сказал ему сержант Верферт. “Мне тоже наплевать на драконье дерьмо, что они делают. Слишком рано беспокоиться. Что бы у них ни было на уме, прямо сейчас это ни на йоту не меняет мою работу ”.

Сидрок начал ощетиниваться. Сеорл бы ощетинился, потому что Сеорл был из тех, кто ощетинивается по любому поводу. Но Сидрок понял, что Верферт просто дает хороший совет. Беспокойство о том, чему он не мог помочь, ничего бы не изменило, не смогло изменить.

На рассвете следующего утра ункерлантцы атаковали подкрепление до того, как оно смогло тронуться в путь. К тому времени, как люди Свеммеля угрюмо отступили, солнце уже наполовину скрылось за горизонтом. Ункерлантцы оставили сотни тел лежать в снегу, но они отняли у сил спасения людей и время, и они не могли вернуть ни то, ни другое.

Несмотря на войска, которые Свеммель и его генералы продолжали бросать на них, солдатам и чудовищам из сил поддержки удавалось продолжать продвигаться на юг.Они пересекли Прессек, с берегов которого люди из бригады Плегмунда были так грубо изгнаны незадолго до этого. И они также форсировали Неддемин, следующую реку на юге, в жестокой битве с юнкерлант, пытавшимися помешать им преодолеть броды.

“Что за река после этой?” Спросил Сидрок той ночью, поджаривая конину на палочке. Он никогда не представлял, что будет есть конину на Фортвеге. По сравнению с тем, чтобы остаться голодным, это было так вкусно, как только может быть.

“Это Бритц”, - ответил Верферт. “Если мы переправимся через Бритц, ребята в Зулингене смогут пробиться к митусу”. Он зашел достаточно далеко, он был готов немного заглянуть вперед.

“Лучше бы они смогли пробиться к нам навстречу с боем”, - сказал Сидрок. “Будь я проклят, если знаю, как мы зашли так далеко. Я не знаю, сколько еще мы сможем пройти”.

“Другой вопрос в том, как далеко они могут зайти?” Спросил Верферт. “Чем там питались их бегемоты, лошади и единороги?" В основном ничего, или я ошибаюсь в своих предположениях. Скорее всего, мужчины тоже выпили не намного больше.”

Сидрок откусил кусок конины. Сок потек по его подбородку, он сказал: “Не то чтобы у нас было много”. Сержант кивнул, но они оба знали, что у людей в Зулингене было меньше.

Они двинулись к Бритцу. Ункерлантцы атаковали снова и снова, с юга, востока и запада. Кавалерийские силы Свеммеля ворвались внутрь, чтобы совершить налет на фургоны с припасами, в которых подкреплялись силы, идущие на смену, и снабжались яйцами и колдовскими зарядами для их палок. Несмотря ни на что, альгарвейцы и люди из бригады Плегмунда продолжали продвигаться на юг.

А затем, примерно за полтора дня до того, как они должны были достичь Бритца, большинство их бегемотов покинули армию и направились на север. “Неужели они выжили из ума от блуда?” Крикнул Сидрок. “У ункерлантцев все еще есть свои бегемоты, будь они прокляты. Как мы должны победить их без тебя?”

Ни у кого не было ответа для него до позднего вечера в тот же день. Затем Верферт, который, будучи сержантом, слышал кое-что, сказал: “Сукины дети Свеммеля устраивают грандиозный заговор в Дуррвангене, к северу отсюда. Если они захватят это место, значит, у них все в порядке с парнями в Зулингене. Этого допустить нельзя. Это не сработает ”.

“Преодолеть Бритца тоже не получится, по крайней мере, без этих бегемотов”, - сказал Сидрок.

“Мы должны попытаться”, - ответил Верферт. Сидрок поморщился и кивнул.Дезертировать и отправиться на север в одиночку означало верную смерть. Наступать со своими товарищами было только смертельно опасно. Зная шансы, люди из группы поддержки пошли дальше.

Они добрались до реки. Они не смогли переправиться. У ункерлантцев было слишком много людей перед ней, слишком много яйцеголовых на южном берегу. И у них остались бегемоты, которых можно было бросить в бой, бегемоты, которым освободительная сила больше не могла противостоять. Альгарвейцы и люди из бригады Плегмунда отступили от Бритца, отступая по замерзшим равнинам Ункерланта.

Снежная буря завывала в лесу, где банда регулярных войск Мундерика укрылась от своих врагов. Что касается Гаривальда, то палатка, разбитая над ямой в земле, не могла заменить теплую хижину, в которой он провел предыдущие зимы со своей женой, детьми и домашним скотом. У него тоже не хватило спиртного, чтобы оставаться пьяным всю зиму, как он обычно делал бы.

И он даже не мог оставаться в своем ненадежном укрытии и подкармливать костер несколькими веточками за раз. Что касается Мундерика, метели были идеальным временем для того, чтобы иррегулярные войска могли выходить на улицу и заниматься своими делами. “Большую часть времени мы оставляем следы на снегу”, - заявил командир. “Не сейчас, клянусь вышеприведенной силой - ветер унесет их так же быстро, как мы их создадим”.

“Конечно, так и будет”, - сказал Гаривальд. “И это унесет нас так же быстро”. Возможно, к счастью для него, ветер также унес его слова, так что никто, кроме него, их не услышал.

Когда Мундерик отдавал приказы, это было либо подчинение, либо поднятие мятежа против него. Гаривальд не хотел этого делать. Ему тоже не очень хотелось тащиться по снегу, но никто не спросил, что он думает по этому поводу.Единственными людьми, которые когда-либо спрашивали, что он о чем-либо думает, были его жена и несколько близких друзей, и все они были далеко, в Цоссене.

Мундерик повел почти весь отряд против деревни Клафтерн, в которой был небольшой альгарвейский гарнизон и которая также находилась недалеко от линии фронта. “Если мы сможем уничтожить рыжих там, мы сможем саботировать эту линию в дюжине разных мест - не торопитесь и сделайте это должным образом”, - сказал Мундерик.“Это заставит магов Мезенцио чесаться, как будто они покрыты вшами”.

Он был прав; если бы они могли осуществить это, это бы произошло. Но Гаривальд повернулся к ближайшему к нему человеку и спросил: “Как часто эти вещи заканчиваются именно так, как они запланированы? Следующий раз будет первым, насколько я могу судить ”.

Мужчина рядом с ним оказался женщиной; Обилот ответил: “По крайней мере, на этот раз он не рассчитывает на магию”.

“Это уже что-то”, - согласился Гаривальд. Они двое снова были в воинственных отношениях. Обилот слишком сильно ненавидел альгарвейцев, чтобы злиться на кого-то еще, кто также ненавидел их. Что касается Гаривальда, то он по натуре не был особенно склочным человеком. Он продолжал говорить мягко, не делая ситуацию хуже, чем она уже была, пока характер Обилота не смягчился.

Как только иррегулярные войска покинули укрытие леса, ветер стал терзать их сильнее, чем когда-либо. Альгарвейцы, вышедшие в такую погоду, вполне могли замерзнуть. Однако каждый из ункерлантцев проходил через худшее. Они тащились вперед, ворча, но не особенно расстраиваясь.

“Мы застанем рыжих, уютно устроившихся у костра”, - сказал кто-то. “Тогда мы заставим их заплатить за мягкость”.

Это вызвало одобрительный гул у всех, кто это слышал.Гаривальд тоже выразил согласие, но на самом деле он этого не почувствовал. Если бы альгарвейцы действительно были мягкотелыми, они никогда бы не захватили герцогство Грельц и не проникли из Ункерланта в Сулинген и на окраины Котбуса.

Снег кружился вокруг Гаривальда и дул ему в лицо. Он устало выругался и продолжил идти. Он надеялся, что Мундерик следит за направлением, в котором находился Клафтерн. Он не смог бы найти это сам, даже держа пари.

“Снег делает рыжеволосых добела”, - пробормотал он себе под нос, нащупывая строчки песни. “Храбрый человек, обращающий воров в бегство”. Он играл метрическими ногами, в то время как его собственные ноги, даже в войлочных ботинках, становились все холоднее.

Смущенные крики впереди ворвались в его мысли. Он снова выругался, на этот раз в настоящем гневе. Песня продолжалась, и большая ее часть исчезла навсегда. Затем он перестал беспокоиться о песне, потому что один из этих криков был криком агонии. Если бы это не был человек, которого только что сожгли, он бы никогда его не слышал.

Затем он услышал другие крики. Это были боевые кличи: “Раниеро!” “Королевство Грелз!”

Он вглядывался вперед сквозь снег. Последняя группа солдат Грелцера, с которыми столкнулись иррегулярные части, оказалась не слишком ценной. Какие-то солдаты Грелзера передали информацию банде Мундерика. Исходя из всего этого, он предположил, что никто из людей, сражавшихся за кузена короля Мезенцио, ничего не стоит.

Это оказалось ошибкой. Эти парни набросились на людей Мундерика с такой яростью, как будто у них были рыжие, а не темные волосы. Они также продолжали выкрикивать имя Раниеро. И они прокляли короля Свеммеля так же мерзко, как Гаривальд когда-либо проклинал альгарвейцев.

Гаривальд ожидал, что Мундерик попытается вырваться. Его целью был Клафтерн, а не взвод грелзеров. Но предводитель иррегулярных войск крикнул: “Убейте предателей!” - и приказал своим людям идти вперед так без колебаний, как мог бы проявить маршал Ратхар.

Гаривальд двинулся вперед, жалея, что Мундерик не проявил больше здравого смысла.Сражаться с этими парнями было совсем не так, как с альгарвейцами. Солдаты, которые следовали за Раниеро, выглядели как нерегулярные войска, говорили как они и были одеты во многом так же, как у них, - один снежный халат не мог сильно отличаться от другого. И из-за того, что снежинки летели во все стороны, никто не мог разглядеть никого на расстоянии более чем пары шагов, в любом случае.

Мундерик быстро доказал, что маршалу Ратхару не о чем беспокоиться из-за его командования. Единственное, что у него было хорошего - то, что сплачивало его отряд иррегулярных войск, - это его энтузиазм. В этой битве это встало на пути. Он посылал людей бегать то сюда, то туда, пока Гаривальд не стал уверен, где он должен быть и кто, если вообще кто-нибудь, должен быть там с ним.

Если бы опытный солдат - скажем, опытный альгарвейский капитан - возглавлял отряд короля Раниеро, они бы быстро справились со своими обычаями. Но большая битва, битва с настоящей армией ункерлантеров, увлекла компетентных солдат на фронт. Кто бы ни был ответственным за грелзеров, он имел не больше представления о том, как обращаться со своими людьми, чем Мундерик.

Результатом было не столько сражение, даже небольшое, сколько серия стычек, люди сражались сначала в этом месте, затем в том, поскольку они случайно столкнулись. Гаривальд плюхнулся в снег за какими-то кустами.Он выстрелил в пару человек, в которых, он был почти уверен, были солдаты Грелзера. Ни один из них не упал; либо снег, который с каждой минутой становился все гуще, ослаблял его луч, либо он не был так ловок с палкой, как мог бы быть.

Пару минут спустя кто-то еще скользнул вниз за те же кусты. “Вонючие сукины дети!” - прорычал он и выстрелил в того же самого Менгаривальда, которого пытался сбить с ног. “Ненавижу этих вонючих предателей, служащих ложному королю”.

“Да”. Гаривальд снова сверкнул, хотя к тому времени он едва мог видеть свои цели. Он выругался. “С таким же успехом можно кидать в них камни, потому что наши палочки приносят нам столько пользы”.

“Это вонючая война, это правда”, - сказал другой парень.Как и у многих иррегулярных солдат, у него была шерстяная повязка, обернутая вокруг нижней части лица, чтобы нос и рот не замерзли. Сквозь нее выходили струйки пара; еще больше образовало сосулек перед тем местом, где должны были находиться его губы.

“Хотел бы я вернуться в свою родную деревню и напиться”, - сказал Гаривальд. “Я скучаю по своей жене, я скучаю по своим соплякам, я скучаю по своему первому мужчине ... ну, может быть, и нет”.

Другой боец рассмеялся. “Я точно знаю, что ты имеешь в виду. Первый человек в том месте, где я вырос, грыз ногти ради забавы - во всяком случае, так все говорили”.

“Мой просто подлец и шпион. Он подлизывался к инспекторам, а затем вымещал это на всех остальных”. Нет, Гаривальд ничуть не скучал по Ваддо, ни капельки.

“Они такие, все в порядке”, - сказал другой парень. “Следовало бы повесить каждого из них, проклятого, дать человеку немного места для жизни”. Следующие несколько минут они потратили на то, чтобы оклеветать первенцев. Ни один из них больше не стрелял.У них не было целей, по которым стоило стрелять, особенно сейчас, когда снежная буря сомкнула стены мира вокруг них.

Затем пара фигур действительно появилась из-за снега. Оба мужчины из-за куста подняли свои палки. Но один из вновь прибывших мог быть только большим, неуклюжим Садоком. “Успокойся”, - сказал Гаривальд. “Они наши”.

“Меня устраивает”, - ответил его спутник и снова опустил трость.

Может быть, Садок услышал их. Может быть, у неуклюжего мага действительно было достаточно умения, чтобы почувствовать их присутствие. Он начал поднимать свою собственную палку. “Свеммель!” Позвал Гариваль, не желая, чтобы какой-нибудь нерегулярный товарищ выстрелил в него. “Свеммель и Ункерлант!”

Эти слова были почти последними, которые когда-либо слетали с его губ. Краем глаза он увидел, как боец, с которым он болтал и проклинал, откатился в сторону, чтобы направить на него свою палку. Неосознанно Гаривальд прыгнул за ним и выбил палку у него из рук. Она отлетела в снег.

“Грелз!” - завопил его бывший компаньон, пиная Гаривальда и ловя его палку каблуком ботинка. Она тоже улетела. Гаривальд не осмелился бороться за это - человек, который выбрал альгарвейскую марионетку, мог сначала заполучить другую. Вместо этого Гаривальд сцепился с парнем, который до начала войны был таким же крестьянином, как и он сам.

“Сукин сын!” Слово слетело с их губ одновременно.Они били кулаками, коленями, колотили и пинали друг друга. Солдат Грелзер был меньше Гаривальда, но гибок и быстр. Он наносил удары, по крайней мере, не хуже хегота; если бы Гаривальд в последний момент не увернулся, парень выбил бы ему глаз так же аккуратно, как если бы он соскребал мясо с миски со свежей водой.

“Стойте на месте, вы оба, или мы вышибем ваши шары!” Этот крик заставил Гаривальда и его врага замереть. Очень осторожно Гаривальд повернул голову. Над ними стояли Садок и еще один нерегулярный.

Гаривальд оттолкнулся от бойца, который выбрал путь напротив его. “Он один из Ран...” - начал он, но парень не стал терять времени, показывая, кем он был. Быстро, как нападающая змея, он схватился за одну из палочек в снегу.

Он мог быть быстрым, как змея, но он не был, он не мог быть быстрее двух лучей. На таком расстоянии дующий снег не ослаблял их настолько, чтобы это имело значение. Одна попала ему в грудь, другая в голову. Он дернулся и умер, все еще тянувшись за палкой в паре футов от него. Его кровь окрасила белое красным.

Он все еще бился, когда Садок пнул его. “Грязный ублюдок!” - сказал маг-перевертыш. “Если бы мы взяли его в плен, мы бы заставили его заплатить по заслугам.Мы могли бы легко продержать его день или два ”.

“Я просто рад, что он мертв”, - сказал Гаривальд. “Меня не волнует, как это произошло”. Мало-помалу его глухо бьющееся сердце замедлилось до нормального. “Я думал, что он один из нас - а он думал, что я один из них”. Он коснулся своего лица рукой в рукавице. Рукавица стала мокрой от крови. “Он мог драться. Все эти парни умели сражаться - умеют сражаться. Они ненавидят Свеммеля так же сильно, как мы ненавидим рыжих ”. Он пнул снег. На самом деле он не верил, что это правда. Теперь он увидел, что был неправ.

Садок указал в направлении главного сражения. “В любом случае, мы дали этой своре ублюдков все, что они хотели”.

Конечно же, люди, верные Раниеро, угрюмо отступили с поля боя. Но после того, как Мундерик выяснил, какие потери понесли нерегулярные войска, он приказал им тоже отступить к лесу. “Мы не собираемся ничего делать в клубе, не будем избиты, как сейчас”, - сказал он. “Нам придется подождать, пока грелзеры и альгарвейцы не загонят еще несколько человек в наш лагерь. И они это сделают.Высшие силы знают, что они это сделают”.

Гаривальд думал, что он наверняка прав. Но река текла в обе стороны, если Свеммель и мысль о том, чтобы остаться под властью Ункерланта, пробуждали такую страсть в груди по крайней мере у тех, кто сражался за Раниеро. Река текла в обе стороны. . . . Он увидел там начало песни, но намеренно решил не придавать ей форму. Он уже решил, в какую сторону пойдет.

В руинах Зулингена Тразоне и сержант Панфило выстроились в очередь перед дымящимся чайником. “Знаешь что?” - Спросил Тразоне, когда очередь змеей двинулась вперед.

“Скажи мне”, - настаивал Панфило. К настоящему времени оба альгарвейца щеголяли окладистыми бородами, их усы, бакенбарды и полоски на подбородке почти терялись в остальной медной поросли. У них почти не было горячей воды, с помощью которой можно было бы продолжать стрижку. Более того, бороды в какой-то мере сохраняли тепло их щек и подбородков.

“Я чертовски завидую майору Спинелло, вот что”, - сказал Трасоне.

“Насколько ты знаешь, он мертв”, - сказал Панфило.

“Ну и что?” Сказал Трасоне. “Я бы все равно ревновал к нему”.

Панфило обдумал это, затем медленно кивнул. “Что-то в этом есть”, - признал хед. “Это не то место, куда я бы приехал в отпуск, скажу я вам”. Даже снег не мог заставить обломки Зулингена выглядеть иначе, чем отвратительно. И альгарвейские солдаты, которые проделали весь путь до берегов Вольтера, были намного прекраснее, чем руины, которые они помогли создать. Грязные, небритые, тощие, становящиеся голоднее с каждым днем, одетые в одежду, наполовину их собственную, наполовину снятую с трупов ункерлантцев, их хватил бы апоплексический удар, если бы они прошли парадом по улицам Трапани.

Все, что у них осталось, все, что не изменилось, - это их дух. Когда кто-то добрался до котла, повар бросил кусок - не очень большой кусок - вареного мяса в свою форму для каши. “Что это?” - спросил я. подозрительно спросил он и ткнул в нее ножом. Он посмотрел на повара. “Она слишком нежная для твоей сестры”.

“Я бы сказал, что это был придурок, но вот ты передо мной”, - парировал повар.

Трасоне взял кусок хлеба - очень маленький кусочек - с другой плиты и сел на каменные ступени дома, которого больше не было. Аспанфило подошел и сел рядом с ним, он откусил кусочек мяса. Когда он это сделал, у него было ужасное лицо. “Может быть, это осел”, - сказал он Панфило. “Орельская лошадь или бегемот. Что ты думаешь?”

Панфило сам немного поел. Немного подумав, он сказал: “Что бы это ни было, оно уже давно мертво”.

“Как будто это сюрприз”, - сказал Тразоне, фыркнув. “Единственное мясо, которое мы получаем в эти дни, достаточно близко, от наших собственных животных, которых убивают ункерлантцы, или от тех, которые просто падают замертво, потому что им тоже нечего есть. Все было бы намного веселее, чем есть, если бы в этом паршивом месте не было достаточно холодно, чтобы выполнять обязанности ящика для отдыха ”.

Откусив еще кусочек, Панфило сказал: “В любом случае, я почти уверен, что это не дракон. Если бы у меня был выбор между голодной смертью и поеданием дракона, я был бы удивлен, если бы знал, что выбрать ”.

Тразоне, позапрошлой зимой съевший "мертвого дракона", кивнул.“Съешь слишком много этой дряни, ртуть отравит тебя, по крайней мере, так они говорят. Хотя я не знаю, как ты мог съесть столько. Он сделал паузу. Его миска была пуста. С хлебом он тоже расправился в два укуса. Со вздохом он сказал: “Однако, когда мы были достаточно голодны, все казалось не таким уж плохим, понимаешь?”

“О, это показалось скверным”. Панфило тоже покончил со своей скудной трапезой.“Но, я думаю, ты прав: голодный был хуже”. Он набрал пригоршню снега и почистил жестянку из-под каши. “Мы, вероятно, довольно скоро снова будем такими голодными. Если мы не вырвемся отсюда, мы снова будем такими голодными”.

“Боюсь, ты прав”. Тразоне поднял бровь, глядя на сержанта.“Если мы еще раз так проголодаемся, я буду завидовать Спинелло, даже если он умрет”.

Прежде чем Панфило смог ответить, с севера донеслись крики: “Драконы!Наши драконы!”

Тразоне и Панфило оба вскочили на ноги и потрусили к драконьей ферме на том, что раньше было городской площадью. В те дни это была единственная часть Зулингена, куда не могли добраться ункерлантские яйцекладущие. Когда город впервые был отрезан, драконы были довольно близки к тому, чтобы доставить туда достаточное количество продовольствия, чтобы альгарвейская армия сражалась там так же хорошо, как и прежде.Однако в эти дни драконам приходилось летать намного дальше, чем тогда.Хуже того, ункерлантцы знали маршруты, которыми им приходилось пользоваться, и часто подстерегали их. Казалось, с каждым днем все меньше людей бросало вызов.

“Жизнь чертовски прекрасна, ты знаешь?” Заметил Тразоне, когда "драконы" начали снижаться по спирали к разрушенной площади.

“Как это?” Спросил Панфило.

“Если они прилетят за нашими палками и яйцами для придурков, мы умрем с голоду, но сможем продолжать сражаться, пока будем это делать”, - ответил Трасоне. “Если они прилетят за едой, у нас будет достаточно еды - ну, почти, - но сукины дети Веммеля будут жестоко обращаться с нами. И если они принесут что-то из каждого, мы будем погружаться на пару дюймов за раз, как мы и делали ”.

“Чего бы я хотел, чтобы они прилетели, так это чтобы каунианцев было достаточно, чтобы сотворить магию, которая оторвала бы ункерлантцам пальцы на ногах”, - сказал Панфило. “Но не похоже, что они могут сделать и это”.

Не было похоже, что альгарвейцы за пределами Зулингена могли сделать что-либо, чтобы предотвратить поражение здесь. Трасоне решительно не думал об этом. Вместе с остальными альгарвейскими солдатами на площади он выгрузил ящики с едой и другие ящики, полные яиц и зарядов, погрузил их на сани и увез. В те дни солдаты были тягловым скотом в Сулингенте, потому что большинство настоящих тягловых животных были мертвы.

Большинство драконов, которые улетели на север от площади, несли только свои флайеры. Некоторые несли раненых, подвешенных под ними, как раньше были ящики с припасами. Тразоне вздохнул, наблюдая, как один из них оторвался от земли.“Едва ли стоит попробовать бревнышко в грудинке”, - заметил он.

Задумчивым тоном Панфило ответил: “В наши дни у них есть маги, которые проверяют раненых. Если ты подожжешь себя, ты не уйдешь”.

“Это справедливо”, - сразу же сказал Трасоне, а затем горячо добавил: “И вам того же, сержант, если вы думаете, что я бы так поступил с собой”.

“Я не знаю”. Панфило усмехнулся. “И ты также не можешь освободиться, попав под трибунал за то, что проклял начальника”.

Ункерлантские драконы посетили площадь, когда уходили последние альгарвейские звери. Тяжелые палки вокруг фермы уничтожили пару каменно-серых драконов. Другие атаковали альгарвейских драконов в воздухе. Третьи бросали яйца на площадь. Забившись в яму, Трасоне сказал: “Если бы они были так эффективны, как любят хвастаться, они бы напали на нас, пока наши драконы были еще здесь, на земле”.

“Если бы они были так эффективны, как любят хвастаться, они бы давным-давно убили многих из нас”, - сказал Панфило, и Трейсон вряд ли мог с ним спорить.

Несколько дней спустя он и Тразоне вместе с большинством солдат, которые удерживали оборону на востоке от ункерлантцев, которых им так и не удалось полностью вытеснить из Зулингена, тащились на север к окраинам города: большому поясу развалин, который они создали, и который теперь защищал их от худшего, что могли сделать ункерлантцы.

“Ты думаешь, мы сможем вырваться?” Трасоне спросил Панфило: один профессионал разговаривает с другим, прикидывая шансы.

“Шестьдесят, восемьдесят миль, может быть, больше, насколько я знаю? Против всех ункерлантцев в мире и большинства бегемотов? Это будет нелегко ”. Панфило дал профессиональный ответ. Тем не менее, он добавил: “Если мы собираемся попытаться, то лучше попробовать сейчас. Вероятно, нам следовало попытаться две недели назад, или дольше. Но я скажу вам кое-что: сейчас у нас больше шансов, чем было бы через пару недель. И если мы не вырвемся, это только вопрос времени ”.

Это тоже был профессиональный комментарий. Трасоне обдумал его.Через несколько шагов он пнул снег. Панфило кивнул, как будто ответил словами.

Все альгарвейцы - и сибианцы, и янинцы, запертые вместе с ними в Инсулингене, - выглядели такими же оборванцами, как и Тразоне. Он был удивлен, увидев, что им удалось собрать пару отрядов бегемотов; он не думал, что в разрушенном городе на Волтере осталось так много живых. Офицер неподалеку обращался к своим людям с речью: “Каждый из вас, паршивых ублюдков, - вонючая, отвратительная шлюха. Если ты когда-нибудь захочешь снова оказаться между ног своих любовниц, тебе придется бороться подобным образом. Просто помни, эти блудники, которые сражаются за Свеммель, стоят между тобой и всеми слабаками в Алгарве ”.

Солдаты зааплодировали. К ним присоединился Тразоне. Офицер снял шляпу и поклонился. Он знал, как подготовить своих соотечественников к бою, все верно.

Швыряльщики яиц послали свой смертоносный груз в сторону юнкерлантианцев, окопавшихся за северной окраиной города. Бряцая кольчугами, бегемоты неуклюже двинулись вперед, чтобы пробить путь сквозь вражеские ряды. И пехотинцы пошли вперед вместе с ними, чтобы защитить их от солдат юнкерлантера.

Идти вперед на открытом месте казалось Тразоне чудесным после того, как солонг пробирался среди руин, как крыса. И в течение первых нескольких часов альгарвейцы ничего не делали, только шли вперед, прорывая одну линию ункерлантцев за другой. “Они не думали, что мы способны на это”, - воскликнул Тразоне. “Они не знают, из чего мы сделаны”.

Но ункерлантцы, хотя и согнулись, не сломались. Они сражались яростно, даже будучи захваченными врасплох, и вскоре начали бросать в альгарвейцев стаи бехемотов. Панфило преувеличивал, когда говорил, что у них было большинство бегемотов в мире вокруг Зулингена, но, похоже, их было немного. Альгарвейские экипажи были лучше обучены, чем их ункерлантерские противники, но это не имело большого значения. Люди Свеммеля могли позволить себе терять трех, четырех, пять бегемотов за каждого убитого и все равно выходить победителями в игре.

Несмотря ни на что, альгарвейцы продолжали продвигаться на север в течение большей части второго дня атаки. К тому полудню от них осталась лишь горстка чудовищ. У ункерлантцев все еще было много сил.И драконы, выкрашенные в каменно-серый цвет, появились над головой в большом количестве. Они сбросили яйца на альгарвейцев и спикировали низко, чтобы распалить солдат, оказавшихся на открытом месте.

“Я не знаю, как мы собираемся двигаться дальше завтра”, - сказал Трасоне Панфило.

“Должен попытаться”, - ответил сержант.

На следующее утро они предприняли попытку, судорожную, отчаянную атаку, которая отбросила их еще на пару миль дальше на север. И затем, как они ни старались, они больше не могли продвигаться. Когда ункерлантцы контратаковали, а бегемоты шли впереди, альгарвейцы отступили перед ними. Они отступали быстрее, чем наступали. К тому времени, когда солнце снова взошло, они - или те из них, кто все еще был жив, - вернулись к руинам Сулингена. Юнкерлантцы сражались за эти руины улица за улицей; теперь людям Мезенцио предстояло сделать то же самое.

Еще раз вторгнув альгарвейцев в город, люди Свеммельса не проявили особого рвения к финальной битве среди руин. Трасоне понимал это; это стоило бы им большего количества людей, чем даже Свеммелю было бы удобно заплатить. Они дали альгарвейцам три дня почти полного затишья, чтобы восстановить свою оборону, насколько это было возможно.

На четвертое утро - морозное утро - Тразоне стоял на страже на северной окраине города, когда заметил одинокого ункерланта, приближающегося к нему. Этот парень не был сумасшедшим-одиночкой или лазутчиком; он нес бело-зелено-полосатый флаг перемирия. “Переговоры!” - крикнул он по-альгарвейски. “Я пришел от маршала Ратхара с сообщением для ваших командиров”.

“Какого рода сообщение?” Спросил Трасоне.

“Призыв к ним сдаться”, - ответил Ункерлантец. “Если они выйдут сейчас, они и все вы будете хорошо накормлены, в хорошем жилище, в целом с вами будут хорошо обращаться. Так клянется маршал Ратхар высшими силами. Но если вы продолжите эту бессмысленную, бесполезную битву, он не сможет отвечать за то, что с вами случится ”.

“Что ж, я не могу отвечать за своих генералов”, - ответил Трасоне. Он выпрямился в своем окопе и махнул ункерлантцу вперед. “Проходите вперед.Я отведу тебя к ним - или я отведу тебя к тому, кто все равно отведет тебя к ним ”. Он не предполагал, что будут какие-то бои, пока генералы не примут решения. По крайней мере, это помогло выиграть немного больше времени.

“И что сказали альгарвейские генералы, капитан Фриам?” Спросил Маршалратар, когда молодой офицер, отправившийся в Зулинген с требованием капитуляции, снова предстал перед ним.

“Лорд-маршал, они сразу отклонили ваш призыв”, - ответил Фрайам. “Они были полны елейной вежливости - вы же знаете, каковы альгарвейцы, - но они сказали ”нет" и больше ничего не сказали".

“Они не в своем уме!” Генерал Ватран взорвался. “Они сумасшедшие, если думают, что смогут сдерживать нас очень долго. И они хуже, чем сумасшедшие, если думают, что могут победить нас ”.

“Я предполагаю, что они не думают ни о том, ни о другом”, - сказал Ратхар. “Но они знают, сколько людей нам придется задействовать, чтобы захлопнуть крышку их кофейника и крепко ее заколотить. Если они сдадутся, мы сможем взять всех этих людей и бросить их на альгарвейцев дальше на север, на тех, кто не окружен ”.

Ватран что-то заурчал глубоко в груди. Через мгновение он кивнул. “Да, в этом есть определенный смысл, как бы мне ни хотелось, чтобы это было не так. Они хорошие солдаты, будь они прокляты. От них было бы намного меньше проблем, если бы они ими не были ”.

“Все это слишком верно”. Ратхар снова обратил свое внимание на капитана Фрэма. “Возьми стул, молодой человек. Не стой там, застывший, как кочерга”. Он позвал его голосом. “Исолт! Принеси капитану чаю и налей в него немного бренди”.

“Да, лорд-маршал”. У Исолт теперь был настоящий очаг для работы.После атаки, отрезавшей альгарвейцев в Зулингене от их товарищей, Ратархад вышел из пещеры с видом на Вольтер и перебрался в деревню, расположенную на полпути между окруженным городом и атаками ункерлантцев дальше на север. Очевидно, это был дом первого матроса. Повар угостил капитана чаем и в придачу очаровательно хищной улыбкой.

После того, как Фриам залпом выпил дымящееся содержимое кружки, Ратхар спросил его: “Что ты видел? Как все выглядело там, внутри Юлингена?”

“Ну, что касается самого города, лорд-маршал, то там не осталось никакого города, не говоря уже о том, чтобы о нем говорить”, - ответил Фриам. “Это все щебень и обломки, насколько может видеть глаз”.

Ратхар кивнул. Он уже знал это. “Что насчет альгарвейцев?” - спросил он. “В каком они виде?”

“Они изношены”, - сказал Фриам. “Они потрепанные, и они голодны, и их члены обвисли из-за того, что они не прорвались на север”.

“У них никогда не было шанса прорваться на север”, - заявил Ратхард. Это было публичное выражение, которое он придал сражению, последовавшему за отчаянным натиском "редхедов". На самом деле, скорее всего, это было правдой. Но, учитывая, чем располагали альгарвейцы для атаки, они были ужасно близки к успеху. Ватран не ошибся - действительно, нет. Люди Мезенцио были хорошими солдатами.

“Что произойдет, если мы хорошенько им врежем?” Ватран спросил Фриама. “Они сдадутся и облегчат нам задачу?”

“Сэр, я так не думаю”, - ответил молодой капитан. “Мы все знаем, каковы альгарвейцы - когда им плохо, они этого особо не показывают. Но я думаю, что в них все еще есть сила сражаться. И полевые сооружения, которые они построили в Зулингене ... это грозные люди ”.

Даже оказавшись в ловушке, даже загнанные обратно в свое логово после того, как осмелились высунуть нос наружу, люди Мезенцио все еще оказывали пагубное влияние на ункерлантцев, которые сражались с ними. Ратхар слишком хорошо знал, что они оказывали на него пагубное влияние. Поскольку они были так хороши, они заставляли своих врагов верить, что они еще лучше. “У них остались какие-нибудь бегемоты?” - спросил он.

“Я видел некоторых”, - ответил Фриам. “Я бы не удивился, если бы они провели меня мимо них, чтобы я увидел. И я видел драконов, летящих за припасами и вывозящих раненых”.

“Мы не смогли отрезать их”, - недовольно сказал Ратхар. “Но я думаю, что скоро мы это сделаем - у нас наконец-то есть яйцекладущие, которые могут работать во всех частях Зулингена, которые они удерживают. Они не высадят много драконов, как только увидят, что звери поднимаются во вспышках магической энергии сразу же, как только они соприкоснутся.”

“Как долго они могут продолжать сражаться без припасов?” Спросил Ватран.

Улыбка Ратхара была еще более хищной, чем у Исолт. “Это мы и собираемся выяснить”, - сказал он, и Ватран и Фриам улыбнулись так, что повторили его улыбку. Он хлопнул Фриама по спине. “Вы очень хорошо справились, капитан. Если они не сдадутся, то и они не сдадутся. А если они не сдадутся, нам просто придется их заставить.Вы свободны. Идите, отдохните немного. У нас впереди еще больше сражений ”.

Когда капитан отсалютовал и ушел, один из кристалломансеров Ратара сказал: “Лорд-маршал, я получил донесение от сил, наступающих на Дуррванген”.

По его тону Ратхар понял, что отчет не будет хорошим. “Расскажи мне”, - попросил он.

“Они пригнали бегемотов отсюда и довольно хорошо разгромили нашу атакующую колонну”, - сказал кристалломант. “Похоже, им удастся удержаться к западу от города”.

“О, чума!” - с отвращением воскликнул маршал. Генерал Ватран выругался с гораздо большим воображением, чем это. Ратхар сказал: “Я хотел заманить в ловушку и эту вторую армию, и теперь эти сукины дети смогут выбраться через Дуррванген”.

“Если бы ты снял двойной карман, ты бы навсегда вошел в историю”, - сказал Ватран.

“Я не собираюсь терять сон из-за истории”, - сказал Ратхар. “Если бы я закрыл оба кармана перед рыжеволосыми, мы могли бы выиграть войну на расстоянии выстрела”. Король Свеммель хотел победы в войне - настаивал на этом - год назад. Этого не произошло; Ункерланту повезло, что война не была проиграна прошлым летом. То, что Ратхар мог говорить о таких возможностях ... вообще ничего не значило, потому что его солдаты не смогли уничтожить вторую армию, как ту, что была в Зулингене.

Ватран сказал: “Конечно, нам нужно еще кое-что сделать. Мы сотрем армию в Зулингене в порошок, мы выгоним рыжих из Дуррвангена и посмотрим, как далеко мы сможем их преследовать, прежде чем весенняя оттепель прекратит все остальное ”.

“И мы посмотрим, какие сюрпризы парни Мезенцио тем временем вытащат из-под своих шляп”, - сказал Ратхар. “Ты действительно думаешь, что мы можем просто преследовать их и заставить уйти?”

“Слишком много, чтобы надеяться, я полагаю”, - сказал Ватран. “В следующий раз, когда альгарвейцы сделают именно то, что мы хотим, они будут первыми”.

Как бы подчеркивая это, несколько яиц упало в деревне и вокруг нее. Ратхар гадал, узнали ли рыжеволосые каким-то образом, что он расквартирован здесь, или драконьи летуны Мезенцио просто заметили солдат и демонов на улицах и решили оставить свои визитки. Если в этом доме взорвется яйцо, "как" и "почему" не будут иметь значения.

Маршал отказался зацикливаться на этом. Он изучил карту, чтобы посмотреть, какое подкрепление он мог бы послать армии Ункерлантера к западу от Дюрвангена. Единственными людьми, которых он видел, были те, кто участвовал в нападении на Сулинген. Он поморщился. Альгарвейцы там поступили правильно, не сдавшись.

Ватран производил аналогичные расчеты. Он сказал: “Даже если мы выведем солдат с юга, у нас нет гарантии, что мы возьмем Дуррванген.Люди Мезенцио будут цепляться за него зубами и ногтями на ногах, не только за него самого, но и потому, что это ключ к их дороге на север. Стоит ли рисковать Зулингеном ради шанса захватить Дуррванген?”

“Я не думаю, что мы стали бы рисковать Сулингеном”. Но Ратхар не был счастлив, когда вернулся к карте. “И все же, если рыжеволосые там обнаружат, что у нас нет ничего, кроме небольшого экрана против них, они могут вырваться наружу и устроить беспорядки по всему ландшафту”.

“И разве это не печальная правда?” Сказал Ватран. “Вы просто не можете доверять альгарвейцам, которые сидят там и позволяют убивать себя”.

“Хех”, - сказал Ратхар, хотя на самом деле это было не смешно. Ватран попал в точку. Если бы инициативу нужно было перехватить, люди Мезенцио непременно воспользовались бы этим. Он хотел бы, чтобы ункерлантцы проявили столько же энтузиазма, столько же желания действовать самостоятельно, если у них появится такая возможность. Он знал слишком много случаев, когда они позволяли альгарвейцам перехитрить их просто потому, что им и в голову не приходило предпринять какой-либо маневр самостоятельно.

Конечно, альгарвейцы не были так обременены инспекторами и импрессарио. Им не нужно было так много таких людей. Больше из них жили в городах, и у большего числа из них были их письма. Ратхар не знал, как король Свеммель мог управлять своим огромным, разросшимся, невежественным королевством без орд чиновников, которые следили бы за выполнением его приказов. Однако наличие над ними этих функционеров означало, что крестьяне не могли - и не захотели бы - много думать самостоятельно.Вместо этого они ждали приказов.

“Если мы выберем верный путь”, - медленно произнес Ратхар, - “мы очистим альгарвейцев от большого куска юга”. Ватран кивнул. Ратхар продолжал: “Пока мы уверены, что они никогда не доберутся до Маммингских холмов, мы пройдем долгий путь к победе в войне”. Ватран снова кивнул. Ратхар продолжил: “Мы не можем рисковать по этому поводу. Мы не можем позволить им снова углубиться на юг. Мы выберем верный путь, а затем столкнемся с ними лбами дальше на север. Мне это неприятно, но я не вижу, что мы можем сделать что-то еще ”.

“Чего бы это вам ни стоило, лорд-маршал, я думаю, вы правы”, - сказал Ватран. “И после того, как Сулинген падет, мы сможем бросить все, что у нас есть, на Дуррванген. И когда мы это сделаем, я не думаю, что альгарвейцы смогут его удержать”.

“Нет, не зимой”, - согласился Ратхар. “Они лучше играют в эту игру, чем в прошлом году, но они недостаточно хороши”.

“Интересно, когда мы сможем двигаться вперед летом”. В голосе Ватрана звучала тоска. “Едва ли кажется справедливым то, что альгарвейцы вытворяют с нами в хорошую погоду”.

“Это несправедливо”, - сказал Ратхар. “Но мы тоже становимся лучше. У них все еще больше навыков, чем у нас, но мы набираем. И мы бросаем в бой больше людей, чем они могут. Мы бросаем в бой больше всего, чем они могут. Рано или поздно это обязательно окупится ”.

“Рано или поздно”, - мрачно повторил Ватран. Но затем он просветлел.“Я думаю, ты прав. Их главной надеждой было выбить нас из боя тем первым летом. Когда они этого не сделали, они оказались с проблемой на руках. Он указал на Ратхара. “Каково это - быть проблемой, лорд-маршал?”

“Это намного лучше, чем не быть проблемой”. Ратхар пристальнее посмотрел на мапонсе. Теперь, когда он принял решение, он не тратил времени на полумеры.В этом он был очень похож на своего повелителя. “Если мы собираемся уничтожить Сулинген, давайте бросим на это все, что у нас есть. Чем скорее рыжеволосые сдадутся...”

“Или тем скорее они умрут”, - вмешался Ватран.

“Да. Или тем скорее они умрут. Во всяком случае, чем скорее они прекратят сражаться там, внизу, тем скорее мы сможем снова перебросить людей на север.” Ратхар побарабанил пальцами по столешнице. “И они тоже это знают, проклинай их. Иначе они бы сдались. Таких хороших условий они больше не получат”.

“Они их не заслуживают”, - сказал Ватран. “И я поражен, что королевство не закатило истерику, когда ты им предложил”.

“По правде говоря, я его не спрашивал”, - сказал Ратхар, отчего густые белые брови Ватрана взлетели вверх. “Но если бы они сдались, он бы ушел надолго. Это тоже имело бы большое значение для победы в войне, а победа в войне - это то, чего он хочет ”.

“Одна из вещей, которых он хочет”, - сказал Ватран. “Другая вещь в том, что он хочет втоптать острый нос Мезенцио в грязь. Тебе лучше не пытаться отнять это у него ”.

“Я не был”, - сказал Ратхар, но ему было интересно, будет ли Свеммель кипеть так же.

Девятнадцать

В эти дни Бембо было нелегко расхаживать с важным видом по улицам Громхеорта. Даже Орасте, такой же невозмутимый и непоколебимый, как любой альгарвейец, когда-либо родившийся - он, возможно, почти был ункерланцем, если судить по характеру, - столкнулся с трудностями, разгуливая по улицам оккупированного фортвежского города. На слишком многих стенах было нацарапано одно-единственное слово: СУЛИНГЕН.

“Это все еще наше”, - упрямо сказал Бембо. “Пока все еще холодно, этим вонючим фортвежанам нечего издеваться над нами, и они должны это знать”. Он пнул ногой плитку тротуара. Он не убедил даже самого себя, не говоря уже об Орасте, не говоря уже о фортвежцах.

Орасте сказал: “Мы проиграем. Мы не смогли столкнуть солдат вниз, а те, кто был там, не смогли выбраться”. Он сплюнул. “Это нелегкая война”.

Это было значительным преуменьшением. Бембо сказал: “Интересно, что они будут делать, когда у них здесь, в Фортвеге, закончатся каунианцы”.

“Хороший вопрос”. Орасте пожал плечами. “Вероятно, начнут вывозить их из Елгавы и Валмиеры. В тех местах полно светловолосых педерастов”. Его усмешка была отвратительной. “И им тоже не сойдет с рук изменение своей внешности или окрашивание волос в черный цвет. На дальнем Востоке только блондинки”.

“Что ж, это так”. Бембо попытался взмахнуть дубинкой, но даже это не придало ему того щегольства, которого он хотел. “Но кто посадит их на машины ‘караван" и отправит на запад? Достаточно ли у нас людей на востоке, чтобы выполнить эту работу?”

Орасте снова сплюнул. “Мы можем попросить констеблей - блондинок-констеблей, я имею в виду - сделать это за нас. Почему бы и нет? Бьюсь об заклад, они были бы рады - и рады, что никто не отправлял их, а не тех сукиных сынов, которых они ловят ”.

“Ты думаешь, даже каунианин опустился бы так низко?” Спросил Бембо.

“Каунианцы есть каунианцы”. Орасте звучал очень уверенно - но, с другой стороны, Орасте всегда звучал очень уверенно во всем. “Их волосы могут быть светлыми, но их сердца черные”.

“Если уж на то пошло, их волосы тоже могут быть черными, по крайней мере, в Хеорте”, - сказал Бембо. “Я бы хотел прибрать к рукам ублюдка, который до этого додумался. Разве он не завизжал бы, когда я закончил с ним! Что нам нужно, так это маги, чтобы поймать тех, кто использует эти заклинания.”

“Они нужны армии больше, чем мы”, - сказал Орасте. “Армия получает то, что ей нужно. Мы получаем то, что осталось - если там что-то осталось. Обычно мы просто забываем об этом ”.

Кто-то позади двух альгарвейских констеблей крикнул: “Сулинген!” - Бембо и Орасте одновременно обернулись. Бембо поднял свою дубинку, как бы собираясь прорваться вперед. Орасте схватился за свою палку. Оба жеста были бесполезны. Все жители Форт-Вегаса, которых они видели, просто шли по улице. Невозможно сказать, кто из них кричал. И все они улыбались, наслаждаясь положением оккупантов.

“Следовало бы пристрелить парочку из них просто ради забавы”, - проворчал Орасте. “Это научило бы их не становиться геями”.

“Это, вероятно, тоже вызвало бы бунт”, - отметил Бембо. “И если шишки когда-нибудь узнают, кто это сделал, они забросят нас в армию, а шипуса отправят в Ункерлант. Все, чего они хотят, это чтобы здесь все оставалось тихо”.

Он вздохнул с облегчением, когда Орасте неохотно кивнул. Конечно, оккупанты хотели мира и тишины на Фортвеге. Все, что угодно, только не мир и покой, потребовало бы большего количества людей. У Алгарве не было лишних людей. Любой, кто не делал чего-то жизненно важного где-то еще, был на холодном, бездорожном западе, сражаясь с людьми короля Свеммеля.

“Держу пари, это крикнул каунианин”, - сказал Орасте.

“Может быть”, - ответил Бембо. “Конечно, фортвежцы тоже любят нас. Они просто не любят нас так сильно”.

Как Бембо использовал слово “люблю” в значении чего-то другого, так и Орасте сказал что-то, что могло означать “Люблю фортвежцев”. Дородный, вспыльчивый констебль продолжал: “У этих сукиных сынов не хватило смелости покончить со своими собственными каунианцами, но благодарят ли они нас за то, что мы сделали это для них? Счастливый случай!”

Бембо сказал: “Когда кто-нибудь когда-нибудь благодарил констебля?” Отчасти это была его обычная жалость к себе, отчасти циничное понимание того, как устроен мир.

Затем, завернув за угол, он услышал какофонию криков.Они с Орасте посмотрели друг на друга. Они оба выхватили свои палки из-за поясов и бросились бежать.

К тому времени, как Бембо завернул за угол, он уже запыхался. Ему всегда было приятнее сидеть в таверне, есть и пить, чем заниматься любой другой частью полицейской работы. И его обхват - особенно теперь, когда констебли не отправились маршем в деревни вокруг Громхеорта, чтобы вернуть каунианцев - отражал это.

Все крики были на фортвежском, которого он не понимал.Но показывать пальцами было достаточно очевидно. Так же, как и трое мужчин, бежали по улице так быстро, как только могли, сбивая с ног всех, кто попадался им на пути.

“Грабители!” Воскликнул Бембо, проявив блестящую дедукцию, если таковая вообще была. Он повысил голос до крика: “Стойте, во имя закона!”

Он кричал, неизбежно, по-альгарвейски. Это мог быть и йонгиози, несмотря на всю ту пользу, которую это приносило. Орасте не терял времени на крики. Он поднял свою палку, прицелился вдоль нее и начал палить. “Жукеры никуда не денутся, если мы их убьем”, - сказал он.

“Что, если мы наткнемся на случайного прохожего?” Спросил Бембо. На улице было многолюдно.

“А что, если мы сделаем?” Бембо ответил, презрительно пожав плечами. “Кого это волнует?Ты думаешь, это Трикарико, и кто-нибудь позовет его любимого адвоката, если мы тронем его за мизинец? Вряд ли это прелюбодеяние.”

Он был прав, конечно. Бембо также прицелился вдоль своей палки. К тому времени, как он это сделал, двое грабителей исчезли за углом. Но третий, или мужчина, которого Бембо принял за третьего, неподвижно распростерся на плитках тротуара.

“Хорошее свечение”, - сказал Бембо Орасте.

“Я должен был убить их всех”, - ответил его напарник. Он направился к человеку, которого убил. “Давайте посмотрим, что у нас есть, прежде чем какой-нибудь ловкач из Фортвежья уйдет с добычей, чем бы она ни была”.

Вокруг трупа образовалась толпа. Люди показывали на него и восклицали на своем непонятном языке. “Отойди в сторону, будь ты проклят, отойди в сторону”, - сказал Бембо и убедился, что люди отошли в сторону с помощью нескольких хорошо расставленных луков. Затем он хорошенько рассмотрел тело и сказал: “Что ж, я буду сыном божьим”.

“Что еще новенького?” Орасте указал вниз на мертвеца и сказал: “Держу пари, что двое других были такими же?”

“Я бы не стал к этому прикасаться”, - сказал Бембо. У трупа были черные волосы - волосы, которые наверняка должны были быть окрашены, поскольку телосложение мужчины, оттенок кожи и вытянутое лицо были типично каунианскими. “Держу пари, он выглядел как фортвежец, пока твой луч не поймал его”, - добавил Бембо.

“Конечно, он это сделал”, - сказал Орасте. “Теперь давайте посмотрим, что он пытался поднять”.

Бембо поднял кожаный мешок, который лежал у опущенной правой руки мертвеца. Он заглянул внутрь и тихо присвистнул. “Всевозможные безделушки: кольца, ожерелья, серьги, браслеты и я не знаю, что еще.”Он взвесил мешок. Он действительно был тяжелым. “Хорошая штука - золото и серебро, или я ничего не знаю”.

“Ты чертовски мало знаешь - ты достаточно ясно дал это понять”, - сказал Орасте. “Но я поверю, что ты знаешь, что чего-то стоит, а что нет”.

Житель Фортвежья заговорил на хорошем альгарвейском: “Это мои драгоценности, джентльмены, да будет вам известно”. Он протянул руку за мешком, одновременно спрашивая: “Где двое других бандитов? Они сказали, что перережут мне горло, если я не отдам им все, что у меня было на виду. Я тоже им верил”.

“Они давно ушли, приятель”. Орасте тоже не казался особенно убитым горем по этому поводу. “Тебе чертовски повезло, что рядом были констебли. Иначе ты бы никогда больше не увидел ничего из своих вещей. Таким образом, ты получишь что-то из этого обратно, и одно из тухлых яиц сдохнет ”. Он плюнул на труп. “Вонючий каунианец”.

“В конце концов, ты получаешь обратно кое-что из своих прелестей”, - добавил Бембо. “Итак, это доказательство преступления - и серьезного преступления, и даже более серьезного, потому что эти преступники были каунианцами с незаконной, очень незаконной, колдовской маскировкой”.

Может быть, ювелира ограбили раньше. Может быть, он просто знал, как работают мозги альгарвейских констеблей. С кислым выражением лица он сказал: “Ты имеешь в виду, что из-за тебя товар исчезнет навсегда, если я не расплачусь с тобой”.

“Я никогда этого не говорил”, - праведно ответил Бембо: все остальные, собравшиеся вокруг мертвого Каунианина, слушали. Быть продажным - это одно, а снова попасться на коррупции - совсем другое. Еще более праведно он продолжил: “То, что вы говорите, нарушает наши правила”.

Орасте бросил на него ужасный взгляд. Убив грабителя, он хотел также получить прибыль от сделки. К счастью, ювелир не был настолько наивен, чтобы воспринимать Бембо всерьез. Он сказал: “Возвращайтесь в мой магазин, ребята, и мы сможем обсудить это как разумные люди”.

Оказавшись внутри магазина, в котором было открыто несколько стеклянных витрин и несколько других разбито, Бембо сказал: “Хорошо, приятель, насколько разумным ты предлагаешь быть?”

Они с Орасте ушли без мешка с безделушками, но с парой золотых монет у каждого, которых раньше не было в их поясных мешочках. “Если бы я думал, что избавляться от грабителей - такое выгодное занятие, я бы раньше попробовал что-нибудь посильнее”, - сказал Орасте.

“Если бы ты больше слушал меня, ты бы знал это”, - ответил Бембо. “Твоя беда в том, что в половине случаев ты больше заботишься о том, чтобы разбить головы, чем заключить выгодную сделку. На этот раз ты должен сделать и то, и другое ”.

“А что, если бы я это сделал?” Сказал Орасте. “Нам лучше посмотреть, сможем ли мы выяснить, кем является - был этот мертвый каунианский мешок с дерьмом. Если мы сможем узнать его имя, возможно, мы сможем выяснить, кто его приятели ”.

“Это правда”. Бембо озадаченно посмотрел на своего партнера. Орасте обычно не был таким усердным. “Почему они тебе так сильно нужны?”

“Ты родился таким глупым, или тебе нужно было практиковаться?” Или заданный вопрос. “Как бы то ни было, ты чемпион. Как ты думаешь, почему проклятые каунианцы охотились за ювелиром? Просто так? Возможно, но чертовски маловероятно, спросишь ты меня. Кто получает деньги, которые они могли бы выручить от разгрузки этих драгоценностей? Никто, кто слишком любит альгарвейцев, или я голый черный зувайзи ”.