След

Глава 22

В трасологической лаборатории эксперт Джуниус Айзе держит вольфрамовую нить накала в пламени спиртовки.

Его излюбленный трюк далеко не нов, им пользуются уже несколько столетий, но это никак не мешает ему гордиться собой, чувствовать себя пуристом, человеком Возрождения, ценителем науки, знатоком истории, поклонником красоты и женщин. Зажав пинцетом кончик упругой тонкой нити, он наблюдает за тем, как сероватый металл быстро накаляется, краснеет, и представляет его сначала бесстрастным, затем возмущенным. Потом убирает нить из пламени и опускает кончик в нитрит натрия, чтобы вольфрам окислился, а нить заострилась. И последнее – быстрое погружение в чашечку с водой, где нить с шипением охлаждается.

Джуниус вставляет проволочку в иглодержатель. Он знает, что, занимаясь изготовлением инструментов, отвлекается от основной работы, но тайм-аут означает, что можно оторваться на минутку от дела, сосредоточиться на чем-то другом, на короткое время восстановить ощущение контроля. Джуниус смотрит в окуляры микроскопа. Хаос остался хаосом, только теперь увеличился в пятьдесят раз.

– Не понимаю, – бормочет Джуниус, не обращаясь ни к кому конкретно, потому что рядом никого нет.

Пользуясь своим новеньким инструментом, только что изготовленным из вольфрамового волоска, он осторожно передвигает частички краски и стекла, обнаруженные на теле мужчины, погибшего несколько часов назад под колесами трактора. Не надо быть большим умником, чтобы понять очевидное: шеф беспокоится, что родственники погибшего могут обратиться с иском в суд – в любом другом случае трасологические улики совершенно никого бы не интересовали, поскольку налицо смерть в результате несчастного случая, причиной которого стала трагическая небрежность пострадавшего. Проблема в том, что как только начинаешь смотреть и искать, так обязательно что-нибудь находишь, и то, что обнаружил Джуниус, ни в какие рамки не вписывается. В такие вот моменты он вспоминает, что ему уже шестьдесят три, что можно было бы уйти на пенсию или хотя бы не отказываться от предлагавшегося дважды повышения, перехода на место начальника отдела. Отказался же Джуниус по той простой причине, что нет для него места лучше, чем за микроскопом. Ломать голову из-за недостатка финансирования или разбираться во взаимоотношениях подчиненных – это не его идеал времяпрепровождения, тем более что его собственные отношения с нынешним главным судмедэкспертом складываются, мягко говоря, не лучшим образом.

В поляризованном свете микроскопа он перемешает частички краски и металла на сухое предметное стекло. Частички эти смешаны с другим мусором, какой-то странной сероватой пылью, видеть которую ему доводилось только однажды, причем при весьма знаменательных обстоятельствах. Точно такую же пыль он видел две недели назад, когда занимался совершенно другим делом. Да и как внезапная и загадочная смерть четырнадцатилетней девочки может быть связана с сегодняшней гибелью тракториста?

Джуниус застывает в напряженной позе, не позволяя себе даже мигать. Частички краски размером с пылинку перхоти имеют разный цвет: красный, белый и голубой. Это не автомобильная краска, и они наверняка не имеют никакого отношения к трактору, переехавшему случайно водителя по имени Теодор Уитби. Частицы краски, как и непонятные серые пылинки, были обнаружены в открытой ране на лице погибшего. Схожие, если не идентичные, серовато-коричневые пылинки и схожие, если не идентичные, частички краски были найдены во рту четырнадцатилетней девочки, главным образом на языке. Больше всего Джуниуса беспокоит пыль. Странная пыль. Ничего подобного он раньше не встречал. Форма у песчинок неправильная, и они напоминают засохшую грязь. Но только напоминают. На крупицах есть трещины и разломы, есть раковины и гладкие участки, у них тонкие, почти прозрачные, края – все напоминает обожженную, выгоревшую планету. В некоторых частицах имеются отверстия.

– Что это такое? – бормочет Джуниус. – Я не знаю. И как могло получиться, что одинаково необычная пыль оказалась на двух разных жертвах? Они же никак друг с другом не связаны. Что тут случилось, я не знаю.

Он берет пинцет и осторожно убирает со стеклянной пластинки несколько хлопчатобумажных волокон. В свете микроскопа увеличенные нити напоминают толстые белые канаты.

– Кто бы знал, как я ненавижу ватные тампоны! – обращается мистер Айзе к пустой лаборатории. – Кто бы знал, сколько с ними волокиты! – Лаборатория – угловая комната с черными столами, вытяжными шкафами, микроскопами, рабочими местами и всевозможными стеклянными, металлическими и химическими приспособлениями и принадлежностями – молчит.

Многие рабочие места пустуют, потому что большинство его коллег трудятся в других лабораториях на этом же этаже – кто-то занят атомным поглощением, кто-то – газовой хромотографией и масс-спектроскопией, кто-то – рентгенодифракцией. Люди работают на инфракрасном спектрометре или сканирующем электронном микроскопе. В мире, где все хронически отстают и где постоянно не хватает денег, ученые хватаются за все, что только попадает под руку, и выжимают из инструментов последние соки, как жокеи из скакунов в последнем, решающем заезде.

– Все знают, как ты ненавидишь ватные тампоны, – бросает подошедшая Кит Томпсон.

– Из тех волокон, что я собрал за свою короткую жизнь, уже можно было бы пошить громадное одеяло.

– Жаль, что ты вовремя этим не занялся. Посмотрела бы, что у тебя получится.

Джуниус убирает еще одно волоконце. Ловить их нелегко. Стоит чуть сместить пинцет или вольфрамовую иглу, и движение воздуха уносит фибру в сторону. Он переустанавливает фокус, снижает увеличение до сорока, добавляя резкости глубине фокуса, и, стараясь не дышать, всматривается в яркий кружок света, пытаясь разгадать лежащую перед ним загадку. Законы физики гласят, что при возмущении воздуха фибра уходит от тебя как живая, будто убегает. Как несправедливо! Почему бы ей не двигаться в противоположную сторону, в плен и неволю!

Мистер Айзе сдвигает окуляры на несколько миллиметров, и в поле зрения появляются громадные рога пинцета. Кружочек света до сих пор напоминает ему ярко освещенный цирковой круг – и это после стольких лет! В какой-то момент он видит слонов и клоунов в таких пестрых и ярких нарядах, что у него режет в глазах. Вспоминаются дешевые открытые трибуны – их называли «отбеливателями» – и плывущие в воздухе розовые клочья сахарной ваты. Он осторожно подцепляет еще одно волоконце, убирает его с предметного стекла и бесцеремонно стряхивает в маленький пластмассовый пакет, уже заполненный прочим мусором, явно не имеющим никакой доказательной ценности.

А больще всех мусорит доктор Маркус. И откуда он только такой выискался? Айзе уже завалил его докладными, обращая внимание на необходимость применять для снятия трасологических улик липкую пленку и ни в коем случае не ватные тампоны, потому что последние оставляют миллионы легчайших волоконец, которые невероятно трудно отделить от самих улик.

В докладной записке, отправленной главному судебно-медицинскому эксперту несколько месяцев назад, он сравнивал борьбу с хлопчатобумажными волокнами со сбором черных перчинок в картофельном пюре или белых волосков ангорской кошки с черных брюк. Легче выловить сливки из чашки с кофе, писал он и приводил еще много других неуклюжих аналогий и преувеличений.

– На прошлой неделе я отправил ему два рулона липкой ленты, – жалуется мистер Айзе. – И пакет стикеров с напоминанием, что клейкая лента идеально подходит для сбора волосков и волокон, потому что они не рвутся и не ломаются и нам не приходится потом выбирать вату. Я уж не говорю о том, что эти фибры искажают дифракцию рентгеновских лучей и могут повлиять на результаты других тестов. Мы же здесь не дурака валяем и не ради собственного удовольствия весь этот мусор подбираем.

Кит откручивает пробку на бутылке с пермаунтом.

– Ты так ему и написал? Насчет перчинок в пюре?

В минуту страсти Айзе говорит и пишет, что думает. При этом он не всегда сознает – а если и сознает, то скорее всего не обращает внимания, что мысли, возникающие в его голове, слетают с губ и становятся общим достоянием.

– Я к тому, – продолжает он, – что когда доктор Маркус или кто-то там еще брал мазок из полости рта той малышки, он пользовался ватным тампоном. Но с языком такое делать не обязательно. Он ведь все равно его отрезал, так? Отрезал и положил на разделочную доску. А раз так, то мог ясно видеть, есть на нем что-то или нет, и если есть, то мог легко собрать все липучкой. Просто, верно? Так нет же, нужно было влезть с ватным тампоном, а мне теперь приходится тратить время на то, чтобы выбирать ватные волокна.

Когда человек, в особенности ребенок, доходит до стадии разделочной доски, он перестает быть человеком и становится безымянным. Такова жизнь, и исключений здесь не бывает. Никто не говорит: мол, я просунул руку в горло Джилли Полссон, развернул скальпелем ткани и вырезал у девочки язык. Никто не скажет, что воткнул иглу в левый глаз малыша Тимми, чтобы взять стекловидную жидкость для токсикологического теста. Никто не помянет, что распилил череп миссис Джонс, вынул мозг и обнаружил лопнувшую аневризму. И никто не признается, что потребовались усилия двух врачей, чтобы перерезать мастоидные мышцы у мистера Форда, потому что он уже окоченел и рот у него никак не открывался.

Сейчас как раз один из моментов, когда осознание всего этого омрачает мысли Джуниуса Айзе, как тень Темной Птицы. Так он сам это называет. Почему и как – в детали он вдаваться не любит, потому что когда жизнь человеческая раскладывается на кусочки и в конце концов заканчивается на стеклянной пластинке, то тут уж лучше молчать и крутить головой, отыскивая взглядом Темную Птицу, – ее жуткой тени вполне достаточно.

– Думаю, доктор Маркус слишком занятая и важная персона, чтобы самому проводить вскрытие, – говорит Кит. – Вообще-то я и сама за все время видела его не часто. Пять-шесть раз, не больше.

– Не важно. Он здесь главный, и от него все зависит. Он разрешил пользоваться ватными тампонами, он подписывает заказы на них или что-то еще, столь же дешевое и непрактичное. С моей точки зрения, это он во всем виноват.

– Ну, девочку вскрывал уж точно не он. Думаю, и тракториста, того, что попал под колеса возле нашего старого здания, тоже. Он предпочитает распоряжаться да раздавать всем указания.

– Как тебе моя вилка? Сделать еще? – спрашивает Джуниус, проворно управляясь вольфрамовой иглой. В период обострения обсессивно-компульсивного синдрома он изготавливает не одну, а несколько вольфрамовых иголок, которые потом загадочным образом обнаруживаются на столах его коллег.

– Лишних никогда не бывает, – с некоторым сомнением отвечает Кит, но в воображении Джуниуса ее сдержанность объясняется нежеланием доставлять ему неудобство. – Знаешь, я не собираюсь возиться с одними и теми же волосками. – Она завинчивает пробку в бутылке.

– Сколько их у тебя? Я имею в виду от Больной Девочки?

– Три. Мне еще повезло, что для теста на ДНК достаточно волос. Не знаю, с чего это все так зашевелились. Еще на прошлой неделе никого ничто не интересовало. Вообще-то в последние дни все какие-то странные. Собрали все белье. Наверно, ищут что-то такое, что не нашли в первый раз. Я спросила у Джесси, что происходит, так она чуть голову мне не откусила. Здесь явно что-то не то. Мы ведь знаем, что белье валяется у них целую неделю, если не больше. Как думаешь, откуда у меня эти волоски? То-то и оно. Не знаю, что и думать. Может, это из-за праздников? Надо бы пройтись по магазинам, а я только сейчас и вспомнила.

Кит опускает пинцет в прозрачный пластиковый пакет и осторожно выуживает еще один волосок, длинный, дюймов пять-шесть, черный и вьющийся. Она кладет его на предметное стекло, добавляет капельку ксилола и накрывает стеклянной пластинкой. Волос взят с постельного белья той самой девочки, во рту которой были обнаружены частицы краски и странные буро-серые пылинки.

– Да, доктор Маркус – это не доктор Скарпетта, – говорит Кит.

– Ты только сейчас это поняла? Быстро, и пяти лет не прошло. Раньше, надо полагать, думала, что доктор Скарпетта загримировалась, сменила внешность и превратилась в того серого грызуна, что забился в угловой кабинет, а теперь вдруг сделала открытие – эй, да ведь это совсем разные люди. Мало того, ты еще ухитрилась вычислить это без анализа ДНК. Какая ж ты умная! Тебе бы собственное шоу на телевидении вести.

– Сумасшедший, – смеется Кит, отклоняясь от микроскопа, чтобы в порыве веселья не смахнуть вещественное доказательство.

– Слишком долго нюхаешь ксилол, вот в чем дело, я вот себе рак заработал. Рак личности.

– Ох! – шумно вздыхает Кит, переводя дыхание. – Я к тому, что если бы делом занималась доктор Скарпетта, возиться с ватными волосками тебе бы точно не пришлось. Кстати, знаешь, она здесь. Пригласили специально из-за этого случая с девочкой Полссонов. Оттого и суета.

– Скарпетта здесь? – недоверчиво спрашивает Айзе. – Шутишь?

– Не убегал бы первым, не чурался бы коллег, может, и не узнавал бы обо всем последним.

– Йо-хо-хо и бутылка рома! Кому ты это говоришь, крошка. – Айзе действительно редко задерживается в лаборатории после пяти пополудни, но правда и то, что на работу он является первым, редко позднее четверти седьмого. – Я бы на их месте обратился к доктору Большая Шишка в самую последнюю очередь.

– Должно быть, ты ее не знаешь. Те, кто с ней работал, так ее не называют. – Кит кладет предметное стекло на столик микроскопа. – А вот я пригласила бы ее без раздумий и не тянула бы две недели. Волос крашеный, как и два других. Пигментных зерен не видно. Но что-то есть. Похоже, средство от завивки. Спорим, им понадобилась митохондриальная ДНК. И три драгоценные волоска отправляются вдруг в лабораторию всемогущего Боле. Странно, странно. Ладно, поживем – увидим. Может быть, доктор Скарпетта определила, что бедняжку все-таки убили. Может быть, все дело в этом.

– Не потеряй волосы, – говорит Айзе. В прежние времена лаборатория ДНК была всего лишь одной из лабораторий. Теперь это серебряная пуля, платиновый диск, суперзвезда. Им – все деньги и слава. Свои «зубочистки» Айзе Джуниус никому из лаборатории ДНК не предлагает.

– Не беспокойся, я ничего не потеряю, – говорит Кит, прильнув к окулярам. – Демаркационной линии нет, это уже интересно. И немного необычно для окрашенного волоса. Означает, что после окрашивания он совсем не вырос. Ни на микрон.

Она передвигает предметное стекло под заинтересованным взглядом коллеги.

– Что? Нет корня? Ничего странного. Оторвали, спалили, отрезали. Да что угодно. Ну же, крошка, взбодри меня чем-то покрепче.

– Говорю тебе, корня нет. Срезан начисто. Конец обрезан под углом. Все три волоса выкрашены черной краской, и все три без корня. Чудно. У всех трех обрезаны оба конца. Не оторваны, не обломались, а именно обрезаны. Эти три волоса не выпали – их срезали. А теперь скажи мне, зачем кому-то обрезать волосы с обеих сторон?

– Может, он только что вышел из парикмахерской. Может, эти три волоска просто остались на одежде после стрижки. Может, он их подцепил где-то.

Кит хмурится.

– Если доктор Скарпетта здесь, я бы хотела ее увидеть. Просто поздороваться. Жаль, что она ушла. На мой взгляд, для нашего проклятого города это было событие, равное поражению в войне. И кого прислали? Этого придурка, доктора Маркуса. Знаешь что? Я не очень хорошо себя чувствую. Причем с утра. Голова болит, суставы ломит.

– Так, может быть, она возвращается в Ричмонд, – высказывает предположение Айзе. – Может быть, поэтому и приехала. По крайней мере когда она присылала нам образцы, то никогда не ошибалась с этикетками и мы всегда знали, что откуда поступило. С ней можно было поговорить, обсудить что-то, и, если надо, она сама поднималась сюда, а не гоняла нас, как «Дженерал моторс» своих роботов, потому что мы не такие великие и могучие, как некоторые. Не совалась во все места с ватным тампоном, если можно было воспользоваться липучкой, и всегда прислушивалась к рекомендациям. Да, наверно, ты права.

– Неясная кортикальная структура, – бормочет Кит, разглядывая волос, похожий в круге света под микроскопом на черный зимний ствол. – Такое впечатление, что его просто окунули в чернильницу. Демаркационная линия отсутствует, сэр, так что либо его только что покрасили, либо срезали над корнем.

Она снова и снова передвигает стекло, меняет фокус и увеличение, стараясь сделать все возможное, чтобы заставить крашеный волос говорить.

Рассказать он может немногое. Отличительные характеристики пигмента в кутикуле замазаны краской. Так чернила, если залить ими подушечку пальца, скроют характерный рисунок бороздок на отпечатке. Крашеные, осветленные и седые волосы практически бесполезны для сравнительного анализа, а у половины населения земли они именно такие. Между тем присяжные в суде полагают, что один-единственный волос должен сообщить им все: кто, что, где, когда, как и почему.

Айзе недолюбливает индустрию развлечений за то, что она сделала с его профессией. Люди, знакомясь с ним, говорят, что завидуют ему, что хотели бы быть на его месте – такая увлекательная профессия! Но это неправда. Его не поднимают ночью с постели тревожным звонком. Он не надевает спецодежду и не мчится в спецмашине, чтобы отыскать загадочные волокна, отпечатки пальцев, ДНК или самих марсиан. Этим занимаются полицейские и эксперты-криминалисты. Этим занимаются судмедэксперты и следователи. В давние времена, когда жизнь была попроще, а публика не обращала на ученых внимания, детективы вроде Пита Марино приезжали на место преступления на побитых развалюхах и собирали вещественные доказательства, зная не только что нужно взять, но и что брать не следует.

Не надо ходить с ревущим пылесосом по всей парковочной стоянке. Не надо засовывать в пятидесятигаллоновые пластиковые мешки всю спальню какой-нибудь несчастной женщины и вываливать все это барахло в лабораторию. Золотоискатель не тащит домой целое русло реки, а тщательно просеивает грунт на месте. Многое из нынешней бестолковщины объясняется ленью, но есть и другие проблемы, не столь явные, и потому Айзе все чаще задумывается о том, чтобы уйти на покой. Времени на вдумчивый творческий поиск или просто забаву для души не остается, а бумажная работа поджимает со всех сторон, требуя идеального исполнения. Глаза болят от постоянного напряжения, с годами пришла бессонница. О нем вспоминают, когда что-то не ладится, но забывают даже поблагодарить, когда дело успешно закрыто и виновный получает по заслугам. Мир, в котором он живет, определенно стал хуже. Да, хуже.

– Если наткнешься на доктора Скарпетту, спроси про Пита Марино. Он сюда частенько заглядывал. Бывало, пропускали в баре по кружечке пива.

– Марино здесь, – говорит Кит. – Приехал вместе с ней. Знаешь, я как-то странно себя чувствую. В горле щекочет, суставы ноют. Как бы чертов грипп не подхватить.

– Марино здесь? Святые угодники! Сейчас же ему позвоню. Вот здорово! Так он тоже по нашей Больной работает.

Если теперь Джилли Полссон как-то и называют, то только так – Больная. Так легче, чем пользоваться настоящим именем, если, конечно, его еще помнят. Жертв называют по местам, где их нашли, или по тому, что с ними сделали: Леди-самоубийца, Леди-из-канализации, Мальчик-со-свалки, Крыса, Лейкопластырь. Что касается настоящих имен, то по большей части Айзе их никогда и не знал. И узнавать у него нет ни малейшего желания.

– Если Скарпетта имеет что сказать насчет красной, белой и голубой краски да той странной пыли во рту, я готов ее послушать, – говорит он. – Краска, очевидно, с металла, потому что встречаются и неокрашенные серебристые металлические частицы. Есть и кое-что еще. И что это такое, я не знаю. – Он снова и снова передвигает частички по стеклу, будто играет с ними в какую-то игру. – Протестирую, прогоню через СЭМ, посмотрю, что за металл. Что у нее в доме могло быть покрашено в такие цвета? Пожалуй, отыщу-ка Марино да поставлю ему холодненького пивка. Уф, я бы и сам не отказался.

– Не говори при мне о холодном пиве, – морщится Кит. – Что-то меня поташнивает. Понимаю, заразиться мы здесь не можем, но иногда у меня такое впечатление, что с ними как будто приходит что-то из морга.

– Чепуха. Бактерии, пока до нас добираются, все дохнут. – Айзе смотрит на нее. – Приглядись хорошенько и увидишь, что у них у всех бирки на ногах. А ты и впрямь побледнела. – Поощрять ее внезапный приступ ему совсем не хочется – когда Кит нет рядом, в лаборатории пусто и одиноко, – но ей действительно нездоровится. Это очевидно, и делать вид, что он ничего не замечает, неправильно. – Почему бы тебе не устроить перерыв, а? Ты от гриппа укололась? Я так и не успел – пока собирался, все боеприпасы уже расстреляли.

– Я тоже прозевала. – Кит устало поднимается со стула. – Выпью-ка горячего чаю.