33

Кампания, о которой говорил Соломон Кен­тукки, началась почти сразу. Храм хорошо изучил свою паству и знал, что ему следует немедленно принять меры, чтобы направить реакцию постра­давшего населения в нужное эмоциональное русло. Две свирепые эпидемии, прокатившиеся по стране одна за другой, оставили после себя глу­бокий и кровавый след. Люди привыкли терять близких, но каждый очередной холокост, кото­рый устраивала им природа, собирал все больше жертв, и накопившийся в душах людей ужас вполне мог перерасти в подспудное недовольство. О том, чтобы открыто подвергать сомнению ре­лигиозные догмы, не могло быть и речи: влияние Храма и страх перед инквизицией были для этого слишком сильны. И все же каждая новая смерть, особенно если умирал ребенок, оставляла на ду­ховной репутации Храма крошечное пятнышко, и именно эти пятнышки Храм собирался залаки­ровать, провозгласив, что чудеса бывают.

Были песни, концерты, празднества, благотво­рительные забеги и бесконечные службы — везде отдавали дань памяти погибшим детям, но при этом с надеждой смотрели в будущее, олицетво­рением которого стала смеющаяся, улыбающаяся, младенчески оптимистичная Мармеладка Кейт­лин. Храм знал свое дело и, сосредоточив вни­мание общества на божественной любви к этой девочке, сумел заставить его позабыть невысказанный вопрос о том, зачем было убивать всех остальных детей. Без сомнения, многие родители втайне спрашивали у Любви, почему она решила поща­дить не их ребенка, а чужого, однако эти мысли не высказывались вслух, потому что личико Кейт­лин мгновенно сделалось символом счастливого будущего, и проявить неуважение к этой малышке значило навлечь на себя жестокую кару.

Логика была проста. Господь наслал на людей мор, потому что был суров и страшен в гневе, но спас Мармеладку Кейтлин, потому что был милосерден и полон любви. "Что здесь непонятного?" — громогласно вопрошал с церковной ка­федры отец Бейли.

Одержимость Чантории росла вместе с ее сла­вой. Чантория окончательно вжилась в роль ма­тери чудо-ребенка, поскольку убедила себя, что это правда. Теперь в их с Траффордом квартире уже не кутили с утра до ночи. Как мадонна, давшая жизнь ангелу, Чантория сознавала всю полноту своей духовной ответственности и потому стала посвящать гораздо больше времени молитвам в местном Храме и чтению религиозных текстов в доме отца Бейли. Теперь она одевалась только в белое и носила на шее крестик с эмблемой бо­гини Геи. Кроме того, она купила дорогой брелок с изображением всех знаков Зодиака и хрусталь­ный нимб на проволочном каркасе, а волосы перекрасила в золотой цвет.

Ободренная благосклонностью исповедника, она стала обращаться с Незабудкой и прочими де­вушками из своего окружения скорее как со слу­жанками, чем как с подругами: давала им разные поручения и милостиво дозволяла проводить себе косметические процедуры. Они покорно выпол­няли требуемое, но Траффорд видел, что их воз­мущают ее высокомерие и новообретенный ореол святости. В конце концов, многие из них потеряли своих детей, и то, что Чантории, единственной на весь дом счастливой матери, достались еще и та­кие почести, не могло казаться им справедливым.

Если Чантория и чувствовала их негодование, оно лишь усугубляло ее деспотизм. Возможно, сказывались долгие годы унижений, но, как бы то ни было, она и не думала скрывать, что считает себя гораздо выше остальных. Разве не сделал ее своей избранницей сам Господь?

Конечно, Траффорд прекрасно понимал, что никакая она не избранница, и оттого злился все сильнее. Ему было ясно, что его жена, одурма­ненная лестью, поверила в свое величие, и ее на­ивность казалась ему до отвращения нелепой. Коли на то пошло, до отвращения нелепой была вся ситуация: ребенка, спасшегося исключительно благодаря презираемой Храмом науке, обратили в орудие пропаганды дурацких суеверий. Всякий раз, видя на экране улыбающееся лицо дочери, Траффорд испытывал прилив раздражения.

В его мозгу постепенно и неумолимо обретала отчетливую форму идея, которая могла бы при­нести делу революции еще больше пользы, чем задуманная рассылка электронных писем. Пер­вой, с кем он поделился этой новой идеей, стала Сандра Ди. Позже Траффорду пришло на ум, что причиной, склонившей его к столь безрассуд­ному признанию — к столь безрассудному поведе­нию, — было то, что Сандра Ди отвергла его в романтическом плане.

Они сидели вместе в ее маленькой лодке. Это была их первая встреча наедине после того, как Траффорд представил Сандру Ди гуманистам, и он немедленно воспользовался подвернувшейся воз­можностью, чтобы напомнить ей о своей любви.

— Не надо меня любить, Траффорд, — услы­шал он в ответ. — Я не хочу, чтобы ты меня любил.

— Вообще-то любят не по заказу, — ответил он. — По-моему, ты прочла уже достаточно кни­жек, чтобы это понять.

— При чем тут книжки? — возразила она. — Я говорю о реальной жизни — о мерзкой, отвра­тительной реальности, и я не хочу, чтобы ты меня любил.

— Я ничего не могу поделать.

— Ну, а вот я тебя не люблю, — сказала она са­мым что ни на есть будничным тоном. — Правда, Траффорд, ни капельки не люблю. Ты мне просто нравишься. Очень нравишься...

— Ну, тогда...

— И если уж быть совсем честной, призна­юсь, что я могла бы тебя полюбить. Но все-таки не люблю, и точка.

— Как ты можешь так говорить! — запротес­товал Траффорд. — Откуда у тебя такая уверен­ность?

— Оттуда, что я так решила.

— Решила! Как будто можно решить, любишь ты человека или не...

— Можно, Траффорд, — оборвала его Сандра Ди. — В этом вся суть. Можно решить. И нужно. В этом мире, если хочешь уцелеть, решать нужно всё. Если хочешь не сойти с ума — нужно решать. Любовь — это риск. Откровенность — тоже риск. Для двоих вероятность выдать себя возрастает ровно вдвое, а для меня это неприемлемо. Вот почему я давным-давно приняла решение, что ни­кого никогда не полюблю, а раз никого — стало быть, и тебя, Траффорд.

— Если ты так ко мне относишься, почему в тот раз согласилась на секс со мной?

— А ты предпочел бы, чтобы я отказалась?

Траффорд пропустил этот вопрос мимо ушей.

— И все же почему? — настаивал он.

— Потому что тогда я была не против. Все эти наши фантазии... они меня взволновали. Разве де­вушка не может завестись не любя?

— Значит, я тебя разочаровал? — обиженно спросил Траффорд. — Фантазии тебя устраивали, но оказалось, что мои реальные достоинства не соответствуют воображаемым?

— Ради бога, Траффорд, — огрызнулась она. — Только не надо вмешивать сюда свое муж­ское самолюбие. Побаловались разок, и ладно. Я вовсе не предполагала, что из этого может полу­читься что-то серьезное. Ты же знаешь, я девушка одинокая. И чтобы добиться этого, мне пришлось приложить немало усилий.

— Ты ведь знала, как я к тебе отношусь. Как ты могла мне отдаться, зная, что я люблю тебя, а ты сама ко мне совершенно равнодушна?

— Еще раз повторяю, Траффорд: ты предпочел бы, чтобы я отказалась?

И снова Траффорд не ответил. Но Сандра Ди упорствовала:

— Давай, скажи мне правду. Если бы я тогда заявила тебе: "Я тебя не люблю и не хочу никаких серьезных отношений, но сейчас, так и быть, го­това тебе отдаться", — неужели ты не согласился бы? Неужели сказал бы: "Ну нет, раз ты меня не любишь, то я на это не пойду. Мне будет потом слишком больно"? Нет. Конечно, нет! Ты бы все равно меня трахнул. Признайся!

Ответ был очевиден, но Траффорд не хотел произносить его вслух. Вместо этого он после­довал примеру многих отвергнутых влюбленных и торжественно объявил о своем намерении по­жертвовать собой. Может быть, она раскается, когда он умрет.

— Что ж, — сказал он, — все это не имеет боль­шого значения, поскольку наши встречи в любом случае скоро прекратятся.

— Ты что, собираешься уехать?

— Нет, я собираюсь устроить революцию.

У Сандры Ди вырвался удивленный смешок.

— О чем это ты? — спросила она. — Какую еще революцию?

— Храм хочет, чтобы моя дочь была путевод­ной звездой. Отлично. Я сделаю из нее путевод­ную звезду — только она будет освещать путь не к слепой вере, а к разуму.

Сандра Ди больше не смеялась.

— Нельзя ли поподробнее? — спросила она.

— Пожалуйста. Эмоциональной кульмина­цией кампании "Чудеса бывают!" должен стать Фестиваль Веры на стадионе Уэмбли.

— Это меня не удивляет. Храм не обошелся бы без Фестиваля Веры, даже если бы отмечал вы­пуск нового сорта гамбургеров.

— Да, но этот праздник будет особенным — пиком общенациональных торжеств по поводу окончания эпидемий кори и свинки.

— И?

— Гвоздем программы станет моя семья. Мы с Чанторией должны будем продемонстрировать Мармеладку Кейтлин всему населению страны — прямая трансляция и так далее. Ее хотят крестить заново, дать ей имя Ангельская Радость и посвя­тить ее жизнь Богу. Подумай только: превратить младенца в монашку! Они хотят, чтобы мы с Чан­торией отдали своего ребенка Богу.

— И что ты намерен сделать? — спросила Сандра Ди с озабоченным видом, показываю­щим, что она уже догадывается, куда клонит Траффорд.

— Когда меня вызовут как свидетеля чудесного избавления Кейтлин и прежде чем кто-нибудь ус­пеет меня остановить, я сообщу всей стране, что Кейтлин выжила, потому что я сделал ей прививку.

Сандра Ди ошеломленно посмотрела на него. То, о чем говорил Траффорд, было равносильно самоубийству.

— Они убьют тебя на месте, — сказала она.

— Что ж, революций без риска не бывает, — ответил Траффорд. Несмотря на серьезность их разговора, он наслаждался драматизмом момента и тем эффектом, который произвели его слова на Сандру Ди.

— А если Кейтлин тоже убьют? — спросила она.

— Зачем? Это не ее грех, она невинна, да и толпе на Уэмбли при всей ее безмозглости вряд ли понравится смотреть, как исповедники уби­вают маленьких детей. Скорее, ее просто отдадут куда-нибудь на воспитание.

— А Чанторию?

— Я скажу, что она ничего не знала.

— А если тебе не поверят?

— Придется рискнуть. Разве ты не понима­ешь, какая это уникальная возможность? Посеять семена сомнения в умах миллионов людей! Цер­ковники сами сделали Кейтлин знаменитой, за­теяв свою дурацкую кампанию. И я могу обернуть эту выдумку против них! Такого шанса больше никогда не представится.

— Шанса стать мучеником? Да это все равно что покончить с собой, Траффорд! Зачем?

— А зачем другие люди приносили себя в жер­тву ради дела, в которое верили? Я считаю это своим долгом.

— Ты уже выполняешь свой долг, будучи гума­нистом. Ты живой архив, просвещенный человек, который старается просвещать остальных. Это твое призвание. И твой долг!

— Но у меня есть возможность просветить миллионы!

— Они не станут тебя слушать.

— Станут. Я заставлю их слушать. Заставлю за­думаться о том, нельзя ли было спасти и их детей тоже. Мне кажется, если я тщательно подготовлю свое выступление и не раскрою карты слишком рано, у меня будет как минимум несколько минут. Я завладею их вниманием, начав с того, как это чу­десно, что Кейтлин выжила. Потом вознесу благо­дарность Любви, а потом, прежде чем они поймут, куда ветер дует, скажу им о прививке. Возможно, даже и за нее поблагодарю Бога: это собьет их с толку. Подумай сама! У кого из гуманистов хоть раз была такая шикарная возможность выставить церковников дураками?

— А что после всего этого будет с гуманис­тами? — жестко спросила Сандра Ди. — Тебя ведь не просто убьют, а сначала вытянут из тебя пыт­ками все что можно. Что будет с библиотекой? И с нашими товарищами?

— Про библиотеку они ничего не узнают, потому что будут искать вакцинатора, а не гума­ниста. О вакцинации я расскажу им немедленно. Ничего не скрою. Выложу все подробности, при­чем говорить буду с гордостью, как бы отстаивая свою правоту. Зачем им добиваться еще чего-то?

— Ты выдашь им Кассия?

— Ну, сначала я его, естественно, предуп­режу. Ему придется исчезнуть. При достаточной осторожности он сумеет уцелеть — он человек опытный. В любом случае, я уверен: он меня под­держит, согласится, что игра стоит свеч. Шанс использовать всю машину пропаганды Храма против него самого выпадает раз в столетие.

— А как же я? Мы с тобой гуляли вдвоем. Если они узнают...

— Откуда? Им это и в голову не придет.

— На причале установлены камеры наблюде­ния. Да и не только на причале — везде.

— Зачем им проверять эти записи? Мы всегда добираемся сюда в толпе. Здесь, на озере, на нас никто не обращает внимания. Кроме того, я ведь уже сказал: они попросту не станут искать. Они ничего не знают ни о гуманистах, ни о нас с то­бой. Они будут искать вакцинатора, и я дам им вакцинатора. Я расскажу им обо всех моих встре­чах с Кассием вплоть до поездки в Хитроу, где мы сделали Кейтлин прививку. Все это подтвердится видеозаписями. На них будут искать только Кас­сия, и больше никого.

— А тебя, скорее всего, сожгут на костре.

— Да, пожалуй.

Сандра Ди долго не нарушала наступившего молчания. Они сидели друг против друга, заду­мавшись каждый о своем, и стоящая на якоре лодка тихо покачивалась.

— И ты действительно на это пойдешь? — на­конец спросила Сандра Ди.

— Да. Без колебаний. Я считаю, что у меня в жизни нет другого пути.

— Если бы я тебя любила, ты бы все равно это сделал?

— Не знаю. Хотя... да. В конце концов, думаю, сделал бы. Мне ведь приказано выйти в Уэмбли на сцену и возблагодарить Бога за чудесное спасение Кейтлин. Вознести хвалу глупому, злобному, кап­ризному, непоследовательному, жестокому, бессовестному божеству, которое существует только в воображении хамов и идиотов. Честное слово, лучше умереть, чем выполнить такой приказ.

— В таком случае, — ответила Сандра Ди, — я предлагаю сейчас заняться любовью.

— Прощальный подарок?

— Если тебе угодно.

— Что ж, давай. Мне угодно.


Загрузка...