До понедельника я не смогу попасть в салон, поэтому в воскресенье занималась хозяйством, готовилась к переезду и старалась не думать об ужасающем количестве дел, которое ожидает нас на следующей неделе. Нужно так много собрать, рассортировать, упаковать или выкинуть.
Пока девочки играли, я поднялась на чердак и начала разбирать груду коробок. Там полно вещей: одежда, лампы, картины, рождественские украшения… Самое грустное, что все, кроме украшений, лишь копит пыль.
Устав от пыли и беспорядка, я решила избавиться от того, что не пригодится в новом доме, а поскольку весьма немногое может поместиться на площади полторы тысячи квадратных футов, придется выкинуть почти все. Разбирая картонные коробки и ящики, я нашла корзину, наполненную старыми кассетами и дисками времен моей ранней юности.
Я улыбнулась, рассматривая эту коллекцию: Кейт Грин, Эми Грант, Мэтью Уорд, Сэнди Пэтти. В старшей школе я вступила в ряды «вновь рожденных», но мой отец, хоть и был священнослужителем, отнюдь не пришел в восторг от моего религиозного экстаза. Читать Библию и молиться — это одно, а вступить в «секту» и часами распевать гимны — совсем другое. Эмоции и страсти всегда внушали ему подозрение, но именно их мне недоставало в жизни.
Мне не хватало положительных ощущений, смелости.
Глубокая религиозность имела свои плюсы. Бог позволял забыть о домашних проблемах; вера в Иисуса означала, что не придется верить в себя. Не нужно быть идеальной, потому что идеальны только святые. Надо лишь воспринимать Священное Писание всей душой.
Я с тоской вспоминала себя в юности — девушку, полную огня и веры. Я не сомневалась, что принесу людям свет. Что Тэмми Джонс изменит мир.
Я неохотно убрала коробку с кассетами, попутно размышляя, что с ними делать. Больше я их не слушаю, но сама мысль о том, чтобы все выбросить, была нестерпима.
Открыла следующую коробку. Белое одеяльце, отороченное красивой синей шелковой ленточкой.
Детское одеяльце Мэтью.
Я медленно вынула его из коробки и поднесла к лицу. Одеяльце сшито мною. Я своими руками сделала все приданое новорожденного.
Мэтью должен был родиться после Брук. Ребенок, которого я потеряла на восьмом месяце беременности.
Никто так и не смог объяснить, почему это произошло. В начале восьмого месяца он был абсолютно здоров — двигался, брыкался, а через две недели перестал подавать признаки жизни.
Я поняла, что случилась беда, в ту ночь, когда он перестал двигаться. Мэтью всегда был очень активным. Когда я ложилась спать, он разыгрался, но ночью ни разу меня не брыкнул.
Я то и дело клала руку на живот. Просыпайся, Мэтью. Просыпайся, Мэтт, мамочка тебя зовет.
Рано утром я разбудила Натана. Муж положил руку мне на живот, потом прижался щекой, губами, как будто мог вдохнуть жизнь в младенца.
Вечером меня отвезли в клинику. Мне сделали инъекцию, и начались роды. Было ужасно. Я трудно рожала Джемму, но в тот раз мне пришлось еще хуже. Помню, как я просила сделать эпидуральную анестезию, но врачи сказали, что это может прекратить схватки и тогда ребенок не выйдет. Натан все время был рядом. Он держал меня за руку. Не отпускал, даже когда я визжала и просила Господа Бога и врачей спасти моего мальчика.
Слава Богу, Натан оставался со мной. Он потребовал, чтобы мне дали подержать Мэтью, после того как его вымыли и завернули в синее больничное одеяльце.
Он был очень маленький, а во всем остальном — просто идеальный ребенок с завитками золотисто-каштановых волос.
Мы назвали его Мэтью в честь моего любимого апостола[6].
Я спрятала одеяльце обратно в коробку, где лежало детское белье. Я сама все сшила, точно так же как и для Джеммы.
Коробки с кассетами и бельем отправятся со мной в новый дом. Мне тяжело смотреть на эти вещи, но я не могла от них избавиться.
К вечеру я была эмоционально и физически измучена. Я почти пять часов таскала коробки вниз, зато на чердаке теперь практически пусто. Треть вещей отправится в новый дом, еще треть — на помойку, а оставшиеся пожертвую на благотворительность.
Я приняла душ и, завернувшись в полотенце, нанесла на лицо крем, который призван разглаживать морщины и избавлять от пигментных пятен. Я слышала звонок телефона, но не ответила — слишком устала. Хотела уложить девочек, а потом рухнуть сама.
Открылась дверь в спальню, и вошла Джемма с трубкой в руках.
— Мама, это Пэтти. Она хочет с тобой поговорить.
— Ну ладно… — Я размазала лосьон по лицу и шее, остаток втерла в руки. Когда я взяла трубку, Джемма прошептала:
— Мы позвонили папе и поговорили с ним. Может быть, он приедет на День благодарения. Правда, здорово?
Я прижала трубку к груди. Натан приедет на День благодарения?
— Правда?
Дочь кивнула и улыбнулась:
— Он хочет помочь нам с переездом.
— Чудесно. — Я поцеловала Джемму в лоб и поднесла трубку к уху. — Привет, Пэтти.
— Моника хочет всю обстановку. — Пэтти чуть не пищала от восторга. — Целиком. Включая картины на стенах.
— Она с ума сошла…
— Я сказала, что вы переезжаете в среду, поэтому она пообещала прислать чек завтра же.
Мы можем переехать. У нас будет новый дом. Я, охваченная эмоциями, привалилась к столу.
— Но, Тэйлор… разве тебе не тяжело будет видеть ее в своем доме, посреди своих вещей?
— Я все равно не вернусь. Если уйду — то навсегда… — Я говорила это и чувствовала комок в горле. Этот дом так много для меня значит. Больно думать, что вскоре он будет принадлежать другим. Ты уже начала собираться? — спросила я в попытке сменить тему.
— Нет, мы наняли рабочих. Сама я собираю только личные вещи, которые не хочу складывать в грузовик. А ты? Представители компании уже приезжали?
— И не приедут, если Моника хочет купить дом вместе с обстановкой.
Лишь потом, забравшись под одеяло, я вспомнила разговор с Пэтти, подумала о Монике и поняла, что не общалась с Кейт со времени последнего собрания. Я думала, она позвонит. Мы с Кейт дружили много лет. Вместе путешествовали, катались на лыжах, проводили бесконечные часы в клубном бассейне.
Может быть, Кейт обиделась. Может быть, ей неловко. Может быть, она просто не знает, что сказать. Я решила позвонить подруге завтра.
Как только мои волосы приведут в порядок.
Утром в понедельник я тщательно одевалась, подбирая наряд, который гармонировал бы с цветом волос, то есть исключила все оттенки оранжевого, красного, розового и кораллового. Возможно, подойдет серый. Черный — слишком контрастно. Коричневый — никоим образом. Я выбрала твидовый жакет оливкового цвета и желто-коричневые широкие брюки с отворотами, стянула волосы в узел, надеясь, что так они меньше бросаются в глаза.
Моника позвонила, когда я отвозила Тори в сад. Когда я увидела на мобильнике ее номер, ладони у меня вспотели, сердце заколотилось. Я не ответила. Несомненно, она звонила по поводу мебели и нужно было поговорить, но я до сих пор чувствовала себя обманутой.
Как она могла предложить деньги за наш дом, не сказав мне? Как они с Дугом могли сделать это втайне?
Я проверила голосовую почту, как только пришло сообщение. Моника сказала, что подсунет чек под входную дверь. Я получу деньги и смогу снять жилье, пусть оно и досталось такой дорогой ценой.
Я проводила Тори в класс, поцеловала на прощание и поехала на работу. Приехала в офис, все были на месте. Неловко видеть, что Марта и ее команда уже работают. Ненавижу опаздывать — очень неприятно приезжать последней.
— Доброе утро, — нервно произнесла я, закрывая дверь.
Повесив пальто, я убрала сумочку в стол, точь-в-точь как делала Сьюзен. Компьютер был включен, я села и, как меня научили, проверила почту. Пришло пятьдесят писем, из них как минимум тридцать — срочные от Марты.
На мгновение я запаниковала.
Я не могу. Не знаю, что делать. Я не разбираюсь в рекламе и так долго не работала…
— Если возникнут вопросы, Тэйлор, спрашивай. Мы понимаем, что тебе нужно некоторое время, чтобы привыкнуть, — появилась за спиной Марта.
Я кивнула. Она, конечно, хотела меня успокоить, но тщетно.
Это трудно. И страшно.
Мне казалось, что порой время останавливалось, а иногда пролетало незаметно. Я с особой остротой сознавала свою неопытность и неосведомленность в элементарных вещах. Я печатала не так быстро, как Сьюзен, и не знала имен, которые упоминали прочие сотрудники, когда просили позвонить или назначить встречу.
Я понимала, почему дома чувствовала себя всесильной. В созданном мною мире я была королевой, а теперь оказалась на самой нижней строчке воображаемого рейтинга.
Когда наступил ленч, я помчалась в салон. Мой стилист пришел в ужас, увидев меня.
О чем я думала? Я забыла, что окраска волос — непростой процесс? Раньше мне обрабатывали каждую прядку, а теперь все испорчено. Испорчено.
Я не плакала дома, когда загубила свой цвет. Наоборот, изо всех сил старалась не утратить чувство юмора. Но сейчас его явно не хватало. Я пришла в ярость. У меня и так хватает проблем. И я не собиралась слушать упреки от мистера Марко.
— И чего вы теперь хотите? — продолжал он, возвращаясь с краской. — У вас были прекрасные волосы. Шикарные. А теперь все испорчено.
— Это слабое утешение, Марко, — ответила я.
Он быстро и сердито размешивал краску.
— Я не всесилен. С чего вы взяли, что можно испортить себе прическу, а потом прийти сюда и потребовать, чтобы я все исправил?
— Я вам плачу. Вы работаете не бесплатно.
Он закатил глаза.
— Все думают, что могут обращаться со своими волосами как угодно. Все считают себя профессионалами…
Все. С меня хватит. Я быстро встала и сбросила полотенце.
— Довольно. В конце концов мои волосы не так уж скверно выглядят…
Я знаю, что это нервный срыв. Знаю, что нужно покрасить волосы. Но, Господи, с меня хватит. Разве я не имею права на ошибку? Разве не могу оступиться без того, чтобы окружающие сразу же принялись меня грызть?
Марко кричал вдогонку, что краска уже готова, что он страшно занят и что я не имею права вот так тратить его время.
Я не обернулась. Не остановилась. Вышла на улицу под тусклое ноябрьское солнце. Хватит с меня нотаций. Довольно лицемерных фраз. Я стараюсь изо всех сил. Лезу из кожи вон. Неужели это не в счет?
Я практически бегом добралась до гаража и чуть не врезалась в Сюз, которая шла к лифту.
— Тэйлор! — Она осмотрела меня с головы до ног, а потом натянуто улыбнулась, когда заметила мою прическу. — Э… как дела?
Разумеется, мои волосы ее шокировали. Они спадали рыжим каскадом вдоль спины.
— Только что была в салоне, — ответила я, игриво тряхнув головой. — Так приятно что-то менять…
— Да, но…
Я улыбнулась во всю ширь, натянула пальто и подняла воротник.
— До свидания.
Она продолжала ошалело на меня таращиться.
— Увидимся.
Моей бравады хватило, пока я не вернулась в офис. Первый, кто попался мне навстречу, — это Марта.
— Тэйлор, что случилось с твоими волосами?
Мне следовало бы обидеться, но Марта по крайней мере откровенна. Я пожала плечами.
— Я попыталась покрасить их дома. Не получилось. Тогда я съездила к своему стилисту, чтобы все исправить, но он меня отчитал, поэтому я ушла.
Марта одобрительно кивнула:
— И правильно. Нечего выслушивать глупости. Это мой девиз, и он себя оправдывает.
— Да, если только у тебя на голове не сноп соломы.
Марта ухмыльнулась и полезла в сумочку за мобильником.
— Это Марта Зинсер. Как сегодня работает Мишель? Она сильно занята?
Она подождала, пока администратор салона проверяла расписание Мишель.
— Вижу, занята… Но все-таки можно мне с ней поговорить? Скажи, что это Марта и что она в отчаянии.
Марта смотрела на меня, прикрыв трубку.
— Мишель — чудо. Единственный человек, которому я позволяю притрагиваться к моим волосам. Она главный специалист по окраске в «Пол Этер». Обещаю, она приведет твои волосы в порядок, не устраивая драмы.
Наконец Мишель взяла трубку.
— Прости, что отвлекаю, но хочу попросить тебя об одной услуге. Моей знакомой нужно срочно помочь. Она пыталась покрасить волосы сама, в итоге ее стилиста чуть удар не хватил, и теперь она понятия не имеет, к кому обратиться. А ты всегда знаешь, что делать. Не могла бы ты принять ее сегодня, хотя бы только на консультацию?
Марта слушала и кивала.
— Отлично. Спасибо, Мишель. Ты лучше всех. — Она убрала телефон и улыбнулась. — Она примет тебя в три.
— Чудесно. Но ведь я должна быть на работе…
— Да, должна. Но, честное слово, Тэйлор, я просто не в состоянии заниматься делом, пока у тебя на голове морковная соломка.
Мишель, возможно, гений окраски, но при виде ее я затрепетала. Она высокая и красивая, с роскошными темными волосами, высокими скулами и идеальными губами. Я села в кресло, и она накинула на меня полотенце.
— Что вы сделали? — поинтересовалась она, становясь позади и изучая мое отражение в зеркале.
— Полагаю, загубила свои волосы.
Мишель слегка улыбнулась:
— Я имею в виду: чего вы хотите? Можно закрасить рыжину, но это ненадолго. Через месяц придется подкрашивать корни. Что вы сейчас хотите сделать с вашими волосами?
Я смотрела на свою шевелюру, которая яркими прядями рассыпалась по плечам.
— Я снова хочу стать светловолосой безо всякой рыжины. Раньше я каждый месяц ходила в салон подкраситься и каждые полтора месяца — на мелирование. Но сейчас нужно что-нибудь попроще. У нас изменилось финансовое положение…
— Нигде не сказано, что нужно тратить много денег, чтобы выглядеть красиво, — отвечала Мишель, поправляя на мне полотенце. — У меня уйма небогатых клиенток, и среди них множество блондинок с шикарными волосами.
— Правда?
— Да. — Мишель похлопала меня по плечу. — Все будет в порядке.
— Что вы сделаете?
— Смою цвет, который вы нанесли, изменю основание, сделаю вас светло-русой, тогда нескоро придется закрашивать корни. Потом добавим мелирование, но снизу, а не сверху, чтобы замаскировать отросшие волосы. В таком случае вам придется ходить в салон лишь дважды в год, а не каждые полтора месяца.
Она так и сделала, но процесс оказался долгим. Сначала мы избавлялись от рыжего цвета, потом нанесли новый.
Я вышла на улицу, проведя в кресле несколько часов. К счастью, волосы вновь стали светлыми, мелированные пряди малозаметны и меньше похожи на выгоревшие. И слава Богу, поскольку на дворе середина ноября и День благодарения не за горами.
По пути я позвонила в офис и услышала автоответчик. Рабочий день окончился. Неудивительно — было почти половина шестого и уже стемнело. Но по пути домой я чувствовала, как у меня засосало под ложечкой. Марта не так уж плоха, решила я, забирая чек от Моники и направляясь в банк. Она даже бывает весьма милой.
Вечером в понедельник, отдав деньги домовладельцу, я села за руль и улыбнулась. Теперь до июня нам не нужно думать об арендной плате, и еще осталось, чтобы заплатить за машину. Моей зарплаты хватит на покупки, няню и непредвиденные случаи.
Нужно позвонить Натану. Он будет мной гордиться.
Я взяла телефон и набрала номер мужа. К моему восторгу, он сразу ответил.
— Натан, отличные новости, — выпалила я. — Я только что продала нашу мебель за двадцать пять тысяч.
Ответом мне служила мертвая тишина.
— Ты слышишь? — переспросила я с оттенком досады. — Я продала всю обстановку Монике и Дугу. Двадцать пять тысяч долларов, Натан.
— Тэйлор, один лишь гарнитур в столовой стоит столько.
Голос у него был ледяной и отстраненный. Я съехала на обочину и облокотилась на руль.
— Ты с ума сошел?
Натан вздохнул:
— Ты всегда действуешь впопыхах, Тэйлор. Никогда не думаешь.
— Неправда!
— Понадобится сто тысяч долларов, чтобы заново обзавестись такой же мебелью. Кушетка в гостиной стоила двадцать тысяч. Кресла — по пять тысяч за штуку. По-твоему, мы сможем себе это позволить снова?
Я прикусила язык — сильно, чтобы не запротестовать. Невозможно спорить с Натаном. Все, что я делаю, — плохо.
— Но у нас больше нет дома, куда подошла бы такая мебель, — ответила я, успокоившись. — Она не поместится в доме, который я сняла, а хранить ее где-то на складе слишком дорого. Натан, она предназначалась для особняка площадью почти семь тысяч квадратных футов. А новый дом — меньше двух тысяч. Он крошечный, поверь.
— Зачем было его снимать?
— Потому что он дешевый и близко от школы.
Натан молчал долго; мне показалось, что он положил трубку, но тут муж тяжело вздохнул.
— Ты, кажется, больше во мне не нуждаешься, — тихо проговорил он.
У меня замерло сердце.
— Неправда.
— А по-моему, это так.
— Натан, ты ошибаешься.
— Ну да, все так говорят.
Я помнила об этом разговоре до конца дня и перезвонила мужу вечером, по пути с работы, но не знала, что сказать.
«Возвращайся домой, я буду тебя содержать»? «Бросай работу и живи с нами, в уродливом маленьком домике»?
Я глотала слезы. Натан с рождения купался в роскоши, его мать не работала, а отец в семидесятые-восьмидесятые годы заколачивал миллионы в Кремниевой долине. Предполагалось, что Натан тоже станет миллионером. Но мы потеряли все, и мой красавец муж вкалывает где-то в Омахе.
Иногда я думаю, что мне тяжело, но если подумать — ему еще хуже. Натан мужчина. Он должен содержать семью. Держать ситуацию под контролем. Зная Натана и его родню, я понимаю, что сейчас он чувствует себя неудачником.
Среда — короткий день в школе, и Ева пришла на работу к маме в половине третьего.
Роберт и Элли разговаривали с клиентом, Мэл была в Нью-Йорке, Марта — дома, что-то искала для матери. Ева ждала в офисе и крутилась на кресле в углу. Там стоит еще один компьютер, для внештатных сотрудников, но их не было, и девчонка сводила меня с ума.
— Я говорила с мамой, — сообщила она, перестав крутиться и глядя на меня. — Мама сказала, вы не секретарь. Вы менеджер. Быть менеджером гораздо лучше.
Я отвлеклась от письма, которое печатала.
— Спасибо, Ева. Очень приятно это слышать.
Она раскрутилась и остановилась, схватившись за край стола.
— А вы хотели быть секретарем?
Хочет ли человек попасть в камеру пыток?
— Нет, не особенно.
Ева подтянула колени к груди.
— Почему вы вообще здесь?
— Потому что мне нужна была работа.
— Зачем?
Мне казалось, что она стучит молотком по моей голове.
— А зачем твоя мама работает?
— Потому что она умная и ей тут нравится. А еще потому, что она не замужем. Мой папа — донор.
В этот момент я пила кофе и чуть не выплюнула его на монитор. Вытирая подбородок, я обернулась и уставилась на Еву.
Она спокойно кивнула:
— Ну да, он много раз сдавал сперму. Ходил в разные клиники. Кто-то в Нью-Йорке это выяснил. Тогда они позвонили маме и сказали, что, возможно, у меня десять или двадцать братьев и сестер, то есть очень много.
— Ого. — Я не знала, что еще сказать. Ева не похожа на обычных маленьких девочек.
— Мне нужно быть осторожной, — продолжала она, — чтобы случайно не выйти замуж за собственного брата. Иначе у нас родятся больные дети… — Ева нахмурилась. — Ну и потом, это просто гадость…
Открылась дверь, и вошла Марта. Она сняла куртку и бросила ее на спинку кресла.
— Не приставай к моим сотрудникам, — сказала она, целуя дочь в макушку.
— Я не пристаю, — весело ответила Ева, вылезла из кресла и пошла к двери. — Я просто рассказывала миссис Янг про папу.
Девочка ушла, и Марта несколько мгновений стояла неподвижно, а потом покачала головой:
— Полагаю, она пошла в него. Уж точно не в меня.
— Видимо, да, — согласилась я. Непосредственность Евы одновременно впечатляла и пугала меня. — Уж ты-то воплощение благопристойности.
Марта засмеялась, плюхнулась в кресло и вытянула ноги. На ней старые джинсы, белая мужская рубашка и неизменные ужасные ботинки.
— Господи, как я устала… — Она откинула голову и потерла шею, а потом взглянула на меня. — Тэйлор, за такой объем работы я явно плачу тебе недостаточно. Сьюзен никогда не работала позже трех по средам и позже двенадцати по пятницам.
Я указала на пачку документов:
— Здесь еще слишком много дел.
Марта подняла бровь.
— У тебя всегда будет слишком много дел. Ты никогда не разберешь эту груду до конца, потому что она постоянно пополняется. Не надрывайся. Когда все уходят, ты вполне можешь последовать их примеру.
— По крайней мере надо закончить письмо. Я его напечатаю и пойду домой.
Через десять минут я перечитала письмо напоследок, проверяя, не сделала ли ошибки, и почувствовала на себе взгляд Марты. Он удивительно беспокойный. Я оглянулась.
— Ты всегда стремишься к совершенству? — спросила она.
Я нахмурилась:
— С чего ты взяла?
— Я за тобой наблюдаю. Ты перечитываешь письмо уже в четвертый или в пятый раз. Хватит. Заканчивай.
— Не хочу, чтобы письмо ушло от нас с ошибками, — это произведет неприятное впечатление… — Марта засмеялась, и я замолчала. — Что тут смешного? Я думала, тебе небезразличен имидж фирмы…
— Небезразличен. — Марта улыбалась. — Но я хорошо знаю, каково разрываться между домом и работой. Езжай домой, Тэйлор. У твоих девочек сегодня был короткий день, и наверняка они страшно по тебе соскучились.
Когда я вернулась домой, девочки вопили изо всех сил.
— Это все ты виновата!!!
«Ох, Джемма», — подумала я, закрывая дверь гаража.
— Нет, ты!
А это Брук. Едва дыша от усталости, я повесила пальто на крючок, оставила сумочку на столе и пошла на кухню.
— Если бы ты не капризничала, нам не пришлось бы переезжать и продавать вещи! — кричала Джемма.
— А если бы ты не была такой дурой, папа бы не уехал в Омаху! — отвечала малышка Брук.
Я закрыла глаза и сделала глубокий вдох, стараясь не утратить спокойствия. И это моя семья? Мои дети? Отчего они так ужасно себя ведут?
— Я дома, — устало провозгласила я, сбрасывая туфли на высоких каблуках.
Дочери даже не слышали и продолжали выкрикивать оскорбления. Джемма орала во всю мочь:
— Мама и папа тебя вообще не хотели, ты родилась по ошибке!
Внезапно я поняла, что у меня не хватит сил закричать. Не хватит слов. Я так устала от криков, от тревог, от попыток все исправить самой.
Я взяла две кастрюльных крышки и ударила друг о друга. Раздался грохот, похожий на удар цимбал. Громкий. Очень громкий.
Анника и девочки выскочили на лестницу и уставились на меня. Няня в ужасе. Она типичная финка — никогда не повышает голос, всегда соблюдает приличия.
Дочери смотрели на меня, как будто я спятила. Так и есть. Ну и что? Бросив крышки на стол, я сказала:
— В нашей семье ошибок нет. Каждая из вас была желанной. Мы хотели и еще детей, но жизнь не всегда складывается так, как нам хочется. Поэтому спускайтесь, собирайте игрушки и помогите готовить ужин.
Я взглянула на Аннику:
— Злая колдунья вернулась домой, и вы можете идти.