Сломанный мир (СИ)

Глава 13. Любовь

Как ни удивительно, брак с императором Юйгуя был собственным решением Джин-хо. Эта идея пришла к ней вскоре после встречи с Янфэй. Видимо, разговоры с ней что-то поменяли в мировоззрениях Джин-хо.

— Я не дам тебе выдать Ильджон или кого-то еще из моих сестер за юйгуйского императора. Я сама за него выйду. Что ты думаешь об этом? Если ты меня поддержишь, отец не будет возражать, хоть я и младшая.

— Но зачем это тебе? — спросил ее Гэрэл.

Джин-хо озвучила его собственные недавние мысли, сказав:

— Янфэй стала бы хорошей правительницей. Может быть, слишком хорошей. А Ильджон — я люблю Ильджон, но она не очень-то умна, ей не стать помехой Янфэй.

Это была полуправда: не то чтобы все десять сестер Джин-хо были глупы, вовсе нет. Но Джин-хо, должно быть, осознала, какие перспективы открывает этот брак, и хотела их для себя, а не для кого-то другого — вполне понятное желание…

Так начался их последний разговор, который он потом не раз вспоминал.

— Мне нравится Янфэй. Она умная, — добавила она. — Все время читает книжки, совсем как ты, и умеет писать, и столько всего знает. И сильная. В смысле, в бою или в драке от нее толку мало, она по-другому сильная, но это тоже здорово. При других обстоятельствах мы с ней могли бы стать подругами.

— Выйти замуж за ее любовника — странный способ выразить симпатию.

Джин-хо хихикнула.

— Пусть себе любятся. На кой мне этот император-философ? При дворе наверняка найдется пара красивых юношей для меня. Но если она будет мне мешать — найду способ от нее избавиться.

— Какая из тебя императрица? Ты же всегда говорила, что хочешь стать командующим тысячей или стратегом.

— Я уже не ребенок, Гэрэл. Я поняла, что вести войну можно не только мечами и луками.

— Не пойму, зачем тебе это, но, конечно, я поддержу тебя, раз ты просишь.

Они сидели в его шатре, и Джин-хо сидела, доверительно прислонившись к его плечу, и прихлебывала из фляжки что-то крепкое.

Гэрэл надеялся, что в Юйгуе она расстанется с привычкой к алкоголю; она слишком умна, чтобы не понимать, что от императрицы, которую уважают подданные, не должно все время пахнуть вином.

Ей тоже надо будет научиться читать и писать; придется потрудиться, но она справится. И, хоть никто и не будет ограничивать ее свободу насильно, вскоре ей станет не до лошадей и состязаний в стрельбе. Да и вообще она превратится в совсем другого человека; государственные дела и интриги, в которые она неизбежно окунется, плохо сочетаются с ее прямотой и открытостью. Джин-хо научится носить многоцветные шелка, расшитые серебром и золотом, и подбирать цвета и узоры сообразно случаю и времени года. Растрепанные косы с глиняными бусинками сменятся на изящную прическу и височные подвески в два ряда…

— Знаешь, я когда-то думала, что выйду замуж за тебя, — сказала она, теребя одну из этих самых косичек с бусинами. — Это было бы, ну, понимаешь, логично, ты ведь правая рука моего отца и все такое… Думаю, я была в тебя немного влюблена.

Гэрэл удивился. Пробивая дорогу к власти любыми доступными путями, он, конечно, обдумывал возможность женитьбы на одной из дочерей Токхына. Но о Джин-хо в таком ключе он никогда не думал.

— Что, никого лучше не нашла? — довольно грубо сказал он, скрывая неловкость.

— А почему ты решил, что чем-то хуже других? — в свою очередь удивилась она.

— Почему? — он резко повернулся к ней. — Ты, наверное, забыла, как я выгляжу — так посмотри…

Она выдержала его взгляд, улыбнулась.

— Ты не такой, как все — ну и что с того? Люди всегда влюбляются в тех, кто непохож на остальных. Самые красивые наложницы в гареме моего отца — с юга, а ведь белой крови в них гораздо меньше, чем в тебе.

Он не знал, как отреагировать на это неожиданное признание. Наверное, ничего глупее нельзя было сказать:

— Я думал, ты, наоборот, меня недолюбливаешь.

— Не знаю. Иногда — да. Но иногда казалось, что мы могли бы стать друзьями.

— Наверное, мы и есть друзья, — осторожно сказал он. Это была правда: если он кого и мог назвать другом, то разве что Джин-хо. По крайней мере, она не боялась его.

— Нет, я не думаю, что мы друзья, — сказала она. — Я всегда завидовала тебе. Хотела стать как ты. Мне еще многому надо выучиться, чтобы дорасти до тебя. А дружба — это двое равных. Я так думаю… Может, другие понимают дружбу как-то проще? Я всегда удивлялась, как это у всех получается иметь много друзей, если это так сложно — найти хоть одного…

— Вот уж не думал, что тебе не хватает друзей, — удивился он. Кто-кто, а уж Джин-хо не производила впечатления одиночки. Она была открытой, общительной и обаятельной. Ее редко можно было увидеть одну, всегда — в компании.

— Это просто приятели; с ними бывает весело, но я к ним не привязана. Чем больше я об этом думаю, тем сильнее мне кажется, что я не верю в дружбу, — объяснила она. — А ты веришь? Впрочем, можешь не отвечать — ты ведь всегда один…

Он молча покачал головой. Как же для нее все просто; неужели она думает, что кто-то выбирает одиночество по собственной воле? Ее рассуждения казались ему немного наивными, но в то же время хотелось послушать еще — его удивило, что она вообще взялась об этом думать.

— Но ты ведь не раз рисковала жизнью, сражаясь рядом с солдатами — неужели и эта дружба для тебя пустой звук?

— Это не дружба, нет. В нашей стране — да и всюду — всегда приходилось много воевать. Плохой товарищ на войне — значит, негодный солдат, а это вредно для правителя, который ведет эту войну… Поэтому те, кто у власти, внушают солдатам, что врагов надо ненавидеть, а ради товарищей не задумываясь рисковать жизнью. Поэтому про храбрость и товарищество сочиняют легенды и поют песни. Но это не дружба, это — вынужденное. Так принято. Это как ритуал, как цепи…

Джин-хо не особенно умела говорить красиво, а когда увлекалась, слова лились из нее потоком, и она не всегда могла понятно объяснить, что имеет в виду, но он понял: она говорила об оковах, которые надевает на всех общество. Любой человек, если он не сумасшедший, печется о собственной шкуре куда больше, чем о чужих, а армия (из хорошего железа не делают гвоздей) чуть ли не полностью состоит из человеческого мусора — необразованных, грубых, диких людей, из которых намеренно выбивают последние капли человечности, превращая в зверей, чтобы они лучше выполняли свою работу — убивали других; о какой дружбе, о каких вообще человеческих чувствах тут может идти речь… Но это не то, о чем принято говорить вслух. Лучше верить в товарищество и героизм.

— …Это все не настоящее. Можно сражаться плечом к плечу и спасать друг другу жизни, но быть равнодушной к этим людям, вовсе не хотеть с ними сблизиться, не интересоваться, что там в голове у другого человека…

Гэрэл слушал ее с возрастающим удивлением: он-то думал, в голове у девчонки только любовь и стрельба из лука, а она, оказывается, смотрит на жизнь довольно разумно.

А из нее ведь действительно может получиться хорошая правительница…

Мелькнула мысль, не создает ли он себе прямо сейчас еще одного опасного врага. Если вдруг отношения между Чхонджу и Юйгуем обострятся, сильная императрица может стать помехой. Гэрэл ведь все эти годы готовился к войне с Юйгуем. Но разве по-настоящему прочный мир не лучше? Этот союз, воможно, обеспечит то самое взаимопроникновение культур, о котором так вдохновенно рассказывал ему Юкинари.

Джин-хо тем временем продолжала излагать свою философию:

— …Отношения — это война. Когда есть двое людей, один из двоих всегда храбрее, успешнее, умнее, привлекательнее. И они оба будут знать об этом. Нужно быть слепым, чтобы не увидеть, что человек рядом с тобой глупее тебя, слабее, добился меньшего, чем ты, меньше видел, меньше пережил… А если ты этого и не видишь — тому, кто сильнее, свойственно не замечать своего превосходства — все рано или поздно тебе станет скучно с теми, кто недостаточно хорош для тебя. А если наоборот — если не ты, а другой сильнее, богаче, умнее, могущественнее — ты скоро устанешь восхищаться и начнешь завидовать или мечтать догнать и обойти его во всем. Как я мечтаю догнать и обойти тебя…

Она, конечно, была во многом права. Гэрэл уже давно не думал о таких вещах, не чувствовал своего превосходства, потому что это свойство власти — ее носитель ощущает ее как норму. Но в детстве он все это знал. Не только детские драки, но и обычное повседневное взаимодействие — игры, разговоры — всегда было борьбой за власть. И не потому, что он был «не таким», уродом, белой кровью — все, абсолютно все сталкивались с теми же проблемами, просто он это замечал лучше других, в отличие от многих, кому такое не приходило в голову.

И когда детство проходит — эта война не заканчивается, а если тебе удается про нее забыть — это значит всего лишь, что ты стал достаточно сильным, чтобы все время одерживать победы.

— …А дружба, — продолжала Джин-хо, — это противоположность войне. Хочется проводить много времени вместе, и нет места ни зависти, ни скуке. Обоим интересно, обоим есть что взять друг у друга. Друг должен быть равным тебе, но на иной лад… как есть ночь и рассвет, весна и осень — нельзя сказать, что одно лучше другого. Быть равным — но другим, чтобы обоим было что взять друг у друга. Если случится встретить такого человека, это дар Великого Тигра…

Хоть у Джин-хо не было недостатка в приятелях, но он знал, что обычно её считают избалованной, без царя в голове и просто пустоголовой; но сейчас, когда она сидела рядом с ним и вот так вот рассуждала, в ней внезапно проявилось что-то серьёзное и невыразимо странное. Он вдруг осознал, что на самом деле ее внезапное решение выйти замуж за императора и уехать в Юйгуй не так уж удивило его; она умнее, чем любит казаться — и он понял, что всегда это знал. Может быть, она ошибалась, считая, что ей надо «дорасти» до него. Ему вдруг показалось, что она не младше него на добрый десяток лет, а старше: в ней чудилась какая-то внутренняя зрелость, даже мудрость.

Философия Джин-хо не объясняла одного: когда встречаешь кого-то, кто во всем лучше, благороднее, выше тебя, но почему-то не можешь ни завидовать, ни ненавидеть — как это назвать?

Эти мысли его опечалили, и, чтобы избавиться от них, Гэрэл довольно язвительно сказал:

— Мало кому удается встретить такого друга. Вот и получается, что дружить можно только с самим собой — или с водяным с ямкой в голове.

Про водяного, воображаемого друга Джин-хо, ему как-то рассказал император Токхын — Джин-хо все детство в него верила, после каждого дождя собирала для него воду в кувшинчик.

Джин-хо вспыхнула и замолчала и снова превратилась в обиженного ребенка.

Какое-то время они сидели молча, потом он примирительно сказал:

— Ты слишком много хочешь от дружбы, Джин-хо. По-моему, то, о чем ты говоришь — это любовь, а не дружба.

— Нет, нет. Любовь — это другое… Но в дружбе любовь тоже есть… — Она широко зевнула: алкоголь всегда поначалу будоражил ее, а затем — усыплял. — Любовь — она повсюду, это как пыль, порошок, который рассеян в других чувствах. Ты когда-нибудь думал о том, сколько разных вещей называют любовью? Даже смешно иногда, насколько разных. И заботу о товарищах, и чувства родителей к ребенку, и привычку, и страсть, и преданность командиру, стране или царю… Все это можно назвать любовью, но для всего этого есть и другие слова. А суть любви — она как пыль, как свет, который пронизывает все это… Где-то ее больше, где-то меньше… Иногда люди говорят, что любят кого-то, а на самом деле любви там почти и нет — только какая-то гадость и гниль…

«Уж не об отце ли она говорит?» — подумал Гэрэл. Жизнерадостная Джин-хо редко вызывала желание ее пожалеть, но если подумать, она ведь не знала ни материнской, ни отцовской любви.

У Гэрэла была хотя бы мать. Недолго, но была.

— …Но если бы этой пыли, любви, не было совсем, мир был бы адом.

Такая уж она была, Джин-хо — любила со своей косноязычной непосредственностью высказать то, о чем людям обычно говорить неловко.

— Ты могла бы писать стихи, если бы научилась писать, — заметил он тогда. Она в ответ довольно больно стукнула его по голове.

И когда она уезжала в Юйгуй, чтобы стать супругой императора Вэя, он вспомнил этот их недавний разговор. Он попрощался с ней по обыкновению холодновато, но посмотрел тепло и подумал, что она права: эта пыль — любовь в любых ее проявлениях — только она и делает невыносимое существование на этой земле выносимым.

И еще подумал, что они с ней теперь нескоро увидятся, а может — и вообще никогда. И что какие бы отношения ни связывали их с Джин-хо, в них есть немного этой пыли, о которой она говорила. А Джин-хо взглянула так, как будто это услышала, и улыбнулась.