Сломанный мир (СИ)

Глава 21. Заговор

Дурные сны продолжали мучить его.

Это была одна из тех ночей, когда он не был уверен, спит или бодрствует, не мог отличить воспоминания от кошмаров.

В этот раз ему снился Юг и тени его прошлого. И опять — мать. Одна из тех сцен, которые он мечтал вырезать из своей памяти, но не мог.

Это было больше двадцати пяти лет назад. Сколько ему было — три года, четыре? Он не знал точно, он слишком часто видел подобные сцены, а потом — став старше — порожденные ими кошмары.

Он помнил, что тогда, в первый раз, было темно: то ли утро, то ли поздний вечер. Он пробрался в клетушку матери, потому что соскучился по ней. Она спала, ее волосы, всегда удивительно чистые и красивые, рассыпались по прикрытой грязными тряпками соломе, словно лучи Луны. Он хотел лечь с ней рядом и обнять ее, но улышал шаги — и прижался к стене, надеясь, что его не заметят.

Кто-то зашел и остановился возле подстилки, возвышаясь над спящей, словно башня. В полутьме он не видел лица. Мощная фигура могла принадлежать Баатар-хану — а могла и кому-то другому. Многие из племени приходили к его матери: на людях никто не признался бы, что марает руки о беловолосую демоницу, но все всё понимали.

(Когда родился Гэрэл, его не убили только потому, что каждый из мужчин улуса мог быть его отцом — в том числе и Баатар. Но никто не был уверен в своем отцовстве: странный светловолосый ребенок ни на кого из них не был похож, вообще выглядел совсем не так, как жители Срединных Государств. Поэтому каждый, проходя мимо, норовил ударить его, плюнуть вслед. И назвать демонским отродьем или ублюдком — какое-то время у него и не было никакого другого имени. Потом мать стала называть его Гэрэл — «свет»; имя звучало как злая издевка, но она вовсе не насмехалась — просто знала на языке людей не так уж много слов, и выбрала, по ее мнению, самое красивое).

По изменившемуся ритму ее дыхания он понимает, что она проснулась, хоть и не открыла глаза, и вошедший, должно быть, тоже это понял; впрочем, ему все равно, спит она или нет.

Мужчина забирается на мать Гэрэла, приспускает штаны, приподнимает лохмотья, что служат ей платьем, и начинает ёрзать туда-сюда.

В полутьме они словно двухголовое и четырехрукое чудовище, что-то вроде тяжело сопящего паука.

Мать, которую возят взад-вперед по подстилке, открывает глаза и видит Гэрэла, съежившегося у стены. Ее нечеловеческие голубые глаза как будто слегка светятся в темноте, и он ясно видит в них слезы. Ей стыдно, страшно и очень больно. Но она не сопротивляется насильнику, знает, что будет только хуже.

Он хочет убежать, но ему тоже страшно, слишком страшно, чтобы сдвинуться с места. Она стискивает зубы и старается сдерживать стоны, чтобы не испугать ребенка еще больше.

Мужчина без лица продолжает двигаться на ней, неспешно и деловито.

Губы мамы шевелятся. И снова. Она смотрит на Гэрэла и шепчет одни и те же слова, и хотя она повторяет их беззвучно, смысл понятен:

«Не смотри».

Может быть, на самом деле она шептала тогда что-то другое или из ее рта раздавались только стоны. Она долго не говорила на языке южан — в племени демоницу сначала считали немой; Гэрэл помнил, что они с мамой учились словам вместе…

Почему-то ему всегда, когда он видел этот сон, казалось, что кошмар закончится, как только он наберется духу и позовет на помощь. Тогда, в жизни, некому было им помочь, всем было плевать, даже если кто-то узнал бы о происходящем. Но у сна свои законы. Во сне важно победить страх и суметь закричать.

И он пытается закричать, но страх мешает ему, сдавливает горло, и крик застревает, умирает где-то на подступах к нёбу. А когда он пытается насильно вытолкнуть его наружу, открыть рот почему-то ужасно сложно, и изо рта вырывается лишь мычание и сдавленный писк.

Он проснулся резко, словно от удара, и не сразу вспомнил, где находится и сколько ему лет.

Было темно — еще не рассвело. Один из светильников, с которыми они читал перед тем, как уснуть, все еще горел. Потом он понял, что его, скорее всего, разбудила внезапная тишина за дверью. Присутствие охранников обычно сопровождалось звуками, которые не мешали ему спать, к которым он, наоборот, привык — он слышал их шаги, иногда солдаты тихо переговаривались. Но сейчас в коридоре было пугающе тихо. Потом он услышал щелчок повернувшегося в двери замка. Гэрэл замер и постарался дышать ровно и медленно.

Сквозь полуприкрытые веки он видел приблизившуюся к его кровати фигуру. Лицо — кроме глаз — было закрыто тканью. Пламя светильника блеснуло на кинжале, который человек достал из-под одежды. Человек замахнулся.

Гэрэл перехватил его руку и резко вывернул ее; человек вскрикнул от боли и неожиданности, выронил кинжал на кровать — и Гэрэл тут же схватил его и вонзил его неудачливому убийце в глаз.

Он вскочил, накинул поверх сорочки домашнее платье из синего шелка, но перед тем сразу потянулся за арбалетом, который по привычке держал у изголовья кровати — тот был взведен, и хвала богам, потому что в дверь уже успели просочиться две новых фигуры с оружием.

Одного ему удалось застрелить сразу, второй успел подойти к нему — пришлось схватиться врукопашную, и Гэрэл, хоть и не без труда, обезоружил второго убийцу. Он стащил ткань с его головы, но лица, что скрывалось под ней, он не знал. Это определенно не был кто-то из его слуг.

— Кто вас послал? — спросил он.

Наемник смотрел на него молча, в глазах, блестевших обсидианом в тусклом свете, плескалась ненависть.

— Кто? — повторил Гэрэл, уперев стрелу арбалета ему в горло. — Я все равно заставлю тебя сказать, если не сейчас, то позже, и, поверь, это будет очень неприятно.

Убийца странно дернул подбородком и тут же застонал от боли. Из его рта со страшным хлюпающим звуком хлынула кровь. Он предпочел откусить себе язык, чем признаться, кто его наниматель.

Гэрэл отпихнул от себя корчившееся от боли тело — теперь убийца стал бесполезен — и скользнул к двери, стараясь двигаться как можно неслышнее.

Что случилось с его караульными? Он узнал ответ на этот вопрос, едва выглянув в коридор. Они не оставили свой пост, он сразу увидел их тела, лежащие на полу или привалившиеся к стене. Их, похоже, опоили каким-то снотворным, а потом перерезали глотки.

Хуже оказалось то, что коридор был полон темных фигур с закрытыми тканью лицами, таких же, как те трое, что лежали сейчас мертвыми возле его постели. Он сразу понял, что их слишком много для него одного. Шесть, семь, и новые фигуры появлялись из-за поворота… Ну что ж, подумал Гэрэл, по крайней мере, он постарается дорого продать свою жизнь. В одной руке он держал арбалет, а в другую взял меч одного из убитых охранников — он не успел рассмотреть, кто это: солдат лежал лицом вниз, сквозь доспехи на его спине проступало кровавое пятно.

И тут от одной из стен отделилась черная тень, почти неотличимая от убийц, и встала между ними и Гэрэлом.

Хорошо знакомая ему солдатская форма Чхонджу, повязка на глазах… Живой мертвец. А он что здесь делает?

— Уходите — я с ними справлюсь, — сказал мертвец.

— Ну уж нет, — возразил Гэрэл.

Убийцы бросились на них. Мертвец легко, как в танце, уклонился от первого нападавшего, ловко столкнул его со вторым, поднырнул под клинок третьего и ударил вверх. Мертвым Юкинари не знал нравственных терзаний, действуя расчетливо и безжалостно. И очень, очень быстро.

Впрочем, отвлекаться, наблюдая за мертвецом, времени не было: Гэрэл отбивался от своих убийц, и ему бой давался труднее, чем Тени. На самом деле его хватало только на то, чтобы обороняться, постепенно отступая в конец коридора. Коридор заканчивался тупиком, и он гадал, что будет делать, когда его прижмут к стене.

К счастью, когда он оказался у стены, почти все наемники, что достались Тени, уже лежали на полу убитые или умирающие, и он помог Гэрэлу справиться с остальными. Гэрэла даже почти не ранили: один раз ему едва удалось увернуться от удара, меч скользнул по его боку — кровь быстро пропитывала шелк, но рана была неглубокой, неопасной. А вот Тень выглядел скверно: как уже успел убедиться Гэрэл, он в бою весьма эффективно убивал других, но совсем не старался защитить себя — казалось, он не чувствует боли. Он получил несколько ранений. Один из ударов — мощный, страшный — перерубил ему ключицу. Отделенное плечо и рука выглядели так, будто кто-то неумело приставил их к телу. Из мяса торчали обломки кости. Но крови почему-то не было — ни капли, хотя по всем законам анатомии она должна была литься из огромного развала раны рекой, — плоть выглядела сухой, словно замерзшей… Гэрэл смотрел и никак не мог заставить себя отвести взгляд. Он никогда не видел зрелища более уродливого и в то же время более завораживающего. Он поймал себя на странном желании дотронуться до раны, до этой голой кости.

Гэрэл сглотнул и сказал:

— Это надо… зашить. — Выбранное слово не очень подходило тому, что он видел. «Срастить кости? Залатать легкое?» — подумал он. Если бы речь шла о живом человеке, он бы назвал такую рану смертельной.

Мертвец отрицательно покачал головой.

— Не надо. Это заживет быстро.

Гэрэл собирался возразить, но в конце концов просто пожал плечами.

— Тебе виднее. Зачем ты здесь?

— Я прибыл по приказу моего господина, государя Токхына. Он узнал, что у вас возникли трудности с управлением страной.

— Передай государю Токхыну, что я справлюсь, — процедил Гэрэл.

— Не могу. Приказ Его Величества для меня приоритетнее, чем ваши приказы. Токхын направил меня сюда уладить проблемы, и я займусь этим.

Он приблизился к Гэрэлу, заметив кровь на его одежде.

— Вы ранены, господин наместник?

Мертвяк коснулся его руки. Какие холодные пальцы, ледяные.

— Не трогай! — Гэрэл отдернул руку, отступил. С отвращением вытер ладонь об одежду.

— Никогда больше не смей ко мне прикасаться, — сказал он очень ровно. — Понял?

— Понял, — без выражения сказал Тень. — Отодохните, господин наместник. Вы потеряли способность ясно мыслить. У вас под носом созрел заговор, а вы ничего не видели. Но я разберусь.

Он развернулся. Гэрэл смотрел, как он, прихрамывая, удаляется по коридору, как безжизненной плетью висит перерубленная рука, и его горло вдруг сжал спазм: не то жалость, не то стыд.

— Куда ты? — торопливо, будто извиняясь, спросил он.

— Заговорщиков много, — объяснил мертвец, — куда больше, чем вы можете себе представить.

— Тогда я с тобой.

— Нет. Вы погибнете.

— А ты?..

Он был готов услышать бесстрастное «Я уже погиб», но мертвец ответил иначе:

— Со мной все будет в порядке. Меня для этого создали.

Плечо живого мертвеца к середине дня выглядело совершенно нормально, будто ничего не случилось, и если бы не прореха на ткани, Гэрэл решил бы, что разрубленная ключица ему примерещилась.

Сам он не отделался так легко. Неглубокая рана в боку, которую он второпях перевязал какой-то тряпицей и забыл о ней, к вечеру принесла лихорадочный жар и слабость. Когда он понял, что шатается и перед глазами у него все плывет — вот-вот начнет хвататься за стены, а этого людям точно нельзя было позволять видеть — он вернулся к себе. Сил едва хватило, чтобы дойти до спальни. Он рухнул в кровать, не успев распорядиться, чтобы в коридоре поставили новый караул, но знал, что мертвец будет охранять двери его спальни — безмолвный чудовищный страж.

Гэрэл отчаянно пытался заснуть и не мог: тело горело, потом его начало знобить, пот лился ручьем. Сил на то, чтобы что-то делать — взять книгу или хотя бы сесть в кровати — тоже не было. Иногда он проваливался в рваную дрему, не приносившую ни отдыха, ни исцеления, но большую часть времени просто лежал с открытыми глазами, стараясь не свалиться в беспамятство. Нелепо будет умереть от пустяковой раны в боку, благополучно пережив столько всего, сколько пережил он.

Чтобы не потерять сознание, он вспоминал сочетания цветов в одежде, принятые при дворе в Синдзю — почему-то пришло в голову именно это. Белый со светло-сиреневым — «глициния»… Розовый, фиолетовый, красный — «цветы сливы»… Когда он стал наместником Токхына в Рюкоку, то превратился в гражданское лицо и уже не мог носить, как прежде, военную форму, поэтому пришлось худо-бедно затвердить здешний регламент на наряды. Ему нравились тусклые, темные, осенние цвета, холодные сочетния зеленого и синего — «сосна», «аромат молодых побегов» — правда, они опасно граничили с тем оттенком лазури, который считался цветом Великого Дракона и был разрешен лишь императору… Впрочем, он старался одеваться как можно проще — чтобы не слышать смешков за спиной, вызванных каким-нибудь особенно нелепым цветосочетанием, дозволенным только чиновникам определенного ранга в определенный день определенного месяца. Все это было чудовищно глупо, но нелепые эти цветосочетания стали той самой ниточкой, благодаря которой он сохранял связь с реальностью.

Он не знал, сколько времени прошло.

Из полузабытья его вырвали негромкие голоса, переговаривающиеся над его постелью:

— Инфекция…

— Воняет — прижечь бы…

— Я и не сомневался, что у вас, варваров, все болезни лечат каленым железом…

— Уж лучше быть варварами, чем пить бесполезные настои из трав и втыкать в тело иглы…

— Надо резать… А вы не топчитесь у двери — принесите инструменты, воду и чистую ткань…

— …И макового отвара — обезболить…

Слова распадались на отдельные звуки, теряя смысл.

Какие-то люди, которых он не узнавал, появлялись из тумана и склонялись над ним. Лица казались размытыми, они то удалялись, то приближались, путались, сливались. Наконец он выхватил среди них единственное знакомое и сосредоточился на нем. Он смотрел и смотрел в это лицо — родное, единственное — больше не замечая его неживой ледяной бледности, и не было на всем свете ничего красивее этого лица.

Скорее всего, ему это привиделось, ведь мертвец не стал бы снимать с глаз повязку в присутствии людей, которые, быть может, знали его при жизни.

Потом, когда он закрыл глаза, ему померещилось, что легкая рука — холод ее приносил облегчение и был приятным — коснулась его лба и пригладила спутавшиеся, мокрые от пота волосы, но, конечно, этого тоже не могло быть.

Потом он наконец заснул.

И в этот раз в его снах не было ни загадок Ху-сяньшена, ни искалеченной матери, ни мужчин из племени Баатара.