Сломанный мир (СИ)

Глава 18. Просто человек

Господин Лис был произведен в придворные астрологи и стал личным советником царя. Двор Токхына еще не видел такого стремительного карьерного взлета.

И такого стремительного падения, думал Гэрэл уже про себя. Официально он по-прежнему оставался верховным стратегом страны, но отлично понимал, что его власть уже совсем не та, что раньше, — а значит, это вскоре поймут и остальные. Если раньше в представлении Гэрэла путь к трону Чхонджу состоял всего из нескольких ступенек — ему подчинялась армия, и казалось, что убрать с дороги Токхына — лишь вопрос времени, — то теперь он вновь увеличился до вида бесконечно длинной и трудной лестницы.

Токхын был недоволен ходом войны. Война с Рюкоку, как и боялся Гэрэл, чересчур затянулась. Армия Чхонджу постепенно теснила рюкокусцев вглубь страны, но и сама несла большие потери. Многие рюкокусцы продолжали верить, что их император жив и когда-нибудь вернется, и эта абсурдная вера вдохновляла их на сопротивление.

Даос постепенно настраивал царя против Гэрэла, и Токхын все больше погружался в параноидальные идеи. Он все чаще демонстрировал Гэрэлу подозрительность в его отношении. Пока что он по-прежнему не мог обойтись без генерала, но присутствие бессмертного телохранителя придавало ему все больше уверенности в себе.

Виной всему был оживший мертвец. Его нужно было устранить, но как это сделать — Гэрэл не знал и сомневался, что хоть кто-то знает; разве что сам воскресивший Юкинари даос, Господин Лис, чудак и горький пьяница.

Хоть и крошечным, но утешением служил тот факт, что даоса при дворе невзлюбили даже больше, чем самого Гэрэла. И дело было не в том, что Господин Лис был колдуном-яогуай. Придворные провели много лет бок о бок с Гэрэлом, которого считали таким жеяогуай, и не раз имели возможность убедиться, что кроме внешности он мало чем от них отличается — видели, что он не волшебник, что его можно ранить, что он устаёт, злится, радуется точно так же, как и они. Вкупе с давней комичной увлеченностью Токхына сверхъестественным это была мощная прививка против страха перед магией. Мало кто всерьез верил в способности Ху-сяньшена.

(А зря).

Нет, даоса невзлюбили по гораздо более банальной причине: он оказался отменно неприятным в общении человеком, умевшим одним своим присутствием создать вокруг себя воронку ненависти. И безысходности — потому что пойти против Господина Лиса теперь означало пойти против самого Токхына.

Гэрэл всю жизнь закрывался от других собственной чуждостью; алхимик выпячивал ее, словно военные награды, и обожал позёрствовать. Кое-какие его реплики и выходки предназначались специально для того, чтобы удивить окружающих. Но вот какие именно — люди не всегда могли понять, потому что в общем и целом он вёл себя не менее, а то и более эксцентрично, чем когда хотел произвести впечатление.

При этом он не стремился дистанцироваться от людей. Господин Лис был не дурак выпить и подраться, был общителен — даже сверх меры; но на практике это означало, что он мог часами заливать в уши собеседника первосортное дерьмо, после которого собеседнику хотелось или удушить его, или повеситься. Видно было, что Ху-сяньшен прекрасно понимает, насколько неприятен всем вокруг, но это приносило ему лишь некое извращенное удовлетворение. Он почти никогда не бывал серьёзен, обожал всяческое кривляние и вообще, на взгляд Гэрэла, вёл себя безобразно, не лучше площадного комика. Чувство юмора у него имелось в достатке, но довольно мрачное — он считал удачными лишь шутки о смерти, сумашедших и извращенцах, а также те шутки, которые обижали других.

У Гэрэла была своя причина избегать общения с Ху-сяньшеном. После происшествия с Юкинари Господин Лис был почти физически неприятен Гэрэлу.

Однажды Господину Лису все же удалось увлечь генерала беседой, если можно так выразиться, — но после этой беседы Гэрэл возненавидел алхимика еще больше.

Это произошло в саду императорского дворца. Накануне придворный художник Ван Фусин попросил генерала позировать для его новой картины, где он намеревался нарисовать Четырёх Великих Зверей в человеческом облике. Гэрэл, разумеется, должен был изображать Белого Тигра. Гэрэл долго отказывался, но художнику всё же удалось его упросить.

— Ну, долго еще? — мрачно спрашивал Гэрэл.

— Чуть-чуть осталось. Подождите еще немного, пожалуйста, — попросил живописец.

Гэрэл стоял, прислонившись к дереву и скрестив руки на груди, и думал о том, что вид у него, должно быть, скорее угрюмый, чем величественный.

В этот момент и появился Ху-сяньшен. Он довольно любезно поздоровался с обоими (Гэрэл при виде него поморщился и ничего не ответил), заглянул в свиток.

— Хм, — многозначительно выдал Ху-сяньшен при виде свитка и тут же придрался: — А вас не смущает, господин художник, что для роли Великого Тигра вы выбрали… — «Ну же, кого? Демона? Белую кровь?». Даос помедлил и закончил: —…южанина?

Ван Фусин замялся, но быстро нашелся:

— Неважно, кто из нас в какой земле родился — каждый служит тому богу, чьим оружием сражается.

— Глубокое суждение, — хмыкнул даос. — И все же что мешало вам, господин Ван, изобразить в роли Тигра государя нашего Токхына, еще больше возвеличив таким образом императорскую славу?

Он откровенно насмехался, но Ван Фусин стушевался и начал бормотать, что заслуги императора, конечно, никто умалять не собирался, но фактура у Токхына несколько неподходящая, да и вообще…

Гэрэлу тоже захотелось посмотреть на рисунок. Он подошел ближе.

Наверху рисунка расположилась Черепаха, поскольку ей принадлежал север. Она, конечно же, в представлении Фусина оказалась учёной девицей с царственной причёской, с книгой в одной руке и с мечом в другой.

Тигр занимал левую сторону листа. Стараясь изобразить Небесного Тигра во всей красе, живописец не постеснялся облачить его в до нелепости богатые доспехи, украшенные узорами и драгоценными камнями. Фусин не был особенно талантливым портретистом, тем не менее в чертах лица бога — резких, совсем непохожих на черты жителей Срединных государств — прослеживалось несомненное сходство с Гэрэлом. Волна белокурых волос, тонкий, хищный, надменный профиль.

Феникса на юге художник изобразить пока не успел.

Дракона на востоке Ван Фусин явно нарисовал под впечатлением от рассказов об императоре Юкинари — со свитка смотрел загадочный красавец в узорчатых рюкокусских шелках. Накрашенный, с манерно опущенными ресницами. Непонятная улыбка, холодная (ну да, ведь рюкокусцев считают коварными подлецами). А глаза — совершенно нечеловеческие, ярко-золотые.

Вот это — и есть Красота?

Он был ни капли не похож на Юкинари — не было в нем ни присущей тому доброты, ни его упорства и тихого мужества, ни способности мечтать.

Стоит, прекрасный, кривит губы.

Чего стоит красота без всего этого? Чего стоит разум? Чего стоит сила, если она не служит ни разуму, ни красоте, а становится самоцелью? Чего стоит чудо, когда оно прячется где-то в южных степях и большинство людей успели забыть о его существовании?

И этим богам предлагается молиться? Что-то не так с людьми, раз они так отчаянно нуждаются в этих вот чудовищах… Нет уж, к черту таких богов.

— Ну хорошо, Ху-сяньшен, а с кого бы вы предложили рисовать Феникса? — спрашивал тем временем Ван Фусин. — Как видите, я пока не успел ее изобразить. Может быть, попросить позировать принцессу Ильджон?

— Да, непременно позовите принцессу Ильджон, если хотите опошлить эту картину еще больше, — сказал алхимик с отвращением и как будто немного посерьезнел. — Юг — загадка, прибежище странного, а Феникс — трехлетняя девочка, играющая тайнами и чудесами. Если хотите спасти этот рисунок, возьмите самую уродливую девочку из бедного квартала и изобразите ее верхом на каком-нибудь из этих их волшебных животных. Феникс не должна быть ни умной, ни могущественной, ни красивой. Если бы спор Четырёх Богов был игрой в «Туман и облака», Феникс была бы безумицей, которая ставит фишки на все квадраты подряд, не руководствуясь никакой логикой. Она любит хаос, пестроту и веселье. И бурно радуется, когда неожиданно для себя и для всех остальных выигрывает. Феникс лучше всех знает, что ни в чем нет смысла. И она — единственная из всей этой компании, кому стоит молиться.

— Интересная мысль, — вежливо, но без интереса отозвался Ван Фусин.

— Черепаха, по совести сказать, у вас похожа на красотку с грошовой эротической картинки, — продолжал Ху-сяньшен, явно наслаждаясь ролью критика. — Нарисуйте ей лицо старухи, господин художник, ей это больше подойдет, честное слово: она смертельно устала от этого мира.

— Извините, но о Черепахе мне не хотелось бы думать плохо, — возразил Фусин, — я ведь сам родился в Юйгуе.

— Неужели? Что же заставило вас перебраться в Чхонджу? Ваша кисть оказалась недостаточно хороша для Страны Черепахи? Ни за что бы не подумал, — самым невинным голосом сказал Ху-сяньшен.

Ван Фусин не нашелся, что ответить. Гэрэл подумал, что даос ударил по больному. В Юйгуе или в Рюкоку про работы Ван Фусина в лучшем случае деликатно сказали бы, что они «уступают многим».

Гэрэл не хотел ввязываться в разговор с Господином Лисом, но сказал:

— Перестаньте, эти боги и так не внушают приязни, а вы хотите сделать их еще отвратительнее.

Он тут же пожалел о том, что сказал это, потому что Ван Фусина его слова не подбодрили, а еще больше обидели, зато даос оживился.

— Боги не для того, чтобы их любили, — возразил он Гэрэлу. — Боги — просто есть. А вы, господин генерал, верите в богов?

— Нет, — коротко ответил Гэрэл.

— Это было бы глупо, да, генерал? — усмехнулся даос. — Только дети или выжившие из ума старики могут верить, что какие-то там небесные звери выбирают себе любимцев и вселяются в них или наделяют их особой силой…

— Именно.

— А вы не думали, — вкрадчиво сказал даос, — что все немного сложнее: может быть, ни в кого вселяться им не нужно — они просто незаметно вмешиваются в жизни людей, выстраивая события нужным образом, пока из их избранников не получается именно то, что они хотели? Именно им мы обязаны всеми бедами, расставаниями, потерями, смертями — всем тем, что ломает нас, придавая нам форму — пока из котенка не вырастет тигр…

Они ведь уже говорили об этом с Юкинари, вспомнил Гэрэл. «Я верю, что все неслучайно». — «Если это так, я нахожу это отвратительным».

Он ответил почти то же, что и в тот раз Юкинари:

— Значит, эти ваши боги — просто больные ублюдки, которые играют людьми как пешками.

— Да, есть немного. Но ведь если бы не их вмешательство… — даос доверительно наклонился к Гэрэлу и повторил почти то же, что сказал ему в такой же беседе Юкинари, только с каким-то другим смыслом, словно делясь секретом, — …мы ведь не были бы самими собой, каждый из нас был бы обычным, скучным человеком.

На секунду сквозь шедший от алхимика густой перегар пробился знакомый Гэрэл горько-пряный запах — запах яогуай. Он, сам того не желая, потянул носом, принюхиваясь.

Даос заметил это крошечное движение и, что еще удивительнее, правильно его истолковал.

И издевательски осклабился.

— Ах да, я забыл — вы ведь и есть обычный человек. Открою вам секрет: неплохо быть не таким, как все. Если ты по-настоящему особенный. А вот когда ты всю жизнь чувствешь себя чужаком в этом мире, но ничего этакого не умеешь — человек как человек, только все от тебя шарахаются — вот это, наверное, чертовски неприятно. Да, генерал?

Ху-сяньшен так же легко читал чужие мысли, как Юкинари. (Может, он и правда мысли читает, подумал Гэрэл, — яогуай все-таки). Но в отличие от бывшего рюкокусского императора, даос предпочитал использовать этот талант во зло, а не во благо.

Гэрэлу хватило сил сохранить непроницаемое выражение лица и спокойно сказать:

— Извините, господин астролог или кто вы там, я боюсь, что совершенно не хочу вас слушать. Вы отвлекаете Ван Фусина от работы, да и у меня не так уж много свободного времени.

Господин Лис передёрнул плечами и ушёл, по дороге бормоча гадости про грубиянов-военных. Выглядел он при этом, правда, скорее довольным, чем обиженным.

Жизнь во дворце Токхына с каждым днём становилась для Гэрэла всё более невыносимой.

О Юкинари Гэрэл учился думать в прошедшем времени. Того Юкинари, которого он знал, больше не было.

Он лишился даже такой малости, как имя: Токхын звал его Тенью, и тот откликался на это прозвище. Впрочем, Гэрэл ничего против этого не имел: Тень и Тень — а как ещё звать человека, у которого нет ни сердца (он ведь своими глазами видел тот разрез на груди), ни лица (на людях мертвец так и продолжал носить повязку), который только и может, что следовать всюду по пятам за своим господином?

Это было не так, как если бы в его тело вселился злой дух, как в тех цзян-ши, что в народных байках ходят с вытянутыми вперед руками, сосут из людей кровь и жизнь и творят всяческие непотребства. Немертвый Юкинари знал и помнил все, что знал при жизни. И все его бесчисленные умения остались при нем. Но все, что составляло его личность, исчезло; исчезли все мысли, эмоции, желания — если не приказать ему куда-нибудь пойти и заняться каким-то делом, он просто стоял на одном месте, глядя в пустоту. И мог простоять так, наверное, целую вечность.

Исчезли, конечно, и знакомые жесты и мимика, взгляд стал чужим. Лицо Юкинари теперь ничего не выражало — как у куклы.

Как же это, оказывается, страшно, когда знакомые глаза смотрят пустым и незнакомым взглядом.

На заданные вопросы он отвечал. Если не удавалось ответить односложно, он давал развернутый ответ — правдивый и точный; что бы у него ни спросили, он отвечал с бесстрастной покорностью, его голос всегда звучал спокойно и размеренно.

Токхын какое-то время развлекался, задавая Тени вопросы, которые у живого Юкинари вызвали бы стыд, гнев или обиду. Правда, эта игра быстро надоела ему — было неинтересно оскорблять того, в ком не осталось никаких чувств.

Вместо Юкинари стыд и вину чувствовал Гэрэл, потому что мог просто уйти и не слушать, но он слушал.

— Тень, тебе… нет, ему приходилось убивать? — с интересом спрашивал император.

— Да.

— В бою?

— Не только.

— А когда он впервые убил человека?

Тень смотрел на императора спокойно, не мигая. Совершенно нелюдской взгляд. Неудивительно, что в присутствии придворных император заставлял его надевать на глаза повязку.

— Ему было двенадцать лет. Он убил принца Юкиёси.

Каждый раз, когда Юкинари говорил о себе в третьем лице, Гэрэла передергивало. Впрочем, если бы он говорил «я», было бы, наверное, еще хуже.

— Юкиёси?.. — император обернулся к Гэрэлу за подсказкой.

— Младшего брата, — сказал Гэрэл.

— О, он убил своего брата? Хорошие дети так не делают. И зачем же? И как это было?

— Брат ненавидел его, — пояснил мертвец. — Сам попытался его убить. Но он оказался сильнее.

— Понятно, — протянул Токхын даже с некоторым уважением.

— Я, пожалуй, пойду, — сказал Гэрэл.

Перед кем, спрашивается, ему было неловко — перед мертвецом?

«Он пришел ко мне, когда мне было двенадцать. У меня бывали плохие дни…» — вспомнилось ему.

И еще: «По некоторым причинам мне тяжело убивать людей…».

Внезапно ему в голову пришла одна мысль. Он ведь может просто спросить обо всем, что казалось ему неискренностью; врал ему Юкинари или нет, действительно ли он хотел разделить с ним свою мечту… Так просто. Если спросить, живой мертвец даст правдивый ответ.

Мысль об этом показалась ему настолько мерзкой, что Гэрэл постарался тут же выбросить ее из головы, но не получилось.

— Позовольте и мне спросить кое о чем, государь, — попросил он, ненавидя себя.

Токхын заинтересованно кивнул.

— Ты…он действительно верил в то, что можно что-то исправить? — спросил Гэрэл.

Мертвец устремил на него свой тяжелый темный взгляд.

— Он верил, — проговорил он.

— О чем это он? — спросил Токхын.

— Я спросил… — Гэрэл покачал головой. — Просто спросил, действительно ли Юкинари был хорошим человеком.

Зачем он спрашивал? Он ведь и так знал ответ. Может быть, Юкинари был единственным по-настоящему хорошим человеком во всем этом мире.

Сун Сяолянь ошибалась, считая своего сына лицемером и чудовищем. Назвать лицемером человека, который искренне желает всем добра — какая чушь… Ему, конечно, случалось манипулировать людьми, и притворяться, говоря людям именно то, что они хотят услышать, и использовать других в своих целях — Юкинари был императором, а глупый и наивный император проживет недолго. Но его устремления были искренними, и он всегда старался по возможности использовать «мягкую силу» — харизму, ум и знание человеческой натуры — там, где другие не побрезговали бы обманом или убийством. Говорят, что у власти не бывает благородных людей — но Юкинари был именно таким. Может быть, он был просто слишком молод и слишком везуч и потому не успел испачкать руки. А может, ему бы удалось остаться таким и даже вправду изменить что-то к лучшему.

Но на пути Юкинари встал он, Гэрэл.

И было, наверное, совсем несложно убрать его с дороги и продолжать идти к мечте, но Юкинари не смог. Не захотел. Не убил его. Взял и умер вместо этого сам, дурак, с улыбкой, словно так и нужно.

— А дракон? — продолжал Гэрэл, чувствуя себя то ли идиотом, то ли сумасшедшим. — Он действительно говорил с ним?

Тень ответил не сразу.

— Я не знаю, — наконец сказал он.

Гэрэл подумал, что если бы перед ним был живой, настоящий Юкинари, он бы задумчиво коснулся сейчас виска рукой, как всегда делал, когда не мог сразу подобрать ответ. Но мертвец даже не шевелился, его глухой голос звучал ровно. Гэрэл понял, что ненавидит этот бесстрастный голос не меньше, чем пустой взгляд.

— …Я не могу дать ответ на этот вопрос, поскольку не обладаю достаточными сведениями, — продолжал мертвец. — Как вы сами знаете, он был нездоров. — («Он», снова этот «он», подумал Гэрэл, как же абсурдно это звучит!) — Он не всегда отличал реальность от фантазий. Он считал, что излечился, но невозможно сказать, правда это или нет. Возможно, дракон тоже был такой фантазией. Возможно, он нуждался в своего рода подтверждении правильности своих поступков, поэтому и вообразил себе это создание…

— Что? — вспылил Гэрэл, на миг совершенно забыв, что бывший рюкокусский император говорит о самом себе. — Он не был нездоров, слышишь, ты? Все с ним было в порядке. Да если бы в нашем мире был хоть десяток таких, как он, наш мир стал бы в тысячу раз лучше. И я своими глазами видел этого чертова дракона, своими собственными…

Гэрэл замолк, поняв, что он — никогда не выходивший из себя, всю жизнь отмерявший эмоции с математической точностью — сейчас почти кричит и трясет мертвеца за плечи, а тот не сопротивляется, вися в его руках, точно кукла.

Он разжал руки, отступил.

— Верно, — сказал мертвец спокойно, словно ничего не произошло. — Вы видели дракона, и это аргумент в пользу реальности его существования, но его недостаточно. Ведь кроме вас его никто не видел. К тому же это могло быть всего лишь диковинное животное.

— Я ненавижу тебя, — сказал Гэрэл.

— Вы вините меня в его смерти, — сказал Тень. — Но ведь я ни в чем не виноват. Он и есть я. Вам следовало бы ненавидеть тех, кто в ответе за его смерть.

Он не стал добавлять: «В первую очередь — себя», но эти непроизнесенные слова повисли между ними, густые, тяжелые, почти осязаемые.

Токхын смеялся, будто увидел что-то необыкновенно забавное.

Самое главное Гэрэл так и не спросил. Почему Юкинари выбрал именно его, неужели не нашел никого получше, с кем мог бы разделить свою нелепую, но прекрасную мечту. Что на самом деле думал о нем…

Отвратительно было спрашивать об этом. И он слишком боялся услышать ответ — любой ответ.

А главное, какой бы ответ он ни получил, его преступление не станет меньше.