Случайный свидетель

Глава третья

Макароны прилипают к кастрюле, и я проклинаю сломанную посудомоечную машину. Мытье посуды вручную — это самое ужасное, и я никогда не чувствую, что она достаточно чистая.

Скривившись, я хватаю губку и нехотя стряхиваю макароны, оттирая оставшиеся после них кашицеобразные остатки лапши.

Это был очень-очень длинный день.

После школы мне пришлось забрать братьев и сестер и присматривать за ними всю ночь, пока мама работала. Потом она пошла к своему парню, так что мне пришлось уложить их обоих спать. Это не редкость, так как мама много работает допоздна, но я так измотана, что даже просто тащиться через комнату кажется тренировкой — заставить их есть и делать уроки, не ссорясь, было слишком.

Мне сегодня нужно поспать.

Часть меня думает, стоит ли мне просто подойти к Винсу и покончить с этим. Если бы я могла сделать это в школе, я бы чувствовала себя в большей безопасности. Я не уверена, сколько еще игр в кошки-мышки выдержат мои нервы, и в конце дня я могу фактически подвергнуть опасности свою семью.

Тревога щекочет мне спину от этого мрачного осознания. Если Винс и тот другой парень убили моих соседей, что помешало бы им сделать то же самое с нами? Они могли бы планировать сжечь наш дом, пока я стою здесь и мою посуду.

Я бросаю губку в раковину, опираясь всем телом на ее край, в то время как мои плечи опускаются, а голова падает вперед.

Мне нужно перестать думать об этом. Я свожу себя с ума, и сейчас я ничего не могу с этим поделать.

Я едва замечаю движение позади себя, и меня толкают вперед, мое бедро больно ударяется о стойку. Кто-то толкает меня в спину, одной рукой аккуратно прижимая обе мои руки к телу, а другой зажимая мне рот, чтобы я не закричала.

Осознанный ужас пронизывает мои кости, и я не могу двигаться, не могу думать — на целую секунду все останавливается.

Затем я начинаю брыкаться, отступая назад, пытаясь ударить головой нападавшего.

Моя голова не касается ничего, но, воспользовавшись моим движением, он быстро перемещает руку, удерживающую мои, сжимая ее на моей шее и снова притягивая меня в болезненное положение.

Мои руки летят к его, впиваясь пальцами в кожу, когда я инстинктивно пытаюсь оторвать их от своего горла. Это только усиливает его хватку, поэтому я прекращаю бороться, боясь, что он сломает мне шею, и сосредотачиваюсь на том, чтобы взять себя под контроль. Я заставляю себя замолчать, в знак сотрудничества. Мне нужно посмотреть, кто в моем доме, чтобы понять, есть ли у меня шанс. Если это Винс, я могу выбраться живым. Если это какой-то лакей и Винса там нет, я, вероятно, уже мертва.

Я отсчитываю шесть секунд, прежде чем он наконец заговорит. — Ты закончила?

Мои глаза почти закатываются от облегчения. Это голос Винса. Я пытаюсь выдавить что-то вроде кивка, и давление на моей шее ослабевает, исчезая полностью, когда он отпускает меня. Он остается рядом, вместо того чтобы сделать шаг назад, и на дикую секунду я пытаюсь вспомнить, есть ли в раковине ножи — просто на всякий случай.

О чем ты думаешь? Нет, это плохая идея. Я не могу заколоть Морелли. Тогда я действительно буду трупом.

Единственный выход — дипломатия.

— Не кричи, — спокойно говорит он.

Я качаю головой, моя рука автоматически тянется к шее. — Я не буду.

Его взгляд следует за моей рукой, которая касается моего горла.

Я в порядке. Я в порядке. Я в порядке.

Мне нужно успокоиться.

Только это трудно сделать, когда в мой дом врывается сын мафии, пока я мою посуду.

Мое сердце наполняется ледяной водой, когда я думаю о своих брате и сестре, спящих в дальше по коридоре. Они могли услышать драку. Они могли услышать… что бы ни случилось дальше.

— Когда твоя мама возвращается домой? — спрашивает Винс, словно нанёс светский визит.

— Скоро.

Он что, ожидал, что я скажу ему, что дом на какое-то время полностью в его распоряжении?

Склонив голову набок, он смотрит на меня с, казалось бы, торжественным выражением лица. — Давай не будем начинать со лжи, а?

Мое лицо краснеет, несмотря на нелепость того, что он ожидает от меня буквально чего угодно. — Я не… я не знаю, когда она будет дома. Она уже не работает, но потом пошла к своему парню. Она действительно может быть дома в любое время. И она ничего не знает, — быстро добавляю я.

Подняв брови, он говорит: — Ну, по крайней мере, нам не нужно притворяться, что ты не знаешь, зачем я здесь.

Я обнимаю себя, провожу руками вверх и вниз. — Я ничего не говорила. Я даже ничего не видела, правда.

— Вот как? — спрашивает он, доставая из кармана тонкий прямоугольный предмет.

У меня переворачивается все в животе, когда он протягивает мне мой мобильный телефон.

— Ты можешь забрать его обратно, — заявляет он, имея в виду мое недовольство весельем. — Очевидно, мне пришлось удалить видео, которое ты сняла, — знаешь, то, чего ты на самом деле не видела.

Я даже не тянусь за телефоном и уж точно не могу встретиться с ним взглядом. — Все, что я видела, это как ты выходил из дома».

— Кажется, это скучное занятие. Эти милые видео с твоими братьями и сестрами, они кажутся стоящими… Остановившись, он указывает большим пальцем в сторону коридора и хмурится. — Я думаю, они спят прямо там, да?

Я прищуриваюсь, глядя на него, но слов у меня нет. Невысказанная угроза сохраняется, просто из-за того, кто он есть. — Тебе не нужно делать завуалированные угрозы. Я ничего не скажу. Я ничего не говорила. Даже не вызывала пожарных. Просто не хотела вмешиваться, — тихо говорю я, опуская глаза в пол.

Винс впитывает это, затем откидывается на стойку, скрещивая руки. — Почему ты вообще там оказалась?

Правда кажется слишком неловкой, но у меня нет готовой лжи, и я не умею придумывать ее на ходу. — Я звонила по телефону.

Недоверчиво приподняв бровь, он спрашивает: — У себя на заднем дворе?

— У нас тонкие стены. Я не хотела, чтобы кто-то услышал звонок. Это было глупо.

— А. Понимающий кивок. — Парень? Это ведь не та сумка с инструментами, Брэдфорд, да?

Мое лицо горит.

Винс издает звук отвращения. — Парень — идиот. Ты могла бы выбрать лучше.

Прежде чем успела подумать об этом лучше, я парирую: — Да, ну, просто на всех не хватит поджигателей, собравшихся в толпе.

Его карие глаза сужаются, он отталкивается от стойки и делает шаг ко мне.

Я автоматически отступаю назад, не отрывая от него глаз. Я поражена собственной глупостью. Это было так глупо, глупо, глупо, но я выдавливаю из себя колеблющуюся улыбку. — Что, ты не можешь понять шуток?

— Это странная шутка, учитывая, что ты ничего не видела, — напоминает он мне.

Желчь грозит подняться к горлу, и я проклинаю себя сотню раз. Я разговариваю с тем, кто совершил преступления, а не подшучиваю над горячим парнем в школе. Что, черт возьми, со мной не так?

— Я не делала этого. Мой голос звучит слабым, пока он продолжает наступать на меня, делая два шага вперед на мой один назад, и в конце концов его рука выбрасывается вперед, хватая меня за запястье. Я писклю, буквально писклю, и затем его руки оказываются на моих плечах, размахивая и толкая, пока стойка не упирается мне в спину. Внезапно становится труднее вдыхать воздух в легкие. Винс стоит так близко, что я чувствую, как тепло тела исходит от его груди.

Даже если это вряд ли поможет, я применяю любимый метод пряток моей четырехлетней сестры и закрываю глаза.

— Видишь ли, — говорит Винс, его голос по-прежнему тихий и ровный, — когда ты говоришь такие вещи, создается впечатление, что ты мне лжешь.

— Это было глупо. Это вырвалось.

— Точно. Его пальцы касаются моего подбородка, и я подпрыгиваю, мои глаза широко открываются и встречаются с его. — Если что-то подобное снова выскользнет, скажем, перед кем-то другим…

— Не выскользнет, — настаиваю я. Его пальцы все еще скользят по изгибу моей шеи. Я ловлю дрожащий вдох, отвлеченный странным приятным ощущением. Его руки продолжают свое путешествие, и прежде чем я понимаю, что он делает, он начинает сжимать их вокруг моей шеи. Я задыхаюсь, мои широко раскрытые глаза в ужасе устремляются к его запястьям, когда пальцы сжимаются неприятно, но не болезненно. Мое горло кажется странно хрупким под одной только силой его пальцев.

— Мой отец, как и большинство мужчин в моей семье, использует страх, чтобы мотивировать людей выполнять его приказы. Насилие. Угрозы. Лично мне не так уж и приятно запугивать женщину. Обычно нет, — поправляет он, его пальцы слегка сжимаются. — Должен признать, что с той ночи я не ненавидел тебя, когда ты присматривала за мной через плечо. Может быть, я такой же больной ублюдок, как и все остальные. Но сейчас я твой чертов ангел милосердия. Если бы ты видела, как кто-то другой из моей семьи вышел из дома той ночью, ты бы уже был мертва.

Я зажмуриваюсь, чувствуя, как слезы вот-вот хлынут наружу.

— Но это был я. И я не хочу причинять тебе боль, но моя задница важнее твоей, — заявляет он, приподняв одну бровь, хотя его взгляд многозначительно опускается туда, где моя задница прижата к стойке. — Неважно, насколько хороша эта задница.

Прежде чем я успеваю ответить, мы оба вздрагиваем, услышав звук, будто кто-то пытается повернуть дверную ручку.

Винс опускает руки и бросает взгляд на дверь.

Повернувшись ко мне, он с глазами, полными угроз, говорит: — Твоя комната.

Я хватаю его за запястье и бегу по коридору, пока мама вставляет ключ в замок.

Мы заходим ко мне в комнату, но иногда мама заглядывает, чтобы проверить, как все устроено. Моя комната маленькая, в ней едва хватает места, чтобы поставить полноразмерную кровать, а шкаф у меня крошечный — и он общий, так как в комнате, которую делят мои братья и сестры, его нет.

— Она войдет сюда? — спрашивает он, задерживая взгляд на двери.

— Она может, — шепчу я в ответ. Думаю… зал с той стороны. Я показываю на другую сторону кровати.

Бросив на меня мрачный взгляд, он говорит: — Если ты попытаешься подать ей знак или сказать хоть одно чертово слово, Миа…

— Я бы не стала. В основном потому, что это не убедило бы доброго гангстера в том, что я его не выдам, но этого не добавляю.

Не включая свет, я забираюсь на кровать и натягиваю на себя одеяло. Я смотрю, завороженно, как Винс Морелли опускается на пол, словно настоящий монстр под моей кроватью.