Снадобье викингов

СИЛУЭТ ЗА ОКНОМ

Медицина давно уже перестала быть ремеслом добрых исцелителей. Это наука о больном и здоровом организмах, и она вынуждена все больше и больше внимания уделять изучению условий труда и жизни человека, выявлению тех начальных и нередко малозаметных факторов, которые являются пусковым механизмом или способствуют возникновению заболевания. Зачастую врачам приходится сталкиваться со случаями, когда человек после полного выздоровления вновь попадает в обычные для него условия жизни, которые когда-то вызвали страдание, и заболевание возникает, проявляясь с новой силой.

Вот и теперь мы, трое довольно занятых людей, тщетно пытаемся попасть на квартиру к больному, по поведению которого, его отношению к родственникам и соседям можно сделать вывод, что психическое заболевание, от которого он был когда-то избавлен усилиями врачей, возобновилось.

Уже более получаса мы находимся у этого дома на Зеленой улице. Мы знаем, что Илья Львович Коваленко в квартире и слышит звук электрического звонка, кнопку которого каждый из нас нажимал уже не один раз. Вот и сейчас, когда Антон Алексеевич после некоторого перерыва зашел вновь в подъезд, я ясно различаю за окном темный силуэт мужчины. Кажется, что находящийся в квартире человек внимательно рассматривает нас из своего укрытия, стараясь сам оставаться незамеченным, что он чего-то боится.

Дочь Коваленко передала нам свои ключи от дверей квартиры, и мы могли бы открыть замки, но решили отложить это на самый крайний случай. Надо, чтобы сам больной открыл нам дверь. Именно сам…

Из истории медицины известно, что установление доверительного отношения с больными, страдающими душевным заболеванием, не раз было залогом успеха. И наоборот, содержание их в комнатах под замком, привязывание к постели, так называемые насильственные методы лечения успеха в последующем не приносили.

Вот почему мы теряем у порога этой квартиры драгоценное время и ждем, терпеливо ждем, когда нам откроют. Ведь если это случится, то Илья Львович откроет не только дверь в квартиру, но и путь к пониманию того, отчего, дважды выписавшись из психбольницы в полном здравии, он по возвращении домой заболевал вновь.

— «Мой дом — моя крепость», — говорят англичане. Дом же Коваленко, вероятно, таит в себе и разгадку причины его душевного страдания, и попасть сюда надо если не по приглашению, то хотя бы с молчаливого согласия хозяина.

— Задумались, доктор? — слышу я голос сидящего рядом психиатра Хаитова.

— Как не задуматься, когда ты вроде незваного гостя.

— И не говорите! Это я виноват: сагитировал вас поехать, а теперь и самому неловко, что так получилось. Сидите со мной, зря время теряете.

— Не совсем так… — через некоторое время ответил я, увидев, что из подъезда дома к нам направляется Антон Алексеевич. По его повеселевшему лицу было видно, что он что-то придумал и хочет сообщить нам об этом.

— И как только мы сразу не обратили на это внимания? — с сожалением проговорил Константинов.

— Вы о чем? — уточнил Хаитов.

— Так ведь в квартире телефон. Я сам видел, что от распределительной коробки провод идет в двенадцатую квартиру.

— А разве это что-либо меняет?

— Чудак-человек, так мы можем позвонить Илье Львовичу, так сказать, убедить его пригласить нас в гости.

— Неплохая мысль, — одобрил я.

Опускаем двухкопеечную монету, слышим гудок… Оставляем Антона Алексеевича в будке, чтобы не обращать на себя внимания прохожих, а сами садимся на лавочку в соседнем сквере. Из-за низкого кустарника через стеклянные стены телефонной будки нам виден силуэт Константинова. Снова и снова опускает он двухкопеечные монеты… Видимо, Коваленко снимает и кладет трубку на рычаг.

Вечерело. В воздухе повеяло прохладой. Тени от деревьев стали несколько длиннее, а улицы города заполнили спешащие с работы люди. Я задумался.

— Дмитрий Константинович, повезло, — толкая меня в бок, говорит Николай Степанович.

— Кому повезло? — не могу я сразу понять.

— Антон Алексеевич говорит по телефону!

— Может быть, он решил позвонить к себе домой?

— Да нет же! Смотрите, он подает знаки, зовет нас к себе.

— Пойдемте, — сказал он нам, когда мы подошли, — и быстрее.

На наш вопрос, как ему посчастливилось получить приглашение, он ответил: «Об этом потом». К сожалению, я так и не смог узнать подробности их разговора с Коваленко. И в дальнейшем он отмалчивался или переходил на другую тему, когда мы спрашивали его об этом.

Опять мы у дома нашего больного. Встает новый вопрос, как входить — всем вместе или поодиночке.

— Пошли все сразу, — говорю я и решительно направляюсь к квартире. Поворачиваю осторожно ручку двери, и… даже не верится, что она открывается.

На пороге нас встречает уже немолодой худощавый мужчина, одетый в полосатую пижаму. Останавливаемся в нерешительности на пороге.

— Прошу, — чуть хрипловатым голосом говорит больной и показывает на дверь комнаты.

Только когда мы прошли туда, мне, наконец, удалось хорошо рассмотреть Илью Львовича. Обращает на себя внимание бледность. Кожа тонкая, сухая, имеет восковидный и синюшный оттенки. Через ее покровы на кистях просвечивают кровеносные сосуды, пальцы рук дрожат. У него вид человека, не спавшего много ночей подряд. Быстрым взглядом, с плохо скрываемой подозрительностью и боязнью, Коваленко с ног до головы рассматривает каждого из нас. Садимся. Хотя Илья Львович находится на значительном расстоянии, он сразу отодвигается, как только кто-нибудь из присутствующих приближается или даже наклоняется в его сторону. Вся его поза, характер поведения показывают, что он собран в единую стальную пружину. В первое время мне даже стало жутко, появились сомнения, стоило ли приходить в этот дом.

Я перебирал в памяти все, что знал о больном.

…В тот день в часы приема граждан по личным вопросам зашел наш главный психиатр и предупредил меня:

— Вы извините меня, Дмитрий Константинович, но у вас, как я заметил, идя по коридору, ожидает очереди на прием женщина. Я хотел бы сказать о ней несколько слов до того, как она зайдет. Это Ирина Ильинична Коваленко.

— Вероятно, она представится сама? — шутя ответил я Николаю Степановичу.

— Но она может не сказать вам, что уже не один день ходит по различным организациям и требует принудительного направления на лечение в психбольницу или психоколонию своего отца, так как он-де опасен для окружающих.

— А что, разве такая мера отменена? Может быть, это действительно необходимо?

— В том-то и дело, что нет, — с некоторым возмущением произнес Хаитов. — Я дважды осматривал этого больного при консультативных выездах в психбольницу и выписывал его оттуда, так как он был совершенно здоров.

— Это довольно занятно! В таком случае прошу вас остаться при нашем разговоре. Однако я одного не пойму: как могли врачи-психиатры давать направление на лечение, да еще в психбольницу, совершенно здоровому человеку?

— В поликлинике, обслуживающей район, где проживает Илья Львович, нет психиатра. Прием больных ведет молодой невропатолог Соломейцева. Она дважды и направляла Коваленко в больницу в течение последних полутора-двух лет.

— Допустим, это так, и молодой врач, да еще и не специалист, не разобралась достаточно полно в диагнозе заболевания. Что же писали дежурные врачи в истории болезни, когда принимали Коваленко в областную психиатрическую больницу? Почему они не отправили «вполне здорового человека», как вы говорите, обратно домой?

— Дмитрий Константинович, он вполне здоров психически, хотя с его нервной системой в действительности что-то происходит.

— В общем, останьтесь, послушаем вашу «протеже». Антон Алексеевич, — сказал я, обращаясь к своему инспектору, — пригласите Коваленко.

Ирина Ильинична говорила громко, много и убедительно. Мои просьбы говорить тише и медленнее успеха не имели. Из того обилия слов, обвинений и упреков я понял одно: ее отец страдает тяжелым психическим заболеванием, отказывается от пищи, по ночам бредит, вскакивает и с топором в руках ходит по комнате, опасаясь, что кто-то может его убить и ограбить. Даже ночью он держит топор под подушкой. В последнее время он почти не спит, очень страдает от головной боли, у него периодически бывает рвота. Правда, он и раньше жаловался на расстройство кишечника и лечился, принимая раствор соли. Первое время после возвращения из больницы он чувствовал себя неплохо, потом состояние здоровья вновь ухудшалось. В последние дни он не пускает в дом даже ее, дочь, обвиняя, что она приходит, чтобы что-то украсть у него. Она горько зарыдала.

— И давно это так? — спросил я посетительницу, подождав, пока она спрячет в сумочку зеркало и носовой платок.

— Как только я вернулась из отпуска — это было в прошлом году. Я ездила отдыхать на Кавказ. Отец оставался один. В первый же вечер он мне устроил такой скандал, что я вынуждена была уйти жить к подруге, а потом подыскала и сняла квартиру.

— И что же, вы с тех пор не живете с отцом?

— Нет, не живу. Когда он был в больнице и в первые недели после его возвращения я приходила, чтобы убрать квартиру. А потом… в общем, я не захожу, — сказала она, тяжело вздохнув.

— У вас есть ключи от его квартиры?

— Пожалуйста, вот они, возьмите их, может быть, они пригодятся, ведь отец все время сидит взаперти и почти не выходит из дому. Именно с помощью этих ключей нам удалось в последний раз попасть туда, чтобы увезти папу в больницу. Меня больше всего беспокоит, что он почти ничего не ест.

…Воспоминания настолько захватили меня, что я почти не слышал разговора, который поочередно вели с Ильей Львовичем то Антон Алексеевич, то Николай Степанович.

— Нет, только не больница, — вскочив со стула, закричал Коваленко. Затем он бросился в соседнюю комнату. Через открытую дверь было видно, что Илья Львович сел на кровать и сунул руку под подушку. Нетрудно было понять, что разговор приобрел нежелательный оборот.

— Ну так что же делать будем, коллеги? — обратился я к спутникам почти шепотом. — Если верить словам дочери, то у Коваленко там топор.

— Только этого нам не хватало, — вставая со стула, проговорил Хаитов.

— Присядьте, Николай Степанович, — сурово остановил Хаитова Антон Алексеевич. — Ведь вам больше, чем кому-либо, известно, что сейчас идти к больному не только не следует, но и опасно. Подскажите лучше, как поступить.

Николай Степанович присел и, обхватив ладонью лоб, тихо проговорил:

— Вы тысячу раз правы. Это у меня получилось машинально. Нам следует сделать вид, что ничего серьезного не произошло. И, хотя следует быть настороже, мы должны принять веселый непринужденный тон. В противном случае Илья Львович может подумать, что мы затеваем против него что-то недоброе.

Трудно сказать, сколько времени провели мы в разговорах, прежде чем услышали, что Коваленко встал с кровати и направляется к нам. Еще раньше я заметил, что Антон Алексеевич периодически посматривает в висящее на стене напротив двери спальни зеркало, наблюдая за поведением больного. Сейчас, взглянув на Константинова, на его спокойное лицо, я понял, что Илья Львович идет к нам «с пустыми руками».

— Присаживайтесь, — как ни в чем не бывало веселым голосом произнес Николай Степанович, обращаясь к Коваленко, когда тот появился в дверях. — А вы не могли бы нам чаю согреть?

— Почему не могу? Только угостить вас мне нечем, — тихо произнес Илья Львович. — Сам-то я мало ем.

— А я сейчас в магазин сбегаю, — предложил врач-психиатр. Он встал и, сказав, что скоро вернется, решительно вышел из квартиры.

Вернулся Хаитов вместе с Ириной Ильиничной, дочерью Коваленко, которая помогла Николаю Степановичу быстро накрыть на стол.

К концу нашего ужина, во время которого Коваленко выпил только стакан чаю, мы были почти друзьями. Больной не только стал спокойно разговаривать с нами, но и согласился, чтобы мы его осмотрели.

Когда Коваленко снял рубашку, мы были поражены, насколько он был истощен. Как говорят, это были кожа да кости. Кое-где на бледной с восковидным оттенком коже имелась мелкая сыпь. Движения Ильи Львовича были вялыми, мышцы дряблые, пальцы рук, когда он застегивал воротник рубашки, дрожали. Оставлять его в таком положении было опасно, он мог погибнуть от истощения. По-прежнему были неизвестны и причины заболевания.

Мы провели в квартире Коваленко еще несколько напряженных часов, прежде чем уговорили его добровольно лечь в нервное отделение больницы.

…Несколько месяцев тому назад я видел Илью Львовича Коваленко в театре вместе с дочерью и зятем. Наш больной значительно пополнел за последнее время. Вся семья давно уже переехала в новый дом, мимо которого мне приходится ежедневно ходить на работу.

— Деда, деда… Бросай мне! — иногда слышу я звонкий мальчишеский голос на детской площадке, обсаженной вокруг зеленым кустарником. С умилением смотришь, как дед и внук задорно и весело играют в мяч. А ведь недавно… Да впрочем, зачем вспоминать об этом снова? Однако однажды вспомнить пришлось, так как в тот день мне не удалось пройти незамеченным и Илья Львович окликнул меня по имени-отчеству. Я остановился. О многом мы говорили тогда: о здоровье, о времени, которого не всегда хватает, о вечной проблеме — недисциплинированности детей. Спросил Илья Львович и о причине своего заболевания.

Как вы помните, Илья Львович страдал заболеванием желудка и принимал поваренную, то есть обычную столовую соль в довольно больших количествах. Еще во время войны кто-то посоветовал ему так делать. У нас на Урале почвы и растения содержат значительно меньше, чем обычно, некоторых микроэлементов, в частности, йода. Этим и обусловлено то обстоятельство, что здесь чаще встречается зоб — заболевание щитовидной железы. Чтобы предупредить его, соль, которая поступает для продажи населению, насыщается в небольшой степени йодом в виде йодистого калия.

Неизвестно почему, но та соль, которую когда-то купил Коваленко, содержала во много раз больше этого препарата. То ли йодистый калий был более высокой концентрации, то ли это явилось результатом неоднородного перемешивания соли с йодистым калием при подготовке продукта к продаже — установить не удалось. Применение чрезмерно йодированной соли, да еще в таких больших количествах, и способствовало возникновению явлений, которые на первый взгляд походили на симптомы психического заболевания. Естественно, что когда Коваленко попадал в лечебное учреждение и поступление больших доз йода в его организм прекращалось, проявления заболевания исчезали и Илью Львовича выписывали как здорового. Никто и не подозревал, что избыток йода является причиной заболевания. Когда же Илья Львович вновь попадал домой, проявления болезни усиливались.

На вопрос Коваленко, как и кто установил истинную причину его страдания, я ответил кратко. Когда больного положили в нервное отделение, были детально обследованы условия его жизни. О том, что он лечился солью, вспомнили тогда, когда Ирина Ильинична показала мешочек с этим продуктом. Все остальное — дело техники. Лабораторный анализ отобранной пробы позволил выявить в нем избыточное количество йода.

Так самолечение обусловило проявление нового заболевания.