Снадобье викингов

ПОРЧЕНАЯ

Это было несколько лет тому назад, когда после окончания медицинского института я был направлен на работу заведующим здравпунктом одного из машиностроительных заводов Урала.

Здравпункт был небольшой: помимо заведующего, здесь работали четыре медицинских сестры и санитарка. Приезд врача, естественно, вызвал интерес со стороны рабочих и служащих завода. В первые дни на амбулаторном приеме было так много людей, что они ждали очереди не только в помещении самого здравпункта, но и рядом с ним на скамейках в небольшом скверике. Некоторые из них пришли прямо с завода. По разным причинам обращались к врачу: одни в связи с только что возникшим заболеванием или несчастным случаем, другие решили рассказать ему о своем недуге в надежде на эффективную помощь, которую они не могли получить от фельдшера, работавшего здесь раньше. Были и такие, которые просто пришли посмотреть на молодого доктора.

В один из этих дней на врачебный прием пришла девушка лет восемнадцати-двадцати, которая, просидев несколько часов в сторонке, так и не решилась зайти.

Я обратил на нее внимание, приглашая очередного больного.

Несмотря на то, что был август, стояли теплые солнечные дни, она была повязана темным платком, а платье с длинными рукавами и удлиненной юбкой почти полностью прикрывало ноги и руки. Движения ее были замедленны, а лицо сосредоточено и печально. Она не отвечала на приветствия входивших в здравпункт, держалась как-то обособленно, изредка опасливо оглядывалась по сторонам. Когда один из рабочих сел рядом с ней, она тут же с каким-то испугом отодвинулась от него, а затем пересела на табурет, одиноко стоявший в углу комнаты за печкой.

Всем своим видом она напоминала больше убогую со старой лубочной картинки, чем современную девушку, работницу завода. Да и поза была какая-то особенная: не поднимая глаз, она подолгу смотрела вниз, на носки своих старых туфель.

Часы приема заканчивались. Больные больше не заходили, и я решил отправиться домой. Выйдя из кабинета, я снова увидел ее — одиноко сидевшую в пустой приемной.

— Если вы ко мне, — обратился я к ней, — то прошу зайти.

Тяжело вздохнув, она медленно поднялась и неторопливо прошла в кабинет. Долго стояла в нерешительности около стола, прежде чем решилась сесть.

— На что жалуетесь? — задал я ей обычный вопрос, пододвигая к себе чистый бланк карты амбулаторного больного.

Ничего не говоря, она медленно сняла платок с головы, а затем закатала до локтя рукав платья.

Только теперь мне стало ясно, почему эта девушка так тщательно закутывала платком свою голову и носила платье явно не по летнему сезону, не говоря уже о мини-моде, которой придерживалась молодежь в те годы. На сухой морщинистой коже, покрытой большим количеством мелких отрубевидных шелушащихся частичек, имелись значительные участки коричневой пигментации. То там, то здесь кожа неестественно худого тела образовывала плотные чешуйки. Благодаря мелким, плотным на ощупь, папулкам, которых было особенно много на наружных поверхностях конечностей, кожа была похожа на жабью. Сальные и потовые железы в значительной степени были атрофированы. Сухие ломкие волосы головы как будто кто-то пересыпал отрубями, лицо было усеяно красными воспаленными угрями, а на отдельных его участках кожа шелушилась. Все это придавало больной отталкивающий, неприятный вид.

— Давно это у вас? — спросил я, после того как записал в амбулаторную карту необходимые данные больной.

— Как жить-то мне, доктор! — вот единственная фраза, которую произнесла Галя Николаева в ответ на мой вопрос. Рыдания душили ее, и она горько заплакала. Слезы, стекавшие крупными каплями, и покрасневшее лицо сделали ее еще более безобразной.

Я налил воды и дал ей выпить. Она взяла стакан своими бледными, худыми дрожащими руками и по-детски виновато посмотрела на меня, как бы извиняясь за свои слезы. Отпив глоток, молча поднялась со стула и, извинившись, вышла. Было ясно, что сейчас продолжать с ней разговор не стоит. По моей просьбе медицинская сестра проводила девушку в соседнюю комнату. К разговору мы вернулись минут через двадцать, когда она совсем успокоилась.

Уже вечерело, а я все еще беседовал со своей странной пациенткой о состоянии ее здоровья. Надо сказать, что она неохотно отвечала на вопросы, каждое слово приходилось буквально вытягивать из нее. С большим трудом удалось узнать следующее. После смерти отца мать Галины, Аграфена Матвеевна, была втянута в религиозную секту, туда же она хотела вовлечь и свою дочь. Как только ни обхаживали молодую девушку: «сердечные» беседы «братьев» и «сестер» сменялись угрозами, посулы — окриками. Ко дню рождения сектантки прислали ей в подарок новые туфли вместе с приглашением посетить молельный дом, а когда она категорически отказалась, получила анонимное письмо, полное угроз. И после этого сектанты не оставили девушку в покое. Однажды осенью мать и одна из «сестер» хотели насильно увести ее на свое собрание. Галина вырвалась, убежала и ушла жить в заводское общежитие. Неоднократно потом она пыталась вернуться в родной дом, хотела переубедить мать, но та не пустила ее даже на порог.

— Если бы вы знали, доктор, как мне тяжело! Ведь родная мать выгнала из дома, прямо в грязь выбросила мои вещи. И откуда у нее только такая злость взялась, раньше она была такая ласковая и заботливая!

Галина рассказала, что и в детстве кожа не была у нее чистой, но в последние годы стала особенно плохой. Кто-то распустил слух, что именно в наказание за то, что ушла из дому, «бросила» одинокую потерявшую мужа мать, и «веру», она наказана богом. Именно он напустил на нее «порчу», которая «прилипчива», и каждый, кто коснется ее, заболеет сам. Вот почему, словно к прокаженной, боялись подходить к девушке некоторые взрослые, обходили стороной подростки, дразнили «паршивой» и показывали на нее пальцами дети. Конечно, большинство жителей поселка не верили этим слухам и осуждали сектантов. Но так как болезнь Гали прогрессировала, ее безобразный вид давал повод для разных кривотолков, в том числе и такого, что болезнь заразна. Поэтому никто не хотел жить вместе с ней в общежитии; когда садились обедать, вытирали тщательно стол, за которым она только что сидела, избегали брать что-нибудь из ее рук. Некоторые продавцы в промтоварных магазинах не показывали ей товары, чтобы она не «испоганила» их, а кассиры брали деньги с плохо скрываемой брезгливостью.

Вначале девушка протестовала против подобного отношения к ней и пробовала лечиться. Она неоднократно ездила в город к врачам, обращалась в здравпункт, но заметных результатов лечение не приносило. Не последнее место среди причин, почему Галина стала все реже и реже обращаться к медицинским работникам, были и советы типа: «Зря ты срамоту свою докторам показываешь, не излечиться тебе. Только всевышний избавит от хворобы». Может показаться странным, но принимаемое лечение действительно пользы не приносило: болезнь прогрессировала, охватывая все новые и новые участки кожи.

Чем дальше, тем тяжелее складывалась жизнь девушки. Часть своей небольшой зарплаты она отдавала матери. Словно отшельник, одна жила в маленькой комнате общежития, выделенной по ее просьбе. В школе рабочей молодежи, которую вначале посещала, сидела за партой одна. Затем бросила занятия, чтобы избежать ненужных расспросов, а то и насмешек учеников. В заводской клуб не ходила, а в кино старалась опаздывать, чтобы зайти в зрительный зал, когда уже погашен свет. Так день за днем она постепенно уходила в себя, стала избегать людей.

Слушая этот рассказ, я думал о том, как помочь девушке, как вселить ей веру в выздоровление.

Факты, которые поведала она, своеобразны.

С одной стороны, девушка, страдающая заболеванием, которое пока не могли распознать медики. С другой, группа людей, которой было, очевидно, выгодно выдать данный случай за «кару господню» и внушить больной, что она не излечится.

Обычный случай из врачебной практики приобретал особое значение, когда нужно было принять вызов и с помощью медицинских знаний опровергнуть распространяемый кем-то слух о сверхъестественной причине этого заболевания. Нужно было во что бы то ни стало избавить Галину Николаеву от страдания. Но как это сделать? Проявления ни одного из известных мне в то время кожных заболеваний не укладывались в данную картину болезни, не обуславливали таких изменений со стороны организма, какие имели место у этой девушки. Надо чем-то помочь Николаевой сейчас, немедленно, чтобы она поверила в тебя. Может быть, она вообще обращается к врачу последний раз, и если отпустить ее ни с чем, кто знает, не поддастся ли она уговорам сектантов и на начнет ли с отчаяния искать исцеление в молитвах? Обдумывая все это, решил все же назначить Галине только симптоматическое лечение, направленное преимущественно на то, чтобы страдание меньше беспокоило ее, чтобы снизились явления воспалительного характера. Начинать же другое лечение, не зная причины заболевания, было нельзя: еще один неудачный курс лечения мог окончательно уверить больную в том, что болезнь ее неизлечима, что она «от бога». Эта мысль и без того глубоко запала в сознание Галины. Что же сделать сейчас? Вспоминаю афоризм врачей древности: «Если больному не стало легче сразу же после обращения к врачу, то это был плохой врач». А стало ли легче моей больной после того, как она поделилась со мной своим горем? Вряд ли!

В тот вечер наша беседа была неожиданно прервана: в одном из цехов завода со строительных лесов упал рабочий. Отдавая на ходу распоряжение медсестре о том, чтобы она захватила все необходимое, я кивком головы попрощался с Николаевой и выбежал на улицу, где меня ожидала автомашина.

Возвращался домой уже поздней ночью: травма была тяжелой и пришлось потратить немало сил, чтобы вернуть сознание пострадавшему и подготовить его для транспортировки в травматологическое отделение. Это был пожилой кадровый рабочий, пользовавшийся большим авторитетом. Фамилия монтажника Михайлова была на заводе известна всем. Помимо дежурной медсестры, мне помогал его сын Александр, только недавно вернувшийся на завод после службы в Советской Армии. Однако даже тяжелая травма, стоившая рабочему чуть ли не жизни, не могла заслонить собой и отодвинуть на задний план болезнь Николаевой.

Признаюсь, что это очень тяготило меня и не только как врача. За несколько месяцев до этого меня приняли кандидатом в члены КПСС, и опровергнуть нелепые слухи, от которых явно веяло религиозными измышлениями, было делом чести, своеобразным партийным долгом.

Многие вечера провел я за книгами, перелистал несколько раз конспекты и тетради практических занятий, но, к сожалению, так и не мог найти ответа.

Однажды вечером, когда я уже закончил врачебный прием, кто-то тихо постучал в дверь кабинета. В ответ на мое «да» вошел красивый светловолосый парень в темно-сером костюме с большим букетом гладиолусов.

— Присаживайтесь, молодой человек, слушаю вас, — пригласил я.

— Здравствуйте, доктор! Сегодня у нас праздник — отца из больницы выписали.

— А какое отношение это имеет ко мне? — все еще не понимая, о чем идет речь, сухо спросил я.

— Как какое? Михайлов я, — проговорил парень. — Помните, вы еще в механическом цехе помощь ему оказывали. Он с лесов упал.

— Что же, передайте отцу от меня поздравления с выздоровлением.

— Да он пока в постели, гипс с ноги еще не сняли.

— Вы где живете?

— По Зеленому переулку, дом 8.

— Хорошо, — ответил я и записал адрес на листке перекидного календаря. — Завтра обязательно навещу. Его Федором Федоровичем зовут?

— Да, так, — ответил Саша. — Что же это я так заговорился, а цветы держу. Они вам из нашего собственного сада. Батя вырастил. И вот еще сувенир!

— Знаешь что, Саша, цветы я возьму, а сувенир ты спрячь. Не могу я его взять.

— Дмитрий Константинович, ну как же? Ведь от чистого сердца! — проговорил обиженно парень.

— Нет, Саша, не возьму, — решительно ответил я ему, возвращая подарок, — а вот цветы красивые, за них большое спасибо!

— Дмитрий Константинович, — все еще не сдавался Александр Федорович. — Я просто не знаю, что за отца готов для вас сделать. Ведь вы ему жизнь спасли.

— Ну уж и жизнь!

— Да, да. Я когда навещал отца, разговаривал с заведующим отделением. Он так и сказал, что не будь рядом врача, когда случилась травма, — не жить ему.

— Он преувеличил мои заслуги.

— Нет, я так уйти не могу, ведь этот сувенир я почти неделю искал, почти все магазины города обегал.

— Подаришь кому-нибудь другому — матери, жене или девушке.

— Да нет у меня никого. Мы только с батей живем. Мама десять лет назад умерла. И девушку не завел — не до них, в школу рабочей молодежи, в восьмой класс, хожу.

Не знаю почему, но именно в этот момент я снова вспомнил о Николаевой.

— А знаешь, Саша, если ты действительно хочешь отблагодарить меня, то выполни, пожалуйста, одну просьбу.

— Говорите, я для вас все сделаю, в огонь брошусь…

— Ну, зачем же? Скажи, ты знаешь Галину Николаеву из механического?

— Это «паршивую-то»?

— Она, Александр Федорович, такая же паршивая, как и мы с тобой, — сказал я строго. — В беде она, помочь ей надо.

— Сколько?

— Что сколько? — не понял я вопроса.

— Сколько ей надо для помощи?

— Да нет, не в деньгах дело. Ее надо морально поддержать, чтобы она себя вновь человеком почувствовала.

Не знаю, имел ли я на это право или нет, но тут я все рассказал парню: о ее болезни, о насмешках и о сектантах — все, что рассказала мне сама Галина и что услышал я от окружающих за время работы на здравпункте.

— Одинока она и помочь ей некому, — закончил я свой рассказ.

— Знаю, — хмуро произнес Александр. — Мы ведь в одном классе в «вечерке» учились. А потом она бросила школу.

— Бросила, — в тон собеседнику с иронией проговорил я, — а почему? А ведь ты, наверное, комсомолец.

— Я-то что могу сделать?

— А вот сделай так, чтобы Галина снова в школу вернулась.

— Засмеют же меня, да и она разве послушает…

— А ты сделай так, чтобы послушала.

— Хорошо. Попробую. Ради вас. Постараюсь сделать все от меня зависящее, чтобы вернуть ее в школу.

— Но сделать надо так, чтобы ни одна душа не знала, что это я тебя попросил. Пойми, и так много фальши в жизни этой девушки, и если она узнает о нашей беседе, ни одному человеку в мире больше не поверит.

Слухи о том, что младший Михайлов «обхаживает» «паршивую Гальку», быстро распространились по заводу.

— И чего только он в ней нашел? — удивлялись одни. — То ли ему красивых девушек мало на заводе?

— Видно, сострадательный парень, — ехидничали другие.

Вероятно, и сама Галя неоднократные попытки Саши поговорить с ней принимала больше за шутку или насмешку и довольно решительно противилась им. И все же настойчивость этого красивого парня дала результаты. Не прошло и двух месяцев, как девушка снова стала посещать занятия в школе. Мне трудно объяснить, как это случилось, как Александр повлиял на нее, потому что об этом мы больше никогда с ним не разговаривали — он избегал этой темы.

О том, как складывались отношения двух молодых людей, можно было судить по Галине. Она стала аккуратно приходить на лечение, на ее бледном лице все чаще можно было видеть улыбку, вместо темной одежды стала носить светлую или пеструю. Изменения, которые произошли с Галиной, заметили все работники здравпункта. Однажды санитарка увидела в сквере Сашу, который ждал девушку, принимающую процедуры, и недоуменно проворчала:

— И чем она только приворожила к себе этакого красавца?

— Любовь, Пелагея Егоровна, любовь, — шутливо заметил я.

— Да, действительно, любовь зла, полюбишь и… — не договорила санитарка, увидев, что из процедурной выбежала Галя.

«Что произошло с Александром? — подумал я, глядя на молодых в окно. — Кажется, он переиграл».

Видимо, Саша рассказывал девушке какую-то смешную историю, а та, закинув голову, весело смеялась. И это на глазах почти всего рабочего поселка!

Посоветовавшись с некоторыми врачами-специалистами, мы хотели уже послать Галину на консультацию в профилированный институт, как произошел случай, который помог выявить причину загадочного заболевания.

Однажды утром, когда мы вместе с дежурной медицинской сестрой проходили по цехам завода, проверяя его санитарное состояние и выполнение рекомендаций, данных медиками ранее, я увидел Галину, которая, очевидно, только что закончила смену и убирала стружку со своего станка. Направился к ней, чтобы узнать о ее самочувствии.

Когда я подошел, около нее стоял контролер из отдела технического контроля. Из-за шума работающих станков не удалось услышать весь разговор, но даже по отрывочным фразам было ясно, что речь шла о бракованных деталях, часть из которых была выточена Галиной.

Когда контролер ушел, я попросил девушку зайти ко мне в здравпункт. Она обещала. Видно, беседа с контролером ОТК повлияла на нее отрицательно, и она была огорчена. Однако самое интересное мы услышали в отделе технического контроля, куда зашли позднее.

В рассказе контролера ОТК промелькнула одна, казалось бы, малозаметная фраза, что больше всего бракованных деталей Галина изготовляет во вторую, а особенно в третью смены. Почти шестая часть деталей, сделанных ею в ночную смену, имеет те или другие существенные отклонения от чертежа, не выдерживает требований технического контроля.

— Сначала мы это связывали с ее неопытностью, ведь девушка относительно недавно пришла из профессионального училища, — продолжал контролер, — потом думали, что неприятности дома ведут к браку. Вам, очевидно, известна вся эта история… Только число бракованных деталей растет. И беседовали с ней, и ругали, и разбирали на собрании, а пользы нет. Девушка она старательная, отец всю жизнь на нашем заводе проработал. Непонятно, почему детали запарывает?

Именно здесь, при разговоре с контролером ОТК, у меня появилась догадка об истинных причинах страдания Галины. И как я не подумал раньше о возможности авитаминоза? Ведь он в том, в частности, и проявляется, что человек, хорошо видящий в дневное время, плохо различает отдельные детали вечером и ночью. Этот симптом получил своеобразное название — «куриная слепота».

В тот же день она действительно пришла на здравпункт. Мы долго беседовали с ней. Галина подтвердила, что при переходе из хорошо освещенной комнаты в темную или полутемную перед ее глазами начинают «летать мушки», что раньше при обследовании у нее находили гипоацидный гастрит, что в детстве она «плохо росла». Детальное изучение состояния ее здоровья только укрепило предположение о гиповитаминозе «А» — заболевании, которое крайне редко встречается у людей молодого возраста и поэтому так трудно выявляется. Не случайно и в данном случае правильный диагноз заболевания был установлен далеко не сразу.

Нельзя было сбрасывать со счета и перенесенные психические травмы — смерть любимого отца и разрыв с матерью.

По нашему ходатайству перед завкомом больной было назначено бесплатное диетическое питание, она стала получать продукты, содержащие большое количество витамина «А»: морковь, печень, шпинат и т. д. Принимала рыбий жир. Теперь она стала еще более частым гостем в процедурном кабинете здравпункта, где ей в кожу стали систематически втирать мази, содержащие витамин «А» и каротин.

Вначале эти манипуляции воспринимались ею без особого энтузиазма, но когда кожа начала приобретать обычный вид, постепенно исчезла сухость и появились нормальная окраска и естественная эластичность, Галина не пропускала ни одной процедуры. Мало того, она приходила в процедурный кабинет значительно раньше того времени, на которое ее приглашали. Все больше и больше изменялись и ее внешний вид, и манера одеваться.

Вскоре меня перевели на другую работу, и новые заботы легли на плечи. Перед уходом удалось добиться выделения Николаевой путевки на курорт. Во время заседания завкома, на котором обсуждался план оздоровительной кампании, от работников ОТК я узнал, что сократился и брак в ее работе.

Прошло более года, когда я снова узнал о судьбе Галины Ивановны Николаевой. Однажды, вернувшись с вызова, одна из сотрудниц станции «Скорой помощи» зашла ко мне и передала привет от беременной женщины, которую она только что отвезла в родильный дом. Когда была названа фамилия роженицы — Михайлова, — я не понял, о ком идет речь.

— А что она вам еще сказала? — переспросил я фельдшера.

«Передайте привет вашему врачу от «порченой» Гальки! Может быть, он помнит меня».

Теперь мне стало ясно, о ком идет речь, как сложилась ее дальнейшая судьба.

С Галиной Ивановной мне пришлось встретиться еще раз, года через два. Однажды утром, проходя мимо одного из новых крупнопанельных домов, я услышал, как кто-то поздоровался, назвав мое имя и отчество. Остановился, смотрю: от подъезда ко мне идут мужчина и женщина и ведут за руки мальчика лет двух, твердо ступающего своими маленькими ножками по асфальту. Только когда они подошли близко, я узнал их обоих. Это были мои старые знакомые Александр Федорович и Галина Ивановна! Как же изменилась бывшая моя больная! Это была молодая красивая женщина. Левой рукой она поддерживала раздуваемые ветром шелковистые волосы. Ровный загар покрывал бархатистую кожу лица, щей и открытых рук. Бежевая кофточка ладно облегала ее стройную фигуру. Это была счастливая рабочая семья, каких в нашей стране миллионы. Мать и отец, направляясь на смену, вели своего первенца в детские ясли.