Снадобье викингов

ТРОПОЮ ПОИСКА

Исключительно важное значение в деле распознавания и лечения заболеваний имеют правильное взаимоотношение, полное доверие между больным и врачом. Упоминание об этом можно встретить еще в старых книгах о медицине. Так, при обращении больного к древнегреческому врачу последний иногда говорил: «Теперь нас стало трое: я — врач, вы — больной и болезнь. И если вы — больной — вместе с болезнью будете против меня, то мне вас не одолеть. Недуг может быть побежден только в том случае, если мы будем бороться с болезнью сообща. А для этого вы должны раскрыть мне свое сердце и душу и строго следовать даваемым мною рекомендациям».

К сожалению, в силу разных обстоятельств эти мудрые слова иногда не находят своего практического претворения. В одних случаях так происходит потому, что врач по каким-то причинам не располагает к себе больных. Не будем к ним взыскательны, ведь им приходится доверять врачу самое дорогое, что только у них есть, — здоровье, а нередко и саму жизнь. А это доверишь не всякому. Хочешь быть уверенным, что все, что нужно для тебя, будет сделано.

Однако порой происходит и обратное. Встречаются случаи, когда первое общение врача с больным не только приводит к ошибочным взглядам, но и порождает недоверие к тем жалобам, которые предъявляет больной.

Так было у нас с Василиной Ивановной Сергеевой, которая обратилась в лечебный сектор облздравотдела в один из приемных дней в конце октября.

Зашла она как-то по-особенному, вразвалочку, не торопясь. Это была полная женщина с крупными чертами лица. Она села на предложенный мною стул, поправила пуховый платок на плечах и, осмотревшись по сторонам, положила руки на колени. Слегка кашлянув, сказала: «Я пришла к вам, доктор».

— Раз уж вы пришли, — в тон ее речи сказал я, — то расскажите, что вас привело сюда?

— Даже не знаю, что вам сказать. У меня «перелом всего нутра». Опять же голова болит, опять же руки. Особенно «лихатит» по утрам. И ужасная ломота во всем теле.

Больная пожаловалась, что не может получить соответствующего лечения, а от того, которое проводят врачи, пользы нет. Более того, она постоянно как бы поучала, что должны были делать врачи, а что не должны. На основании этих мимолетных реплик я сделал вывод, что она читала медицинскую литературу. Так, на вопрос, почему больная не лечится по месту жительства у своего участкового врача, она заявила: «Ну что же это за доктор, когда он даже на «арген» не послал! Сам курит. Какая в него, в худосочного, вера-то? Он, как чахоточный, кашляет, себя вылечить не может. Халат на нем несвежий, да и руки не помыл перед тем, как меня обследовать».

«Удивительное дело, — подумал я, слушая высказывания этой в общем-то малограмотной женщины. — Ведь во многом она права: какой у врача может быть авторитет, если он не следит за собой, не следует своим же собственным или общепринятым медицинским рекомендациям».

— А разве всегда надо посылать на рентген? — переспросил Антон Алексеевич, присутствовавший при нашей беседе.

— А как же? Ведь там в нутро заглянуть могут. А он: дыши да не дыши.

— А если он не нашел у вас такой болезни, при которой на рентген посылают, зачем же это делать? — сказал я больной.

В таком духе наша беседа продолжалась минут пятнадцать, в течение которых посетительница перемывала косточки всем, к кому она обращалась раньше за медицинской помощью. «Вот так, — подумал я, — сейчас она выйдет из нашего кабинета и разнесет о нас дурную славу по всему городу. Сидят, дескать, два мужика и допытывают больную женщину вместо того, чтобы положить в больницу».

И чем больше мы говорили с ней, тем больше склонялись к диагнозу «ятрогения» (заболевание, вызываемое самими врачами или внушаемое себе больными при излишнем чтении медицинской литературы). Очень осторожно расспрашиваем, у каких врачей побывала Василина Ивановна, что они ей советовали, что говорили при обследованиях, и приходим к выводу: большинству из них казалось, что это человек, ищущий болезни. К сожалению, есть еще больные, которые по всякому поводу, а нередко и без него обращаются за медицинской помощью. Такое мнение подтверждала и толстая амбулаторная карта, которая по моей просьбе была доставлена на следующий день.

Сергеева за последние два года не имела ни одного случая заболеваемости с временной утратой трудоспособности. Основными жалобами ее были быстрая смена настроения, некоторое ослабление памяти, раздражительность, слабость, повышенная чувствительность к температурным колебаниям, особенно к холоду. Врачи-специалисты, обследовавшие состояние ее здоровья, писали чаще всего «sanus» или «здорова», «неврастения», «синдром раздражительной слабости», «астенизация», «миокардиодистрофия» и т. д. Затем к этим жалобам стали добавлять: склонность к слезам, плохой сон, апатия, общая возбудимость и впечатлительность и другие проявления заболевания. Все это поставило нас в тупик при решении вопроса, какую же помощь следует оказать Василине Ивановне, так как значительной части заболеваний в той или иной степени присущи эти симптомы.

Осмотр больной группой специалистов, приглашенных мной через несколько дней, также не привел к успеху. Положение на комиссии усугублялось еще и тем, что больная часто плакала. Вот почему врачи были вынуждены назначить ей на первое время только симптоматическое лечение по месту жительства. При этом решили, что особых причин беспокоиться за здоровье Сергеевой нет.

Прошло несколько недель. Вспоминая об этой больной, я ловил себя на мысли, что мы что-то не доделали, что-то проглядели. Я записал адрес Сергеевой и пометил, что необходимо вызвать ее месяца через три для повторного обследования специалистами. К сожалению, на посланную ей по почте открытку она не ответила и на приглашение, переданное через медсестру, ответила категорически, что больше к докторам не пойдет: «Вместо того, чтобы лечить, они дают мне, как какой-то дурочке, нюхать мятные капли и уксус».

Дело приобретало нежелательный оборот, и надо было исправлять положение. Однажды я пригласил Антона Алексеевича побывать у Василины Ивановны «в гостях». Так как Сергеева днем работала, мы поехали к ней часов в шесть вечера.

Наша старенькая «Победа», миновав центр с его шумными улицами, выехала в пригород. По обеим сторонам разместились одноэтажные дома с приусадебными садами и огородами. Наконец мы подъехали к небольшому двухэтажному кирпичному дому. Нижняя часть его представляла фактически цокольный этаж, так как ушла глубоко в землю. Во всяком случае, его окна начинались почти от тротуара. По состоянию красного кирпича да художественной отделке ставен и водосточных труб можно было предполагать, что этот особняк был построен задолго до революции каким-нибудь зажиточным горожанином. Сбоку от дома на второй этаж вела наружная лестница, украшенная затейливым орнаментом кузнечной работы.

Раскрыв калитку, мы моментально захлопнули ее, так как прямо на нас, рыча и гремя цепью, выскочила огромная мохнатая собака. Дверь открылась, и вышла женщина, в которой мы с трудом узнали нашу посетительницу. Прикрикнув на собаку, она пригласила нас войти в квартиру.

— Только осторожно, лбы не поразбивайте, — предупредила нас Сергеева. — Дом-то осадку дал, вот при входе и приходится голову нагибать.

— А дом-то, видимо, не один десяток лет стоит, — то ли высказывая свое мнение, то ли обращаясь с вопросом к Василине Ивановне, сказал Антон Алексеевич.

— Чудак человек, — улыбнулась она. — Ему, почитай, годов двести будет. Ведь дом, как и человека, с возрастом в землю тянет.

Квартира не отличалась особым убранством. Круглый стол в центре комнаты, над ним шелковый абажур. У одной стены — кровать, у другой — шифоньер, комод и буфет. Мебель массивная, старой работы. Около кровати на стене висит ковер. У входа в комнату — часы-ходики.

Отопление в квартире паровое. Видимо, провели его недавно: трубы парового отопления еще не покрашены, кое-где имеют следы ржавчины. Присели на предложенные стулья. Наступила неловкая пауза.

— А что, отопление-то провели у вас недавно? — спрашиваю я, чтобы как-то начать разговор.

— Да месяца два тому назад, — отвечает с неохотой Василина Ивановна. — Вот трубы не крашу. Думаю, весной, к майским праздникам, ремонтом заняться. Тогда уж всю квартиру приведу в порядок. Сейчас же не нарадуюсь теплу. Ни дров тебе не надо, ни топить.

— Это вы правы, — вступает в разговор Антон Алексеевич, — с паровым отоплением и чище и лучше, чем с печами.

— Конечно. Бывало, раньше придешь с работы, начинаешь печь топить, а потом только ужин готовить. К утру опять холодно бывает. Теперь же целый день тепло.

Василина Ивановна явно ждет, когда мы уйдем, и только правила гостеприимства не позволяют ей указать нам на дверь.

Вновь воцарилось молчание. Слышно, как тикают ходики на стене. Залаяла во дворе собака. Чтобы вызвать к себе расположение хозяйки, спрашиваем ее, где она взяла такую хорошую собаку. Василина Ивановна с улыбкой подробно начинает рассказывать о ее достоинствах. Кажется, наша уловка удалась. В комнате как будто посветлело.

— Ведь она мне вроде как дитя, — закончила Сергеева свой длинный монолог о мохнатом друге. — Что же это я сижу? — спохватилась она. — Чай-то надо поставить. В дороге, небось, замерзли. А шофер у машины остался?

— Да нет, мы его отпустили домой. Время рабочее у него закончилось, — отвечает Антон Алексеевич.

— А вы что же, касатики, в вечернюю смену вышли? — шутит хозяйка.

— Да нам не привыкать!

На некоторое время Василина Ивановна покидает нас. Слышится звон стаканов на кухне. Возвратившись, она торопливо накрывает на стол. Действительно, выпить стакан чаю в такой мороз не мешает. Да и время уже позднее.

Замечаю, что Антон Алексеевич внимательно следит за каждым движением хлопочущей у стола хозяйки. Видимо, наш инспектор заметил что-то интересное. Начинаю присматриваться и я.

За чаем беседа проходит непринужденно. Видно, мы чем-то расположили хозяйку к себе. Однако мы чувствуем, что Василина Ивановна продолжает вести себя довольно робко, смущается по всякому незначительному поводу (пролила чай на скатерть, чайные ложки разные, хлеб нарезала неаккуратно). Нам кажется, она стыдится того, что не может нас угостить «вкусненьким», постоянно приговаривает: «Если бы я знала, что вы приедете…» и т. д. Мы успокаиваем ее, говоря, что стол у нее накрыт как надо и все необходимое к чаю есть. Наши замечания она воспринимает как-то своеобразно: при них, как и при расспросах о самочувствии, Сергеева то и дело смахивает набегающую слезу. Понимая состояние нашей хозяйки, мы тут же меняем тему разговора.

…Василина Ивановна много лет работала на почте. Осенью прошлого года она получила эту квартиру, куда переехала охотно.

— То ли хвороба ко мне привязалась какая, то ли возраст мой такой, но как только наступило похолодание, стала чувствовать я себя очень нехорошо. Это продолжалось всю зиму. Вначале я даже думала, что от печки угораю. Вызывала печника, он осмотрел ее, печку-то, и сказал, что особых недостатков нет. Дымоход почистил. Да что говорить-то, я вам тогда в исполкоме о болячках-то все рассказала.

— Простите, Василина Ивановна, — обратился к ней Антон Алексеевич, — но я попрошу вас хотя бы кратко повторить.

— Ну, что я могу повторить? — сказала хозяйка, снова как бы невзначай вытирая набежавшую слезу. — Трудно мне стало работать. Немного поработаю — и какая-то тяжесть наваливается. Стала очень утомляться. И то болит, и это. Вот и начала обращаться то к одному врачу, то к другому. Однако пользы-то нет. Чувствую, что не верят они мне. Все какой-то «sanus» в карточке выводят.

— А вы откуда иностранные буквы-то знаете?

— Да как же? Я ведь на почте работала, а письма и из-за рубежа, то есть из-за границы приходят. Мы и учили иностранный шрифт, чтобы суметь прочитать адрес и фамилию адресата. В общем, пила я то одно лекарство, то другое. А чувствую, все хуже и хуже мне становится. Вы на меня не обижайтесь, но настроение у меня очень быстро меняется, то весело, а то хоть плачь. Летом-то убрали у меня в квартире печь. Радовалась я, думала: как хорошо будет — ни дыму, ни копоти. Однако рано радовалась. Сначала, как только провели отопление, никаких изменений я не замечала. Но вот в связи с холодами топить стали, и я почувствовала себя еще хуже, чем при печке. Надеялась, пройдет все это, однако не проходило. Вот и обратилась к вам. А доктор, к которому вы направили, как дурочке, стал мне всякие капли давать нюхать. Вот я хлопнула дверью и ушла.

— Разве можно так поступать? — спрашиваю Василину Ивановну.

— А вы, видать, беспокойные, раз в такую-то погоду меня разыскали, — говорит она, пытаясь уйти от ответа на заданный мною вопрос. — Может, кто из наших пожаловался? Я-то на такое дело не пойду.

— Ну, что вы! Никто не жаловался. Просто приехали навестить вас. Расскажите нам, что произошло с тех пор, как вы у нас были? Лучше стало или хуже?

— Да что вы, касатики, от чего лучше-то станет? Я даже работу сменила.

— Это почему же? — почти в один голос спросили мы оба.

— Не поверите, так я утомляться стала, что даже днем во время работы засыпаю. Известное дело, товарки-то мои смеются. Спи, говорят, Василина, спокойно, только не храпи. Ну и перешла я в киоск «Союзпечати». Не к лицу мне, старому человеку, насмешки выслушивать. Опять же голова на работе очень болит, да и люди меня как-то стали беспокоить, раздражать. А ведь этого раньше никогда не было. Я очень любила с людьми быть. На людях и жизнь-то всю прожила. И спать я стала как-то беспокойно. И смех и грех: на работе днем засыпаю, а ночью проснусь — и уснуть никак не могу.

— Вы никому в последнее время не жаловались на свое здоровье?

— Да. Своей соседке по работе рассказала, так она посоветовала мне замуж выйти. Насмешница! Это при моих-то годах!

— Вы нас не совсем правильно поняли. Я спрашиваю, обращались ли вы к врачам, — сказал Антон Алексеевич.

— Да нет, не обращалась. Решила домашними средствами, травкой лечиться. Только от нее боли под ложечкой начались, аппетит испортился да слюна чаще стала идти. Так я неделю тому назад и настой пить бросила.

Через некоторое время мы попрощались. Договорились с Василиной Ивановной, чтобы она подошла через два дня в городскую поликлинику на врачебный консилиум к двум часам дня.

Расстались мы весьма тепло. Хозяйка повязала голову платком, накинула полушубок и вышла нас провожать.

Домой мы шли не спеша. Метель уже кончилась, и только что выпавший белый пушистый снег поскрипывал под ногами и сверкал при свете фонарей.

Долгое время мы молчали. Каждый из нас обдумывал все, что рассказала о своем странном заболевании Василина Ивановна.

— А ведь болезнь-то прогрессирует, — тихо и задумчиво произнес Антон Алексеевич.

— Да, вы правы, — ответил я. — Не знаю, чем объяснить, но и мне кажется, что болезнь Сергеевой как-то связана с нервной системой. Вы обратили внимание на дрожание ее рук? А это смущенное состояние, какая-то робость, слезы на глазах?

— Дмитрий Константинович, а ведь у нее, к тому же, еще и повышенная потливость.

— Да, я тоже обратил внимание.

— А что вы думаете о ее заболевании? Я заметил, что вы следили за каждым ее движением.

— Не будем торопиться! Разрешите пока оставить ваш вопрос без ответа. Подождем результатов обследования больной и обсуждения их на консилиуме.

— Вам придется обязательно принять участие в его работе. Дело принимает странный оборот… Узнайте, что за капли давал врач Левандовский. Это весьма квалифицированный работник. Что он искал? Вряд ли случайно он прибег к такому методу.

К разговору о состоянии здоровья Василины Ивановны мы вернулись дней через семь, когда были проведены дополнительные исследования, состоялся консилиум специалистов.

Просматривая результаты всестороннего обследования состояния здоровья Сергеевой, которые принес мне Антон Алексеевич, и сопоставляя их с теми проявлениями заболевания, которые имели место несколько месяцев тому назад, нетрудно было прийти к выводу, что появился целый ряд новых данных, в частности, указывающих на функциональное расстройство нервной системы. Двукратный лабораторный анализ крови позволил установить изменения (умеренное снижение количества эритроцитов и гемоглобина).

— Что же это такое? — обратился я к сидевшему напротив меня Антону Алексеевичу. — Уж очень пестрая картина заболевания. Причем больной вновь дают нюхать мятные капли и раствор уксусной кислоты.

— А вы посмотрите вот на этот листок. Он поясняет многое.

Это были данные обследования больной: после двукратного введения унитола в течение дня у больной Сергеевой в мозге обнаружена… ртуть! Вот теперь мне стало ясно, что искал доктор Левандовский, давая нюхать мятные капли и раствор уксусной кислоты. Он определял порог ольфакторной чувствительности, который, как правило, изменен именно при отравлении ртутью.

— Позвольте, — сказал я смущенно, обращаясь к Антону Алексеевичу, — но откуда же у Сергеевой ртуть?

— То, что мы имеем дело с отравлением ртутью, я подозревал давно. Именно я порекомендовал Игорю Борисовичу обследовать больную с помощью ароматических средств и в какой-то степени повинен в обиде Сергеевой. Еще тогда, осенью, когда я подготавливал вам документы на больную, передо мной, хотя и довольно смутно, стали вырисовываться те факторы, которые обусловили заболевание.

— А пожалуй, вы правы. Ведь именно постоянное воздействие небольших доз ртути и стертые формы хронического отравления, вызываемые этим металлом, могут дать подобные проявления.

— Конечно. Но такой вывод был настолько необычен и неприемлем для данного случая, что оставалось только наблюдать. Для здоровья больной в тот период это опасности не представляло. Дальнейшие субъективные явления только подтверждали предположение об отравлении ртутью: больная все чаще стала жаловаться на общую возбудимость, утомляемость, плохой сон, впечатлительность, робость, быструю смену настроения, склонность к слезам. На этом-то фоне эмоциональной неустойчивости и начали проявляться все последующие изменения в ее организме, которые можно было уже определить и при осмотре. Вы тогда меня спросили, зачем я так внимательно наблюдаю. А ведь я, как и вы, обратил внимание на дрожание пальцев ее рук, окраску кожи и другие мелкие отклонения.

— Например?

— А вы помните, Дмитрий Константинович, когда я попросил больную рассказать о фотографии, которая висела сзади Сергеевой на стене, ей пришлось не только оглянуться, но и отвести в крайнее положение глазные яблоки. Вот тут-то я и заметил, насколько неустойчиво их положение.

— Ну знаете, вы и артист, Антон Алексеевич, как ловко провели обследование больной. Теперь мне понятно, почему вы ее попросили указать на голове то место, где сильнее всего чувствуется боль. Это было не что иное, как модификация пальце-носовой пробы.

— Случай с определением порога чувствительности показывает, что на такие необычные пробы Василина Ивановна реагирует довольно своеобразно. Тем более, что уж пальце-носовая проба довольно часто применяется в установлении степени алкогольного опьянения. Может быть, последнее известно и Сергеевой, а раз так, то истолковать нашу просьбу она могла по-своему.

— Конечно, теперь понятны и ее жалобы, на которые она обращала наше внимание: днем сонливость и раздражительность, ночью бессонница. При отравлении ртутью имеет место и повышенная потливость.

— Да и последующие проявления заболевания, такие, как понижение аппетита, боли под ложечкой и повышенное слюноотделение, которые сама больная связывала с лечением травами, характеризовали только нарастание ртутного отравления.

— Позвольте, Антон Алексеевич, но раз есть отравление, должен быть и его источник.

— Я думаю, что источник отравления находится у нее дома.

— Почему именно дома?

— Давайте будем рассуждать методом исключения. Представим, что источник ртутного отравления — на почте, где сначала работала больная. Этого быть не может.

— Нельзя ли уточнить, почему?

— Во-первых, ртутью чаще всего заражаются путем вдыхания ее паров. А раз так, то случаи отравления при пролитой ртути или каком-либо разбитом приборе, например, градуснике, должны были иметь место и у других сотрудников.

— Да, но мы не обследовали их здоровье, а это надо сделать.

— Допустим. Но ведь в период заболевания она сменила место работы, а это должно было бы, если логически рассуждать, привести к постепенному исчезновению заболевания, а не к возрастанию его тяжести.

— Логично. Более того, мне кажется, что источник отравления ртутью не только в доме Сергеевой, но и в какой-то степени связан с паровым отоплением. Помните, как только включили паровое отопление, она стала чувствовать себя значительно хуже. Антон Алексеевич, я попрошу вас связаться с какой-либо химической лабораторией и исследовать воздух на ртуть в квартире Василины Ивановны.

— А что сказать больной?

— Я думаю, что говорить ей пока ничего не надо. Ведь это только наше предположение, которое еще надо доказать.

— Хорошо.

— Держите меня в курсе дела. Если подтвердится наше предположение, надо выселить Сергееву из этой квартиры, так как оставлять ее там или допустить, чтобы жил кто-либо другой, мы не имеем права. И обязательно госпитализируйте больную.

— Разумеется.

— Так что действуйте!

Прошло несколько дней. Мы не раз встречались с Константиновым, однако к разговору о болезни Сергеевой больше не возвращались.

Но однажды Антон Алексеевич позвонил мне.

— Дмитрий Константинович, — услышал я его голос. — Не могли бы вы принять нас — меня и лаборанта, исследовавшего воздух в квартире больной Сергеевой?

— Пожалуйста, приезжайте.

Через час мы обсуждали результаты исследования. Химик-лаборант, молодой и довольно смышленый парень, провел забор воздуха в различных местах. Наличие ртути явно обнаруживалось в отобранных пробах. Наибольшее ее количество было выявлено из пространств между подоконниками и батареями отопления.

— Что же это получается, Дмитрий Константинович, — спросил меня Константинов, — ртуть с горячей водой по батареям протекает? Чепуха какая-то!

Шли месяцы. По ходатайству санитарных органов горисполком выделил Сергеевой квартиру в новом доме. Последние обследования показали, что явления ртутного отравления после проведенного лечения почти полностью прошли и не представляют угрозы для ее здоровья. Однако причина отравления продолжала оставаться тайной. Возможно, ее так и не удалось бы раскрыть, если бы не один случай.

Вся наша страна готовилась отметить годовщину Великого Октября. К празднику было решено организовать выставку, характеризующую развитие здравоохранения на территории нашего города в годы Советской власти. Мы просматривали имеющиеся фотографии и копии архивных документов, сохранившихся с дореволюционных лет. Работа была довольно однообразная. В это время Антон Алексеевич подал мне пожелтевшую фотографию, изображавшую одну из старых частей нашего города. Посмотрев на нее мельком, я тут же отложил ее в сторону. Он снова взял ее со стола и подал мне.

— Антон Алексеевич, да я уже смотрел ее, — сказал я, возвращая фотокарточку на прежнее место.

— А вы еще раз посмотрите.

— Что же от этого изменится? — спросил я его. — А впрочем, постойте! Что-то знакомое есть в этом снимке… Конечно! Ведь это же дом, где жила наша больная Сергеева! И лестница на второй этаж та же самая!

— А вы, Дмитрий Константинович, посмотрите, что за мастерская размещалась в нижней части дома.

Посередине дома висела вывеска: «Оружейных и золотых дел мастер».

Вот теперь стало ясно, откуда появилась ртуть в квартире Василины Ивановны! Известно, что при выполнении многих работ в аналогичных мастерских, например, художественной отделке холодного оружия, широко применялись ртуть и вещества, ее содержащие. Естественно, что верстаки и приспособления, на которых производились подобного рода работы, размещались у окон. Из года в год, а может быть, из десятилетия в десятилетие брызги и капли, содержащие ртуть, попадали на стену около окон. Позднее этот нижний этаж использовали под склад, а затем стены отштукатурили, и вещества, содержащие ртуть, оказались под слоем алебастра. В холодное время года пары ртути не проникали в помещение. При печном отоплении, когда в квартире было недостаточно тепло, вредное влияние ртути было незначительным. Другое дело, когда около подоконников установили калориферы водяного отопления. Прогревание стены вызвало усиленное испарение ртути в окружающее пространство. Вот почему замена отопления только ухудшила состояние здоровья Сергеевой, привела к более выраженному отравлению ее организма.

…Прошли годы. До сих пор я храню ту фотографию как память о таинственном заболевании, в распознавании которого мне пришлось участвовать.