Снадобье викингов

ОПАСНАЯ НЕБРЕЖНОСТЬ

За долгие годы совместной работы с Антоном Алексеевичем мне неоднократно приходилось быть очевидцем его своеобразного подхода к выявлению почти незаметных проявлений заболевания, установления правильного диагноза в тех случаях, когда многие специалисты были беспомощны.

Вместе с тем я стремился постигнуть те принципы врачевания, с помощью которых Константинов добивался не меньших успехов в оздоровлении больных даже тогда, когда другие врачи считали больного безнадежным. Это, конечно, не значит, что инспектор лечебного сектора был кудесником, что ему не приходилось переживать горечи ошибок и тяжести гибели своих пациентов, но вместе с тем у меня хранятся записи о десятках больных, которых Антон Алексеевич буквально «извлекал из могилы». Следует отметить, что он довольно часто отступал от общепринятых методов лечения, которые в принципе существуют уже не одну тысячу лет.

Понимая, что широкая огласка такого подхода могла вызвать нежелательные отклики и кривотолки, Антон Алексеевич нередко был скрытен. Этим можно объяснить тот факт, что он довольно неохотно даже близким людям рассказывал о применявшихся им методах лечения страждущих, хотя эти методы и не противоречили существующим медицинским канонам, а выписываемые им лекарства больные приобретали в государственных аптеках. Я не раз изучал истории болезни больных, которых лечил врач Константинов, были случаи, когда пытался вызвать его на спор, но мои уловки были безуспешны. Обычно в таких случаях Антон Алексеевич под каким-либо благовидным предлогом уходил от спора или отшучивался: «Спорить с начальством — это все равно, что целоваться с львицей: и удовольствия никакого, и опасно». С другой же стороны, он неоднократно подчеркивал, что первой заповедью врача должен стать тезис отца медицины Гиппократа — «не вредить больному». «Ценность человека, — любил повторять Константинов, — заключается не в том, насколько он похож на других, а насколько отличается от последних». Мне кажется, что самобытная индивидуальность этого старого врача проявлялась и в лечении многих заболеваний. По крайней мере, в том случае, о котором я хочу сейчас рассказать, это было именно так.

В последнее время я не раз замечал, что Антон Алексеевич тяготится своей популярностью. Для этого были свои основания. Во-первых, работа по выявлению причин заболевания у того или другого больного была для него не основной. Во-вторых, она отнимала массу не только служебного, но и личного времени. А он был уже далеко не молод. Да и не все понимали, что Антон Алексеевич такой же человек, как и миллионы других, а раз так, то и у него должен быть свой досуг, время для отдыха и просто свободное время. Сам же Константинов, увлекшись тем или другим загадочным случаем, работал не считаясь со временем, не замечая многих событий, свершавшихся вокруг него. Он вовремя не ел, мало спал.

Несмотря на свою изумительную работоспособность, в последние годы стал сдавать: вид был очень усталым, лицо осунулось, под глазами появились мешки, а на щеках, у углов рта и за ушами прорезались глубокие морщины. Антон Алексеевич очень похудел и побледнел, несколько потускнел и блеск его глаз. Да это и понятно: многие годы упорной и напряженнейшей работы давали о себе знать. Ведь я не описал и десятой доли тех интереснейших случаев, в расследовании которых ему пришлось принимать самое непосредственное участие. Помимо этого, Константинов вел большую переписку в отделе, обследовал многочисленные лечебно-профилактические учреждения не только в городе, но на обширной территории области, в любое время и в любую погоду, в дождь и вьюгу выезжая или вылетая в отдаленные населенные пункты Зауралья.

Вот почему в последние два года я поручал Константинову разобраться только в очень сложных случаях, все шире и шире привлекал для инспекторских проверок и обследований специалистов из областных учреждений. Это стало возможным еще и потому, что большая работа по повышению квалификации врачей, организуемая органами здравоохранения за последние годы, не прошла даром, она позволила вырастить крупных специалистов по различным отраслям медицинской науки.

В порядке контроля мы иногда проверяли соблюдение режима, рекомендованного врачом временно нетрудоспособным больным. Эти проверки осуществлялись совместно со страхделегатами предприятий, на которых работали заболевшие. Не всегда такие обследования были бесполезными. Сколько тяжелых последствий удалось предупредить, приняв соответствующие меры к тем, кто недооценивал состояние своего здоровья. Например, стирал белье при воспалении легких или переносил тяжести при тромбозе сосудов! К числу таких больных относилась и Анна Николаевна Баранова, которая нарушала предписанный ей врачом постельный режим.

Беседа с нею оставила у меня неприятный осадок, вряд ли она понравилась и самой больной. Я чуть было не сделал запись в выданном ей больничном листе о нарушении рекомендованного режима и тем самым лишил ее пособия, положенного по социальному страхованию в связи с болезнью, так как людям, нарушавшим режим, листок нетрудоспособности не оплачивается. Поэтому даже оторопел, узнав в посетительнице Баранову, которая буквально через два дня после внушения вновь нарушила рекомендованный ей режим, и удивился, что со своей просьбой она обратилась именно ко мне.

— Неужели вы так ничего и не поняли из нашего разговора? Ведь вы больны гриппом, и мало того, что прогулки могут вызвать осложнение со стороны жизненно важных органов, так вы распространяете инфекцию.

— Доктор, вы должны мне помочь!

— Вам уже помогли. Дома для вас созданы необходимые условия: врач не только назначил лечение, но и привез на дом лекарство, выписал больничный лист. Он надеется, что вы будете соблюдать его предписания, а вы…

— Речь идет не обо мне, — перебила Анна Николаевна, — а о моем сыне.

— Простите, но здесь не поликлиника: вы обратились не по адресу, — сухо произнес я, поняв, что наша длительная беседа, состоявшаяся два дня тому назад, успеха не имела.

— Но, доктор, ради всего святого, я умоляю вас сейчас же поехать со мной! Не откажите мне!

— Я еще раз прошу понять меня, у нас не «Скорая помощь». На вызова в пожарном порядке мы не ходим. Идите домой, а я позвоню в поликлинику, и вашего сына навестит дежурный врач.

В это время ко мне в кабинет зашел Константинов.

— Антон Алексеевич, разберитесь, пожалуйста, с посетительницей, — попросил я инспектора.

Анна Николаевна поднялась и неторопливо вышла за ним следом.

Мне все же было не совсем понятно, почему эта интеллигентная, уже немолодая женщина, сама больная гриппом и, вероятно, отдающая себе отчет в совершаемых ею поступках, пришла ко мне в неприемный день, чтобы попросить помочь сыну. Видимо, что-то серьезное. Я направился в комнату инспектора. Выйдя из кабинета, я увидел в конце коридора Константинова и Баранову.

— Антон Алексеевич, можно вас на минуту? Он подошел ко мне.

— Дмитрий Константинович, дело, кажется, неотложное. У сына Анны Николаевны какой-то странный психоз. Надо ехать!

— Да, но почему вам? Не проще ли вызвать туда бригаду «Скорой помощи»?

— Она уже приезжала. Врачи настаивают увезти ребенка в психбольницу. Мать же не хочет верить, что у мальчика психическое заболевание, боится тех кривотолков, которые могут возникнуть в школе, среди сверстников и соседей.

Я понял серьезность положения и согласился.

— Хорошо, Антон Алексеевич, поедем вместе.

То, что мы увидели, превосходило все, даже самые печальные, предположения. Вероятно, за то время, пока Баранова была в облздравотделе, состояние больного ухудшилось. На улице были слышны нечеловеческие душераздирающие крики. Около дома, куда мы подъехали, стояла машина «Скорой помощи» и толпилась группа любопытных.

Мы почти бегом поднялись по лестнице вслед за хозяйкой. В квартире царил хаос: пол был усыпан осколками посуды, мебель перевернута. Два санитара в белых халатах и грузный мужчина в пижаме, вероятно, отец больного, едва переводили дыхание. В дальнем углу, привязанный простынями, веревками и ремнями к батарее, стоял мальчишка лет десяти и кричал. Перед ним на табуретке спиной к нам сидела женщина в белом халате.

Увидев Анну Николаевну, человек в пижаме быстро подошел к ней и, едва сдерживая слезы, проговорил: «Анечка, Стасику стало еще хуже. Он буйствовал!»

Врач повернулась к нам лицом, и я узнал в ней Валентину Лукиничну Латынову.

— Что с больным? — спросил я ее.

— Мне хотелось бы побеседовать с вами наедине, — услышал в ответ.

— Хорошо! Антон Алексеевич, будьте добры, посмотрите мальчика, а мы прогуляемся во дворе.

Мы спустились во двор и, отойдя на достаточное расстояние от толпившихся у дверей зевак, стали медленно прогуливаться по аллее. Недавно выпал первый снег. Он легким нежным пухом покрыл землю и тихонько поскрипывал под нашими ногами.

— Честно говоря, Дмитрий Константинович, — призналась Валентина Лукинична, — ничего определенного я вам сказать не могу, хотя по этому адресу приезжаю второй раз. С такими проявлениями заболевания мне никогда встречаться не приходилось.

— Ну, не стоит огорчаться! Скажите все-таки, что вы подозреваете.

— У мальчика какой-то психоз. Мы в прошлый раз хотели направить его в психиатрическую больницу, но его мать… — Она замолчала и прислушалась: крики постепенно затихали.

— Так что «мать»?

— Она ни в какую не хотела отпускать сына…

— Да, я это уже знаю.

— Тогда мы, может быть, все же госпитализировали бы мальчика, но явления заболевания быстро прекратились и необходимость в этом сама по себе отпала. Теперь же… — Мы инстинктивно обернулись в сторону сквера, откуда послышался шум бегущего человека и возгласы: «Доктор, доктор, помогите!» Это была худая темноволосая женщина в зимнем пальто и валенках, надетых на босые ноги. В руках она держала махровое полотенце.

— Доктор, милый, пожалуйста, скорей идемте ко мне домой! Мой сын, кажется, сошел с ума…

— Как, еще один? — удивленно спросила Латынова.

— Как «еще один»? — насторожилась незнакомая женщина. — У меня всего один ребенок… Увидев машину «Скорой помощи», я кинулась к ней, а шофер сказал, что врач находится здесь. Я и побежала за вами…

— Хорошо, хорошо, мы сейчас приедем. По какому адресу вы живете?

— Нет, я без вас не пойду, — твердо сказала женщина, удивленно смотря на полотенце в своих руках, не понимая, зачем она взяла его.

— Простите, вас как зовут? — как можно спокойнее обратился я к женщине.

— Александра! Александра Семеновна! Но при чем здесь мое имя? Я повторяю: с моим сыном плохо… с сыном. — В последнем случае слово «с сыном» она скорее выкрикнула, чем сказала.

— Идемте, Александра Семеновна. Только мы сначала подойдем и скажем шоферу «Скорой помощи» ваш адрес, чтобы наш товарищ, который обследует больного, мог в случае надобности разыскать нас.

— А что тут разыскивать? Дом-то наш напротив, через сквер.

— Вот и хорошо! Идемте…

Мы молча направляемся по дорожке через газон и заходим в двухэтажный дом. Александра Семеновна торопливо разыскивает в кармане пальто ключ от двери и открывает ее. К нам выбегает мальчик. Волосы его растрепаны, он возбужден. Увидев нас, он радостно смеется, протягивает нам обе руки, как хорошо знакомым людям. Однако в этой приподнятости настроения, живости поведения есть что-то отталкивающее — не улыбка, а звериный оскал. Просим зажечь свет. Мальчик поспешно бросается к выключателю и с какой-то особой угодливостью, доходящей до заискивания, выполняет нашу просьбу.

Хозяйка приглашает нас сесть. Алеша (так зовут мальчика) устраивается напротив. Он до навязчивости контактен, смотрит на нас веселыми озорными глазами и говорит не умолкая. Слова чередуются с немотивированным смехом. Мы внимательно рассматриваем больного. Да больной ли он? Если бы перед нами сидел взрослый, а не ребенок, можно было подумать, что это подвыпивший человек: многословие, приподнятое настроение, двигательное возбуждение. Глаза блестят, мальчик буквально не знает, куда деть свои руки, все время что-то трогает, сметает соринки со стола, поправляет воротничок рубашки. Один порыв смеха сменяется другим.

Однако все это — внешние наслоения. Пока Валентина Лукинична расспрашивает больного о том, где он учится, как проводит свое свободное время, не беспокоит ли его что, я присматриваюсь более внимательно и с удовольствием отмечаю, что ее расспросы позволяют мне более правильно оценить здоровье мальчика. Он настолько увлечен разговором с врачом, что, кажется, никого больше не замечает — ни мать, ни меня. У Алеши некоторое покраснение лица. На лбу видны мелкие капельки пота. Взяв его как бы случайно за кисть, явно прощупываю ускоренный пульс. Проявлений заболевания немного. Прислушиваюсь к беседе врача и больного. Расспрос Латынова ведет очень умело. Кажется, она забыла, зачем здесь. Очень много вопросов, не имеющих отношения к здоровью больного. Понимаю, она хочет расположить мальчика к себе, сделать так, чтобы он забыл, что она врач. Их разговор касается то одной, то другой темы. И все же из обилия фраз можно уловить следующее: больной ощущает шум в ушах, его несколько беспокоят головная боль и головокружение.

Вдруг слышу шорох за спиной. Оборачиваюсь и вижу стоящего в дверях Антона Алексеевича, который показывает мне знаками, чтобы я не обращал на него внимания. «Что же так заинтересовало Константинова? Как здоровье Станислава?» — Эти и другие вопросы не дают мне покоя. Однако приходится ждать и наблюдать.

Проходит еще минут двадцать-двадцать пять. Валентина Лукинична раздевает до пояса и обследует парнишку. Теперь он уже менее весел и в разговор вступает хуже. Возбуждение постепенно уменьшается. Кажется, мальчик буквально засыпает на ходу. Он вял, апатичен, движения его все более замедляются. Он жалобно произносит: «Мама, я очень устал, хочу спать». Мать бережно берет его на руки и переносит на кровать.

— Что с ним, доктор? — шепотом спрашивает она нас.

— Ничего особенного! Прошу вас: не будите его, пусть Алеша проспится. Это ему сейчас важнее любых лекарств, — говорит Константинов.

Валентина Лукинична удивленно поднимает глаза на инспектора. Мне кажется, еще минута — и она вмешается в разговор. Чтобы этого не случилось, я обращаюсь к ней с вопросом: «А как ваше мнение?»

— Пока оно совпадает с мнением Антона Алексеевича. Но если мальчику будет хуже, — говорит она, уже обращаясь к матери, — позвоните в «Скорую». Моя фамилия Латынова, я дежурю до восьми часов утра.

Только на улице она делает замечание Константинову, что, вероятно, следовало бы выслушать сначала мнение того, кто обследовал больного, а не того, кто зашел в самый последний момент.

— Извините, Валентина Лукинична, — виновато говорит Антон Алексеевич. — Вы правы, хотя и не совсем. Во-первых, я зашел не в самый последний момент, как вы изволили сказать. А во-вторых, проявления заболевания у Станислава были более ярко выраженными.

— Позвольте, — теперь уже недоуменно прервал Константинова я, — а какое отношение к Алеше имеет заболевание Стасика?

— Самое непосредственное, — улыбается Антон Алексеевич, — они одного поля ягоды.

— Вы хотите сказать, что у них одно и то же заболевание? — с некоторым недоверием и иронией в голосе спрашивает врач «Скорой помощи».

— А разве вы этого не заметили? — несколько промедлив с ответом, говорит инспектор.

— Да нет. Стасик больше похож на сумасшедшего, а этот как будто пьяный.

— Это потому, что вы видели разные стадии одного и того же страдания, — помолчав, отвечает Константинов.

Мы подходим к машинам. Около них все еще стоит толпа любопытных.

— Надо бы навестить Баранова, — предлагает Валентина Лукинична.

— Не стоит. Пусть спит. И так, смотрите, какой нездоровый интерес вызвало его заболевание. Мы приехали и уехали, а ведь этой семье здесь жить.

Уже садясь в машину, Валентина Лукинична шутливо спрашивает нас: «Так какой диагноз я должна записать в книге вызовов; что делать, если снова сюда придется ехать?

— А как вы думаете? — отвечаю я вопросом на вопрос.

Латынова смущенно молчит, видимо, она еще не решила, что с больным… Шофер заводит мотор, и машина медленно трогается с места.

— Отравление, но чем — затрудняюсь сказать, — говорит она нам и, улыбнувшись, машет рукой. — Не беспокойтесь, я еще раз навещу ночью обоих ребят…

Я смотрю вслед машине и думаю о работе, предстоящей Валентине Лукиничне, о том, что ее муж сейчас, вероятно, укачивает дочь, обещая, что мама скоро придет, и она действительно всю ночь будет приходить, но не к себе домой, не к своим, а к чужим детям, туда, где она сейчас очень нужна, нужна больше, чем родному ребенку. Одно слово — врач «Скорой».

— Что задумались? — спрашивает меня Константинов.

— Да вот никак не пойму, почему Валентина Лукинична подумала об отравлении.

— А она права, — открывая дверь нашей «Волги», подтверждает Антон Алексеевич. — Именно отравление.

— Уж не алкоголем ли? — смеясь замечаю я. — Ведь говорила же Валентина Лукинична, что поведение Алеши напоминало пьяного человека: такая же необоснованная веселость, развязность, возбуждение, переоценка собственной личности.

— И такая же скачка идей, психомоторное возбуждение.

— Так может быть, все же это маниакальный психоз или шизофрения, и правы те врачи, которые хотели направить больного в больницу?

— Нет, это не психоз, а только психическая реакция. Ведь в данном случае сохранен интеллект, общительность характера ясно выражена.

— Даже чересчур. Мне все время казалось, что он вот-вот кинется нас обнимать.

— Здесь нет и истинных галлюцинаций или разорванности мышления.

— Куда мы поедем? — обращаясь ко мне, спросил шофер.

— В отдел. Хотя постойте. Время уже позднее, поедемте ко мне домой чай пить!

— Ну что ж, чай так чай, — охотно согласился Константинов.

Машина выехала на улицу Красина, еще один поворот — и мы дома. После ужина продолжаем разговор.

— Одного я не пойму, Антон Алексеевич, — обратился я к Константинову, когда мы удобно устроились в моем кабинете, — почему мы не назначили никаких лекарств больным, не выяснили причины.

— Это не совсем так, Дмитрий Константинович. Пока вы были у Алеши, мы успели дать Станиславу солевое слабительное, ввели адреналин и камфору, рекомендовали родителям мальчика дать ему крепкий сладкий кофе, когда он проснется.

— Позвольте, так значит, вы сразу поняли, что это отравление? — удивился я.

— Не совсем. Но я предполагал, что мы имеем дело с отравлением одним из сильнодействующих лекарств. Исидор Евгеньевич Баранов страдает стенокардией и принимает нитроглицерин. Тюбики с этим лекарством разбросаны по всей комнате: и в серванте, и в аптечке, и даже на его рабочем столе. Вероятно, они и послужили источником отравления.

— Так вы что же, подозреваете или уверены в этом?

— Теперь, после того, как познакомился с другим больным, уверен. Это различные стадии одного и того же страдания. К тому же мальчики, как сказала Анна Николаевна, дружат.

— Ну не специально же Станислав дал своему другу лекарство?

— Конечно, нет. На днях мы узнаем, как это было. Пока можно предположить, что у первого мальчика заболело сердце.

— Как заболело, с чего?

— Возможно, он страдает врожденным заболеванием. После беседы с Анной Николаевной в облздраве я попросил секретаря связаться с детской поликлиникой, которая обслуживает этот участок, и сообщить мне сведения о состоянии здоровья Станислава Баранова.

— Интересно. Таким образом, выезжая по данному адресу, вы знали о больном больше, чем врач «Скорой»?

— Конечно. Как вы помните, мы не раз ставили вопрос о том, чтобы врачи «Скорой помощи» имели доступ к медицинской документации, хранящейся в территориальных поликлиниках. И если бы нам удалось добиться этого, насколько качественней стала бы их помощь!

— Вы правы. Ведь врачу «Скорой» приходится, приехав по вызову, все начинать с нуля. А если больной без сознания? Иногда мы избегаем тяжелых последствий только благодаря тому, что в последний момент отвергаем лекарства, которые могут ухудшить состояние больных — счастливый случай помогает узнать, что они больны диабетом или другими тяжелыми заболеваниями.

— Ну, это вы скромничаете, что случай помогает. Но молодые врачи, а их на «Скорой помощи» большинство, могут в таких случаях ошибиться. Хорошо, что сейчас о каждом срочном вызове к больному диспетчера «Скорой» стали сообщать в регистратуры поликлиник, чтобы этих больных в ближайшее время посетили участковые врачи.

— Да, но кто мог назначить нитроглицерин мальчику, да еще в таких больших дозах?

— Никто, — произнес, улыбнувшись, Константинов. — Дети подражают взрослым. Ребенок, узнав, что у него заболело сердце, и увидев, какие лекарства принимает отец, сделал то же самое и в той же дозе.

— Тем более, что лекарства в этом доме хранятся где попало!

— Вы правы. И та доза, которая для отца была лечебной, вызвала тяжелое отравление у ребенка.

— Да, но ведь это было во второй раз. Неужели Стасик ничего не понял после первого случая?

— Возможно, он не придал этому значения и не связал случившееся с приемом нитроглицерина. К тому же первый случай отравления был менее тяжелый.

— А как это лекарство попало к Алеше? Ведь тот совсем здоров, как сказала нам его мать.

— Вероятно, увидев, что Станислав принимает лекарство, тот попросил у него немного, обосновывая это тем, будто у него «тоже сердце».

— К сожалению, и у взрослых случаи самолечения нередки, — добавил я с огорчением.

— Как это было в действительности, мы узнаем через день — через два. Завтра утром я обещал навестить вместе с участковым врачом-педиатром обоих героев.

— Антон Алексеевич, но почему вы не назначили лечение второму больному?

— А ему оно и не нужно. Здесь явления отравления были очень слабыми, а назначение лекарства могло бы не только не улучшить, а наоборот, ухудшить его состояние здоровья. Ведь специфического противоядия против нитроглицерина нет, а каждое лекарство в какой-то степени, как вы знаете, — яд для организма. Сон — вот что нужно было Алексею, и он, как вы видели, наступил.

— Вот в этом вопросе, — сказал я Константинову, — мы с вами расходимся.

— Знаю. Знаю. Вы сейчас начнете доказывать, что раз не имеем специфических средств, следует лечить больного симптоматически.

— Конечно, ведь поступаем же мы именно так при гриппе. Например, Анне Николаевне Барановой, матери Станислава, были назначены именно такие лекарства.

— Вот вы, Дмитрий Константинович, придерживаетесь общепринятой точки зрения в лечении заболеваний и применительно к случаю с Барановой считаете правильным, что врачи назначили аспирин, чтобы снизить температуру тела, кодеин с терпингидратом, чтобы больную меньше беспокоил кашель, анальгин, чтобы изменить реактивность организма. А уверены ли вы, что в данном случае поступили правильно?

— То есть как это? — удивленно спросил я Константинова. — Конечно, уверен.

— Да, с точки зрения тех представлений, которых мы придерживаемся, возможно, это так. Но посмотрим на больного человека с других, эволюционных, позиций. На протяжении тысячелетий организм человека сам, подчеркиваю — сам, без какого-либо влияния извне, боролся с болезнями. Как он это делал? Повышением температуры, чтобы создать неблагоприятные условия для жизнедеятельности микробов в организме. При насморке и кашле вместе с мокротой опять-таки удаляются эти вредные бактерии и вирусы. Что же мы делаем, столь примитивно вмешиваясь в эти веками вырабатывавшиеся механизмы? Помогаем ли мы нашему организму бороться с болезнетворными микробами? Не всегда.

— С вами трудно согласиться, — запальчиво ответил я ему.

— Знаю, знаю. Однако время позднее. В гостях хорошо, а дома лучше.

Прощаясь, я снова, как бы невзначай, задал вопрос, а как бы поступил он.

— А я стараюсь усиливать защитные реакции организма, а не уменьшать их.

Возможно, в тезисе, услышанном от Константинова в тот зимний вечер, заключается большой смысл.