Снова умереть

ГЛАВА ДЕСЯТАЯ

Джонни вонзает кончик ножа в живот импалы,[51] разрезая шкуру и жир до скользкого сальника, прикрывающего внутренние органы. Всего несколько минут назад он одним выстрелом уложил животное, и пока он потрошит его, я наблюдаю за тем, как глаза импалы затуманиваются, покрываясь мертвенной дымкой. Джонни орудует с молниеносной точностью охотника, не раз проделывавшего подобное прежде. Одной рукой он вспарывает живот, а другой стряхивает внутренности с лезвия, чтобы не проткнуть органы и не испортить мясо. Отвратительная, но искусная работа. Миссис Мацунага брезгливо отворачивается, но остальные не могут заставить себя отвести глаза. Для этого мы и приехали в Африку, собственными глазами увидеть жизнь и смерть в буше. Сегодня вечером мы будем пировать жареной на костре импалой, и ценой нашей пищи стала смерть этого животного, которое сейчас потрошат и разделывают. Запах крови исходит из теплой туши, настолько сильный аромат, что все падальщики вокруг нас взбудоражены. Мне кажется, теперь я слышу их, шуршащих в траве неподалеку.

А над нашими головами кружат вездесущие стервятники.

— Внутренности кишат бактериями, поэтому я вычищаю их, чтобы не испортить мясо, — поясняет Джонни, пока разделывает импалу. — Также это делает тушу легче, ее проще перенести. Ничто не потратится впустую, ничто не останется несъеденным. Падальщики подберут все, что мы оставим. Лучше сделать это здесь, чтобы не привлечь их к лагерю.

Он доходит до грудной клетки, достигая сердца и легких. Несколькими ударами ножа он отсекает трахею и крупные сосуды, и органы грудной клетки выскальзывают наружу словно новорожденный, покрытые слизью и кровью.

— Боже мой, — стонет Вивиан.

Джонни поднимает глаза.

— Вы же едите мясо, так?

— После того, как увидела такое? Не знаю, смогу ли.

— Я считаю, что всем необходимо это видеть, — говорит Ричард. — Нам стоит знать, откуда берется наша пища.

Джонни кивает.

— Именно так. Наш долг, как плотоядных — знать, каким образом в тарелке появляется стейк. Выслеживание, убийство. Потрошение и разделка. Люди — охотники, и именно так мы и поступали с самого начала времен. — Он достигает таза, вырезает мочевой пузырь и матку, а затем сгребает в пригоршни кишечник и бросает его на траву. — Современные люди забыли само значение выживания. Они идут в супермаркет и раскрывают свой кошелек, чтобы заплатить за бифштекс. Это неправильное понимание мяса. — Он встает, выставив перед собой руки в потеках крови, и смотрит вниз на выпотрошенную импалу. — Вот правильное понимание.

Мы стоим вокруг убитого животного, пока последние ручейки крови вытекают из его вскрытой полости. Уже извлеченные органы сохнут на солнце, и стервятники все плотнее кружат над нами, желая впиться в эту сочную груду мертвечины.

— Понимание мяса, — произносит Эллиот. — Я никогда не думал об этом с такой точки зрения.

— Буш заставляет нас видеть свое настоящее место в мире, — говорит Джонни. — Вот вы и вспомнили о том, кто вы есть на самом деле.

— Животные, — бормочет Эллиот.

Джонни кивает.

— Животные.

Именно это я и вижу, когда той ночью смотрю на костер. Круг кормящихся животных, рвущих зубами на куски жареное мясо импалы. Просто в одночасье, оказавшись в безвыходном положении, мы превратились в дикие версии самих себя, поедающих свою добычу голыми руками, пока сок капает вниз с подбородков, а лица перепачканы черным от подгоревшего жира. По крайней мере, мы не страдаем от голода здесь в буше, кишащем различным мясом на копытах и крыльях. Со своей винтовкой и ножом для свежевания туши, Джонни не даст нам голодать.

Он сидит в тени в стороне от нашего круга, наблюдая за трапезой. Мне бы хотелось понять выражение его лица, но сегодня мне это не удается. Смотрит ли он на нас с презрением, как на невежественных клиентов, беспомощных точно птенцы, которым приходится класть в клювики еду? Винит ли он нас в смерти Кларенса? Он поднимает пустую бутылку от виски, которую Сильвия просто швырнула в сторону, и складывает ее в мешок, в котором мы храним наш мусор. Он настаивает на том, что мы должны убирать за собой. «Не оставляйте никаких следов, — говорит он, — именно так мы выкажем уважение земле». Мусорный мешок громыхает пустыми бутылками, но не стоит опасаться, что в ближайшее время выпивка закончится. У миссис Мацунаги аллергия на алкоголь, Эллиот пьет редко и мало, а Джонни, похоже, решил оставаться трезвым как стеклышко до тех пор, пока нас не спасут.

Он возвращается к костру и, к моему удивлению, садится рядом.

Я смотрю на него, но его глаза устремлены на огонь, пока он тихо говорит:

— Вы отлично держитесь.

— Я? Мне так не кажется. Не особо.

— Сегодня я оценил Вашу помощь. Освежевали импалу, разделали тушу. Вы словно родились в буше.

Это заставляет меня рассмеяться.

— Я как раз та, кто не хотела сюда ехать. Та, кто предпочитает горячий душ и собственный туалет. Эта поездка состоялась только потому, что я не умею отказывать.

— Чтобы угодить Ричарду.

— А кому же еще?

— Надеюсь, он впечатлен.

Я бросаю взгляд на Ричарда, который не смотрит на меня. Он слишком занят, болтая с Вивиан, майка которой не оставляет сомнений в том, что бюстгальтера она не надела. Я снова смотрю на костер.

— Будучи уступчивой, далеко не уедешь.

— Я слышал от Ричарда, что Вы продаете книги.

— Да, я управляющая книжным магазином в Лондоне. В реальном мире.

— А разве это не реальный мир?

Я оглядываю тени, окружающие наш костер.

— Это иллюзия, Джонни. Что-то из романа Хэмингуэя. Гарантирую, что однажды это будет описано в одном из триллеров Ричарда. — Я смеюсь. — Не удивляйтесь, если он сделает Вас злодеем.

— А какую роль в его романах играете Вы?

Я изучаю костер. И задумчиво произношу:

— Раньше я была возлюбленной.

— А больше нет?

— Ничто не стоит на месте, верно? Нет, теперь я балласт. Обременительная подружка, которую убьет злодей, чтобы главный герой мог найти новую возлюбленную. О, я прекрасно знаю о том, как все работает в мужских триллерах, потому что продаю эти романы бесчисленному количеству бледных обрюзгших мужчин, которые мнят себя Джеймсами Бондами.

Ричард знает, как воплотить их фантазии, потому что он разделяет их. Даже сейчас, когда он подносит свою серебряную зажигалку к сигарете мистера Мацунага, он играет учтивого героя. Джеймс Бонд бы никогда не носил простых спичек.

Джонни поднимает палку и подбрасывает ее в костер, поглубже проталкивая полено в огонь.

— Для Ричарда это может быть всего лишь иллюзией. Но у нее есть настоящие зубы.

— Да, конечно, Вы правы. Это не иллюзия. Это кровавый ночной кошмар.

— Значит, Вы понимаете ситуацию, — бормочет он.

— Я понимаю, что все изменилось. Это больше не отпуск. — Я мягко добавляю: — …И я напугана.

— Не стоит, Милли. Будьте осторожной, но не напуганной. В наше время город вроде Йоханнесбурга — вот страшное место. Но здесь? — Он качает головой и улыбается. — Здесь все просто пытаются выжить. Поймете это, и выживете сами.

— Вам легко говорить. Вы выросли в этом мире.

Он кивает.

— У моих родителей была ферма в провинции Лимпопо.[52] Когда я гулял по полям, то проходил мимо леопардов, сидящих на деревьях и наблюдающих за мной. Я знал их всех, а они знали меня.

— Они никогда не нападали?

— Мне нравится думать, что мы заключили соглашение, те леопарды и я. Но это не значит, что мы когда-либо доверяли друг другу.

— Я бы побоялась выйти из дома. Здесь столько способов умереть. Львы. Леопарды. Змеи.

— У меня есть здоровое уважение ко всем ним, потому что я знаю, на что они способны. — Он усмехается, глядя на огонь. — Когда мне было четырнадцать, меня ужалила гремучая змея.

Я потрясенно смотрю на него.

— И у Вас это вызывает улыбку?

— Это была полностью моя вина. Ребенком я коллекционировал змей. Ловил их и держал в ящиках в своей спальне. Но в один прекрасный день я стал слишком самоуверенным, и моя гадюка укусила меня.

— Пресвятой Боже. И что случилось потом?

— К счастью, это был сухой укус, без яда. Но он научил меня тому, что за беспечность следует расплачиваться. — Он с сожалением покачал головой. — Худшей частью стало то, что моя мать заставила меня избавиться ото всех змей.

— Поверить не могу, что она вообще разрешила Вам их коллекционировать. Или в то, что позволяла выходить наружу, когда вокруг сновали леопарды.

— Но именно так и поступали наши предки, Милли. Мы делали так испокон веков. Какая-то частичка Вас, какая-то древняя память глубоко в мозгу считает этот континент домом. — Он осторожно протягивает руку и касается моего лба. — Вот так Вы здесь и выживете, отыскав эти глубокие древние воспоминания. Я помогу Вам найти их.

Внезапно я ощущаю на себе взгляд Ричарда. Джонни тоже его чувствует и мгновенно расплывается в широкой улыбке, словно щелкнув переключателем.

— Дичь, жареная на костре. Она ни с чем не сравнится, правда? — восклицает он.

— Гораздо нежнее, чем я мог вообразить, — говорит Эллиот, слизывая сок с пальцев. — Я чувствую, что нащупал связь со своим внутренним пещерным человеком!

— Может, когда я подстрелю следующую, разделкой займетесь вы с Ричардом?

Эллиот выглядит испуганным.

— Э-э-э… я?

— Вы же видели, как это делается. — Джонни смотрит на Ричарда. — Считаете, вы справитесь?

— Конечно, справимся, — отвечает Ричард, уставившись на Джонни в ответ.

Я сижу между ними, и хотя Ричард игнорировал меня большую часть трапезы, теперь он кладет руку на мое плечо, словно заявляя о своем праве собственности. Будто считает Джонни соперником, намеревающимся похитить меня.

Мысль об этом заставляет мое лицо вспыхнуть.

— Вообще-то, — заявляет Ричард, — мы все готовы приступить к дежурству. Можем заступить на смену уже сегодня.

Он протягивает руки к винтовке, которая всегда лежит возле Джонни.

— Вы не сможете не спать всю ночь.

— Но ты же прежде никогда не стрелял из такой винтовки, — замечаю я.

— Я научусь.

— Тебе не кажется, что это стоит решать Джонни?

— Нет, Милли. Я не считаю, что оружие должно быть только у него.

— Что ты творишь, Ричард? — шепчу я.

— Я мог бы задать тебе тот же вопрос.

Взгляд, которым он одаривает меня, радиоактивен. Все вокруг костра затихли, и в тишине мы слышим далекие возгласы гиен, пирующих подарком из внутренностей, который мы оставили позади.

Джонни спокойно произносит:

— Я уже попросил Исао взять на себя вторую смену сегодня ночью.

Ричард удивленно смотрит на мистера Мацунага.

— Почему его?

— В стрелковом клубе Токио я — стрелок номер один, — отвечает мистер Мацунага, гордо улыбаясь. — Во сколько мне нужно заступить на дежурство?

— Я разбужу тебя в два часа, Исао, — говорит Джонни. — Тебе лучше сегодня лечь пораньше.

Ярость в нашей палатке похожа на живое существо, чудовище с горящими глазами, которое ждет, чтобы атаковать. Я — та, кто находится в его поле зрения, жертва, в которую оно воткнет свои когти, и я стараюсь говорить тихим и спокойным голосом, надеясь, что эти когти меня минуют, что эти глаза потухнут. Но Ричард не позволяет ей утихнуть.

— О чем он говорил с тобой? О чем вы двое так мило ворковали? — требует он.

— Как ты считаешь, о чем мы говорили? О том, как пережить эту неделю и остаться в живых.

— Так вы разговаривали только о выживании, так?

— Да.

— Из-за этого чертовски хорошего Джонни мы сейчас и попали в такое безвыходное положение.

— Ты винишь в этом его?

— Он доказал, что ему нельзя доверять. Но, само собой, ты этого не видишь. — Он смеется. — Знаешь ли, для этого существует термин. Называется «лихорадкой хаки».

— Что?

— Когда женщина западает на своего проводника по бушу. Тащится от мужика, одетого в хаки и раздвигает перед ним ноги.

Это самое грубое оскорбление, которое он мог бросить, но мне удается сохранить спокойствие, потому что ничто из того, что он мне сейчас говорит, теперь не ранит меня. Мне просто безразлично. Вместо этого я смеюсь.

— Знаешь, я только что осознала кое-что насчет тебя. На самом деле ты сволочь.

— По крайней мере, не я хочу трахнуть проводника по бушу.

— Откуда ты знаешь, что я уже этого не сделала?

Он укладывается на бок, повернувшись ко мне спиной. Я знаю, что он так же сильно, как и я, хочет выйти из этой палатки, но опасается даже сделать шаг наружу. Как бы то ни было, нам больше некуда идти. Все, что я могу сделать — подальше отодвинуться от него и молчать. Я больше не знаю, кто этот мужчина. Что-то внутри него изменилось, произошла какая-то перемена, которую я проглядела. Буш сделал это. Африка сделала это. Теперь Ричард чужак или, возможно, он всегда был чужаком. Можно ли вообще по-настоящему узнать человека? Я когда-то читала о жене, которая десять лет была замужем, прежде чем обнаружила, что ее муж был серийным убийцей. «Как она могла не знать?» — подумала я, когда прочла эту статью.

Но теперь я понимала, как это могло произойти. Я лежала в палатке с мужчиной, которого знала четыре года, с мужчиной, которого думала, что любила, и я чувствовала себя как та жена серийного убийцы, когда, наконец, выяснилась правда о ее муже.

За пределами нашей палатки раздается глухой удар, треск, и огонь вспыхивает ярче. Джонни только что подбросил дрова в костер, чтобы отпугнуть животных. Слышал ли он наш разговор? Знает ли, что мы спорили из-за него? Возможно, он видел подобное бесчисленное количество раз на других сафари. Пары распадались, бросаясь обвинениями. Лихорадка хаки. Настолько распространенное явление, что оно получило собственное наименование.

Я закрываю глаза, и у меня в голове возникает картинка. Джонни на рассвете стоит в высокой траве, его плечи вырисовываются в утреннем солнце. Могла ли я заразиться, совсем немного, этой лихорадкой? Он — тот, кто нас защищает, тот, кто сохраняет нам жизнь. В тот момент, когда он заметил импалу, я стояла рядом с ним, так близко, что видела, как напряглись мышцы на его руке, когда он вздернул винтовку. Я снова ощутила вибрацию выстрела, словно сама нажала на курок и уложила импалу. Общее убийство, связывающее нас кровью.

О, да, Африка изменила и меня тоже.

Я задерживаю дыхание, когда силуэт Джонни возникает перед нашей палаткой. Затем он проходит мимо, и его тень скользит вслед за ним. Когда я засыпаю, то мне снится не Ричард, а Джонни, высоко и прямо стоящий в траве. Джонни, который заставляет чувствовать меня в безопасности.

До следующего утра, когда я просыпаюсь и узнаю новости о том, что Исао Мацунага исчез.