Сокровища медного свитка

МЕДНЫЙ СВИТОК И ЕГО ИЗУЧЕНИЕ

27 октября 1965 г. газета «Ленинградская правда» сообщила, что во время работ по реконструкции Гостиного двора в полу одного из магазинов был обнаружен тайник, в котором находилось восемь слитков золота 900-й пробы весом около 128 кг. Сразу же возник вопрос: кому принадлежал этот тайник с кладом? Когда и при каких обстоятельствах золото было спрятано в тайнике?

Как пишет газета, «золото было обнаружено в помещении № 87, где до начала реконструкции находился магазин по продаже тюля. Как оно туда попало? В редакционной библиотеке оказался справочник «Весь Петербург» за 1911 год. По нему без труда удалось установить, что в помещениях № 85, 86, 87 до революции размещался ювелирный магазин И. Е. Морозова — один из крупнейших в тогдашней столице России. Остается только гадать, кто, когда и зачем замуровал в пол такое богатство»[1]. Казалось бы, решить эту загадку не составляло труда. Однако комментировавший находку специалист пробирного надзора Министерства финансов СССР заявил: «Читателей также интересует, кому могло принадлежать золото. Самое первое предположение — конечно, ювелиру, который держал здесь до революции магазин. Однако размеры этого магазина, занимавшего в Гостином дворе три помещения подряд (№ 85, 86, 87), дают основание считать, что его владелец был настолько богатым человеком, что для него даже такое количество золота не было большим достоянием, поэтому вряд ли бы он стал замуровывать его в пол. Может быть, это тайник более поздних времен? Сколько лет могли пролежать слитки под полом? Но золото тем и ценится, что не поддается воздействию времени, и внешность слитков ничего не говорит об их возрасте. Словом, прежде чем дать ответ, предстоит головоломку…»[2].

К счастью для науки, у побережья пока что найдены не древние тайники с золотом и серебром, золотыми и серебряными сосудами (неизвестно, существуют ли они в природе и будут ли когда-либо обнаружены), а лишь выгравированная на медных таблицах, свернутых в свиток, инвентарная опись 60 баснословных кладов. «К счастью» потому, что сухая инвентарная опись, выгравированная на меди и зарытая 1900 лет назад у входа в одну из пещер Иудейской пустыни, несравненно ценнее для исторической науки, чем любые клады золота и серебра. Зато и головоломок, связанных с вопросами: кто, когда и с какой целью начертал эту опись, отражает ли она реальный факт укрытия этих кладов или является плодом воображения, — несравненно больше, чем в случае с находкой тайника с золотом в Гостином дворе.

И не удивительно, что в науке высказываются различные, часто взаимоисключающие гипотезы, которые пытаются объяснить характер и историю этого странного и, пожалуй, наиболее загадочного документа кумранских находок. Так как профессор Джон Аллегро, увлеченный собственной гипотезой, в своей книге ничего не говорит о существующих в науке контроверзах, мы считаем небезынтересным вкратце рассказать о них читателям.

Первым ученым, определявшим характер этого документа, был Карл Кун. Внимательно рассматривая медный свиток, который покоился под стеклом витрины (дотрагиваться до него руками было опасно и не разрешалось), Кун расшифровал ряд знаков и слов, проступивших в результате вдавливания металла при гравировке текста. Отдельные слова, которые удалось прочесть Куну: «копай»… «столько-то локтей»… «серебро», — дали ему основание заключить, что медный свиток представляет собой инвентарную опись зарытых в землю сокровищ. Эта догадка известного немецкого семитолога и библеиста блестяще подтвердилась впоследствии, когда свиток был развернут, вернее, распилен и прочтен.

А вот попытка Куна интерпретировать этот документ оказалась не совсем удачной. По мнению Куна, высказанному еще до прочтения свитка, он представляет собой опись богатств, принадлежавших Кумранской общине ессеев[3]. Эта гипотеза вызывает справедливые возражения. Обладание несметными богатствами не вяжется с социальной программой, а также идеологией Кумранской общины, которая обличала богатство и превозносила бедность, гордо именовала себя «общиной бедных» и уповала на те будущие времена, когда бедным достанется наследие богатых. Следует вспомнить также, как ожесточенно обличали кумраниты храмовых священников, скопивших большие богатства. Даже если считать, что кумраниты осуждали храмовое священство лишь за добро, добытое нечестивым образом, все же остается неразрешимым вопрос об источниках этого богатства, если бы оно принадлежало кумранитам. Далее, как выяснилось из текста медного свитка, большинство топографических ориентиров связаны с местами, прилегающими к храмовой территории, где кумраниты не могли чувствовать себя хозяевами. Все это говорит в пользу того, что Кумранская община не имела никакого отношения к описи зарытых сокровищ[4].

Кун выдвинул также альтернативное предположение, что медный свиток содержит опись реальных сокровищ второго храма, переданную на хранение ессеям[5]. Возражая против второй гипотезы Куна, А. Дюпон-Соммер продолжает решительно поддерживать его первую гипотезу о кумранском происхождении свитка, содержащего опись богатств Кумранской общины[6].

He было недостатка и в других гипотезах. Их можно разделить на три группы, в каждой из которых (имеются свои варианты и нюансы.

С. Рот, последовательно отстаивающий свой взгляд на зелотское происхождение кумранских рукописей, приписал зелотам также создание медного свитка. По мнению С. Рота, высказанному им в 1957 г., медный свиток — инвентарная опись храмовых сокровищ, спрятанных зелотами в ходе антиримской войны 66–73 гг.[7]. Дж. Аллегро, который еще в 1956 г. исходил из принадлежности сокровищ Кумранской секте[8], впоследствии «стал разделять гипотезу Рота, и настоящая его книга целиком посвящена обоснованию и развитию именно этой идеи.

Дж. Аллегро настолько уверовал в реальное существование спрятанных зелотами сокровищ, а также в правильность своих отождествлений топографических ориентиров, перечисленных в медном свитке, что организовал на средства, выделенные газетой «Дейли Мейл», две небольшие археологические экспедиции (декабрь 1959 — январь 1960 и апрель 1960 г.) для отыскания некоторых из — указанных в свитке мест хранения, которые он локализовал в Хирбет-Кумране, на территории главного строения Кумранской общины, и в некрополе долины Кедрона. В задачу экспедиции входило обнаружить хотя бы один шли два наиболее «уязвимых» пункта хранения кладов на территории Хирбет-Кумрана, описать и сфотографировать их. При помощи новейших типов миноискателей и приборов, обнаруживающих в земле не только металл, но и керамику из парамагнетической глины, Аллегро надеялся отыскать зарытые в земле сокровища. Результаты экспедиции нельзя считать сколько-нибудь обнадеживающими. В ходе обследования на территории Хирбет-Кумрана были обнаружены лишь глиняные горшки с остатками сакральной трапезы, а в кумранской трапезной — печь с черепками и костями животных[9]. Никаких монет и слитков благородного металла экспедиция не нашла. Однако, по мнению Аллегро, клады серебряных монет, найденные экспедициями Р. де Во в центральном строении Кумрана[10], являются частью сокровищ, упоминаемых в медном свитке. Это предположение остается пока недоказанным.

Среди исследователей наиболее распространено мнение, что медный свиток — не инвентарная опись зарытых сокровищ, а плод воображения его создателей, отражение легенды об укрытых храмовых сокровищах, спасенных от завоевателей. Эта гипотеза имеет много оттенков и отличий, подчас весьма существенных. Родоначальниками ее можно считать известного археолога Р. де Во, под руководством которого был обнаружен и выкопан медный свиток, и Ж. Милика, участника этой экспедиции. По мнению Р. де Во, медный свиток был зарыт у входа в третью кумранскую пещеру около 100 г. н. э[11].

В 1957 г. С. Мувинкель высказал предположение, что медный свиток принадлежит к апокрифическим произведениям и представляет собой опись мнимых сокровищ первого храма, якобы укрытых до завоевания Иерусалима Навуходоносором в 586 г. до н. э.[12]. Поддерживая точку зрения С. Мувинкеля и Милика, Л. Зильберман приводит любопытный каббалистический текст из «Mesek-het Kelim shel Bet ha-Midrash», в котором говорится, что опись спрятанных храмовых сокровищ начертана на Медной таблице (lûâh) nëhôset)[13]. Ф. Кросс также исходит из фольклорного характера документа, в котором, по его мнению, отражена традиция о легендарных богатствах Соломонова храма. Палеографический анализ текста приводит Кросса к выводу, что текст составлен между 25–75 гг.[14].

Гипотезу о фольклорно-апокрифическом характере медного свитка развил в ряде своих работ Ж. Милик[15]. По мнению Ж. Милика, медный свиток — письменная фиксация апокрифической традиции о богатствах храма[16]. Запись сделана в период между двумя восстаниями иудеев, т. е. между 70 и 130 гг. По палеографическим? соображениям Ж. Милик датирует свиток периодом между 30 и 130 гг., однако предпочтение отдает второй половине I в. н. э. По мнению Ж. Милика, медный свиток — свидетельство мессианистских верований, распространенных после разрушения храма. Ключ для понимания — этой описи надо искать в народной вере в будущую реставрацию храма мессией. Храм разрушен не чужеземцами, а по воле бога ангелами, которые спасли и спрятали храмовые сосуды и драгоценности в ожидании Ильи-пророка. Свиток написан не ессеями, а полуграмотным, быть может даже психически неполноценным человеком, одинаково плохо владевшим литературными формами классического еврейского, мишнаитского и арамейского языков. Основное значение свитка, помимо отражения в нем мессианистских чаяний, в том, что это памятник живого, разговорного еврейско-мишнаитского диалекта долины Иордана I в. н. э. с обильной примесью арамеизмов. Таким образом, по мнению Ж. Милика, этот памятник представляет значительный интерес для истории еврейского языка, его лексики и палеографии, а также топографии древней Палестины.

Но почему легенда о несметных храмовых сокровищах облечена в форму столь прозаической, инвентарной описи? Почему в этой описи отсутствует не только заглавие, но даже краткое вступление или заключение? Почему эту легенду записал «полуобразованный писец», «человек с причудами» («а semiliterate scribe»; «perhaps the work of a krank»)?[17]. И зачем ему понадобилась столь трудоемкая гравировка на таком дорогостоящем материале, как тончайшие медные листы? Только ли причудой это следует объяснять? На эти и подобные им вопросы сторонники фольклорно-апокрифической гипотезы убедительных ответов пока не дали. Ван дер Плуг высказал предположение, что медные листы были первоначально предназначены для другой цели, но, когда римляне осадили Иерусалим, некто использовал эти листы для записи на них текста в надежде на то, что он введет в заблуждение римлян, если эти листы попадутся им в руки[18]. Но в таком случае почему этот свиток оказался зарытым в районе Кумрана и почему другой экземпляр этого свитка, как об этом говорится в тексте, был зарыт в другом месте? Позднее Ван дер Плуг писал: «У меня создалось впечатление, что гипотеза Милика является наилучшей из всех предложенных до сих пор для объяснения загадки текста медного свитка»[19].

Третья гипотеза была выдвинута Е. Лаперуза[20] и подробно развита в специальной монографии Б. Лурье[21]. По мнению названных авторов, медный свиток составлен в период восстания Бар-Кохбы (132–135 гг.). Если Е. Лаперуза допускает такую возможность в качестве альтернативы к гипотезе о кумранском происхождении этой описи, то, по категорически высказанному мнению Б. Лурье, свиток отражает реальный факт укрытия сохранившихся храмовых сосудов и собранных в диаспоре средств для отстроенного (? И. А.) Бар-Кохбой храма. Это более чем спорное предположение, насколько я могу теперь судить, не находит подтверждений в самом тексте.

Можно еще указать на гипотезу К. Ренгсторфа, согласно которой медный свиток, как и все кумранские рукописи, является частью храмовой библиотеки, укрытой в кумранских пещерах[22].

Таковы основные гипотезы, выдвинутые в науке для объяснения характера и истории медного свитка. Разнообразие этих гипотез и их противоречивый характер свидетельствует о том, что в тексте отсутствуют или еще не выявлены достаточно определенные и прочные критерии для достоверного решения загадки медного свитка. Это подводит нас к вопросу о состоянии изучения самого текста.

Впервые полный перевод текста медного свитка с развернутым топографическим комментарием был издан Ж. Миликом в 1959 г.[23]. В 1960 г. появилось настоящее издание Дж. Аллегро[24]. В 1962 г. опубликовано официальное издание Ж. Милика[25]. Помимо транслитерации и перевода это издание содержит обширное исследование палеографии, орфографии, языка, лексики и топографии. Наконец, в 1963 г. вышла в свет названная выше монография Б. Лурье.

Эти три издания текста представляют три рассмотренные выше основные гипотезы его истолкования. Чтение и перевод текста значительно расходятся друг с другом. Приведем несколько примеров:

VIII, 1–3. Дж. Аллегро (№ 34, стр. 47; в настоящем издании стр. 43): (1) [bby(?)]6’»[26] sbdrk mzrb by[t] (2) ’wsr smyd h'twn (3) kly dm' wspryn 'l hklyù. Перевод: «В [водоотводной] трубе(?), которая на восточной тропинке к [С]окровищнице, что рядом с входом: сосуды для десятины и свитки меж кувшинов».

Ж. Милик (№ 35, стр. 292–293): (1) \b']m' sbdrk mzrb byt (2) 'hsr smzrh 'fyzr (3) kly dm' wspryn Ί tbs. Перевод: «[В акве]дуке, который (тянется вдоль) дороги к востоку от Бейт Хацор, к востоку от Хацор находится сосуд для благовоний и книги. Не присваивай (их) себе!»[27].

Б. Лурье (№ 34, стр. 98): [b’]m' sbdrk mzrfo byt ’wsr smzrb h't'wn (3) kly dm' wspryn Ί hklyn. Перевод: «В канале, который по восточной дороге (ведет к) амбару, к востоку от входа, сосуды для десятины и книги внутри сосудов».

X, 17—XI, 1. Дж. Аллегро (№ 51, стр. 51–53, в настоящем издании стр. 47–49): (17) […]h b’rb't (1) rngstw'-wtyh bkly dm' btkn ’slm. Перевод: «[В…], в его четырех внутренних угловых опорах сосуды для десятины, (и) внутри их монеты с изображениями»[28].

Ж. Милик (№ 52, стр. 295–297): (17) [b…]/t b’rb't (1) mqsw'^,wt zhb kly dm'[29]. Перевод: <<[B…], в четырех углах: золото (и) сосуды для благовония».

Б. Лурье (№ 50, стр. 117): b’rb't mqçw'wtyh bklydm' btkn dm. Перевод: «В четырех ее (двора Рахили?) углах, в сосудах для приношений (спрятаны) монеты с изображением (Цезаря)».

Приведем еще примеры отдельных разночтений в трех указанных изданиях.

В IV, 6 Аллегро (№ 18, стр. 39, в настоящем издании стр. 35) читает: byn sny hbdyn — «Между двумя давильными прессами для масла(?)»[30]; Милик (№ 19, стр. 288): byn sny hbynyn — «между двумя тамарисками»; Лурье (№ 18, стр. 81): byn sny hbtyn — «между двумя домами».

Весьма показательны также расхождения в чтении и понимании уже первых слов свитка (I, 1–3, № 1). Дж. Аллегро: bhrwbh — «в крепости» (I, 1); Ж. Милик: bljrybh — «в Horebbeh» = χωρεμβη — название монастыря, упомянутого у отцов церкви; Б. Лурье: bljrwb’ — название неизвестного селения «Харува». Аллегро и Милик (I, 2): hbw’t = hbw’(w)t «входящие» (Аллегро), resp. hb’wt «ведущие» (Милик); Лурье: ftbw’h — libwyh «спрятана». Наконец, слово ’rwh (I, 3) Аллегро считает ошибкой писца (вместо следующего слова ’rb'yn — «сорок»). Милик также исходит из ошибки писца и даже вычеркивает это слово, но читает его по-иному: {’г wh}. Лурье же объединяет его с предыдущим словом и читает: ’mwt ’ryb — мера, равная полуторной ширине ладони, т. е. примерно 12–15 см.

В конце пунктов 1, 4, 6, 7, 9, 13 и 16 в тексте фигурируют греческие буквы: ΚεΝ, ХАГ, ΗΝ, θε, ΔΙ, ТР, ΣΚ. Аллегро и вслед за ним Лурье считают, что эти буквы — условное обозначение определенных храмовых фондов. Но в таком случае непонятно, почему ими обозначены только семь пунктов хранения, а не все 61 (у Аллегро; согласно Милику — 64, Лурье — 60). Милик, по его признанию, не находит никакого удовлетворительного объяснения для этих греческих буквенных обозначений[31]. Попытку же Е. Уллендорфа видеть в этих греческих буквах цифровые обозначения нельзя, на мой взгляд, считать сколько-нибудь состоятельной[32]. Произвольность трактовки Уллендорфом этих буквенных обозначений видна хотя бы из следующего примера, В II, 2 (№ 6) читается: kkryn 42 UN. Числовое обозначение этих двух греческих букв равно 58. Но так как эта цифра не соответствует указанному в тексте числу в 42 таланта, то Уллендорф предлагает читать эти буквы по римскому образцу, т. е. поскольку Н == 8 помещен влево от N = 50, то это, по мнению Уллендорфа, надо понимать как VIIIL = 42. В II, 4 вместо Θε, числовое значение которого не соответствует числу, указанному в· тексте, Уллендорф предлагает читать Ξε.

Существенные расхождения имеются не только в чтении самого текста и его переводе Аллегро, Миликом и Лурье, но также в определении ими весовых эквивалентов и отождествлении топографических обозначений.

Вес золотых и серебряных монет (не считая слитков-и золотых и серебряных сосудов) различными авторами, определяется по-разному (в зависимости от принимаемого весового эквивалента таланта): около 200 т золота и серебра (Милик, Кросс); 138 и 91 т (Аллегро). Однако для того чтобы максимально понизить стоимость клада (без слитков и сосудов), Аллегро сводит ее к миллиону долларов в современном исчислении. Для этого он сводит вес таланта к весу мины, т. е. к 1/60 его части (см. стр. 139). Не менее произвольно Лурье определяет стоимость всего клада в 70 миллионов долларов.

Еще большие трудности представляет проблема отождествления топографических обозначений. Не говоря уже о различном прочтении соответствующих слов, как мы это отчасти видели из приведенных выше примеров, наши три издателя исходят из различных априорных предпосылок. Аллегро выделяет три района укрытия: Иерусалим, окрестности Иерихона и район Мертвого моря (включая Кумран). Милик выделяет пять районов: долина Иордана, Иудейская пустыня, Иерусалим (район храма и некрополей), центральная Палестина и Галилея. По мнению же Лурье, все сокровища, перечисленные в медном свитке, укрыты в районе Иерихона.

Все это с бесспорностью говорит о том, что текст медного свитка еще полностью не прочитан. Помимо субъективных предпосылок различных авторов, в значительной мере это определяется объективными причинами — необычайными трудностями, встающими перед исследователем текста. И книга Аллегро дает читателям отчетливое представление не только о трудностях понимания текста, но и о путях проникновения в его смысл. Исследования Аллегро, Милика и Лурье при всем различии осмысления ими памятника вскрыли сложную совокупность проблем, связанных с начертанием знаков, орфографией, лексикой, диалектными особенностями языка. Указанные авторы показали, какое множество разнородных и сложных по своему характеру источников должно быть привлечено для решения, быть может, самой трудной проблемы — отождествления топографических ориентиров. Для решения этой проблемы привлечены такие· источники, как ветхозаветная, новозаветная и талмудическая география и топография, данные археологических раскопок Палестины и свидетельства античных и церковных авторов, христианских паломников, итинерарий и многое другое. Общим для всех трех исследователей является широкое привлечение материала талмудической традиции для решения как лексикографических, так и топографических проблем. Авторы проделали огромную· подготовительную работу, без которой невозможны дальнейшие исследования.

В предлагаемой вниманию читателей книге Аллегро-отмечает: «На данной стадии изучения медного свитка-любой его перевод при всех обстоятельствах должен считаться предварительным» (стр. 27). Уже после опубликования своей книги Аллегро писал в одной из своих статей: «Мое первое издание этого документа представляет собой не более как попытку добиться его истолкования и оценки его общего значения»[33]. Это можно отнести и к другим изданиям, появившимся после выхода в свет книги Аллегро. Медный свиток продолжает оставаться одним из самых загадочных документов, найденных в кумранских пещерах.