Сокровища медного свитка

I ОТКРЫТИЕ И «РАСКРЫТИЕ»

В 1947 году араб по имени Мухаммед, пасший неподалеку от Мертвого моря коз, набрел на пещеру, в которой оказался клад древних рукописей.

Только восемнадцать месяцев спустя ученые получили к ним доступ, и лишь тогда было установлено, что найденные рукописи представляют исключительную ценность, ибо среди них есть свитки с ветхозаветными текстами, более древними, чем все доныне известные, на целое тысячелетие.

Четверть миллиона долларов — за такую цену рукописи были проданы в Соединенных Штатах Америки, и, разумеется, на долю пастуха Мухаммеда и его друзей, легко расставшихся за гроши со своей непонятной находкой, из этой суммы не досталось ничего. Не удивительно, что, решив вознаградить себя за явно неудачную сделку, они с азартом взялись за дело и устроили подлинную охоту за свитками, которая продолжается и поныне и приносит богатые трофеи. Поиски охватили значительную часть западного побережья Мертвого моря, и здесь же были найдены четыре основных тайника с документами.

По пятам за любителями в поход двинулась официальная археологическая экспедиция, однако посещение пещер, уже разграбленных конкурентами, не представляло для археологов интереса, и к 1952 году им это надоело. Тогда они, несмотря на крайне ограниченные ресурсы, решили сами предпринять розыски в районе первой находки у вади Кумран. (Название произносится скорее Кумраhн, где h обозначает легкое придыхание, первый согласный — твердый звук к, образуемый в глубине гортани, в местном произношении часто звучит как г).

14 марта 1952 года одна из поисковых групп, примерно в миле[34] к северу от первой пещеры, найденной нашим пастухом, наткнулась на несколько черепков, разбросанных среди крупных камней. Когда камни — обломки обрушившейся части отвесной скалы — были осторожно убраны, раскрылась зубастая пасть пещеры, свод которой давным-давно обвалился. Там, на полу, в пыли, валялось множество крошечных обрывков пергаментных свитков и черепки примерно 40 таких же кувшинов, как и найденный пастухом. Всех охватило волнение: из 230 с лишним пещер, тщательно обследованных учеными, только эта предложила им хоть что-то существенное. Но самое главное ждало их впереди.

У одной из внутренних стен пещеры под слоем пыли археологи нашли два цилиндрических предмета, лежавших один на другом (PDSS, табл. 73). Они резко отличались от обычных свитков, и после первой же поверхностной очистки на них были обнаружены отчетливые следы выгравированных на металле знаков. Металлические свитки осторожно приподняли, залили раствором целлулоида и затем доставили в Иерусалимский музей[35]. Как выяснилось при более тщательном осмотре, свитки были изготовлены из почти чистой меди, однако со временем она полностью окислилась и стала чрезвычайно хрупкой. Линия излома со следами обломанных заклепок вдоль края первого свитка соответствовала линии излома с отверстиями второго — оба свитка первоначально были соединены, по-видимому, в один длинный металлический лист. Глубоко внутри большего свитка можно было заметить еще один шов (PDSS, табл. 85). Длину всей полосы шириной около фута [36] сочли равной приблизительно 8 футам.

Основная проблема состояла в том, как «раскрыть», развернуть медный рулон, поскольку хрупкость материала не допускала и мысли о каких бы то ни было манипуляциях.

Предлагалось несколько решений. Один маститый профессор советовал обернуть каждый свиток листовым золотом: оно — доказывал он с полной серьезностью — послужит гибкой основой при развертывании хрупкого листа. Этот же профессор рекомендовал просунуть между плотно скатанными (да к тому же забитыми пылью и, как мы полагали, плотно спаявшимися внутри) листами особую светочувствительную пленку. Письменные знаки, выгравированные на внутренних поверхностях свитков, должны были при этом каким-то таинственным образом отпечататься на упомянутой выше пленке. Между тем в США проводились эксперименты, преследующие более реальные цели: исследуя точные копии свитков, пытались выяснить, можно ли придать хотя бы некоторую гибкость окисленному металлу. Поступающие сообщений не вызывали особого оптимизма, и вскоре стало ясно, что единственный способ подступиться к тексту, это разрезать каждый свиток на узкие продольные полосы и затем отслаивать их от сердцевины. Подобным образом снимают кожицу с луковицы (или, что еще нагляднее, «расслаивают» рулет с вареньем).

Тем временем тексты были выставлены для всеобщего обозрения, и каждое новое знакомство с ними порождало самые невероятные предположения. До сих пор никому не приходилось видеть ничего подобного. Немногие буквы, различимые на наружной поверхности, представляли собой знаки обычного древнееврейского рукописного шрифта, хорошо известного нам по пергаментным свиткам.

Свернутые в свитки писания составляли некогда часть библиотеки еще недавно почти неизвестной Науке иудейской секты ессеев. Приблизительно в начале I века до н. э. эта благочестивая секта удалилась в добровольное изгнание, покинув города Иудеи ради суровой аскетической жизни пустынников в ожидании конца света и прихода мессии. Изучение сочинений членов этой секты (разумеется, тех писаний, которые были извлечены из пещер) помогло выявить столь долго искомое недостающее звено в цепи, связывавшей ортодоксальный иудаизм с христианством. Появились и весьма оживленно обсуждались во всем мире предположения о решающем влиянии этих документов на христианские догмы и особенно на вопрос об оригинальности учения Иисуса. Сре ди ученых разгорелась бурная полемика, касающаяся датировки свитков, и в отдельных случаях потоки брани обрушивались на головы тех, кто слишком откровенно высказывался о возможном влиянии литературы ессеев на религиозные учения. Нет ничего удивительного, что в такой накаленной обстановке большому и, по-видимому, почти полному тексту, извлеченному из тех же пещер (к тому же не только не прочитанному, но пока еще и не поддающемуся чтению), суждено было лишь увеличивать сомнения и неуверенность.

Вскоре после обнаружения медных свитков Иерусалимский музей, где они хранились, посетил немецкий профессор К. Г. Кун. Разрешения потрогать свитки он не получил (брать их со стенда было строжайше запрещено); долгими часами изучал профессор рулоны, покоившиеся под стеклом на ватном ложе. Ценой огромного напряжения и усилий он расшифровал буквы, просматриваемые на поверхности, а затем, получив снимки нижних сторон свитков, прочел еще кое-что. Буква здесь… цифра там… К. Г. Кун уехал и написал ученый доклад о таинственных медных полосах из пещеры у Мертвого моря. Профессор полагал, что ему удалось расшифровать слова «локтей», «зарыто», «золото» и «серебро»; вывод напрашивался сам собой: перед нами опись сокровищ, зарытых, вероятно, ессеями, у которых, как мы знаем, существовала общность имущества, составленного из частного имущества каждого принятого в общину.

Своим открытием Кун, по мнению одних, был обязан зною иерусалимского лета. Другие объясняли его воздействием местного «арака» — напитка, как известно, отличающегося крепостью. И лишь немногие приняли ученого профессора всерьез. За три с половиной года дело так и не сдвинулось с места. Для работы по разрезанию свитков требовалась хорошо оборудованная лаборатория, однако иорданские власти проявили вполне понятное нежелание выпустить из рук бесценную реликвию прошлого: слишком много их, безвозвратно уплыло из стран Востока на чужбину. Тем не менее, воспользовавшись сообщениями о работах американцев и все возрастающей назойливостью ученых, желавших ознакомиться с содержанием таинственного медного свитка, англичанин Джералд Ланкестер Хардинг, который был в то время директором департамента древностей, убедил наконец иорданское правительство дать разрешение на вывоз в Англию для обработки хотя бы меньшего из двух свитков. Я еще ранее обращался с просьбой предоставить честь проведения соответствующих работ Манчестеру — городу и его университету, всегда проявлявшим самый живой интерес к свиткам Мертвого моря. Хардинг согласился, и я приступил к поискам в Манчестере лаборатории, способной (и, разумеется, готовой) взяться за выполнение деликатного поручения — разрезание драгоценных свитков на полосы. После того как я предпринял одну-две неудачные попытки пробудить к этому делу интерес университета и коммерческих лабораторий, один из коллег предложил мне обратиться в Технологический колледж. Директор колледжа доктор Б. В. Боуден оказался человеком донельзя покладистым и преисполненным энтузиазма. Я сообщил ему все, что мне было известно о свитках, и он в свою очередь обещал мне полную поддержку: колледж возьмет на себя выполнение этой задачи, если, конечно, она вообще выполнима. Попечители колледжа также оказались на высоте: незамедлительно выделили известную сумму, чтобы оплатить полное рабочее время профессора инженерной механики доктора X. Райта Бэйкера, которого просили взять на себя ведение работ.

Итак, летом 1955 года меньший из медных рулонов прибыл в Англию. К тому времени в специальной комнате, отведенной колледжем для наших целей, уже стоял станок для его разрезания. Он не производил ошеломляющего впечатления и казался довольно неуклюжим? Возможно, это объяснялось тем, что его собрали почти целиком из устаревшего армейского оборудования, приобретенного в конце войны изобретательным казначеем. А может быть, подобное представление возникало при виде судорожных подпрыгиваний устройства всякий раз, когда узелок на приводном шнуре, соединяющем мотор с пилой, попадал на ведущий вал мотора.

Профессор объяснил, что рулон сначала насадят на ось, смонтированную на раме, которую затем укрепят на тележке, двигающейся по направляющим непосредственно под 1,75-дюймовой циркулярной пилой. Таким образом, двигаться будет свиток, а пила останется неподвижной; вал же, на котором она вращается, можно будет при необходимости опускать и поднимать прикосновением руки оператора.

Среди прочих приспособлений нужно назвать подведенный к пиле вентилятор для сдувания опилок и помещенную над пилой старую лупу для точного визуального контроля за глубиной распила.

Чтобы свиток не распался на тысячу кусочков при соприкосновении с лезвием пилы, его внешнюю часть пришлось покрыть авиационным клеем, а затем подвергнуть термической обработке; поверхность свитка оказалась покрытой достаточно гибкой пленкой, почти даром выполнявшей отныне функции знаменитого листового золота.

Первая линия будущего распила вырисовывалась довольно четко: как раз на стороне, диаметрально противоположной краю свитка, явственно просматривалось поле между двумя колонками знаков. В дальнейшем же пилу, очевидно, следовало направлять либо с таким расчетом, чтобы повредить наименьшее число букв, видимых на каждой открывающейся стороне свитка, либо так, чтобы она рассекала только такие знаки, которые легко поддавались бы восстановлению.

В тот вечер я оставил профессора Бэйкера изнывавшим от нетерпения: станок наготове, свиток, уже распакованный, лежит на столе. Первый взрез, как мы условились, профессор должен был сделать на следующее утро; однако, когда вскоре раздался телефонный звонок и Бэйкер, задыхаясь от волнения, сообщил мне, что первая операция проведена, я не слишком удивился. Свиток не рассыпался на тысячу кусочков; первый сегмент наконец увидел свет.

Утро принесло новое открытие: вековой слой пыли, набившейся в свиток, снимался с его поверхности с поразительной легкостью. Основную массу удалось удалить, осторожным соскабливанием, а мягкие движения круглой нейлоновой щеточки, насаженной на вал бормашины, пробудили к жизни буквы, с таким усердием выгравированные много веков назад у берегов Мертвого моря. (Мы одолжили машину в стоматологическом училище, но со временем пришлось купить свою, для Технологического колледжа, ибо, как оказалось, стоматологам тоже нужна их машина, хотя, правда, совсем для других целей).

Итак, я держал в своих руках фрагмент столбца из последней, третьей части текста (колонка IX, пункт 39–45), начало которого еще было скрыто внутри большого свитка, находившегося в музее в Иордании.

Документ был составлен несомненно на древнееврейском языке, однако с некоторыми отклонениями в орфографии и начертании знаков. Уже к вечеру начальная дешифровка полностью подтвердила блестящую гипотезу профессора Куна. Перед нами действительно лежала опись захороненных сокровищ, уникальная с любой точки зрения и во всяком случае намного превосходящая по своей ценности богатства, в ней перечисленные: среди всех вопросов, касающихся археологии, истории религий Ближнего Востока, едва ли найдется хоть один, не освещенный ею в той или иной степени.

В данной книге затрагиваются лишь некоторые проблемы, представляющие интерес в связи с нашим свит-: ком. Специалистам, вероятно, придется с особой тщательностью толковать каждое отдельное место текста, и на это несомненно потребуются годы кропотливой работы.

Я предвижу, что литература, вызванная к жизни одним этим документом, не уступит по объему той, которая уже существует по вопросам, связанным с другими древними свитками Мертвого моря, а возможно и превзойдет ее, а появление каждой новой статьи или книги будет сопровождаться не менее ожесточенной полемикой.