Сокровища медного свитка

VI МЕСТО ДЕЙСТВИЯ: РАЙОН ИЕРУСАЛИМА

Именно в Иерусалиме и вокруг него была укрыта большая часть кладов, упомянутых в нашей описи. Поэтому независимо от того, с какой медный свиток, его следует считать одним из интереснейших документов, так как он проливает свет на топографию Иерусалима первого века нашей эры. Составленный на языке того периода и диалекте той местности, он может служить долгожданным материалом для уточнения греческого текста Иосифа Флавия и Нового завета — доныне главных литературных источников наших знаний в этой области. Все сведения по истории возвышения и роста города мы черпаем из Ветхого завета, а информацией о храме и его службах нас и поныне снабжает раввинистическая литература. Византийский же период истории Иерусалима отражен частично в описаниях христианских паломников четвертого и более поздних веков.

Первое археологическое исследование местности связано с деятельностью американского ученого начала XIX века Эдварда Робинсона. Однако главное событие в истории изучения города относится к 1864 году, когда была предпринята серьезная попытка нанести на план подземный Иерусалим. Этот титанический труд взяли на себя самоотверженные люди, работавшие под руководством горстки офицеров британской армии в чрезвычайно опасных условиях и почти полностью лишенные всякой финансовой и моральной поддержки. Ни до, ни после не было проведено ничего подобного этому исследованию, и мир по-прежнему остается в громадном долгу перед теми, кто так отважно взялся за эту работу, с такой тщательностью изучил свои находки и опубликовал [результаты исследований.

Великие дела часто начинаются с малого и банального. В течение ряда лет британская пресса регулярно печатала сообщения о скандале, увековеченном поминанием всуе «святого города». Речь шла о совершенно, недостаточной, вернее попросту отсутствующей системе канализации Иерусалима. Миазмы, исходившие из груд накопившегося за века мусора, достигли наконец далекой Англии и с такой силой ударили в благородные носы викторианской знати, что побудили последних выделить специальный фонд для проведения подготовительных работ по составлению плана подземных сооружений города. Затем предполагалось провести полную peopганизацию водоснабжения. Вооружившись царственным даром некоей мисс Бёр дет Коутс в 500 фунтов (около 1250 долларов по нынешнему курсу), Фонд исследования Палестины обратился за помощью к армии, и вскоре в «святую землю» направился корабль, увозя на борту команду королевских инженерных войск во главе с капитаном! Чарлзом Уилсоном и собственные сбережения будущего сэра Чарлза, которые доблестный офицер предусмотрительно захватил с собой.

Вслед за командой Уилсона изыскания на месте проводил капитан (позднее сэр) Чарлз Уоррен с помощью своего верного помощника капрала (позднее сержанта) Бёртлеса. В дальнейшем мы не раз еще будем ссылаться на результаты их исследований и цитировать отрывки из их официальных отчетов, отличающихся тщательностью и точностью описания. Воспоминания этих людей, обращенные к более широкому кругу читателей, содержат много забавного и поучительного, а отдельные фразы свидетельствуют об опасностях и риске, которым подвергались исследователи в своей работе. Еще бы! Ведь Уоррен главной своей задачей считал не больше не меньше как методическое обследование самого мусульманского святилища: пора наконец открыть волнующую тайну подземных переходов и пещер, долгое время сокрытых от взоров неверных, да и большинства правоверных.

Осуществить свой план полностью Уоррену, разумеется, не удалось: подозрительность и придирки местных турецких властей вкупе с невежеством и откровенной тупостью некоторых его опекунов на родине воздвигли на пути исследователя такие препятствия физического, политического и финансового характера, перед которыми менее упорный человек отступил бы с самого начала. Уоррен был вынужден ограничить свои исследования исключительно внешними стенами территории святилища: обычно он рыл глубокие шахты и от них отводил ходы к подлежащим изучению стенам и фундаментам. Результаты, полученные при таком чрезвычайно опасном методе ведения раскопок, учитывая имевшееся в его распоряжении оборудование и постоянное подталкивание со всех сторон, имели, к сожалению, довольно ограниченную ценность с точки зрения археологии. Еще не был открыт способ датировки по типам керамики, и многие вопросы стратиграфии и конструкции древних сооружений еще ожидали своего решения. Поэтому первооткрыватели нередко выбрасывали как мусор материал, который веком позже не только сам рассказал бы о современной ему эпохе, но и подвел бы под всю исследовательскую работу более прочный хронологический фундамент.

С тех пор в самом Иерусалиме и вокруг него предпринималось немало археологических раскопок, однако они редко проводились внутри стен и не достигали столь огромных масштабов. И все же хотя офицеры-обследователи провели громадную работу и отнеслись к ней очень добросовестно, откройся перед нами даже те ограниченные возможности, которые были у них, несомненно, были бы разрешены очень многие из проблем, зовущих исследователей в этот древний город с манящим названием. И здесь отныне предстоит сыграть большую роль нашему медному свитку.

Вероятно, на территории Палестины нет другого археологического объекта, где раскопки сулили бы такой успех и одновременно наталкивались бы на такую массу трудностей, как Иерусалим. За три тысячи лет своей истории он неоднократно подвергался разрушению, а затем перестраивался, но дело не только в этом: при нынешней плотности населения всякое исследование поверхности внутри городской стены фактически невозможно. Изменился даже рельеф городской территории, ибо человек в оборонительных и ритуальных целях сравнивал с землей целые холмы и за многие века заполнил долины мусором.

Город раскинулся на склоне горы между двумя скальными отрогами, ниже окружающих его вершин, от которых он с трех сторон отрезан глубокими ущельями (рис. 4). Таким образом, на западе, юге и востоке город защищают долины Еннома и Кедрова. С севера же Иерусалим сравнительно беззащитен, и враги нападали на него всегда именно отсюда. Естественно, что оборонительные сооружения северного района являлись предметом особых забот правителей. К тому же город расширялся в единственно возможном направлении, т. е. на север, и поэтому линия укреплений все время совершенствовалась и перестраивалась.

Третья крупная долина, ныне едва заметная, делила город наискосок на две части по линии северо-запад — юго-восток, соединяясь с долиной Еннома у самого места слияния последнего с Кедроном. Древнееврейское название этой долины оставалось до последнего времени неизвестным — вероятно потому, что оно ни разу не встречается в Ветхом завете. Теперь же, благодаря нашему свитку, мы знаем, что ее называли «Внешняя долина» (см. ниже, стр. 86–93), а странное наименование «Долина сыроделов», под которым она известна Иосифу Флавию (долина Туrороеоп), лишь результат неверного истолкования древнееврейского слова.

Примерно на середине пути Внешняя долина (она расположена «вне» старинного города иебуситов[61] на юго-восточном холме) соединялась с другой, почти перпендикулярной к ней, делившей западный гребень надвое. Поскольку ее первоначальное название неизвестно, она обычно называется «Пересекающая долина».

Некоторое значение с точки зрения топографии города имеет и еще одна, меньшая лощина, спускавшаяся от северо-восточного угла города и затем поворачивавшая к востоку, где, приблизительно в 100 ярдах к югу от ворот св. Стефана, она сливалась с долиной Кедрона. Ее принято называть долиной св. Анны, так как севернее Харама — священной местности мусульман, она проходит вдоль церкви св. Анны.

Естественные преграды делили территорию города на четыре возвышенных участка, наибольшим из которых был юго-западный. Именно этот участок, во всяком случае с I века н. э., идентифицировался с древним Сионом. На самом же деле, по свидетельству литературных источников, подтвержденному данными археологии, древний город иебуситов, позднее «город Давида», находился в южной части восточного гребня. К тому же не менее достоверно, что к северу от этого места, на территории, ныне занятой несколько приподнятой и разровненной площадкой Харама, находился древний Храм. Здесь возводили свои святилища Соломон, Зеруббавель[62] и Ирод Великий, и сюда, гораздо больше, чем в какой-либо иной район, ведут нас наши исследования.

Севернее храмового холма, отделенная от него небольшой, с обрывистыми краями лощиной, располагается еще одна возвышенность — район городского квартала, названного Иосифом Флавием Новым городом. Северо-восточный холм выше храмового (разделяющая их лощина переходит к западу в вырубленный в скале искусственный ров), но и над этим холмом господствовала некогда большая крепость «Антония», сыгравшая столь важную роль в защите, а затем и разрушении города и его Храма (рис. 5).

Возможно, к крепости, точнее к расположенной под ней двойной цистерне, имеет прямое отношение один из пунктов нашего медного свитка. Скудное описание, которое дает текст, не позволяет, к сожалению, рассматривать указанную идентификацию как несомненную, однако совершенно неожиданно это описание может оказать известную услугу при попытке решить старую проблему, связанную с пресловутой крепостью. В пункте 56 описи читаем:

В тексте не ясно, употребил ли писец слово со значением «водоемы», т. е. определение к имени «дом» (или «место»), в двойственном числе («два водоема») или ж во множественном числе («несколько водоемов»). Я склонен считать, что контекст свидетельствует в пользу двойственного числа, однако в любом случае речь далее идет об одном из водоемов, питающемся от серии отстойных резервуаров или бассейнов (см. прим. 282). Служащий для его обозначения древнееврейский термин и его арамейский эквивалент дают нам в руки нить к решению многочисленных вопросов, связанных с сообщением Иосифа Флавия о нападении римских легионов на «Антонию». Они, говорит Флавий в одном месте, воздвигли вал «напротив середины водоема под названием Струтион» (ИВ V, 11, 4; § 467). Но единственным водоемом в этом районе, который хоть как-то может быть привязан к контексту, является большая двойная цистерна, ориентированная под углом (по оси северо-северо-запад — юг-юго-восток) к крепости и расположенная непосредственно под ней. Сегодня в нее можно проникнуть через кухни монастыря Сестер сионских (рис. 5).

Если указанный водоем действительно тот, который был упомянут Флавием, то чем объяснить странное греческое название цистерны и не менее странную манеру локализации римской насыпи — по отношению к подземному резервуару в самом сердце крепости? Начнем с названия. Греческое слово strouthion означает «всякая малая птица», в частности «воробей», иногда «страус»;· однако «воробей» едва ли уместное название для большой двойной цистерны, длина резервуаров которой 1671 и 127 футов и ширина примерно 20 футов. Подобное наименование пока вообще не поддается какому бы то ни было удовлетворительному объяснению. Вероятно, греческие редакторы Иосифа Флавия, как и в ряде других случаев, неверно истолковали первоначальное древнесемитское название. Ключ к разгадке — в слове со значением «отстойный бассейн» из пункта 56, внешне поразительно схожем с некоторыми другими словами того же и родственных диалектов. И эти другие слова также служат для обозначения видов птиц — «голубя» и «молодого страуса». Древние ученые, видимо, были введена в заблуждение кажущимся сходством и неправильно интерпретировали незнакомый им технический термин как название какой-то птицы, предположив при этом, будто этим термином в свою очередь был обозначен водоем (тогда как в действительности это название характеризует лишь его часть). Флавий хотел сказать, что римляне воздвигли свой вал «напротив середины отстойного бассейна водоема», а вовсе не «против середины водоема под названием Струтион, или «Воробей» (или «Страус»)», В связи с этим становится ясной и топографическая ситуация. Как показало обследование, двойная цистерна питалась от акведука, тянувшегося с севера; вместе с тем и офицеры-обследователи сообщают о длинном канале, уходящем вниз от внешней стороны Дамасских ворот. Довольно значительная секция у южного конца, высеченная в скале ниже пешеходной части улицы Шейх Рихан, — вот, по-видимому, все, что осталось от канала.

У места пересечения этой улицы с 'Акабат ал-Хиндийя канал, постепенно раздваиваясь, направляется к двойной цистерне, причем — каждое русло питает вначале несколько небольших отстойных бассейнов. Затем отфильтрованная вода течет дальше через отверстия в верхней части сводов вливается в двойную цистерну. Первоначально же вода, вероятно, попадала в западный резервуар с северного конца, где обнаружена маленькая неправильной формы камера, имеющая отстойник, высеченный в ее дне.

Если признать, что при описании местоположения насыпи именно эти отстойные бассейны служили Флавию ориентирами, то римские воины, проводя земляные работы «напротив середины» их, по понятным соображениям должны были возводить осадный вал в секторе между северной стеной «Антонии» и восточной стороной ее северо-западной башни.

Вождь иудейского восстания Иоанн из Гисхалы, о котором мы еще будем говорить, несомненно воспользовался именно этим каналом (непосредственно соединявшимся с подземной двойной цистерной), чтобы «провести изнутри под находившиеся против «Антонии» укрепления подземный ход и подпереть столбами как самый ход, так и сооружения над ним; затем он заложил туда дров, обмазанных смолой и асфальтом, и приказал все это поджечь. Когда подпоры сгорели, мина[63] обвалилась, и за ней с большим грохотом обрушились сооружения» (ИВ V, 11,4; § 469). По чистой случайности римляне расположили трассу своего вала вдоль подземного хода, ведущего прямо к сердцу вражеской цитадели. Итак, упоминаемые Флавием «бассейны водоема» уместны только в качестве ориентиров при описании военных действий. Земля под осадными машинами римлян, атаковавших «Антонию», обрушилась именно в том месте, где «Иоанн прокопал мину под прежние валы» (ИВ VI, 1,3; § 28). Это произошло 20 июля 70 года н. э., а спустя несколько дней после взятия «Антонии» римлянам удалось «по подзем· В ному ходу, прорытому прежде Иоанном к римским валам» (ИВ VI, 1,7; § 71), проникнуть и в самый Храм. По-видимому, воины вошли в двойную цистерну из акведука и двинулись по проложенному в южной стене каналу дальше по направлению к территории Храма. И вот тут, отдавая должное истине, следует признать, что они не смогли бы таким образом проделать весь путь до Храма, ибо, как показали новейшие исследования, проход был уже в то время перегорожен северной стеной площади,·храма Ирода.

Ни реконструкция текста Иосифа Флавия, ни высказанное выше предположение о месте, где развивались боевые действия, не связаны непосредственно с надежной идентификацией «Дома двух водоемов» — двойной цистерны «Антонии», описанной в нашем тексте; эта идентификация, как мы уже говорили, является пока лишь известным допущением. Но если это допущение верно, то сокровище было, по-видимому, укрыто именно в упомянутой нами грубо высеченной камере у северного конца западного резервуара.

Имя, которым Иосиф Флавий нарек проходящую через центр городской территории долину, всегда составляло проблему. «Долина сыроделов» (ton tyropoion — отсюда и происходит не совсем верное с точки зрения грамматики наименование «Долина Тиропэон») — название довольно странное, если, разумеется, не считать, что такого рода пасторальное занятие определяло жизнь обитателей центра города. Далее, до вскрытия медного свитка мы никогда и нигде не встречали древнееврейского названия этой долины. Очевидно, его невозможно обнаружить и в Ветхом завете — вещь удивительная, принимая во внимание важную роль, которую эта расположенная в центре города лощина играла в истории Иерусалима и его оборонительных сооружений. Теперь же благодаря нашему свитку мы можем не только установить само название, но и опознать его в несколько измененной форме в Библии. В пункте описи 35 читаем:

Ни одна долина с таким названием не засвидетельствована ни одним источником, связанным с описанием Иерусалима, но вот Исайя говорит о некоей «Долине видения» (XXII 1,5), а ныне мы уже в состоянии проследить, как слово со значением «внешняя» в результате искажения превратилось в «видение» (см. прим. 168). Более того, к подобному же выводу приводит изучение большей части топонимики текста Исайи, и комментаторы давно уже изыскивают пути идентификации его «Долины» с центральной лощиной города. Указывалось, в частности, что «воды в Нижнем пруде» (ст. 9) и резервуар «между двумя стенами для вод Старого пруда» (ст. 10) соответствуют системе водоснабжения, остатки которой еще поныне сохранились на южном конце долины Тиропэон (рис. 4).

Опять редакторы Иосифа Флавия оказались не на высоте, спутав два различных семитских корня; правда, наше «внешняя» и впрямь чрезвычайно близко по форме слову, употреблявшемуся в арамейском языке для обозначения свернувшегося молока и сыроделания («свертываться», «скисать»).

«Внешняя долина», на первый взгляд, тоже довольно странное название для лощины, проходящей через центр города, однако вспомним: в древнейшие времена заселен был лишь юго-восточный холм, северная часть которого, Офел, известна под таким названием из Ветхого завета. Здесь находился город иебуситов, захваченный и заново укрепленный Давидом, причем «Внешняя долина» играла, вероятно, очень важную роль в обороне его западного фланга.

«Круг-на-камне» нашего свитка чем-то напоминает атрибуты Артурова цикла[64], и связанная, возможно, именно с ним легенда носит черты, присущие сюжетам Круглого стола. Жил некогда, говорится в народных еврейских сказаниях, очень набожный человек по имени Ония, по прозванию Кругодел. Занимался он тем, что вызывал дождь, и слава о нем разнеслась повсюду. Однажды, когда Иерусалим страдал от ужасающей засухи, пригласили Онию, дабы ускорил он приход долгожданных дождей. С готовностью откликнулся он на призыв и, вытащив круг (очевидно, необходимое орудие при совершении ритуала), начал усердно заклинать дождь. И вот уже· упали первые крупные капли, и все были в восторге. Дальше-больше, с неба лило все сильнее и сильнее, и горожане забеспокоились, опасаясь наводнения. Укрывшись на храмовом холме, они стали молить Онию умерить свой пыл. Хорошо, сказал Ония, но прежде чем я передах «вашу просьбу небу, пусть люди «пойдут и посмотрят, не исчез ли под водой Камень затерянных…».

Независимо от того что представлял собой этот камень, он, по-видимому, служил отметкой паводковых вод и, следовательно, находился посреди ложа вади. Но если, как говорит эта легенда, его название связано с обычаем сносить к этому камню, находящемуся внутри города, утерянные владельцами вещи для их опознания и востребования, то единственным ложем, где этот камень мог находиться, оказывается «Тиропэон», или Внешняя Юлина. Далее, поскольку «люди» укрывались на храмовом холме, камень, очевидно, лежал где-то ниже западной стены Храма, во всяком случае в центре города, так чтобы быть видным всем. Наиболее удобным с этой точки зрения местом мог быть, вероятно, участок вади под одним из мостов, соединявших храмовый холм с юго-западным.

Не трудно представить себе и как сложилась подобная легенда. Посреди долины одиноко чернел кусок скалы, да еще с каким-то кругом, высеченным на вершине и, возможно, просверленным в центре. Это, разумеется, будило фантазию и порождало разные предположения. Камень, видимо, имел отношение и к какой-то древней церемонии, связанной с вызыванием дождя, наподобие, например, той, что лежала в основе «праздника скиний» (или «кущей»)[65]. Глубина захоронения сокровища (около 25,5 футов), указанная в нашем свитке, предполагает наличие в данном месте шахты или тоннеля, соединявшегося, быть может, с дренажной системой — такой же, как и найденная под древней мостовой, огибающей западную стену Храма (рис. 9).

Примерно в этот же самый район ведет нас и пункт 29 описи:

Иосиф Флавий рассказывает, между прочим, о мосте через долину Тиропэон, соединявшем одни из западных ворот храмового холма (вероятно, «ворота Кифон» по древнееврейской традиции) с царским дворцом (ИД XV, 11,5; § 410). (рис. 6). Под «царским дворцом» обычно понимался дворец маккавейских правителей, стоявший на отроге юго-западного холма. В других случаях Флавий группирует вместе дворцы Агриппы II, Береники и дом верховного жреца Анании (ИВ II, 17,6; § 427), и, таким образом, создается впечатление, будто мост через долину вел также и к резиденции верховного жреца и, следовательно, вполне мог называться в соответствии с нашей описью «мостом верховного жреца» (см. прим. 139).

Кроме того, этот мост соединял Храм с ареной Ксист, название которой происходило от покрывавших ее «полированных» (xystos) плит. Этот общественный форум располагался либо на дне долины, либо на нижних подступах к юго-западному холму (рис. 6), прямо под царским дворцом (ИВ II, 16, 3; § 344).

На одном из этапов иудейского восстания два соперничавших между собой вождя — Иоанн из Гисхалы и Симон бар Гиора — воздвигли каждый по башне на обоих концах моста: Иоанн — «над выходными воротами колоннады Ксиста» (ИВ VI, 3, 2; § 191), Симон — на стороне Ксиста. Позднее, когда оба соперника вынуждены были объединиться против общего врага, они вместе со своими сторонниками оказались по западную сторону моста, а с другой стороны до них доносились разглагольствования римского военачальника Тита.

Одним из важнейших результатов героической эпопеи капитана Вилсона и его помощников явилось «открытие» начала этого моста, носящего ныне название арки Вилсона. Сорокадвухфутовой длины, он пересекал некогда Внешнюю долину в самом глубоком месте. По мнению Вилсона, ложе долины было в древнейший период просто перегорожено дамбой. Затем, с расширением города в северном направлении, в дамбе, по-видимому, пришлось прорубить проход, соединивший вновь построенный северный пригород с прочими частями города. Через этот к проход, наверное, перебросили деревянный мост, замененный впоследствии каменным, развалины которого можно было видеть еще в середине XIX в. Предполагают, что они и сегодня доступны взору каждого, кому удается проникнуть к арке Вилсона.

Под аркой, почти на уровне ее основания Вилсон обнаружил зацементированную площадку — дно заброшенного резервуара. Как показало обследование, проведенное затем капитаном Уорреном, прорывшим шахту до самого дна долины, площадка примерно на 70 футов воз·пытается над скальной породой. Уже на глубине 24 футов Уоррен наткнулся на слой разрушенной кладки и другие остатки развалившейся стены и арки — очевидно, — более древней, чем открытая Вилсоном. Но исследовать полностью весь слой в то время не представлялось возможным. Несомненно, если бы раскопки проводились и настоящее время, руины рассказали бы нам более полную историю прошлого и позволили бы датировать их более точно, чем в XIX веке.

На запад от арки Вилсона протянулась весьма сложная система расположенных параллельно сводчатых подземных помещений, каждое из которых включало две комнаты различного размера. Ниже их находились еще ряды комнат; одна из них, по Уоррену, датируется той же эпохой, что и стены иродианского святилища. Из комнат северного виадука удалось проникнуть в «тайный ход», идущий в западном направлении прямо под современной дорогой к Цепным воротам Харама. Проход шириной около 12 футов в поперечном сечении представлял собой полукруглый свод. Потолок находился на глубине 9 футов ниже уровня дороги. Уоррен смог исследовать отрезок прохода длиной 220 футов, начиная от стены Харама. Обнаружение в дальнейшем участка, использовавшегося в качестве цистерны, вызвало предположение, что проход шел намного дальше и, быть может, достигал цитадели на западной стороне города. Имеется свидетельство XV в. о существовании подобного тайного хода из святилища в цитадель, правда, автор приписывает его сооружение царю Давиду.

На самом деле проход этот, вероятно, датируется более поздним временем, нежели иродианский период, но его значение в том, что он открывает сейчас, и особенно, видимо, откроет в будущем (если будет полностью очищен) доступ в нижележащие слои погребенного Иерусалима — ведь, как мы уже говорили, ныне попасть сюда с застроенных участков современного города крайне трудно.

Лучшие результаты дали бы, безусловно, раскопки западного конца прохода: приблизительно на глубине 13 футов под ним группа Уоррена проникла в склеп с потолком, расположенным на глубине более 40 футов под улицей. Сделав пролом в его восточной стене, они пробрались еще в один склеп, откуда путь вновь вел к узкому проходу — всего 2 фута 6 дюймов шириной. Уоррен прополз по нему 10 футов, прежде чем наткнулся на разрушенную кладку, завалившую проход. Пробиваться дальше он не рискнул, опасаясь обвала строений, находившихся над развалинами; вместе с тем он пришел к заключению, что осмотренные склепы, возможно, некогда служили преддверием «тайного хода», ведшего из Верхнего города к юго-западному холму долины Тиропэон.

Неутомимый офицер, прослышав о подобных же склепах, найденных к северу от мощеной дороги в направлении Яффских ворот, попытался исследовать и их, «но проникнуть сюда помешало обилие грязи, поскольку они (склепы) использовались для стока нечистот и воды из близлежащих домов» (Recovery, 94).

Другой отрывок из этой замечательной книги даст читателю представление еще об одной неожиданности, подстерегающей любого будущего исследователя подземного Иерусалима:

«Пробираясь по (тайному) ходу, мы обнаружили на расстоянии 220 футов от стены святилища тонкую перегородку; мы сломали ее и, спустившись примерно на 6 футов, вновь оказались в проходе; путь на запад был прегражден стеной, к югу же вела открытая дверь; протиснувшись сквозь это отверстие, мы заметили свет, а затем, проникнув еще в одно помещение к югу, неожиданно оказались в ослятнике. Его хозяин как раз находился там и, увидев нас, облепленных грязью, обратился в бегство, клянясь, что его преследуют джины (стр. 90)».

Чтобы попасть к арке Вилсона, посетителю придется вначале отыскать проход под нынешним мусульманским Дворцом правосудия. Небезынтересно отметить, что неподалеку от того места, где стоит это здание, должна была находиться Палата совета древних иудеев — Иосиф Флавий упоминает ее при описании Ксиста (рис. 6), или форума (ИВ V, 4,2; § 144), и моста через Тиропэон (т. е. «Внешнюю долину»). Быть может, именно здесь синедрион произнес свой приговор над Иисусом (Лк XXII, 66). Однако, поскольку христианская традиция утверждает, что это произошло где-то возле дома верховного жреца Кайафы, предполагаемое место Палаты совета никогда не пользовалось ее вниманием.

Вопрос о местонахождении Палаты совета во время распятия и в самом деле неясен, поскольку иудейская традиция предлагает несколько различных вариантов (в том числе одно из помещении, примыкающих к южной границе Внутреннего двора Храма). Так или иначе, но около 30 года н. э. Палата «переехала» внутрь самого города, как полагают, поближе к мосту; здесь ее локализует Иосиф Флавий и во всяком случае здесь судили Петра, Стефана и Павла (Деяния IV, 5 и сл.; VI, 12; XXII, 30).

Нам кажется, текст свитка проясняет один из вопросов, связанных с Палатой совета, известной по древнеиудейским источникам как «Комната тесаного камня» (перевод этот не единственный — имеются и другие варианты, однако его следует считать вполне убедительным, по крайней мере с точки зрения филологии, см. прим. 139). Дневнееврейское слово со значением «тесаный камень» может рассматриваться и как семантический дублет термина нашего свитка, имеющего значение «мост». Но «Комната моста» — очень подходящее название для помещения, расположенного во Внешней долине и занятого Советом, хотя и является чистым анахронизмом, когда речь идет о комнате во Внутреннем дворе Храма.

Два пункта описи (37 и 38) отсылают нас к «равнине», или «Шаве»:

Сразу же оговоримся: нет никакой уверенности в том, что писец в данном случае подразумевал под «Шаве» название, а не просто «равнину» (см. прим. 178). Но именно поэтому, поскольку возможно любое из двух толкований, он и отважился, вероятно, привести здесь подлинное название долины. «Шаве», без всякого сомнения, фигурирует как имя собственное в Быт XIV, 17 при описании местности ('ēmeq, см. выше, стр. 68), где победитель Авраам был встречен царем Содома и благословлен Мельхиседеком, «царем Салимским». В соответствии с глоссой одного из поздних комментаторов название «Долина Шаве» означало «Долина царя», а последнее наименование вызывает в памяти ассоциации с «Царским садом» — через него бежал Седекия во время осады Иерусалима халдейцами (II Цар XXV, 4; ср. Иер XXXIX, 4; LII, 7).. Сад находился у южного склона юго-восточного холма, близ «Купели силоамской», и библейскую «Шаве» следовало бы искать на южном конце Тиропэона, или Внешней долины, у места соединения ее с Енномом — здесь она расширяется, переходя в равнину, т. е. ‘ēmeq (рис. 6).

Весьма примечательно, что известное подтверждение тому мы находим в древней арамейской версии Книги Бытия, толкующей «Шаве» как «Равнину видения» — явный намек на «Долину видения» Исайи, которая в действительности и есть наша Внешняя долина, или Тирепэон (см. выше, стр. 86).

Местность, куда мы следуем по приглашению нашего свитка, по-видимому, обращена в сторону юго-запада, и, таким образом, название «Шаве» могло относиться ко всей южной части долины Еннома, простирающейся до самой цистерны Биркет ас-Султйн («Пруд султана»). Интересующая нас территория, «обращенная к юго-западу», должно быть, располагалась возле того места, где находится указанный водоем, т. е. на восточном краю долины. Именно здесь, под этой территорией, скрыты развалины подземного канала, приносившего некогда воду от Соломоновых прудов у Етана к Храму (Ид XVIII, 3, 2; § 60; ИВ П, 9, 4; § 175). Русло канала выходит на поверхность у западной стороны «Пруда султана», огибает его северный край и затем, вновь уйдя под землю на нашем восточном участке, обходит западный угол и далее пересекает Внешнюю долину по направлению к Храму.

Вот как описывает Уоррен район, по которому подземный канал проходил за пределами рассматриваемой нами территории:

«На открытой местности на западном холме, расположенном к югу от городской стены, мы сделали важное открытие, а именно: обнаружили древний канал у юго-восточного края Кэнакулюма, примерно в 50 футах севернее современного водопровода. Я не сомневаюсь, что это и есть древнейший канал, ведший от Соломоновых прудов к святилищу. Мы раскопали каменную шахту в два квадратных фута и на глубине 16 футов открыли канал, идущий с запада к северо-востоку, и такой же конструкции, как и проходы под Тройными вратами. Его размеры то и дело меняются: иногда нам удавалось пролезать на четвереньках, затем приходилось протискиваться лежа на боку, а далее — и на спине, однако в любом случае здесь мог поместиться человек обычного роста. Частью выложенный камнями, частью высеченный в монолитной скале, канал сохранял в сечении форму полуцилиндра; вместе с тем на многих его участках имеются своеобразные уступы, которые я видел только под Тройными вратами, но которые были замечены мистером Ите-ном в канале, ведущем к Текоа. Проследив путь канала на протяжении 250 футов в северо-восточном направлении, мы были остановлены завалом, образовавшимся в шахте. В западном направлении мы прошли 200 футов, пока нам не преградило путь препятствие такого же характера. В этой части прохода мы могли стоять во весь рост — его высота достигала здесь 10–12 футов; остатки двух рядов облицовочных камней напоминали картину, описанную в работе мистера Пиацци Смита о Великой пирамиде[66]; камни по бокам были большого размера — 12 × 6 футов. Этот канал, очевидно, древней конструкции. Он проведен так, будто работа начиналась одновременно в нескольких пунктах и направление канала не было скорректировано. Штукатурка в хорошей сохранности.

Трасса канала изучена на протяжении 700 футов; было обнаружено, что на каждом конце он пересекается с современным водопроводом нижнего уровня, который проведен на той же глубине и частично включен в era систему, однако за счет очень глубокого бурения (в одном месте на 29 футов) его впускные отверстия выведены значительно выше, на холм.

Очевидно, строитель современного водопровода нижнего уровня использовал древнии водопровод всюду, где это было удобно» (Recovery, 233sq.).

Видимо, нам следует искать нечто подобное шахте, прорубленной, по описанию Уоррена, в скале на глубину 16 футов, ствол которой выходит на поверхность на южном конце участка, ориентированного в направлении север-юг. И, вероятно, «двадцать четыре локтя» нашего свитка, или около 36 футов, следует отсчитывать в северном направлении именно от данной точки. Указанное расстояние, как и во всех других случаях, когда писец обозначает место сокрытия сокровища в каком-либо подземном ходе, нужно отмерять вдоль прохода, так как клад не мог быть зарыт на такой глубине ни в монолитной скале, ни под землей.

К сожалению, содержание следующего, 38 пункта описи, весьма туманно, поскольку сомнительное чтение первого слова открывает дорогу самым различным толкованиям. Тем не менее — не исключено, что сокровище зарыто как раз возле ирригационной системы долины или в самой системе, например в плотине или водоеме, некогда располагавшемся на месте средневековой цистерны, известной ныне как Пруд султана. Безусловно, в I веке н. э. именно такие сооружения использовались для орошения и хранения воды, поступавшей через горловину долины, и предшественником современной цистерны вполне мог бы оказаться так называемый Змеиный пруд, помещенный Иосифом Флавием приблизительно в этом месте (ИВ V, 4,2; § 108). Тогда «Бетсо» нашего историка (ИВ V, 4,2; § 145; см. прим. 178), не идентифицированное и поныне, но определенно находящееся, здесь же, надо полагать, сохранило и донесло до нас название «Шаве» медного свитка (т. е. Бет «дом», «место нахождения чего-либо» + «Шаве»).

Название Кедрон упоминается в пункте описи 36:

По поводу местонахождения «теснины», нам, к сожалению, приходится довольствоваться лишь догадками, хотя слово это в древнееврейской традиции служило специально для обозначения ущелья, где в день искупления сбрасывали козла отпущения (Лев XVI). Ущелье находилось, как считали, примерно в 12 милях от Иерусалима, если идти по долине Кедрона, в пустыне и на значительном расстоянии от Мертвого моря (см. прим. 174). Однако при сравнении с другими пунктами описи, связанными с территорией Иерусалима, создается впечатление, что подобная локализация уводит нас слишком далеко от города; стоило бы подумать о какой-либо лощине, расположенной ближе к его стенам, а заодно и. вспомнить, что долина Кедрона, там, где она огибала восточную стену города, была в древности намного глубже, чем теперь, — «глубокая пересекающая долина» говорит о ней Флавий (ИВ V, 2, 3; § 70), и «на выходе из теснины Кедрова» нашего свитка вполне подходит к расширяющемуся южному концу ее у места соединения с Енномом.

Восточный берег Кедрона с древнейших времен служил некрополем города; еще совсем недавно набожные евреи всего мира стремились заполучить себе здесь место для захоронения, чтобы под иерусалимскими стеками дожидаться дня воскресения. В библейскую эпоху на берегу располагались общие могилы (II Цар XХIII, 6; ср. Иер XXVI, 3), и, очевидно, здесь же нам следует искать еще одну (пункт 55):

К сожалению, сейчас мы лишены всякой возможности установить, где именно в долине находились эти вот «могилы простых людей». Зато описание другой могилы нашего свитка (пункт 52) содержит значительно более обнадеживающие сведения:

Сам «Портик», который, по-видимому, не нуждается в дополнительных уточнениях, едва ли что-либо иное, нежели сводчатая галерея, поддерживаемая двумя рядами колонн и тянувшаяся вдоль восточной стороны территории Храма, как раз над восточной стеной города. Она была широко известна под названием «Портик Соломона»; здесь, согласно Иоанну (X, 23), проповедовал Иисус, а позднее обычно собирались апостолы (Деяния III, 11; V, 12). Народная молва, как зачастую бывает, приписала это сооружение I века н. э. строительной деятельности Соломона — безусловное заблуждение, которое разделяет Иосиф Флавий (ИД XX, 9, 7; § 221, ср. VIII, 3, 9; § 98; XV, 11,3; § 398 и сл; ИВ V, 5,1; § 185); правда, часть сооружения вполне могла бы носиться и к доиродианскому времени.

Описанные выше портики окружали двор Храма со всех сторон, однако местоположение гробниц «ниже южного угла Портика» означает, что речь должна идти только о восточной, кедронской стороне, поскольку никто не разрешил бы строить гробницу внутри городских стен. Южный конец восточной сводчатой галереи, там, где находилось знаменитое «крыло» Храма, располагался, очевидно, на месте современного юго-восточного угла стены святилища. Переведенное нами как «ниже» слово из текста (mtht) в действительности является древнееврейским составным предлогом, означающим буквально «снизу» и указывающим на расположение объекта несколько поодаль от говорящего, а не непосредственно под ним. Такая локализация гробницы вполне соответствует современной топографии, ибо на одной прямой с юго-восточным углом, продолженной несколько к северу, можно обнаружить группу древних гробниц (рис. 7), датируемых периодом между II веком до н. э.; и I веком н. э. и обычно приписываемых Иосафату[67], Авессалому, св. Иакову и Захарии.

Для нас особый интерес представляет гробница св. Иакова. Это сооружение, выполненное в дорическом стиле с двухколонным фасадом перед крытым портиком, или экседрой, высечено в монолитной скале и открывает доступ к целому комплексу подземных погребальных камер. На архитраве выбита древнееврейская надпись с именами захороненных внутри жрецов из дома Хезир. Эпитафия составлена примерно через два поколения после захоронения первого из жрецов и по палеографическим признакам может быть отнесена к концу I века до нашей эры. Если пройти немного к югу вдоль воображаемой прямой, проведенной через выступ, расположенный восточнее южной стены святилища, то легко увидеть, фасад еще одной гробницы, выполненной в том же стиле, что и гробница св. Иакова, но незаконченной.

Судя по манере исполнения и местоположению, оба памятника соответствуют описанию нашего текста. Остается лишь вопрос: назывался ли один из них гробницей Цадока? Как и всегда, нам следует быть осторожными: ведь перед нами может быть псевдоним, т. е. не исключено, что «Цадок» всего лишь прозвище или титул истинного хозяина гробницы. Имя это отсутствует в тексте эпитафии, высеченной над гробницей Хезира; ни в Библии, ни где-либо еще нет никаких упоминаний о захоронении какого-нибудь Цадока во времена Давида и Соломона, и следовательно, вряд ли наш свиток имеет в виду гробницу, по тем или иным соображениям приписываемую жрецу с таким именем.

В данном случае вполне уместно призвать на помощь предания христиан, проливающие некоторый свет на этот вопрос. Ведь именно здесь дьявол искушал Иисуса, уповавшего на бога, который не даст ему погибнуть ранее срока, броситься с «крыла Храма» (Мт IV, I 5; Лк IV, 9), и с этого же «крыла», как гласит предание, 30 лет спустя был сброшен своими врагами фарисеями и побит камнями «брат господа» Иаков — первый епископ иерусалимской церкви. Вот как рассказывает об этом Евсевий со слов христианского богослова II века Гегесиппы:

«А на пасху собрались тогда все колена иудейские и много язычников. Помянутые книжники и фарисеи поставили Иакова на крыле храма и потом закричали ему: «Праведник! Тебе все мы должны верить. Вот этот народ в заблуждении следует Иисусу распятому. Скажи же нам, что такое дверь Иисуса распятого?» Иаков; громогласно отвечал: «Зачем спрашиваете меня об Иисусе, сыне человеческом? Он восседает на небесах одесную великой силы и опять придет на землю на облаках небесных». Этим свидетельством Иакова многие совершенно убедились… А книжники и фарисеи говорили между собой: «Ведь мы худо сделали, что приготовили такое свидетельство Иисусу; взойдем и сбросим Иакова…»; потом они взошли и, сбросив праведного, сказали друг другу: «Убьем его камнями», — и начали бросать в него камни… На том же месте и погребли его. Над его могилой, подле храма, и доселе стоит памятник».

Многое в этой легенде, по-видимому, сплошной вымысел или по крайней мере смешение самых различных традиций. В самом деле, Иаков в качестве столпа раннего христианства, которому отведена столь значительная роль, — образ совершенно фантастический, как, впрочем, и все, связанное с его отношениями с Иисусом и его учениками. С нашей точки зрения, в легенде представляет интерес сообщение о месте, где Иаков, как утверждается, был побит камнями, ибо это вполне согласуется с описанием «гробницы Цадока» нашего свитка. Далее, прозвище «Праведный» звучит по-древнееврейски Цаддик или, возможно, Цаддук, и каждое из этих слов могло бы соответствовать имени, условно переданному нами как Цадок. Согласно более здравому и, вероятно, более правдоподобному свидетельству Иосифа Флавия, Иаков и некоторые другие, обвиненные в нарушении обычаев, были судимы синедрионом и (незаконно) побиты камнями до смерти (ИД XX, 9, 1; § 200). Не родился ли рассказ Гегесиппы как попытка связать хорошо знакомую легенду об искушении с существованием под «крылом» Храма гробницы, погребенному в которой народная молва присвоила прозвище «Праведный», т. е. Цадок?

Наш свиток несколько подробнее описывает гробницу Цадока, а также скалу, в которой она высечена (пункт 53):

Итак, у подножия скалы был разбит сад, вероятно, спускавшийся террасами вниз по восточному берегу Кедрона. Благодаря своему местоположению сад этот вызывает особый интерес, так как, возможно, именно в него прежде всего попадали те, кто выходил из города через южные ворота и пересекал долину Кедрона по направлению к Горе олив[68]. Иначе говоря, он находился на другом конце тропы, когда «Иисус вышел с учениками своими за поток Кедрон, где был сад, в который вошел сам и ученики его» (Ин XVIII, 1). Никакими определенными сведениями относительно местоположения «сада страстей», упомянутого в Новом завете, мы не располагаем, но, начиная с IV века н. э., христианская традиция помещает его несколько севернее места, обозначенного в свитке, и дальше в направлении Горы олив. Такая локализация, вероятно, основана на ошибочном предположении, будто Иисус вышел из города через восточные ворота святилища, некогда стоявшие на месте нынешних Золотых ворот (см. ниже, стр. 107). На садом же деле, как с очевидностью свидетельствуют предания древних иудеев, этими воротами для выхода обычно не пользовались, и если события «великого четверга» происходили в Нижнем городе (что кажется наиболее вероятным), то уместнее всего было бы говорить о воротах, расположенных южнее. Так или иначе, прошел ли Иисус через ворота в восточной стене города или же обошел его вокруг до ворот в южной части, путь Иисуса за пределами города должен был привести его на другой берег Кедрова, прямо к месту против «крыла» Храма. Здесь мост был бы кстати, но здесь находился и сад Цадока.

Матфей и Марк говорят просто о «месте, называемом Гефсимания» (см. прим. 240), т. е. «давильный пресс для выжимания масла» (гат шеманим). Такого рода устройство было связано, конечно, с занятием, давшим название и самой горе, — разведением олив. В то же время название участка земли «Гефсимания» могло укорениться даже при наличии всего лишь одного пресса, расположенного на его территории и достаточно большого, чтобы обслужить плантацию, — как раз такую ситуацию, вероятно, предполагает пункт 48 описи:　

Выражение, переведенное «давильный пресс для оливкового масла», выглядит в написании несколько необычно. По-видимому, его следует читать гё зайит, где гё — разговорная форма от гат «пресс», точно так же, как и в греческих текстах Нового завета Gessëmanei, соответствующего нашему Gethsemane. Подобное же сокращение один-два раза встречается и в Ветхом завете, причем особый интерес в связи с этим вызывает упоминание Книгой Исайи какого-то места гё шеманйм в Самарии (XXVIII, 1, 4 — дважды). Это название не имеет, по-видимому, ничего общего с «долиной» (так КВЗ: «богатая долина») и скорее соответствует «Гефсимании» Нового завета.

Иисус, надо полагать, знал об этом совпадении; странный эпизод с высохшей смоковницей, попавшейся ему на дороге между Виффанией и Иерусалимом, насколько я теперь понимаю, поддается истолкованию в том смысле, что Иисус, воспользовавшись пророчеством Исайи: «И с увядшим цветком красивого убранства… делается то же, что бывает с созревшей прежде времени смоквою…»— предсказал в аллегорической форме судьбу обреченного города (Мт XXI, 18 и сл., Мк XI, 12 и сл.).

«Давильный пресс для оливкового масла» являлся, очевидно, достаточно капитальным сооружением — спускное отверстие его чана перекрывалось камнем диаметром в три фута, а сам чан мог вместить около двух центнеров золота и 10 священных сосудов. Не стоял ли пресс на вершине скалы, возвышающейся над «садом Цадока» нашего свитка? В таком случае легко объяснялось бы, почему евангелисты называли «Гефсиманией» именно это место. Несколько неглубоких желобов, высеченных в площадке скалы над гробницей св. Иакова, заметны еще и поныне, и, быть может, они составляли некогда часть описанного нами сооружения.

Поскольку речь у нас зашла о гробнице, да еще связанной каким-то образом с садом (расположенным; неподалеку за городской стеной на оживленной дороге, что вела за пределы страны), нельзя не вспомнить и о «месте, называемом Голгофа» (Мт XXVII, 33 и далее). По свидетельствам евангелистов, тело Иисуса было положено в «гроб новый, в который еще никто не был положен», сама же гробница находилась «в саду» (Ин XIX, 41) и «близко» от места распятия (ст. 42). «Новый гроб» (вероятно, имеется в виду незаконченная гробница), высеченный в скале, принадлежал аримафейскому богачу по имени Иосиф, «который также был учеником Иисуса» (Мт XXVII, 57 и сл.).

Среди всех «святых мест» Иерусалима ни одно не служило объектом таких неустанных поисков и таких горячих дискуссий, как место казни и погребения Иисуса. Традиция переносит его к западу от современного города, но расположенная здесь «святая могила», так же как и полуразрушенная церковь, относится лишь к IV веку н. э. и, следовательно, заслуживает столько же доверия, сколько другие «святые места», обнаруженные подобным способом. Помимо того, признание указанной традиции неизбежно должно было бы вызвать законные сомнения относительно расположения древней «второй стены» римской части города, ибо только эти сомнения делают приемлемой и традиционную локализацию «Голгофы». Но в таком случае римлянам данная территория никак не могла служить местом казней.

Сад Цадока, как мы уже видели, легко отождествляется с «садом страстей» Нового завета. Не пойти ли нам еще дальше, поставив знак равенства между ними обоими и садом Иосифа аримафейского? В библейских текстах по крайней мере не содержится ничего, что препятствовало бы установлению связи между излюбленным местом уединения Иисуса и садом, принадлежавшим человеку, «который… учился у Иисуса». Кстати, последнее обстоятельство легко могло бы объяснить, почему Иисус и «ученики его» имели свободный доступ в уединенный сад у подножия Горы олив.

Правда, хотя, кроме упомянутой нами выше традиции, предпринимались и другие попытки определить, где находились Голгофа и близ нее в саду — гробница, однако ни один из предложенных вариантов не содержит достаточного количества документальных и топографических доказательств, которые помогли бы обнаружить место сокрытия клада. Но для совершения казней вполне подходила «скала, обращенная на запад» и возвышавшаяся в пределах видимости, хотя и вне городской стены, неподалеку от дороги, идущей вдоль долины Кедрона. Здесь, во всяком случае по преданию, был насмерть забит камнями Иаков. Долина Кедрона была известна не только как некрополь, за ней в древности прочно утвердилась сомнительная репутация района, где вершился суд; а «скала» нашего свитка в I веке н. э. и впрямь могла иметь форму черепа[69]. Так или иначе, здесь находилось кладбище и «новая» (т. е. незаконченная) гробница богача, «высеченная в скале» и расположенная «близко» (очевидно, непосредственно под местом казни). Спустя каких-нибудь 30 лет в основании экседры этой гробницы еще, возможно, лежал «большой замуровывающий камень» (ср. Мк XVI, 4).

В связи с предположительной идентификацией садов «Гефсимания» и Иосифа аримафейского с нашим садом-кладбищем Цадока возникает множество спорных вопросов, и среди них далеко не последним по важности является вопрос о названии сада и гробницы по тексту медного свитка и связи этого названия с одним из эпитетов христианского мессии. Как мы уже видели, историю о мученичестве св. Иакова было не так уж трудно, хотя бы отчасти, объяснить существованием в долине Кедрова гробницы, приписываемой в народе «Справедливому» или «Праведному». Вспомним, что апостолы раннего христианства (Деяния III, 14; VII, 52; XXII, 14) называли Иисуса «Праведным».

Вероятно, к западным склонам Горы олив отсылает нас и пункт описи 47:

Бет Керем, или «Дом (место) виноградника», упомянут в Библии как название главного города области (Неем III, 14)[70] неподалеку от Текоа, что к югу от у Иерусалима (Пер, VI, 1). По преданию, Бет Керем находился западнее Иерусалима у современного 'Айн Карим, однако не так давно было выдвинуто предположение (см. прим. 235) о том, что этот пункт, только уже на основе данных Иеремии, следует поместить в район раскопок, проводившихся между Иерусалимом и Вифлеемом.

Отметив склонность нашего писца к разного рода псевдонимам и весьма скупые данные, которыми мы располагаем для розысков мест захоронения сокровищ, мы, очевидно должны попытаться обнаружить «виноградник» на несколько более ограниченном пространстве и предпочтительнее поближе к Иерусалиму. Само название, надо полагать, было достаточно распространено хотя бы уже потому, что словом «виноградник» с легкостью называли любой сад, где, креме винограда, выращивали и фиги, и оливы, и другие фрукты. Быть может, наш Бет Керем служил семантическим дублетом названия Бет Паге, т. е. «Дом фигового дерева», и, согласно Новому завету, был расположен между Виффанией и Иерусалимом, откуда осленок должен был с триумфом доставить Иисуса в город в вербное воскресенье (Мт XXI, 1 и сл.).

Бет Паге очень часто встречается в раввинистической литературе, особенно в разделах, трактующих вопросы различных ограничений при изготовлении и употреблении священных предметов. Из тех же источников следует, что искомый район лежал восточнее Иерусалима и включал долину Кедрона и по крайней мере часть западных склонов Горы олив. Христианские предания, правда, помещают Бет Паге за Горой олив, ближе к Виффании (рис. 8), но раввинистическая топография лучше увязывается с общей характеристикой района, известной нам по другим пунктам нашей описи. Именно в связи с этим мы оказываемся перед приятной возможностью идентификации его с Бет Керем.

В пункте 49 читаем:

Авессалому приписывается самая северная из эллинистических гробниц на восточной стороне долины Кедрова (см. отчасти II Сам XVIII, 18, где речь идет о столбе, возведенном в «Долине царя» сыном Давида).: Иосиф Флавий говорит об этом библейском монументе в таких выражениях, будто он еще существовал при его жизни («мраморная колонна на расстоянии двух стадий от Иерусалима» — ИД VII, 10, 3; § 243), но сведения, почерпнутые у него, подчеркивают лишь тот факт, что в I веке н. э. название могло относиться к любому памятнику, происхождение которого неизвестно (см. прим. 249). В действительности же гробница в долине Кедрона с ее оригинальной шатровой крышей (PDSS, табл. 91) не имела ничего общего с последним прибежищем библейского Авессалома хотя бы потому, что сооружена никак не ранее I века до н. э. Широко распространенные ссылки на Авессалома восходят приблизительно к XIV веку н. э., ранние же византийские по дорожные называют гробницу совсем другими, хотя к традиционными, именами. Тем не менее медный свиток самым настоятельным образом приглашает нас посетить «Надгробие Авессалома», да еще как раз в том же самом районе! Не означает ли это, что средневековое название на самом деле оказывается намного древнее?

На западной стороне гробницы есть отверстие для входа в подземную цистерну глубиной как раз 12 локтей, или 18 футов, которая расположена вдоль современной· дороги к памятнику. Одним словом, ситуация вполне соответствует данным нашего документа. Остается лишь один вопрос: не лежат ли в основе народного предания какие-либо события I века н. э. или традиции, восходящие к этому периоду?

Как пишет Иосиф Флавий, как раз в этом районе находится гробница, которая, по его мнению, принадлежит Александру Яннаю, жрецу-правителю Иудеи и гонителю ессеев (ИВ V, 7, 3; § 304; ср. выше, стр. 70). Наш летописец, как уже давно считают некоторые, имел в виду именно гробницу «Авессалома», и год смерти Янная (76 г. до н. э.) вполне соответствует датировке этого сооружения, проведенной на основе изучения его архитектурного стиля. Пышный характер постройки подтверждает и другую сообщенную Иосифом подробность: царица и наследник Янная убедили фарисеев устроить их умершему монарху «более великолепное погребение, чем было у кого-либо из царей до него» (ИВ XIII, 16, 1; § 406). Существуют также предположения, что еще при жизни Янная, по крайней мере врагам, он был известен под кличкой «Авессалом». Один из свитков Мертвого моря приводит случай, когда злейший враг Учителя подверг его истязаниям в присутствии свидетелей, отказавшихся прийти несчастному на помощь. Автор язвительно называет их «домом Авессалома». Сам же «Авессалом», к которому, согласно тому же свитку, переметнулись сторонники Учителя, покинувшие его в критический момент, и есть, вероятно, Яннай, названный здесь хорошо известным прозвищем[71].

Все наиболее важные религиозные процессии, шествовавшие от Храма к Горе олив или наоборот, следовали через восточные ворота святилища. Нет ничего удивительного поэтому, что особый священный характер входа вызвал в христианской традиции, вероятно в полном противоречии с историческими фактами, представление о нем как о месте триумфального въезда Иисуса в город в вербное воскресенье. В наше время примерно здесь же находятся заложенные кирпичами Золотые ворота, получившие название «золотые» в результате ошибочного толкования греческого horaia «прекрасные»[72] как = аurеа «золотые!» (Деяния III, 2).

Кстати, это название относилось к другим воротам, скрытым внутри храмового холма. Нынешние Золотые ворота датируются не ранее чем VI веком н. э., но не исключено, что они сооружены из остатков более древнего прохода, представлявшего собой Двойные ворота почти такой же конструкции (см. прим. 123). Они, как можно думать, походили на датируемые тем же периодом ворота, встроенные в южную стену Харама, и их порог должен был располагаться с внешней стороны примерно на такой же высоте от земли; с внутренней стороны находилось помещение для стражи, от которого вел наклонный путь к площадке, лежавшей на более высоком уровне. Возвращаясь к Золотым воротам, отметим, что порог их в наши дни на 23 фута ниже поверхности земли.

И Двойные ворота, и сторожевое помещение, возможно, приведены в качестве ориентиров в 26 пункте нашей описи:

Именно через восточные ворота приходили к Горе олив верховный жрец и его свита для совершения обряда сожжения «рыжей телицы» (Чис XIX, 2 и сл., см. прим. 126). Интересно отметить, что слово, которым? наш писец обозначает «кувшин», вполне совпадает с термином, служившим в раввинистической литературе-для характеристики сосуда, хранившего пепел жертвы всесожжения. Под порогом северного входа упомянутых храмовых ворот, игравших совершенно особую роль а обрядовой практике, имелась, согласно описи, выемка. Считалась ли она узаконенным местом хранения священного сосуда, неизвестно, однако это вполне возможно. В последнем случае скрытый в кувшине «свиток» мог бы оказаться копией правил, содержащих описание порядка совершения обряда. В раввинистическом трактате об обряде «рыжей телицы» имеется специальный раздел, посвященный рассмотрению вопроса о том, не влияло. ли прикосновение библейского свитка к кувшину для пепла жертвы всесожжения на ритуальную чистоту последнего.

Капитан Уоррен прилагал поистине неимоверные усилия, пытаясь обнаружить остатки стены Харама под Золотыми воротами или хотя бы убедиться в том, проходила ли она там и если да, то в каком направлении. Прямо под стеной, однако, располагалось мусульманское кладбище, и, следовательно, вместо того чтобы рыть шахту непосредственно у внешней ее стороны, Уоррену пришлось копать несколько поодаль сначала вглубь, а затем уж прокладывать подземный туннель в направлении Харама. Наиболее подходящим для начала работ оказался участок, удаленный от ворот не менее чем на 143 фута, и уровень поверхности земли здесь был уже более чем на 55 футов ниже порога ворот (рис. 9). Уоррен углубился еще на 25 футов и приступил к прокладке горизонтальной штольни. Пройдя около 10 футов, он наткнулся на скальное основание ложа долины, по которому экспедиция и начала свой подъем к Хараму. Через 8,5 футов они миновали высеченную в скале гробницу или цистерну и преодолели отвесный участок с вделанным в скалу кольцом для привязывания животных. Без особого труда прорубали они себе путь сквозь обломки камней, преграждавшие им дорогу, и остановились лишь перед стеной, сложенной из массивных каменных блоков.

Преодолев еще 5 футов, они отказались от дальнейших попыток идти в этом направлении и повернули вдоль внешней стороны стены к югу, пока и здесь не были вынуждены прекратить работы из-за угрозы обвала рыхлой породы. Поначалу ничуть не обескураженные неудачей, они возвратились по своему туннелю назад и попробовали отсюда достичь Харама уже в ином направлении. И снова перед ними встала каменная стена но на этот раз они пошли вдоль нее к северу, и снова им пришлось отступить перед сыпучей рыхлой породой. Теперь им уже ничего не оставалось, как отказаться от задуманного.

Таким образом, мы и по сей день не можем с уверенностью сказать, как в действительности проходит здесь стена иродианского святилища и как расположены Золотые ворота. К моменту, когда Уоррен принял решение отказаться от дальнейших попыток проникнуть к Хараму, его экспедиция, состоявшая в основном из местных рабочих, вооруженных самими примитивными орудиями, находилась уже на глубине более 55 футов под землей и проложила туннели общей длиной 180 футов, причем через самые опасные участки. Уоррен так описывает проделанную работу:

«Потерпеть неудачу в попытке достичь Золотых ворот было обидно, но чтобы пройти сквозь толщу встретившейся нам породы, понадобились бы специальные машины.

Кроме того, мы не могли работать на трудном участке более нескольких дней подряд, так как сознание постоянной угрозы через какое-то время сказывалось на наших нервах, и тогда приходилось несколько дней заниматься более безопасным делом. Лишь те, кто когда-либо слышал над собой особенный шорох понемногу обваливающейся на крепь породы, когда в каждое мгновение огромные камни готовы смять крепежные доски и обрушиться на голову, поймут, какой испуг вызывал этот шорох среди рабочих. Сержантам постоянно приходилось идти первыми, иначе рабочие не осмеливались продвигаться вперед.

Массивная стена, встретившаяся на нашем пути, вероятно, тянется до самой поверхности земли, так как непосредственно над ней в покрытии дороги мы обнаружили несколько грубо отесанных камней, расположенных в том же направлении» (Recovery, 158 sq.).

Одними из немногих достоверных данных по топографии Иерусалима I века н. э., которыми мы располагаем, являются материалы, рассказывающие о местонахождении Храма. Его территория занимала вершину юго-восточного холма и включала большую часть нынешнего Харама (рис. 4). Сохранившееся поныне скальное основание площадки, на которой находился Храм, обследовано пока еще не полностью, ибо единственный участок, где оно выходит на поверхность, лежит в самой середине большого восьмиугольного строения, Купола скалы, господствовавшего над всем святилищем (PDSS, табл. 1 88). Ученые, как правило, отождествляют «Скалу» (aç-Çaxpa) с местом, где находился жертвенник Храма царя Соломона, который предшествовал созданному в послепленный период храму Зеруббавеля, а затем храму Ирода Великого. Поскольку храм Ирода был лишь немного приукрашенным вариантом храма Зеруббавеля, стоявшее здесь во времена Иисуса сооружение обычно называют Вторым храмом.

Вокруг Внешнего двора этого храма шли крытые галереи-портики — нечто подобное мы уже видели (стр. 97); портик на восточной стороне, над долиной Кедрова, приписывают в народе строительной деятельности царя Соломона. Неиудеи допускались лишь во Внешний двор; заходить за низкую балюстраду, отгораживавшую внутреннее святилище, предназначенное только для иудеев, им запрещалось. Иосиф Флавий определяет пространство за этой балюстрадой как территорию внутри «второй ограды» — здесь располагались как раз внутренние дворы самого Храма. Между балюстрадой и высокими стенами, окружавшими дворы, возвышался hel, или вал, с выбитыми частично на нем ступенями, ведшими к площадке, на которой, собственно, и располагались дворы; и самый Храм. Внутри стен помещался сначала Двор женщин, а от его западного крыла большая полукруглая лестница вела затем во Внутренний двор, или Двор Израиля. На западной стороне всей огороженной территории стоял Великий жертвенник, а за ним — само здание Храма.

Я полагаю, что в пределах территории, непосредственно прилегающей к Храму, следует искать в общем не менее двух дюжин ориентиров, упомянутых в нашем свитке. Названия их, несомненно в интересах сохранения тайны, приводятся в описи вперемежку с названиями пунктов других ареалов. И, следовательно, понять, о каких местах идет речь, и похитить священные сокровища могли лишь те, кто хорошо знал расположение дворов и их помещений, особые их названия и назначение. Можно представить себе поэтому, что задача, стоящая перед нами сегодня — через двадцать столетий после полного уничтожения всего храмового комплекса, — отнюдь не легка.

В результате нашествия римлян в 70 году н. э., сровнявших Храм с землей, последовавших затем веков запустения, наконец перестройки Храма мусульманами изменился и сам ландшафт местности. Тем не менее дача, которую предстоит нам решить, не совсем безнадежна главным образом благодаря сведениям Иосифа Флавия и преданиям раввинов. В описаниях, ни удивительно, упоминаются многие самые мелкие тали храма Ирода и отдельных его помещений; впрочем, так уж повелось, что память часто фиксирует отдельные элементы внутри разного рода подсобных помещений и их назначение, а вот общий план сооружения восстановить невозможно. Задачу эту еще осложняют противоречия между данными Флавия и раввинов; видимо, последние рисуют скорее идеальный образ Храма, родившийся некогда в голове Иезекииля, нежели воссоздают сооружение в его подлинном виде. Однако эти противоречия не должны отвлекать нас от этой задачи, и в связи с медным свитком нас более всего должны интересовать именно внутренние элементы комнат, подземные ходы, а не их местонахождение относительно-друг друга — и здесь иудейские источники готовы пойти нам на помощь. Главным из них является собрание древних преданий, известное под названием Мишна (окончательная редакция его относится к началу III века н. э.), которое содержит описание обычаев и законов, восходящих по меньшей мере к четырем предшествующим векам. Памятник написан на древнееврейском диалекте, близком языку нашего свитка, и ценность его словарного запаса и особенно технических терминов исключительно велика (см. гл. II). Кроме того, в Мишне упоминаются названия отдельных помещений и ирригационных сооружении, хорошо известные, надо полагать, лишь тем, кто состоял на храмовой службе, и практически неизвестные посторонним лицам— так и в наши дни в учебных заведениях существуют свои особые названия для ворот, лестниц, коридоров и т. д., которые никогда не встретишь в официальных бумагах. Следовательно, мы должны со свитком в руке попытаться при помощи этих названий установить назначение различных сооружений, не нашедшее объяснения в описи, а также восстановить их подлинное название.

Тогда, когда речь идет об описании Храма у Иосифа Флавия, нашей задачей по-прежнему остается распознавание семитских терминов и наименований, скрывающихся за греческими. В одном случае мы находим у нашего летописца в греческой передаче технический термин, отсутствующий даже в Мишне, но засвидетельствованный в своем первоначальном виде в медном свитке. Основные участки храмовой территории, — по Флавию, размещались внутри «оград»; участок за «первой оградою простирался до балюстрады, а территория за «второй оградой», как мы уже видели, включала священную землю, расположенную внутри святилища. С подобным же обозначением мы встречаемся в пункте 40 описи:

По другому отрывку текста, из пункта 8, можно судить и о пространстве, занимаемом «Второй оградой»:

«Двор», par excellence, по-видимому, обозначает Внутренний двор, где помещался сам Храм и прилегающие к нему дворы. Но поскольку в пункте 8 говорится о каком-то хорошо известном «подземном ходе» на данном участке, а в пункте 40 для локализации «подземного хода» потребовались дополнительные уточнения, мы можем предположить, что «двор» не включался в территорию «Второй ограды».

В свое время офицеры-обследователи и ряд других лиц нанесли на планы большое число цистерн и подземных ходов, и все же исследовать район, непосредственно прилегающий к «Скале» с востока (рис. 9), никому, к сожалению, не разрешалось. Неизвестны также размеры водоемов, расположенных под Харамом, ибо обследование их пришлось прекратить сразу же после того, как стены обрушились и загородили сюда доступ.

Запретный район скрывает и тайну пункта 9:

«Двор» предыдущего пункта подтверждает необходимость поисков цистерны именно в рассматриваемом нами районе, в противном случае пришлось бы считать «восточные ворота» входом на храмовый холм на месте Золотых ворот, о чем мы уже говорили. Из двух внутренних восточных ворот одни стояли на восточном конце Двора женщин и, вероятно, могут быть отождествлены с «Красными дверями» из Деяний III, 2, 10, перед которыми сажали хромого нищего. Так или иначе, но отмерив от этих ворот требуемые нашим свитком 28 футов, мы оказались бы в невероятном месте — посреди лестниц — внутри Вала. Другие, «значительно большие» и отделанные сверху серебром и золотом ворота — Врата Никанора (ИВ V, 5, 3; § 205), вели от западного конца Двора женщин во Двор Израиля, т. е. «двор» нашего свитка. Если мы отмерим указанное расстояние от этих ворот, цистерна окажется у основания полукруглой лестницы в пятнадцать ступеней. В таком случае цистерна из пункта 9, очевидно, соединялась с цистерной из пункта 10:

Благодаря приписке «и под Большим порогом» положение «стены на востоке» становится более определенным. Цистерна, по-видимому, тянулась под землей вдоль стены до порога ворот, находившихся в стене, и здесь, под ними, и заканчивалась. Место Большого порога Храма легко устанавливается по Иезек XLII, 1: «…и вода истекала из-под порога Храма к востоку»; Мишна цитирует приведенный отрывок также и для того, чтобы объяснить происхождение названия входа «Врата вод», помещавшегося на восточном конце южной стены Внутреннего двора, — где-то совсем рядом со стеной, разделявшей Внутренний двор и Двор женщин. Иными словами, «Большой порог» находился под внутренними восточными воротами, а вовсе не под так называемыми Красными дверями на восточном конце Двора женщин.

Этим еще раз подтверждается, что цистерна из пункта 10 описи была продолжением цистерны, упомянутой в предыдущем пункте. В таком случае «уступ скалы», надо полагать, находился в той части цистерны, которая располагалась под стеной, и служил особым признаком, отличавшим ее от части, лежавшей «под Большим порогом».

Цистерна, нанесенная ближе всего к нашему району; на плане, составленном офицерами-обследователями, вероятно все-таки расположена слишком далеко на юг от; района наших поисков, и принимать ее за водоем, упомянутый в свитке, едва ли возможно. Однако, чтобы; дать читателю хотя бы некоторое представление о размерах и конструкции «водоемов» под площадкой Харама, мы приводим описание этой цистерны (многие из подобных сооружений столь же древни, как и наш свиток):

«№ 5. В юго-восточном углу площадки вход в цистерну с лестницей на ее восточном конце, которая выходит на поверхность за пределами площадки в южном направлении, и люком на западном конце. Водоем представляет собой длинный канал с отводами в северной части и одним отводом в западной части, идущим в южном направлении. Главный канал покрыт сводчатой полукруглой крышей, а его восточное ответвление целиком высечено в скале. Дно на 48 футов ниже поверхности площадки. На западном конце скала возвышается на 2425[73], у входа же на востоке, там, где еще сохранились остатки дверей — на 2408. В первом случае скала на 10 футор ниже площадки, в последнем — на 8 футов ниже поверхности нынешнего святилища. Современное название этого водоема, кажется, Бир ар-Руммане, или Гранатовый колодец…» (SWP, Jer., 218 sq.).

Вернемся теперь к «подземному ходу, который во дворе» из пункта 8 описи. С его идентификацией, да и с идентификацией цистерн Двора женщин из пунктов 40 и 9 описи придется, видно, подождать до того времени, когда наконец удастся исследовать запретный район к востоку от Купола. Сам ход представляет особый интерес, быть может, в связи с другим подобным же сооружением, находившимся непосредственно во дворе, окружавшем здание Храма, и упомянутым в одном из рассказов о последних днях сражения за Иерусалим. Рассказ этот сохранен для нас Иосифом Флавием:　

«Симон (бар Гиора) во время осады Иерусалима находился в Верхнем городе. Но когда римское войско вступило внутрь городских стен и предалось грабежам, он в сопровождении своих преданнейших друзей и нескольких каменотесов, снабженных необходимыми железными инструментами, и с запасом провизии на много дней спустился со всей своей группой в один из потайных ходов. Они беспрепятственно продвигались по нему, пока он не кончился. Тогда они стали рыть подкоп в твердой земле, надеясь, что смогут следовать дальше, благополучно выйти на поверхность и бежать. Но их попытка оказалась на деле невыполнимой, ибо каменотесы продвигались медленно и с трудом, а запасы провизии, хотя их использовали со всей бережливостью, были почти на исходе. Тогда Симон, полагая, что сможет обмануть римлян и нагнать на них страх, надел на себя белую тунику, поверх нее пурпурную хламиду и возник из-под земли на том самом месте, где прежде стоял храм. Свидетели этого поначалу были ошеломлены и застыли в неподвижности; однако затем они приблизились и окликнули его вопросом: «Кто идет?» Симон уклонился от ответа и велел им вызвать военачальника. Поспешно отправились они к Теренцию Руфу, оставленному руководить войсками, и тот немедленно явился. Услышав от Симона обо всем происшедшем с ним, он велел заковать его в цепи и держать под стражей, а цезарю донес об обстоятельствах этого пленения. Его (Симона) появление из-под земли послужило причиной гибели многих других мятежников, которые в те дни были обнаружены в подземных ходах. По возвращении Тита в Цезарею Приморскую к нему был приведен Симон в цепях. Он приказал сохранить пленника для триумфа, который ждал его в Риме» (ИВ VII, 2, 2; § 26–36)[74].

Двор иноверцев, или Большой внешний двор, окруженный со всех сторон сводчатыми галереями, очень удачно назван в нашем свитке «Двором перистиля», или «Колоннады». Так, мы читаем в пункте 3:

Но и Мишна упоминает среди цистерн Храма «Большую цистерну» и говорит о ней как об одной из двух цистерн двора Храма, откуда по субботам воду поднимали при помощи нории[75] (относительно другого водоема — цистерны Гола, см. прим. 304). С «Большой цистерной» мы встречаемся вновь в фрагментарном тексте пункта 16:

Если название «Большая» обозначает в действительности самую крупную из всех цистерн в районе Храма, мы, вероятно, можем идентифицировать ее с водоемом 8 на плане офицеров-обследователей.

«(Водоем) обычно известен как «Великое море», местные жители называют его Бир ал-’Асвад, или «Черный колодец». Это превосходно выполненная пещера с высеченными в скале опорами, к которой с юга ведет узкая лестница. Глубина ее 43 фута; потолок, вырубленный в скале, дополняется крышей, выложенной плоскими камнями. Это самый крупный из всех водоемов святилища, на поверхность которого выходит множество люков; тремя из них пользуются. Дно там, где оно просматривается (когда вода стоит низко), покрыто чем-то вроде известняковой гальки. Скала находится на уровне 2411 футов[76], или на пять футов ниже нынешней поверхности. Канал подходит к водоему с востока. На северо-востоке находится небольшая круглая камера. Емкость водоема не менее двух миллионов галлонов» (SWP, JER. 219 sq).

Быть может, одна из опор, поддерживающих свод водоема, и есть «колонна», упоминаемая в пункте 16, а канал, идущий с востока, — тот самый, что упомянут в следующем, 17 пункте:

Согласно Мишне, среди наиболее важных сооружений, примыкавших к северной стороне Внутреннего двора Храма, была так называемая Комната очага (жертвенника), или просто Очаг. Во всех четырех ее углах находились особые отделения, а по стенам главного зала шла низкая каменная площадка. В зале устраивались на ночлег жрецы храмовой стражи, свободные от дежурства, причем более молодые укладывались прямо на полу, подстелив циновки, а их главе, старшему по страже, отводилось специальное место на площадке. Здесь же находилась мраморная плита, вставленная в пазы, высеченные в камне. В ее верхнюю поверхность было вделано кольцо, ухватившись за которое плиту приподнимали. Снизу свисала цепь с самыми важными ключами от ворот Храма, опускавшаяся в особое углубление под плитой (см. прим. 42).

В нашем свитке нигде не говорится о «Комнате очага», однако, как я полагаю, некоторые термины этого документа не только относятся именно к ней, но и проливают свет на ее весьма интересную историю. В пункте 7 описи мы читаем:

Возникает вполне естественное желание связать «Плиту цепи» с описанием «Комнаты очага». Если же и данные двух предыдущих пунктов описи, как мы увидим, вполне согласуются (по крайней мере с точки зрения общего района локализации) с ориентирами пункта 7, возникает вопрос, почему собственно эта называется в свитке «старым Домом дани»?

Приступая к постройке своего храма, Ирод создать шедевр, который сразу же поставил столицу Иерусалим в один ряд с любым другим языческим религиозным центром греко-римского мира.

Между тем приходилось действовать осмотрительно, дабы задуманный проект не лишился поддержки народа Иудеи. Поэтому Ирод в вопросах, касающихся планировки и расположения святилища и его служб, старался, насколько было возможно, не выходить за рамки, установленные историческими прецедентами.

В какой мере это ему удалось, никто никогда так и не узнал — слишком мало у нас сведений о непосредственном предшественнике иродианского храма, возведенном Зеруббавелем после возвращения иудеев из изгнания, и здесь кроется одна из причин нашей неосведомленности. И все же упоминание медным свитком, видимо, прежнего названия «старый Дом дани» свидетельствует о сохранении по крайней мере известной преемственности в расположении окружающих Храм помещений, хотя в новом комплексе их назначение и изменилось.

Комната Храма, соответствующая, вполне возможно, Дому дани времени Неемии (V век до н. э.), упоминается в Библии: некто Элиа шив (ему было поручено присматривать за помещениями храмовых служб), воспользовавшись, по-видимому, отъездом Неемии из Иерусалима, сдал одному мошеннику, по имени Товия-«аммонитянин», «большую комнату, в которую прежде клали хлебное приношение, ладан, сосуды и десятины хлеба, вина и масла, положенные законом для левитов, певцов и привратников, и приношения для священников» (Неем ΧΠΙ, 4 и сл.). И Товия вселился туда со всем скарбом. Вернувшись, Неемия принял решительные меры к расторжению арендных отношений и в праведном гневе вышвырнул «все домашние вещи Товиины вон из комнаты и сказал, чтобы очистили комнаты, и велел опять внести туда сосуды дома Божия, хлебное приношение и ладан» (ст. 8–9).

А вот еще одно свидетельство: оскверненное при Неемии помещение для приношений находилось на месте «Комнаты очага» Мишны; по преданию, рядом с нею были «Врата приношений» (qorbän, ср. Мк VII, 11), расположенные прямо напротив бойни, где забивали и свежевали жертвенных животных. Более того, одно из отделений Комнаты очага называлось, согласно Мишне, Комнатой [приношений. Таким образом, факты, как нам кажется, г подтверждают высказанную выше мысль о том, что помещение в северной части Внутреннего двора было сооружено на месте прежней Комнаты приношений, или Комнаты дани, входящей в храмовый комплекс Зеруббабеля; в I веке н. э. его могли знать и под старым названием.

Одно из отделений внутри Комнаты очага, находившееся в ее северо-западном углу, представляло собой лестничную площадку, откуда ступени вели к подземному ходу и целому комплексу комнат. И площадка, и помещения, с которыми она, по-видимому, сообщалась, считались расположенными в несвященной части Комнаты; граница между священной и несвященной частями проходила по линии, обозначенной плитами, вделанными торцом в облицовку пола внутреннего зала. Сами лестницы давали жрецам возможность не без удобств покидать священный двор в том случае, когда кто-нибудь из них вдруг обнаруживал ночью, что его состояние ритуальной чистоты по какой-либо причине весьма далеко от совершенства. Оказавшись, таким образом, «нечистым» на весь следующий день для службы в Храме, он тут же спускался по лестнице (ориентируясь по огоньку светильника, постоянно горевшему в проходе) в туалетное помещение, а затем в баню (в так называемой Комнате погружений). Здесь все время пылал огонь, и, обсушившись и обогревшись у него, жрец возвращался к своей братии до конца ночи. Поутру, как только открывались ворота, он покидал Храм — путь его лежал по той же лестнице и подземному ходу, который, по-видимому, шел в северном направлении вплоть до северного выхода, известного под названием ворота Тоди, или Тади.

Вероятно, эта лестница и упомянута в пункте 5 описи:

Иначе говоря, сокровище было запрятано примерно· на высоте четырех с половиной футов от пола, скажем, на уровне шестой ступеньки. Под лестницей же, надо-полагать, находилась кладовая для соли (пункт 6):

Как известно, солью в Храме широко пользовались не только при приготовлении мяса жертвенных животных; в гололед ею посыпали всход жертвенника.

Место, где находились переходы и подземелья Комнаты очага, можно, с большой долей вероятности, считать обнаруженным.

К северу от Купола скалы найдены два больших водоема, которые ориентированы оба по длине по оси север — юг, причем северные их концы сближены. Западный водоем 3 (рис. 9) состоит из трех отдельных камер, разделенных простенками. Северный конец главного хранилища замурован, и сделано это, очевидно, значительно позже его сооружения. Точно так же закрыт северный конец водоема I, однако его длина все же составляет около 130 футов при ширине 25 футов. Как показали приблизительные расчеты, оба водоема, продолженные в северном направлении, соединились бы у северной границы района старого иродианского храма, т. е. там, где, вероятнее всего, стояли ворота, называвшиеся Тади. К сожалению, офицерам-обследователям не разрешили изучать территорию за замурованной частью· водоемов, но, по их сообщениям, у предполагаемой точки соединения «земля… простукивается как полое тело». Вероятно, в «водоеме 3» находилась когда-то старая купальня Комнаты погружений (или «Комнаты купальни»), а его скрытое продолжение служило некогда потайным%ходом, ведущим к северным воротам.

Еще одно упоминание рассматриваемой нами системы ходов мы находим, видимо, в пункте 41 описи:

Слово, которое мы переводим как «пещеры», имеет в Библии несколько пренебрежительный оттенок и обозначает «убежища изгнанника или беглеца» (ср. I Сам XIV, 11) и, вероятно, «заросли» (XIII, 6; Ис XLII, 22; Иов XXX, 6). Подобное представление вполне соответствует исконному использованию пещер и в тексте свитка может быть сопоставлено с выражением «лестница убежища» из пункта 5. К употреблению в данном контексте слова «пещеры» ср. наше «забился в свою нору».

«Ход, обращенный на юг», из пункта 41 и являлся, видимо, северным переходом «водоема 5», продолжавшимся, как уже было сказано, вероятно, за ограду, окружавшую ворота Тади. Но если ход этот действительно вел к Комнате погружений, то следующие два пункта (42 и 43) имеют непосредственное отношение к системе канализации:

Купальня выгорела внутри очень давно однако офицеры-обследователи сообщают о «выдолбленном в скале канале, который отводит воду с поверхности к водоему… Он тянется на север и на юг и имеет небольшие боковые отводы на восток и запад».

Бассейн Комнаты погружения, быть может, подразумевал наш писец и при перечислении ориентиров пункта 4:

Первые две фразы не совсем ясны, однако упоминание «выдолбленного водоема для погружений» вполне совместимо с ритуальным характером сооружения под Комнатой очага, а его местонахождение легко увязывается с «лестницей убежища» пункта 5.

Еще одно здание, расположенное на краю Внутреннего двора, называлось Комната Парва; название это во множественном числе встречается и в Библии в II Цар XXIII, И, где оно обозначает части Храма допленного периода (обычно переводится «окрестности», ср. parbar в I Пар XXVI, 18). Значение, так же как и происхождение этого названия, до сих пор не ясно, хотя, как правило, его возводят к перс, parwär «открытый шатер», «летний дом», «сокровищница» (см. прим. 147, 148). Это предположение теперь, думается, подтверждено и нашим свитком (пункт 31):

На крыше Комнаты Парва, как сообщает Мишяа, находились специальные приспособления для купания верховного жреца при совершении обряда дня искупления. Описывая весьма патетическим тоном кровавые подробности истории Еглона, царя Моава, книга Судей (III) неожиданно подтверждает наши предположения: «комната прохлады» одного из сооружений помещалась на крыше, и, более того, там можно было обнаружить принадлежности весьма интимного назначения (ср. историю Давида и Вирсавии в II Сам, XI). Итак, «внутренняя комната» нашего свитка несомненно служила тем же целям, что и туалет моавитского царя.

Одной из давнишних проблем топографической привязки Храма I века является вопрос о том, где находилась Сокровищница. Наш свиток не перечисляет ее среди мест сокрытая кладов, и это не удивительно, но совершенно случайно слово «Сокровищница» упоминается в описании другого тайника, и вопрос о ее собственном местонахождении несколько проясняется (пункт 34):

Термин со значением «вход» — особенный; в Ветхом завете он употребляется лишь при описании порталов возведенного воображением Иезекииля двора Храма (XL, 15). Поэтому и мы с известными основаниями рассматриваем его как обозначение одного из двух восточных входов во Второй храм. При этом мы явно избежим ошибки, если предпочтем больший вход — Врата Никанора (о которых уже говорилось), ведшие от западного края Двора женщин во Двор Израиля. Наша идентификация вполне согласуется со сведениями, почерпнутыми из Нового завета, согласно которым из Сокровищницы был доступ во Двор женщин (МкХП, 41; Лк XXI, 1). Но поскольку наш свиток помещает Сокровищницу «рядом» с указанными воротами, следует предположить, что Сокровищницей служило одно из двух помещений, примыкавших к воротам. Мишна вручает ключи от северного здания (по правую руку при входе) некоему Финеасу — «хранителю облачений[77]». Не находилось ли на попечении Финеаса нечто гораздо более важное, нежели одеяния жрецов (ср. пункт 14)?

Предполагаемое здание Сокровищницы было отнюдь не единственным. Иосиф Флавий, например, говорит о нескольких таких помещениях, располагавшихся вокруг стен внутреннего двора (ИВ V, 5, 2; § 200). Если судить по описанию расположения Сокровищницы в нашем тексте — «рядом со входом», — то «комната» Финеаса считалась главным хранилищем. Подтверждением важности этой Сокровищницы является, вероятно, и текст пункта 10. Там, как мы уже видели (см. стр. 113), говорится окладе, содержащем не менее «шестисот кувшинов серебра», укрытом в подземной цистерне, расположенной к востоку от предполагаемого помещения Сокровищницы и примыкавших к нему ворот.

Перед порталом самого здания Храма возвышался на 15 футов от земли огромный жертвенник, массивное сооружение, занимавшее примерно 22 (по Мишне — 45) квадратных фута; на его вершину, где постоянно пылал костер, поднимались по приставной лестнице с южной стороны; догоревшие угольки сгребались специальными приспособлениями, хранившимися обычно «в углу между всходом и жертвенником, к западу от всхода» (т. е. ближе к Храму). Из других подробностей, сохраненных преданиями, отметим два отверстия в юго-западном углу — «как две узкие ноздри», — через которые спускалась кровь ритуальных жертв, стекавшая по южному и западному цоколям; затем она «смешивалась в водостоке с водой и изливалась в поток Кедрон». В этом же углу в пол была вставлена мраморная плита, которую приподнимали, взявшись за кольцо с верхней ее стороны: тогда открывался доступ к «колодцу» (sîth), составлявшему, по-видимому, часть сливной системы.

В настоящее время жертвенник иудейского храма обычно локализуют на скале Сахра под мусульманской мечетью. Посетителю предоставляется возможность спуститься по ступеням в пещеру, высеченную прямо под скалой, и посмотреть отсюда вверх через прорубленное насквозь отверстие. Во время недавних реставрационных работ в пещере найдены остатки сливной системы, однако никаких доказательств ее соединения со стоком в долину Кедрона обнаружить не удалось.

Не исключено, что именно жертвенник и его сливную систему имел в виду писец при составлении двух последних пунктов описи (60 и 61):

Выражение «Большой сток» предполагает ориентировку по весьма важному каналу, быть может, тому самому, который отводил от жертвенника кровь. Как специально отмечено в преданиях раввинов, на поддержание стока в порядке взимался особый налог, фиксированный в статьях храмовых доходов. Слово bazakh, переведенное нами «чаша», и в других текстах употребляется в значении «чаша», «блюдо»; имеются в виду сосуды, в которых жрецы во время совершения обрядов переносили кровь, внутренности жертвенных животных и ладан. Выбор нашим писцом термина «чаша», призванного скрыть истинное название ориентира, вероятно, объясняется тем, что этот термин имел известное отношение к обрядам, связанным с жертвенником. Если же последний локализован нами правильно, то «утварь» жертвенника прятали, надо думать, прямо в сливной трубе под скалой. Сливная система отводила кровь от юго-западного угла жертвенника в южном направлении, и следовательно, локализация в нашем свитке «колодца» (syt) к северу от него соответствует действительности.