Солнечная тропа

ПИСАТЕЛЬ МОЙДОДЫРОВ

Поравнявшись с домом неизвестного писателя, охотники за ягодами дружно остановились. Ворота во двор были отворены, и напротив крыльца стояла машина с открытым багажником, а в нём выискивал что-то, повернувшись спиной к улице, полный лысоватый мужчина.

— Писатель, — предположил Лёнька.

— Ага, писатель, наверное, — согласился Акимыч, наблюдая за незнакомцем. — Надо бы поздороваться.

И дед Фёдор повернул к воротам.

— Доброго здоровья! — крикнул он, снимая свою кепку.

Человек возле машины вздрогнул, и в багажнике что-то громко звякнуло.

— Ух, напугали!.. — обмяк незнакомец, увидев смущённого старика с мальчиком. — Вы местные жители?

Акимыч поспешил ответить с лёгким поклоном:

— Я здешний. Кормишин Фёдор Акимович прозываюсь. А Лёня городской, из Москвы приехал. А вы хозяин тут будете?

Незнакомцу учтивость деда Фёдора понравилась, и он потряс своей тяжёлой рукой ладошку Акимыча.

— Лев Борисович, владелец этого романтического приюта от городской суеты, — отрекомендовался он. — Выбрался наконец на несколько дней из пыльного города в ваш первозданный уголок.

— Правильно сделали, Лев Борисович, — ответил Акимыч. — Когда здешнюю красоту увидите, вовсе не захочется уезжать.

— Нет, нет, — сразу возразил Лев Борисович, — моя жизнь подчинена бешеному ритму города, и без него я не могу существовать. Но иногда, знаете ли, хочется отступить на несколько шагов и уединиться в таком тихом, забытом месте, пить чай в саду, смотреть на закат… Хочется переосмыслить свою жизнь и некоторые ценности в ней…

Лёнька не совсем понял, о чём говорит Лев Борисович, и перевёл взгляд на Акимыча, но тот напряжённо слушал.

— И вот мне подвернулся случай недорого купить этот дом. Разумеется, я не мог его упустить. Прошлой осенью мы с женой всё осмотрели, и сделка, так сказать, состоялась. Потом я сюда не приезжал, тут рабочие кое-что подремонтировали без нас. Мебель привезли. Ну, теперь и я решился. Набрал продуктов полный багажник и приехал обживаться. Чтоб не терять времени даром, взял рукопись. Буду творить с особым, удвоенным вдохновеньем! — пошутил Лев Борисович.

— Вы писатель? — несмело спросил Лёнька.

Лев Борисович утомлённо кивнул:

— Несу этот крест. А что, я не похож?

— Похож, — сконфузился Лёнька и принялся исподтишка изучать писателя.

Лев Борисович был, безусловно, ещё не старый. Вполне возможно, он даже был молодой, но сбивали с толку его лысина и тучность. В особенности живот. Если честно, то Лёнька не принял бы его за писателя, несмотря на то, что живых писателей никогда не видел. В городе такие дяденьки таскали с рынка толстые авоськи с продуктами, забивали козла во дворах, словом, занимались самым обычным делом. Разве что одет Лев Борисович был несколько по-другому — в облегчённый, кремового цвета костюм со множеством карманов и застёжек.

Пока Лёнька оценивал писателя, Акимыч решил поделиться радостью.

— А мы с Лёней по ягоды ходили да и вернулись с уловом. Угощайтесь, Лев Борисович! — и он протянул писателю душистое лукошко.

— Ах, какая прелесть! — восхитился тот. — Это здесь растёт, да? Знаете что, я вас сейчас самих угощу, только нужно из машины всё в дом перенести.

— Так давайте мы подсобим, — предложил Акимыч, — правда, мы с Лёней харчевались уже, спасибо вам.

— Ни-ни, отказа я не потерплю, — предупредил писатель. — Мы должны дружить, и притом моё угощение тоже достойно внимания.

Лёнька потянул Акимыча за штанину, и дед Фёдор нерешительно закашлялся.

— Гм… Да как-то не вовремя мы, вы ещё осмотреться не успели…

Писатель махнул рукой:

— Осмотрюсь и обживусь — всё успею. Тут в багажнике у меня две сумки остались и пакет. Ты держи пакет, — и он вручил Лёньке кулёк с консервными банками.

— Внизу пока мебель не расставлена, и вещи мы тоже не разбирали, — посетовал писатель, когда они поднялись на крыльцо. — Поэтому мы отправляемся в мезонин. Я это место отвоевал у царящего здесь хаоса под свой кабинет. Вот-вот, сюда, по лестнице.

В мезонин вели ступеньки из коридора, и, поднявшись по ним, гости оказались в маленькой продолговатой комнате с единственным окном в торце, куда алыми зрачками заглядывала поспевающая вишня. Мезонин находился под самой крышей, повторяя её угловатую форму, отчего комната писателя была и низкой, и высокой одновременно. Внутри уместились диван, занявший чуть ли не полкомнаты, а в другой половине — стол и большое кожаное кресло. Кресло имело бывалый вид и походило на матёрого бурого медведя, присевшего на задние лапы, а передние вытянувшего перед собой.

— Ну, что же вы стоите? — спросил Лев Борисович, возникая на пороге с сумкой в руках. — Садитесь кто куда хочет.

Лёнька моментально юркнул в объятия кожаного медведя, а дед Фёдор осторожно присел на краешек дивана.

— Мебель у вас знатная, — заметил он, любуясь писательским креслом.

— Ах, что вы говорите? — удивился Лев Борисович. — Это кресло такое уже старое. Мне его друзья подарили десять лет назад, когда я окончил литературный институт. Откопали в какой-то комиссионке, уже подержанное. Я ещё тогда им сказал: зачем мне этот антиквариат? Так знаете, что они мне ответили? Что писателю без такого кресла просто невозможно, что в нём умные мысли рождаются сами собой. Ну и пришлось взять. Не ради умных мыслей, конечно, а чтобы не обидеть. Так оно у нас простояло, а в прошлом году мы купили новую мебель и всё старьё свезли на дачу.

Акимыч хотел сказать что-то, но передумал, а Лев Борисович раскрыл свою сумку и вынул оттуда лежавшую сверху коробку конфет.

— Вот, зефир в шоколаде… Это моя жена побеспокоилась. Но это на десерт. А сейчас вот, колбаска, ветчина, есть консервированный лосось. Фёдор Акимович, вам что сначала?

Акимыч растерялся и виновато пожал плечами.

— Не стесняйтесь, — ободрил его Лев Борисович. — Лёня, а ты что будешь?

— Колбасу, — ответил Лёнька.

— Ну и молодец! — и Лев Борисович сделал три бутерброда с колбасой — на всех.

— Фёдор Акимович, — обратился он к деду, — а скажите, не дико вам жить в такой глуши?

— Дико? — переспросил Акимыч, словно он ослышался. — Я в Песках родился, всю жизнь тут прожил, если войну не считать… А можно её и не считать — сердцем-то я все четыре года здесь оставался. Потому, видать, и выжил… Оно, может, и хорошо, что человек во всяком месте приживается, да я, вишь, такое дерево, что только в родной земле растёт, а в чужую сунь — оно и засохнет.

Писатель слушал с интересом.

— Это очень трогательно, Фёдор Акимович. Трогательно, что вы так привязаны к своей, так сказать, малой родине. Сейчас все в город перебираются, поближе к цивилизации. А вы, наверное, против?

— Зачем мне против быть? Каждый себе сам жизнь выбирает, — ответил Акимыч.

— А когда я вырасту, — вдруг сказал Лёнька, — то приеду жить в Пески!

Писатель рассмеялся:

— Когда ты вырастешь, ты пойдёшь учиться в институт, станешь артистом, летчиком или дипломатом, и тебе незачем будет ехать в Пески.

— А вы, стало быть, писательский институт кончили? — полюбопытствовал Акимыч.

— Литературный, — уточнил Лев Борисович. — Вообще-то сначала я окончил педагогический институт и целый год учительствовал.

— Что же, тяжело оказалось с ребятнёй сладить? — добродушно усмехнулся дед Фёдор.

— Нет, не особенно. Но я почувствовал, что моё призвание в другом. Я начал писать рассказы для детей в городскую газету, а потом местное издательство выпустило сборник этих рассказов. Затем вышел ещё один, меня приняли в Союз писателей, и я поступил в литературный институт. Заочно.

— А как ваша фамилия? — задал Лёнька давно мучивший его вопрос.

— Ты хочешь сказать, как я подписываю свои произведения? Мойдодыров. Лев Мойдодыров.

— Откуда же у вас такая фамилия? — бесхитростно спросил Акимыч.

— А это не фамилия, это псевдоним. Настоящая моя фамилия — Визгунов. Но я подписываюсь Мойдодыровым, во-первых, потому, чтобы сразу было понятно, что я детский писатель, а во-вторых, чтобы читатели меня лучше запомнили.

— А имя? — спросил Лёнька.

— Что имя?

— Имя тоже не настоящее?

— Нет, с чего ты взял? Имя самое настоящее, — и Лев Борисович вспорол банку с лососем. — Угощайся. И вы, Фёдор Акимович, ешьте на здоровье. Значит, ты, — снова повернулся он к Лёньке, — приехал к дедушке на каникулы?

— Нет, я к бабушке приехал, — ответил ему Лёнька, — а Акимыч берёт меня с собой в лес.

— Замечательно. А в лес вы идёте за ягодами.

— Не только за ягодами.

— Понимаю. За грибами?

— За чудесами.

Лев Борисович присвистнул:

— Это за какими же?

— За всякими, — и Лёнька принялся за лосося.

Писатель переключился на Акимыча:

— Я вижу, вы весьма своеобразный человек, Фёдор Акимович. И вы наверняка знаете много увлекательных историй. А, что, я угадал?

— Ну, кое-что довелось повидать на своём веку…

— Я имею в виду народные сказки, притчи, небылицы, то, что рождается, с позволения сказать, в недрах русского народа.

— Зачем это вам, Лев Борисович?

— Затем, уважаемый Фёдор Акимович, что литература питается от народного творчества. Заимствует у неё сюжеты, образы и прочее. Мне уже давно хочется написать сказку о деревенской жизни, что-то такое стилизованное под фольклор…

— Лев Борисович, — впервые перебил писателя дед Фёдор, — а вот как, к примеру, я бы мог книжку напечатать?

— Вы? — писатель не поверил своим ушам. — А… о чём?

Акимыч поглядел в окно, откуда краешком виднелся сосновый бор.

— Я бы про наши края написал, — задумчиво проговорил он, — про то, как лес живёт, как Голубинка играет… Про нашу деревню бы рассказал людям. Сейчас ведь Пески что? Развалины, и только. А я помню, какими они прежде были. И о старых временах понятие имею — от отца, от деда… А как люди тут жили, какие люди — кто про это знает? Вот помрём мы, старики, и совсем ничего от деревни не останется, даже памяти. Я думал, может, хоть книга бы осталась…

Лёнька с надеждой посмотрел на писателя, но Лев Борисович развёл руками:

— К сожалению, у вас ничего не получится, Фёдор Акимович.

— Почему это не получится? — обиделся Лёнька.

— Потому, дорогой мальчик, что для этого надо быть членом Союза писателей. Но прежде всего Фёдору Акимовичу нужно образование. Какое у вас образование, Фёдор Акимович?

— Какое же образование? Три класса и плотницкая артель.

— Вот видите, — произнёс Лев Борисович с укоризной в голосе. — Чтобы писать книги, мало одного желания. Литературный труд — это высочайшее мастерство. А что, рукопись у вас уже есть?

— Ничего у меня нет, — успокоил его Акимыч. — А ваши книги, значит, ребятам нравятся?

— Думаю, да, — уверенным тоном ответил писатель.

— А вы их своим деткам не читаете разве?

До Мойдодырова не сразу дошло, о чём его спрашивают.

— А-а! — хлопнул он себя по лбу. — А своих детей у меня нет.

— Ох ты, беда какая, простите, не знал я, — извинился Акимыч.

Лев Борисович неожиданно развеселился:

— Да нет, вы не так поняли. Мы с женой сами не хотим. Ну, как вам это объяснить? Дети отнимают много времени, и не могу же я возиться с ними в ущерб своему творчеству! И жена тоже, она у меня пианистка. Мы решили пожертвовать родительским счастьем ради литературы и искусства.

Акимыч вздохнул:

— Ну и ладно, коли так. Мне-то вот не дал бог детей, так я и подумал… Знаете, Лев Борисович, пойдём мы, пожалуй. Спасибо вам за угощение.

— Что вы! — всплеснул руками писатель. — Зачем же так рано уходить? Да вы ничего и не съели, Фёдор Акимович! Может, хоть зефир с собой возьмёте?

— Не нужно, — мягко остановил его Акимыч, — вы уж и так накормили нас по-царски.

— Разве это по-царски? — снисходительно улыбнулся писатель. — Лёня, а ты, быть может, останешься? Поговорим с тобой…

— Нет, я с Акимычем, — Лёнька слез с полюбившегося медведя. — До свидания.

— До свидания… Послушайте, Фёдор Акимович, а как насчёт историй, небылиц? Расскажете вы мне их?

Старик задержался на пороге.

— Отчего же не рассказать? Расскажу, авось, и пригодятся. Только не шибко скоро, летом у нас времени на разговоры нету. Огород, сад, потом сенокос начнётся, те же грибы и ягоды надо насобирать на зиму, дрова заготовить. Вы повремените до осени, осенью мы посвободнее.

— Хорошо, хорошо, мне совсем не к спеху, — закивал Лев Борисович. — Но если будет возможность, заходите обязательно.

…Они вышли со двора писателя в разном настроении. Лёнька обрадовался полуденному солнышку и ветерку, которые по-своему поспешили приветить мальчика. А Акимыч казался расстроенным, и Лёнька решил, что в этом виноват Мойдодыров.

— Акимыч, ты на писателя обиделся? — спросил он.

— За что же мне обижаться, милый?

Лёнька нахмурил светлые брови.

— Может, он и сам не знает, напечатают твою книжку или не напечатают. Может, он врёт всё!

— Я, Лёня, и без писателя знаю, что не напечатают, — спокойно ответил Акимыч. — Так просто, дёрнуло за язык что-то. Чтоб книжки писать, нужно и в самом деле учиться, а куда мне учиться? Останется моя мечта при мне до конца… Разве что ты выучишься и эту книжку напишешь, а, Лёня? Тебе бы я всё-всё рассказал.

— Акимыч!.. — от волнения у Лёньки даже перехватило дыхание. — Как ты это придумал? А я, глупый, не догадался!.. Я вырасту и напишу твою книжку, Акимыч! — горячо пообещал он.

— Ах, Лёня, Лёня, что бы я без тебя делал? — немного грустно и очень серьёзно сказал старик, глядя на мальчика.

Лёнька вдруг заметил, что у деда нет лукошка с земляникой.

— А где твоя корзинка? — спросил он.

Акимыч оглянулся на дом с мезонином.

— Оставил писателю. Пускай и наших деликатесов попробует.