Солнечная тропа

ВЫЖИТЕНЬ ВОЗВРАЩАЕТСЯ

— Федь, — сказала Пелагея Кузьминична, порозовевшая и подобревшая от горячего чая, — может, нам нашего домового обратно позвать, а?

Акимыч поперхнулся и пролил чай на стол.

— Чего?!

— Ну дак если от него польза… Пускай возвращается.

— Конечно, пускай! — с восторгом крикнул Лёнька. — Давно пора!

— Шутишь ты или правду говоришь? — спросил Акимыч у жены очень тихо и строго.

— Какие шутки!.. Я разве не знаю, кто тебя от болезни за одну ночь выходил? — Пелагея хлюпнула носом. — Мне Тоня всё рассказала…

— А если тебе кто-нибудь опять скажет, что они вредные?.. Какая-нибудь Чувякина или Долетова? Что, снова выгонять станешь?

— Да что у меня, своей головы нету? — обиделась Пелагея. — И Долетова мне не указ…

— Ну, гляди, — сказал Акимыч. — Это тебе не кутёнок: захотел — в избу взял, захотел — во двор выкинул. Это всё одно что человек. И отношение к нему должно быть человеческое.

— А я и говорю, сходи в тот сарай да позови… Или не придёт? — вдруг испугалась Пелагея.

— А вот не знаю, — безжалостно отвечал Акимыч. — Может, привык он к этому сараю, может, ему одному лучше.

— Дак ты попроси!.. Попроси хорошенько, он и…

Лёнька понимал, что Акимыч просто испытывает Пелагею, но нетерпение его было слишком велико.

— Ничего ему там не лучше, сам говорил! — сказал он деду. — Попросим — и вернётся. Давай, идём.

— Рано ещё, пущай стемнеет, — согласился наконец Акимыч. — А ты бы, хозяюшка, пирогов, что ли, напекла по такому случаю…

— И пирожков, и блинцов напеку, а вы уж его там уговорите!..

Лёнька не мог надивиться на Пелагею Кузьминичну, да и Акимыч, похоже, сейчас любовался женой. Она же вдруг отчего-то смутилась и спросила с робостью:

— Федь, а я его увижу?

— Захочешь, так и увидишь.

— А не испугаюсь?

Лёнька вскочил из-за стола:

— Да что вы! Они хорошенькие! Лохматые!..

— Лохматые?.. — Пелагея Кузьминична поёжилась. — Лёня, может, ты бабушку свою позовешь, вместе-то веселее…

— Позову. И Хлопотуна нашего позову. И вообще… давайте всех деревенских домовых пригласим! И Пилу с Соловушкой из Харина. Будет ещё веселее!..

Пелагея смотрела на него с суеверным ужасом.

— Ты, Лёнька, того… не торопись, — сказал Акимыч. — Столько народу нам сразу не потянуть… А бабушку твою, это само собой, зови.

— И Хлопотуна, — мальчик решил не сдаваться. — Это же наш домовой! Значит, вашего пригласим, а нашего нет?!

— Гм, а Лёнька-то прав, — Акимыч поскрёб бороду. — Ну как, Пелагеюшка, осилим ещё одного гостя?

Пелагея Кузьминична героически согласилась.

…Через несколько часов Лёнька с дедом Фёдором уже месили грязь, направляясь к краю деревни, где, продуваемый всеми ветрами, стоял покосившийся сарай Выжитня. По странной прихоти судьбы, этот сарай когда-то принадлежал Лидке Чувякиной, той самой, чей злой гений помог Пелагее выгнать домового из избы. Впрочем, Выжитень мог поселиться в её сарае намеренно — подчёркивая тем самым, что именно Лидку считает истинной виновницей своего несчастья.

Доброжил оказался «дома» и открыл гостям обшарпанную дверь, не успели те даже постучать.

— Знаешь уже, зачем пришли? — спросил Акимыч.

Выжитень молча наклонил голову.

— Пойдёшь?

Домовой не отвечал.

— Да ты что, Выжитень! — не вытерпел Лёнька. — Обратно в свой дом не хочешь?!

— Знаю, о чём ты думаешь, — сказал Акимыч, — только она уже не такая. И теперь её с панталыку шиш собьёшь, спроси вон у Лёньки.

— Правда, Выжитень!.. — горячо подхватил мальчик. — Возвращайся!.. Пелагея сама тебя просит! Ну, в конце концов, сарай твой никуда не денется!..

Домовой поднял глаза, и Лёнька понял: во второй раз вернуться в сарай Выжитень не сможет. Он просто растает, как когда-то растаяли Панамкины родители. Понял это и Акимыч.

— Не бойся, — мягко сказал он. — Никто тебя больше не обидит, слово даю.

И тут Лёнька в первый раз увидел, как улыбается Выжитень: словно солнышко появились в угрюмом и холодном затученном небе.

— А бабка моя пирогов наготовила, ватрушек!.. — подмигнул домовому Акимыч. — Во как наедимся. Ты давай, Хлопотуна с собой бери и приходи.

— Обязательно приходите! — сказал Лёнька.

— Только вы вот чего, — замялся Акимыч, — вы сразу-то не показывайтесь, мало ли что… Как-нибудь постепенно нужно, полегоньку…

— А может, вообще не нужно показываться? — спросил Выжитень. — Я тихо уходил, тихо и вернусь.

— Как это не нужно? Нужно! — упрямо сказал Лёнька, которому хотелось праздника. — Моя бабушка тоже хочет вас увидеть.

— Давай так, мы сядем за стол, приготовим вам по прибору и позовём, — предложил Акимыч. — Тогда и вы… Только аккуратно.

— Понятно, — ответил Выжитень, — постараемся не испугать.

— Акимыч, они придут? — поминутно спрашивал Лёнька, идя обратной дорогой.

— Придут, — всякий раз отвечал тот, усмехаясь в темноту.

…Пелагея Кузьминична и бабушка Лёньки сидели как на иголках. Они уже накрыли стол и теперь ожидали необыкновенных гостей — одновременно с нетерпением, любопытством и страхом. Пелагея беспрестанно вздыхала, принималась то креститься, то всхлипывать, и бабушке Тоне приходилось её успокаивать.

— Ну чего ты мокроту разводишь? Съедят они тебя, что ли? Весь век с ними живём — и ничего!..

— Ага, тебе хорошо, — прогудела Пелагея, — а я чертей с детства боюсь…

— Ну какие они тебе черти? — прикрикнула на неё Антонина Ивановна. — Духи они домашние, добрые…

В это время стукнула входная дверь. Пелагея громко охнула и вцепилась в руку Лёнькиной бабушке.

— Никак дрожите? — спросил Акимыч, увидев лица обеих женщин. — Ложная тревога.

— Не захотел вернуться? — спросила Антонина Ивановна.

— Захотел. А ну давайте, готовьте два прибора. Да не бойтесь вы!..

Пелагея, бормоча что-то невнятное, достала тарелки и ложки.

— По местам, — скомандовал Акимыч.

Все расселись за столом. Лёнька выбрал место между своей бабушкой и пустым табуретом, предназначенным для Хлопотуна.

— Дорогие гостюшки! — громко сказал дед Фёдор. — Просим вас на нашу хлеб-соль! Мы пекли, волновались, угодить вам старались. А вы попейте, поедите, после нас похвалите!..

— Благодарствуйте, — раздалось совсем рядом.

— Ой!.. — вскрикнула Пелагея, и вся краска разом сошла с её толстых щёк.

— Не пугайся, хозяюшка, — сказал голос. — Если хочешь, мы уйдём.

— Не уходите, она привыкнет, — Акимыч обнял жену за плечи. — Привыкнешь, Пелагеюшка?

Та боязливо закивала.

— Ты кто же будешь? — спросила бабушка Тоня, повернув голову на голос. — Уж не наш ли Хлопотун?

— Я Выжитень.

— А я Хлопотун, — прозвучал другой голос. — Здравствуй, хозяюшка.

— Здравствуй. За сладкие сны — спасибо тебе, за помощь — того пуще, а за заботу о внучке моём — низкий поклон, — Антонина Ивановна встала и поклонилась невидимому Хлопотуну.

Лёньку распирала гордость: его бабушка не только не испугалась, она не посчитала зазорным для себя поблагодарить домового, признать его заслуги.

Видя, что ничего страшного не происходит, Пелагея тоже осмелела:

— А наш-то где, отзовись!..

— Я здесь, хозяюшка.

— Ты на меня не серчай, прости. Не со зла я тебя прогнала, а сдуру.

— Давно простил, хозяюшка.

Пелагея расцвела:

— Так, может, ты имя сменишь? Какой ты теперь Выжитень?

— С радостью сменю, — ответил доможил.

— Я тебя Мохнатиком стану звать, — решила Пелагея. — Или лучше Пушистиком?

— Да что у тебя все имена какие-то кошачьи!.. — одёрнул ее Акимыч.

— Какие же это кошачьи? — защищалась Пелагея. — Кошачьи — это Васька, Мурзик… Да ты сам скажи, касатик, как нам тебя звать?

— Меня до сарая Подкидным звали, — признался домовой. — За то, что в подкидного дурака любил играть. Так если вы не против, я снова это имя себе возьму.

— Мы не против, — великодушно ответил Лёнька, а Пелагея оживилась:

— В подкидного-то и я люблю!.. Вот и будет нам зимой забава.

Все как-то разом замолчали, молчание становилось неловким. Акимыч, Лёнька и его бабушка с ожиданием смотрели на Пелагею.

— Ну, покажитесь уже, что ли, — протянула та, и оба домовых «пролились» в горницу.

— Батюшки!.. — Пелагея схватилась за столешницу.

Антонина Ивановна тоже казалась потрясённой.

Хлопотун и бывший Выжитень сидели не двигаясь, потупив свои кошачьи глаза.

— Ой, я же говорила, чисто мохнатики!.. — воскликнула Пелагея Кузьминична, и Лёнька с дедом рассмеялись, а домовые «оттаяли».

— Что же мы не едим-то? Давайте, угощайтесь, — спохватилась Пелагея и повернулась к Выжитню. — Тебе чего положить, милок?

— Как это получилось, что вы столько добра людям делаете, а они вас боятся? — спрашивала бабушка Тоня у Хлопотуна за чаем.

— В этом есть и ваша, и наша вина, — отвечал тот. — Но не это важно, хозяюшка. Нам бы вместе деревню спасти…

А Пелагея Кузьминична в это время жаловалась своему доможилу:

— Деду моему ты помог, а я-то совсем хворая. Давление у меня так и скачет, и поясница жить не даёт, вражина!.. Может, и мне какую травку приготовишь?

— Я тебе поясницу на ночь поглажу — и всё пройдёт, — успокаивал её Выжитень. — А волосы расчешу — давление успокоится.

До поздней ночи не гасли окна в доме Кормишиных. Тихая-тихая лежала под небом земля — с лесами и туманными полями, со Светлым озером и речкой Голубинкой, с безымянным созвездием из разбросанных по округе деревень… Но вот созвездие стало меркнуть и погасло, и только в заброшенной деревне Пески светился окнами дом с деревянным петушком на крыше. В доме текла долгая, неторопливая беседа.