Соперники орлов

Первая авиашкола

Севастопольская гостиница, в которой поселились Ефимов с Седовым, расположена невдалеке от знаменитой Графской пристани. Из окон их номера видны россыпи белоснежных зданий и голубая бухта, глубоко врезающаяся в гористую сушу, — словно гигантская сцена, окруженная амфитеатром городских кварталов.

Никогда прежде Михаилу не приходилось бывать в этом дивном городе, но на него повеяло чем-то близким и родным, будто знакомым с детства.

На исходе октябрь. Там, в Москве, уже вступила и права хмурая осень с резкими холодными ветрами и свинцовыми тучами. А здесь еще так много солнца, голубизны… Михаил и Яков выходят на проспект, блаженно жмурят глаза, радуясь, что настигли тепло ушедшего лета. До Куликового поля версты три, не более. Друзья ускоряют шаг: ведь начальник школы авиации капитан 2 ранга Кедрин, по всей видимости, уже волнуется, дожидаясь их. Так оно и есть.

— Наконец-то! — восклицает Кедрин, выходя навстречу из строящегося ангара.

Он сообщает, что торжественное открытие школы назначено на 11 ноября. У них остается на приготовления всего две недели, а забот — уйма.

Первым делом Ефимов с Седовым отправляются осматривать площадку для аэродрома. Она выбрана из рук вон плохо. Спотыкаясь и чертыхаясь, Михаил то и дело спрашивает Якова, какой дьявол надоумил членов Особого комитета остановиться на этом месте.

Узкая ложбина, пересеченная Балаклавским шоссе, упирается в гряду прибрежных холмов. Летное поле с трех сторон обступают постройки, а с четвертой к нему подкрадываются глубокие овраги. Здесь же дачи и столбы с телеграфными проводами. Пятачок! Будущий аэродром абсолютно не защищен от господствующих здесь ветров. Да и сама окружающая местность обусловливает хаотичность воздушных течений…

— Приметь, Яков, — саркастически улыбается осененный догадкой Ефимов, — к чему приводит слепое подражание! Во Франции на Шалонском поле днем солдаты маршируют, а утром и вечером полеты. Ну, наши и скопировали — взяли стрельбищное поле, хоть для аэродрома оно не годится. Да неужели у нас, в России, места мало?!

Сумерки застают Михаила среди солдат и матросов-мастеровых. Он намечает места установки парусиновых ангаров, помещений для мастерских, осматривает только что привезенные аэропланы.

Город славных морских традиций, где каждый камень напоминает о героической обороне во времена Крымской кампании, идет в ногу с эпохой. Идея завоевания воздуха нашла здесь многих рьяных сторонников. У черноморских моряков с прошлого года существует аэроклуб, сумевший собрать деньги и приобрести моноплан «Блерио». Лейтенант флота Дорожинский, заведующий воздухоплавательным парком, обучает желающих полетам за плату, которая идет в фонд аэроклуба. Сам он при поддержке капитана 2 ранга Кедрина, бывшего тогда начальником службы связи флота, закончил школу «Антуанетт» во Франции. Там же закупил для флота аппарат. И крымчане впервые увидели в своем небе пилотируемый лейтенантом самолет.

Не удивительно, что севастопольцы с восторгом встречают известие об открытии в их городе школы авиации — первой в России. Общественность города готовится к изданию иллюстрированного авиационного журнала.

Приуроченный к торжественному открытию школы первый выпуск журнала начинается словами: «Приступая к настоящему изданию с исключительной целью правдиво отражать вашу деятельность, господа завоеватели воздуха, мы вкупе со всей Россией шлем вам пожелание полного успеха в вашей самоотверженной работе».

Подготовка к открытию школы авиации идет полным ходом. На «пятачке» кипит работа. Деревянный сарай-ангар на шесть аппаратов уже сооружен. Рядом, словно солдаты, выстроились на шоссе парусиновые ангары в виде больших шатров. Около них — огромные ящики с аэропланами. Один такой ящик, освобожденный от груза, приспособлен под столовую для офицерского состава. Здание находившегося здесь ранее летного иллюзиона (кинотеатра) переоборудовано под казарму для команды солдат и матросов, обслуживающей школу. У крайнего ангара механик Жуков руководит сборкой «Антуанетт». За работой с живым интересом наблюдает группа офицеров, только что прибывших из Петербурга, — Зеленский, Комаров, Руднев, Матыевич-Мацеевич. Появление Ефимова будущие инструкторы встречают приветливыми возгласами.

— Вам кланяется Юбер Латам, — говорит Зеленский, недавно возвратившийся из Мурмелона.

Разговорились о перелете Гео Шаве через Симплон, о его гибели, о гибели Мациевича.

— И все же надо летать, — задумчиво промолвил Ефимов. — Даже вот сейчас не мешало бы нам устроить перелет из Севастополя в Петербург. Как вы на это смотрите, господа? Представьте: четыре, пять, а может, и семь авиаторов летят группой. Садимся в больших городах, демонстрируем полеты. Сбор — в пользу воздушного флота. Каково? Расшевелим народ, привлечем к авиации внимание.

— Дело заманчивое, но одобрит ли его Особый комитет? — сомневается Матыевич-Мацеевич. — Нас ведь обязали заниматься учебными делами, а нё спортом!

— Но ведь военный авиатор должен быть и разведчиком, — возражает Ефимов. — Неужели мы будем учить его летать только над аэродромом! Полагаю, перелеты между городами войдут в программу школы.

…И вот он настал — день открытия школы авиации. Старший инструктор Ефимов снова и снова обходит аэродром. Будто бы все сделано, предусмотрено. Собраны и опробованы аэропланы. Их пока немного — два «Фармана» с моторами «Гном» по 50 лошадиных сил, два «Блерио», два «Антуанетт» и один учебный «Блерио» с мотором «Анзани» в 25 лошадиных сил. Инструкторы и ученики на местах. Аэродром расцвечен флагами.

На торжество из Петербурга пожаловал «шеф авиации». После обязательного в таких случаях молебна «его императорское высочество» пожелал объехать авиационное поле.

Михаил Никифорович, не мешкая, завел мотор своего «пежо». Провожаемые почтительными взглядами, инструктор и высокий гость отправились в самый конец аэродрома, туда, где ложбина упирается в холмы оврага.

Воспользовавшись удобным моментом, Ефимов не преминул высказать пассажиру свое мнение о выборе места для школы. «Необходимо, — сказал авиатор, — подобрать более выгодную площадку». Видимо, пребывающий в хорошем расположении духа, шеф пообещал учесть эти рекомендации.

Едва автомобиль приблизился к ангарам, стали щелкать затворы фотоаппаратов. Матыевич-Мацеевич на «Блерио» и Руднев на «Фармане» начали свои первые показательные полеты, срывая дружные аплодисменты окружившей летное поле толпы.

— Вовсе, неплохо для начала… — смахнул платком испарину со лба начальник авиашколы.

…И ее первые ученики

Наконец высокое начальство уехало восвояси — на роскошную виллу возле мыса Ай-Тодор, — и атмосфера в школе становится более спокойной и деловой.

Коллеги-инструкторы непрестанно обращаются к Ефимову за помощью. А тот внимательно приглядывается к ученикам. Кто они? Конечно, люди не его круга. С ними нельзя себя чувствовать так свободно и легко, как с добродушным богатырем Заикиным или Яшей Седовым. Нет, Отдел воздушного флота не прислал учиться в Севастопольскую школу кого-нибудь из тех рабочих пареньков, которые так горячо аплодировали ему, Ефимову, на «галерках» аэродромов. Отобраны люди высшего сословия, офицеры разных родов войск и флота. Среди них выходцу из «низов» временами становится не по себе. Нелегко делать вид, что не замечаешь иронических улыбок дворянских сынков. Тяжело сдерживать себя, когда видишь, как распекает своего механика Эмиля Кирша морской офицер барон Буксгевден: «Тупица! Недоносок! Сукин сын!» А ведь механик — замечательный мастер своего дела. С каким презрением и брезгливостью разговаривает с солдатами лейб-гвардеец Ильин! Впрочем, этот сынок петербургского фабриканта и такой «милости» редко удостаивает «нижние чины», предпочитая их вовсе не замечать…

Но Михаил Никифорович находит среди учеников и искренних доброжелателей. Это люди с любопытными биографиями, подлинные энтузиасты нового дела. Вопреки всем сословным и ранговым барьерам они с Ефимовым — братья по духу, их связывает горячая любовь к авиации.

Среди них — Сергей Иванович Одинцов, старый путешественник на воздушных шарах. Тот самый Одинцов, который во время Всероссийского праздника воздухоплавания пробыл в небе на аэростате более сорока часов, преодолев расстояние 1400 километров, поднимаясь до 5500 метров. Полковник генерального штаба, сегодня он в скромной роли ученика. Чуть полноват, небольшие черные усы, спокойный взгляд черных глаз. С младшими по званию ровен, внимателен.

Лейтенант флота Виктор Дыбовский. Худощав, строен, порывист в движениях. На высокий лоб спадают непокорные пряди вьющихся темно-русых волос. Участник Цусимского боя, в котором проявил себя геройски. Уже одно это обстоятельство вынуждает окружающих относиться к нему с почтением.

Поручик Гельгар. Веселый, общительный, производящий на первых порах впечатление этакого бездумного гусара-кутилы. Но, как оказывается, ночи просиживающий над обдумыванием оригинальных изобретений для фотосъемок местности с аэроплана.

Да, здесь обучаются только военные. Серое кепи Ефимова, частенько надетое козырьком назад, его «цивильная» теплая куртка среди мундиров составляют исключение. Но уже то, что школа финансируется на общественные средства (за счет пожертвований населения на создание нового русского флота после разгрома у Цусимы) и входит в состав общественного учреждения, создает некоторый демократизм в ее организации. Управляется она коллегиально: во главе стоит совет, председателем которого является начальник школы, а членами — инструкторы. Теоретические дисциплины пока не преподаются. Такой курс предполагается организовать в Петербурге при каком-либо институте. Здесь же на первых порах от пилота требуется лишь практическое знание конструкции аэроплана и умение летать. На первых испытаниях авиатор должен летать на высоте 500 метров при ветре до семи метров в секунду не менее десяти минут и уметь спланировать в определенное место.

Очень скоро Ефимов и его коллеги убеждаются, что такие требования совершенно недостаточны. Программа, предложенная Отделом воздушного флота, оторвана от практики, а та, которую разработали здесь, в школе, вызвала возражения комитета. Пока ведутся жесточайшие дебаты вокруг программы и положения о Добровольном (!) воздушном флоте, в школе принимают экзамены на звание пилота-авиатора по правилам Международной авиационной федерации. Обучение ведется по двум системам: «вывозной» на бипланах, на которых ученик поднимается в воздух с инструктором, и «рулежной» на монопланах, когда ученик начинает с руления по полю, чтобы освоить управление. Качество подготовки зависит от инструктора и, конечно, от способностей ученика.

Никакого опыта у руководителей школы нет: дело новое. И на Михаила Никифоровича ложится большая нагрузка. Ему приходится выполнять обязанности не только главного инструктора — «шеф-пилота», но и ведущего инженера и конструктора. Под его руководством самолеты собираются, он их сам регулирует и первым испытывает. В конструкции аэропланов, поступающих в школу из-за границы и от отечественных заводов, Ефимов вносит изменения, перерабатывает отдельные узлы. Рабочий день его да и всех инструкторов загружен до предела. Он начинается с раннего утра и продолжается до темноты с двухчасовым перерывом на обед. Где уж тут выкроить время для проекта задуманного аэроплана?

Но помимо всех хлопот и забот, судьба дарит в это время Михаилу и улыбку: в декабре 1910 года в Севастополь приезжает младший брат Тимофей. Его первые слова после объятий и приветствий:

— Хочу летать! Научишь?

Эта просьба и обрадовала, и встревожила Михаила: в памяти еще свежа трагическая кончина старшего брата. Но желание летать — что способно его заглушить?..

Тимофей изменился, возмужал, куда девалась леность, одолевавшая его в детские и юношеские годы. Бывало, усядется на табуретку и часами наблюдает за работой старших братьев, вечно что-то мастеривших.

— Феич, подай молоток! — просил Владимир.

— Сейча-ас, — протяжно басил Тимофей и, не вставая с табуретки, двигался на ней через всю комнату к братьям. Но было у него и свое особое увлечение. Часами пропадал в гальванической мастерской. Все удивлялся и пытался понять превращение: бросят в ванну незавидную железку, а получат блестящую красивую вещицу…

В освоении летного дела Тимофей нетерпелив. Все подгоняет брата, готов заниматься сутками. Программа их совместных занятий насыщена до предела. Летчик-испытатель Арцеулов, работавший в те годы инструктором в Севастопольском аэроклубе и часто проводивший тренировки на Куликовом поле, — свидетель первых полетов Тимофея. Он вспоминает: «При мне Михаил Никифорович выпускал Тимофея Никифоровича на «Блерио-11-бис». Младший брат, едва освоив «Блерио», сделал лихаческий полет с «горками», крутыми виражами и, выключив мотор, крутой спиралью пошел на посадку. Тогда это уже был высший пилотаж. Когда сел, то Михаил Никифорович распек его. А он стоял по стойке «смирно», ушел удрученный, безропотно приняв указания. Видно, у них в семье была дисциплина».

От занятий на аэродроме вскоре всем в летной школе пришлось отказаться: погода не позволяет. Чтобы не терять времени, ученики под руководством инструкторов разбирают и собирают аэропланы и моторы, занимаются ремонтом. Ремонтных работ много, поломки неизбежны. Аппаратов мало, их надо держать в готовности к моменту, когда раздастся желанное: «Полеты разрешаются!» Но зима, как назло, пришла в том году в Крым необычайно суровая, с крепкими морозами и почти ураганной силы ветрами. В начале января на Черном море несколько дней кряду бушевал шторм. В Севастополе размыло недостроенную набережную, расшвыряло в стороны огромные камни в несколько тонн весом. С корнем выворотило деревья и фонарные столбы на Приморском бульваре. Матросы и солдаты команды авиашколы держат круглосуточную вахту около парусиновых ангаров. Вбиты дополнительные крепежные колья, но буря грозит и их вырвать, унести все имущество невесть куда. От напора свирепого ветра, как струны, поют канаты, парусами натягиваются матерчатые стены ангаров.

Едва шторм утих, начался щедрый снегопад. Сугробы выросли такие, что на время прекратилось сообщение между крымскими городами.

— Вот тебе и Крым! — сокрушаются петербуржцы. — С таким же успехом мы бы летали и в Гатчине.

Начальник авиашколы резонно возражает на это:

— Учиться летать только в благоприятных условиях — все равно что учиться плавать в штилевую погоду.

И они с Пиотровским подали мысль: почему бы не пристроить к самолетам лыжи? Если нельзя взлетать со снега с помощью колес, то уж лыжи наверняка выручат. Жаль, нет Ефимова — он вместе с братом уехал на рождественские каникулы во Францию: посмотреть новинки авиационной техники, показать Тимофею «гнездо людей-птиц», навестить могилу Владимира — вот кто подсказал бы, как лучше усовершенствовать самолет. Все же Пиотровский, поставив «Блерио» на специальные лыжи, испытывает возможность взлета со снежного настила, который хорошо держит аэроплан. Но полет не удается — слаб двигатель, всего 25 лошадиных сил. Кедрин взлетел на «Соммере», но и ему не повезло: сильный боковой ветер затруднил посадку. Левая лыжа при столкновении с землей сломалась. Пилот получил серьезные ранения. Но теперь ясно: аэропланы можно «научить» преодолевать и снежный покров.

Так благодаря капризам погоды первые в России опыты постановки самолетов на лыжи проведены здесь, в Крыму.

«Ефимов нынче в ударе!»

Ефимов шагает по Невскому проспекту, с удовольствием вдыхая морозный воздух. Он приехал в столицу по вызову Всероссийского аэроклуба, который собирается в нынешнем, 1911 году устроить несколько авиационных состязаний и рассчитывает на участие в них Михаила Ефимова. Но визит в аэроклуб Михаил Никифорович считает не самым главным делом. Надо серьезно поговорить в Отделе воздушного флота о будущем Севастопольской авиашколы.

Здесь авиатора огорчают. Высокопоставленные лица убеждены, что школа в Севастополе — дело временное и вскоре ее переведут в Петербург. Ефимов пытается возразить, но ему снисходительно разъясняют, что армии нужны не просто пилоты, а военные авиаторы, умеющие вести наблюдения с аэроплана, для чего требуются специальные знания. Такой курс, по мнению руководства ОВФ, можно организовать только в столице.

— Да к тому же, — коварно улыбается один из собеседников Михаила Никифоровича, — вы сами изволили утверждать, что аэродром в Севастополе непригоден.

— Совершенно верно, на Куликовом поле развернуться негде. Один ученик при посадке за телеграфные провода зацепился. Поранился и аппарат поломал. Но ведь мы нашли прекрасную площадку для школы в двадцати верстах от города! Огромное естественное летное поле. Удобно расположено и выравнивать не надо. Приезжайте посмотрите!

Возвратясь в Севастополь, Ефимов взбудораживает всю школу. Настроение, которым она живет в эти дни, хорошо передает короткая фраза из очередного выпуска иллюстрированного авиационного журнала: «Авиация в Севастополе пустила глубокие корни. Наша школа — как окрепший дубок, из которого со временем вырастет могучее дерево. А его хотят срубить под корень».

Все-таки из Петербурга прибыла комиссия, а следом за ней председатель Особого комитета. Первым делом важные гости пожелали ознакомиться с результатами летной подготовки. К счастью, холода в Крыму быстро отступили, и уже несколько недель кряду погода вполне благоприятствует полетам.

И инструкторы, и их питомцы стараются вовсю. Комиссия выражает удовлетворение самостоятельными полетами учеников. По ее просьбе демонстрирует мастерство и сам «шеф-пилот».

— Ефимов нынче в ударе! — говорят коллеги, столпившись возле ангаров и наблюдая, как Ефимов в восьмой раз лихо взмывает ввысь, каждый раз беря с собой очередного ученика.

Здесь же, в присутствии комиссии, Ефимов и Руднев испытывают первые аэропланы, изготовленные Русско-балтийским заводом в Риге по образцу фирмы «Соммер». Дав аппаратам в целом удовлетворительную оценку, авиаторы предъявляют и ряд претензий. Михаил Никифорович настаивает на необходимости переработать систему управления. Ему же самому это поручают.

Затем комиссия едет осматривать предложенное ее вниманию новое летное поле для школы. Ефимов летит туда на «Фармане» вместе с Седовым, который и высмотрел эту площадку.

Оглядев ровную, как стол, Мамашайскую долину на берегу моря за небольшой речкой Качей, члены комиссии признают, что место для аэродрома действительно превосходное. Посоветовавшись, они выносят решение: Севастопольскую авиашколу не ликвидировать, а перевести сюда, на берег Качи; для строительства капитальных сооружений испросить ассигнования у правительства.

Происходят перемены и в административном руководстве школы. После аварии аэроплана с лыжами Кедрин лечился, а теперь уходит в отпуск и собирается вернуться к своим обязанностям на флоте. Начальником школы назначен вчерашний ученик — полковник Одинцов. Это решение инструкторы встречают одобрительно. Они знают, что Сергей Иванович умеет считаться с мнением подчиненных, не высокомерен, а главное — незаурядный организатор.

Новый начальник сразу же вводит четкие правила полетов, способствующие большей безопасности. На аэродроме белым очерчены круг и прямые линии старта и посадки. Аппараты должны летать по кругу против часовой стрелки. В воздухе во время занятий дозволено находиться одновременно не более чем двум аэропланам. При первом самостоятельном полете ученика небо над аэродромом и вовсе должно быть свободным. Обгоняющий аппарат обязан или подниматься выше, или держаться наружной стороны круга с интервалом в сто метров.

Ефимов рад, что нашел поддержку в своих начинаниях…

А первая когорта инструкторов уменьшается: Руднева отзывают на место постоянной службы в Офицерскую воздухоплавательную школу: военное ведомство намечает организовать в Гатчине авиационное отделение. В связи с тем что аппараты «Антуанетт» признаны непригодными для первоначального обучения и их отдали в Севастопольский воздухоплавательный парк, туда уходит и поручик Комаров — помогать Дорожинскому. Подполковник Зеленский возвращается в свою часть.

Поэтому решено после окончания учебы оставить инструкторами в школе лучших учеников — Дыбовского, Макеева и Виктор-Берченко. Последнего Одинцов назначает своим адъютантом, Дыбовского — заведующим материальной частью, Макееву поручена команда солдат и матросов. Ефимов по-прежнему в ответе за все.

Капитан Алистэ — уроженец Эстонии — впоследствии расскажет о деятельности своего учителя в этот период: «Ни один инструктор Севастопольской школы не пользовался такой любовью своих учлетов, как Ефимов. Интеллигентный, весьма культурный, превосходный летчик-инструктор, образец наиболее высоких летных доблестей, полезная деятельность которого сделалась примером для всей русской авиации. За его моложавой наружностью (ему было не более тридцати лет) чувствовалась железная воля… Поразительна была неутомимость Ефимова. Даже самые потрясающие перипетии авиационной жизни в школе не выводили его из полного физического и душевного равновесия…»

Севастопольский авиационный журнал тоже выразил восхищение Ефимовым-учителем. В стихотворении, озаглавленном «Первому пилоту», Михаил Никифорович назван «пилотом-генералом», которому «нет равных» и который готовит для отечества искусных авиаторов.

В объятиях двух стихий

Севастопольцы, любящие наблюдать за действиями Черноморской эскадры, становятся свидетелями захватывающих зрелищ, теперь уже происходящих в небе. Над городом появляются аэропланы, нередко по два, в то и по три сразу! Это инструкторы школы, проверяя машины перед занятиями, бороздят синеву. Горожане ревниво следят за полетами, радуясь успехам, переживая неудачи. Они научились распознавать «почерк» каждого пилота, бурно реагируют на всякий эффектный полет. Возле ограды, предусмотрительно сооруженной вокруг аэродрома, всегда толпятся зрители. Даже морское начальство великодушно отпускает матросов после обеда посмотреть полеты. На экскурсию в авиашколу приходят с учителями гимназисты и гимназистки. Прежде пустынная дорога к Куликовому полю теперь становится весьма оживленной.

Что же говорить о севастопольских мальчишках, которые околачиваются теперь на Куликовом поле целыми днями, позабыв даже о черноморских пляжах? Один из этих мальчуганов, впоследствии многие годы проработавший на Севере, ныне ветеран труда Александр Яковлевич Трок, с теплотой вспоминает свое первое знакомство с авиацией:

— Мы, ребята, были постоянными посетителями аэродрома на Куликовом поле. Нас даже пускали в ангары. И кумиром детей был наш любимый, самый лучший летчик дядя Миша Ефимов. Стоило ему появиться на Нахимовском проспекте, как его тотчас окружала ватага ребят. Он нас угощал сладостями и даже катал на своем гоночном двухместном автомобиле.

Полеты Ефимова вызывают у севастопольцев особый интерес. Одна лишь инструкторская работа — пусть напряженная и плодотворная — не может удовлетворить недавнего рекордсмена авиации. Самое заветное и дорогое для него — свидание с голубым простором. И он отдает этому каждую свободную минуту. Проверяя работу мотора, он летает над городом, который с высоты кажется игрушечным со своим ковром разноцветных кровель, разрезанным на лоскуты линиями улиц. Корабли в бухтах — словно водяные жуки. А за тонкой кромкой набережной — сливающийся с горизонтом морской простор. Небо и море, море и небо…

Часто для этих полетов используются предвечерние часы, когда кончаются занятия в школе. Севастопольцы видят аэроплан Ефимова над Балаклавой, Историческим бульваром, он вихрем проносится над Большим рейдом, над эскадрой, делает виражи над Северной стороной, над артиллерийскими батареями.

Однажды Ефимов вылетел, когда солнце касалось уже горизонта. Вскоре аэроплан стал неразличим с земли, только рокот мотора давал севастопольцам знать, что он летит, — а приземлился Михаил Никифорович на аэродроме уже в полной темноте. Репортер, описывая этот полет, высказал мысль, что неплохо было бы освещать в таких случаях посадочную площадку хотя бы карбидными фонарями. «Впрочем, — заметил он далее, — Ефимову света не требуется».[30]

Но все эти полеты над сушей и над морем, при свете дня и в темноте — не только ради удовольствия посоревноваться с птицами. Это, по существу, тренировки перед новым большим испытанием. Накануне созыва Всероссийского воздухоплавательного съезда, намеченного на апрель 1911 года, Ефимов и лейтенант Дыбовский предложили севастопольским авиаторам подготовить «сюрприз» — принять участие в маневрах Черноморской эскадры. Предложение заинтересовало и флотское, и школьное командование. Учителя и ученики много трудятся, отрабатывая элементы совместных с эскадрой действий, используя любую возможность для внеплановых полетов, часто после напряженного трудового дня.

И вот пришел день маневров Черноморской эскадры. 16 апреля 1911 года броненосцы «Иоанн Златоуст», «Ростислав», крейсеры «Память Меркурия» и «Кагул», миноносцы «Свирепый», «Строгий», «Стремительный», «Сметливый» начинают поход к кавказским берегам. И в тот самый момент, когда корабли, строго придерживаясь интервалов, выходят на Большой рейд, над городом появляется аэроплан, пилотируемый Макеевым. Вылетев на рейд, он сделал круг над военными судами, поравнялся с флагманским кораблем и, как бы разведав обстановку, повернул назад. Навстречу ему — самолеты Ефимова и Дыбовского. Воздушная флотилия взаимодействует с морской. Каждый пилот выполняет строго определенную задачу: Дыбовский — в роли связного, Ефимов и Макеев охраняют эскадру с воздуха. Макеев летит на высоте шестисот метров, а Ефимов забрался на целых полторы тысячи. Ветер усиливается, его скорость достигает десяти-двенадцати метров в секунду, и полет усложняется, но Ефимов и воспитанники школы справляются с программой.

В Севастополь пришла телеграмма от командующего эскадрой: «Искренне поздравляю с блестящим маневрированием аэропланов над эскадрой». Телеграф передает горячие поздравления из Петербурга, от делегатов воздухоплавательного съезда. В историю отечественной авиации вписана еще одна страница — впервые аэропланы выполнили «боевые задания» над морем, взаимодействуя с флотом.[31]

Икары и Дедалы

На Куликовом поле всегда много гостей: официальные лица, родственники, знакомые авиаторов. Самые напористые упрашивают, чтобы их «покатали» на аэроплане.

К Матыевичу-Мацеевичу приехал младший брат — мичман с Балтийского флота. Ему тоже нестерпимо захотелось покататься. Штабс-капитан решил доставить брату удовольствие.

Погода неважная, ветрено. Но ведь и не в такую погоду приходилось летать Брониславу Витольдовичу. За оградой поля толпятся зрители. Матыевич-Мацеевич посадил брата в аэроплан. Взлетев, «Блерио» направился в сторону Балаклавы. Потом внезапно накренился на правое крыло и круто пошел вниз.

— Падает! Падает! — закричали в толпе.

Аэроплан врезался в каменную стену на окраине города…

Школа переживает тяжелую утрату. До сих пор севастопольцы гордились отсутствием серьезных аварий и потерь.

А за границей — что ни неделя, то авиакатастрофа. Из Исси ле Мулино под Парижем в Севастополь приходит известие, вызвавшее переполох во всей Европе. В разгар полетов над аэродромом, заполненным зрителями по случаю старта перелета из Парижа в Мадрид у пилота Трена неожиданно отказал двигатель. С трудом удерживаясь на высоте восьми метров, чтобы не врезаться в отряд кирасиров, авиатор повернул в другую сторону, но не смог перелететь через толпу — свалился. Угодил в… группу членов правительства. Погиб военный министр Франции Берто, тяжело ранены министр Монис и его сын. По иронии судьбы пилот и его пассажир не пострадали.

Эта катастрофа заставляет лорда Черчилля внести на рассмотрение английского парламента билль, предусматривающий ограждение населения от опасностей, возникающих в связи с бурным развитием авиации. Делают для себя соответствующие выводы и губернаторы России, запрещающие полеты над городами.

Между тем из разных точек земного шара поступают все новые сведения о гибели пилотов.

…Не только легендарный Икар поплатился жизнью за дерзновенный полет к солнцу. На заре авиации их много — Икаров. К началу 1910 года из первого отряда штурмовавших небо погибли восемь человек. К концу года — тридцать девять.

Каждая катастрофа вызывает не только боль утраты, но и желание разобраться в причинах трагедии.

Конечно, безопасность полетов во многом зависит от конструкции летательного аппарата. Но ведь на первых порах приходится изобретать каждый узел, каждую деталь. Значит, риск неминуем и жертвы при испытаниях неизбежны. Победа над стихией даром не дается.

Те, кто видят в авиации лишь новый, «щекочущий нервы» вид спорта, гибель пилотов воспринимают как нечто вполне естественное, Владимир Лебедев, в частности, сказал репортерам:

— Спорт — дело такое… Кому какая удача. Вот у меня сломаны нос, обе ключицы, дважды вывихнуты ноги, разбиты колени и локти — и все от велосипеда. А в воздухе мне везет… Попадал в аварии не раз, а ни одной царапины… На том же Гатчинском поле, где разбился бедняга Попов, мы тоже летали «на авось», и бог нас миловал…

Вот это самое «авось» и губит многих. И стоит ли удивляться, что среди летчиков, особенно тех, кто наскоро, впопыхах осваивал эту профессию, нередко случаются фаталисты, верящие в дурные приметы, в судьбу. Они считают, например, что пятница для полетов несчастливый день…

По твердому убеждению Михаила Ефимова, в большинстве случаев судьба пилота находится в его собственных руках: «Вот погиб человек по своей вине, допустил ошибку, а про него всюду говорят: героическая гибель!»

В авиации во все времена трусам делать нечего. А в начальный период уже сам факт решимости человека летать на каком-то весьма ненадежном сооружении его выделяет, ставит в особое положение. И если при этом пилот гибнет, то сразу становится героем — последователем мифического Икара.

Ну, а Дедал? Вспомним-ка рассудительного, мудрого Дедала, все предусмотревшего для благополучного достижения цели. Пилоты, подобные Дедалу, которым глубокие знания и высокое мастерство помогали летать без аварий, находят выход из самых сложных положений, сохраняя и себя, и машину, конечно, удостаиваются похвалы, но затем уходят в тень. Их затмевает слава Икаров.

Путь к безопасности полетов — не только в совершенствовании конструкций аэропланов, но и в повышении искусства пилотирования. Эту мысль настойчиво повторяют зачинатели летного мастерства. Среди них — Ефимов. Это важнейшее положение позднее подкрепят своими выдающимися летными достижениями Нестеров и Арцеулов…

Еще в марте 1910 года перед своим первым полетом на родине Михаил Никифорович утверждал: «Без твердого знания искусства эволюционирования в воздухе авиатор и аэроплан всегда в опасности… Необходимо уметь планировать с высоты с остановленным мотором и делать виражи (крутые повороты), что очень важно при случайных осложнениях во время полетов».

Проблема безопасности полетов обсуждается и в Севастопольской школе. Ефимов настаивает на выводе: большинство аварий и катастроф происходит из-за недостаточного знания конструкций аппаратов, из-за отсутствия должной выдержки и мастерства.

— Вы к птицам присмотритесь, — говорит Михаил Никифорович. — Ведь они в полете не так уж часто машут крыльями, а больше парят, или, как мы выражаемся, планируют… И в это самое время совершают различные эволюции с неподвижно распластанными крыльями. Живой аэроплан! Остановка мотора — еще не основание для ухода на тот свет! Самое скверное — потерять контроль за малейшей эволюцией в воздухе. Вот тогда действительно «пиши пропало!»[32]

И Ефимов, оттачивая летное мастерство, каждую фигуру, каждый маневр доводит до совершенства. В применении к нему слова «сливается с аппаратом» полны глубокого смысла.

…Поэты воспевают бездумного смельчака Икара. Но ведь смастерил-то крылья и долетел до цели не он, а Дедал…

Почетный гражданин

В авиашколе обучаются и преподают офицеры, отозванные со службы в разных родах войск. Каких только мундиров здесь, возле ангаров, не увидишь: и пехота, и моряки, и гусары, и артиллерия.

Конечно, не в мундире суть. Есть здесь люди передовых взглядов, давно осознавшие абсурдность сословных привилегий, глубоко убежденные, что крестьянский сын Ефимов, их коллега, ничуть не менее достоин уважения, чем любой, пусть самый родовитый дворянин. С этими офицерами у Михаила Никифоровича завязываются хорошие отношения, а с одним из них — штабс-капитаном Виктор-Берченко — дружба: они даже поселились вместе.

Но есть немало и увлеченных модой на авиацию аристократов, сынков вельмож, ценящих в человеке не ум и деятельность, а происхождение.

Барон Буксгевден пишет в Петербург: «Вы только подумайте: какой-то мужик Ефимов читает нам лекции!..»

Начальник школы Одинцов сознает сложность обстановки, в которой приходится работать главному инструктору, и докладывает председателю Особого комитета, что Ефимов — большой авторитет в авиации, школе он необходим, но некоторые господа ученики унижают его достоинство, поэтому он в любой момент может не выдержать и уйти. Одинцов пишет: «Господин Ефимов представляет для русского воздухоплавания крупнейшую величину и по знаниям своим в области воздухоплавания на аппаратах тяжелее воздуха в школе ОВФ весьма полезен. Военным делом интересуется и, по моему убеждению, будет в военное время весьма полезен. Полагал бы наградить М. Н. Ефимова чином поручика авиационных войск».[33]

С присвоением офицерского звания ничего не выходит. Но в «высших сферах» все же рассудили: пожалуй, негоже, что в авиационной школе родовитых дворян-офицеров обучает простой крестьянин. Газета «Правительственный вестник» сообщает:

«Государь император во внимание к особым трудам и заслугам, оказанным императорскому Всероссийскому аэроклубу, состоящему под высочайшим его императорского величества покровительством, всемилостивейше соизволил 10 апреля 1911 года… пожаловать звание почетного гражданина действительному члену Всероссийского аэроклуба крестьянину Смоленской губернии и уезда, Владимирской волости, деревни Дуброва Михаилу Ефимову».

Теперь хоть во всеуслышание мужиком-лапотником его не могут называть…

Маневры

Авиашколе осенью предстоит экзамен особой важности: ее преподаватели и ученики должны участвовать в маневрах Петербургского военного округа. Организованный с этой целью в Севастополе авиационный отряд во главе с Ефимовым выезжает в Гатчину для тренировочных полетов.

Ефимов захватил и свой гоночный «Блерио». Решил «тряхнуть стариной» — дал согласие на участие во Второй петербургской авиационной неделе. Старое увлечение дает о себе знать. Захотелось снова окунуться в атмосферу конкурсов, испытать спортивный азарт.

Между тем об авиационном отряде прослышали военачальники из других округов. Они забрасывают Отдел воздушного флота просьбами направить авиаторов и к ним. Удовлетворить всех, понятно, не представляется возможным. Но все же решили организовать еще два отряда на «фарманах» и «блерио» для Варшавского военного округа, а отряд, освобождающийся после петербургских маневров, направить в Киевский военный округ.

Авиационным отрядом в Петербурге командует недавний ученик Михаила Никифоровича — Ульянин, произведенный в полковники и назначенный начальником вновь организованного авиационного отделения в офицерской воздухоплавательной школе. Человек без чина и громкого титула, Ефимов исполняет здесь обязанности флагманского летчика.

Специально разработанная программа действий авиации во время маневров предусматривает разведку и уничтожение «вражеских» аэростатов, сбрасывание бомб и даже имитацию воздушного боя — «маневрирование против аппарата противника для занятия более выгодного положения с целью его поражения».

К пилотам прикомандированы в качестве наблюдателей офицеры генерального штаба. Ежедневно производятся одиночные и групповые перелеты из Гатчины в Красное Село и Царское Село. Газеты информируют:

«Военные летчики готовятся к маневрам… летают в окрестностях Гатчины… Задача — рекогносцировка местности… нанесение на план заранее расставленных условных знаков, которые надо было отыскать… Позже туда же полетел начальник авиаотряда Ульянин с Ефимовым для проверки правильности решения задачи офицерами-наблюдателями… Аэроплан благополучно сел и через полчаса вернулся в Гатчину… С высоты 900 метров Ефимов совершил замечательный «vol plané» (планирующий полет).

«Авиатор Ефимов совершил на Гатчинском аэродроме первый в России ночной полет[34]. Он имел на аэроплане прожектор и при полете бросал снаряды. Полет продолжался сорок минут на высоте двести метров».

В Киев аэропланы авиаотряда доставляет в разобранном виде специальный железнодорожный состав. Живописный город на зеленых приднепровских холмах тревожит душу Ефимова, напоминая о брате Владимире.

Самолеты срочно собираются на Сырецком поле. Пилоты взлетают и берут курс на позиции в сорока верстах от Киева. Здесь их разделяют на два отряда. Михаил Ефимов попал в войсковую часть, по условиям военной игры «наступающую» на Киев.

Аэропланы появляются в небе над позициями «сражающихся» в «гусином строю», тройками: один впереди, два — сзади.

Позднее журнал «Вестник воздухоплавания» писал: «О своем участии в маневрах Ефимов рассказывал: «Все задания выполнялись просто, точно и легко. Дадут, например, задание определить местонахождение неприятельской дивизии, поднимешься и летишь. Сверху видно все, замечаешь, возвращаешься и доносишь… Как-то, рассматривая неприятельские силы, очутился над их головами. Вижу направленные на аэроплан ружейные дула. Пришлось взять ручку на себя и уходить в облака… В другой раз не рассчитал количества бензина, пришлось сесть между своим и неприятельским лагерями. Ко мне подскакала конница и объявила, что я в плену… Вообще же маневры удались чрезвычайно, летали во всякое время, днем и ночью, в безветрие и при ветре, аварий не было».

Действия авиаторов из Севастопольской школы оцениваются высоко.

В эти дни киевская знать с помпой встречает Николая II с наследником и дочерьми. Принаряженный, увешанный трехцветными флагами город кишит жандармами, полицейскими и шпиками, губерния заполнена войсками, проводящими маневры. Все подчинено обеспечению охраны особы государя. Кажется, исключена возможность какой бы то ни было крамолы… И вдруг в театре смертельно ранен выстрелом из пистолета министр внутренних дел Столыпин! Газеты низвергают громы и молнии на стрелявшего — «революционера» Багрова, в действительности агента охранки. Царь посещает умирающего вельможу, который в течение нескольких лет старательно проводил жесточайшую «его величества» политику, затем выезжает в район маневров, а 2 сентября на Сырецком стрельбище производит смотр войск, где впервые участвует авиация.

В дни маневров Ефимова знакомят с худощавым темноволосым молодым человеком. Энергично пожав руку Михаилу Никифоровичу, он назвал себя:

— Игорь Сикорский. За вашими полетами слежу внимательно. Весьма рад познакомиться.

Ефимов с интересом разглядывает аппарат, сконструированный киевлянином. Это биплан с оригинальными очертаниями корпуса и несущих поверхностей. Сикорский участвует в маневрах, не входя в состав отряда, выполняет отдельные поручения штаба дивизии. За эти дни он установил три всероссийских рекорда для аэроплана отечественной конструкции: продолжительности полета, высоты и скорости.

Маневры подводят черту под большой напряженной работой Севастопольской авиашколы. Успехи учеников превзошли все ожидания. На «высокопредставительном» совещании, обсуждающем результаты военных учений, говорится: «…приходится прийти к тому заключению, что своим умением, сердечным отношением к делу летчики вполне доказали, что авиация уже вышла из области простой забавы и является в настоящее время боевым средством, могущим в умелых руках оказать неоценимые услуги».[35]

Михаил Никифорович возвращается к Черному морю с сознанием, что год в Севастополе прожит не напрасно.

Вот они — настоящие хозяева!

В Крыму — «бархатный сезон». Родовитая петербургская знать вслед за царским семейством, отдыхающим в Ливадии, заполняет роскошные виллы и дачи, раскинувшиеся по Черноморскому побережью. Великий князь Александр Михайлович тоже в Крыму — в своем имении «Ай-Тодор». Он уже успел побывать в авиашколе и намекнул начальнику, что его императорское величество, возможно, примет выпускников школы и инструкторов.

Прием действительно состоялся. Вырядившись в расшитые золотом мундиры, надев гусарские ментики, кивера и плюмажи, офицеры выезжают в Ливадию — в царский дворец. Они возбуждены и полны надежд: встреча с царем сулит награды, повышение в чинах. Ефимов чувствует себя здесь чужим и лишним. Даже хорошо относящийся к нему Виктор-Берченко не мог утром скрыть ироническую улыбку, когда Михаил Никифорович напялил на себя непривычные фрак и цилиндр. Барон Буксгевден, криво усмехаясь, что-то шепчет собеседникам, видимо, отпускает какую-то остроту по его, Ефимова, адресу. Солдат-шофер, который часто возит офицеров с аэродрома в центр города и обратно, уже не раз говорил Михаилу Никифоровичу: «Ненавидят они вас!.. За глаза смоленским лапотником зовут!..»

Церемония приема в Ливадийском дворце производит на Ефимова впечатление чего-то бутафорского, наигранного, как в неудачном театральном представлении. «Человек из низов», он ведет себя с достоинством, сдержан. Предельно краток, почти односложно отвечает на обращенные к нему вопросы…

Сюда, в Ливадийский дворец, не пригласили да и не пригласят солдат-механиков школы — славных толковых ребят, с которыми Ефимову дышится легко. Вот из них-то, досконально знающих мотор, каждую деталь, выходят настоящие авиаторы-универсалы. Что делали бы господа с золотыми погонами, боящиеся замарать руки маслом, на маневрах без механиков, отвечающих за самолет, официально именуемые «хозяевами аппарата»? Тем, кто взял это название в обиход, невдомек, какой глубокий смысл в словах «хозяин аппарата». Придет время, и мастеровые-умельцы, матросы и солдаты станут настоящими хозяевами в небе Родины!

Кстати, и руководители Отдела воздушного флота поняли роль мастеровых в авиашколе. В своем отчете за два года работы они напишут: «…Отдавая должное отваге наших офицеров-летчиков, необходимо подчеркнуть искусство нашего низшего состава — работу нижних чинов. В Севастопольской школе побывали почти все иностранные военные агенты, и все задавали один и тот же вопрос: «Кто мастера?», предполагая, конечно, что таковыми в школе состоят или англичане, или французы. И никто, в особенности англичане, не хотели верить, что мастера у нас — свои, русские солдаты. Работа наших мастеров поистине изумительна!»

А пока, работая возле аэроплана, выпуская «своего» офицера в полет, многие из механиков мечтают о крыльях. Некоторые просят своих начальников, самолеты которых обслуживают, научить их летать. Аристократы в ответ смеются над «чернью», осмелившейся посягнуть на их привилегию — высоту; но есть среди офицеров и люди с прогрессивными взглядами, которые с охотой обучают полетам механиков.

Первым из рядовых стал летчиком матрос Александр Жуков, получавший уроки еще у покойного Мациевича. Жуков принимал участие в киевских маневрах уже в качестве летчика. Но, конечно, чести присутствовать на приеме у царя он не удостоился! Следом за ним с помощью Виктор-Берченко выучился летному делу солдат Семишкуров, а еще через год — Иван Спатарель, Василий Вишняков, Эмиль Кирш, Боровой, Бондаревский…

ОВФ поставлен перед фактом: из рядовых получаются прекрасные летчики. И В Севастопольской первой офицерской авиашколе официально вводится обучение «нижних чинов» летному делу. Можно ли сомневаться, что такому «демократическому» шагу немало способствовал старший инструктор Михаил Ефимов! Уже одно пребывание в школе «вольнонаемного» летчика, такого простого в обхождении и с низшими, и высшими, вносит какую-то вольную струю в атмосферу военного быта.

Генерал-майор авиации И. К. Спатарель, описывая в своих воспоминаниях обстановку в школе, рассказал о Ефимове не только как о прекрасном летчике, но и хорошем человеке. Ивану Константиновичу предстоял экзаменационный полет. «Комиссия, — пишет он, — в составе штабс-капитана Земитана, поручика Цветкова и еще одного летчика… заняла места за столом. Подошли, посмеиваясь, еще несколько офицеров. В стороне — группа солдат. Они переживают за меня. Я замер перед столом по стойке «смирно».

Земитан встает и сухо, официально объявляет задание. Члены комиссии спрашивают, все ли мне ясно, проверен ли аппарат. Отвечаю утвердительно.

— Приступить к выполнению полета, — приказывает Земитан.

— Постой-ка, — вдруг доносится голос, — Фу ты! Чуть не опоздал…

С изумлением вижу Ефимова. А он обращается с поклоном:

— Господа, уважаемые члены комиссии! Разрешите пожелать успеха будущему пилоту-авиатору.

Земитан смущенно кивает головой. Михаил Никифорович говорит медленно, прерывисто, запыхавшись от быстрой ходьбы:

— Ваня, у тебя… экзамен. А ты… ученик господина Земитана, значит, и мой.

Я поражен. Ефимов никогда не называл меня по имени и на «ты». Как узнал о моем экзамене? Пришел поддержать…

— В общем, коллега, от всей души желаю удачи!

Он протягивает руку. На мгновение вижу самую глубину его глаз. Остро, непередаваемо радостно чувствую в его жестах и словах родного рабочего человека.

— Ну мне пора, — заключает Михаил Никифорович, показывая рукой в сторону стоящего недалеко «Блерио». — Знаю, у тебя будет все хорошо…

Он снова отдает поклон комиссии и не спеша уходит. Слышу шушуканье офицеров…».[36]

Однако допускать летчиков из рядовых к полетам не спешат. Получив диплом пилота-авиатора, Спатарель еще целый год работал механиком. Для тренировок солдаты-летчики используют лишь «унизительную для господ офицеров» работу: облетывают машины после ремонта, перегоняют самолеты на аэродром после вынужденной посадки. Все-это — самые опасные занятия, но они только оттачивают летное мастерство. И не удивительно, что именно солдаты-летчики отличились в боях во время первой мировой империалистической войны, стали георгиевскими кавалерами. Многие из них удостоились офицерских чинов. Эмиль Кирш, Аркадий Ионин, Федор Астахов стали у себя в школе инструкторами. Во время гражданской войны краснозвездные самолеты этих летчиков наводили ужас на белогвардейцев. Красные соколы строили потом воздушный флот Страны Советов. Иван Константинович Спатарель получил звание генерал-майора авиации, а Федор Александрович Астахов стал маршалом авиации.[37]

«И вырастут перья у наших птенцов!» — так заканчивалось стихотворение, которое посвятил Ефимову авиационный журнал. Что ж, у этих птенцов Севастопольской авиашколы выросли орлиные крылья!

«Оперился» под заботливым надзором друга, товарища, земляка и Яков Иванович Седов, которого Михаил Никифорович провожает теперь в дальнюю дорогу.

Да, Седов собрался осуществить Володину мечту — показать полеты в Сибири и Приморье. Было время, когда летать в тех краях надумал сам Михаил Никифорович. Он даже отправил в далекий Харбин свой «Фарман». Но отъезд в авиационную школу и интенсивная работа здесь исключили возможность выполнить замысел. Ефимов предложил редакции харбинской газеты «Новая жизнь» купить у него «Фарман» по сходной цене и организовать на нем полеты Седова, ручаясь, что затраты скоро «оправдаются», а аэроплан приобретет Яков Иванович.

Рекомендация Ефимова имеет вес. Обо всем договорено. И вот Седов прощается с товарищем, обучившим его летному делу, помогшим стать владельцем аэроплана. Они стоят у вагона на почти безлюдном перроне, спешат высказать друг другу все, что не успели за хлопотные месяцы совместной работы в школе. По лицу Седова пробегает тень:

— Справлюсь ли?

— Ну что ты, Яша! Ты ведь прекрасный пилот. Только не забывай перед каждым взлетом хорошенько проверить аппарат.

…Проходит месяц. Вспоминая о друге, Ефимов сетует на его молчание: не стряслось ли чего?.. Нет-нет! Все благополучно. Почта доставила сразу два письма. Начал Седов с полетов в Харбине — городе, где хранился «Фарман». Он пишет, что летал довольно осторожно, чудес фигурного пилотажа не показывал, но и без того полеты произвели на публику ошеломляющее впечатление. Ободренный успехом, Яков Иванович направился во Владивосток, затем в Благовещенск…

Три недели спустя прибыло письмо со штемпелем Иркутска. Седов совершенно растерян и не находит слов, чтобы описать восторг сибиряков, наблюдавших полеты. Здесь отделение Всероссийского аэроклуба выдало ему диплом пилота-авиатора. В письме, отправленном из Томска, Яков Иванович сообщает, что теперь наконец-то он летает на собственном самолете. Заработанных к этому времени денег оказалось достаточно, чтобы расплатиться с редакцией «Новой жизни» за «Фарман».

Читая письма Седова, Михаил Никифорович невольно вспомнил еще одного подопечного, товарища по одесскому велотреку Харитона Семененко. На Всероссийском празднике воздухоплавания он пришел к нему проситься в механики. Знал уже, что самый верный путь в авиацию — через освоение техники. Ефимов пригласил его к себе в качестве помощника — так же, как и Яшу Седова. Но, уезжая в Севастополь, все же не смог взять обоих. Порекомендовал Харитона авиатору Сегно. Тот работал в товариществе «Авиата» шеф-пилотом, и Семененко поехал с ним в Варшаву. И вот уже газеты приносят известия о победах русского авиатора Славороссова (под таким псевдонимом стал выступать Харитон Семененко). И он действительно славит Россию, завоевывая призовые места на авиационных состязаниях и устанавливая рекорды.

А Яков Иванович Седов срывает аплодисменты в Сибири…

…В конце 1911 года «Иллюстрированный авиационный журнал» сообщает читателям: «Авиатор Я. И. Седов, летавший по Сибири, на обратном пути в Одессу остановился для отдыха в Севастополе, с исключительной целью повидать и выразить чувства беспредельной благодарности своему учителю М. Н. Ефимову».