Созопольские рассказы

ЧИСТАЯ, НЕОБЪЯТНАЯ СИНЕВА

Мы сидели в лавке, прозванной рыбаками «тальянчиком», и выпивали. Было нас пять человек — пятеро капитанов.

Штормило уже целую неделю — сильно и упорно. Серые зимние ветры бушевали в море, разводя большую волну, полгоризонта побелело от пены. Навигация была приостановлена.

Рыбы не было. Пеламида исчезла на всем пространстве от нашего рыбацкого городка до Батуми и от Босфора до Одессы. Сезон выдался на редкость неудачный. Экипажи пьянствовали с горя и со скуки. Каждое утро они собирались на пристани, хоронясь от ветра за зданием портового управления, глядели на беснующееся море и, переругиваясь, расходились по тавернам.

Октябрь — месяц пеламиды — подходил к концу, а всего лишь два-три судна добыли немного рыбы. В тальянах — и на уху не было.

Положение было трагичным.

Мы сидели в лавке, выпивали и говорили о скумбрии. Теперь вся надежда была на нее.

День был солнечный и холодный. Время приближалось к полудню.

— Тоже мне капитаны! — презрительно бросил фотограф, пришедший за пачкой сигарет. — Если нет рыбы, так грибы-то есть!

Этот пожилой человек был женат на молодой и поэтому в «тальянчике» не засиживался.

— Чабаны! Марафетчики! — злым голосом крикнул он с порога. — Нашли где бросить якорь! Шли бы в лес, ваше место там!

Тут кто-то припомнил, что в прежние времена, когда не было рыбы, старые капитаны отправлялись по грибы. Основательно нагрузившись в тавернах, они брали лукошки и под звуки турецкого барабана и писклявого кларнета демонстративно и шумно проходили через весь городок, направляясь к болотистым лугам.

Ходить по грибы считалось женским делом, недостойным и унизительным для настоящего рыбака, и таким манером капитаны, вероятно, мстили морскому богу.

Говорят, после такого посрамления Посейдон останавливал ветры и выпускал рыбу.

— Ну, что ж, полный вперед! — со смехом произнес Лефтер и подставил перевернутую капитанку.

Мелочью набралось на две литровки виноградной водки.

И вот, веселые и разгорячившиеся, мы поднялись со своих мест и шумно и гордо, точь-в-точь как старые капитаны, отправились по грибы.

Шоссе извивалось по скалистой кромке залива, и море неотступно следовало за нами. С высоты оно казалось синим, почти летним, красиво задрапированным легкими белыми кружевами. Но мы-то знали, что это лишь издали.

Восточный ветер, сильный и стремительный, летел низко, на бреющем полете. От его холодного дыхания светлый воздух был звонким и чистым. Может быть, поэтому в ушах у нас звенело.

— А фотограф прав, — сказал Лефтер через некоторое время. — Пойдемте-ка в лес: до лугов далеко, да и женщины уже их обобрали.

Мы свернули с дороги и двинулись прямиком через холм, недавно засаженный мелкими кипарисами и смоковницами. Рассыпавшись нестройной цепью, мы поднимались с трудом — твердые комья земли и камни были нам не в привычку.

Наконец мы перевалили через холм и по крутизне спустились в глубокий лог. Море исчезло. Ветер стих. Мы очутились в другом мире — тихом, теплом и спокойном. На припеке сильно пахло сухой травой и листьями, осенней нежной землей.

Грибов не было.

Порядком устав, мы молча расположились под молодыми дубками. Бутылка, пройдясь по рукам, тоже легла на траву — сухую и теплую.

Перед нами поднимался крутой холм, поросший редким лесом. Листва была еще зеленой, лишь чуть жухлой, но кое-где в нее были вкраплены лимонно-желтые пятна увядания и металлическим блеском отливали черные, невесть как сохранившиеся прошлогодние листья.

За холмом вставала округлая фиолетовая вершина, а дальше, в мутной дали, синевато дымились леса Странджи.

Мы лежали и молчали, умиляясь твердой земле и тихому желтому свету, согревавшему нас.

Мимо, шаря глазами по траве, прошли две женщины. Занятые поисками грибов, они даже не заметили нас.

Женщины исчезли, и снова наступил светлый покой — покой неподвижного воздуха, серебряных паутинок и синевато-черных ягод терновника. Они были совсем рядом — спелые и крупные, с чудесным, чуть терпким вкусом свежей молодой осени.

Как давно не бывали мы тут!

Местность казалась нам совсем незнакомой, и мы с затаенной грустью открыли, что в этом мире есть и иная, спокойная прелесть.

Мы очень устали от бурь.

Лефтер, привлеченный, наверное, алыми плодами шиповника, растущего среди дубняка на дне лога, встал и направился к зарослям. Вот он остановился и замер. Издали можно было подумать, что он разглядывает каких-нибудь жучков, или грибами любуется, или же увидел спящего зайца — такого смешного в своем беспокойном сне.

Вдруг он отчаянно стал махать руками, подзывая нас и в то же время предупреждая, чтобы мы не шумели.

Мы, крадучись, приблизились.

Спрятавшись в высоких кустах, лежали, словно в гнезде, мужчина и женщина.

Мы узнали в них черного Сандо-механика и Дину — жену Лефтера. Это была весьма соблазнительная особа, и каждого из нас втайне тянуло к ней. Но в нашей среде существовал строгий неписанный закон, и мы твердо соблюдали его. И вот сейчас — этот Сандо, тщедушный, весь провонявшийся нефтью…

Дина никогда не ходила на пляж, и мы могли лишь догадываться о ее прелестях. Теперь же она лежала перед нами — женственная, томная, — и все это выглядело до мерзости отвратительным.

Лефтер скинул с себя полушубок и набросил на них. С перепугу они были готовы задать деру, но при виде нас поспешили спрятать под него головы.

Лефтер криво усмехнулся и пошел, не разбирая дороги. Мы — следом за ним. У него было двое детей, и сейчас он, наверное, думал о них.

Перейдя лощину, мы углубились в лес.

Грибов не было и там. Только горький боярышник да заячьи следы.

На одной укромной полянке мы снова нарвались на парочку. Кавалер вскочил и, пригнувшись, шмыгнул в чащу. Жена фотографа нагло взглянула на нас и, улыбнувшись всем, стала расчесывать свои рыжие волосы.

Одним духом взобрались мы на хребет. Перед нашими глазами открылся ошеломляющий простор. Мы застыли, потрясенные огромностью горизонта, будто впервые увидели море и его чистую, необъятную синеву.

Кто-то протянул Лефтеру бутылку. Он поднес ее ко рту. Лицо у него было грубое и доброе, изваянное размашистым, мужественным резцом. Оно очень походило на наши суровые, выдубленные солнцем и бурями лица.

Так мы и стояли — широко расставив ноги, как на палубе, обвеваемые ветром, молчаливые.

Было нас пять человек — пятеро капитанов.

Рыбы не было. Не было и грибов.

Мы смотрели на море и думали о скумбрии. Вся надежда теперь была на нее.