Созопольские рассказы

СТАРАЯ ШХУНА

Когда-то она была новой, сильной и стремительной. Ее хищные и дерзкие формы были созданы старым и добрым человеком, мечтавшим вернуться к себе в Геную.

Сейчас она неподвижно лежит на отмели у рыбачьего причала — полузатонувшая, с разбитой кормой, снесенными бортами, отломанным носом и треснувшими ребрами. Лежит, завалившись на правый бок, и ее перекосившаяся мачта беспомощно указывает на небо, как бы обвиняя его. Впрочем, она в то же время похожа и на руку, протянутую к городку с мольбой о пощаде.

Пощады нет.

В это ясное, исполненное покоя утро она умирает среди стоячей, гнилой воды, пропитывающей острым аптекарским запахом дрожащий от зноя воздух. В ее корпусе лениво плавают увальни-бычки, толстая водяная змея воровато прокрадывается через пробоину, и стайка серебряных рыбок мгновенно разлетается во все стороны, подобно сверкающим стрелам.

Старая шхуна безмолвна, как внезапно покинутый дом.

И никогда уже со старческой гордостью не поднимется она над волнами, ее пиратский форштевень не распластает их, и ванты ее не загудят ликующе под ветром.

И никогда уже старая шхуна не выйдет поздней порой в открытое море и за чертою горизонта не встретится с пестроцветными турецкими фелюгами, и никогда не бросит якорь в укромной скалистой бухте, и какие-то призраки вместо людей не будут молча сгружать с нее левантийскую контрабанду.

Одно лишь слово «никогда» и витает над мертвой шхуной.

А вчера еще она горделиво красовалась у южного причала, чураясь мирных рыболовецких суденышек и вызывающе устремив к небу высокую мачту. Поистине, в этой золотистой дымке, струящейся над взморьем, близкими дюнами и каменистыми холмами, она казалась немного усталой, но стоило снять швартовы с чугунных пушек, и она снова полетела бы под почерневшими от дождей парусами в синие просторы больших широт.

День был душным, небо — тяжелым, море — гладким, как паркет. Струилось густое марево. Не поблескивали крылья гларусов в пышущем жаром воздухе, ниоткуда не долетали веселые всплески весел. Казалось, весь мир был охвачен огромной и непосильной летней усталостью, безразличием и скукой.

Мы с капитаном старой шхуны сидели, развалясь, в тени мачты и лениво беседовали. Это был рослый пожилой человек с коричневым от загара лицом и выцветшими синими глазами. Ничто в его наружности не наводило на мысль о том, что он старый морской волк, быть может, последний из бывших контрабандистов на нашем побережье. Скорее он походил на мирного морехода, который всю жизнь перевозил древесный уголь и теперь старится вместе со своим облупленным, давно не крашенным корытом, пережив и свое время и свои силы.

В сущности же человек, сидевший рядом со мной, мог бы заполнить целый роман своими бесконечными приключениями, в сложном лабиринте которых переплетались и жажда богатства, и безумная отвага, и бешеные штормы, и яростные перестрелки, и человеческая кровь, и разбитые судьбы.

Его жизнь была также жизнью старой шхуны.

Теперь она стояла, безмолвная и прижатая рыболовными судами, уже ненужная жизни и людям. Теперь она переносила песок и гальку, дрова и кильку. Построенная для волчьих времен, она старилась у рыбачьих причалов и прибережных каменоломен. В данный же момент она участвовала в съемках приключенческого фильма, играя свою собственную, давно сыгранную роль.

Летний день медленно подходил к концу. Капитан скучающим взглядом окинул горизонт, упершийся на юге в низкие горы и темнеющие облака, сказал тусклым голосом: «Там, пожалуй, что-то затевается», — и пошел в свою каюту вздремнуть.

Я направился без цели в старинный городок. Хотя было еще рано, день темнел на глазах, становился все более душным и томительным.

Несколько часов спустя, я снова вернулся на пристань. Зашел в казино, ища спасения от духоты и ранних потемок. На мгновение случайный луч прятавшегося за облаками заката упал на широкий залив, и по воде пробежала зловеще-зеленая полоса, смутившая меня неясным предчувствием беды. И тотчас же на меня обрушился бешеный порыв ветра, внезапно выскочившего из-за гряды низких холмов. Ветер был южный, лодос, как называют его рыбаки. Он налетел с силой урагана, сорвал скатерти со столиков казино, перевернул стулья, швырнул в глаза песком, растормошил море и кинул на пристань огромные волны. Ударяясь о каменную дамбу, они вздымались, словно гейзеры и, перехлестывая через узкую полоску пирса, заливали рыбачьи лодки, пришвартованные к нему.

Мы вскочили и кинулись под навес. Прижавшись к стене казино, смотрели мы испуганными и изумленными глазами, как обезумевший лодос пригибает к земле жилистые акации, во все стороны раскачивает кипарисы и обрушивает чуть ли не все море на оторопевшие суда.

Буря кружилась, как гигантский волчок, и, подгоняемые ею, мы со всех ног бросились в город, под надежную защиту его улочек и домов.

Внезапно погасло электричество, и ревущий мрак сделался еще более тревожным и страшным. Будто наступал конец света.

Разразился проливной, подхлестываемый бурей дождь. Я укрылся в доме одного приятеля. Деревянное здание было полно каких-то мистических шумов. Я стоял у окна, пытаясь проникнуть взором сквозь плотную завесу мрака, ветра и дождя и понять, что там происходит. Но, потрясенный грандиозным гулом хаоса, я лишь чувствовал, что за окном творится что-то небывалое, невиданное мною, и с беспокойством думал о тех, кто сейчас был в море.

Время от времени ослепительно сверкали лиловые молнии, и вслед за этим мрак становился еще непроглядней. В редкие мгновения затишья до меня доносились какие-то тревожные крики, но я воспринимал их, как обман слуха, и мне, раздавленному ураганом, казалось, что это взывает о помощи огромный старый платан во дворе.

Однако мой напряженный слух все настойчивее улавливал их. То были крики отчаяния и зовы о помощи, словно над рыбачьим городком нависло некое космическое бедствие. И я не выдержал.

Когда я выскочил на улицу, мне показалось, что сила урагана несколько ослабла. Пока я бежал на пристань, перепрыгивая через поваленные деревья, кусты и скамейки и топча ворохи зеленых листьев, дождь то переставал, то снова усиливался, ветер — тоже, а крики становились все слышнее, превращаясь в надрывающий нервы вой.

Пологая улочка привела меня на пристань. Там, во мраке, происходило нечто смутное, как кошмар, и в то же время безумно красивое. Волны с ревом разбивались о суда, прижимая их к каменному причалу, а рыбаки, при пляшущем неверном свете «летучих мышей», силились растащить их, убрать швартовы и отогнать суда в море, подальше от берега. Некоторые уже уплыли в хаос разбушевавшегося залива и тем спаслись от гибели, которая ожидала их у твердой земли, другие же еще продолжали бороться.

Старая шхуна, освещенная фарами грузовиков съемочной группы, отчаянно колотилась о пристань, а несколько смельчаков, упираясь длинными шестами в каменную стену причала, пытались смягчить силу ударов.

Старая шхуна силилась вырваться из ловушки, в которую она попала, но, зажатая между двумя соседними судами, только билась, как живое существо, умирающее и гордое. Нос ее клевал корму переднего судна — это был разбитый, изувеченный нос, лишенный пиратского бушприта. Судно позади таранило ей корму, разнося ее в щепы. Лишь мачта шхуны по-прежнему гордо и вызывающе возносилась над нею. Но в длинных параболах, описываемых кораблем, уже чувствовалась наступающая смерть.

Я приблизился.

Капитан старой шхуны метался между носовой и кормовой частями, а за ним металась его тень, удлиненная фарами и похожая на гориллу. Он ловко орудовал тяжелым брусом, просовывая его между бортом и каменной кладкой причала.

Но все усилия были тщетны. Подходила неминуемая гибель.

На моих глазах измочаленная корма отделилась от корпуса и погрузилась в воду, левый борт отвалился, словно кусок гнилого дерева, ванты лопнули, как натянутые нити, верхушка мачты отломилась при резком ударе круто накренившегося судна о причал… Шхуна агонизировала.

Еще один удар о каменную стену — и шхуна разбилась. Волны хищно хлынули в нее.

Я повернулся и побрел в город.

У меня было такое чувство, будто я только что присутствовал при чьей-то мучительной смерти…

Месяца три спустя, когда задули холодные северные ветры, старую шхуну вытащили на берег и изрубили на дрова.

Ветры подхватили и унесли в море выброшенную золу.

Может быть, поэтому в нем все еще есть частички отжившей романтики.

Не будем жалеть о ней. Как все ненастоящее, она — лишь красивая декорация, на которой ржавеют неотмытые пятна человеческой крови.