Созопольские рассказы

КСОСТИС

Они сидели под огромным платаном и поглядывали на пристань, пустую в этот ранний послеобеденный час. Вот уже пятая лодка отваливает от причала. Они проследили за ней глазами до Красного маяка, возле которого одноногий принялся удить смарид. Все вышедшие сегодня в море были старыми, опытными рыбаками, и Джито, коренастый, низкорослый, с широкой, как печная заслонка, спиной, сказал себе: «Боры не будет. У барбы Аслани нет мотора, к тому же он один, вот и не уходит дальше маяка».

Сегодня Джито не проявлял охоты ловить рыбу. Нет, он не мучился каким-нибудь предчувствием, просто он подметил, что, когда Паша́ не в настроении, им не везет, и тогда ему все становилось противно. Вот он и предпочитал сидеть под платаном и ждать у моря погоды.

С самого утра все предвещало бору — с самого утра парило, и в воздухе стояло удушающее марево. Затем подул «резкий» — не очень сильный на этот раз — и всколыхнул стоячую пелену мги. Солнце, однако, по-прежнему заволакивали ленивые испарения, и оно излучало тот нереальный свет, от которого животные делаются беспокойными, а люди — вялыми и безвольными.

«Странное дело, — подумал Джито. — Где же буревестники? Ни одного не видать!»

Он испытывал почти религиозное почтение к буревестникам. Они указывают, где рыба, и безошибочно предсказывают погоду, если, конечно, твое ухо способно улавливать птичью морзянку, а глаз — читать по их косому полету. То, что они куда-то скрылись, было необычайно и, пожалуй, тревожно. Обычно перед бурей они, собравшись густой тучей, кружились с криками над рыбачьим городком, о чем-то совещались и затем мгновенно прятались за конусами дымовых труб.

«Может, в открытом море, — поспешил он успокоить себя. — Там сейчас идет ставрида».

Паша́ молчал, куря одну за другой папиросы Джито. Его лицо, опухшее после вчерашнего пьянства, словно изжаленное осами, выражало плохо скрываемое презрение. Своей лодки у него не было, и он был вынужден полагаться на милость других, в данном случае — на милость этого «чабана».

«Опять у него конец заело», — решил Паша́ и раздавил окурок, от которого почти ничего не осталось.

Когда Джито бывал на берегу, его порой охватывали приступы особенной слабости. «Очень у меня фантазия развинчена», — оправдывал он себя. Рыбаки же считали, что он просто боится выйти в море. Им было не под силу заглянуть ему в душу, отягощенную деревенскими предрассудками, и догадаться, что его переживания куда сложнее страха: в нем, вчерашнем крестьянине, происходили, тяжкие, мучительные сдвиги.

С течением времени Джито понял, что моряк испытывает страх не только на суше. Но потомственные рыбаки, к которым принадлежал и Паша́, умели не выдавать себя. И не потому, что это было вопросом чести, просто они не любили выставлять напоказ свои переживания. Рыбачий городок был маленький, все знали всё обо всех, и люди стремились к тому, чтобы хотя бы их душевный мир не сделался достоянием других.

Джито — «Малая Медведица» — был пришельцем, медленно осваивающим сложные городские отношения. Он переселился сюда из глухого горного селения двадцать лет тому назад, из них десять лет отняла единственная в городке парикмахерская. Однажды он вдруг заявил, что это ремесло — не мужское дело, и нанялся на близкий рудник. Три месяца спустя он приобрел лодку с мотором и, подобно многим местным жителям, начал вести двойственную жизнь — под землей и на море.

Паша́ мрачно сплюнул и с иезуитской ухмылкой произнес:

— Клац-клац…

Джито укоризненно взглянул на него. Рассердился было, но тут же остыл: он уже свыкся с городскими шуточками. В светлых, цвета резеды глазах лодочника; столь не идущих к его неотесанной медвежьей фигуре — до того они были женственны, — появилось выражение легкой грусти и понимания. Вчера вечером Паша́ пропил все свои деньги в компании каких-то курортников и вот теперь мучился без табаку и сгорал от нетерпения поскорее подсечь «пару рыбешок», которые позволят ему вечером в казино снова почувствовать себя равноправным членом общества. Он был добрый, сентиментальный пьянчужка — «правдоискатель», по своему невежеству не догадывавшийся, что, кроме правды, на этой земле есть и многое другое. Он был одинок — не имел ни дома, ни семьи, — а одиночество может вконец испортить и самого доброго человека.

Так думал Джито о своем обидчике. Хотя сам он старый, всеми признанный рыбак, это «клац-клац» вместе с кличкой Джито (так в горах Странджи называют медведей) останется за ним до конца жизни. Будто в этом мире не нужны парикмахерские и будто только он напоминает животное. Если к примеру взять Пашу́, так тот — вылитый угорь-заргана.

Так думал он — «Малая Медведица». А еще думал он о том, что сегодня Паша́ не отличается проницательностью: сегодня Джито не испытывает ни малейшего страха — только подавленность и нежелание делать лишние движения. Может быть, это от погоды, а может, и от усталости: он был в ночной смене и проспал лишь два часа.

Сейчас они сидят и ждут, когда подойдет курортник — молодой человек с чисто-синими невинными глазами, влюбленный в море. Джито сказал ему: «Будь точным, отчаливаем в два». А Паше́, пока они сидели тут, на пригорке у портового управления, он сказал, что запаздывать неприлично, но еще неприличнее — уйти, не дождавшись.

С назначенного срока прошло больше двух часов. Паше́ давно стало ясно, что Доско не придет и что Джито хочет растянуть время ожидания до тех пор, пока не станет поздно. Конечно, ставрида иногда лучше всего берет после заката, но это случается редко, и Джито не любит возвращаться затемно. Да и курортники к тому времени уходят с пристани, и рыбу приходится предлагать в казино, а Джито не любит обходить столики: это унижает его.

Паше́ снова захотелось курить. Когда у него кончался табак, его мучила жажда, он становился несчастным и злым. Но хуже всего было с гордостью, которая заставляла его поневоле терпеть и ждать, пока другой сам не догадается. Джито знал об этом и твердил про себя: «Так ему и надо!» Впрочем он почти сразу же пожалел Пашу́ и полез в карман за пачкой. Он не переносил людских страданий.

Паша́ медлительно, с достоинством, спустился к фонтану, напился, хотя пить ему и не хотелось, и возвратился на прежнее место. Джито ждал его с протянутой пачкой сигарет. Паша́ прикидывался что не видит ее, пока тот раздраженно не ткнул пачку ему под нос. Сохраняя вид нескрываемого превосходства, с той же царственной медлительностью, которая должна была означать: «Курить мне ничуточки не хочется, но раз ты настаиваешь — так и быть», Паша́ взял сигарету и сунул ее за ухо.

— Простофиля! — возмутился Джито.

Это всегда раздражало его.

— Ты прав, — с искренней улыбкой согласился тот, кого не случайно прозвали Пашо́й, и вставил сигарету в рот, хотя и собирался закурить попозже.

У причала застучал мотор шестой лодки — большой, грязно-белой, похожей на гондолу. В море выходили четверо всеми уважаемых стариков — лучшие в городке рыбаки.

Сам того не ожидая, Джито сказал:

— Тронулись, что ли?

Сострадание к Паше́ взяло в нем верх.

Оба направились к лодке. Была она желтая, приметная, правда, не пригодная для больших грузов, но остойчивая. — «Мотор хоть куда — заводи и валяй!» — небрежно говаривал Джито, и все видели, что он доволен им, а это было очень важно здесь, на море. Неторопливо, вопреки своей исключительной подвижности, Джито принялся одну за другой доставать из кубрика различные вещи — ящичек с рыболовной снастью, флаг, канат от якоря, возвращенного сегодня владельцу (своего он не имел, а разыскать подходящий камень было лень, и сейчас Джито умышленно предавался лени, как бы желая навлечь на себя гнев моря и проверить, к чему может привести этот гнев). Заметив оплетенную бутыль, он прикинул, что, покуда Паша́ принесет воду, у него будет достаточно времени выдумать какую-нибудь серьезную причину остаться на берегу, или же вообще может случиться что-нибудь такое, что заставит их отказаться от своего намерения выйти в море.

Нет, охоты ловить рыбу у него не было, надоела ему эта мучительная процедура, во время которой Паша́ кейфовал с самоловом, а он, Джито, потел на веслах, как египетский раб. Но в то же время ему было стыдно перед своим напарником, не хотелось, чтобы тот догадался о его желании остаться на берегу и проехался насчет его «развинченной фантазии», способа же доказать, что ему все равно, что он не боится, у Джито не было.

Паша́ очень быстро вернулся с полной бутылью, и Джито, рассердившись, буркнул:

— Чего же ты ждешь! Отвяжи лодку!

— Довольно кавалерствовать, а? — Паша́ иезуитски мягко улыбнулся и медлительно, с присущим ему достоинством, которым он прикрывал свое нетерпение, стал отвязывать канат. Джито, быстро приготовив мотор к запуску, стал всматриваться в матовое небо. «Резкий» дул низко над морем. Пока он не прекратится, боры не будет, но все же этот тусклый день весьма сомнителен.

— Бояться нечего, — сказал Паша́ и занес ногу через борт.

В эту минуту за спиной у него послышался голос запыхавшегося от бега Доско. Паше́ стало неприятно — он не любил «недотеп», которые лишь играют в моряков, в то время как у него в кармане ни гроша. Они лишь мешают своими трусливыми движениями, во время лова лезут в самые неподходящие места, дрейф укачивает их, и совсем не в пору приходится их высаживать на Большом острове, а самое главное — чересчур много расспрашивают. Приходится обходиться с ними учтиво, любезно отвечать и в то же время напряженно работать. Впрочем Доско был ему симпатичен, они давно дружили, и Паша́ помог ему сойти в лодку с одной из тех своих улыбок — добродушных и благородных, которые многие считали чистым притворством, хотя в сущности они были вполне искренними. Дело в том, что его деликатная душа находилась под семью замками, и доступа к ней не имел никто, в том числе и сам Паша́, ибо он не очень-то любил оставаться с ней наедине, не испытывая от этого особого удовольствия — при прикосновении она рыдала.

«Доско опоздал на два часа, — подумал Джито, — но от судьбы своей не ушел». Тут он вспомнил, что жене его снился очень страшный сон, правда с хорошим концом, но тотчас забыл об этом, так как Паша́ уже отвалил от причала и пора было действовать.

Когда они повернули между островом, где была военная база, и Красным маяком, одиноко стоявшим посреди залива, барба Аслани замахал им руками, но никто не обратил на него внимания, никто не пошевелился. «Поди, крючков вздумает попросить, — решил про себя Джито. — Интересный человек, это среди моря-то!» И когда они уже были далеко от одноногого, когда собирались снова повернуть — на этот раз вдоль самого острова, он упрекнул себя: «Все же мы приятели, нужно было подойти. Может, человек остался вовсе без крючков — морские ласточки ломают их, как зубочистки». И Джито дал себе слово больше так не поступать.

«А что, если барба Аслани хотел предупредить нас, чтобы мы воротились?» — обожгла его тревожная мысль, но он отмахнулся от нее и снова ухватился за руль.

Джито ожидал, что в проливе между городком и Большим островом их встретит сильное волнение, поднятое «резким». Действительно, волна была, но не особенно большая, и тяжелая лодка без усилий рассекала ее, пробиваясь вперед, к пасмурному северному горизонту.

Паша́ приготовил самолов, Доско помогал ему, чем мог. Джито, развалясь, сидел за рулем и чуть ли не с мальчишеским удовольствием вел лодку, скорее — предоставлял ей везти себя. Душа его, освобожденная от сомнений, была спокойна и радовалась гостеприимному морю.

Лодок не было видно. Наверно, они находились за северо-восточным мысом Большого острова — скалистого островка, убежища морских птиц. Катая курортников, Джито любил повторять: «Здесь меня и зароют. Здесь будет моя могила». Храбрые материковые жители вдруг мрачнели и с натянутой улыбкой, с непонятным суеверным трепетом поглядывали на голую зазубренную скалу.

Они приблизились к островку, как вдруг из-за него выскочила легкая синяя лодка, принадлежавшая двум братьям, похожим друг на друга, как близнецы. Паша́ жестами спросил их, клюет ли ставрида, они же, кивнув на рассеявшиеся дальше к северу лодки, продолжали проворно грести, словно спасаясь бегством. Люди они были пожилые, рассчитывали только на силу своих рук и никаких моторов не признавали.

— Нету рыбы, — сказал Паша́ и выжидательно взглянул на своего напарника.

— Что будем делать? — крикнул Джито, стараясь покрыть шум мотора.

Вообще они всегда разговаривали таким образом: мотор работал на высоких оборотах и громко тарахтел.

— Что решишь, — равнодушно ответил Паша́.

В сущности это означало: «Валяй дальше. Рыбу откроем».

Тень какого-то сомнения, совсем неосознанного, промелькнула в голове Джито, но он вступил в игру, и совесть не позволяла ему налечь на руль и повернуть лодку обратно. Должен же Паша́ заработать деньжат. Паша́ ведь тоже человек, ради «пары рыбешок» он идет на риск, и Джито не имеет права лишить его возможности показаться вечером в казино, вернее — возможности почувствовать себя равноправным членом общества. Может быть, у братьев просто-напросто какое-нибудь срочное дело.

По привычке, Паша́ объехал всех рыбаков и, пронюхав, что рыба не клюет, предложил отправиться в сторону Анхиало. Вчера лишь рыбаки наловили там по двадцати связок ставриды. А это значит — двадцать левов. На улице они не валяются!

Всего половина пятого, а уже довольно темно. В небе все еще не происходило ничего особенного. Правда, на западе нависла мутная тень большой тучи, обложившей четверть горизонта, но она еще не приняла угрожающих очертаний. Скорее это была плотная масса, слившаяся с общим серо-синим, почти стальным тоном всего неба.

«Боры не будет, — снова уверил себя Джито. — Может полить дождик, ударить гром, но как придет, так и уйдет. Время летнее».

Он заглушил мотор, и они закинули снасть, пустив лодку по волне, набегавшей с борта. Ставриды не было — одни лишь крупные отъевшиеся морские драконы. Прошло немало времени, покуда рыбаки перебили их.

Несколько раз пришлось запускать и тушить мотор, ища подходящее место, и наконец Джито надоела эта канитель. Он оглядел затянутое пеленой мглы небо, потемневшее море и решительно заявил:

— Сматывай самолов! Борой пахнет!

Озлобленный плохим клевом, Паша́ крикнул:

— Не срамись!

Это глубоко задело бывшего крестьянина.

— Сматывай, говорю, самолов! — рявкнул он, рискуя показаться трусом в глазах молодого человека.

Туча тем временем принимала угрожающие очертания, чернела на глазах. Паша́ продолжал подергивать самолов.

Не предупреждая, Джито завел мотор и взял курс на скалистый островок с намерением добраться до порта. Паша́ нервно выбрал лесу и сердито швырнул ее на дно лодки. Она спуталась.

Далеко перед ними на других лодках заводили моторы и спешили к Большому острову, но на расстоянии нельзя было разобрать — бегут ли рыбаки или же просто быстрым ходом идут к берегу, чтобы заняться там ловлей. Это, по-видимому, сбило с толку Пашу́, и он скомандовал:

— Держи на запад!

— Зачем?

— Держи на запад! Попробуем там, — отрезал он и принялся распутывать самолов.

Джито больше уже не хотелось пробовать, и он подчинился с большой неохотой. Он подозвал Доско, чтобы перенеся центр тяжести на корму, не перегружать мотора.

Они были в трех милях к северу от Большого острова, когда ими овладело ощущение, будто они сидят в кино, на задних скамьях и видят на широком экране огромную панораму залива, острова, городок, сушу и устрашающее черное небо, в котором вот-вот, быть может, произойдет взрыв.

Вместо взрыва они увидели, как над дюнами вдруг закружился смерч, как высокий столб был сметен страшным шквалом, который пронесся над городком, оставляя за собой длинный пыльно-желтый хвост. И эта светлая, солнечная полоса как-то странно противостояла неестественной темноте и неподвижности на западе. Можно было подумать, что там сейчас не совершалось стихийное разрушение, а лишь промчалось в бешеном беге смешное стадо верблюдов.

— Эге-е-ей! — восторженно завопил молодой человек и, нагнувшись к Джито, крикнул ему: — Какая красота! Я и не знал…

Джито очень хорошо знал, что это за красота. Года три тому назад он испытал ее на своем горбу, хорошо еще, что в самом заливе.

— Бора, — не очень громко произнес он, но спутники услыхали его.

Паша́ кинул взгляд за левый борт — они были уже на траверзе острова — и невозмутимо продолжал заниматься своим кропотливым делом, совершенно бессмысленным теперь. Однако это обстоятельство придало Джито решимости вести лодку прежним курсом. Он понимал, что нужно повернуть в пролив между Большим и Малым островами, но не был уверен, что они смогут укрыться там от ветра, и продолжал выполнять указания Паши́, более опытного в морском деле. Тем более бора шла с юго-юго-запада, и он решил, что она лишь пролетит над городком и унесется в открытое море.

Немного погодя, тоже как на экране, — совершенно спокойно, будто это их не касалось, — они увидели, как от огромного черного облака отделился мутно-белый вихревой клубок, как он молниеносно размотался и вырвавшаяся на волю гигантская сила обрушилась на залив, тотчас же скрывшийся во мраке и разбушевавшейся дымящейся воде.

«Наверное, так разрушаются галактики, — с восхищением подумал молодой человек. — Величественно!» — и он нервно рассмеялся.

Джито мгновенно оценил опасность, развернулся и пошел назад, против полумертвого уже низкого морского ветра.

— Что ты делаешь? — заорал Паша́. — Держи на запад! Не то в открытое море унесет! — И он отбросил от себя нераспутанную до конца лесу самолова.

Джито снова взял курс на запад. «Придется штормовать», — подумал он и тут же ему в голову пришло, что материк слишком далеко.

Паша́ сел на переднюю банку и мрачно закурил сигарету, которую до сих пор держал про запас. Через мгновение вой урагана заглушил стук мотора. Паша́ вскочил, оглянулся, словно заяц, по сторонам, швырнул сигарету в море и, напуганный, крикнул строго, укоризненно:

— Ксостис! Держи на остров!

Джито послушно переложил руль направо, не понимая, почему именно на остров. Что они там будут делать? Где укроются? По эту сторону нет убежищ! Но тут он увидел, что дымная завеса воды охватывает западный мыс острова, и в ту же секунду осознал, что ветер, который называют ксостис, который дует с западо-юго-запада и имя которого было ему известно лишь как обозначение стороны света, что этот именно ксостис есть ни что иное, как ураган. «Сон в руку!» — пронеслось у него в голове, и впервые в жизни он почувствовал, что руль не подчиняется его воле.

— На остров! На остров! — орал Паша́.

— Руль отказал! — в отчаянии крикнул Джито, поняв свою полную беспомощность. — Иди ко мне!

Паша́, однако, бросился к кубрику, и Джито было подумал, что он собирается достать спасательные пояса. В это время ураганный ветер и ливень обрушились на их суденышко. Кипящая вода поглотила остров, исчезла всякая видимость. Сделалось темно. Разъяренная стихия подхватила лодку и та, несмотря на десять лошадей мотора, продолжала метаться на месте, в этом первозданном хаосе, наискось подталкиваемая пенящимися валами.

Наконец Паша́ нашел то, что искал, и, напялив на себя куртку Джито, пробрался к рулю. Но руль и ему не подчинился. Джито, сломленный невозможностью делать то, что полагалось бы, оцепенело подумал, что мотор все же работает и они разобьются о скалы. Подумал он и о том, что, если бы он сегодня не возвратил собственнику якорь или если бы взял с собою камень, они бы, не взирая на бору, встали на плавучий якорь, укрылись в кубрике и перекинулись в картишки. Теперь дождем зальет мотор, и ураган унесет их далеко от берегов. А может быть… Нет, лодка не может затонуть. Лодки не тонут, если нет пробоины. Даже наполнившись водой доверху, они держатся на плаву. Но все же…

Нужно было чем-то заняться, пока Паша́ пытается образумить руль. Джито ползком добрался до кубрика и приготовил спасательные пояса. На всякий случай. Главным же образом ради молодого человека, влюбленного в море. Быстро покончив с этим делом, он взглянул вокруг и понял, что его приготовления не имеют никакого смысла. Никакие пояса не были в состоянии помочь им. «Морю сам бог не указ», — сказал он себе и вернулся на свое место. Лодка продолжала буксовать, волны разбивались о нее, как о волнолом, заливая, перекатывались через нее, но она держалась, боролась за себя.

Люди сидели на корме, насквозь промоченные бешеным ливнем и волнами, бессильные и подавленные. Никакого страха они не испытывали, для страха не было времени. Каждый напряженно думал, что нужно чем-то заняться, и старался придумать — чем, понимая, что, только принявшись за дело, они смогут добраться до острова.

— Давай на левый борт! — крикнул Паша́.

Джито проворно сорвался с места, радуясь, что все же выход нашелся, что лодкой можно управлять с помощью весел. Он повалился на переднюю банку и, весь сияя, стал прилаживать весло. «Паша́ — моряк! Настоящий моряк!» — пело его сердце. И он начал грести, не жалея сил. Лодка легла на верный курс — к острову. Она уже двигалась, держалась уверенно, задрав нос. Ураган бил ее в борт, дождь и волны силились утопить ее, но она уже двигалась.

Джито подозвал молодого человека — пусть и он гребет, пусть не думает ни о чем другом, только о весле. Две волны, одна за другой, улучив момент, окатили их, но они не обратили на это внимания. Сейчас только от них зависело управление лодкой, а от мотора — их судьба. Он спокойно делал свое дело, как бы сознавая, что именно в такую минуту не следует капризничать.

Паша́, мокрый с ног до головы, чуть подавшись вперед, сидел за рулем. Он правил на остров, не спуская глаз со скал, о которые разбивались волны. Ураган продолжал бушевать, и каждый новый порыв был сильнее предыдущего. Такого моря Джито еще не видел за всю свою жизнь. Моря, которое не признает никаких преград, не подчиняется человеку. В сущности то, что кипело вокруг них, вряд ли можно было бы назвать морем. Это был вырвавшийся на волю гнев стихий.

Время текло в напряженной борьбе — довольно много времени. Пора им было оказаться с подветренной стороны острова. И действительно, ураган как будто терял свою злость, с ним уже можно было воевать. Немного погодя сквозь завесу дождя замаячила какая-то темная, неясная масса. Джито и Доско продолжали грести в том же отчаянном темпе. Мотор работал, как часы. В сущности они не слышали его, и им казалось, что лодка движется лишь на веслах, что именно они одолели хаос.

— Суши весла! — крикнул Паша́.

Они не слыхали его, лишь по жесту догадались, что пора перестать грести. Доско остался на своем месте, Джито один перебрался на корму. Эта сторона пролива между островками была достаточно глубока, подводных скал здесь не было, но все же следовало вовремя выключить мотор, чтобы не разбиться о берег. Джито напряженно выискивал место, где можно было бы пристать, но все еще не мог понять, где оно, не мог его себе представить. Никогда еще до сих пор ему не приходилось разыскивать такое место. Лодка скользнула по слегка уже изборожденной поверхности, воды, и перед ними показался заливчик — небольшой, скалистый, приютивший четыре лодки. На обступивших его утесах расселись, словно буревестники, мокрые, продрогшие рыбаки.

Джито, прикинув, что лодка все еще движется слишком быстро, перебежал на нос и попытался руками предупредить столкновение с отвесной, словно обрубленной скалой. Однако он лишь смягчил удар и при этом чуть было не сломал себе руки.

Паша́ и Доско залезли в кубрик, Джито с причальным канатом в руках вскарабкался на скалу. Укрывшиеся в заливе люди зябли, курили и поджидали, когда кончится ураган.

Немного погодя подошла еще одна лодка с четырьмя гребцами, панически налегавшими на весла. Недоставало лишь белой гондолы стариков. Джито сказали, что ее видели у Колокитского мыса. Можно было надеяться, что и ей удалось укрыться. Но все же ощущение бедствия не покидало бывшего крестьянина. Может быть, потому что по-прежнему было темно, по-прежнему одичало выл ураган и тонны воды низвергались с невидимого неба.

А минут через десять за спиной у них посветлело. Они не видели далекого горизонта, заслоненного скалами, но ощутили, как он «распахнулся», прояснился.

Ураган внезапно кончился. Облака выцеживали из себя последние капли.

Джито и его товарищи отчалили первыми. Паша́ на веслах провел лодку через мелкую восточную горловину пролива, и суденышко, стрекоча, помчалось по направлению к городку.

Волнение все еще было большим, размеренным, залив усиленно пульсировал, но на юге показалась ясная, чистая синева. Джито смотрел на нее, как на нечто нереальное, нелепое и нестерпимое своей пустотой. Он был недоволен собой, душевно опустошен. Как любой рыбак на его месте, он словно начал жить заново, но не мог наслаждаться подаренной жизнью, то ли потому, что не ему принадлежала мысль взяться за весла, то ли потому, что слишком легко была побеждена бора и он не испытал никакого страха, не встретился лицом к лицу со смертью, с ужасом.

Джито правил лодкой и думал еще о том, что, если бы они и погибли, эта противная, веселая синева все равно существовала бы через какой-нибудь час после их гибели. В этом было что-то, в чем он еще не мог разобраться, что-то глубоко обидное, неестественное.

Когда они приблизились к острову, где находилась база, им навстречу вылетела шхуна. «Все это хорошо, — сказал себе Джито, — по-моряцки, но почему они не вышли искать нас во время бури?» И вместе с тем он почувствовал огромную гордость за тех, кто сегодня были с ним в море и возвращались живыми и здоровыми.

— Ради пары рыбешок… — философским тоном промолвил Паша́ и сунул руку в карман Джито за сигаретами.

Ясная и простая мысль озарила бывшего крестьянина. «В летних бурях плохо то, — подумал он, — что они быстро проходят».

На пристани рыдали женщины, заламывая руки, как античные героини. Паша́ злобно раскричался:

— Не ревите, эй, вы! Все возвращаются! Все!

Когда они причаливали, старуха-курортница, назойливая и противная, недаром прозванная «Кошкой», сорвалась со своего места, где она каждый вечер дожидалась возвращения лодок, и умильно замяукала:

— Рыбачки́, миленькие, привезли рыбку? Завтра я уезжаю…

«Кошка» уезжала уже целый месяц.

Они смотрели на это несчастное пугало, стоявшее на фоне поваленных деревьев, снесенных кровель, разрушенных построек, искалеченных лодок и порванных сетей, и думали, что без всего этого мир был бы до ужаса ненастоящим.

Одна за другой подходили лодки, женщины плакали и радовались, рыбаки привычными движениями пришвартовывались, а «Кошка», подходя ко всем по очереди, мяукала:

— Рыбачки́, миленькие…

Был субботний вечер десятого августа тысяча девятьсот шестьдесят третьего года.