Я любил заглядывать в кофейню «Древние фракийцы». Была она просторная, как кинозал, старая, украшенная мрачными портретами вождей многих восстаний. В ней стоял душный запах мастики, табака и кофе, смешанного с жареным горохом. Собирался в ней главным образом портовый люд и городские личности, которым не повезло в жизни. Приходили сюда и такие, которые объездили весь свет, и такие, для которых большая география кончилась за околицей их захолустного городка. С утра до вечера здесь постукивали игральные кости, грубые кулаки бухали по столикам, слышались отрывистые заклинания: «пас», «трефы», «каре»… Здесь познакомился я со многими моряками и невзрачными непоседами из таинственного племени кладоискателей.
Как-то осенним морозным утром, когда все ожидали снега, за немытыми стеклами окна мелькнула тонкая, длинная, как мачта, фигура. Вошел тихий, сосредоточенный в себе человек, огляделся и, не поздоровавшись, сел за мой столик. Его продолговатое благородное лицо с глазами фанатика было покрыто бронзовым загаром.
«Кладоискатель, — подумал я. — Интересно, как он меня учуял!» В то время я увлекался археологией и с группой аквалангистов разыскивал потонувшие города.
Человек искоса ощупал меня взглядом и спросил таинственно:
— Вы не видели меня на этих днях?
— Нет… не видел… — Я оторопел, ибо видел его впервые.
Незнакомец мрачно помолчал, а затем сказал с досадой:
— Ужасная ночь! Всю дорогу от Софии провел на ногах! Ну, куда и зачем путешествуют эти люди, скажите на милость?! Просто шляются без дела и битком набивают вагоны. А в то же время настоящим путешественникам приходится стоять торчком! Хорошо сказал Гете: «Путь — только для путника!» Но кому какое дело до того, что сказал Гете! Вот почему эти слова нужно вывесить, как лозунг, на всех вокзалах, в аэропортах и на пристанях.
Он с омерзением кинул свой билет в пепельницу, но, насколько мне помнится, немного погодя взял его обратно. Наверное, он был ему необходим для отчета.
— Вы, случайно, не курьер? — полюбопытствовал я.
— О, нет! — Незнакомец явно обиделся. — А вы, как видно, забыли меня. Я — Магеллан.
Я промолчал. Не сказал ни слова.
Он правильно понял мое молчание и мягко улыбнулся.
— Позвольте вам напомнить. Нас познакомил капитан Негро. Мы с ним тогда плавали на «Сириусе», под панамским флагом. Перевозили оружие. Как-то африканским утром бросили якорь у незнакомого песчаного берега. Перед нами — оранжевые дюны и темный тропический лес. Из устья невидимой реки вылетели сотни туземных пирог, и тотчас же началась разгрузка. Авралили вовсю. Замечательный народ эти негры! Солнце еще не взошло, как они исчезли со своим опасным грузом. Ну, да вы сами понимаете — свобода! Сладостная свобода!
Он был взволнован, глаза его увлажнились. Он показался мне очень чувствительным человеком.
— А что стало потом? — нетерпеливо спросил я.
— Ничего. Отплыли.
Я представил себе всю опасность положения и героизм экипажа, и мое сердце наполнилось гордостью.
— Простите! — искренне извинился я. — Я не знал, что вы моряк.
— Да, моряк, старший рулевой, — сказал Магеллан. — Всю жизнь — в море, вечно скитаюсь по свету — отсюда и моя редкостная кличка. Сами знаете — моряки охочи прозвища придумывать! Но я не в претензии. Свыкся. И если вы спросите, как меня зовут, я так и скажу — Магеллан. Забавно, не правда ли! — Помолчав, он добавил: — А некоторые считают меня свихнувшимся. Это больно.
Я виновато взглянул на старого моряка. На руках у него были вытатуированы трехмачтовые корабли, пронзенные стрелой сердца и различные даты. У него были артистически длинные пальцы, созданные как бы для того, чтобы давать жизнь глине. Был он лет пятидесяти, прилично одет, с проседью в волосах. Лишь его фанатичные глаза немного смущали меня, но в то же время они лучились ярким золотистым блеском и добротой и выдавали богатую духовную жизнь. Это понравилось мне.
Проходивший мимо нас старый насмешник Тасо-Капитан, поздоровался за руку с моим новым знакомым и вежливо осведомился:
— Откуда возвращаешься, Магеллан? В Софии, что ли, был по тому делу? Я целый век не видел тебя.
— Оттуда, барба, — тихо ответил моряк и опустил голову.
— Ну, как? — по-прежнему вежливо спросил барба. — Выгорит?
— Обещают, — коротко сказал Магеллан и замкнулся в себе.
Очевидно, ему не очень-то хотелось разговаривать с этим человеком. Многие недолюбливали Тасо-Капитана за его задиристый характер и острый язычок. Избегали иметь с ним дело.
Барба отошел. Я был удивлен, как это он не отпустил какой-нибудь колкости. Явно, он уважал старого моряка.
Мы помолчали.
— Какая в Софии погода? — справился я, издалека подъезжая к человеку, жизнь которого, несомненно, была богата приключениями.
— Холод, снег и туман, — с отвращением отозвался старый моряк, сунул руку в карман за спичками, но вместо них вытащил кучу трамвайных билетов и, смутившись, сунул их обратно. — Бумажонки… для внука…
И вдруг навострил уши.
— «Альдебаран»… Уходит на Цейлон… Да, «Альдебаран». Только он гудит так густо… Впрочем, не завидую им. Красное море — пятьдесят градусов в тени, Баб-эль-Мандеб — «Врата слез», Гвардафуй — «Держись, парень!» А ко всему в придачу — хорошенький банановый тайфун!
— Расскажите о Цейлоне, — попросил я.
— Что о нем рассказывать — райский остров, изумительная красота! Но вторично меня туда не заманишь. Одного раза с меня довольно. И вообще, как я заметил, стоит красоте превратиться в нечто повседневное, как она перестает быть красотой. Но вам непременно нужно повидать Цейлон — вы ведь любите острова. Вы, как я слышал, живете на Змеином, не так ли?
— Приезжайте как-нибудь, — пригласил я его. — Мне будет особенно приятно. Уж очень хорошо вы рассказываете. А, может быть, и свой корабельный журнал ведете…
— Нет, нет! — возразил Магеллан. — Я ничего не записываю, только плаваю. Кстати, мне пора уходить. Вечером отплываю в Сардинию.
— В какой порт?
— Арбатакс.
— За бумагой?
— А вы откуда знаете? — удивился Магеллан.
— Я бывал там.
Старый моряк недоверчиво уставился на меня.
— В таком случае, вы знакомы с сеньором Музеллой? — испытующе произнес он. — С лоцманом Сильвестрио Музеллой?
— Очень вас прошу передать ему привет, — сказал я. — И если это вас не затруднит, то я переслал бы через вас бутылку «Плиски» для него.
— О чем речь, с удовольствием! — Он широко и ясно улыбнулся. — Мне в голову пришла Марчелла. Эта прелестная куколка Марчелла. Вы не знаете ее?
— Видел в казино.
— Жареная султанка и белое сардинское вино, верно ведь? — Старый моряк оживился. — А со всех столиков: «Марчелла!»… «Марчелла!»… «Эй, Марчелла!»… И эта тринадцатилетняя девчурка носится от столика к столику и озаряет собой все казино… Какое очарование! Какая грация!.. Марчелла будет киноактрисой, попомните мои слова! — И он нежно, мечтательно улыбнулся.
В своих путевых заметках я рассказывал об этой юной красавице, которую ее отец — владелец казино — использовал как официантку, и уверенность Магеллана в ее будущности поразила меня. Моряк, видя ее, испытал, пожалуй, те же чувства, что и я, но оказался смелее меня в своем желании, чтобы она покинула портовый кабачок. С его стороны, это было благородно.
Вставая из-за столика, он сказал:
— Знаете, на Антильских островах, к примеру, я мечтаю о заснеженных лесах, запахе сосны, зимних закатах, а здесь — о кактусах, атоллах и пальмах. Моряк вечно раздваивается между родиной и остальным миром. Впрочем, весь мир — только для моряков.
Он попрощался и торопливо вышел.
Этот человек очень мне понравился. В отличие от многих он был светел, мягок, с душой настоящего мореплавателя. Я сожалел, что он так скоро ушел и мне не удалось договориться с ним о новой встрече.
Несколько дней спустя я вспомнил о бутылке коньяка, которую я так и не отправил, и с некоторой завистью подумал о том, что Магеллан уже в Сардинии.
Весной я и Паша́ ловили сетями султанку неподалеку от Змеиного острова. День был теплый и чистый. Только что начался чудесный месяц май. Стаи лебедей пролетали низко над заливом, и их бисерный полет был исполнен изящества и красоты.
Кто-то позвал меня с берега. Я обрадовался, узнав Магеллана. Он легко прыгнул в лодку и без обиняков спросил:
— Ты не видел меня на этих днях?
— Нет, — ответил я, посмеиваясь над его забавной привычкой задавать такой вопрос.
— Только что бросили якорь. Ты не можешь себе представить, до чего я изголодался по берегу! Приехать сюда, улечься на траву и слушать родную тишину — было моей мечтой. Мир ужасно шумен!
Паша́ перестал грести и многозначительно взглянул на меня. Мне стало досадно: откуда Паше́ знать, что такое тоска по родине? Ведь он дальше Босфора и носу не казал! Не понимает он, что значит для моряка родина, милый сердцу берег!
— Откуда ты вернулся? — спросил я Магеллана.
Он устало присел. Странствия выжали из него последние силы.
— В кругосветном побывал, — невесело буркнул он.
— На «Раковском»? — воскликнул я и тотчас же устыдился охватившей меня зависти.
— Тридцать шесть портов… Закурим? — Он достал пачку «Пэл-мэла» и, угостив нас, продолжал: — Не очень-то я их люблю, но наши кончились быстро. За сто двадцать два дня я выкурил тридцать бандеролей, и ничего не осталось… Как по-твоему — купить мне корабль?
— Какой корабль?
— Небольшой, разумеется, тонн сорок. Хочется спокойно повидать свет, ну, и само собой — имя свое оправдать. Надоело мне — галопом по Европам… Ах, Южная Италия! Или, скажем, греческий архипелаг? Или Кокосовые острова? Красота! Уж не будем говорить о Таити! Вот я и собрал немного валюты, через десять дней отваливаю, так что ты скажешь — покупать? В Пирее они идут за бесценок.
В глазах у меня потемнело от зависти. Как вам, может быть, известно, мы тогда готовились к первому в Болгарии кругосветному плаванию под парусами, но мы не догадались или, вернее, не хотели приобрести готовое судно. Мы следовали золотому правилу всех мореплавателей. А тут вдруг этот Магеллан! Неужели он опередит нас? И неужели ему еще не надоели скитания?
Паша́ с глубоким укором взглянул на меня. В одном своем сочинении я выдал нашу тайну, и они с барбой Йорго долго сердились на меня и предсказывали провал нашей затеи. Однако было бы нечестно, не по-морскому каким бы то ни было манером заставить Магеллана отказаться от своей заветной мечты. Впрочем, он все равно бы осуществил ее.
— Ну, так что же творится на белом свете? — спросил я, чтобы прекратить неприятный разговор.
Старый моряк бросил на меня подозрительный взгляд, как видно, о чем-то догадавшись, а может быть, он просто был недоволен тем, что я не ответил на его вопрос.
— Спрашиваешь, что творится? Карусель! Ураган «Флора» — тайфун «Луиза», ураган «Хильда» — тайфун «Уинни», вот что творится. Все погоды сбесились! Эти атомные испытания до того нас довели, что хоть бросай морское дело. Нет, на этот раз я останусь. Кому охота, пусть тот тонет!
— Так ведь через десять дней… — несмело вмешался Паша́.
— Еще не знаю, сынок, — сказал ему Магеллан. — Тяжелый поход!
— Ну, а точнее? — раздраженно бросил я, сердясь на него за попытку запугать нас.
— А точнее — коловерть! Что может быть точнее? Все время — дрейф, мура! По тридцать часов приходилось простаивать у руля! Некому сменить тебя. Одним словом, море да мука.
— Где? В Бискайе?
— Тоже мне Бискайя! Лужа! — Старый моряк поскучнел. — Жаль, что ты представления не имеешь об океанах. Пространство просто подавляет. В общем после поговорим…
Он был очень утомлен.
Магеллан прогостил у нас неделю. Рассказал мне целую книгу. Чтобы написать ее, пришлось бы избороздить все моря, дважды пересечь экватор и понюхать, чем пахнет хотя бы один тайфун. Но я был доволен тем, что мне попался настоящий моряк. На седьмой день он начал нервничать, сделался неспокойным, рассеянным.
— Суша допекает, — сказал он, внезапно простился и уехал, взяв с меня клятвенное обещание, что я ничего не буду писать.
Месяц спустя пришлось мне поехать по делу в большой портовый город. И вдруг — навстречу мне Магеллан.
— Что такое? — встревожился я. — Списали?
Это частенько случается с моряками, в особенности с любителями контрабанды.
— Хуже, куда хуже! — ответил он подавленным тоном и взял меня под руку. — И на этот раз ревматизм подвел… — Губы его задрожали. — Теперь глотаю «аолан» и валяюсь на черном песке. Зайдем-ка промочим горло.
Мы уселись в садике «Посейдона» в тени натянутого кливера. Заказали пива и раков. Для обеда было рановато, людей не было. Все это время Магеллан сидел грустный, суша «допекла» его. Сейчас его корабль проходит мимо Кокосовых островов, держа курс на Перт — Австралию. Сегодня утром он справлялся в порту и даже отправил радиограмму одному дружку, чтобы тот сфотографировал острова.
— Сам увидишь, какая прелесть, — печально сказал он и, достав свой потрепанный матросский паспорт, задумчиво перелистал его страницы, густо усеянные корабельными печатями. Мне показалось, что я, как в раковине, слышу гул океанов и больших широт…
— Красиво, а? — с мечтательной скорбью произнес он и наклонился ко мне. — Не могу больше! Лопну! Целый месяц изнываю, гляжу на море, наяву вижу белые пассатные облака, на раздутых парусах плывущие к опаловому тропику Рака…
Мне стало невыносимо жаль старого морского волка, которому совсем не вовремя пришлось стать на мертвый якорь, и быть может — навсегда. Я поспешил с ним проститься, твердо решив больше не откладывать кругосветного плавания и, если смогу, помочь этому человеку.
Но перед этим я все же отправился покончить с делом, ради которого приехал. Долго разыскивал я Кирилла Симеонова — художника. Наконец он повел меня в гончарную мастерскую одного своего приятеля. Я собирался заказать большой глиняный сосуд для воды: наш остров расположен далеко от источника, и мы страшно измучились.
В этот ранний послеобеденный час было донельзя жарко. Пустые, безлюдные улицы не давали тени, походили на огненные тоннели. Мы еле волочили ноги, направляясь на городскую окраину, и время от времени лениво перебрасывались словами.
Затем блеснула упоительная синева моря и белые сахарные конусы соляных промыслов. Запахло сухой травой, стоячей водой и болотными испарениями. Здесь, на голом желтом склоне, стояла одинокая мазанка. Вокруг, словно на кладбище, торчали цементные и мраморные фигуры. Под небольшим камышовым навесом был виден гончар, сосредоточенно ваявший на круге узкогорлый кувшин. Море испарялось от зноя, и небеса поглощали его отлетающее индиго. Вокруг было одиноко и глухо, как на необитаемом острове.
Мы медленно приблизились. Гончар, на мгновение оторвавшись от своего произведения, узнал меня и грустно улыбнулся.
— Ты не видел меня на этих днях? — кротко спросил он.
— Нет, не видел… — смутился я.
— Сегодня мы бросили якорь…
Теперь уж мои губы задрожали, и я с усилием выговорил:
— Откуда возвращаешься?
— С Кокосовых островов…
Магеллан нагнул голову над гончарным кругом, и тот задумчиво запел. Мы незаметно удалились. Было жарко. С голого синего неба струилась невыносимая тоска. А мне все казалось, будто большие пассатные облака плывут на раздутых парусах к опаловому тропику Рака.