Спецпохороны в полночь: Записки "печальных дел мастера"

МОДА НА КРАСНЫЙ ПАНБАРХАТ

Однажды я был на Новодевичьем, устанавливали памятник одному крупному писателю соцреалисту, эдакую впечатляющую стеллу. Там встретил своего старого знакомого, можно сказать, приятеля — представителя заоблачной сферы — он организует похороны тех, кому вход в Кремль не заказан. Спрашиваю:

— Что, Жора, опять хоронишь?

— Да вот, — отвечает. — Мать Леонида Ильича… Хочешь посмотреть, как все будет?

Только сейчас я обратил внимание на "мальчиков", которые стояли у каждого дерева, таились за каждым памятником вокруг. Впрочем, эти "мальчики" меня знали и не отреагировали на мое присутствие.

— Сколько старушке лет было? — спросил Жору.

— Да уже девяносто два…

Мы, днепропетровцы, были в курсе, что мать генсека постоянно жила в своем родном городе, в своей хате, никак не хотела переезжать в Москву. И только недавно дала согласие перебраться в столицу. Среди знавших ее простецкие привычки ходила такая байка: будто привез ее великий сын на свою роскошную дачу, и она, потрясенная, спросила его:

— Леня, а ты не боишься, что красные придут?

Что ж тут особенного — у многих, даже весьма зловещих исторических фигур, матери были и добрые, и мудрые, и совестливые…

— Хочешь посмотреть, какая могила? — вдруг спросил меня Жора.

Я немножко удивился его вопросу. Но он повел меня в сторону, остановился возле листа рубероида, отшвырнул его ударом сапога. И я увидел нечто неожиданное… Там, где должна быть сырая земля, — сплошь алел красный панбархат. То есть приготовленная могила вся была задрапирована дорогим материалом.

— Это зачем? — спросил я Жору.

— Мне сказали, что Леонид Ильич не может видеть чистую землю… на нервы действует… Мне и дали задание придумать что-нибудь. И я придумал панбархат… Ничего себе?

— Ничего.

Тем временем отворились зеленые ворота, и я увидел заплаканного Леонида Ильича. Его грузное тело поддерживали с двух сторон крепкие парни. Увидев Жору, и, видимо, в порыве признательности за то, что тот так хорошо оформил могилу, — подошел к нему и обнял его за шею. А точнее, всей тяжестью тела повис на нем. И если учесть, что Жора в это время стоял у самого края могилы и освободиться от рискованного объятия не мог, не смел, то можно представить, какой испуг застыл в его глазах… Чуть-чуть и они бы вместе — генсек и могильщик — рухнули в яму, обтянутую красным панбархатом…

— Жора, моя мама умерла, — сквозь слезы молвил старый, больной человек…

Жора не слишком скор на реакцию в обыденных обстоятельствах, но тут, что говорить, положение обязывало, момент требовал… И Жора брякнул:

— И у меня мама умерла… я тоже…

Ничего другого бывший гвардеец придумать в утешение не сумел. Хотя его-то мама пока была жива и благополучна. При этом Жора что-то вытер с глаз платком… Возможно, он и впрямь прослезился вблизи страдающего искренне генсека и его родственников, одетых с иголочки, с букетами великолепных цветов в надушенных руках, со всех сторон охраняемых, оберегаемых многочисленной челядью.

После того как гроб опустили в могилу, Леонид Ильич отозвал одного из своих "оруженосцев", маленького, толстенького, и сказал:

— Вить, ты Жору отблагодари…

Тот немедля вытащил из кармана пухлый конверт с ассигнациями…

Но это было, как говорится, не все. Позже мой Жора получит еще и премиальные… Вообще после похорон "кремлевских" и ближайшей их родни весь трест, отвечающий за спецпохороны, непременно получал премии. Не знаю, как сейчас, но тогда спецпохоронщики были все как один за порядок, заведенный Леонидом Ильичом и его свитой. Вообще же это большой разговор о челяди… и размеры этой "армии" еще не сосчитаны, и сколько чего они получали и получают по праву "близких к высоким кругам", какие льготы, поблажки, подарки — еще не проявлено… А ведь когда мы называем то время "брежневщиной", то в круг своего внимания берем большей частью самого бывшего генсека и его родных, жаждавших сладкой, безбедной во всех отношениях жизни. Но ведь за эту самую "сладкую" жизнь, разумеется, с несколько более мелковатым жемчугом, держалась зубами и многочисленная "дворня", разнокалиберная челядь! Все эти спецповара, спецофициантки, спецуборщицы, спецшоферы… И несть им числа! Вот уж ярые приверженцы застоя, отводившего им вполне почетные, кормные места в прикремлевском спецраю, и что-то ни разу я не видел в печати, чтобы кто-то из этой "дворни" заклеймил принародно застой и пламенно приветствовал перестройку. Нет, не встречал…

Жора, сколько помню, всегда выполнял свои печальные обязанности с гвардейской точностью. Малоразговорчивый, видимо, подуставший от всякого рода жизненных впечатлений, он однажды сообщил мне с нескрываемым, живым изумлением:

— Лева, а ведь я столько, получается, пожил! Пятого генерального похоронил!

Я не поверил:

— Просчитался, Жора… Не может быть. Пятый жив…

— Пойдем, — отвечает, — покажу. Плоховато, Лева, знаешь историю.

Подвел к надгробью.

— Читай…

— Читаю: "Г. М. Маленков…"

Может быть, "похоронщикам" и не след вмешиваться в работу прессы и лезть со своим "кладбищенским" мнением? Но мы с Жорой вдруг вспомнили, что за день до смерти Г. М. Маленкова журнал "Огонек" ударил по старику "клеймящей" статьей, где бывший секретарь ЦК КПСС выступал в роли кровавого палача…

Мы с Жорой не спешили судить усопшего… Нам равно было противно перемывание мертвых костей… И мы, признаться, без должного почтения восприняли, может быть, и очень правильную, но явно запоздавшую огоньковскую публикацию… Легко быть смелым вдогонку за отгремевшими событиями…

Впрочем, возможно, мы с Жорой и не правы… Но Жора словно бы во имя высшей справедливости "разрезал" биографию Георгия Максимилиановича на две части и рассказывал мне:

— Чего к нему теперь-то цепляться… Он давно уже отстал от всяких партийных заданий и заседаний. В религию ударился. Видно, решил замолить грехи. Перед смертью велел положить в могилу образок… и чтоб тело его отпевали в церкви…

Такие вот зигзаги судьбы и умонастроений…

— Жора, как же так получилось, что ты с напарником уронил гроб в могилу и вся страна, припавшая к телевизору, услыхала грохот? — спросил я своего приятеля после похорон Леонида Ильича.

И понял — к нему с этим вопросом приставали многие… даже надоело отвечать. Но мне он все-таки объяснил:

— Никакого гроба мы не роняли. Представляешь, Лева, мы с напарником держим этот тяжеленный гроб на полотенцах и ждем знака от коменданта Кремля. А этот дурак приказал нам опустить гроб в могилу точно в тот момент, когда даст отмашку, ровно в двенадцать часов. Но на этот же самый момент "назначили" и пушке грохнуть. Вот и вышло, будто это мы с таким грохотом Леонида Ильича уронили. Между прочим, за эти похороны нам всем премию дали, а если бы что не так…

Так я лично горжусь знакомством с Георгием Владимировичем Прохановым, штатным похоронщиком великих мира сего. Но ему не завидую. Мне как-то проще живется, а ему…

— И не завидуй, — советует Жора. — Когда копаем могилу под Кремлевской стеной, — мука, а не жизнь… Даже, прости, в туалет под конвоем… Домой не отпускают!

… Прошел примерно год после похорон матери Брежнева. Иду как-то мимо того места, где ее могила, и вдруг вижу — над ней возвышается изящный памятник из монолита цвета вороньего крыла. Это ниспадающее благородными складками покрывало и красивая надпись… Скромно, вроде, но ведь и дорого, и с большим вкусом.

Я, признаться, долго любовался этой работой, а когда на следущий день поехал по своим делам на завод, где делаются памятники и надгробные плиты, поинтересовался у директора:

— Володя, кто мог у нас сделать памятник матери Брежнева? Работа превосходная…

Володя улыбнулся:

— Мы, мой цех…

Но особо хвалиться не стал, рассказал все, как было. Задание, сами понимаете, "каменщики" получили ответственнейшее. Родной матери прославленного генсека памятник сделать! Думали, думали… И надумали… Кто-то вспомнил, что в Гори, на могиле матери Иосифа Виссарионовича стоит скромное с виду, но впечатляющее, художественно безупречное надгробие…

— Так что мои мастера отдублировали эту и впрямь великолепную работу, — досказал Володя.

Но на этом история с памятником не закончилась. Моя подопечная, вдова писателя, чьи произведения отнюдь не пользовались "всенародным" спросом, решила отблагодарить директора каменотесного завода за качественно выполненное надгробие для могилы мужа. И она, видно, давно не вникавшая в течение обыденной жизни, мало связанная с решениями-постановлениями аппаратных вершителей судеб, не нашла ничего лучшего, как отдарить моего Володю десятитомником своего любимого усопшего мужа…

Володя (дело было при мне) воздел руки горе, потом решительно отодвинул увесистый подарок в сторону дарительницы. Но моя вдова не сдавалась — придвинула ближе к его рукам. Но и Володя проявил упорство — опять передвинул к несколько изумленной даме. И так было до трех раз. После чего несокрушимый директор завода по изготовлению надгробий заявил:

— Никаких подарков. Имею опыт. Когда устанавливали памятник матери Брежнева, ко мне подошла какая-то его родственница и сунула в карман коробочку со словами благодарности, само собой. Когда же я открыл эту коробочку, — ахнул — в ней лежали очень, очень дорогие золотые часы с золотой цепью фирмы "Омега". Я прошел к себе в кабинет. Там меня уже ждали. "Где то, что вам подарили?" "Вот, — говорю, — возьмите, пожалуйста". Взяли и порадовали: "Ваше счастье, что вернули, иначе бы пришлось ходить босиком по льду".

Между прочим, как известно, Сталин не доехал до Гори и не присутствовал на похоронах матери, которую, как рассказывают, любил. Поезд, в котором он ехал, остановил Берия и нашептал вождю, что, мол, спешить в Гори совсем неразумно… готовится покушение… И "мудрый вождь и учитель всего прогрессивного человечества" отрекся от традиции своего народа, не рискнул попрощаться с усопшей матерью… Такие дела…

А Жора-таки ввел моду на красный панбархат… Представители и представительницы высшего партийно-государственного "света" с одобрением восприняли новшество и то и дело стали просить его "оформить" могилу красным… чтоб "не было видно земли", чтоб "вид земли не действовал на нервы…" Жора выписывал со склада то алый панбархат, то красный шелк, — что наличествовало, и превращал место успокоения своих "начальников" и их родных в своеобразную, сплошь обтянутую материей шкатулочку…

А почему бы и нет? Раз "им" так нравится, раз пошла такая мода. И кому в убыток эти метры красной материи? Они же государственные, то есть, по сути, ничьи… Народ вряд ли одобрил бы такой изыск? А откуда он узнает, как там, у "верхних", все происходит? Разве многочисленные охранники и оберегатели не бдят?

А то, что простые смертные часто вынуждены опускать гробы со своими дорогими усопшими прямо в воду, в болотистую топь, — что ж, грустно, конечно, да ведь на всех сухих мест не хватит… Простой смертный всегда должен со стыдом чувствовать, как много его развелось, и сдерживать свои желания и хотения, не претендовать, одним словом.

Так или иначе рассуждает кремлевская знать, приученная жить на всем готовом, но, как показали дальнейшие события, их вечная вера в собственную избранность и абсолютную безнаказанность имела свои пределы… Народ безмолвствовал, безмолвствовал и вроде бы внезапно взбунтовал…

Полно, дамы и господа! Никакой внезапности нет. И прежде чем выйти на митинги и демонстрации против коррумпированного чиновничества, против их "спевки" с мафией, встать на забастовки, — сколько весело-бесстрашных анекдотов бодрило народный дух! Именно анекдоты давали самое верное представление об отношении народа к корыстным властолюбцам, отражали социальный и психологический настрой определенного отрезка времени, учили не мириться с официальной "брехоловкой" по поводу "очередных наших крупных достижений", которые будто бы "потрясли весь мир"…

Из-под многих засидевшихся величавых задов повыбил троны народный гнев… А мой Жора как выполнял, так и продолжает выполнять свои печальные обязанности. Что ни говорите, а в любое, даже самое смутное время, профессионалы-похоронщики нужны. Как без них? Да, к сожалению, и особенно в смутное время, когда льется кровь, свирепствует межнациональная и межклановая рознь…

А я еще помню совсем кондовые эпизоды из нашей с вами жизни… Как, к примеру, министр культуры, мадам Фурцева, вызвала к себе Константина Георгиевича Паустовского и строгонько так спросила:

— Вы что же, Константин Георгиевич, против советской власти?

Только на том основании задала этот вопрос известному, прославленному писателю, что его точка зрения на другого писателя не совпадала с ее. Так мы жили и работали! При таком "досмотре" со стороны тех, кто все блага и привилегии черпал, не считая, из государственного кармана, а, по сути, хищнически отнимал у бедняков, инвалидов, сирот, и при этом требовал величайшего почтения к "своей", очень им удобной власти и более того — неустанного восхваления сущего.

Что же ответил руководящей даме Константин Паустовский? А вот что:

— Если советская власть поддерживает доносчиков, я против нее.

Но жизнь наша уж так устроена, что, где и не клал, иной раз найдешь… Стоишь, к примеру, рядом с катафалком, ждешь "своей" очереди, простите, в крематории. А тут и без твоих машин — тесно, и водители нервничают, и организаторы похорон на взводе. И все время от времени "ломятся" в кабинет директора данного заведения и просят, и требуют: "Когда? Сколько же можно еще ждать?!"

Растерзанный, измученный, вытирая пот, директор выскакивает из кабинета на улицу и успокаивает нас:

— Не волнуйтесь! Немного терпения! Я вас всех сожгу!

Жизнь… всюду жизнь… с неожиданностями и самоповторами… с горестными и юмористическими поворотами…