Сперанский 4. Коалиция

Глава 1

Глава 1.

Черкасск

16 февраля 1798 года

Мы предполагаем, а Бог располагает — незыблемая истина, объясняющая всевозможные порушенные планы.

Что я хотел, что планировал? Тренироваться, отрабатывать тактики, стрелять, а после еще и еще стрелять, совершать марш-броски, маневры. Я собирался лично выявить лучших стрелков, при этом не только из своих бойцов, коих собрал более сотни, но из условно своих, военторговцев, а так же из роты егерей, что прибыли ко мне даже того того, как я вернулся в Надеждово из Петербурга.

Всю дорогу из столицы в мои поместья, когда только получалось чуть отделаться от Катерины, ну и от еще одного товарища, я занимался разработкой тактик, вычерчивал карандашом рельефы местности и проводил сам с собой штабные игры. И подобное могло только казаться забавой, на самом же деле я сталкивался со многими трудностями даже ведя условный бой на листе бумаги. Воображение у меня хорошо развито, понимание, как может действовать мой отряд, имеется, ну а некоторый товарищ, когда был трезв, помогал разбираться с тем, как действовал бы противник.

Этот товарищ мог походя, посмотрев на карту сказать:

— Вот тут неприятель прорвет оборону, али зайдет вот сюда и тебе кресты над курганом. Давай выпьем, и я обстоятельно все расскажу и вместе найдем, как супостата бить.

И пил. И для того, чтобы этого попутчика уважить и, кабы опытный человек мог указать на ошибки, чем несколько скорректировать тактику автономного мобильного полка. У меня было разумение в какую сторону двигаться и что я хочу получить в итоге от участия в боевых действиях. Но понимания военных реалий не хватало. А Контаков, будущий мой заместитель все-таки не тактик и уж точно не стратег. Он гвардеец, который может исполнить приказ. Так что нынешний попутчик был важен, пусть так и не считала моя печень.

Ах, да, товарищ! Это Платов Матвей Иванович. Дело в том, что он сидел в Петропавловской крепости. По пьяни наговорил абы чего, за сабельку хватался и грозил порубать хоть императора. Нашлись провокаторы и вот казак уже в «вытрезвителе», самом элитном в стране, «Петропавловская крепость» называется [в РИ Платов так же отсидел в тюрьме примерно в это же время].

Если прибавить сюда, к пьяным россказням Платова, тот факт, что он был близок с Суворовым, как никак при взятия Измаила, почти половину от всего войска Александра Васильевича составляли казаки под командованием Матвея Ивановича. А езе суммируем то, что после Платов сошелся и с Зубовыми, которые чуточку подсобили ему в карьере. Так что попал казак, как кур в ощип. Впрочем, и я был в застенках по похожим мотивам.

Но тут начались амнистии и Павел Петрович, будто явив совсем иного человека, соглашался с Суворовым во всем и благоволил фельдмаршалу в этот момент, как, наверное, никому более при дворе. А так как Александр Васильевич знал лихого казачьего командира по своим походам в Османскую империю, то пожелал видеть оного и в Италии. Немалую роль сыграло ходатайство атамана Орлова.

— Да я же первым подписал ту бумагу под Измаилом. Это ж надо! Малыми силами брать непреступную крепость! Но я первым подписал, — уже изрядно подпивший, в очередной раз, объяснял Платов, почему Суворов так за него просил.

— Я слышал уже, Матвей Иванович, — часто я отвечал казаку, но то, будто меня не слышал.

Так что приходилось бывать в пути «свободными ушами» для Платова, который топил свою обиду в алкоголе. Но, что меня поражало — он на утро тренировался, даже когда кареты были на ходу. Со своим десятком опытных казачков, разгонялся и часто пугал наших кучеров да возниц, имитируя атаку.

На остановках казаки фехтовали и я присоединялся к ним, если только Катя не перегружала «Графом Монте-Кристо». Но наступало время обеда и мы, даже когда обедали прямо в каретах, что даже для Матвея Ивановича было не комильфо, всегда пили. Я старался схалтурить, пить меньше, или вовсе наливать себе воду, но это получалось не всегда. И когда не получалось обмануть Платова, я лишался жены. Почему-то Катя не хотела ехать в одной карете с пьяными мужиками, которые с одной стороны часами восхищаются ее красотой, умом и всем-всем-всем, но с другой стороны, в карете стояло такое амбре…

Платов был уверен, что это я его вытянул из тюрьмы, да, Суворов сказал свое слово, но многие знали о моих разговорах с фельдмаршалом, которые проходили наедине, возбуждая народную фантазию. Вот и половину действий фельдмаршала объясняли моим влиянием. Как же? Ведь с ним сам Безбородко дружбу ведет, да и строптивый старик-Суворов отчего-то поддался уговорами именно Сперанского. Ну а я и не переубеждал, считая, что могу с такого вот чувства долга Матвея Ивановича, как и общественного заблуждения в отношении себя, что-то, да заполучить материально-ценного.

А в дороге нас настигло два письма. Одно, от государя, а другое от атамана Донского казачьего войска Василия Петровича Орлова. И я завис. В какой-то момент подумал, что просто не попаду в Итальянский поход, и окажусь пустословом, если не трусом.

Мне предписывалось стать временным главой Особого Правления по делам Донских калмыков. Павел Петрович посчитал, что раз у него где-то в тех краях есть некий действительный статский советник Сперанский, столь ловкий в делах законотворчества, да еще исполнительный… Мало того, как стало известно императору, он не прочь дружбу вести с казаками, так пусть послужит.

Вот правда, зачем? Не хочу. Все-таки чудит наш помазанник Божий. И я понимаю почему. Очень скользкий вопрос насчет пребывания калмыков на Дону, а я, вроде бы еще нигде не прокололся, за чтобы ни брался. А еще серьезные чины из Петербурга не сильно рвутся заниматься такими вот, по мнению многих, мелочными и неблагодарными делами.

Я-то уже настроен на совсем иные дела, во мне просыпается воин, романтика войны и все такое. А тут разбирать новые Авгиевы конюшни. Но прошел первый эмоциональный порыв, полный негатива и отрицания, и я стал думать более рационально, может даже масштабами государства.

Пока не прибудет кто-то иной в это самое Особое Правление, мне предстояло понять, как выпутаться из истории с калмыками. Нынче их пробуют прижать к ногтю и ситуация столь накалена, что представители этого кочевого народа, той части, что сейчас кочуют вдоль Дона, уже угрожают уйти, пусть и в Китай, по кровавым стопам своих соплеменников, которые при Екатерине частью пошли в Поднебесную. К слову, из ста пятидесяти тысяч дошло меньше пятидесяти тысяч, и, дойдя, они в миг потеряли в Китае и те малые доли самоуправления, что даровала Россия [в РИ истории калмыки так и поступили, устроили демарш и пошли к Астрахани и дальше, нарушая ранее взятые обязательства, сильно подгадив этим донским казакам].

Но я не сильно расстраиваюсь. Во-первых, уже то, что я назначен главой — это плюс. Второе, уже вызваны Цветков и компания, которым я передам вопросы урегулирования отношений между империей и калмыками и выработки системы. Во-вторых мне нужно посмотреть и отредактировать сочинение по истории государства Российского, часть которого уже подготовлена Львом Цветковым. В-третьих, Цветков сделает все так, как и положено, или как я скажу.

Чтобы калмыки остались на Дону, нужно, как я думаю, всего чуть расширить полномочия их судебного органа Зарго, кроме того не пускать к ним Николая Ивановича Страхова, который, может и хороший литератор, писатель-сатирик, он даже какой-то там либерал-боец за отмену крепостничества, но в иной реальности начал доить калмыков, беря взятки, давая мзду другим, дописывая большее, чем есть количество кибиток, по которым калмыки платили налоги. Это уже происходит и я сменяю Страхова, о чем государя просили и атаман Орлов и Иловайский, да и сами калмыки.

Если все будет продолжаться в том же духе, то в итоге калмыки, как и в иной реальности, психанут и пойдут к Астрахани, где, впрочем оказалось не многим лучше. Мне видится проблема так: Зарго — судебный орган калмыков, в который пусть сами назначают судей, внутренние вопросы калмыков — их личное дело, они же обязаны выставлять воинов, ограничиваться для своих кочевий выделенной территорией, платить налоги Донскому войску. Как по мне, ничего нет не решаемого. Пусть Зарго будет своего рода Казачьим Кругом, ну а на Дону станет Большой Казачий Круг, где будут представители от калмыков. Не понимаю принципиальность того, что все члены Зарго утверждаются в Петербурге. Этот орган управления не особо влияет на общее положение дел. Тут я бы грамотно подвел Павла, что подобная ошибка могла быть в период правления женщин, но никак не сильного правителя-мужчины. И парадоксально, но такая, на вид, полная чушь, очень даже более аргументирована для императора, чем иные доводы.

А вот реставрировать власть хана я не стану даже предлагать. Есть такой товарищ Чучей Тундутов, который обещает кучу всего хорошего и ни капли плохого. При этом взятками, лестью и обманом стремится получить титул хана. Он уже, как мне кажется, подкупил Николая Страхова и тот щемит калмыков, требуя и для себя дополнительных поборов и признания хана, который лишний в современных реалиях. Нет, подобное еще больше оттолкнет калмыков. Пусть они получают статус, схожий с казаками, живут и не тужат, да России служат.

В целом, как объяснял мне Платов, кооперация с калмыками весьма полезна для казаков на Дону, где люди менее всего страдают расизмом. Даже демографический вопрос для верхушки казачества стоит очень даже остро. До сих пор на землях Донского Войска есть немалый перекос в сторону мужского населения. Так что молодые казаки побегут в припрыжку, а старики благословят и вполне пойдут на смешанные семьи и своего рода ассимиляцию этого осколка калмыцкого народа.

И пока все идет вполне благополучно. То есть тут тот случай, что лучше пустить все на самотек и красиво отчитаться перед властью, что все хорошо. Иначе, казаки теряют немало материальных возможностей. Ну и я теряю хорошие отношения с казачеством, которые могут принести очень много благ. Тем более, что я имею свои земли на границе с территорией Донского Войска. С соседями нужно дружить. Если еще соседи имеют земли на залежах угля и железных руд, так и вообще лобызаться нужно.

Так что, проведя в Надеждово только четыре дня, пусть и очень насыщенных, я отправился, вновь в сопровождении своей походной жены, в Черкасск. Ну а как еще мне Катьку называть, если мы с ней после свадьбы больше время проводим в дороге? Правда приноровились и так любить друг друга. Может и Камасутру стоило бы несколько уточнить, или даже раздел новый составить. Но время нет на это, так как нужно писать «Графа». Это будет бомба европейского масштаба! А после я начну еще и «Трех мушкетеров»… Так что имя Сперанского будет греметь и в Европе. Ну а чем громче оно звучит там, тем тверже я стою на ногах здесь, в нашем Богоспасаемом Отечестве.

По дороге от Надеждово в Черкасск я уже составил проект соглашения с калмыками, в котором были ссылки и обращения к договорам меду русским государством и этим народом, по недоразумению названым калмыками, хотя они ойраты, ну или джунгары. Выглядело все стройно и красиво, так, что придраться было сложно и даже несколько ограничивало возможности русского императора своевольничать.

Не то, что я так сильно радею за калмыков. Я во всем ищу выгоду и для себя и для Отчества. Вот с этой частью, в прошлом, великого народа, я очень даже могу кооперировать. Ну а про то, что казакам не выгоден уход калмыков, я уже говорил.

— Подписывать? — спросил меня атаман Василий Петрович Орлов, когда я представил ему проект документа «О положении народа калмыков-ойратов на землях Войска Донского».

— Сие ваше решение, Василий Петрович. А уже скоро приедет мой ученик и он сможет наладить отношения между вами и калмыками. Но я не вижу причин для пересудов, — я говорил не только донскому атаману, но и представителю от калмыков по имени Нурали.

— Не нади хана, нади жить мир, кочеть не страха, дружба казаки, — высказал свою позицию Нурали.

Не хотели калмыки иметь у себя хана, да и на Дону не так, чтобы и сильно много представителей этого кочевого народа. Что это за хан, если у него подданных сильно меньше ста тысяч? Калмыки хотели жить без страха, что у них отберут земли. Не редко случалось, что прежние кочевья жглись дворянством, чтобы калмыки откочевали подальше. А после эти земли занимались под пахоту. Уже сколько лет кочевья калмыков сокращались! Да я и сам думаю, что пора им заняться оседлым скотоводством. Всю шерсть куплю у них, если будет на продажу.

— Так и будет, — пообещал я, не особо будучи уверенным, что все срастется так, как надо.

А после, когда мы уже праздновали непонять что, наверное, составление проекта Положения, я понял, что калмыки нужны и мне самому. Еще больше прояснился момент, почему казаки держаться за них, не отпускают калмыков. Во-первых, далеко не все калмыки — это кочевники и есть у них и земледельцы, пусть все равно акцент на скотоводство. Во-вторых, они и есть те самые скотоводы, которые могут торговать шерстью, мясом. Даже в голодные годы, а такие на Дону бывали, можно обратится к калмыкам и закупить у них мясо.

А еще, обоим сторонам, что Войску Донскому, что калмыкам выгодно жить вместе потому, что калмыки платят по двадцать пять рублей с кибитки налогов. Казаки, если калмыки все же попадают в их юрисдикцию и законы Войска Донского распространяются на этот народ в равной степени, как и на казаков, получают немалые доходы в свой бюджет. А калмыки получают снижение этих самых налогов.

Не стоит исключать из внимания и тоску по былому. Калмыки помнят, что они некогда были вольным народом, у них на этом фетиш. Ну и нехай живут в заблуждениях, так же, как и казаки, пусть внутренне ощущают свободу. С казаками у них может получиться ощутить такие эмоции. А вот в любой губернии, да еще и в рамках процветающей коррупции, воли не прочувствовать.

— Присылай своего человек, торг будет, волов будет, мулов будет, все будет, — обещал мне Нурали, радостный от того, что я, как по его мнению, хороший человек и даже не стал сразу требовать денег.

На самом деле, я уже отписался Захару Ложкарю, чтобы тот прибыл, а лучше прислал кого, чтобы оценить возможность закупок у калмыков скотины. По самой первой траве Военторг уже погонит скот на Запад, своим ходом. Но пока, не так, чтобы в достатке скотины, тем более что все, что бьется на фермах, сразу вялится и переводится в состояние «сухого пайка».

А цены в Австрии, которые конечно же уже узнавались, выходят выше, чем даже гнать корову из Вологды. Союзнички уже начинают божить, так как вводят запреты на продажи скотины и сами выстраивают какие-то жалкие подобия Военторга, то есть определяют монополиста, исключительного поставщика, с которым нужно заключать сделки русскому командованию. Ну а этот монополист дерет деньги.

Вот потому и может оказаться важным покупка скота у калмыков, пусть и баранов, а лучше крупного рогатого. Тем более, что Нурали, за то, что я сразу же предоставил вполне приемлемое Положение, да еще и не стребовал за это взятку, готов сделать скидку. Вот такие взятки я беру, скидками, но тут подобное пока мало привлекает внимания.

Мало того, я сильно задумался над тем, чтобы осваивать в своем имении еще и текстильную отрасль. Если будет шерсть, то почему бы и нет? Как выглядят станки-самолеты, более продвинутые их версии, я знал. А тут есть такой бонус, как Иван Петрович, со своими усовершенствованиями всего, что только можно усовершенствовать. Я знаю, что Кулибин, на раз, походя, усовершенствует и то, что англичане годами выдумывали. Такой он человек, русский гений. Так что нужно подумать и, может быть, уще вплотную заняться и текстилем.

А то, что калмыки — кочевники и таким образом их кочевья выпадают из сельского хозяйства, так не соглашусь. Вернее, не совсем так. Нужно ориентировать представителей этого народа на то, чтобы они занялись прежде всего выращиванием овец и тогда все больше земель станут использоваться на постоянной основе, а кочевой образ жизни постепенно станет сходить на нет.

Ну и не стоит забывать силу просвещения. Калмыкская молодежь может учится в Главном народном училище, что существует на Дону, или даже в моей школе. А на выходе будет человек уже несколько иного склада ума и мировоззрения.

— Не для меня придет весна. Не для меня Дон разольется. Там сердце девичье забьется восторгом чувств — не для меня, — со слезами на хмельных глазах пели донские казаки, Нурали уже употребил свою дозу и спал [народный вариант песни, хотя считается, что мелодия (Н. П. Девитте) и похожие стихи (А. Молчанов) были написаны в 1838 году. Полный текст песни см. в Приложении].

Вот где та самая душа, что на разрыв рубахи, когда эмоции настолько фонтанируют, что без их выхода наружу никак нельзя, есть опасность сгореть. И вот тогда нужна женщина, с которой от всей свой славянской натуры… Или драка. Даже так русский человек, а казак — это, на мой взгляд, квинтэссенция всего русского, может решать проблему эмоционального перенасыщения. Дать в морду, а после вместе поплакать, выпить и… пойти искать кому набить морду, но уже вместе. И может это не правильно, нельзя драться, что это проступок… Но, как жить-то тогда, если душа кричит?

И сегодня, за день до моего отъезда пела душа. Не было с нами нынче атамана Орлова, Илловайского, даже Денисова не приглашали, потому как он… цитата от Платова: «Несколько зануда, учёностью передо мной кичится, а сам подомной ходил и ходить будет». Вот так вот!

— Ой на горе стоял казак. Он Богу молился. За свободу за народ тихо поклонился. Ойся — ты ойся… — кричал Платов, а я, вместе с еще с двумя есаулами, изображал лезгинку [На горе стоял казак. Казачья песня. Полный текст в Приложении].

И вот она — русская меланхолия, после которой может наступить время полнейших глупостей. А под меланхолию, лучше «Ворона» не придумать.

— Черный ворон, что ты вьешься, над моею головой! Ты добычи не добьешься, черный ворон, я — не твой… — обнявшись, вновь всхлипывая и даже рыдая, мы пели с Матвеем Ивановичем и были в этот момент до горьких слез счастливы.

В этот раз дело не дошло до «коня», приберег я эту песню на потом. Все-таки и без того уже прослыл «казачьим пиитом». Прямо, Розенбаум.

Так вот, продолжу про широкую русскую душу, которая, пусть и может подвигнуть дать другу в рожу, но все равно честнее честного, не умеет скрывать обиды. Ну а если любить, то всеми фибрами, всем сознанием, или вовсе отключая его. Дружить? Так жизнь за друга отдать. И теперь, всего-то шестью пьянками, украденными песнями и стихами из будущего еще и синяком, нынче украшающим правый глаз Платова, я добился настолько много, что никакие переговоры не справились бы лучше. Теперь я свой, а своих нельзя грабить, к ним не следует бегать на земли и воровать урожай. Нельзя и обманывать, не по-христиански же это.

Сперва Орлов, а теперь Платов, они готовы были многое мне подарить, или пообещать. А мне, ведь, не так, чтобы и многое нужно от них. Вернее, жертвы и большие уступки со стороны атаманов не нужны, а вот долгосрочное сотрудничество — да.

На следующий день, 16 февраля 1798 года, уже когда многое было решено, когда прибыл Лев Цветков и продолжил работу с калмыками, как и с казаками, я отправился домой. Благо от Черкасска до Надеждово было не более ста двадцати верст, а Дон еще не вскрылся, так что мог успеть доехать на санях.

Отправлялся я не один, со мной уходили две казачьи сотни, по словам Платова, они были лучшие из лучших. Может быть. На вид, мужчины казались серьезными бойцами, да и возраст такой «золотой», что я удивился, что мне подобных воинов выделили. Обычно казаки комплектовали свои полки по принципу половины новиков на половину стариков, чтобы одни учились у других. И то, что две сотни вот таких мужиков по лет тридцать и все, в кого не плюнь, не ниже урядника, мои…

— Спаси, Христос, Матвей Иванович, — искренне благодарил я Платова.

— Будет, Михаил, для тебя я готов много сделать. Добрый ты казак, Мишка, — отвечал Матвей Иванович Платов, провожавший меня.