Сперанский 4. Коалиция

Глава 5

Глава 5

Вена

22 апреля 1798 года

— Я рад, что нынче в стане великих фельдмаршалов Священной Римской империи прибыло! — провозгласил австрийский император Франц.

Хотелось бы сказать, что он это сделал «громогласно», но нет, в голосе монарха не было ни грома, ни, собственно, зычного голоса.

Попросили бы меня дать характеристику Францу, то я бы долго думал, искал бы чего-то этакого «императорского» во внешности Габсбурга, но в итоге, сказал бы, что он «комси комса» и так во всем. Ну а тому редкому русскому дворянину, который все же предпочитает изъясняться на русском языке, продублировал свое мнение: «Не рыба, ни мясо».

Не урод, но красавец лишь на фоне своего канцлера, истинного уродца и внешне и внутренне. Ни высок, но и не низкий, точно не лидер, но не кажущийся полностью лишенным характера. Такое, средненькое, на фоне чего наш император даже вполне ничего выглядит, пусть с учетом чудачеств и приступов необоснованного гнева.

И вот это «нечто» вручало бумагу-свидетельство Суворову о том, что нынче он фельдмаршал Священной Римской империи. И так хотелось закричать, выхватить ту шпагу, которой повязывали русского полководца, да отрубить чего-нибудь, прежде всего канцлеру Тугуту, который завершает очень даже грамотную интригу.

Суворову навязывают австрийский корпус. И делают это понятно для чего, для всех понятно, но отказаться и послать нахрен уже нельзя. Взяли нашего воинственного старичка на честолюбии, вместе с тем, и русского императора на понятиях чести. Это в Петербурге австрийцы были готовы на все, лишь бы прибыли русские полки, а когда они пришли, русские солдаты, и уже сложно без потери лица отыгрывать назад, Австрия сделала попытку если не взять под контроль русскую армию, то иметь возможность на нее оказывать влияние.

А еще сейчас австрийцы забирали у России прерогативу стать «победительницей республики». Дело в том, что наличие даже пятнадцати тысяч австрийцев в составе русской армии, делает ее не русской, а союзнической. Мало того, так этими войсками командует австрийский фельдмаршал Суворов. Что? Он русский? Ну да ладно, а разве те же сербы, или хорваты не служат Габсбургам? Так в чем тогда вопрос? И пусть все это номинально, церемониально, но по факту, да, нынче в Северную Италию пойдет союзническая армия.

Теперь можно начинать давить на Суворова и требовать соблюдения если не плана, то выдерживать общую линию, которая более выгодна Австрии. Не захочет русский полководец это делать, станет кочевряжиться, тогда, как в советском фильме «не купят лотерейные билеты, отключим газ». В данном случае под «газом» можно понимать продовольствие.

В подобном ключе мне становится еще более ясным, зачем и почему урод Тугут спрашивал о том, как я отнесусь к австрийским войскам в Италии. И не важно уже, что для меня это прозвучало несколько в ином значении, чем отправлять австрийский корпус в Италию прямо сейчас. Но я согласился тогда. К счастью, и к сожалению, но придется согласиться и Суворову.

Тут вопрос в ином: насколько получится у австрийцев контролировать русскую армию? По сути соглашений между империями, австрийцы не могут диктовать свои условия и навязывать планирование. Задача русского войска — освободить Италию, все. Так что Суворов может, а зная его, будет, отказываться от «методической» поддержки со стороны австрийских военных. А пятнадцать тысяч солдат — очень даже подспорье.

Надо подумать, как я смогу помочь командующему с этим вопросом. По крайней мере, можно же составлять таким образом письма, чтобы и нахрен послать и восхититься мудрым решением посылаемого проследовать по указанному адресу. И не стоит смущаться и лебезить перед Тугутом или еще кем из австрийцев, за нами Петербург.

Какой бы ни был Павел Петрович, как бы не прижимал петербуржское общество своими указами, он будет горой стоять за свою армию. Именно что свою, так как полководцы воюют, а побеждают императоры — такое мнение у любого монарха, который считает абсолютизм единственно правильной формой правления.

Но кое что написать Безбородко нужно, обязательно. Мне сильно не понравилось поведение Андрея Кирилловича Разумовского, который хотел казаться еще большим австрийцем, чем сами представители этой нации. Такая угодливость императору Францу и его Уроду вызывает брезгливость, причем, как я видел на приеме, не только у меня. А некоторые из присутствующих просто насмехались над поведением посла, который обихаживал Тугута и австрийского императора и не понять, кого больше. И ладно, если бы Разумовский делал это с какой-то важной целью, к примеру, продавить русские интересы, нет, подобная угодливость была вызвана… Желанием нравится, наверное. Ну не могу я иных объяснений найти, если только не думать о предательстве русского посла.

Я знал, что в будущем, по крайней мере, такое произошло в иной реальности, Разумовский и вовсе примет католицизм и будет скорее австрийцем с малоросской фамилией, чем русским чиновником с фамилией графской. Нужно менять посла, так проводить политику Российской империи нельзя, даже преступно.

У нас как получалось? Накосячил — в послы иди. Отправят с глаз долой и с сердца вон неугодного, а как он службу свою несет, уже вторично. Потому часто и получаются промахи в политике. В иной истории при действенном русском после, который правильно бы понял волю русского императора, австрийцы бы взвыли, но были бы вынуждены понизить свое давление на Суворова. Посол не может опираться в своей деятельности на мнение иностранцев, а всеми способами продвигать политику своего государства, до последнего защищать интересы подданных своего императора. В этом плане, Разумовский — элементарный предатель.

— Мой Военный Совет подготовил для вас, фельдмаршал Суворов, план действий, облегчая задачу, при том мои генералы знают театр военных действий досконально. На основе наших совершенных карт и тех сведений, что поступают от угнетенных революцией людей, Военный Совет принял план действий и я его вам предоставляю в знак наших союзнических отношений, — провозгласил император Франц.

Сука! Тугут, тварь, — это же он так все подстроил, чтобы план действий был навязан Суворову именно на приеме, прилюдно, да еще и когда русскому полководцу вручали чин фельдмаршала и золотую шпагу с бриллиантами. Вон как сам император косится в сторону своего канцлера, будто спрашивая, правильно ли он сыграл свою роль. Теперь, по идее, Александр Васильевич загнал в угол, так как могут счесть его неблагодарным, если откажется принять план.

— Господин фельдмаршал, — встрял своим рылом Тугут. — Десятки опытнейших австрийских офицеров разрабатывали план, учитывали рельефы местности и сведения об укреплениях противника. Уверен, что принятие плана будет способствовать быстрому разгрому ненавистных республиканцев. Я сам руководил работой штаба.

Суворов не показывал озабоченного вида, но все же его улыбка несколько потускнела. А вот рот Разумовского, казалось порвется от проявления радости.

— Премного благодарен, ваше величество, — сказал Суворов, поклонившись императору, после повернулся у Тугуту. — Ваше сиятельство! Ваш вклад в общее дело не забудет мой император.

Лицо канцлера еще более стало уродливым, когда он состроил недовольную гримасу. Но поправлять прилюдно русского старичка и рассказывать про «вашу светлость», Тугут не стал, понимал, что будет выглядеть посмешищем.

Между тем, Суворов продолжал:

— Верноподданный своего императора должен всегда следовать воле монарха, по сему и я не могу поступить иначе, — сказал Суворов и завел руку за спину.

Князь Багратион, так же, в числе многих русских офицеров и даже атамана Платова, приглашенный на прием в императорский дворец, почти чеканным шагом подошел к русскому фельдмаршалу и подал Суворову лист бумаги.

— Вот, ваше величество, план кампании, согласованный с моим императором и одобренный личной подписью русского монарха! — провозгласил Суворов и с поклоном, даже несколько более глубоким, чем требовал этикет, лично передал императору Францу бумагу.

Глава правящего дома Габсбургов сломал печать, развернул бумагу и…

— Но тут чистый лист? — Франц прятал свою растерянность за улыбкой.

— Прошу простить меня, ваше величество, но он не чистый, на нем стоит подпись моего императора и написаны слова «план Итальянской кампании», — сказал Суворов [описан реальный эпизод].

Установилась тишина. Все взоры, кроме одного человека, были устремлены на императора, ожидая его реакции. Лишь Тугут задумчиво пялился на меня. Да, я похожую карту разыграл, но с фон Меласом, когда стращал его бумагой с липовой подписью Павла Петровича. К моему листу рука русского монарха не притрагивалась, а вот у Суворова, скорее всего, да, нет, точно, была настоящая подпись. Российский самодержец доверялся русскому полководцу и дал в его руки весомый аргумент для противостояния давлению со стороны союзников.

— Что ж… — пришел в себя император Франц. — Отличный план, господа!

Габсбург обернул ситуацию в шутку, что было более чем выгодно для всех. Напряжение быстро спало и зал дворца в императорской резиденции в Шербурне, вновь оживился и зажил своей жизнью лицемерия и угодливости.

Несмотря на то, что на дворе еще только пахло летом, ночи все еще оставались холодными, император Франц, а может быть кто иной, выбрал именно летнюю резиденцию для приема в честь русских войск и лично Александра Васильевича Суворова. И это хорошо, так как позволяло чуть быстрее добраться до расположения моего отряда, куда хотелось намного сильнее, чем оставаться в этом месте лжи и притворства.

— Михаил Михайлович, наконец, мы с вами можем приветствовать друг друга, — с искренней улыбкой, такой неуместной среди прочих лицемерных, меня приветствовал Григорий Иванович Базилевич.

— Григорий Иванович, мне доложили, что вы прибыли с фельдмаршалом Суворовым и искали встречи со мной, но… Увы церемоний вокруг больше, чем дел, а слов куда больше, чем поступков, — сказал я, веря, что с медиком, с которым успел уже задружиться можно говорить открыто.

— Как верно вы заметили, Михаил Михайлович! Будто не воевать собираемся, а обсуждаем проведения парадов, — поддержал меня доктор.

Слышать от заслуженного медика такую воинственность, рвение очутиться в бою, было странно. Оправдывало доктора то, что он не боя ждет, а его последствий, чтобы применить все то новое в профессии, что вскружило голову человеку, дышавшего своей профессией.

— Прошу прощения за предсказуемость, но главный вопрос не могу не задать, — улыбнулся я и сделал паузу, чтобы не говорить с Базилевичем, когда рядом, с шампанским на подносе, проходит лакей.

Что-то слишком часто вокруг меня прохаживаются два лакея. Думал, что у них распределены таким образом маршруты доставки, на секундочку, французского шампанского… еще один пример лицемерия… однако, когда я сменил локацию, эти же двое вновь оказались рядом. Не хватает Уроду агентов со знанием русского языка, поэтому сменить слухачей неким?

— Вы спросите меня, какого черта я тут делаю? — улыбнулся Григорий Иванович Базилевич.

— Именно так, кроме что упоминания черта, — ответил я.

— Прошу простить, некоторая, знаете ли особенность присутствует у медиков, которые уповают чаще на себя, но меньше на иные силы, чтобы лечить тела. Но вы правы… — стал оправдываться медик.

— Пустое, — отмахнулся я и продолжил. — И все же?

Наш разговор то и дело прерывался, когда я замечал, что неподалеку находятся люди, которые сильно желают услышать суть разговора. Базилевича тут не знали, и он не военный, одет очень даже прилично, в платье, стоимостью в треть небольшого корабля. Поэтому было крайне важно для австрийцев узнать, почему Суворов включил в список своего сопровождения на императорский прием именно такого штатского и вообще, что он делает в Вене.

— Я прочел ваши письма на предмет организации военно-полевой медицины и счел их весьма интересными. Вы писали посоветовать медика, который занялся бы подобным… Простите, не смог, гордыня обуяла быть первым и окунуться в лучи славы. И вот я здесь, чтобы самолично изменять порядок лечения раненых. Ну и для того, кабы прояснять всем офицерам о правильности санитарно-гигиенических норм, так, кажется вы называли такие новаторства, — сказал Базилевич и хотел было что-то дополнить к своим словам, но запнулся.

К нам подошел Михаэль Фридрих Бенедикт фон Мелас и не один, а в сопровождении дамы. На грани своего восприятия я почувствовал взгляд со стороны, где канцлер Урод беседовал с Андреем Разумовским и Беннегсеном.

— Господин Сперанский, — фон Мелас обратился ко мне по фамилии.

Я был не в мундире генерал-майора, а в штатском платье. Таким образом хотел подчеркнуть, что я больше политик и, мол, «бойтесь меня!», могут нагадить в ваших политических играх. Потому Мелас и обращаться ко мне не как к военному.

— Господин, фельдмаршал-лейтенант! Рад, что имею честь увидеться с вами вновь, — соврал я.

— Позвольте представить вам баронессу Марию Луизу фон Хехель, — сказал Мелас и…

Вот это «хелель, так хехель». Девица потупила глазки, изобразила легкий поклон и склонилась так, чтобы я увидел, два «сердца», стремящиеся вырваться наружу, разрывая ткань белоснежного платья. Она была хороша. Личико светлое, кажущиеся невинным, точеная фигурка, томный, полный тоски взгляд карих глаз. Вот после того взгляда почти каждый мужчина спросил бы: а не может ли он чем помочь милой девушке. И она, конечно, несколько завуалированно ответила, что не может ничем беспокоить такого вот всего из себя мужественного мужчину. И тогда почти любой мужик начинает лететь в пропасть, отключая мозг.

Вот прямо сейчас против меня используют реальное оружие. Не получилось прижать к ногтю угрозами, так «медовая ловушка» подоспела. И не скажу, что мне вот прямо сейчас не захотелось испробовать это лакомство. Но, нет.

— Для меня честь, мадмуазель… Господин Мелас. Позвольте представить вам Григория Ивановича Базилевича, моего друга и великолепного медика, — сказал я и чуть склонил голову, Базилевич поступил подобным образом.

Но дама лишь бросила мимолетный взгляд на медика и вновь заострила внимание на мне.

— Мсье, Базилевич, рада знакомству! А с чего вы решили, мсье Сперанский, что я мадмуазель, лишь по тому, что кольца нет на пальце? — нарывалась на комплемент эта фон Хехель.

— Что вы, я, любуясь вашими прекрасными бездонными глазами, не мог и подумать, что столь юное и прекрасное создание может быть замужем. Да, можно выйти замуж и в раннем возрасти, но сложно в замужестве сохранять такую чистую красоту и излучать столько яркого света, — сказал я, посчитав нужным включится в такую вот игру.

От чего-то стало интересным то, как милая дамочка, готовая за интересы государства… Стоп о том, на что она готова, лучше не думать, иначе мужская одежда нынче такая, что конфуз сразу будет выпирать из зауженных панталон. Мне было интересно, как она перейдет к теме встречи, если я, при всей своей любезности, проявлю себя тупым ослом и не стану настаивать на свидании.

— Вы смущаете меня, мсье Сперанский, такие слова даме говорить можно лишь наедине. Прошу простить меня, господа, что не выказываю должного внимания вам, но генерал Сперанский, вы мастер захватывать интерес дамы с первых слов, — сказала Мария Луиза и вновь нанесла прицельный выстрел томным взглядом.

Понятно, хочет, чтобы пригласил. Вот только прилюдно этого делать нельзя, значит передать записку лакеем, что, в принципе позволительно и распространено, когда дама вот так, не завуалированно говорила, что хочет секса. Именно так. Базилевич даже несколько завистливо посмотрел на меня, а он человек, который уже должен был побороть всех своих похотливых бесов. А еще Мария прикрыла лицо веером и сразу же приоткрыла один глаз. Мда… Где в этом борделе приватные комнаты?

— Прошу простить меня, мадмуазель, но я ослеплен красотой вашей и мог растеряться. Вероятно и я несколько неучтив с нашими спутниками… Господин Мелес, — я поклонился фельдмаршал-лейтенанту, и сразу же взял руку прелестницы, поцеловал ее. — И как же разрывается мое сердце, что вынужден отложить наше общение. Нам с господином Базилевиче необходимо многое обсудить. Мы друзья и по службе и компаньоны, и так вышло, что уже давно не виделись. С вашего позволения, мы выйдем на воздух. Ох, уж этот выбор для мужчины, что первее: общение с несравненной девушкой, или долг перед своим Отечеством.

Надо было видеть недоумение на личике Марии Луизы. А что она хотела? Да, прелестница, но и я чай не мальчик, но муж. Причем, я помню, что, действительно, муж и есть у меня жена. А даже не было бы, так не поддаваться же на чары той, которую мне подкладывают.

Мы спешно направились на выход, оставляя и дальше недоумевать и девицу, и Меласа, который выступил в роли сводника. Тьфу! Недостойно офицера, наверняка, же знает, кого ко мне подводил.

— Господа, вы уходите? — спросил Платов, нагнавший нас уже на выходе из душного зала дворца. — Возьмите меня с собой!

Так и слышалось непроизнесенное казаком слово «пожалуйста». И такое жалостливое лицо у наказного атамана.

— Пошли, Матвей с нами! — усмехнулся я.

Мы вышли в сад, который уже ожил и утопал в зелени кустов и газона. Как по мне, маловато деревьев и слишком просторно. Я люблю сады, где есть больше мест для уединения. Как же зажимать таких, как Хехель, когда и спрятаться негде? Вот же чертовка, не выходит из головы.

— А может, рванем, господа, к вам Михаил Михайлович, в полк, да… — Матвей Иванович посмотрел на меня и даже несколько заискивающе спросил. — А та зеленая водка есть?

— А это не будет несколько… Не вежливо? — спросил Зиневич.

— А пошли они! — сказал я и для пущего эффекта еще и приложил ладонь левой руки к сгибу локтя правой.

— Господин Сперанский? На вас плохо влияет близость казаков, — сказал медик под дикий хохот Платова.

А кто его знает, может, и не так плохо они влияют. Насколько же надоедает вся эта жеманность, что хочется порой просто и со всей широты русской души послать нахрен вот таких уродов, упырей и лицемеров.

И мы направились на выход, проходя почти версту до ворот. И пусть рядом с Платовым не поговорить серьезно, особенно, если он будет пить, но можно расслабиться и затронуть отрешенные темы. Выступаем все равно только через четыре дня, а не через два, как думали раньше. Можно выпить и посмотреть на одно из самых сладостных развлечений всех времен и народов, как другие работают. В данном случае, как отправляются в марш-бросок мои воины.

Но по пути в мой лагерь, я передумал употреблять алкоголь, посчитав, что пока есть возможность для тренировок, нужно пользоваться, а не страдать похмельными синдромами.

Прибыть в расположение получилось уже когда воины отправились совершать марш-бросок, потому насладиться тем, как работают другие люди, подначальные мне, не вышло. Ну и ладно.

Пить, а, скорее НЕ пить, с Платовым я уже научился. Вернее, научил своего слугу Никифора, как правильно распоряжаться с иными слугами, чтобы у меня в стакане всегда были безалкогольные напитки. Опасно это. Если когда узнает Платов о таком, то будет ссора. Но я не могу отчаянно напиваться и болеть на утро, теряя следующий после пьянки день. Сейчас не могу. Вернусь в Надеждово, уйду в запой. Нет, и там нельзя, уйду в любовный заплыв с молодой красавицей-женой, которая куда как люба, чем и сто «хехелей».

— Пейте, Григорий Иванович, да закусывайте! За Матвеем Платовым очень сложно угнаться, тут без доброй закуски не обойтись, — сказал я и указал на целый стакан зеленой жидкости.

Платов облюбовал абсент и всегда просил именно этот напиток. И я бы отказал ему, так как сие вреднее даже водки, но казак знал, что у меня в обозе есть «зеленая». Один раз все же придется напоить наказного атамана именно абсентом, чтобы потом сказать, что он закончился.

— Пейте, господин Базилевич! — даже несколько требовательно повторил я.

— Я не хотел бы, но если вы настаиваете… — сказал медик, чуть ли не со слезами смотря на полный стакан.

— Он настаивает… Ха-ха, на полыни водку и настаивает, — Платов засмеялся и залпом выпил свой стакан.

Я повторил его подвиг, выпил, начав театрально морщиться. Когда и Базилевич с опаской сделал первый глоток, глаза медика округлились, он посмотрел на меня, и выпил остаток до капли. А Григорий свет Иванович еще тот актер, так скривился, что и я подумал об ошибке Никифора и что у Базилевича был абсент.

А пили мы с медиком тархун. Да, тот самый напиток из эстрагона. Чуть сладковатый, но не приторный.

— Ух… вот это, да! Вернемся куплю у тебя всю зеленую водку, казакам на гуляниях зайдет, — сказал Платов и уже через пару минут полилась песня.

Подвыпивший Матвей Иванович теперь сразу же начинает запевать одну из моих песен, в зависимости от настроения. Сегодня первым треком стал «черный ворон», знать тяжко на душе у атамана. Это и хорошо и плохо. Плохо потому что все же я к нему хорошо отношусь и сопереживаю, ну а хорошо, так как напьется быстро и я смогу поговорить с Базилевичем спокойно. Сейчас еще стакан абсента, после перерыва в одну песню, следующий, на четвертый подход Матвей пойдет через еще две песни. И все. Спать. При этом, он обижается только, когда я первый стакан с ним не выпил, а дальше лишь тешит свое самолюбие, что я демонстративно наливаю себе меньше.

— Это… Коварство, — сказал Базилевич, когда Матвея Платова отвели люди из его расположения в один из шатров, где была кровать.

— Я приму епитимью и покаюсь, — отшутился я.

— Странный вы все же человек, Михаил Михайлович, сам из семьи священника, а шутите с такими вещами, — сказал Базилевич, нюхая бутылку, где еще оставался абсент. — А еще одергивали меня про упоминание черта.

Ага, или крестик сними, или трусы одень.

— Вы же о моих чудачествах не расскажите? — спросил я полушутя.

И вправду, несколько распустился. Нужно думать при выборе шуток. Но именно что медик был тем, с кем так шутить было можно. Григорий Иванович не являлся истово верующим и, насколько я знаю, ходил в церковь лишь, чтобы не прослыть охальником веры, ну и республиканцем.

— Я бы кричал на весь мир о ваших чудачествах, о тех новшествах, что уже мне доверены. Сделал это, чтобы спасти больше людей, но вы сами не захотели большой огласки, посему стану молчать, — серьезным тоном сказал Базилевич.

— Хорошо, не будем терять время, обсудим наши, скорее, ваши, дела, так как следовало бы еще поспать. Вы давно проводили ночи в шатре? — сказал я, зажигая еще четыре дополнительные свечи.

— Не подумайте, что я кроме перины и не видал иных постелей. Бывало всякое, в Европе когда учился, так и на земле сырой спал, — отвечал Базилевич.

— Ничего, вам дадут хороший спальный мешок, холода не почувствуете, — усмехнулся я.

«Мешок» звучало несколько пугающе для медика. Между тем, при подготовке к походу, я приказал сшить более двух сотен спальных мешков, которые застегивались продеванием деревянной колодки в петлю. При этом были такие спальники, которые и при жестких минусах спасут. Трехслойные с прослойкой из пуха и толстой шерсти, они отлично держали тепло и не пускали холод. Но подобных мешков была ровно дюжина.

А после мы начали обсуждать систему военно-полевой хирургии.

За попытками объять необъятное, я, посчитав, что мало чего знаю о медицине, забыл об элементарных вещах. К примеру, не знал, когда начали накладывать гипс и только когда узнал, как лечили сломанную ногу одного из моих крестьян, понял, что, в лучшем случае, при переломе наложат тугую повязку, да палку в роли шины прикрепят. Так что решил, что нужно внедрять этот метод, который более чем доступен.

Ну а после вспомнил про Крымскую войну. Нужно было осмысление важности расширяющейся пули для штуцера и того, какие тактики применялись в иной реальности после того, как европейские страны перешли на такие боеприпасы. И тут… Пирогов… Уже не помню, как его по имени-отчеству [Николай Иванович].

Этот доктор стал применять наркоз прямо в полевых условиях. Эфир известен сейчас, это уже подтвердил Базилевич, привезший эфирное масло в войска. Очень много людей умирает на операционном столе, когда им отрезают конечности. Умирают от боли, а еще и мешают работать хирургам, которым приходится допускать ошибки. Это большое количество погибших. Эфир же можно использовать, как антисептик, за неимении стрептоцида и когда нельзя применять медицинский семидесятипроцентный спирт.

Но не наркоз — главное достижение Пирогова, а сортировка раненых. Доктор не может распыляться на многие действия, и часто приходится заниматься тем больным, который мог бы обождать своей очереди. А этому больному было бы пока достаточно и перевязки, которую сделает медбрат, а не высококвалифицированный медик. Кроме того, хирург не тратит время на осмотры и диагностику, он стоит за операционным столом и не прекращает работать.

По каким именно признакам сортировать — это дело медиков, тут я не силен, но системный подход помог Пирогову сразу же вывести русскую военно-полевую хирургию на первое место в мире. Причем это лидерство Россия в последствии занимала и в будущем.

Тут же и проблема ампутации конечностей. Базилевич и сам пока не видит, как можно не ампутировать ногу, если там раздробилась кость, к примеру. Но уже сама постановка вопроса позволяет серьезно продвинуться в решении проблемы, а гипс, как и применение антисептики, пусть пока и не идеальной, поможет спасти конечности немалому количеству солдат и офицеров.

— Сколь много медиков с вами? — спросил я уже в завершении нашего разговора.

— Восемь, — понурив голову, ответил Базилевич, но поспешил оправдаться. — Медики, что уже имеют практику, не желают ничего менять и даже новое не воспринимают должным образом. Меня высмеяли, когда я поведал про санитарно-гигиенические нормы. Так что со мной студеозусы, и те из бедных, недворянских семей.

— Мало, конечно, но не все сразу. А еще, я сам некогда привлек себе в помощники студеозусов, нынче нарадоваться на них не могу, за редким исключением, — я вспомнил про предательство Тимковского. — Так что именно такие и должны быть.

— Может вы и правы. Но мы со своим обозом пока вовсе располагаемся лишь благодаря моему личному знакомству с фельдмаршалом Александром Васильевичем Суворовым. Меня пока ни к кому не приписали. Может посоветуете, к кому обратиться? Вот, к примеру, Милорадович… — сдерживая зевоту сказал Базилевич.

Давать такие советы я был не компетентен. Просто еще не понял, кто из генералов мог бы принять к себе новатора-Базилевича. Очень хотелось взять медика с собой, много правильного, проверенного временем в иной реальности, он будет реализовывать. Но ко мне нельзя, я предполагаю сильно много бегать. К казакам? Тоже нет, все же нужно к армейскому офицеру.

Да и не важно, к какому полку, или дивизии будет предписан Григорий Иванович Базилевич, важно, чтобы он спас русские жизни, ну и апробировал систему военно-полевой хирургии, которая, если ее развить, в разы сократит необратимые потери для русской армии. А это… Что тут объяснять, если все очевидно.

*…………*…………*

Дублин

25 апреля 1798 года (Интерлюдия).

Два человека стояли и смотрели на город, который горел. Зарево освещало все вокруг и ночь стала ярче дня, чтобы следующий день стал чернее ночи. Догорят деревянные постройки и большая часть Дублина, главного города Ирландии, превратится в уголь.

Эти мужчины, которые хладнокровно наблюдали за разгорающейся трагедией, резко выделялись внешне, чем почти любой человек, в сто верст вокруг. Пожелай они спрятаться, то ничего бы и не вышло. По их, как уголь темным волосам, мужчин нашли бы сразу.

Вот только никуда прятаться они и не собирались, а, напротив, всячески себя демонстрировали себя и свою жестокость, не опасаясь, чтобы их имена проклинали все английские подданные, которые только остались в Ирландии.

Иохим Мюрат и Наполеон Бонапарт были злы на весь мир, но более всего именно на англичан. Или все же ненависть к французским директорам, особенно к Баррасу была сильнее? Военачальники, все еще республиканцы, не могли бы ответить на этот вопрос, ибо абсолютная ненависть не может быть измерена.

— Гражданин Мюрат, собирайте остатки своей конницы и следуйте к Белфасту, — сказал генерал Бонапарт, не отрывая взгляда от пожара.

— Я исполню приказ, но… Почему не выступать на Корк? Именно туда направилась большая часть разбитого войска англичан, — недоумевал Мюрат.

Наполеон развернулся в бок и посмотрел исподлобья на бригадного генерала Мюрата.

— Поставьте исполнение приказа своего… командира во краю угла. Более я не должен слышать сомнений! Но сейчас, Иохим, я объясню вам свои мысли. Собаки будут ждать именно этого, подхода на Белфаст. У нас людей более тридцати тысяч, обозов почти нет. Белфаст — богатый город, — пояснил Бонапарт.

— Льном? — не унимался Мюрат.

— Мой друг, смотрите шире на вещи и события. Мы победили? Не утруждайте себя ответом на очевидные вопросы. Да, победа за нами. И мы рассчитывали взять большие обозы, чтобы решить проблему с припасами и вооружением толп ирландцев. Но их не было, обозов. В более мелких селениях на побережье просто нет возможности для причаливания кораблей. Корк расположен на юге и там английский флот нынче не властелин. Только Белфаст, мой друг. Нас будут ждать там, это так, но не ранее чем через десять дней. Возьмите его с наскока через три дня! Не получится, заблокируйте дороги, отдайте всю провинцию этому кровожадному ирландцу Вольфу Тану. Пусть режет собак, — сказал Бонапарт и вновь увлекся пожаром.

Наполеон смотрел, как горит Дублин, заведя руки за спину, и его глаза пылали огнем не меньшим, чем в городе.

Избавились. Они просто избавились от Бонапарта. В то время, как в Италии начинаются важные события, они, эти директора, избавились от того, кто мог бы противостоять старику Суворову. Шерер? Наполеон не мог понять, как можно назначать этого человека, который проиграл битву даже испанцам, которых Бонапарт и за воинов не считал. Нельзя же делать назначение неудачника лишь за то, что он более остальных лоялен Директории?

Лицемер и просто дрянь, а не человек, по мнению эмоционального корсиканца, этот Баррас, он набрался наглости и прибыл в Брест, чтобы сказать напутственные слова отправляющемуся в Ирландию корпусу Наполеона. На самом деле, как был уверен Бонапарт, директор Баррас хотел лично убедится, что популярный генерал покидает Францию.

Корпус? Наполеону дал лишь десять тысяч солдат и всего-то шесть сотен кавалерии. А пушки? Разве можно было воевать двадцатью пушками? Но Бонапарт не мог отказаться от назначения, иначе его просто смели бы с политической сцены и лишили шанса на будущее, которое корсиканец себе уже определил.

Иохим Мюрат сперва вообще опешил, когда понял, что он станет командовать лишь одним полком кавалерии и то, коней не хватало и приходилось для сотни всадников изыскивать лошадей по всем территориям Ирландии, где уже полыхало восстание.

Наполеон не стал ждать, он сразу же направился к Дублину, совершая обходные маневры и стараясь не вступать в сражения с превосходящими силами англичан. Гений полководца позволил Бонапарту даже без существенной кавалерии заводить тысячные колоны французских войск в тылы к англичанам, отрезая им коммуникации. Никакой провизии, потому и приходилось так действовать, чтобы кормиться за счет Англии.

Наполеон создавал новую тактику управляемого хаоса, когда отряды ирландских республиканцев растекались по просторам Ирландии и громили мелкие отряды англичан или арендаторов, часто выступавших заодно с Лондоном. Между тем, было назначено время и место сбора всех сил для объединения в кулак. И отряды, запутавшие английское командование, точно в срок соединились в десяти километрах от Дублина.

Английский генерал Чарльз Корнуоллис, назначенный главнокомандующим английской армии в Ирландии, узнал о планах Наполеона, но не мог собрать подавляющее количество войск. С пушками у генерала-артиллериста Корнуоллиса было немного лучше, чем у Наполеона, но все равно мало, сорок три против тридцати двух Бонапарта, который приказывал собирать артиллерию отовсюду, где только в Ирландии получалось захватить полевые орудия. Тяжелую артиллерию, уже сильно устаревшую, просто не на чем было передвигать.

И вот они встретились. Шестнадцать тысяч французов, с которыми пришли семнадцать тысяч повстанцев, им противостояли двадцать шесть тысяч англичан. Не мог больше привести Корнуоллис. Опасаясь, что французы решаться на десантные операции, ему приходилось держать крупные силы во всех портовых ирландских городах, которые еще были подконтрольны Англии. Кроме того, любой обоз приходилось охранять втрое большим количеством солдат, чем было в самом обозе обслуги.

Давление на правый фланг англичан и концентрация всей артиллерии по центру сразу же подарили Наполеону инициативу в битве за Дублин. Бонапарт рисковал и у Чарльза Корнуоллиса был шанс опрокинуть правый фланг уже корсиканца. Отчаянная, на грани безумства, атака Мюрата смогла ошеломить англичан, а подоспевший резерв из французов и отряда Вольфа Тана остановили продвижение противника. В это время Наполеон, наблюдая замедлившееся наступление уже своих сил, отправил в бой толпы слабо обученных ирландцев.

Много крови было пролито в этом сражении, в основном ирландской, но англичане проиграли. И теперь даже те ирландцы, которые колебались, помня каким именно террором закончились более ранние восстания, начнут вступать в ряды республиканской армии.