Сперанский 4. Коалиция

Глава 8

Триест

9 мая 1798 года

Бояться — это же нормальное состояние человека, если ему предстоит вступить в свой первый серьёзный бой? Надеюсь, что да. В прошлой жизни мне случалось стрелять, сражаться, но всё это были схватки личные, где я не отвечал за других людей, лишь пару раз исход поединка мог повлиять на большие дела. Сейчас же предстоит защищать честь и свою, и великого государства. По моим действиям, успехам или неудачам будут судить обо всей Российской империи, и я не могу ошибиться. Это не пафос, это и моё будущее, которое связано с тем, как я себя проявлю.

День назад мы прибыли под деревушку Задрот… или Раздрот, скорее, второе название, но почему-то меня привлекает первое. Судя по всему, нам удалось остаться незамеченными, тем более, что вся наша конница стояла в гористо-лесистой местности ещё дальше на десять вёрст от передовых трёх сотен стрелков.

Может быть, это тактически было не совсем верным и даже честолюбивым, но я хотел, наконец, прекратить все недомолвки и сомнения в том, что те люди, которых я привёл из числа бывших военторговцев и тех, кто тренировался на моих базах, не совсем являются воинами и бесполезны в войне. Сюда бы ещё егерей взять, но нет. Только мой отряд будет в авангарде, надеюсь, при захвате Триеста, а не позорного бегства из-под оного.

Разведка в австрийский город, захваченный французами, была отправлена ещё три дня назад. Это были две группы: в одной три человека с владением сербского языка, они будут отыгрывать словенцев; во второй группе двое, они свободно владели немецким языком и отыграют местных австрийцев. В первой группе был один соплеменник Богдана Стойковича, который, проживая в России, не забыл родную речь, и две девчонки, вернее, девушки. А если ещё быть честнее, то две очень привлекательных молодых девушки.

В процессе обучения сирот, особенно девчонок, как бы это не звучало преступно, преподавалась «наука любви». Серьёзных преподавателей, конечно, не нашлось, это не восточные страны, но здесь важнее была психология. И эти две девчонки морально должны были быть готовы к тому, что могут стать объектами сексуального влечения для французов. Вот только они были обучены выбирать себе, если уже подобное неотвратимо, в партнёры кого-нибудь важнее, чем простой солдат. Но главное при выборе с кем переспать — это необходимость ориентироваться на носителя информации.

Сегодня моя тёмная душа не получила очередного чёрного пятнышка, и девчонки спокойно вернулись с задания, имея карту города с указанием большинства мест дислокации частей французского гарнизона. Немецкоязычные разведчики также вернулись со своими картами. В этом времени особой фильтрации местного населения не было, или у меня недостаточно информации. Любой, прикинувшись торговцем или простым обывателем, спокойно мог обследовать будь то город, который необходимо захватить, или крепость. Сравнительно недавно некий капитан Наполеон Бонапарт, ставший по воле рока командующим французскими войсками, что осаждали Тулон, лично проехался на ослике вдоль всей крепости, занятой тогда англичанами. Так что мы могли надеяться на успех, и он к нам пришёл.

Ещё два часа понадобилось для того, чтобы свести все разведданные на большой лист бумаги размером в ватман. Проанализировав полученную карту, я несколько поругал разведчиков. Так вышло, что в городе оставалось несколько слепых зон, кто и что там находится, мы не знали. Однако, по приблизительным подсчётам выходило, что в Триесте порядка трёх тысяч французов и ещё каких-то людей в мундирах. Вероятно, это коллаборационисты-республиканцы из венецианской республики.

— Ну, что, товарищи мои, повоюем? — спросил я, обращаясь к командирам десятков моего стрелкового батальона.

Пламенных речей я специально не хотел произносить. У нас есть три человека, которые занимаются «политинформацией». Своего рода сотенные комиссары. А по мне вот такие вот сражения и захваты не самых крупных и далеко не обороноспособных городов обязаны стать обыденностью и работой. Если наша работа будет оценена как подвиг, что ж… я не буду против.

Две сотни французов были вырезаны нами два дня назад. Они охраняли две дороги, выходящие из восточных Альп. Никакого героизма. Ночью сняли спящих часовых, а потом отряд калмыков просто расстреливал из луков любого выскочившего солдатика в портках. Света от костров почти хватало для того, чтобы сделать это. Были сдавшиеся, и их… На то она и война. Нам нет резона возиться с пленными.

Между тем, подобная стычка, когда мы не выпустили ни одного француза, позволила одеть чуть более двух сотен моих стрелков во французские мундиры. Сам же я стал офицером, лейтенантом республиканской армии. Ещё часть людей мы обрядили, как бы это ни было смешно, в цыган. Здесь представителей этого народа хватает. А у меня в стрелках пять девах, которые нечленораздельно голосить и махать цветастыми юбками вполне горазды. Так что нас ждал спектакль.

— С Богом! — сказал я и решительно встал, поправляя показавшийся мне неудобным мундир лейтенанта французской республиканской армии.

* * *

(Интерлюдия)

Су-лейтенант республиканского отряда города Триеста Франческо Мерандини, уроженец Венецианской республики, наблюдал со стен крепости Сант-Джуст за невероятным зрелищем. К городу шёл цыганский табор.

— Давиде, ты погляди на этих арлекинов! — обратился Мерандини к своему товарищу, также су-лейтенанту.

На самом деле оба офицера должны были стоять в разных частях крепости вместе со своими полусотнями подчинённых. Однако, служба, как в городе, так и в крепости, велась из рук вон плохо. Французы так и вовсе манкировали обязанностями и предпочитали взвалить рутину на венецианцев. «Вдруг война, а я устал» — наверное, под таким лозунгом действовало большинство офицеров-революционеров. Реальная служба была организована в порту. Опасность, что придёт русский флот, была более чем реальной. На земле же атаки почти не ждали, так как все дороги к городу были перекрыты, и получены данные, что Суворов движется всем своим войском в сторону Удине, в двухстах верстах от Триеста.

— Странно всё это, Франческо, — всматриваясь в подзорную трубу, отвечал своему другу Давиде. — Посмотри, у них впереди идут пять девчонок, совсем ещё молоденьких, у одной я даже увидел светлые волосы. А ещё я как-то наблюдал за цыганами, у них впереди идут, как правило, женщины в годах и всегда с ними козы, кони и ещё какая-нибудь живность.

— Поспать тебе нужно, друг, а то на ровном месте враги мерещатся. Кто ж будет так обряжаться! А кони у них есть. Ещё смотри, какие повозки добротные, словно добрые каретники их собирали.

— Вот-вот, — отвечал Давиде. — Нужно послать вестового к тому французскому отряду, что подходит к городу, пусть развернутся и досмотрят цыган.

Франческо вытянул руки вперёд и стал ими махать в разные стороны, эмоционально жестикулируя на слова своего товарища.

— Нет, нет, нет, я этого делать не буду. Не хочу терпеть унижения от французского офицера. Этот отряд наверняка пришёл на ротацию с какой-то дороги. У них там скука, отчего они устают больше, чем от работы. А ещё, скорее всего, голодные. Так что нас с тобой за такие приказы добрым словом не наградят, — сказал Франческо, и Давиде нехотя с ним согласился.

Давиде был сыном небедного торговца из Венеции, который поспешил продемонстрировать свою лояльность новым властям, потому и отдал младшего сына в формирующиеся республиканские отряды. Теперь у торговца есть даже дубликат письменного соглашения его сына служить рядом с французами. Каждый, кто захочет обвинить торговца в том, что он монархист, получает отповедь и, как доказательство, бумагу. Ну, а сыну выпало служить в Триесте, ещё недавно бывшем вольным городом, но всё же с большим влиянием именно Габсбургов.

— Посмотри лучше в море, вот откуда стоит ждать опасности. Говорят, что русский флот видели в Римини, и это было много кораблей, может, и сто, — сказал Франческо, разведя руками, показывая жестом, что флот был огромный.

— Ну, ты даёшь, друг! Во-первых, откуда у русских тут такой большой флот? Нужно было географию учить! У них главное море на севере. А ещё кто тебе мог такое сказать? Ты же постоянно со мной в этой крепости! — Давиде рассмеялся, а Франческо сделал вид, что обиделся.

Друзья ещё немного поговорили, периодически всматриваясь в сторону моря, а когда уже решили, что они свою работу выполнили, и пора бы уже напрячь подчинённых, случайно, ведомый какими-то предчувствиями Давиде посмотрел в подзорную трубу вдаль, где начинался лес.

— Кто-то птиц спугнул… Смотри туда! — чуть ли не крича, Давиде указал направление. — Прямо деревья и кусты шевелятся.

— Сообщу-ка всё же капитану, — сказал Франческо, отринув страхи по поводу беспокойства коменданта старой средневековой крепости мсье Антуана Ларота, ещё того вояки, который более всего борется не с врагами, а с ожирением.

Франческо, вначале не сильно спеша, направился к лестнице с крепостной стены, но, услышав крик своего товарища, ускорился, чуть ли не спотыкаясь.

— Это кавалерия! Я таких не видел никогда! Кавалерия! — кричал Давиде, свободной рукой показывая вдаль, как будто его кто-то сейчас видел.

В растерянности су-лейтенант забыл, что нужно трубить тревогу, вообще-то ещё и бить в барабаны, но барабанщиков рядом не было. Никого не было рядом. Да и комендант непонятно где на этот раз спрятался, чтобы предаться сну после второго, или уже третьего, завтрака.

*…………….*…………..*

Мы уже входили в город, когда нам преградил дорогу смешанный отряд из французов и, как я понял, местных республиканцев. При этом с ружьями были двадцать солдат из местных, а французы вели себя, словно стоящие над ними. Может, на самом деле так и было, мы выяснять не стали.

— Кто командир? — спросил я на французском языке, как и приличествовало человеку в мундире французского офицера.

— Я и есть командир, гражданин лейтенант, а вы кто такой? — спросил меня также лейтенант по званию и также француз.

Точнее, он-то и был французом настоящим. Лейтенант общался с ленцой, нехотя, словно отбывал каторгу, а не располагался в тени двухэтажного здания с бутылкой вина в сторонке. На дворе стояла весьма тёплая, переходящая в жаркую, погода.

— Лейтенант третей роты второй полубригады Триеста, — представился я и замолчал [в революционной армии вместо полков подобные им формирования назывались полубригадами].

— А ваше имя? — просил лейтенант, выходя из состояния полудрёмы.

Я показал знак изготовиться. Понятно было, что он знает командира одной из немногочисленных рот, которые составляли гарнизон Триеста, как и вспомогательных сил, которыми прикрывались все направления с суши.

Первым удар нанёс я. Выхватил нож и, сделав всего один шаг, перерезал горло французскому лейтенанту. Сразу же послышались глухие звуки схлопывания маленьких арбалетов, а после звон стали. Те из моих воинов, что были с арбалетами, выбили с десяти-двадцати метров всех противников, держащих в руках ружья. А после навалились на оставшихся солдат, закалывая тех ножами и штыками французских же ружей.

Я стоял весь в чужой крови. Мандраж перед боем в самом его начале не дал мне сработать более профессионально. Вдруг пришла какая-то неуверенность, что я могу не убить своего противника, если буду целить в печень или тем более в сердце. Пробить грудную клетку человека нелегко, и я… Ну, да чего тут теперь переживать. На меня ровняются бойцы, некоторые из которых, если не многие, взяли, как и я, свою первую жатву. Вроде бы, до того ещё никого не убивал, только калечил. Или убивал? Что-то помутилось в голове.

Нет, все мысли в сторону!

— Разведка вперёд! Остальные ждём цыган и начинаем работать. До того, как доскачут калмыки с персами, нужно… — я не успел договорить, как со стороны крепости послышался рёв то ли рога, то ли ещё какого приспособления для подачи сигнала. — Наша кавалерия вышла. Действуем по плану!

Последнее я прокричал громко. Нужно было обязательно брать хитростью крепость Сент-Джус, или Санта-Джусто, не важно, это пусть австрийцы с итальянцами спорят. И лучшего момента, чем прямо сейчас, нет, чтобы взять маленькую крепостицу, в которой не может быть более двух сотен человек. Вот пока не набежали туда французы, предпочитавшие больше время проводить в самом городе, оставляя только две неполных дежурных роты в крепости, и нужно брать цитадель. Там всего-то тридцать две пушки, но нам это «всего-то» аукнется сотнями потерь, так как крепость доминирует над городом и простреливает его. Мало того, с крепости простреливается и порт, ещё одно укрепление французов, занять которое было бы очень сподручно, имея аргумент в виде крепости.

Две сотни моих стрелков устремились вперёд, чтобы под личиной спешащего крепостного гарнизона ворваться внутрь и устроить там кровавое месиво. У десяти из двухсот воинов-стрелков были револьверы, которые в ближнем бою должны дать преимущество.

Кстати, а действительно, револьверы изобрели в иной реальности Кольт или кто иной из девятнадцатого века? Как бы не так. Всё это уже было и до изобретения унитарного патрона, даже с пружинками и с крутящимся барабаном. Кто-то там сработал в Европе ещё в шестнадцатом веке [револьвер Райшвайна]. В России Первуша Исаев сделал для Михаила Фёдоровича Романова револьвер. Так что мы не создали инновацию, мы улучшили, насколько позволяли уже современные технологии и станки, старые пистолеты. И да, они очень дорогие и не так чтобы качественные. Но, если для решения задачи, да ещё и с сохранением жизни, потребуется отдать лишнюю тысячу рублей, то я готов идти на это, тем более, что обкатываем технологии для будущего.

— Берём винтовки! Работаем, как учились! — выкрикивал я, когда нас, наконец, догнали наши ряженые «цыгане», у них в фургонах было наше оружие.

Рано, очень рано выскочила конница. Ещё нужно будет разбираться, кто это такой нетерпеливый. Пока мы не зашли бы в город, нельзя начинать. Только через десять минут, как скрылись бы мы и цыгане, должна была начаться атака. Но не отменять же сейчас всё, крича о том, что нам нужен второй дубль?

Винтовки быстро разбирали. Именно я ввёл это название штуцеров. Правда, пока так назывались только те штуцеры, что были выполнены для моих стрелков, но, уверен, уже скоро по всей русской армии забудут о штуцерах, а начнут пользоваться винтовками.

Триест, по сути, имел три улицы, от которых были разные ответвления в стороны. Именно эти три улицы мы и собирались «оседлать» и перекрыть возможность французами и другим республиканцам наращивать силы, перебрасывая подкрепления, прежде всего, к крепости. Продержаться бы только до прихода конницы и прибытия остальных егерей-стрелков. Они должны немного поглотать пыль от грозных кочевников, персов и казаков. Повозки с егерями по-любому отстанут от атакующей кавалерии. Только бы не началась гонка за трофеями. Вроде бы говорил об этом со всеми, но тут, в порыве боя, и я начинаю теряться. Хотя там-то опытные вояки.

Скоро послышались частые выстрелы со стороны крепости, а мой отряд уже стоял на перекрёстке дорог, которые вели к Сент-Джусу.

— Вижу отряд. Три сотни, спешат в крепость. Бегут, идут нестройно! — прокричал наш наблюдатель, который залез на крышу ближайшего здания.

— Бах-ба-бах, — послышались пушечные выстрелы со стороны второго нашего отряда.

Значит, у них столкновения начались ещё раньше, и карронады разрядились. Судя по звукам, в резерве оставили только одну. Большой навал был на соседей. В каждом из трёх отрядов по двадцать пять стрелков, у меня только на пять больше, и по четыре карронады. Этими силами, а также гранатами и десятью ракетами на каждый отряд, мы и планировали останавливать противника. Самонадеянно? Отнюдь. Улицы узкие, большим фронтом нас не взять, а зарядов картечи для вестников смерти, карронад, хватает. Прибавить сюда быстрое заряжание и возможность выбивать офицеров ещё до того, как враг добежит на расстояние своего выстрела — это бонус из бонусов.

— Готовь три ракеты! — приказывал я. — Пушки товсь!

Уже были скинуты навесы над фургонами, убраны колёса и закреплены подпорки. Всё готово для залпа.

— Вижу! Держу! — закричал один из стрелков, забравшийся на крышу.

Это означало, что он взял на прицел цель и ведет её, ожидая разрешения на огонь. Я выжидал, понимая, что нужно подпустить ближе. И враг не видит пушек. Их зарядили и закрыли борты, которые откинутся прямо перед выстрелом. Иначе французы, опять же, не побегут на пушки, не идиоты же они. Вместе с тем, мне нужно было ошеломить, сразу уничтожить, чтобы сломать сопротивление. Делать всё быстро, так как у причала стоят ещё три фрегата и один линейный 64-пушечный линкор венецианцев. Думаю, что такие призы всяко нужны России. Нельзя дать возможность выйти им из бухты. Нельзя дать уйти и гражданским суднам, которых также немало в порту. Война должна себя кормить и сытно. А я сильно потратился на подготовку и снаряжение своего отряда.

А ещё вот прямо сейчас должен был подходить русский флот. Моя атака — это синхронизация с десантной операцией Ушакова. Русскому флоту вроде бы как нужна была база в Триесте, чтобы иметь возможность блокировать остальной венецианский флот, который усилен тремя французскими линкорами, если верить той информации, что у меня есть.

Но нет моряков наших, не виднеются паруса, а должны. И вообще ума не проложу, как с Ушаковым связался Суворов или наоборот. Скорее, это Фёдор Фёдорович запросил о возможности помощи, но как? Когда успели без телефона да телеграфа? Я уже не раз удивлялся, как в этом времени умудряются обходиться без постоянной связи.

— Бей! — закричал я и открыл рот.

Взрывы от карронад не менее громкие, чем от других пушек, несмотря на то, что это орудия намного меньше остальных своих собратьев. Так что получить лёгкую контузию очень даже можно. Открытый рот слегка помогает пережить звуковой эффект от выстрела.

Выскочившие на маленькую площадь, которую из себя представлял перекресток трёх дорог, французы были сметены картечью. Карронады для того и создавались, чтобы с ближних дистанций бить по вражескому кораблю картечью. Кровавое месиво сразу же дополнило недостающие войне краски. Вот теперь всё, как должно быть: вонь от дерьма, ошмётки тел, крики и хрипы умирающих людей, кто-то успевает заплакать, оплакивая свою жизнь, которая вот прямо сейчас заканчивается.

Затошнило, подступил такой ком к горлу, что я с огромным трудом сдерживал рвотные позывы. Нельзя, никак нельзя показывать своим воинам мою слабость. Это же понимали и другие члены отряда, которые сдерживались.

Наступила некоторая пауза, которая нужна была и нам и французам для осмысления случившегося. Между тем, к нам никто не прибыл в помощь, а вот французы пополнились ещё одним отрядом, который также устремился к крепости. Но уже чистились наши пушки, уже стреляли по готовности мои стрелки, что на крышах, а я смотрел, как ползёт молодой, совсем ещё мальчик, француз, таща своё тело, оставшееся без ног. Он хочет жить, куда-то ползёт, а ведь осталось ему видеть этот мир минуты, пока не истечёт кровью.

Я встряхнул головой, прогоняя все чувства, эмоции. Это работа. Нужно сделать её так, чтобы мои люди или я сам не были вот такими вот, как этот обречённый на смерть безногий француз.

— Товсь ракеты! — приказал я, наблюдая, как французы готовятся прямо-таки навалиться на нас всеми силами.

Это… самоубийственная атака, которая заберёт ещё, может быть, пять десятков жизней французов. И всё это для того, чтобы оставшиеся республиканцы имели возможность пробиться через заслон. Безумству храбрых поём мы песню!

Пауза позволила зарядить орудия, и когда отчаянная толпа противников рванула к нам, выстрелы унесли ещё большую жатву, чем я предполагал. Не учли французские офицеры и того, что теперь дорога уже не особо предназначена для бега. Внутренности людей, кровь, как и сами тела погибших — это всё заставляло живых и рвущихся в бой французов спотыкаться. Создавались заторы, а мои стрелки всё стреляли и стреляли.

— Ракеты бей! — прокричал я, и три снаряда вначале зашипели в трубе, а после почти по прямой траектории рванули в скопление противника.

«Бамс», — прозвучал чуть приглушённый звук взрыва, и ракеты, начинённые горючей смесью, сбив до того силой кинетического удара не менее пяти французов, расплескали на врага и мостовую жидкость на основе нефти.

Много такой жидкости в ракету вложить не получалось, но огонь в толпе… Он же передаётся от одного к другому, и нет большего страха у любого живого создания, как перед огнём.

— Тыщ, — выстрелил я из револьвера, останавливая одного из самых ретивых французов, который вырвался в мою сторону из разгорающегося огненного Ада.

— Помощи! Хватит! Сдаёмся! — кричали одни, другие враги орали от боли, были и те, кто оказался непримиримыми и шёл вперёд, стремясь зубами, когтями, но нанести урон нам, их палачам.

Скоро в городе, даже заглушая звуки боёв, послышался топот копыт. Наша задача была решена. Теперь французов будут резать конные воины, соревнуясь в том, на чьей сабле или пике будет больше республиканской крови. Но считать ли такое вот истребление проявлением исключительной жестокости нас, варваров в понимании европейцев? Была не договорённость, а прямой приказ не убивать тех, кто бросает оружие, о мирных говорили особо. Я дам город «пощипать» и буду в этом даже одним из первых, точнее не я, а мои люди, но без крови. В морду кому дать, так это ладно, а убивать нельзя. Так что я не считал нас исключительно жестокими, но достаточно жёсткими, чтобы слава о неминуемой гибели при встрече с «дикой дивизией» летела вперёд и помогала нам делать свою работу.

— Сигнальную ракету! — приказал я, и жёлтая ракета устремилась в небо.

Это означало, что нужно начинать вторую часть плана, оставляя остатки гарнизона коннице и наверняка уже входящим в город егерям.

— Есть синяя! — прокричал один из моих людей и сразу же добавил. — Есть зелёная.

Это означало, что второй и третий отряд готовы к выдвижению в сторону порта. А вот сигнальной ракеты со стороны замка не было. У них белая ракета, пуск которой оповещал бы о взятии крепости под контроль. Наши егеря и часть казаков, которые имели дело с пушками, именно туда и должны были направляться, чтобы иметь возможность поддержать огнём захват кораблей. Я очень рассчитывал, что команды не успеют добежать до своих кораблей, и получится принудить к сдаче целые и невредимые фрегаты и линкор.

— Марс, бери свой десяток и в крепость. Задача: узнать, что там происходит, и почему нет ракеты. Если дела плохи, пусти жёлтую ракету, я пришлю помощь! Остальные в порт! — отдал я приказы и, дождавшись, когда авангардный десяток стрелков начнёт движение, в середине построения, перед фургонами, отправился дальше добывать себе славу.

Да, я спрятался за спинами своих людей. Да, в этом времени подобное было бы расценено, как трусость. Но я до сих пор не особо понимаю смысл безрассудства, когда офицер выдвигается впереди своего подразделения. Есть в бою моменты, когда нужно показать личную доблесть и повести за собой воинов. Однако, нужно же понимать, что при потере офицера теряется управляемость, и кратно снижается боеспособность отряда. Один жертвует собой, как герой, но при этом своим поступком убивает своих же людей.

Мы шли размеренным, но быстрым шагом, сохраняя стройность нашей небольшой колонны, которая уже через квартал приросла ещё двумя отрядами. Было видно, что без потерь не обошлось. В трёх фургонах с карронадами лежали раненые. Было отрадно видеть, что они хоть как-то получили первую медицинскую помощь, лежали в условных бинтах с обмотанными в белую ткань конечностями. Оставлять же своих было нельзя — смерть. Выводить из города также сложно из-за того, что улицы уже перегружены потоками конницы.

Вокруг слышались стоны, крики. Да, мы всех убивали, кто попадался на пути, или почти всех, так как явных стариков, детей и женщин договорились не трогать. Максимум, если это необходимо для оперативной обстановки, следовало обывателей ударять до потери сознания и утаскивать в ближайшие дома или закутки. Это жестоко, но, как я предполагал, необходимо. Обыватели, если их жалеть, могут сильно подпортить картину боя. Пусть сидят по домам, пока их и там трогать не будут. Ну, если же из дома стрельнут, или же оттуда полетит камень в моих воинов… На войне, как на войне! Так говорят французы, если верить советскому кинематографу с его «Тремя мушкетёрами». Вроде бы ещё кто-то так говорил.

Меж тем, ракеты из крепости не было. Тогда странно, что происходит? Но мы уже были в зоне доступа крепостной артиллерии, и по нам не стреляли. Взяв подзорную трубу, я на ходу стал рассматривать стены крепости. На некоторых участках стояли мои люди и они смотрели внутрь старой цитадели.

— На одном из кораблей спешно поднимают паруса, — сообщил мне командир авангарда.

— Всем стой! Флаги поднять! — закричал я, когда увидел летящих во весь опор к нам персов.

Быстро были подняты флаги моего отряда, на которых изображена красная летящая ракета на белом фоне. Союзники начали притормаживать коней, создавая толчею. Хотели, значит, ударить по нам. Нужно будет серьёзно поговорить с Али-ханом, командиром персов. Не учат матчасть, видно же, что мы с фургонами идём, должны были знать, что часть из нас, или даже все, должны были быть во французской форме, а ещё среди нас люди в цыганских одеждах.

— Простите меня, командир, в пылу боя могли бы и напасть. Жду приказов.

Али-хан почти не разговаривал на русском языке, а вот на французском шпарил ещё лучше меня. Хоть так языковой барьер между нами был разрушен. Хотя нужно как-то озаботить Безбородко и всё наше иностранное ведомство, и не только его, чтобы начали распространять русский язык в Иране. Культура — это та мягкая сила, которая позволяет решить много проблем, которые в ином случае разрешаются кровью.

— Али-хан, твои кони боятся огня? — спросил я задумчиво.

— Каждый зверь боится огня, но мы учим своих лошадей преодолевать страх, — горделиво отвечал перс.

Я не стал вдаваться в подробности системы обучения персидских коней, а отдал приказ.

— Мы ударим ракетами по заслонам на дороге к порту. Часть из них будет с огнём. Как только они разорвутся и вызовут замешательство в стане врага, мощным ударом пробей их заслоны, перепрыгивайте баррикады, благо они невысокие, и прорывайся к порту, не встревая в бой. Далее обстреливай корабли с расстояния, просто не давая им слаженно работать и уйти. Откроют огонь с кораблей, уходи, — приказал я и сразу же дал указания готовить десять ракет.

Уже через шесть минут наши боеприпасы полетели в сторону устроивших примитивные баррикады французов. Ракеты, даже наши, которые, смею надеяться, лучше всего того, чем могли бы похвастаться потенциальные и реальные противники, это не оружие прорыва. Не хватает им для этого мощности. Но это точно тот фактор, который заставит солдат спрятаться, убрать ружьё, присесть, лечь — не важно, главное, чтобы только не было слаженного залпового огня по приближающейся лавине персов.

Отряд Али-хана был настолько универсальным, насколько могла быть разносторонней конница. Все его всадники были вооружены короткими ружьями, французскими карабинами, были у них сабли и по паре пистолетов, пики. Зря я грешил на персидского шаха, что прислал столько мало людей. Снарядить подобный отряд, где ещё и каждый имел заводного коня, это взамен можно было вооружить три рядовых полка улан или даже кирасир.

Ракеты сделали своё дело — временно деморализовали противника. Конница уже брала разгон, а мы подгоняли ближе фургоны и быстро их изготавливали. Готовились вступить в работу и стрелки, что они и сделали, как только союзники, прорвав оборону, просто устремились в порт, лишь походя кого-то из французов заколов пикой.

Снова выстрелы, разряжаются десять корронад, снова кровь и бешенный адреналин. Одним залпом, может, и две сотни вражин уложили или ранили. Вот сейчас нужно было идти в штыковую, я это видел, я чувствовал, что так нужно. Такая атака позволит выбить деморализованного и растерянного врага. В противном случае они начнут прятаться за баррикадами, кооперироваться для выстрелов, и время утечёт. Корабли уйдут или отойдут и начнут бомбардировать город и нас в нём.

— Пушки залп и в атаку! — прокричал я, и мой приказ продублировали.

Карронады спешно перезаряжали. Да, врага ещё много, но теперь после очередного выстрела можно не надеяться на победу, можно быть в ней уверенным.

— Бах-ба-бах! — полетела картечь в сторону врага, частью круша баррикады, частью впиваясь в человеческую плоть.

— В атаку! — прокричал я, извлёк саблю, взял в левую руку револьвер и, под участившийся стук сердца, побежал в рукопашную.

Мы отрабатывали штыковой бой, при котором не все бежали драться на холодном оружии, а оставался десяток лучших стрелков, которые должны были отстреливать с расстояния наиболее ретивых врагов или же офицеров.

Выстрел! Высунувший голову из-за перевёрнутой телеги солдат-республиканец спрятался обратно. Я промазал, но и мой выстрел не был бесполезным. Солдат спрятался, и тем самым временно он мне не опасен.

Выстрел! Выстрел! Один мимо, но следующим выстрелом я поразил какого-то офицера. Кажется, у французов они зовутся су-лейтенантами. Стреляю ещё раз и запрыгиваю на брёвна, небрежно набросанные на одном из участков баррикады. «Вжух», — просвистела у шеи шпага какого-то офицера. Насилу увернулся, спасла реакция.

Вот и пришёл тот час, когда нужно было бы проявить своё мастерство фехтовальщика. К чёрту! Выстрел! И голова неприятельского офицера обагряется кровью, которая начинает вытекать из отверстия в черепе от пулевого ранения.

Выстрел! Выстрел! Сразу две пули устремляются в сторону летящего на меня какого-то слишком уж крупного француза. Признаюсь, чуть струхнул из-за таких габаритов врага. Время, чтобы перезарядить новый барабан, нет, и я вкладываю револьвер в нагрудную кобуру. Зря это делаю, остатки дыма от сгоревших пороховых газов и жар от раскалённого ствола впиваются мне в лицо, и приходится зажмурить глаза. Недоработка.

Открываю глаза и успеваю отвести удар штыком. Француз чуть заваливается по инерции движения вперёд, и я наотмашь рублю его по спине. Уже краем зрения замечаю, что прорубил француза до позвоночника. А впереди ещё трое. Трое! Где же мои воины, что должны рубиться рядом, такое ощущение, что я один тут на баррикадах.

— Всис! Свис! — слышу свист пролетающих мимо пуль.

Это мои стрелки стреляют. Но как они это делают! Пули совсем рядышком. Но раз я их слышал, то точно не мои. Они для тех троих, что напирали ранее. Двое убиты, одного рублю саблей, вроде бы по ключице попал. Некогда думать. Вперёд!

— Ура! — вырвалось у меня, но сразу же клич был поддержан другими.

Это правильно, это нужно, чтобы услышать, понять, что ты не один, что идёт бой, и твои товарищи рядом, они бьют врага. И мне показалось, или нас стало больше? Так и есть. Успев обернуться, я увидел зелёные мундиры егерей. Вот теперь повоюем!

Осмотр поля боя чуть не дался мне боком, в который устремилась вражеская шпага. Отвожу очередной выпад француза, который не слишком умело хотел достать меня клинком. Сабля против шпаги… Это классическое дерби, противостояние, в котором сложно найти безоговорочного победителя. Я отвёл удар. Моя сабля тяжелее, чем шпага француза, он чуть просадил свой хват клинка и поплатился за это моим рубящим ударом по голове. Минус ещё один.

Впереди солдат с ружьём и примкнутым к нему штыком. Ухожу от укола, еле сдерживаю равновесие, чуть ли не наугад машу вслед врагу саблей. Удар, и происходит похожая ситуация с той, что уже была вначале рукопашного боя, спина солдата распорота. Нет, так, как учат бить штыком в суворовской армии, ещё нигде не умеют, куда там этому французу.

Вдруг всё стало тихо, ну, или почти тихо. Вдали раздавались выстрелы, иные звуки борьбы, но всё затихало, а у нас открылся пусть к пристаням.

Шли с опаской, ждали выстрелов из-за укрытий, но, нет. Персы уже вязали тех немногих французов, которые оставались в порту. Конница прорвалась через баррикады и, как я и приказывал, стала обстреливать из своих карабинов корабли. Один фрегат уже даже расправил паруса и, наверно, мог бы удрать, но что-то пошло не так. Не так у них было и с выстрелами из корабельных орудий. Наверняка многие матросы и офицеры не успели на корабли после начала штурма города.

Ещё раз пришлось ударить из карронад в сторону фрегатов и линкора, так, для острастки, чтобы все четыре корабля, что стояли в гавани, начали сдаваться. Это были венецианцы, и, видимо, у них не хватило мотивации для сопротивления. Через ещё минут двадцать я увидел белую ракету, которая символизировала, что крепость также пала. Позже прискакал посыльный и сообщил, почему случилась задержка в крепости.

Дело в том, что ворота и стены цитадели моим бойцам получилось взять сходу, их впустили, как союзников, которые спешили усилить крепостной гарнизон. Но защитники, когда их начали вырезать, закрылись внутри казематов и пробовали оттуда отстреливаться. Начались переговоры о сдаче, которые закончились ничем. Тогда пришлось потратить ещё время, чтобы навести две крепостные пушки на места укрытий несговорчивых обречённых и вдарить по ним. Вот после этого все сдались.

— Казна в крепости? — спросил я.

— Есть, — кратко отвечал вестовой.

— Ну же? Сколько? — проявляя нетерпение, спросил я.

— Лежит в сундуках серебро. А сколько его там, непонятно, — отвечал воин.

— Спеши к Военторгу, и пусть занимаются делом! — сказал я этому вестовому и стал раздавать приказы другим нарочным, чтобы те собирали Военный Совет.

Уже было слышно, что начинались бесчинства, несмотря на то, что договаривались грабить «цивилизованно». Не люблю, когда чинят насилие над женщиной. Никогда этого не понимал, так как для меня заполучить полное согласие женщины — это дело принципа, игры, самоутверждения. А так… Как животное. И это нужно прекращать.

— Что там, в порту? — спросил я у одного из бывших военторговцев, которому поручил досмотреть склады и гражданские суда.

— Провизия, есть и ткани, оружия мало, но на батальон точно наберётся. На корабли грузили полевые пушки, венецианцы говорят, что должны были их уже везти к Шереру в помощь, но долго не выходили в море, так как непонятна обстановка с русским флотом, — докладывал Андрей Богша, военторговец в прошлом, а нынче сотенный одного из моих отрядов.

— Всё собери, пересчитай, оцени. Торговые кораблики маловаты будут, но думаю, они также призом нам подойдут, переправим в Чёрное море. Так что действуй. Прознай также о тех, кто хотел бы переменить место жительства, но знаком с морским и речным делом, — я улыбнулся. — Кому я это говорю? Действуй по своему разумению.

Доложили о потерях. Всего, это у персов, егерей и у моего личного отряда безвозвратными тридцать четыре воина. Раненых ещё сорок семь. Надеюсь, что это основные потери, так как главные бои в городе случились у меня и у персов. Хотя, нет, звуки боя в стороне крепости Мирамаре, другой менее укреплённой цитадели, расположенной на севере от города, всё ещё слышны. Там небольшая крепостица, но на дороге к ней были казармы французов. Посмотрим, как с потерями у калмыков, которые в той стороне должны были работать.

Но в целом я был доволен. Получилось. Нужно разобрать ошибки, выявить причины некоторой несогласованности в действиях, что помогло, а что не стоило использовать. Работы много, было бы на неё время.

Военный Совет провёл сумбурно, скомкано. Все командиры рвались грабить город и его предместья. Пришлось нарезать кварталы, где кто будет «просить» у граждан поделиться имуществом. Но попросил обождать пару часов. Я послал людей в место, где ранее заседал магистрат. Если нам выплатят хорошие отступные, то и нормально, не будем тратить время.

Нам выплатили, но местные денежные мешки опомнились только тогда, когда поняли, что их будут бить, причём по самому уязвимому месту, по кошельку. Вскрывались склады, и оттуда просто уносилось всё. При этом лучшая зона ответственности, склады французов, досталась военторговцам. Тут я, конечно, использовал служебное положение. Но кто же без греха?

В итоге добра награбили и изъяли навскидку почти на миллион рублей, если считать с кораблями. Взяли ещё почти тысячу мулов, три сотни коней. Уверен, что они пригодятся, как и телеги. Уже завтра отправится караван с награбленным и с ранеными, которых сложно поставить в строй. В Вену или Будапешт заходить никто не станет, пойдут прямиком в Новороссию и дальше… А оттуда должно будет прийти подкрепление — ещё одна сотня стрелков. Очень надеюсь, что за месяц управятся.

А к вечеру на горизонте показался русский фрегат. Он прохаживался вдоль берега, будто бы всматриваясь. После приблизился, неверно, не поверил в то, что на кораблях в порту уже был Андреевский флаг, пусть и плохо исполненный, а над крепостью развивался флаг Российской империи.

— Прибыл Фёдор Фёдорович Ушаков. На том и спасибо, что не стану оставлять свои гарнизоны, — сказал я и приказал готовиться к отбытию на Горицию.

Именно от этого города до Удины рукой подать, и мы ещё должны успеть к главной битве за Венецию.