Сперанский 4. Коалиция

Глава 4

Вена

21 апреля 1798 года

Лава всадников растекалась по полю, казалось, что это неуправляемый хаос, хаотичная масса странно одетых мужиков на конях, выглядящих, словно прибыли из прошлого, минуя лет так двести. Некоторые всадники были даже в кольчугах, иные надели то, что я своим дилетантским взглядом определил, как тигиляи.

Однако, то, что я видел, не было дезорганизованной массой конницы, как могло бы показаться на первый взгляд. Удивительным, для меня не до конца постижимым образом более чем тысяча конных калмыков резко меняла направление, перестраиваясь то в построение в виде полумесяца, то выравниваясь в линию, то становясь клином. Это выглядело, как шоу или батальная сцена из исторического блокбастера, которую снимали пару месяцев, а после ещё и дорисовывали на компьютере.

Ох, и недооценил же я этих воинов! Грело душу только то, что не только я такой вот профан. Даже Багратион, который уже считается подающим большие надежды генералом, и тот не нашёл, как применить ту силу, которую из себя представляют калмыки.

— Что скажешь, Матвей? — спросил я наказного атамана Платова, которого пригласил на этот вот «смотр» доставшегося мне воинского актива.

Казак не сразу ответил. Было видно, что он ревностно относился к тому, что предстало перед ним, сравнивал. Через некоторую паузу Матвей Иванович, разгладив усы, ответил:

— Мои так тоже умеют. Так-то. Аль ты решил обидеть меня? Добрые это воины, но и мои так могут!

Было видно, что чувства казака были задеты, значит показательное выступление калмыков впечатлило наказного атамана донских казаков. Жаль, что именно сейчас у меня не получится более подробно расспросить Платова о таких вот построениях и тактике ведения боя. На эмоциях он вряд ли расскажет дельно. Но я сделаю это позже, обязательно.

Хотя многое понятно мне и сейчас. Не то что я специалист по тактике и вооружению джунгар или иных степных народов, напротив, считал ошибочно, что они лишь лучники. Между тем, смею надеяться, я уже несколько вижу вероятное поле боя, могу представить логику развития сражения. Но калмыки…

Во-первых, лучники у них были, да, но их доля была небольшая и как вспомогательное войско. В полуторатысячном отряде донских степняков оказалось только три сотни лучников. И, несмотря на то, что стрелки из луков — это вспомогательный род войск, все из них сплошь знатные калмыки, владеющие двумя, а то и тремя кибитками. Это небедные воины, потому что лук — это оружие более дорогое, к примеру, чем штуцер, если только это не винтовка из золота. Композитный лук мог позволить себе только небедный калмык, и то, как я уже знал, зачастую приобрести подобное оружие помогает всё общество, чтобы сохранять в войсках долю стрелков.

Ещё, что касается лучников, то я был весьма озадачен и приободрён тем, что триста метров — это убойная дистанция для лучника с композитным луком, пусть и при стрельбе навесом. К слову, даже современные штуцерники, которых, как правило, не так чтобы и много в войсках, ну, если только не в аналогах егерей, стараются стрелять не дальше чем на двести метров. Более дальние дистанции — это либо авантюра, либо единичные профессионалы, которых нужно специально готовить, ещё реже — самородки. Я знал, как учить снайпера, азы профессии некогда освоил, что-то пригождается и в этом времени. И не думаю, что в этом мире уже есть методички для таких стрелков. Значит, есть шанс удивить противника, следовательно, победить. Поэтому логично, что есть возможность пускать стрелы по неприятелю с расстояния, на котором сами калмыки будут если не в полной безопасности, то явно в лучших условиях боя.

Во-вторых, вооружение калмыков — это отнюдь не сабелька кавалерийская, которая, впрочем, также в наличии. Пика или копьё с тонким и длинным наконечником — вот основа боевой мощи отряда калмыков. Именно так, боевой мощи. Не видел я, как действует конница врага, те же польские уланы, которые уже должны были поступить на службу к французам, но уверен, что калмыки могут с ними сражаться и побеждать [в РИ в 1812 году и в Заграничных походах стычки с кавалерией французов заканчивались чаще победой калмыков и башкир, хотя говорить о полном их доминировании не стоит].

В-третьих, они идеальны для тех задач, которые я ставлю перед своим отрядом. Мне продемонстрировали тактику ложного отступления и резкого перестроения, когда вражеские силы берутся в кольцо. У меня словно случилось видение, когда представил, как калмыки выводят чередой своих манёвров неприятеля на мои подвижные карронады и отряды стрелков-штуцерников. Это же песня какая-то!

— Скажи, Матвей, а почему от них отказываются. Пусть это не столь умелые воины, как казаки, но тоже что-то умеют? — спросил я, решив потешить слегка уязвлённое казацкое самолюбие Платова.

— Ну, не скажи, Михаил, всё же искусно сии степняки перестраиваются, я своих казачков ещё погоняю, кабы могли также, да ещё и лучше, — сказал Матвей Иванович.

Понравилось ему лестное высказывание, что казаки такие же искусные воины. Я и не сомневаюсь, что большинство станичников умеют так вот воевать, уже не степной, а своей казачьей лавой, которая, впрочем, не так чтобы и отличается от того, что я только что видел. Однако, казаки привели немало молодняка, который гоняют сейчас и в хвост и в гриву, но вот калмыки собрали, может, и большинство самых опытных воинов.

Калмыки и башкиры — неправильно забытые бонусы Российской империи. Их привлекали в турецкие войны, но делали это всё реже. В России формировались свои конные полки, те же гусары: Черниговский, Сумской и другие подразделения или кирасиры, уланы. Оставались и казаки. Видимо, не хотели связываться полководцы с иноплеменными воинами, которые не все владели русским языком и имели собственное понимание военных действий и того, что их сопровождает. Поэтому за лучшее было откреститься от тех же калмыков, чтобы после не отвечать за их действия вне поля сражения.

Вместе с тем, степные воины, осколок ойратов-джунгаров, хотели показать свою полезность, чтобы, наконец, от них отстали и дали жить. В иной реальности в это время имели место сложные тяжбы с калмыками по поводу их статуса на Дону. Казаки поддерживали своих соседей по ряду причин, о чём я говорил ранее, но всё равно коррупционная составляющая и непонимание вопроса привели к протесту со стороны калмыков.

Сейчас подобного не произошло, смею думать, что благодаря мне. Вот и получилось, что ойраты прибыли показать свою удаль. Ну, а чтобы эта удаль и полезность состоялись, предводитель калмыков Нурали привёл лучших воинов. Вот и здорово, поработаем вместе. Ещё покажем «степную мать» французу.

— А казаков как пользовать станешь, коли у тебя нынче ажно полторы тысячи калмыков? — спросил Платов.

А и в правду, как? Наверное, для разведки и в качестве резерва. К примеру, не остановит врага картечный залп из двенадцати карронад, как и стрельба стрелков с егерями, ну, тогда казаки могут либо ударить по наступающим колонам неприятеля, либо сделать вид, что ударят. Второй вариант даже лучше, так как позволит выиграть время, которое для мобильного отряда важнее прочего. Противник будет вынужден перестраиваться в каре, на что потратит время, и его продвижение застопорится. Это даст возможность сбежать с поля боя или же заложить фугасы. А можно и ударить ракетами по скоплению неприятеля, плотно сжимающегося в каре.

Не всё из того, о чём успел подумать, я рассказал Матвею Ивановичу. Я его считаю даже другом, но Платов, как мне кажется, может не по злобе, а дабы показаться интересным, обсудить с кем-нибудь причуды некоего действительного статского советника, который решил поиграть в войнушку. А там новости расползутся по всей армии, обязательно дойдут до австрийцев… Так что, при грамотном командовании и хотя бы при наличие одного шпиона, французы уже могут подготовиться к нашим глубоким рейдам, и не будет реализован один немаловажный фактор, когда неприятель не предполагает о нашей тактике и попадается в силки. И пусть противодействие нашим уловкам возможно лишь при идеальном командовании в стане неприятеля и феноменальной для современности управляемости войсками, не стоит предоставлять лишнюю информацию как противникам, так и подобным австрийцам союзникам.

Отчего-то Платов после того, как калмыки закончили показательные выступления, поспешил ретироваться, даже проигнорировав приглашение на обед. Наверняка решил проверить кого-то из казаков на возможность исполнить похожие чудачества, что продемонстрировали калмыки. Пускай накрутит хвосты станичникам, а то, как я посмотрю, армия наша ещё чуть-чуть и станет разлагаться. Впрочем, каждая армия в бездействии начинает подвергаться моральному разложению, а тут ещё австрийские дамочки выходят на дефиле, демонстрируя себя русским офицерам. Ищут немки на своё филе приключений.

— Господин генерал-майор, к вам нарочный, стало быть, прибыл, — сообщил мне Карп Милентьевич.

— Чего не пропустил? — спросил я, а после понял, что не тот вопрос задал. — От кого?

— Так потому и не пропускали казаки, что стоят на постах, что не признаётся от кого, но по-русски разумеет, пусть и с трудом, — отвечал Карп.

Камарина Карпа Милентьевича я поставил над всеми бывшими военторговцами, как и над его подчинёнными, что уже какой год тренировались то в Петербурге, то в Нижнем Новгороде и в Надеждово. Как боец Карп всё же уступал многим уже и его собственным ученикам, но лишь потому, что не был молод. Но вот как своего рода «атаман» над всеми этими людьми, сработал отлично. Ну, а Платов взял, да и зачислил к себе Карпа и всю мою банду, которая, надеюсь, окажется одним из самых результативных отрядов в этой войне. Зачисление нужно было для того, чтобы как-то придать законности моим людям, да ещё и вооружённым штуцерами, и убрать возможные вопросы о статусе пребывания в расположении русских войск. Так что спасибо Матвею за то, что не было лишних проволочек, мало ли как оно сложится, а тут вот бумажка — казаки мы.

— Есть честь я… — начал было коверкать русскую речь некий австрийский подполковник, но я его перебил и предложил разговаривать на французском языке, которым я владел сносно, а австрийский офицер знал, как родной.

Между тем, я несколько напрягся и покорил себя, что не снял кирасу, в которой чаще всего ходил, если находился в расположении своего сводного отряда. Смеяться смерти в глаза? Нет, я хочу сохранить свою жизнь и действую для этого максимально предусмотрительно. На поле боя я буду чаще всего в кирасе и шлеме. Не потому, что трус, отнюдь, меня не пугает ни ранение, ни смерть. Меня страшит глупая смерть, которую можно было бы избежать. Потому я и хожу в кирасе, чтобы привыкнуть к её ношению. Правда, делаю это только среди своих, не показываясь на глаза лихим русским офицерам, которые готовы поставить под сомнение выполнение важной боевой задачи лишь потому, что командир хочет идти впереди своего подразделения и ловить первые же пули противника.

— Благодарю вас. Я не очень хорошо владею русским наречием, оттого был риск непонимания, — сказал подполковник, который представился как Эрих фон Краух. — Прошу вас, генерал-майор, взыскать с вашего подчинённого за неуважительное обращение к офицеру императорской его величества Франца армии.

При этом Краух посмотрел на одного из приданных мне урядников, который сопровождал подполковника и не сводил с него глаз, будто тот мог причинить мне вред. Всё правильно делает.

— Могу я поинтересоваться причиной того, за что мой солдат должен получить взыскание? — спросил я тоном, далёким от дружелюбного.

Уже было понятно, что подполковника не пустили на поле, где отрабатывали манёвры калмыки, и он вряд ли мог видеть, что именно происходило, а вот слышать, наверняка. Но на то и был отдан приказ, чтобы не пускать сюда любых чужих, к числу которых я добавлял даже русских офицеров. Потому был готов к ответу.

— Да, меня не пустили, даже не соизволили изучить бумагу, которая разрешает мне появляться в распоряжении русских войск, где на то заблагорассудится, — отвечал подполковник.

Очень интересные бумаги у австрийского офицера. Может, заодно выдавать такие и французским полковникам? А что, пусть смотрят, изучают! И что странно, Краух не видел в своих словах хоть какого подтекста в неправильности ситуации. Вместе с тем, он не выглядел чванливым и вёл себя спокойно, как должное, будто так и должно быть, что австриец утоляет своё любопытство и изучает русские тактики. Краух считал, что я обязан его пропустить, так как… Обязан и всё. Будто я не пускал к себе генерала Беннигсена. Да, именно так вёл себя подполковник, как может вести себя командир со своим подчинённым.

— Нисколько не хочу показаться неучтивым к вам лично, господин подполковник, но мой солдат следовал Уставу и не мог пропустить вас на охраняемый объект, кроме как после моего разрешения, как командующего сводным отрядом, или же прямого приказа моего командования, — сказал я и только сейчас увидел, каким может быть чванливым и гонористым этот подполковник Краух.

— Я доложу своему начальству об инциденте, думаю, что вас в ближайшее время вызовет русское командование, — сказал сквозь зубы австриец.

— В ближайшее время прибудет Суворов, — усмехнулся я, не желая обострять разговор, между тем представил, что может сказать этому подполу наш воинственный старичок.

Александр Суворов мастер нахрен посылать так, что не всегда понятно: тебя оскорбили или всё же похвалили. А я найду, как оправдать на самом деле несуществующий проступок своего урядника. А по-хорошему, я с удовольствием вызвал бы на дуэль этого Крауха, вот только боюсь, если его вызвать, то пришлось бы стреляться и с большей частью австрийского офицерства. Эрих фон Краух, я уверен, ещё не самый дрянной тип с брезгливым отношением к русскому оружию.

Вот вопрос у меня: а откуда это у них, у австрийцев? Когда это австрийская армия показывала существенное преимущество перед русской? Может быть под Карансебешем? Где неорганизованность австрийцев привела к сражению внутри самой армии на радость туркам. Или были славные победы австрийцев в годы Семилетней войны? Нет, победы были, но без русской армии империи Габсбургов уже не существовало бы, Фридрих разорвал бы австрийцев. Так что мне не понять, откуда уверенность у подданых Священной Римской империи, что их «кунг-фу» лучше русского. Теоретики, блин, за Аустерлиц ещё ответите… Не случился он пока, но чую я, что и в этой реальности в самое ближайшее время найдётся, за что австриякам отвечать.

— Вы меня не слышали? Я требую… — подполковник вёл себя всё более развязно, а я постарался отключить восприятие, чтобы не ответить ему.

Но он же был настойчив и принял моё молчание за слабость, ну, тогда покажем силу духа.

— Шпага или пистолеты? — тихо, показательно спокойно, даже отрешённо спросил я.

— Но… Как же? Разве в русской армии не запрещены дуэли во время боевых действий? Я с удовольствием принял бы вызов, но нахожусь при исполнении, — растерянно оправдывался подполковник.

— Тогда, мсье, будьте добры не забываться! Признаюсь, я уже решил, что именно стану собирать, коллекционировать — это будут дуэли с офицерами иных армий. А-то, знаете ли, скучно убивать и ранить своих соотечественников, — чуть не зевая, говорил я.

— У меня служба и поручение к вам, — фон Краух поспешил убежать от опасной темы разговора. — Следует прибыть немедля к его светлости канцлеру Францу фон Тугуту.

Вот те на. Это я несколько недооценил свою фигуру и просчитался, что сам недавно только назначенный новый канцлер империи Габсбургов хочет меня видеть. Зачем? Впрочем, это я узнаю, лишь когда пообщаюсь с самим канцлером. Хотя по дороге поразмышляю. А не ехать не могу, даже уже потому, что грызёт любопытство.

— Моё командование согласовало подобную высокую аудиенцию? — спросил я, на что получил чуть скривлённую физиономию подполковника, который искренне думал, что требование австрийского канцлера не должно будь с кем согласовывать, может, только с самим императором.

— Мне нужно дать некоторые распоряжения. Обождите меня у поста! — сказал я и обратился к уряднику на русском языке, чтобы проводили гостя.

Было плевать на недовольство подполковника. Пусть он даже прибыл от самого Тугута.

— Господина Контакова ко мне! — приказал я, как только австрийский подполковник стал удаляться.

Один вестовой из трёх, что всегда были рядом для выполнения срочных поручений, отправился на полигон к майору Контакову. В низине, окружённой высокими кустами, был оборудован полигон, где не прекращалась стрельба, сжигавшая уйму пороха. Но я не из тех командиров, которые разрешают стрелять солдатам раз в полгода. Мои воины обязаны бить врага, а не в сторону врага. А порох… Купим, обучение и жизни людей стоят куда дороже.

— Ваше превосходительство! — по уставному обратился взмыленный бывший гвардеец Контаков.

— Согласуйте с Нурали учения. Отработайте ложное отступление и вывод неприятеля на засаду, также я не видел во время манёвров пятнадцати верблюдов, что были с калмыками. Нужно знать, зачем они и на что сгодятся. Если правда то, что кони боятся горбатых животных, то жду предложений по использованию верблюдов в бою. Ещё вечером, в ночь, следует пустить егерей и стрелков в марш-бросок. Неожиданно, не предупреждая. Расстояние в двадцать вёрст по выкладке на два дня. Чей плутонг придёт первым, с меня каждому по «терезки», а командиру пять, — отдавал я приказы [«терезками» герой назвал таллеры с изображением Марии Терезии].

Сегодня был запланирован день интенсивных тренировок, я бы сказал, изнуряющих, так как уже вечером ожидается приезд Суворова. Если наш великий полководец прибудет, то, как говорят в войсках, два дня — и в поход. Следовательно, можно выжать из своих последние соки, чтобы после дать два дня отдыха и уже не тренироваться, а оценивать результаты тренировок.

В отличие от большинства русских войск, которые, словно к женщине, прижимались к Вене, мой отряд расположился в пятнадцати верстах от столицы Австрии и в максимальном отдалении от каких бы то ни было населённых пунктов. Беннигсен, с которым мне пришлось согласовывать место дислокации, объяснил для себя такой выбор места по-своему: мол, я не хочу показывать варваров-калмыков, от которых только головная боль, ибо те не могут находиться рядом с приличными людьми. А у меня был свой резон. Я не хотел, чтобы на моих воинов глазели все и каждый, и чтобы была возможность продолжить тренировки и организовать занятия по боевому слаживанию отряда, а не пялиться на женщин и провожать взглядом уходящих в венские трактиры офицеров.

Так что добрались небыстро и пришлось-таки чуть отбить себе седалище поездкой верхом. Нет, я уже вполне сносно управлялся с конём, при этом смиряясь, что не быть мне лихим наездником, но всё-таки я не особо любил это геморройное дело.

Меня провели не через центральный вход, да и не во дворец мы приехали, а к зданию рядом с ним. Тут временно размещался такой орган управления, который уже вызывал рвотные позывы, несмотря на то, что я пока мало понимал в специфике работы… гофкригсрата [Военный Совет при императоре].

Франц фон Тугут был и канцлером, и председательствовал в гофкригсрате. И я ещё раньше, когда отбивал себе седалище в седле, пришёл к выводу, что вызов к Тугуту, ну, или приглашение, связан с тем, что я ездил к фон Меласу и требовал поставок. Но тут было что-то ещё.

Меня провели в комнату, где сразу же начали болеть глаза. Всё блестело, избыток золота и солнечного света резал зрение. Только я присел на краешек стула, как двери распахнулись, и в комнату влетел ураган.

— Как смеете вы! — взревел «ураган». — Что это такое? Вы решили подвергнуть честное слово моего императора сомнению?

Какой же он урод! Божечки… Квинтэссенция уродства. И пусть в Европе уродски вытянутый подбородок — даже признак знатности, так как женились со своими родственниками, плодя всякое физиологическое безобразие, я не мог смотреть без брезгливости на этого человека. Нос… Вот бы канцлера Тугута показать русскому императору, чтобы Павел Петрович перестал акцентировать внимание на своём носу. Это был нос, как у Бабы Яги в советских фильмах, той, что гениально играл актёр Милляр.

— Ваше Сиятельство, прошу простить меня, но не могли бы вы прояснить ситуацию? — спросил я, стараясь скрыть свою брезгливость и нарастающую злость.

— Светлость, называйте меня «ваша светлость»! — прошипел австрийский канцлер. — Кто вы такой вообще? И по какому праву требуете с генерала фон Меласа доставку продовольствия и фуража?

— Ваше Сиятельство… — намерено ошибся я в титуловании.

— Светлость, Я — Светлость! — прокричал канцлер.

«Какая ты светлость, сын лодочника! И сиятельством сложно такого называть,» — подумал я, но не стал усугублять.

— Ваша Светлость, я лишь исполняю возложенные на меня обязательства и пытаюсь координировать действия с союзниками, то есть с вами. Уже как месяц русские войска пребывают в Австрии, при этом солдат кормят лишь тем, что привезли с собой из России. Полковые деньги тратятся на закупки продовольствия у обывателей, чтобы только не голодали солдаты, — я старался говорить ровно и уверенно, пусть это было и сложно.

Тугут был своего рода австрийским Безбородко, но с рядом существенных отличий. Во-первых, происхождение Фраца фон Тугута весьма туманное, хотя в Вене и стар и млад утверждали, что нынешний канцлер Габсбургов, действительно, являлся сыном лодочника. Во-вторых, этот урод вёл себя надменно и слишком горделиво, чего ему в обществе не прощали, но терпели, так как сперва мальчик по какой-то причине был обласкан австрийской императрицей Марией Терезией, а после весьма лихо взбирался по служебной лестнице и съедал каждого, кто становился ему преградой. Зачем с таким связываться? В-третьих, Безбородко, конечно, влиятельный человек в России, может, и самый влиятельный, но после императора. А вот Тугут, как кажется, имел даже больше власти, чем аморфный император Франц.

И тогда возникает вопрос: а что он может сделать мне? Как бы не хотелось кичиться, что я неуязвим для этого «длинноподбородкового» напыщенного индюка, это не так. Как разменную моменту в политических играх, меня сметут только за внеплановое льстивое письмо от императора Франца к императору Павлу. Так что нужно быть аккуратным. Но и помнить, что это письмо от Габсбурга тоже стоит немалого, и его добыть ещё нужно.

Меж тем я продолжал говорить очевидные вещи. И мне казалось, что мои слова не особо интересны канцлеру. Всё же главная причина разговора в чём-то ином. Какая-то интрига венского двора?

— Русские войска не смогут идти в бой, если не будет припасов, Ваша Светлость. И видит Бог, как я не хочу, чтобы планы по разгрому революционной Франции не осуществились, — сказал я, состроив скорбящее лицо.

Тугут смерил меня высокомерным взглядом, ухмыльнулся каким-то своим мыслям и сказал:

— Те войсковые нормы, что вы дали, они неисполнимы. Но деньги выделены, и частью продовольствие подготовлено, завтра оно начнёт поступать в ваши войска. Это случилось бы и без вашего запугивания фельдмаршал-лейтенанта фон Меласа бумагами с подписью императора Павла, но… — мерзкая ухмылка ширилась и заполняла уродское лицо канцлера, отчего мне почему-то хотелось его назвать «похотливым квазимордой».

Пауза затягивалась, но протокол общения с почти что первым лицом государства и так был попран вчистую, так чего же ещё больше топтаться на приличествующем этикете? Фон Тугут сам должен продолжить разговор.

— Вы не хотите узнать условия, по которым Суворов, да и ваш император, узнает, что именно вы способствовали началу снабжения русской армии? Что вы пробились ко мне на приём и смело сказали про злоупотребления, которые были допущены, и как я быстро стал решать проблему, кое-что закупая у вашего Военторга? — после долгой паузы разразился словоблудием канцлер.

Вот же скотина! Он и разговор выстроил так, что я оказываюсь в догоняющих и подготовиться к встрече не успел. Откуда он знает, что я имею долю в Военторге? На самом деле, об этом не так и много людей осведомлено, и все они либо в близких отношениях со мной, либо… При дворе Павла Петровича, скорее всего, течёт, и австрийцы имеют связи в русском обществе, ну, или банальных шпионов.

И так ведь заманчиво предлагает. И закупки у Военторга, что уже большую часть затрат, что произвёл Захар Ложкарь, отобьёт, очень манят. Если распродаться, то это даст оборотный капитал для дальнейшей деятельности уже на месте. А ещё как могу возвыситься, что смог решить, считай, нерешаемую проблему интендантства. От такого предложения наверняка отказались бы либо больные на голову люди, либо… я. Хотя я же не выслушал, что именно должен сделать.

— Ваша Светлость, какое же выгодное предложение. Я счастлив, что имею честь разговаривать с таким умным человеком, который умеет находить во всём взаимовыгодное. Да, я сегодня же отпишусь государю, нет, сделаю это завтра с первыми телегами с провиантом и фуражом, что прибудут в русскую армию. И особо выделю, что только вашими молитвами, сразу после нашей встречи, поставки начались, — я решил несколько уточнить условия, стараясь сузить манёвр для Тугута, отсекая наиболее гнусные требования со стороны канцлера.

— Ха-ха-ха, — рассмеялся он.

Теперь Тугут более всего напоминает детище доктора Франкенштейна, швов только не хватает, хотя и без них он чудовище, порождённое австрийской бюрократией и неведомыми родителями.

— Ваша Светлость, могу ли я ваш смех принять за согласие? — спросил я.

— На меня не действует вот это всё ваше про мудрейшего да праведного. Я долгое время провёл в переговорах с османами, мастерами лести и угодливости, уж простите, но русские в этом туркам сильно уступают, — сказал Тугут, становясь серьёзным. — Не думаете же вы, что наша возможная сделка может быть столь справедливой для вас? Мы не равны и никогда ровней не будем.

«Куда мне до сына лодочника,» — подумал я

— Условия такие… — начал говорить Тугут.

Как же здесь банально вербуют! Поманили сомнительным зачерствелым пряником, даже не рассказали, куда спрятали плеть, и всё, я должен посыпаться. Или всё-таки ещё одно дно у этого чемодана? А предлагалось мне стать агентом влияния… австрийского влияния при Суворове, ну, и отправить в письмах императору то, что мне надиктуют. А ещё закупки для русской армии, часть из них должна осуществляться через Военторг. Стоит ли говорить о том, что мне банально предлагалась схема отмывания денег?

Да и ладно, я не белоручка. Подумали бы, как прикрыть такой вот вполне себе гешефт, да и провернули обоюдовыгодную сделку. Но нет, нашли дурочка за три сольдо! Это подстава чистой воды. Любые подозрения падают только на Военторг. Моё слово против слова канцлера? Смешно. И тогда я на крючке. Продолжаю торговать, а с меня уже верёвки вьют, вплоть до банального шпионажа. Так это ещё и на всю жизнь. Я оказался неправ, и вербовка происходит вполне грамотно с подсадкой на преступление и дальнейший шантаж.

— Я откажусь, — жёстко сказал я.

— А можете? — хитро и гадко осклабился Тугут.

Орк, вот теперь он точно похож на орка, как в фильме про хоббитов. Парочку бы бородавок ещё, так определённо орк.

— Я могу покинуть расположение войск и направиться в Петербург к своему покровителю, чтобы спрятаться там от гнева вашего. Думаю, кто именно может прикрыть меня перед императором, вы и так знаете. Могу письмо написать своему монарху, но вы же его перехватите, но всё же могу. Суворову, из-за близости с которым я сидел в крепости, чем вызвал чувство вины у фельдмаршала, также скажу о положении дел. Он не может не посочувствовать или же что-то учудить. Но Военторг готов обсуждать предложение господина Меласа о закупках продовольствия, если поступит письменное предложение о закупках с предлагаемыми ценами. Бумага с печатью и подписью, — сказал я и был готов, что сейчас же обрушится потолок, или же я провалюсь со второго этажа, где и происходил разговор, на первый.

Слова звучали вызывающе, словно крик убеждённого в своей невиновности, притом смелого человека, которого ведут на казнь, а он «рубит правду-матку».

— Вы дерзкий. Господин Разумовский говорил об этом, — Франц фон Тугут позвонил в колокольчик и обратился к моментально возникшему в дверном проёме слуге. — Кофе нам принесите!

Слуга ушёл, а канцлер не спешил продолжать разговор. Было видно, что он размышляет. И тишина, нарушаемая лишь шумом шагов Тугута, продолжалась более пяти минут.

— Я мог бы смести вас, как пыль. И вот размышляю, делать ли это… Скажите, генерал-майор, а что вы думаете, вот к примеру, о Венеции, Пьемонте? Или о Папской области? — спросил канцлер.

Чуть подавил в себе порыв ответить, что я не могу думать такими категориями, как будущее Пьемонта или других государств в Италии. Если у меня нет мнения, то какого чёрта я вообще позиционирую себя, как представитель самого канцлера Российской Империи уже графа Безбородко?

Вот мысль пронеслась в голове про мою империю, и что она, по сути, за моей спиной. Ну, а то, что меня могут разменять? Так дальше фронта не пошлют, а я и сам туда стремлюсь. А нет, так и в Сибири есть дела на пару лет.

Не должно мне бояться этого урода. Много боялся в иной истории персидского шаха Грибоедов, когда с честью погиб на чужбине иранской? Или же Александр Сергеевич Меншиков боялся ли, когда оскорблял османского султана в преддверье Крымской войны, глядя тому в глаза? Да такие примеры можно продолжать озвучивать почти бесконечно. И я прогибаться не стану, тем более, что сейчас я выскажу позицию своего императора.

— А разве может быть иное решение, кроме как вернуть королевские династии? Мы же за это воюем, чтобы выгнать французских революционеров из Италии и вернуть природное положение дел, — сказал я, глядя прямо в глаза Тугуту.

— Нет, я также выступаю за подобное. Но нужно же защитить все отвоёванные у французов земли, для того там должны стоять союзные войска, — я впервые почувствовал растерянность со стороны канцлера Священной Римской империи.

Такие люди, видимо, чувствуют, что их не боятся, а тут ещё и крайне мало возможностей повлиять на меня. Непривычная ситуация для того, кто возомнил себя главным вершителем судеб.

— Да, уверен, что так будет правильно, — слукавил я, решив в чём-то согласиться и подыграть этому человеку.

— И вы готовы способствовать тому, чтобы австрийские войска пришли вслед за русскими и встали в Италии, дабы не пустить туда более Французов? — спросил канцлер.

— Ваша Светлость, что смогу, то сделаю для того, — соврал я, чувствуя, что забрезжил свет в конце тоннеля, который извещал, что мы можем разойтись без обид и осложнений.

— Предложение по ценам вашему Военторгу? Оно будет там. Мы, признаться, не успеваем с обеспечением, и Военный Совет искал возможности для быстрых закупок. Более того, уже сейчас я отправлю нарочного в Будапешт, чтобы сняли арест с кораблей, что перевозили скотину для вашего Военторга, — посыпались «плюшки».

Оставалось только благодарить, а не спрашивать, на каком основании вообще арестовали идущие по Дунаю корабли со скотиной. По Чёрному морю коровки с бычками прошли, с турками договорились, что уже подвиг, перевели зверьё на новые кораблики, гребные, поднялись до Будапешта и… Вот не знал я об этом. Может, и хорошо, иначе была бы ещё одна причина, чтобы вспылить.

— Ваша Светлость, а могу ли я спросить, в чём причина вашего изменения гнева на милость? — решился я поинтересоваться.

Конечно же, он почти заставил меня сказать, что я не против австрийских войск в Северной Италии, когда мы, русские, оттуда уйдём, или даже раньше, из разговора это непонятно. Но я произнёс эти слова ещё и потому, что почти уверен, основываясь на реалиях и послезнании, что французы отобьют Италию. Пусть австрийцев и бьют. Наша задача — получить свои преференции. А моя личная — людей и технологии. Будет возможность ещё что-то приобрести, да хоть и пограбить, я это сделаю.

— Почему я столь милостив к вам? Ну, как же — вы же человек моего друга, собрата, канцлера Блейзбродко. Даже господин Разумовский, посол, нервничает, думает, что вы прибыли по его душу по поручению русского канцлера. Есть чего волноваться… Адюльтеры с первой женой нынешнего императора не могут скреплять дружбу с монархом, — похотливая морда заржала.

Охренеть. Мне только что продемонстрировали мастер-класс, как нужно качать объект. Меня качали и почти что это получилось. Теперь канцлер понял про меня то, что не хотелось бы показывать. Во-первых, я не пришёл по грязную душу русского посла в Вене Андрея Кирилловича Разумовского, о чём я почти прямо и сказал. Во-вторых, я произнёс слова о том, что не против австрийских войск в Италии. Теперь всё в голове сложилось, и кажется, что ситуация не самая лучшая для меня.

Этот «подбородочный» рассчитывает на то, что я значимая фигура. И теперь, учитывая, что Разумовский — «карманный франт» канцлера Тугута, и русского посла наверняка уже обработали, «квазиморда» будет пробовать продавливать идею участия хоть какого-то количества австрийских войск в операциях Суворова. Когда такие решения будет поддерживать один русский посол, то это подозрительно. А вот взять ещё и меня, которого считают человеком Безбородко с большими полномочиями, даже с листам с императорской подписью, так всё может и срастись.

Но они ещё до конца не понимают, что из себя представляет великий русский полководец. Суворов может провернуть какое чудачество, и всё встанет с ног на голову.

— Что ж, вы свободны. Наверняка имеете много дел, меж тем командующий Суворов прибудет уже сегодня вечером, — сказал канцлер и отвернулся, однако, когда я стал уже уходить, он бросил мне вслед. — Я буду отрицать любые свои слова. А вам советую не искать возможности избежать перлюстрации тех писем, что будут отправлены канцлеру Блезбляродко.

Вот же скотина! Так жёстко коверкать фамилию канцлера Российской империи! А я ему ещё хотел самопишущее перо подарить. Яду в стакан! Кстати, нужно обдумать и подобное решение.

Примерно за час до заката солнца предместья Вены сотряслись от громоподобного «Ура!» В открытой карете, облачённый лишь в один мундир фельдмаршала Российской империи ехал Суворов. Александр Васильевич, проезжая выстроенные русские полки, успевал не только выкрикнуть название полков, но и назвать те крупные сражения, в которых эти полки особо отличались.

— Чудо-богатыри мои! С вами горы сверну и Дунай вспять оберну. Пойдёте ли со мной славу русскому оружию добывать? — Суворов мастерски манипулировал эмоциями солдат и офицеров.

Могло сложиться впечатление, что всё происходящее — спонтанная встреча командующего. Особо могло смутить то, что солдаты, как только проезжала карета фельдмаршала, устремлялись вслед Суворову. Складывалось впечатление, что вот прямо сейчас впереди вдохновлённых солдат и офицеров, словно в древние времена, едет вождь-воин, и этот полководец ведёт в бой своих витязей-богатырей, свою верную дружину.

Я знал, что уже давно были проработаны нюансы встречи русскими войсками Суворова. Римский-Корсаков получил чёткие указания от Александра Васильевича, что и как делать. И тут случился пример расхлябанности в командовании русского корпуса или просто непонимание службы. Каким-то образом, скорее всего, Римский-Корсаков просто разболтал, но все офицеры знали, для чего именно их выводят на Будапештскую дорогу и, что они будут встречать командующего. Но даже несмотря на то, что приказ Суворова стал известен всем, всё равно приезд Александра Васильевича получался фееричным.

Были бы у меня нормальные отношения с Александром Михайловичем Римским-Корсаковым, то предложил бы ещё использовать и фейерверки. У нас в обозе имеется пара десятков разрывающихся красивыми огоньками ракет собственного кулибинского производства.

— Готовьтесь, чудо-богатыри, предвкушайте, три дня, и мы уходим в поход!! — остановившись, собрав вокруг себя толпу из солдат и офицеров, кричал Суворов.

Мне показалось такое решение по скорому уходу несколько опрометчивым, хотя и ожидал быстрых действий Суворова. Может, в этом и кроется одна из причин его успехов, что фельдмаршал не тратит недели для проработки пошагового плана кампании. Понятно, куда идти, дороги известны, так чего же медлить?

А ещё Суворов наверняка не только взывал к русским воинам, но и делал посыл австрийским властям, что не хочет лишнего внимания и потери времени.

Величайший из ныне живущих старичков Российской империи любил знаки внимания, когда им восхищаются, усыпают бриллиантами, поют дифирамбы. Всё это Александру Васильевичу нравилось. Однако, он не мог вдохновляться незаслуженными наградами. Суворов стремился как можно быстрее показать себя и русских солдат, победить противостоящую ему венецианскую группировку революционных сил Франции. И первой жертвой русского тарана должен был стать Бартелеми Луи Жозеф Шерер, только недавно бывший военным министром, но два месяца назад именно его Директория направила принять командование первой Итальянской армии.

Выгодной фигурой оказался политически слабый Шерер. Директория уже понимала, что любые победы военных — это поражение их, директоров. Потому Наполеон в Ирландии, как считают многие, там он и останется лежать. Ну, а иные военачальники…

Хотя есть ещё Жан Виктор Моро, который в это же время в Пьемонте концентрирует силы для формирования Второй Итальянской армии. Именно ему доверили большую часть корпуса, который ранее предполагалось отправить в Египет с Наполеоном.

Под Римом формировалась ещё одна армия французских революционеров и не только их, командование этой армией доверили генералу Бертье.

Луи Александру Бертье приходилось сложнее всего, так как ему было поручено не только стать во главе французских сил, но и собрать боеспособные части из местных республиканцев, которые буквально недавно с таким энтузиазмом встречали французов в Риме и Неаполе. При скрупулёзности генерала Бертье и его основательном подходе к делу, генерал, наверное, оказывался единственным из военачальников, находящихся в Италии, кто хотя бы частично мог справиться с поставленной задачей. Оружие у Бертье хватало, неаполитанская армия выступила хорошим снабженцем, а вот энтузиастов сражаться за республиканскую идею в Италии не так уж и много. Это же не заниматься мародёрством, когда неаполитанская армия уже сбежала или разбита французами, здесь придётся кровушку проливать.

Откуда я всё это знаю? Так получилось наладить связь с Аннетой де Милле. Держу кулачки за неё, как бы это двусмысленно не звучало. Но Жан Виктор Моро прибыл в Турин, где и проживает нынче Аннета, без своей любовницы Иды Сент-Эльм, Марии Йоханны Эльселины. Если что-то получится у Аннушки, то…