Сперанский 4. Коалиция

Глава 17

Милан

27 июня 1798 года

Передовой отряд стрелков, облаченных в мундиры французских республиканцев, без каких-либо препятствий входил в Милан. Это был просто огромный город. Сравнительно по численности, так, на первое впечатление, не меньше, чем Москва. Именно так, почему-то ассоциации были не с Петербургом, а с Первопрестольной. Возможно, потому, что тут прямо пахло деньгами, и чуть меньше лоском и аристократизмом.

Нельзя сказать, что вообще никакой преграды перед городом не было. Стояла рота французских оккупантов на центральной дороге вначале массовых городских построек. Скорее всего, такие вот безмятежные солдатики были и на других дорогах. Даже приблизительно понимая громадность города, можно предположить, что и без того малый французский гарнизон размазан по разным местам.

Как захватывать большой город сравнительно небольшими силами? На этот вопрос в будущем отвечали большевики. Они предполагали взять под контроль все виды связи, коммуникации, передвижения и административные здания. Вокзал, телефон, телеграф и все такое. Примерно так же думал и я, с учетом специфики исторической реальности, конечно.

Так, в мою задачу, а так же в задачу Карпа Мелентьевича, Миши Контакова, входило войти в город. Мы это сделали вместе. Я, в форме майора революционной армии Франции спокойно проходил заставы, которых оказалось две: на въезде и на входе в административные районы Милана. Приходилось только при общении с французскими офицерами чуть добавлять в свою речь германизмов. Ну не обладал я исключительным французским языком, а в нынешней республиканской армии немало есть носителей немецкого языка, ну или носителей чуть ли не всех языков Европы, даже польского.

Силами, чуть большими, чем два французских батальона, мы спокойно, чуть ли не с песней, подошли к зданиям и сооружениям, где располагаются органы управления всей Цизальпинской Республики. Перво-наперво спокойно, но жестко, арестовали французского военного представителя, ну и его штаб, заодно. Бригадный генерал Мишель Левуаль Решаль, оказался таковым, что уже не может больше ничего «решаль». Контаков и Карп отправились дальше творить дела, а я решил основаться на месте французского штаба.

— Вы арестованы, сударь, прошу сложить шпагу и отдать приказ гарнизону сложить оружие. В противном случае, мне придется залить улицы Милана французской, возможно, итальянской кровью так же, — сказал я Решалю.

— Республика не сдается! Монархист проклятый! — отвечал мне Решаль.

Вот же, что удивительно, я впервые встретил истового фанатика Республики. До того почти что все французы мне казались более рациональными, критическими в мышлении, даже с уклоном в монархию. Именно так, в них сочеталось желание свободы, но одновременно потребность в сильной власти. Наелись уже многие революционным хаосом. Приход Наполеона к власти очень аккуратно ложился в доминирующие парадигмы. А этот республиканец, ярый.

— Вы меня оскорбили! — делано, может только излишне артистично, возмутился я.

На самом деле, никакой обиды не было. Да я и готов был достать свой револьвер, один из двух, что со мной, да выстрелить в голову этому республиканцу. Но хотелось немного иного. Я постоянно практикуюсь во владении клинками. Наиболее пока приемлемой для себя считаю саблю-бухарку, легкую, в меру кривую, достаточно длинную. Но шпага… она пока еще широко используется всеми армиями, пусть и начинает уступать в популярности различным кавалерийским клинкам.

Что такое обучение фехтованию? Без реального боя, ничто. Одно дело, когда ты знаешь финты, стойки, развил реакцию, быструю соображалку, как и что делать, в какой последовательности. Но, если твоей жизни ничего не угрожает, ты в защитном облачении, все ничтожно. Важно, как фехтовальщик поведет себя в бою, во время смертельного поединка. Так что…

— К бою, — сказал я с пафосом и на французском.

Мой противник неуверенно стал напротив. В это время уже работали мои стрелки, они зачищали здание, которое условно можно было назвать военной комендатурой, если бы таковая тут была. Скорее, все же штаб гарнизона. Уже работали мои люди и по соседним зданиям, где располагался Совет Старейшин Цизальпинской Республики, часть стрелков отправилась в иное место, где заседали директора Цизальпинской Директории. Все административные здания брались под полный контроль, а люди, которые благоразумно не оказывали сопротивление, сгонялись в уже так же захваченную городскую тюрьму. Те, кто решил геройствовать, умирали.

Первым удар нанес мой противник. Он сделал выпад и сверху, подворачивая кистью, попробовал меня достать. Я легко парировал этот удар. Много, очень много времени я уделял на тренировках именно первому удару. Как утверждали мои сменяющиеся учителя, именно первый финт, выпад — он наиболее опасный, но он же и более всего информативный.

Я сделал шаг назад и ухмыльнулся.

— Мсье, нет чести в том, чтобы убить противника, скверно обращающегося со шпагой. Сдавайтесь и покоритесь. И тогда я обещаю, что не стану кормить вас помоями, не стану пытать, отрезая мужские гордости, мы будем мирно разговаривать и вкушать местные вина. Сюда же привозят вина с юга, или из Франции? — попытался я урезонить Решаля.

Он стал неинтересным. Мастерство владения клинком безобразно. Наверное, я нарвался как раз на того адвоката, или поэта, который, с началом революции, решил стать военным. Хотя, в своем глазу бревна не вижу? Сам-то кто? Уж явно не военный, по крайней мере, относительно реципиента, в чье тело попал. Более того, сын священника. А на тебе, уже в Милане, захватываю большой город.

Мой ложный выпад, француз прикрывается, делая шаг вправо, показываю, что буду бить в голову, он вполне грамотно ее защищает. Но это голова, а правую ногу мой противник не успевает убрать и я кончиком идеально заточенной шпаги, подрезаю бригадному генералу икроножную мышцу. От пореза, к слову глубокого, француз раскрывается и я быстро наношу еще порезы на его правой руке, скорее на предплечье, и на груди…

«Что за ребячество?» — подумал я, как только сделал глупость.

Я начертал порезами букву «Z». Если английский посол Уитворт узнает… Нельзя такие вот наводки оставлять, но и убивать Решаля пока нельзя.

— Мне продолжить? — грозно спрашивал я.

— Ваш бродь, тут это… — опять не по уставу обращался Северин Цалко.

Он ворвался в комнату, без стука, прервал наше общение с французом.

— Если твои новости будут незначительными, то за непочтение, лично шпицрутеном отхожу. Найду его к кого-нибудь, и отхожу, — делал я вид, что разгневан.

— А вы, ваше превосходительство, поспрашайте, как француз хочет, чтобы его Франческу разложили? С извращениями, али так, по скорому, — сказал, улыбаясь Северин.

Полезная информация. Нашли женщину. И Решаль поплыл. Ох, как же мы мужчины слабеем из-за женщин! Хотя о чем это я, с ними часто мы становимся сильнее, а вот слабеем, когда… Что-то мерзопакостные образы приходят на ум, лучше без всей это радужной темы. Тут, в Европе такого не поймут, могут и сжечь, если что. Еще действуют строгие законы о мужеложстве.

С помощью французского генерала дела пошли еще более споро. Мы просто отдавали приказы некоторым ротам, назначали время, место. Республиканцы приходили, их разоружали, иногда совершали с десяток-второй арбалетных выстрелов. И мордой в пол, чаще в землю. Так что большую часть французов удалось нейтрализовать.

Нет, были моменты, когда пришлось напрячься. На улицах Милана даже разгорелись бои, когда один французский капитан повел целый батальон выяснять отношения с коллегой, по какому праву он вообще занял тюрьму и кого это туда десятками свозят. Коллегой оказался Кантаков. Пришлось пострелять, даже задействовать артиллерию. В здании тюрьмы, более похожей на крепость, были небольшие французские полевые пушки.

Уже после полетели сигнальные ракеты. Как только начались серьезные бои в городе, мы известили нашу кавалерию, что пора и им вступать в дело. Тысяча четыреста калмыков, четыреста семьдесят персов, четыре казачьих полка, егерский полк, двадцать одна карронада — вот те силы, которые врывались в Милан. Сопротивление было очаговое и вообще, было сперва и не понять, где свои, где чужие. Нужно решать: пора ли снимать республиканские мундиры и начинать славить русского императора, или пока рано.

— Мне нужно разговаривать с тем, кто сюда пришел. Мне нужно понимать, с кем имеет дело мой город! — кричали во дворе здания французского штаба, которое было мной выбрано, как собственный, мой, штаб.

— Пропустить! — скомандовал я, отвлекаясь от карты.

На полу лежала большая карта города Милана, самая большая из тех, что нашлись у французских оккупантов. И вот на этой карте я, вместе с войсковым старшиной Фролом Филипповичем Чернушкиным делали пометки. Тут были обозначены наши баррикады, склады и их охрана, уже наша охрана, концентрация республиканских вояк из местных, которые только и делают, что собираются в каком-нибудь месте, туда устремляются наши фургоны в сопровождении казаков и разгоняют воинственное, на самом деле, не очень, собрание.

— Кто вы? — спросил я, когда в кабинет ворвался темпераментный мужик. — И голос не советую повышать.

— Прошу простить меня, я Джулиано Парини, представляю Директорию, — представился миланец.

— А почему сами директора прячутся? — спросил я. — Вы же не из их числа.

Арестовать всех директоров было одной из задач, пока еще не до конца решенной. Двое деятелей уже арестовали, но многие политические лидеры Милана прячутся. Город большой сразу найти всех просто невозможно.

— Кому угодно погибать? Ваши ла козак, или ла колмык… Они для нас страшны и непредсказуемы. А еще на улицах стреляют и убивают, — отвечал Парини.

— Любое сопротивление, даже камень в в спину, плевок в сторону — смерть. Будьте благоразумны и никто не пострадает, — отвечал я.

Устраивать геноцид никто не собирался, да и в городе, где число жителей чуть ли не под два миллиона человек, физически сложно даже просто вырезать жителей. Но тут важно было следовать правилу, когда любая форма неповиновения — сразу же наказание. С другой же стороны любая лояльность — моментальные плюшки, где главное — жизнь и даже сохранность имущества.

— Чего вы хотите? Вы временщики? Или пришли сюда надолго? — задал очень правильные вопросы Джулиано Парини.

— Все и всегда временщики, вопрос только периода времени. И не стоит никогда говорить «никогда», — извлек я из памяти в будущем заезженную фразу. — Важно то, что сегодня. Мой государь выступает за реставрации Пьемонтской и Савойской династий. А я выступаю за то, что мне нужно три миллиона скудо, или иной равноценной валюты, я даже выпущу всех заключенных, чтобы они уехали из города, пусть и временно. После даже возвращение людей можно обсудить.

— Про деньги я понимаю, это обсудим. Знаете ли мы определили, кто именно ворвался в наш город. Судьбы Триеста и Венеции знаем. Сумма чрезмерна, но это после торговаться станем, — Парини был явно озабочен. — Правильно ли я понял, что Россия собирается возродить Миланское герцогство и вернуть власть Габсбургов?

— Изберите сами из своих аристократов герцога, объединитесь с Пьемонтом. Действуйте, пока тут нет австрийских войск, — сказал я. — И, да, Россия за восстановление старых порядков.

— Тогда какого дьявола вы вообще тут? Собираетесь уйти? Так нам, может быть не столь хуже быть с французами, чем с австрийцами. Россия заберет к себе? — начал орать мой гость.

— Тыщь! — прогремел выстрел, а с потолка посыпалась штукатурка.

— Еще раз повысите голос и следующая пуля будет в колено, дальше в голову. Я предельно ясно изъясняюсь? — жестко говорил я. — Историю с Брестом знаете? Город сгорел почти дотла. У меня есть ракеты, они еще более мощные, чем те, что использовал Горацио Нельсон. А еще я в центре города, мои люди на окраине его. Я сожгу Милан и сделаю это нечаянно. Не стоит со мной играть. Политика будет потом, сейчас или спасайте город и людей, или уходите!

Джулиано Парини, как я понял, типичный представитель бизнеса, задумался. Почему политики в этих странах на территории будущей Италии такие трусливые, а бизнес столь гибкий и бесстрашный? Вот он, бизнесмен, пришел и я уверен, что в случае наших договоренностей, в Милане наступит тишь да благодать. Он не побоялся даже пробовать дерзить, правда осекся, когда проверил наличие красных линий, что нельзя переступать.

— Стреляли? Все ли в порядке? — в комнату влетел старшина Чернушкин,

— Все в порядке, господин Парини уже уходит, — сказал я на русском языке и продублировал на французском.

Гость ушел. Уверен, что он примет правильное решение. Ну а для того, чтобы это ускорить, я прикажу устроить стрельбы из центра города, или почти центра, за пределы города. Пусть все увидят, что у нас есть такое вот оружие, ракеты, которое сейчас считается чем-то фантастическим только благодаря тому, что во французском городе, скорее всего, ветром разнесло пожар.

— Ваше превосходительство, я не верил. Только казачий дух не позволил воспротивиться вам, — решил пооткровенничать Фрол Филиппович Чернушкин. — Наказной воевода Платов говорил о том, чтобы признать вас казачьим, своим. Я был против, нынче… Когда на Казачьем Круге спросят, у вас не будет более последовательного соратника. Взять Милан? Это невиданная слава! И я уже верю, что и удержим. Суворов разобьет Бертье, у республиканцев просто уже не будет тут достаточно сил для сражения.

— Мы сделали то, чего не ждет противник, но вы же вместе со мной рассчитывали, может и не верили, но цифры говорили о том, что все возможно. Но работы еще много, — отвечал я.

Четыре отдельных отряда из казаков с усилением из моих стрелков отправлялись на свободную охоту. Полторы сотни бойцов, в каждом из летучих отрядов, они должны были не только осуществлять разведку, но и громить все отряды неприятеля, которые только могли быть рядом с городом.

В самом же городе к ночи уже стало спокойно. Относительно, конечно. Но, что главное, Милан был без французов и их руководства, и нам не пришлось устраивать массовые побоища на улицах города.

*……………*…………..*

Мантуя

— Сильный малый этот Моро, заставил поволноваться, — говорил Суворов, разглядывая в подзорную трубу крепость Мантуи.

Сражение было более чем напряженное и принесло русским почти восемь тысяч потерь, частью, как надеялся назначенный главным армейским медиком, Зиневич, солдат удастся поставить на ноги, но было много безвозвратных.

Жану Виктору Моро достаточно долго получалось упреждать и отражать удары русских войск. Дивизионный генерал собрал подвижный резерв и закрывал им все дыры в обороне. Несколько раз французам удавалось переходить в контратаки и даже захватывать русские орудия.

Суворов понял задумку своего оппонента. Понял, оценил, признал годной, и, пусть не сразу, но многоопытный фельдмаршал нашел, как отвечать небесталанному Моро. Александр Васильевич стал бить то крайне слева, то крайне справа. Так изматывался резерв, который у французов был не безграничным. Войска Моро бегали от одного конца обороны в другой и даже смена резерва, когда дивизионный генерал снял с центра войска в резерв, а в центр поставил измотанные части, не решило проблемы усталости.

Скоро, когда последовал очередной удар на русском левом фланге, на самом его окончании, где уже начиналась гористая местность, Суворов, используя хранимые до того русские резервы, после мощнейшей артподготовки, ударил по французскому центру.

Французы бились, отчаянно, но и русские были злы и беспощадны, причем и к себе, но особенно к противнику. А еще свою роль сыграла неплохая организованность медицинской службы. Ранее как? Приведут два солдата своего товарища, раненого в лазарет, те, кто привел присядут рядом с полевым лечебным заведением, отдыхали, да ждали, что там с товарищем, или с офицером. Теперь же солдат сразу отправляли на поле боя, перехватывали у них раненых, а у Зиневича были свои люди, частью из солдат, или из обозников, которые и переносили ранбольных. Так что большой убыли личного состава из сражения не случилось.

В итоге, Моро ничего не оставалось, чтобы с остатками своего войска, оставляя незащищенными центр, укрыться за стенами Мантуи. Пятнадцать тысяч французов спрятались в городе. Начиналась осада.

— Ваше высокопревосходительство! — когда Суворов уже собирался хоть пару часов поспать, даже придремал, начал кричать его слуга Прошка, несменный, почти что адъютант.

— Что еще? Багратион не вышел на Милан? Или еще что? — бурчал Суворов.

— Тут девицу казаки взяли на дороге из Турина. Она требует встречи с генерал-майором Сперанским, — недоуменно сказал Прошка.

— А ты, проходимец, что слышал из моего разговора с Мишей Сперанским? Признавайся, про девицу слышал? — Суворова осенила догадка.

— Не гневайся, батюшка, но у нее письмо от Сперанского. Там и написано, что али к нему прибыть, в случае чего, прямо к тебе, — смущенно сказал Прошка.

На самом деле, слуга слышал многое, но и понимал, что даже фельдмаршалу в том признаваться нельзя. Никому нельзя признаваться, иначе можно получить ворох неприятностей.

Через час Суворов уже думал, что ему делать с такой вот… Аннетой.

— Ежели вы, мадмуазель обратитесь к генералу Моро, то он может сдать Мантую? — отойдя от шокирующего заявления, спросил Суворов.

— Он не сдаст город, он подчиниться приказу, ваше сиятельство. Я спешила к Виктору оттого, что… — Аннета отвернулась, извлекла из своего шикарного декольте бумагу и передала ее фельдмаршалу.

Суворов вчитался. Он, конечно, искушенный человек, повидал многое, многих. Участвовал, пусть и всегда косвенно, в интригах. Может быть именно этот опыт и помог сориентироваться фельдмаршалу. На самом деле, Александр Васильевич не хотел заполучить Мантую вот таким способом, через вульгарную девицу. Но можно же продолжить добывать свою славу и дальше, переступив Мантую. Впереди Рим, Неаполь, Турин и Генуя. Милан вроде бы как взял лихой Сперанский, не взял бы, был бы преступным дураком, а так, лихой. Дальше серьезных войск у Франции не должно быть. Если еще Моро сдастся, то…

— Я правильно понял, что это приказ на арест Жана Виктора Моро? — решил все же уточнить Суворов.

— Не совсем, ваше сиятельство, Виктора следовало доставить в Париж. Бонапарт его отправит куда подальше. А вы выпустите Виктора. Так достойный генерал уйдет, не будет кому далее защищаться, — сказала Аннета Милле.

Суворов думал. Вот только что он вовсе решил, что Моро сдаст Мантую, но, нет, его просят лишь разрешить дивизионному генералу удалиться. В приказе недвусмысленно было сказано про то, что дивизионный генерал, будь в каком положении, обязан сдать все дела ближайшему в чине офицеру и направиться в Париж для нового назначения. Фельдмаршал было решил, что Моро за лучшее будет сдастся.

— Как думаете, и куда его? — не удержался от вопроса Суворов.

— В Америку, скорее всего, — отвечала Аннета, которой пришлось ублажить курьера из Парижа, чтобы тот сказал больше, чем было положено.

— Что ж… Я выпущу генерала, вы с ним отправитесь? — принял решение русский фельдмаршал.

— Да, ваше сиятельство. И вот, — женщина положила на стол Суворова кипу бумаг. — Только дайте мне слово, что господин Сперанский будет ознакомлен со всеми документами.