Сперанский 4. Коалиция

Глава 10

Турин

11 мая 1798 года

Аннета Милле нежилась в мягкой постели. Девушка позволила улыбке появиться на своём лице и никак не могла её прогнать. Чудаковатое настроение не проходило уже третий день. Что это? Она не могла себе ответить. Если раньше её естество более всего будоражило осознание опасности, предвкушало выплеск адреналина, то сейчас тот самый основной инстинкт брал своё. Она влюблялась. Чем больше Аннета сопротивлялась этому чувству, тем более погружалась в малообъяснимые эмоции.

Моро, её Виктор, её победитель. Как же Аннета хотела, чтобы этот чуть седовласый красавец был с ней на одной стороне в этой войне. Но нет, её Виктор готовился вступить в противостояние, которое уже началась. Можно ли изменить положение дел, когда Жан Виктор не будет врагом, а станет… Она не знала, кем для неё может стать этот мужчина. Впервые она задумалась о своём будущем, ином, не том, что не так чтобы и давно ей было предписано.

Аннета улыбалась, но глаза женщины наливались влагой. Можно сказать, что это слёзы радости, но то была горечь безысходности. Она… Да, она работает на русских. Даже не так, она работает на господина Сперанского и делает это настолько хитро и умело, насколько никто не ожидает от желанной многими мужчинами молодой женщины. И теперь она хотела бы…

Аннета слезла с кровати и стала отжиматься. Именно так, как этому её учили во время обучения подлым приёмам в школе Сперанского. Большая грудь не позволяла делать глубокие отжимания, но это и не важно. Женщина стремилась измотать себя, выплеснуть в физических нагрузках душевные терзания.

Ручка двери в спальню чуть подёрнулась, и Аннета ничего не придумала иного, как просто лечь на пол. Ну, не показывать же Виктору, что она периодически занимается физическими упражнениями. Завидев подобное занятие, генерал Моро мог бы чёрт знает что подумать. А он не должен думать рядом с Аннетой, он должен чувствовать. И пусть Виктор мучается так же, как и она, шпионка мадмуазель Милле. Нет, пусть мучается ещё больше. Она заставит, она отомстит ему за то, что сама влюбляется и не может ничего с этим поделать.

— Голубка моя, ты почему возлегла на полу? — спросил Жан Виктор.

Аннета не ответила. Она непостижимым образом в одно мгновение сняла с себя ночную рубашку и ползком, извиваясь, словно змея, умело демонстрируя гибкость и манящую красоту обнажённого тела, приближалась к мужчине. Она видела, нет, чувствовала его всё более возрастающее желание, понимала, что делает всё правильно, что заполняет собой сознание сильного мужчины. И это чувство, когда сильный человек покоряется ей, нежной и кажущейся беззащитной женщине, пьянило.

— Я вернулся лишь за бумагами, — сглатывая непрерывно подступающие к горлу комки, тяжело дыша, говорил Жан Виктор. — Аннет, ты ведьма, ты меня убиваешь.

Извивающаяся женщина сейчас не хотела говорить, да она и не смогла бы. Предвкушение страстных прикосновений её мужчины будоражили Аннету, она уже начинала подрагивать от возбуждения.

— Меня жду… жд… — грозный генерал не мог договорить.

Аннета подползла к мужчине, начала медленно, извиваясь, приподниматься по его остолбеневшему телу, касаясь своими женскими формами мужчины, её мужчины. Моро, тот самый, кто вёл в бой тысячи солдат, сдавался в плен. Он не мог раздеться сам, его ждут на Военном Совете, Моро сам же и назначил время проведения этого собрания, пока ещё мало решающего. И долг боролся и проигрывал страсти.

— Ведьма! — почти прокричал Жан Виктор Моро, когда манипуляции Аннеты привели к тому, что генерал оказался со снятыми панталонами.

Дальше было быстро. После таких эмоций, такого сильного желания, наступает животное единение мужчины и женщины, когда отключается мозг, и тела действуют согласно повелению инстинктов. Тогда единение двух сущностей стремится всё сделать быстро, не останавливаясь, не задумываясь ни о последствиях, ни о том, чтобы продлить сладостные моменты. И эти несколько минут оказываются ещё более чувственными и пожароопасными, чем десятки минут в иных случаях.

— Я пойду! Любимая, я должен идти, — оправдывался Виктор, когда Аннета перестала извиваться и в сладострастной неге распласталась на полу.

— Ты прости меня, я не сдержалась. Долг… Твой долг, я его принимаю и готова тебя делить только лишь с ним, — томно, с придыханием говорила девушка.

— Я счастливейший человек, у меня есть ты, — сказал генерал Моро, спешно одеваясь.

Командующий резервной Итальянской армией даже забыл, зачем приходил. Его голова всё ещё пребывала в тумане, потому, так и не забрав бумаги, Жан Виктор Моро поспешил на Военный Совет.

Генералу нужно было обсудить поставки продовольствия и оружия, принять доклады о комплектации войск, с чем были проблемы. Если считать количество войск в новой формируемой армии по подразделениям, полубригадам, то получалось внушительно, почти тридцать три тысячи солдат и офицеров, но на деле… Не было ни одной бригады, численность которой составляла бы сильно больше, чем половину от штатного состава. И Моро не устраивали отговорки о том, что похожая ситуация и у Бертье, и даже у Шерера, которому отсылались войска в первую очередь. Так что нужно было проанализировать количество солдат в гарнизонах, где может быть больше войск, чем у самого Моро, провести перегруппировку и действовать согласно плану, который был только недавно утверждён Директорией. Но как это всё делать с такой туманной головой?

— Где твои бумаги, Виктор? — шептала змея Аннета.

Вновь она испытывала слишком много эмоций. Все они связаны не только с физиологией, что всегда было понятно, но снова было нечто, что и сейчас заставляет её руки подрагивать.

— Вот… — Милле нашла планшет-сумку своего любимого генерала, а там…

План Директории не был подробным, но в нём были очень важные сведения, касающиеся того, какие подразделения планируется привлекать на итальянский театр военных действий, а какие на швейцарский и голландский. Такая информация продаётся дорого, очень дорого. И Аннета, головой понимая, что такое невозможно, но сердцем хотела заполучить много денег и убежать вместе с Виктором из Европы хоть бы и в Америку. Сперанскому нужны сведения в Америке? Она готова была работать там, но главное, чтобы рядом со своим мужчиной, которого мечтала украсть у Франции и сделать только своим, ну, и чуточку русским.

Почему Россия? Аннета не испытывала тёплых и, как бы сказали, патриотических чувств к Российской империи, хотя и пропиталась «русским духом». Она испытывала некую привязанность к русским людям. За месяцы, проведённые в одной казарме с девчонками и парнями, которые готовились умирать за Россию, ну, или за интересы Сперанского, она полюбила их. Они приняли её, а она стала относиться к этим людям, как к семье. А ещё именно там, в России, она стала той, которой даже не мечтала быть. Аннета даже не знала, что такой быть вообще возможно, что вот так жить, с бурлящими эмоциями и полной жизнью, можно, что не обязательно прятаться от отца и украдкой ублажать мужчин.

Но был и «кнут». Аннета Милле знала, что даже Северин, проживающий нынче в Турине и отыгрывающий роль серба-беженца, республиканца по убеждениям, убьет её, если Милле только попробует что-то сделать не так. Он будет рыдать, Северин влюблён в девушку, но убьет. Потому она и дальше будет делать то, что уже получается, — добывать информацию. Осталось только заставить себя поверить, что это занятие не противоречит её влюблённости в генерала Жана Виктора Моро.

Память у Аннеты была, как сказали бы в будущем, фотографическая, она запоминала информацию сразу целыми листами. Вот и сейчас, лишь взглянув на главный документ, девушка запомнила текст и, спрятав на место бумаги, присела за столик для письма. Самопишущее перо было главным демаскирующим предметом у Аннеты, но оно давало возможность очень быстро переписать всё, что запомнила, и не забыть ни слова, ни цифры.

— И всё же я забыл! — в комнату ворвался Виктор. — А ты что делаешь?

— Ровным счётом ничего. Пишу в дневнике, — сказала Аннета, успевшая сбросить самопишущее перо и перехватить его коленями.

— Когда-нибудь ты дашь мне почитать свой дневник. Я хочу знать о тебе всё! — сказал генерал Моро, схватил сумку с бумагами и умчался на Военный Совет.

— Когда-нибудь ты обо мне узнаешь такое, что захочешь убить, — с усмешкой и горечью сказала Аннета.

*…………….*…………..*

Юго-восточнее города Удине

14 мая 1798 года

Горицию мы взяли без особого труда. Тут не было большого гарнизона, как и серьёзных фортификаций. Сходу, вновь лихо, конницей подошли к городу, встретив на пути две коробки каре. Чуть меньше тысячи французских солдат решили оказать нам сопротивление.

Используя систему флагов и цветных ракет, я дал приказ коннице откатиться и не ввязываться в сражение. Отчего-то республиканцы не стремились вновь войти в город и дать бой на улицах небольшого населённого пункта? Решение неприятеля оставаться в каре было объяснимо тем, что они видели в основном нашу кавалерию и вот таким образом посчитали нужным не пускать страшных воинов-азиатов на дорогу к Гориции. Хотя мы могли бы и обойти их, если бы цель была ворваться в город.

В целом понятно, почему французы оставались нацелены на полевое сражение, пусть они и сразу должны были увидеть наше численное превосходство. Главная мощь современного боя — это залповый огонь, а в городе такого не добиться, так что сражение предстояло в поле.

Что ж, это был их выбор. Прежде всего, мной, в чуть меньшей степени совместно с остальными офицерами, было принято решение использовать луки, которые, если ещё стрелять с возвышенности, могут бить дальше, чем гладкоствольные ружья французов. Возле одного из французских каре расположился не сильно высокий холм, куда мы и направили своих лучников. Расстояние было до пятисот метров, но стрельба с возвышенности позволяла быть уверенным, что град стрел достигнет врага. Это и произошло. Давно французы не слышали свист летящих в свою сторону стрел. Вот и оказались они достойны своих предков, которые попали под расстрел английских лучников под Азенкуром. Как и тогда, чуть меньше четырёх веков назад, стрелы поражали французов. Но при Азенкуре рыцари были в доспехах, а их потомки таковых не имели вовсе, отчего, вероятно, получали чаще ранения и смертельные раны.

Тем не менее, почти организовано, французское каре, уже потеряв до ста человек убитыми, но чаще ранеными, откатилось на сто пятьдесят шагов в сторону. Теперь стрелять из луков оказывалось сложным делом, а скорее, даже бессмысленным. Но у нас были и другие заготовки, которые нужно было проверить. Под Горицией мы испробовали ракеты.

Одно из каре подверглось удару десятка ракет, которые полетели в неприятеля в тот момент, как калмыки набирали скорость для таранного удара. Задача была не столько уничтожить личный состав врага, пороховыми зарядами и малым количеством пущенных боеприпасов это сделать сложно, как расстроить их построения перед конной атакой грозных степных воинов. Две ракеты прошли мимо, что говорило о том, что изделие явно далеко от идеала, но вот восемь попали в каре, оставляя там бреши и расстраивая построения. Вот в эти бреши, которые не успели зарасти, и ударили калмыки, следом за ними шли конные казаки, а персы в это время устроили карусель возле второго каре, не столько стреляя в него, как не давая возможности прийти на выручку своим товарищам.

Тут я понял, что ещё один фактор не учёл. Дело в том, что у калмыков были весьма не короткие пики, явно длиннее, чем французское ружьё с примкнутым штыком. Это позволяло колоть солдат в каре, если сильно приблизиться к их построению. Нужно запомнить подобное наблюдение.

Заряжание ружей у противника всё ещё на уровне четырёх выстрелов в минуту. Это много, на подобное способны хорошо выученные солдаты. Но в каре сложно заниматься перезарядкой. Так что, защищаясь от современной европейской кавалерии, каре становится несколько уязвимым для конницы, которая словно прибыла из прошлого.

Одно каре просто уничтожили. И тогда уже потрёпанные солдаты из второго построения стали сдаваться в плен. Мне эти плены были не нужны, но и приказать всех французов заколоть я не решился. Свои командиры не поймут, а набожный Ушаков, если узнает, перестанет со мной здороваться. А ссориться с Фёдором Фёдоровичем в мои планы не входило, иначе я бы сильно жёстче отвечал бы тому же контр-адмиралу Голенкину во время нашего с ним разговора.

В Горицию я даже не хотел входить, но алчность… Она же сжирает, не даёт рационально думать. Как можно не использовать возможности? И пусть меня осудят общественным порицанием, но я взял выкуп с города, как и опустошил склады французского гарнизона, из-за чего моё воинство стало несколько отягощено. Хотя мне есть на кого валить, если что. Никто из командующих русской армией не пожелал обрастать калмыками или персами, всех спихнули мне. Так что понимать должны. И пусть взятое в Гориции несколько усложняло логистику и снижало скорость передвижения, но эта ноша не сильно тяготила. Мало того, когда военторговцы меня догонят, порешая свои вопросы в Триесте, большую часть полученного я отдам на реализацию. Лучше мой отряд будет есть то, что я вёз на войну первоначально, я знаю, что это качественно и даже полезно. Ну, а взятое у французов могут употребить и в основных войсках. Тут явно солонина и мука хотя бы без червей, что уже демонстрирует французскую провизию в более выгодном свете, чем союзническую, австрийскую. Ну и так, взял с Гориции скромненько, на триста тысяч рублей, если по весу в серебре. Зато все живы, здоровы, склады не сожгли, девок не снасильничали. Это я после подумал, что мало взял, но… ладно, чего уж горевать. Не князь я же Игорь Рюрикович, чтобы, как он с древлян, брать тройную дань с Гориции.

Разведка доложила, что впереди, в пятнадцати верстах от города Удине, расположились внушительные силы неприятеля. Против нас выдвинули более четырёх тысяч солдат при тысяче кавалерии.

Несколько меня озадачило то, что взятый «язык», какой-то молодой французский су-лейтенант, перед своей не слишком героической смертью рассказал, что выставленными против меня силами командует бригадный генерал Николя Жан де Дье Сульт. Я слышал, читал в прошлой жизни об этом в будущем маршале, даже Главном маршале Франции. И нигде не встречал, что де Дье Сульт был бездарностью, напротив. Вот только мне казалось, что для такого генерала как-то маловато войск. Ему бы командовать флангом у Шерера. Или командующий отослал генерала, который мог затмить его самого или спорить с приказами? Уже не столь важно. Нужно ошеломить противника, удивить и победить.

— Фрол Филиппович, ты поговорил с казаками? Если они не подчинятся, я не стану Платову жаловаться или ещё как грозить. Тогда просто уходите восвояси, и дело с концом. Как дети малые, ей Богу, — отчитывал я командира казаков.

Не захотели они, видите ли, их «казачьи благородия», землю копать. Мол, в бою хоть смерть, а вот копать окопы — так нет, блажь это. А я не намерен терпеть, что только мои стрелки будут закапываться. Мало того, я стребовал и с егерей, даже с калмыков и персов дать кого-нибудь для работ. И это не всё. С Гориции пришлют две сотни копателей. Лучше мы закопаемся, нароем ям, хоть валы с рвами, но будем жить и бить врага.

— Не сумневайся! Я пригрозил им, что сами свои трофеи возить будут, без телег, — Чернушкин рассмеялся.

— Григорий Михайлович, что там с пушками? Когда прибудут? — спрашивал я уже с Поздеева.

Номинальный командующий моим отрядом Поздеев занял свою нишу. Он оказывался весьма хозяйственным мужиком и вполне справлялся с вопросами логистики, поиском коней, упряжи и всего того, что нужно для организации современных способов передвижения. Вот мы и решили взять с собой из Триеста ещё семь трофейных пушек. Можно было и больше, но как оказалось, пушкарей-то у нас и не много, а забирать людей из расчётов карронад я не был готов. Эти «фургонные» пушки мне казались более эффективными и подходящими нам. Просить Ушакова выделить канониров я не стал. Меньше просишь — меньше зависишь. Вот встретимся с Суворовым, стребую себе пару сотен артиллеристов, что-то мне подсказывает, что пушки могут понадобиться. Или отдам всё Суворову, если артиллерия будет так вот, как и сейчас, запаздывать и не выдерживать наш темп. Но взамен выклянчу чего иного, например, ещё один казачий полк.

Проблема с пушками крылась в мобильности отряда, до того бывшей более, чем мог бы ожидать враг. Ну не желали пушки быстро двигаться, хоть ты не четвёрку, а шестёрку лошадей запрягай. И для быстрых рейдов они не подходят. Между тем, я стремился участвовать в сражении при Удине или каком ином, если Суворов изменил планы, а для этого семь орудий не помешают. Вот и сейчас в ходе противостояния с этим «инсультом», миль пардон, де Сультом хотелось иметь ещё один довод.

— Михаил Михайлович, воздушный шар поднимать будем? — это уже спросил майор Кантаков.

— Нет, — принял я решение.

Хотелось этот козырь использовать тогда, как понадобится серьёзная разведка. А пока достаточно было взобраться на соседний холм, чтобы увидеть все силы, что нам намерены противостоять и не пускать на соединение с Суворовым. А вот ракеты использовать будем. Их мы уже засветили, да и хватает у нас этого оружия. Тем более, что в моём войске есть один из учеников Кулибина, который после каждого пуска ракет что-то там пишет, высчитывает, анализирует. Такие вот грамотные получаются у нас войсковые испытания ракет. А то как же! Может, по возвращению розмыслы, то есть инженеры, предложат усовершенствования.

— Пора нам, господа, главную нашу тактику использовать, — сказал я и посмотрел на командира персов. — Как, Али-хан, справитесь? Выгоните на фургоны француза?

— Тысячи летов гоняли, ныня мы достойня предаки, — коверкая русский язык, отвечал командир персидского отряда.

Вообще, у нас установилось странное общение. Вот вроде бы есть единоначалие, я командую, но всё равно обращаемся друг к другу по имени-отчеству, словно ватага какая, а не армия. Но мне так привычнее. А ещё было бы привычнее услышать «товарищ генерал-майор», но время для такого обращения ещё не пришло, и я не уверен, что оно нужно. Хотя вот обращение «товарищ» я бы ввёл, хорошее слово.

День копали окопы, а где и ретраншементы. Накопали столько, что не стыдно было бы перед героями Великой Отечественной войны, впрочем, перед всеми славными русскими и советскими воинами всей Новейшей истории. Подготовили мостки, чтобы кавалерия могла уходить за окопы. Так что на утро можно было пробовать бодаться с французами. Начиналось наше сражение, проиграть которое было нельзя, ну никак нельзя. И когда я думал об этом, то даже не рассматривал такую вот элементарную причину, почему проигрыш меня не устраивал, я не думал о смерти, не боялся её. Как-то не страшно умирать, страшно умереть глупо.

В предрассветный час прибыли пушки. И я был этому не рад. Нет, артиллерия — это всегда счастье для того, кто её использует, но вот то, что почти всё мое войско проснулось и не спало в четыре часа утра — вот это проблема. На войне каждый час отдыха — это очень важно, тем более, что днём ранее была изнурительная работа.

Ох, и сколько же матов услышала эта венецианская земля, когда велись инженерные работы. Это им не скромные итальянские «фонкуло» или «кацо», это Русский Мат — могущественный и беспощадный, философский и включающий в себя, порой, колоссальные объёмы информации. Как теперь мне с этим жить? А сделать вид, что не слышал. Иначе пороть не перепороть этих матерщинников, которые приучили к такому пагубному делу даже калмыков с персами. Вот языка ещё не знают, а послать на русском наречии — уже запросто.

Одно радовало, что не только мы проснулись, но и враг. Заслышав шумы на нашем укрепрайоне или же получив сведения о шевелении в русском лагере от своих наблюдателей, де Дье Сульт поднял свой корпус в ружьё. Поднял, но более никаких действий не совершал, что было для нас плохо.

План на случай французской атаки, как по мне, был куда проще и вместе с тем эффективнее, чем тот, когда мы начинаем дёргать неприятеля за усы. Отбиваться в окопах с фланговыми таранными ударами нашей кавалерии — куда как выгоднее, чем самим накатывать на противника. Де Дье Сульт имел двадцать шесть пушек, именно они меня пугали более всего. Одно дело, пересиживать артобстрел в окопах, выбивая из нарезного и уже более быстрозарядного оружия врага, иное — самим подставляться. Но предпринимать действия первому — это, пусть и в меньшей степени, но имеет свои плюсы. Мы сразу задаём, навязываем противнику свой рисунок боя.

— Али-хан, начинайте! — отдал я приказ персидскому командиру, когда прибывшие поутру пушки были установлены в капониры.

Вооружённые парой пистолей, частью пиками, а главный перс в моём войске так и вовсе получил пару револьверов, воины Ирана, дружественного нынче России, выдвинулись вперёд, в сторону неприятеля. Рядом были готовы вступить в бой ещё и калмыки, чтобы у противника не возникло желание использовать только часть своей тысячной кавалерии. Следом за персами, стараясь спрятаться, шли фургоны. Это было красиво, завораживающе. Персидская конница выстроилась полумесяцем, причём идеальной формы, не было видно ни одного воина, кто бы выбивался из строя. И вот в таких порядках персы, постепенно разгоняясь, приближались к французам. Что может быть эффективнее в полевом сражении против конницы, чем каре? Правильно, каре, поддержанное артиллерией и собственной кавалерией. Или пара пулемётов. Но их пока нет, даже не знаю: к счастью, или к сожалению.

Вот и французы выстроились в три каре, а их артиллерия стала разворачиваться чуть в стороны, чтобы прикрывать построения с флангов, но при этом не задеть своих же. Вполне грамотно, но что более всего мне не понравилось, строились вражеские солдаты быстро, чуть ли не моментально, как механизм. Не думал, что в республиканской армии успевают вот так качественно обучить солдат. Впрочем, громил же Наполеон всех и каждого и создавал свои победы вот с этими же солдатами.

Персы шли, выставляя вперёд воинов с пиками, но перед ожидаемым столкновением, когда французы уже дали первый ружейный залп, не самый эффективный, так как персидская кавалерия заходила на каре с углов, затрудняя неприятелю стрельбу, воины Али-хана из первой линии отпрянули и дали выйти вперёд своим соплеменникам, вооружённым пистолетами. Персы нынче, словно забытые рейтары, на смену которым пришли несколько с иными задачами драгуны, также были в доспехах, пусть и спрятанных за одеждой, и с огнестрельным оружием, но ещё вдобавок и с пиками.

Да, были видны уже первые потери среди персов, но без этого нельзя. Будем надеяться, что среди тех, кого сейчас свалил залп из французских ружей, будет немало выживших. Персы не считали зазорным надеть кольчуги, которые могли уберечь от касательного попадания. Так что легкораненых, в основном от удара и падения, должно было быть больше, чем тяжёлых или убитых.

Французы стали перезаряжаться, а персы теперь направили на то самое сражающееся каре своих воинов с пиками. Начиналась чуть ли не свалка. Но я ждал, не отдавал приказа подавать сигнал к отступлению. Выжидали и калмыки, чьи кони отстукивали ритм мелодии героизма и смерти.

— Да есть же! — радостно выкрикнул я.

Всё-таки Николя Жан де Дье Сульт решился использовать свою кавалерию. Эх, жаль, это не поляки. Хотелось бы всяких Домбровских и Понятовских перерезать вот тут, за тысячу километров от России. Но и гусары подойдут также. Не много этого рода войск в республиканской армии, все больше ориентируются на конно-егерские полки да кирасир, но против бешенных азиатов, наверное, само то выставить лихих гусар. Они же… Эге-гей, прямо-таки своим видом прогонят трусливых… ну, и всё в этом духе.

Наверняка, персы сожалели, что, согласно плану, они должны были отступать и выводить вражескую кавалерию на карронады и последующий удар калмыков. Я почти уверен, что персидская конница, вот эти профессионалы, что были присланы шахом, смогли бы проявить себя и разбить полубригаду французских гусар, оставив вторую часть калмыкам или казакам, которые также не валялись в тени деревьев, а были готовы исполнить приказ. Вражеские кавалеристы увлеклись, они повелись на то, что персы действительно отступают. Сыграла тут свою роль психология французов, или воины Али-хана столь мастерски проводили манёвры, выводя противника на фургоны, но гусары прямо-таки в упор выскочили на уже готовые к залпу пушки-картечницы.

— Бах-ба-бах, — прогремело на поле боя, и сразу же фургоны стали собираться, чтобы откатывать к окопам.

Сотни картечин почти уничтожили целую гусарскую полубригаду. А те, кто ещё оставался в седле и пытался развернуть коня, оказывались под ударом персидских всадников. Разгром был грандиозный. Уверен, что в стане врага нынче пребывает уныние. Вторая полубригада, которая шла следом, также несколько замедлила ход, теряя динамику атаки, что в конной сшибке играет большую роль.

Конный таран калмыков врезался в четырёхрядный строй французских кавалеристов, прошибая его насквозь. Развернулись и персы, направляя своих коней вслед русским калмыкам. Не преминули размяться и казаки. Получалась такая ситуация, когда калмыки уже ушли, прорубив центр построения французских гусар, а казачья лава ударила вправо, персы влево. Тут бы бежать французам, хотя бы отойти метров на триста, откуда им уже могла бы помочь пехота, но сзади оказывались калмыки. Как бы храбро не умирали французы, они умирали…

Партия в шахматы, разыгрывающаяся здесь и сейчас, началась с того, что мой соперник слил два коня сразу же, чем подставил под угрозу всю свою игру. Но я не собирался играть по правилам, я «в Чапаева» — это когда по шашкам бить щелбаном, чтобы сбить выстроенные в ряд шашки противника. Так что я сделал следующий ход…

Как только моя кавалерия освободилась, добив гусар, и когда командирам удалось навести порядок и прервать потуги воинов начать собирать трофеи, я призвал всю конницу вновь поработать. Кони могли быть уставшими, но лошадок обычно хватало на две-три затяжные атаки, пока случилась только одна, так что был шанс, что сейчас не сильно трудоёмкая работа не утомит животных, и у них останутся силы на преследование.

В поле, прямо напротив трёх каре противника и виднеющихся в подзорную трубу резервов де Дье Сульта, я выстроил конницу. Огромная масса конных воинов дразнила французов, а в это время в полуверсте выставлялись железные трубы на устойчивых сошках, в которых уже располагались тяжёлые 12-ти фунтовые ракеты [время создания 32-х фунтовой ракеты Конгрива ещё не пришло, так что и 12-ти фунтовые — это тяжёлые ракеты]. Да, наши боеприпасы летели намного дальше, чем на полверсты. Ракеты могли достигнуть цели, расположенной на расстоянии в два с половиной километра и даже больше. Но… Вот уж это извечное «но»! Разлёт боеприпаса при дальности уже в километр составлял до тридцати метров, и это расстояние увеличивалось чуть ли не с геометрической прогрессией далее, составляя к двум километрам разлёт до пятисот метров. Безусловно, можно учесть некоторое отклонение, рассчитать силу ветра, чуть ли не плотность воздуха и всё прочее. Тогда можно надеяться, что попадём в цель, но я намеривался ударить прицельно и мощно, разбивая вражеские построения и сея панику в стане врага.

Ракетчики подняли флажки, сообщая о готовности. Они стояли разобщённо, на расстоянии в тридцать шагов друг от друга, чтобы минимизировать возможности вражеской артиллерии, но при этом все ракеты были направлены на свои цели. Нужно было ударить слева и справа по вражеской артиллерии, которая при нашей атаке может сильно нагадить. Ну, и два с половиной десятка ракет ударят по вражеской пехоте.

— Как там Контаков? — сам себе задал я вопрос.

C самого утра, когда прибыли наши пушки, я отправил часть егерей численностью до батальона, а также сотню своих людей с винтовками искать место, где можно было бы обойти французов и зайти им в тыл. Мой оппонент грамотно выбрал позицию, и казалось, что сложно планировать фланговые удары или обойти и ударить с тыла. Но это же смотря по какой дуге заходить и быть ли сильно обременённым ношей. У отряда, который возглавил майор Миша Контаков, дополнительная ноша была из тех, что не тянет — сухпайки на каждого солдата на два дня. Ну, ещё и бочки с готовыми зарядами-фугасами, но этого добра было не так чтобы сильно много, тем более, что бочки были прикреплены с небольшим тачкам, которые катить — само удовольствие.

Но вот уже и девять пополудни, прошло почти пять часов с момента убытия отряда Контакова, а ракеты или других опознавательных сигналов не было. Молчали и наблюдатели, которых мы отправили на склоны гор. Там достаточно высоко, чтобы увидеть обстановку даже за возвышенностями, которые защищают вражеские фланги.

«Всивс», — полетели ракеты. «Бах-ба-бах», — примерно через секунд сорок начались разрывы. И после свист «улётов» смешался с грохотом «прилётов». Пятьдесят ракет, чуть меньше половины от всего запаса, были выделены на этот бой.

Хотелось бы мне взглянуть на де Дье Сульта, когда он наблюдал за странно шипящими и извергающими пламя предметами в воздухе, которые обрушивались на его воинов. А выйти из каре его солдаты не могли из-за рядом маячивших моих кавалеристов. Знал ли мой оппонент о существовании ракет? Уже как полвека такое оружие было знакомо англичанам.

Ракеты полетели, с полуверсты они били почти туда, куда и оказывались направлены. Не сильно били, особенно при таких не самых малых размерах. Куда там до РСЗО, даже системы Град. Но всё равно это выглядело завораживающе, необычно, отчего страшнее, чем более эффективный удар хорошей артиллерии.

Эх, сюда бы пироксилин… Когда там мои задания будут выполнены, и мы подойдём к созданию бездымного пороха, пироксилина и, чем чёрт не шутит… атомного оружия? Нет, как раз с таким даже чёрт шутить не станет, а вот с динамитом может и позабавиться. Химия… химия… Не хватает мне химиков. Или такие, как Захаров, который сильно гордый, и пока не пнёшь, работать не станет, или как бонзы, сидящие в Академии Наук и считающие, что всё, что нужно для себя и для Отечества, они уже выполнили. Как там поживает Авогадро? Он же вроде как итальянец и должен вот прямо сейчас не только жить, но и активно творить [живёт и здравствует в Турине].

— Есть ракета от сводного отряда! — доложил мне мой человек, отвечавший за связь.

— Шах и мат, мсье Инсульт, — рассмеялся я.

Переоценил я своего противника. И когда я понял, что сражение нами уже выиграно, достаточно было бы даже направить всю свою кавалерию на врага, а оставшимися егерями, стрелками и фургонами ударить по деморализованной вражеской артиллерии, мне даже стало чуточку страшно.

Нет, не за жизнь я боялся или даже потери, я отчего-то испугался тех разговоров, которые возникнут после боя. Так жёстко заставлять всех копать укрепления и не использовать их в последующем… Мало кто будет доволен, что его изнурительный труд оказался бессмысленным. Дать что ли приказ на отступление к окопам? Нет, неприятель не пойдёт в атаку, напротив, воспользовавшись паузой, попробует уйти, чтобы осмыслить, что произошло, и как с этим бороться. И тогда того заслона, который сейчас должен был подготовить Контаков в тылу противника, не хватит, чтобы сдержать ещё большее войско де Дье Сульта.

— Бах! Бах! — выстрелы французской артиллерии известили меня, что сражение, может, и выиграно, но это пока только наиболее реальная перспектива, нужно бой ещё закончить.

Стреляли всего не более семи вражеских орудий, и я отдал приказ своим стрелкам убрать эту оплошность. Именно своим, так как они обучены были таким трюкам.

И вот, когда ещё уходили последние наши ракеты, сотня стрелков, облачённых в камуфлированную одежду, стала подбираться к вражеским пушкам на левом фланге противника. Делали это ползком, способом, который пока ещё не получил название по-пластунски. При этом бойцы сотни были разбросаны по немалой площади, чтобы минимизировать результаты обстрелов артиллерии врага, если подобное случится. Но французские пушки стремились бить по ракетчикам, и я с горестью отметил, что два расчёта были уничтожены. Четыре человека уже можно писать в потери. Что ж… Быть воином — жить вечно!

Французы откатывались, даже не подбирая своих раненых, стараясь сохранять боевые порядки в виде каре. Я понимал, что именно хочет сделать мой оппонент, который никак не желал выкидывать «белый флаг». Он затеял перегруппировку и хотел пополнить из резерва свои части, понёсшие потери.

Подошла ближе и наша конница, калмыки стали расстреливать из луков республиканцев. И пусть не все стрелы долетали до скопления врага, находящегося в шагах шестистах или чуть меньше, но были и умельцы или же владельцы отличных луков, которые добивали до неприятеля.

Мои стрелки, подкравшись к левофланговой вражеской артиллерии, начали отстреливать пушечную прислугу, и пушки на этом участке вмиг замолчали. Плотность огня стрелков, как и меткость, были таковыми, что никто из французских артиллеристов не мог и головы поднять. И тогда я решился на ещё один финт.

— Артиллеристов ко мне! — приказал я.

В таких условиях, когда вражеские пушкари не могли стрелять, а охранения у них было хлипким, я принял решение броском захватить орудия на левом фланге, которые заставили замолчать мои стрелки. Это нужно сделать, пока противник не понял, что именно происходит, и не направил к своим артиллеристам ещё больше поддержки пехоты. А после оттуда очень удобно было бы ударить по оставшейся французской пехоте. Французской картечью по французской плоти.

Несколько завязла в бою моя кавалерия. Вернее сказать, оказалась слишком близко, и французы неожиданно и для меня сделали рывок вперёд на конницу, при этом чуть ли не бежали и почти сохранили свои каре. Отчаянная атака, которая, наверное, была вызвана раздражением командующего-республиканца, который уже мог грызть от бессилия ногти.

Казаки с персами, не ожидая такой вот прыти и, вообще, казалось, самоубийственной атаки, не сразу сориентировались, чтобы организовать отпор. Вскоре моя кавалерия чуть откатилась назад, но продолжала пробовать обстреливать французов из луков с дистанции.

Вражеские пушки на правом фланге молчали. Так вышло, что у них целей и не было, а бить по русской кавалерии они могли только ядрами и с опаской попасть в своих. Да, и от ракет именно правый фланг неприятеля пострадал более левого.

Через полчаса на левом фланге показался стяг нашего сводного отряда. Они взяли позиции и захватили более двадцати орудий неприятеля. Жаль, что у меня расчётов только на семь пушек, и то это воины, которые, вообще не являясь артиллеристами, просто знали, как управлять орудиями. Вот они туда и побежали, чтобы попрактиковаться ещё и с французскими пушками.

— Бах! Бах! Бах! — загрохотали французские же орудия, бившие своих же уже бывших хозяев.

Одновременно я приказал начать наступление по всему фронту, лишь сторониться правого фланга, куда была направлена часть стрелков, чтобы повторить то, что было сделано на левом крыле сражения, или не позволить французским артиллеристам вольготно заряжать орудия и стрелять из них.

Натиск! Напор! С криком «Ура» вперёд в штыковую пошли егеря. Всё же я поэт… Егеря били по центральному французскому каре, а кавалерия держала в напряжении правое каре. Левое же построение распалось. Именно туда прямой наводкой била теперь уже русская, моя, артиллерия.

Де Дье Сульта ввёл в бой свой последний резерв, батальон пехоты. И случилась та самая штыковая мясорубка. Вот только у французов не было тут шансов. Мои стрелки… Они не лезли в пекло рукопашной, но отстреливали французов десятками, переводя свой список уничтоженного врага уже на сотни.

И в этот момент в гущу схватки не вошли, а именно врубились калмыки, рядом персы, не отставали и казаки. Начинался разгром, уже не смерть в бою, а казнь французов. Многие республиканцы поспешили бросить оружие и показать поднятыми вверх руками, что они сдаются. Не так чтобы и часто воины моего отряда замечали, что враг готов к плену. В пылу сражения лучше рубануть противника, чтобы он не ударил в спину, чем разбираться, кто тут сдаётся, а кто и хитрость военную применяет.

Французы побежали. Все, и те артиллеристы, что были на правом фланге, не зевали, покидали свои орудия, даже не удосужившись забить их. Да и кто бы им дал это сделать, если все пушки были уже в прицелах стрелков.

Через минут двадцать мы, преодолевая один заслон за другим, которые выставлялись противником для замедления преследования, услышали взрывы, а после и частую стрельбу. В бой вступил Контаков со своим отрядом. Николя Жан де Дье Сульт, раненный в ногу, выбросил белый флаг и приказал своим солдатам сложить оружие. Сражение было выиграно. Моё третье сражение.

И пусть в этот раз наши потери составили девяносто три убитыми и более ста ранеными, это всё равно была для меня большая победа, после которой я окончательно понял, что всё, что делалось до этого, все эти выдумки с фургонами или ракетами — всё не зря.

— Фрол Филиппович, — обратился я Чернушкину, когда его срочно позвали ко мне. — Не спрашиваю тебя, как, но мне нужна связь с Суворовым и разведка. Тут до Удины вёрст двадцать-двадцать пять. Наше сражение должны были слышать. Вот и нужно знать, кого пришлют сюда и пришлют ли вовсе. Действуй.