Спиноза

Глава девятнадцатая СМЕРТЬ

«Боюсь, господин Спиноза нас скоро покинет. Болезнь, унаследованная от матери, причиняет ему ужасные боли. С каждым днем ему становится все хуже и хуже», — писал Шуллер Лейбницу 6 февраля 1677 года.

Спиноза прекрасно понимал, что умирает, и переговорил с ван дер Спиком о том, что может последовать после его смерти, а также попросил исполнить несколько его последних просьб. Ван дер Спик пообещал своему другу и постояльцу, что все будет выполнено в точности.

При этом он продолжал верить сформулированной им в «Этике» теореме: «Человек свободный ни о чем так мало не думает, как о смерти, и его мудрость состоит в размышлении не о смерти, а о жизни» (61, часть IV).

Спиноза и в самом деле, по меньшей мере когда выходил в гостиную ван дер Спиков, всегда говорил о каких-то повседневных делах, о жизни в самом широком значении этого слова. Наверное, поэтому, хотя супруги ван дер Спик и видели, что философу становится все хуже, что он совершенно осунулся и у него резко изменился цвет лица, они отказывались верить, что его дни сочтены.

Им казалось, что еще немного — и Спиноза пойдет на поправку и вообще главное пережить зиму, а там весеннее солнце и свежая зелень вернут ему силы. Но до весны Спиноза не дожил.

Иоганн Колерус справедливо замечал, что смерть Спинозы (как, впрочем, и его жизнь) оказалась окружена множеством слухов и несостоятельных легенд, и даже привел одну из таких сплетен:

«Я слышал, что Спиноза умер от страха быть посаженным в Бастилию. Он прибыл во Францию, привлеченный двумя знатными лицами, желавшими видеть его. Об этом донесли г-н Помпонну, и так как этот администратор отличался ревностной приверженностью к интересам Церкви, то он не счел возможным терпеть пребывание Спинозы во Франции, где он мог произвести большие беспорядки, и потому решился посадить его в Бастилию. Предупрежденный об этом, Спиноза спасся бегством, переодевшись францисканским монахом. Впрочем, за это последнее обстоятельство я не ручаюсь. Достоверно, однако, то, что многие из видевших его лиц передавали мне о его наружности: они говорили мне, что он был мал ростом и смугл, что в лице его было что-то мрачное и что вообще он как бы носил на себе печать отвержения»[294].

Нелепость этой выдумки очевидна, так как доподлинно известно, что Спиноза никогда не был во Франции.

К таким же выдумкам Колерус относит легенду о том, будто в последние дни жизни Спиноза время от времени восклицал: «Боже, будь милостив ко мне, грешнику!», а когда его спрашивали, не означает ли это, что он вернулся к вере в Того Самого Бога, о котором говорит Библия, и не страшится ли Его суда, Спиноза отвечал, что эти слова вырвались у него произвольно, как вырывается вздох боли, и ровным счетом ничего не значат. По словам Колеруса, он не нашел никого, кто слышал бы от Спинозы подобные слова.

Основываясь на беседах с супругами ван дер Спик, Колерус также опровергает легенду о том, что Спиноза, якобы почувствовав приближение смерти, выпил сок мандрагоры, задернул балдахин своей кровати и умер в глубоком сне. Ни ван дер Спик, ни его жена ничего не знали о соке мандрагоры, и это снадобье не числится в списке лекарств, которые Спиноза заказывал у аптекаря, который сразу после смерти поспешил выставить за них подробный счет.

Понятно, на каком основании возникла эта легенда: мандрагора обладает сильным галлюциногенным действием, и слишком большая ее доза может привести к смерти. В эпоху Спинозы она использовалась как обезболивающее.

Еще один миф, решительно опровергаемый ван дер Спиками, — якобы Спиноза в последние дни жизни стал крайне раздражительным, отказался от всякого общения с людьми, а когда слег в постель, запретил Маргарите ван дер Спик впускать к нему кого-либо, тем более священников — он хотел умереть спокойно, без споров с последними.

Ничего подобного, по их словам, не было, а то, что Спиноза в последний изнурительный период своей болезни стал раздражителен, для ван дер Спиков вообще прозвучало нелепо, и они даже немного возмутились, как такое могло кому-то прийти в голову. По их словам, Спиноза до последнего часа сохранял поистине стоическую твердость духа и не позволял себе излишних проявлений чувств.

Ван дер Спики довольно подробно описали эти последние часы жизни философа.

20 февраля 1677 года, пришедшегося на последнюю субботу перед Масленицей, они отправились днем в церковь и вернулись домой около четырех часов вечера. Спиноза спустился к ним из своей комнаты, завел беседу о содержании прослушанной ими проповеди, затем выкурил трубку и, сказав, что решил лечь спать пораньше, удалился к себе.

На следующее утро, когда ван дер Спики опять засобирались в церковь, Спиноза снова вышел с ними попрощаться. Перед уходом они успели встретить приехавшего из Амстердама врача, который распорядился купить старого петуха и побыстрее поставить его вариться, чтобы к полудню был готов бульон.

Вернувшись с богослужения, супруги увидели, что их постояльцу полегчало, он с аппетитом поел бульон. Настроение всех домашних невольно улучшилось — появилась надежда, что великий философ пойдет на поправку. Пожелав ему дальнейшего выздоровления, ван дер Спики снова ушли в церковь, а вернувшись, застали в доме странную тишину. Поднявшись в комнату Спинозы, они обнаружили его мертвым. Вероятнее всего, он скончался в три часа пополудни. Врача к этому времени в доме уже не было.

Спиноза прожил на свете 44 года, 2 месяца и 27 дней. Жизнь кончилась.

Начиналось бессмертие.

Одна из загадок, связанных со смертью Спинозы, заключается в том, кто же был тем самым «амстердамским врачом», при котором Спиноза сделал последний вздох?

Колерус обозначает его инициалами «Л. М.» и говорит, что, уезжая, ни с кем не попрощавшись, тот «успел завладеть одним дукатоном и несколькими мелкими монетами, которые покойный оставил на своем столе, а также ножиком с серебряной ручкой»[295].

Но «Л. М.» — это, без сомнения, Людовик Мейер. Однако Шуллер в письме Лейбницу утверждает, что в день смерти Спинозы он приезжал к нему в Гаагу, и большинство биографов не видят оснований ему не верить.

В любом случае обвинение в краже как Мейера, так и Шуллера звучит смехотворно — оба они были глубоко порядочными людьми. И если один из них прихватил перочинный нож с серебряной ручкой, то явно сделал это, чтобы сохранить для себя что-то на память о человеке, перед которым оба преклонялись. В кражу монет, честно говоря, вообще не верится.

Как рассказывает Колерус далее, сразу после смерти Спинозы ван дер Спик озаботился организацией его похорон. Тут-то выяснилось, что так как в последние месяцы из-за болезни Спиноза не работал и забросил все свои финансовые дела, то он задолжал деньги не только одному ван дер Спику.

Все началось с того, что аптекарь Шредер заявил, что требует не хоронить покойного до тех пор, пока ему не будут уплачены 16 флоринов и 2 су, которые Спиноза остался ему должен за доставленные по рецепту шафранную настойку, мятные порошки и другие лекарства. Ван дер Спик тотчас же оплатил счет из своего кармана, после чего судебный запрет был снят и можно было начать похороны.

«Погребение происходило 25 февраля, — сообщает Колерус. — За гробом следовало много весьма известных и знатных лиц и шесть карет. По возвращении с похорон, которые были совершены в новой церкви на Спа, ближайшим друзьям и соседям покойного было предложено угощение в виде нескольких бутылок вина — как это у нас обыкновенно делается — хозяином дома, в котором жил умерший»[296].

Уже после похорон счет за бритье Спинозы в течение последних трех месяцев жизни представил цирюльник Абрам Кервель, дальше последовали счета за гроб, за проведение обряда погребения — вплоть до счета от галантерейщика, поставившего траурные перчатки для похорон.

Все вместе это складывалось в относительно крупную сумму, но 6 марта обеспокоенный свалившимися на него расходами Генрих ван дер Спик получил утешительное письмо из Амстердама от Яна Риувертса, заверявшего, что все долги Спинозы будут погашены, а расходы по его погребению оплачены. Риувертс напоминал о пенсии, которую Спиноза недополучил за последние месяцы от наследников Симона де Бирса.

Ван дер Спик, в свою очередь, также вспомнил о своем обещании Спинозе: сразу после его смерти упаковать письменный стол со всем содержимым и отправить в Амстердам Риувертсу.

25 марта 1677 года Риувертс сообщил, что драгоценный груз благополучно прибыл, и он вместе с Мейером и Йеллесом (который, как считается, и был инициатором и спонсором этой идеи) немедленно приступил к подготовке посмертного собрания сочинений Спинозы.

Тем временем, чтобы окончательно разобраться с прижизненными делами Спинозы, Генрих ван дер Спик поручил нотариусу Вильгельму ван дер Гову составить опись мебели и вещей покойного.

В этот момент неожиданно объявилась сестра Спинозы Ребекка, предъявив свои права на оставшееся после него наследство. Ван дер Спик в ответ заявил, что готов признать за ней это право, но при условии, что тогда она унаследует и выплатит долги покойного. Судя по всему, сестра Спинозы быстро поняла, что сумма долгов может оказаться даже больше, чем стоимость имущества ее брата, а если даже что-то после их погашения останется, то речь не вдет о той сумме, которая стоит столь больших хлопот, — и отказалась от всех своих притязаний.

4 ноября 1677 года состоялся аукцион по продаже вещей Бенедикта Спинозы, о чем горожан извещали расклеенные за несколько дней до того плакаты.

На аукцион было выставлено одно верхнее платье из камлота, которое вместе с брюками было продано за 21 флорин 14 су. Еще одно верхнее платье ушло за 12 флоринов 14 су; четыре простыни — за 6 флоринов 8 су; 19 воротничков — за 1 флорин 11 су; постель с подушкой — за 15 флоринов; 5 платков — за 12 су; два красных занавеса, одно одеяло и одно постельное покрывало — за 6 флоринов; две серебряные пряжки — за 2 флорина; кровать и другая мебель — за 400 флоринов 19 су.

Кроме того, на аукцион были выставлены книги из библиотеки Спинозы, несколько гравюр и эстампов, инструменты для шлифовки и отшлифованные стекла.

После оплаты всех долгов Спинозы, включая его задолженность по квартплате ван дер Спику, выплаты гонорара нотариусу в размере 17 флоринов 8 су, а также 33 флоринов 16 су адвокату ван дер Спика, занимавшемуся его тяжбой с Ребеккой, от вырученных на аукционе денег осталось еще 190 флоринов 14 су — не такая уж и маленькая сумма.

Так что Спиноза в итоге сумел свести концы с концами.

Остается заметить, что линзы, отшлифованные рукой Спинозы, время от времени до сих пор выставляются на аукционы и цена их составляет десятки тысяч долларов.

Еще до того, как все материальное наследие Баруха-Бенедикта Спинозы было продано с молотка, в июне 1677 года друзья подготовили к печати его духовное наследие. Они назвали это издание «Opera Posthuma» — «Посмертные сочинения», включив в него «Этику», «Политический трактат», «Трактат об усовершенствовании разума», «Извлечения из грамматики иврита», а также тщательно отобранные ими (все остальные были уничтожены) «Письма некоторых ученых мужей к Б. д. С. и его ответы, проливающие немало света на другие его сочинения».

Имя автора на заглавном листе и в тексте книги было обозначено инициалами.

«Мы это сделали, — говорится в предисловии от имени составителей книги, — потому что автор накануне своей смерти открыто заявил, чтобы его имя не фигурировало на «Этике», которую он при жизни полностью подготовил к изданию».

Завершалось предисловие, включавшее в себя краткую биографию Спинозы, следующими словами: «Искренне любящие истину и стремящиеся к точному познанию сущности вещей будут глубоко опечалены тем, что многие произведения нашего философа не закончены. Горько и обидно, что смерть так рано уничтожила того, кто удивительно преуспевал в исследовании истины и находился в расцвете своих творческих сил. От него можно было ожидать как завершения его трудов, так и строгую законченность его философии».

25 июня 1678 года, сразу после выхода «Opera Posthuma» из типографии, плакат (указ) Соединенных провинций Голландии осудил труды Спинозы, предал их анафеме и запретил их продавать и переводить с латинского.

Так Бенедикта Спинозу попытались похоронить еще раз.