Срединное море. История Средиземноморья

Глава XVIII КРИТ И ПЕЛОПОННЕС

В течение четверти века, прошедших после описанных в предыдущей главе событий, в Средиземноморье царило непривычное спокойствие. Время от времени небольшой шквал мог вызвать рябь на поверхности, но не было штормов, эпических потрясений, по масштабу близких событиям на Мальте, Кипре или при Лепанто. Уже в свете предшествовавших исторических событий это достаточно примечательно; еще более мы удивимся, если вспомним, что в тот самый год, когда сложился испанский заговор, началась Тридцатилетняя война, в результате которой от значительной части Северной и Восточной Европы остались одни лохмотья.

Однако с точки зрения Венеции мир наступил как раз вовремя. В октябре того же года произошло событие, которое (хотя Венеция не несла никакой ответственности за него) в конечном итоге привело к потере ее наиболее ценной колонии — острова Крит. Она знала, что рано или поздно война неизбежно начнется: Крит представлял собой слишком заманчивую цель, а их противники, турки, слишком страстно желали получить его, чтобы не попытаться покуситься на это владение. По иронии судьбы первая атака турок началась в результате сознательной провокации со стороны не столь мощной силы, которой, если не считать самой республики, пришлось потерять больше, чем всем прочим, в результате сдачи последнего форпоста христианских государств в Средиземноморье.

Хотя рыцари ордена Святого Иоанна владели монастырем[237] в Венеции, унаследовав его от тамплиеров после уничтожения ордена в 1312 г., они и венецианцы столетиями питали глубокую неприязнь друг к другу. Вряд ли могло быть иначе: несмотря на невероятные богатства ордена — он владел собственностью по всей христианской Европе, — рыцари презирали торговлю и коммерцию. Как служителям Господа, связанным монашескими обетами бедности, целомудрия и послушания, им претили приземленность венецианцев и их любовь к удовольствиям. Наконец, будучи военными и являясь, так сказать, детьми Крестовых походов, они имели цель, закрепленную клятвой (помимо лечения больных), — сражаться с неверными, где бы те им ни повстречались, и сожалели по поводу многократно выраженного желания Венеции примириться с султаном — рыцари считали это постыдным предательством дела христиан.

К началу 1640-х гг. рыцари представляли собой лишь слабое, зыбкое отражение того, чем были в те героические дни — всего восемьдесят лет назад, — когда успешно защитили свой остров от столь мощного флота, какой только мог бросить против них Сулейман Великолепный. Они продолжали трудиться в своих знаменитых госпиталях, где по-прежнему поддерживали гигиену и уход за больными на гораздо более высоком уровне, нежели где бы то ни было еще, но дух Крестовых походов начал покидать их, и предпринимавшиеся ими операции на море все более напоминали не священную войну, а обыкновенное пиратство. При этом они грабили не только мусульманские корабли: нападения на суда венецианцев и других христианских купцов под самыми неосновательными предлогами происходили все чаще и чаще.

Короче говоря, мальтийские рыцари стали для венецианцев источником тревог, почти столь же утомительным, как ускоки в прежние дни. Что хуже всего, они переняли давний обычай ускоков тревожить турецкие суда в Адриатике, а ответственность за это султан неизменно возлагал на Венецию, что, в свою очередь, влекло за собой немалый ущерб для дружественных отношений с Высокой Портой, которые венецианцы старались поддерживать любой ценой. Действительно, дожу неоднократно приходилось посылать местному главе ордена выражение решительного протеста. Самый громкий случай такого рода произошел в 1644 г., когда он дошел до того, что угрожал конфисковать всю собственность рыцарей на территории республики, если они не исправятся. Но рыцари, как всегда, не обратили внимания на его демарш.

В начале октября эскадра из шести судов, принадлежавших ордену, курсировала по Эгейскому морю. Она атаковала и захватила богатый турецкий галеон, на котором плыли несколько знатных паломников, направлявшихся в Мекку, и среди них — главного гражданского судью города, главного евнуха при дворе султана, около 30 женщин из гарема и примерно 50 рабов-греков. Затем эскадра вместе с добычей отправилась к Криту, где, встав на якорь в одной из неохраняемых гаваней южного берега, моряки пополнили запасы пресной воды и высадили рабов, а также лошадей. Вскоре прибыл местный венецианский правитель; не желая быть замешанным в инциденте (даже после того как он уже произошел), который в конце концов представлял собой акт бесстыдного пиратства, приказал им убираться прочь. Сделав несколько попыток причалить в разных портах острова и каждый раз встречая столь же решительный отказ, рыцари в конце концов бросили турецкое судно (оно больше не годилось для плавания) и его пассажиров и вернулись на Мальту.

Османский трон в то время занимал полубезумный султан Ибрагим.[238] Когда ему сообщили эту новость, его охватил гнев, и он отдал приказ перебить всех христиан в пределах своей империи. К счастью, позднее его убедили отменить этот приказ. Однако венецианские агенты в Константинополе к этому моменту уже направляли сообщения о том, что на Босфоре готовится огромный военный флот, и вскоре стало ясно, что предполагается карательная акция поистине устрашающих масштабов. Поначалу, естественно, предположили, что этот флот будет направлен на Мальту, и предположение подтвердилось, когда в марте 1645 г. вышло официальное заявление по этому поводу, однако, согласно донесению венецианского бальи в Константинополе, то была хитрость. Султан, сообщал он, уверен, что виновниками всего происшествия были венецианцы, иначе по какой причине нападавшие отправились прямо на Крит? Его истинными врагами были не рыцари, но сама Венеция, а настоящей целью — Крит, а не Мальта.

Вскоре оказалось, что бальи был прав. 30 апреля турецкий флот, насчитывавший 400 судов, на которых находилось приблизительно 50 000 бойцов, прошел через Дарданеллы. Вначале он двинулся к Мальте, как и было объявлено, миновал Крит и зашел в Наваринскую бухту, находящуюся близ юго-восточной оконечности Пелопоннеса, за припасами и подкреплениями. Лишь после его отплытия оттуда 21 июня стало понятно, что он направляется в другое место. Четыре дня спустя армия интервентов высадилась немного восточнее Канеи (сов. Ханья) и двинулась на город. Первый этап кампании начался.

Крит — или, как венецианцы именовали его по названию главного города, Кандия (ныне Ираклион) — был первой должным образом организованной заморской колонией Венеции, существовавшей с 1211 г. и отнятой у Византийской империи после Четвертого крестового похода. Управление им осуществлялось по образцу управления самой Венецией, но здесь система не работала ни с той же легкостью, ни столь же эффективно. Наиболее плодородные земли на острове по большей части поглотили громадные феодальные поместья, принадлежавшие знатным венецианским семьям, чье огромное богатство и властная манера поведения не вызывали симпатии к ним со стороны местного греческого населения; эти семьи, в свою очередь, постоянно были недовольны отсутствием у них какой бы то ни было политический власти, так как все главные должностные лица присылались из Венеции и все важные решения принимались там. Оборона обычно доверялась рекрутам, которых обучали и содержали за счет землевладельцев, и местной милиции, состоявшей из горожан и крестьян, но и те и другие старались отделаться от своих обязанностей, и дисциплина либо была плоха, либо ее не было вовсе. Коррупция была характернейшим явлением, и в колонии постоянно имела место утечка венецианских средств.

Когда стало известно, что опасность близка, правительство республики отдало приказ об осуществлении новой, предполагавшей энергичные действия программы обороны острова, отправив генеральному проведитору Андреа Корнеру специальную сумму в 100 000 дукатов, армию в 2500 человек, включавшую в себя военных строителей и инженеров, а также флот из 30 галер и двух галеасов, чтобы пополнить силы, уже имевшиеся на острове. Дополнительный флот, как сообщили Корнеру, находится на стадии подготовки и будет отправлен по возможности незамедлительно. Все это было лучше, чем ничего, однако возможности Корнера по-прежнему оставались безнадежно малы для выполнения стоявшей перед ним задачи, а отпущенного ему времени было слишком мало. Спеша на береговой плацдарм в тот роковой летний день, он уже не мог не знать, что шансы колонии на выживание весьма невелики.

Многое решала быстрота действий: если бы обещанный венецианский флот прибыл через неделю-другую, Канею еще можно было бы спасти. Корнер ужаснулся бы, узнав, что моряки получили приказ ожидать близ Дзанте (Закинфа), пока к их судам не присоединится еще один объединенный флот численностью 25 судов, включавший суда из Тосканы, Неаполя, а также посланные рыцарями и папой: сейчас имело значение время, а не численное превосходство. Тем временем турки с каждым днем закреплялись все более прочно. Находившаяся на острове крепость Святого Теодора пала, хотя лишь после того как капитан, командовавший в ней, Бьяджо Дзулиан, видя, что дальнейшее сопротивление бесполезно, дождался, пока враги заполнят крепость, а затем поджег пороховой склад и взорвал себя, своих людей, турок, шедших в атаку, и само здание; прогремел такой мощный взрыв, что его, вероятно, отчетливо было слышно в Кандии. Канея быстро слабела: снаряжение и запасы шли на убыль, под ее укрепления постоянно вели подкопы турецкие саперы, — и 22 августа сдалась. Турки, несомненно, рассчитывавшие с помощью (пришедшейся кстати по времени) демонстрации своего великодушия побудить к сдаче и других по мере своего продвижения вперед, обещали сохранить им жизнь, честь и имущество, позволив гарнизону покинуть город с поднятыми знаменами и в безопасности отплыть в Соду, расположенную восточнее Акротири.[239]

Теперь удача сопутствовала интервентам еще более, чем обычно. В Соде венецианский адмирал Антонио Капелла внезапно потерял голову и оставил город; лишь превосходное местоположение и недавно прибывшие подкрепления спасли его от захвата. Затем объединенный флот, наконец-то прибывший в воды Крита в середине сентября, предпринял две попытки освободить Канею путем внезапной атаки, но оба раза оказывался отброшен назад штормами равноденствия. Наконец в октябре не относившиеся к числу венецианцев участники экспедиции — ими командовал посланный папой адмирал Николо Людовизи, князь Пьомбино, с самого начала выказывавший неприязнь по поводу предприятия, — объявили о своем намерении отправиться домой. Не в первый раз союзники Венеции принесли ей один лишь вред; было бы лучше, если бы она действовала в одиночку.

Тем временем ее правительство все силы отдавало ведению войны. У него не было оснований полагать, что султан Ибрагим ограничится одним театром военных действий, поэтому оно отправило дополнительный гарнизон на Корфу и даже начало укреплять оборонительные сооружения в Венецианской лагуне. Но приоритет, естественно, отдавался Криту. Галеры и транспорты теперь отправлялись на остров почти ежедневно, нагруженные снаряжением и разного рода материалами. Однако одну нужду так и не удавалось восполнить: требовался верховный командующий, человек, чье более высокое положение и репутация сделали бы его неуязвимым для мелкой зависти и соперничества, которые — особенно в тех случаях, когда заинтересованы оказывались критские венецианцы, — представляли вечную опасность для дела. Назначение это долго обсуждалось в сенате, и на итоговом голосовании было названо поддержанное подавляющим большинством имя — самого дожа Франческо Эриццо.

Против этого предложения прозвучал лишь один голос. Джованни Пезаро — который впоследствии сам взошел на трон дожей — весьма основательно доказывал, что заставить уехать главу государства вместе с сеньорией и соответствующим штатом и секретариатом совершенно неоправданно в тот момент, когда республике нужно использовать на военные цели все до последней монеты, и что подобный шаг вполне может вдохновить султана также явиться на поле битвы, что подтолкнет турок сражаться более ожесточенно. Стоило учитывать и другой момент: всего через два месяца Эриццо исполнялось 80 лет. Но никто не слушал его: всеобщее внимание было приковано к старому дожу, который произнес речь, вызвавшую слезы у всех, кто его слышал, и объявил в ней, что готов выполнить возложенную на него труднейшую миссию. К счастью для Венеции, он так и не сделал этого. Уже подготовка оказалась для него слишком тяжела, и всего через три недели, 3 января 1646 г., он скончался. Его погребли в соборе Святого Марка, но сердце его, в память о том, что он не колеблясь принял последнее возложенное на него поручение, было погребено прямо под полом собора. Больше никого подходящего по статусу в Венеции не нашлось; сама мысль о генералиссимусе была отложена в долгий ящик, и о ней больше не вспоминали.

Казалось, все зависит от того, чтобы удержать турок в пределах Канеи — единственном порту на Крите, которым они завладели на данный момент. Если бы удалось заблокировать их там на то время, пока Венеция увеличит свое военное присутствие в других крепостях вдоль побережья, возможно, в конце концов остров будет полностью освобожден от врага. Молодой Томмазо Морозини, направленный с 23 судами, дабы перекрыть Дарданеллы и, таким образом, запереть турецкий флот, шедший на помощь своим, в Мраморном море, сумел, по крайней мере надолго, задержать его; эта задержка настолько разъярила султана, что он приказал немедленно обезглавить своего адмирала. Однако преемник несчастного адмирала, несомненно, подгоняемый как страхом заслужить подобную участь, так и попутным ветром, в конечном итоге проложил путь через венецианский строй и промчался через Эгеиду в Кандию, где капитан-генерал, семидесятипятилетний Джованни Капелло, действовал слишком медленно и нерешительно, чтобы помешать ему проникнуть в гавань. Венецианские корабли отплыли назад, к Реттимо (Ретимнону), но им не суждено было надолго задержаться там. После продолжительной борьбы 13 ноября город пришлось сдать.

Падение Реттимо имело и одно благое последствие: оно повлекло за собой смещение бесполезного Капелло и назначение Джан Баттисты Гримани, популярного командующего, который был младше своего предшественника на сорок лет. Его прибытие вдохнуло во флот новую жизнь. В начале 1647 г. Томмазо Морозини, внезапно обнаружив себя окруженным не менее чем 45 турецкими кораблями, получил возможность отомстить за свою прошлогоднюю неудачу. В последовавшем неравном бою он и его команда сражались героически: их пушки молчали, пока враг не приближался к судам почти вплотную, а затем стреляли по нему в упор. Вскоре венецианцы сцепились с тремя турецкими кораблями и началась рукопашная схватка, причем Морозини сражался в самой гуще боя, пока турецкому аркебузеру не удалось подкрасться к нему сзади и снести выстрелом голову. Почти в тот же миг турецкий адмирал также упал, смертельно раненный, но битва по-прежнему продолжалась. Внезапно обессиленные венецианцы увидели, что еще три корабля приближаются к ним сомкнутым строем и знамена святого Марка полощутся на их мачтах. Гримани, услышав стрельбу, прибыл узнать, в чем дело. Они также оказались вовлечены в схватку и вынудили турок выйти из боя. Четыре османских судна были потоплены, остальные поспешили прочь. Подбитый, но оставшийся на плаву корабль Морозини на буксире доставили к Кандии, откуда останки его храброго молодого капитана отправили в Венецию, чтобы похоронить с подобавшими герою почестями.

Однако его героизм, сколь бы вдохновляющим он ни был, никоим образом, в сущности, не улучшил позиции Венеции на Крите. Из четырех главных укреплений, стоявших вдоль северного побережья острова — пятая, Сития, находилась так далеко к востоку, что на тот момент ее можно было не учитывать, — две уже находились в руках врага; из двух оставшихся Сода пребывала в блокаде со стороны моря более года и испытывала отчаянный недостаток продовольствия; и в ней, и в Кандии свирепствовала чума, из-за которой не только страдал боевой дух, но и невозможно было должным образом укомплектовать гарнизоны. За стенами крепостей турки, однако, не страдали от этой болезни, и летом 1647 г. они впервые предприняли серьезную осаду Кандии, от которой как от столицы зависело будущее всей колонии.

Осада Кандии длилась двадцать два года, и все это время Венеция фактически, так сказать, одной рукой защищала маленький город — его гражданское население насчитывало всего 10 000 — 12 000 человек — от объединенных сухопутных и морских сил Османской империи. В прежние времена столь длительное противостояние было бы невероятным хотя бы потому, что взаимозависимость турок и венецианцев в торговых делах требовала, чтобы все военные действия между ними осуществлялись быстро и велись энергично, но сейчас, когда грузоперевозки водным путем по большей части осуществляли англичане и голландцы, подобные соображения утратили актуальность и султан мог позволить себе потратить немало времени. Тот факт, что Венеция смогла продержаться так долго, был в меньшей степени обусловлен стойкостью тех, кто оборонялся за крепостными стенами (хотя и она также достойна упоминания), нежели своему флоту, который, постоянно патрулируя Восточное Средиземноморье, не только сделал напрасными все усилия турок блокировать Кандию с моря, но и на самом деле усилил контроль Венеции над Эгеидой вплоть до того, что последние десять лет осады турки делали все возможное, дабы избежать непосредственного столкновения на море.

Это не значит, что подобные столкновения никогда не происходили: история этой войны — национальный эпос во всех смыслах этого выражения, история бесчисленных битв, больших и малых, обдуманных и случайных, разыгрывавшихся на всем пространстве от выхода из Дарданелл, где венецианский флот собирался каждую весну в надежде блокировать врага в проливе, до островов Эгейского архипелага и рейда близ самой Кандии. Она также богата подвигами: Джакомо Рива, который в 1649 г. загнал турецкий флот в маленькую гавань на Ионийском побережье и разнес в щепки; Ладзаро Мочениго, в 1651 г. близ Пароса двинувшийся вопреки приказу своего адмирала в атаку на целую вражескую эскадру и, несмотря на ранения, обратил ее в бегство; Лоренцо Марчелло, который ввел свои суда прямо в Дарданеллы в 1656 г., но погиб, так и не увидев одну из полнейших и ошеломляющих побед за всю войну, и опять-таки Ладзаро Мочениго, уже ставший капитан-генералом, — его эскадра из 20 судов гнала 23 три вражеских корабля вверх по проливу и далее по Мраморному морю вплоть до стен самого Константинополя.

И все же, несмотря на славные достижения, на превосходное искусство мореплавателей и проявленную храбрость, чувствуется отсутствие общего плана действий: более продуманная оборона ближайших подступов к осажденному городу могла бы позволить эффективнее отрезать нападающих от прибывающих подкреплений и подвозимых припасов. Вопреки всем усилиям венецианцев они продолжали преодолевать их заслон, и даже в моменты наивысшего триумфа обороняющиеся в глубине души понимали, что падение Кандии — всего лишь вопрос времени.

Лишь одно могло ее спасти — сильная, энергичная поддержка европейских государств. Можно доказать, что всю историю османской экспансии в Европе можно объяснить вечной неспособностью христианских князей объединиться для защиты своего континента и своей веры. Они не делали этого со времен Третьего крестового похода, состоявшегося почти пятьсот лет назад; не сделали они этого и сейчас. Вновь и вновь Венеция обращалась к ним, постоянно подчеркивая, что на весах лежит не просто будущее неприметной венецианской колонии, но безопасность христианского мира как такового, что потеря Крита будет означать потерю половины Средиземноморья. Германский император указал на то, что недавно подписал двадцатидвухлетний мир с Портой; из Испании, ко всеобщему изумлению, его католичнейшее величество отправил посла в Константинополь, принадлежавший неверным; Франция, верная своей двойной игре, время от времени тайно направляла Венеции небольшие суммы денег, но продолжала протягивать султану руку дружбы. Англия, от которой не ожидали многого, так как она еще не представляла собой реальной силы в Средиземноморье, была щедра лишь на обещания. Папы, последовательно сменявшие друг друга на престоле, видели в затруднительном положении Венеции полезное средство получения некоторых преимуществ и предлагали помощь лишь в обмен на уступки: Иннокентий X — за контроль над венецианскими епархиями, его преемник Александр VII — за повторное допущение в страну иезуитов, изгнанных с территории республики с того момента, как Павел V наложил на нее интердикт в 1606 г.

Правда, с течением времени, когда продолжавшееся сопротивление Кандии стало темой для разговоров во всей Европе, иностранная помощь — люди, деньги и корабли — стала прибывать чаще, но была неизменно слишком мала и приходила слишком поздно. Типичным примером стали силы в 4000 человек под командованием принца Альмериго д’Эсте, посланные из Франции в 1660 г. Они прибыли не весной, когда могли принести пользу, но в конце августа; их первая вылазка против врага, произошедшая на незнакомой территории (они не дали себе труда произвести рекогносцировку), закончилась паническим бегством; через одну-две недели их, подкошенных дизентерией, пришлось всех отправить на другие, более спокойные острова для восстановления сил, после чего оставшиеся в живых — принц, увы, не вошел в их число — возвратились по домам, не добившись ровным счетом ничего.

Подвиги венецианских капитанов на море так многочисленны и так врезаются в память, что слишком легко забыть об обороне Кандии с ее проявлениями еще большего героизма со стороны гарнизона, обреченного терпеть истощение в течение двадцати двух лет — из всех средств ведения войны этот лишает стойкости в наибольшей степени — и переживать постоянное разочарование, когда подкрепления, обещанные Венеции так называемыми союзниками, вновь и вновь оказывались фикцией. Если же такие силы на самом деле появлялись, то казалось, что прибывшие заботятся либо о спасении собственной шкуры, либо — что было ничуть не лучше — о том, чтобы стяжать славу лично для себя: они рисковали не только своими, но и многими чужими жизнями, что вряд ли можно было допустить, учитывая хроническую нехватку людских ресурсов.

Последнее стало все более частым явлением на заключительных этапах осады. К этому моменту название Кандии гремело на всю Европу, и множество отпрысков знатных фамилий (особенно французских) стекалось на остров, исполненное решимости проявить свою доблесть на столь славном поле брани. Наиболее примечательный наплыв имел место в 1668 г., когда Людовик XIV после долгих уговоров наконец-то заинтересовался осадой. Но даже теперь он не вступил в войну и не разорвал дипломатические отношения с султаном: в Леванте французские купцы извлекли всю возможную выгоду от внезапного исчезновения своих соперников венецианцев, и дела их шли слишком хорошо, чтобы король мог думать о каком бы то ни было открытом разрыве. Однако он пошел на компромисс с собственными принципами, разрешив Венеции набирать в своих владениях войска под общим командованием генерал-лейтенанта королевской армии маркиза Сент-Андре Монбрюна. В результате сформировался отряд добровольцев числом в 500 человек; их список мало был похож на перечень военнослужащих настоящей профессиональной армии и вызывал в памяти перекличку на Поле золотой парчи.[240] Непосредственно после Монбрюна шел герцог де ла Фейяд, который, хотя и не был богат, настоял на том, что будет нести львиную долю расходов; дальше следовали еще два герцога — Шато-Тьерри и Кадерусс, маркиз д’Обюссон, графы Вильмор и Таване, принц Невшатель (которому едва исполнилось 17 лет) и множество других молодых аристократов, чьи имена позволяли причислить их к самым благородным семействам Европы.

По прибытии на Крит в начале декабря этих представителей французской знати, новый капитан-генерал Франческо Морозини вверил им защиту одного из внешних укреплений города со стороны суши, но они отказались, заявив, что проделали долгий трудный путь на Крит не для того, чтобы им велели ползти по грязи на какой-то отдаленный аванпост и ждать там, молча и терпеливо, пока турки решат предпринять следующую атаку. Вместо этого они потребовали провести масштабную вылазку, которая «вынудит врага снять осаду». Морзини весьма благоразумно запретил предпринимать что-либо подобное. Он уже делал несколько дюжин вылазок, и ни одна из них не принесла долговременных результатов. Остававшихся в его распоряжении людей — к настоящему моменту их количество снизилось до 5000 — едва хватало, чтобы защищать бреши в стенах, постоянно появлявшиеся в результате деятельности турецких саперов. Но его доводы остались втуне. Согласно описанию французского историка,

Увидев, что капитан-генерала не удастся переубедить, ла Фейяд, громко сетуя на робость венецианцев, объявил о своем намерении самостоятельно предпринять атаку, без чьей бы то ни было поддержки. Так он и сделал 16 декабря, символически вооруженный хлыстом, во главе сил, численность которых, как сообщают, уже сократилась с первоначальных 500 до 280 человек. Турки яростно отбивались, но французы, со всем свойственным им безрассудством, явили почти сверхъестественную храбрость, отбросив врага на 200 ярдов и перед тем перебив почти 800 человек, пока прибывший свежий батальон янычар в конце концов не заставил их отступить. Графы Вильмор и Таване, а также около 40 других участников вылазки погибли; более 60 получили тяжелые ранения, в том числе маркиз д’Обюссон. Сам ля Фейяд, у которого из нескольких ран струилась кровь, был последним возвратившимся в укрытие.

Все это было великолепно, однако не принесло пользы ни Криту, ни Венеции. Когда мгновение славы миновало, оставшимся в живых юным героям не удалось сразу покинуть остров. Они отбыли в течение недели, но многие из них — и даже те, кто смог уехать целым и невредимым, — никогда более не увидели Франции. С собой они увезли бациллы чумы.

Вскоре после того как оставшиеся в живых высадились в Тулоне, из Франции в Кандию отплыло другое войско — гораздо большее по численности, существенно лучше подготовленное и экипированное. Венецианский посол — Джованни Морозини, родственник капитан-генерала, — в конце концов убедил Людовика XIV всерьез отнестись к его «христианнейшим» обязанностям, и весной 1669 г. первая серьезная помощь была готова: 6000 человек, 300 лошадей и 15 пушек. Все это разместили на 27 транспортных судах, а эскортировать флот предстояло 15 военным кораблям. Но даже сейчас Людовик попытался скрыть свой «адюльтер» от турецких друзей: флот плыл не под «королевскими лилиями», а под «крестами и ключами» папства.

Ядро армии, насчитывавшее около 4000 человек, находившееся под объединенным командованием герцога де Бофора и герцога де Ноайля, прибыло в Кандию 19 июня. Увиденное поразило их до глубины души. Один из офицеров писал:

И тут же начала повторяться история ла Фейяда. Новоприбывшие столь жаждали броситься в битву, что отказались ждать остальную часть армии и самостоятельно предприняли атаку на рассвете 25 июня. Вначале дела пошли плохо: первый отряд, по которому они открыли огонь, оказался недавно прибывшим соединением из Германии, шагавшим им на помощь. Когда порядок восстановился, они атаковали окопы турок, причем поначалу им сопутствовал успех. Затем внезапно случайный выстрел со стороны турок попал в бочки с порохом на одной из поспешно оставленных батарей. Турки славились своими саперами; их операции по минированию стали характерной особенностью ведения ими осады, и значительная часть ущерба, причиненного оборонительным сооружениям города, являлась результатом подземных взрывов. Теперь по рядам французов внезапно распространился слух, что вся земля под ними заминирована, что на батарее находился шнур со взрывчаткой и что детонация, которую они только что услышали, — это первый из целой цепи взрывов, которые разорвут их на куски. Началась паника. Солдаты в страхе побежали, в толчее спотыкаясь друг об друга. Увидев это внезапное и, с их точки зрения, совершенно необъяснимое бегство, турки перестроились и атаковали. Пять сотен французов погибло; через несколько минут их головы, насаженные на пики, с триумфом пронесли перед великим визирем Ахмедом. Среди них были головы герцога де Бофора и монаха-капуцина, который сопровождал армию в качестве духовника.

Для шеститысячного войска 500 человек не являются роковой потерей. Четыре дня спустя прибыли остатки армии короля Людовика и Морозини начал планировать новую атаку на Канею с востока. Однако дух новых союзников уже был сломлен. 24 июля французский военный корабль, вооруженный 70 пушками, подошел чересчур близко к турецкой береговой батарее и был взорван; через несколько дней де Ноайль холодно сообщил капитан-генералу, что приказывает армии взойти на борт и возвратиться домой. Протесты, мольбы и угрозы, просьбы со стороны уцелевшего местного населения и даже проклятия с церковной кафедры не возымели своего действия: 21 августа французский флот снялся с якоря. Всех охватило отчаяние, и малочисленные отряды, присланные папой, империей и даже мальтийскими рыцарями, также подняли паруса и направились на запад. Морозини и его гарнизон остались одни, и великий визирь отдал приказ к началу генерального штурма.

Каким-то образом его удалось отбить, но капитан-генерал знал, что теперь он побежден. Его гарнизон сократился до 3600 человек. В этом году более не ожидалось подкреплений, оборонительные сооружения лежали в руинах, и он понимал, что у него нет надежды удержать Кандию в течение следующей зимы. С другой стороны, выбрав немедленную капитуляцию и не ожидая, пока город возьмут штурмом (что было неизбежно), он мог добиться благоприятных и даже почетных условий перемирия. Правда, он не имел полномочий вести переговоры от имени республики, но знал, что по крайней мере в трех случаях в прошлые годы — первый имел место уже в 1647 г., а затем то же повторилось в 1657 и 1662 гг. — вопрос о мирных переговорах обсуждался в сенате и каждый раз находил некоторую поддержку. В любом случае выбирать ему не приходилось.

Противники достигли соглашения 6 сентября 1669 г. Великий визирь, немало восхищенный Морозини, проявил великодушие: венецианцы покинут город свободно и безо всякого ущерба в течение двенадцати дней, хотя этот срок может быть продлен (так оно и случилось на самом деле) в случае плохой погоды; все пушки, уже находившиеся на месте до начала осады, надо будет оставить там, где они стоят, остальные орудия они смогут взять с собой. Крит переходит под власть турок, но венецианцы могут сохранить за собой острова Грамвуса близ его северо-восточной оконечности, превращенный ими в крепость остров Спиналонга, а также город Ситию, расположенный на востоке, который никогда не сдавался врагу.

Итак, 26 сентября, после четырехсот шестидесяти пяти лет оккупации и двадцати двух — осады, знамя святого Марка в конце концов перестало развеваться над тем, что осталось от цитадели Кандии, и последние официальные представители республики возвратились в родной город. С ними ушло практически все гражданское население: никто не хотел оставаться под властью новых хозяев. Для Венеции случившееся означало конец эпохи. Она сохранила три своих аванпоста; кроме того, на карте Эгейского моря остались одна-две точки, где по-прежнему царствовал крылатый лев, хотя его рев утих, и даже ворчание было еле слышно. Крит был последним значительным владением Венеции за пределами Адриатики, и с его потерей не только ее власти, но и фактическому присутствию в Восточном Средиземноморье пришел конец.

Но по крайней мере то был великолепный конец. Венецианцы никогда не сражались дольше, не проявляли большего героизма, будь то на суше или на море; никогда не сталкивались с более стойким противником. В финансовом отношении цена оказалась невероятно высока, если же говорить о людских жизнях — то еще выше. Более того, почти четверть века венецианцы сражались в одиночку. Если союзники и оказывали им помощь — в тех сравнительно редких случаях, когда она вообще поступала, — то действовали, проявляя недовольство и равнодушие, действовали неадекватно, корыстно; временами — когда из-за них возникали долгие задержки и периоды бездействия или когда они внезапно отступали, никого не предупредив, — наносили явный ущерб общему делу. Даже в последние три года, когда прежняя тактика изнурения уступила место неистовству разрушения и кровопролития, иностранные вмешательства приводили лишь к деморализации и лишали оборонявшихся уверенности в себе.

Однако Франческо Морозини сдался не потому, что пал духом или потерял уверенность в себе. Причиной стало трезвое осознание того, что потери Кандии не избежать и выбирать можно было либо отбытие на почетных условиях в данный момент, либо массовую резню и разграбление, которые последуют чуть позже. Как и следовало ожидать, по прибытии в Венецию он оказался в трудной ситуации. Его обвинили не только в том, что он превысил свои полномочия, проведя переговоры с врагом, но и в трусости, измене и даже в растратах и коррупции. К счастью, у него не оказалось недостатка в сторонниках, которые поспешили выступить в его защиту, и когда вопрос в итоге передали на рассмотрение Большого совета, голосование закончилось с подавляющим перевесом в его пользу. Он вышел из этой истории, ничем не запятнав свою репутацию, — однако был полон решимости отомстить.

Действительно, вскоре маятник качнулся в противоположную сторону. Всего двадцать лет спустя, в 1681 г., венгерские протестанты, подданные императора Леопольда I, подняли восстание против того, что они считали католическим игом Габсбургов, и совершили почти безумный поступок — обратились к султану с просьбой помочь им. Мехмеду IV только этого было и надо, и весной 1683 г. он отправился в Эдирне, где его ожидала значительная армия. В нее входили целые полки артиллерии и инженеров, а также ряд соединений ополченцев, состоявших в основном из крымских татар. Когда они достигли Белграда, султан передал командование своему великому визирю Кара Мустафе («Черному Мустафе»), и последняя в истории великая османская армия, направленная против христианской Европы, двинулась к Вене.

Турки уже во второй раз пытались овладеть столицей империи. Сулейман Великолепный разбил лагерь под стенами Вены в сентябре 1529 г., однако потерпел полную неудачу: после осады, продолжавшейся менее трех недель, во время которой обороняющиеся оказали неожиданно упорное сопротивление, нехватка запасов и, главное, приближение зимы вынудили его отступить. У Кара Мустафы было то преимущество, что он прибыл в удачный сезон: подвел армию к городу 13 июля. С другой стороны, он не имел тяжелой артиллерии — транспортировать ее на такое расстояние было практически невозможно — и был вынужден рассчитывать по большей части на своих саперов и минирование укреплений, дабы устроить взрыв под ними и таким образом обрушить. Турки давно, можно сказать, специализировались в этой сфере. Как всегда, минирование оказалось чрезвычайно эффективно, и, вполне возможно, Вена бы пала, не подоспей как раз вовремя польская армия под командованием короля Яна Собеского. Внезапно турки оказались под смертоносным перекрестным огнем отчаянно сражавшегося гарнизона и освободителей с их великолепными полководцами; после битвы, продолжавшейся целый день, они бежали в беспорядке. Сулейман по крайней мере контролировал отступление и сохранил армию в целости; Кара Мустафа потерпел полное поражение. В один день репутация Османской империи как непобедимой силы, способной завоевать что угодно, развеялась навсегда. Впредь она никогда не создавала серьезной угрозы христианскому миру.

Вена расположена более чем в 200 милях от Средиземного моря, и ее безуспешная осада не нашла бы отражения на страницах этой книги, если бы она не вдохновила императора, папу и Собеского двинуться на разбитых турок. Венеция, по-прежнему горевавшая о потерянном Крите, теперь получила несколько довольно настоятельных предложений присоединиться к новой лиге, формировавшейся с наступательной целью: силами этого союза, при условии использования морских сил республики вместе с сухопутными силами других государств, султана можно будет выдворить из Европы навсегда, и ни одно государство не выиграет от его изгнания больше, чем сама Светлейшая республика.

Венеция не торопилась с ответом. Ей потребовалось более десяти лет, чтобы оправиться от последствий Критской войны. Готова ли она на самом деле еще раз поставить все на карту, ввязавшись в очередной конфликт? С другой стороны, ситуация коренным образом изменилась после поражения турок под Веной. Следующий этап войны можно будет, по крайней мере частично, развернуть на море; разве ее собственные интересы — не говоря уже о добром имени — не требуют проведения более активной политики? Турки ослабели, деморализованы; великий визирь, ненавистный Кара Мустафа, по возвращении в Константинополь был немедленно казнен по приказу султана; от их армии остались жалкие крохи. Не пришло ли время начать наступление и не только отомстить за потерю Крита, но и вернуть его и, возможно, также и прочие бывшие колонии? После долгих споров 19 января 1684 г. послу империи сообщили, что Венеция присоединится к лиге.[241]

Капитан-генералом республики в то время был все тот же Франческо Морозини. Несмотря на то что он в конце концов сдал Кандию (что было неизбежно), он в свои шестьдесят четыре года оставался наиболее талантливым из венецианских военачальников, намного превосходившим всех остальных. Исполненный решимости и энтузиазма, он принял командование над флотом из 68 боевых кораблей, в число которых входили вспомогательные суда, посланных папой, мальтийскими рыцарями и великим герцогом Тосканским. Покинув гавань, он направился прямо к своей первой цели — острову Лефкас — и захватил его 6 августа после осады, продолжавшейся шестнадцать дней. Из быстрых завоевательных операций не многие могли бы дать такой стратегический эффект: Лефкас, расположенный между Корфу и Кефалонией, позволял своим обладателям одновременно контролировать вход в Адриатику и Коринфский залив; этот успех обеспечил также плацдарм, с которого через несколько недель небольшое сухопутное соединение перебралось на континент и вынудило сдаться замок Превеза. Тем временем в значительно более северных районах побережья христианское население Боснии и Герцеговины подняло стихийный бунт против своих турецких владык и двинулось к югу, в Албанию и Эпир. Еще севернее армии императора и Яна Собеского продолжали продвижение через Венгрию. К началу зимы Венеция и ее союзники имели веские причины гордиться своими успехами.

С наступлением весны 1685 г. Морозини отправился в поход против когда-то принадлежавшего венецианцам порта Короне, потерянного ими и перешедшего к туркам в 1500 г.; на берег высадилось около 9500 человек, в том числе солдаты имперских, папских и тосканских войск, а также 3000 венецианцев и 120 рыцарей ордена Святого Иоанна. На этот раз османский гарнизон оказал отчаянное сопротивление — белый флаг взвился над цитаделью лишь в августе. Затем, во время обсуждения условий капитуляции, турецкое орудие открыло огонь, убив несколько венецианцев. Переговоры сразу же прервались; союзные войска яростно ворвались в город и перебили всех. Вслед за этим одна за другой пали несколько крепостей; по прошествии двух-трех месяцев значительная часть северного Пелопоннеса оказалась в руках союзников, и на место прибыл шведский генерал Отто Вильям фон Кенигсмарк — республика наняла его, положив жалованье в 18 000 дукатов, чтобы он принял общее командование всеми сухопутными силами.

В начале 1686 г. Морозини и Кенигсмарк встретились на Лефкасе на военном совете. Перед ними были четыре основные цели: Хиос, Эвбея, Крит и оставшаяся часть Пелопоннеса, — и им предстояло выбрать одну из них. Вероятно, во многом по настоянию Кенигсмарка они избрали последнюю. Во время двух последовавших летних кампаний силам лиги сдались Модон и Наварин, Аргос и Навплия, Лепанто, Патрас и Коринф. Тем временем Морозини обогнул со своим флотом Аттику и начал осаду Афин. А затем произошла вторая из двух величайших трагедий мировой истории, тяжкая ответственность за каждую из которых, увы, ложится на венецианцев. Печальную историю Четвертого крестового похода мы уже рассказывали в VII главе; теперь же нам приходится с прискорбием засвидетельствовать, что в понедельник, 26 сентября 1687 г., примерно в семь часов вечера, мортира, помещенная Морозини на холме Мусейон напротив Акрополя, под руководством германского лейтенанта произвела выстрел по Парфенону, который (еще одно проклятие судьбы!) турки использовали как пороховой склад. Последовало прямое попадание. В результате взрыв почти полностью уничтожил целлу и фриз, а также восемь колонн с северной стороны и шесть с южной вместе с примыкавшей к ним верхней частью сооружения.

И на этом разрушения не закончились. После взятия города Морозини — несомненно, вспомнив о четырех бронзовых конях, вывезенных с ипподрома в Константинополе в 1205 г., — попытался изъять коней и колесницу Афины, составлявших часть восточного фронтона храма. Во время работ вся группа упала на землю и разбилась на куски. Решительный завоеватель вынужден был удовольствоваться более скромными сувенирами — двумя из четырех львов, расположенных по бокам здания. Ныне они стоят у входа в венецианский арсенал.

Маловероятно, что по поводу гибели Парфенона в Венеции пролилось много слез. Венецианцы были слишком заняты торжествами. Последнюю свою крупную победу — при Лепанто — они одержали более ста лет назад; более того, осуществлявшиеся теперь Морозини завоевания — равных им не было с XV в., — казалось, влекли за собой окончательное исчезновение того черного османского облака, которое так долго заслоняло им свет, а может быть — и возвращение к давно прошедшим дням существования торговой империи. Неудивительно, что жители Венеции ликовали; также неудивительно, что, когда дож Маркантонио Джустиниан скончался в 1688 г., Франческо Морозини абсолютным большинством голосов при первой же баллотировке был избран его преемником.

Морозини, однако, не собирался отказываться от командования. 8 июля 1688 г. он вывел флот, насчитывавший примерно 200 судов, из Афинского залива и направился к следующей цели — острову Эвбее (или Негропонте, как называли его венецианцы). Подобно Криту Эвбея впервые попала в руки венецианцев в результате раздела Византийской империи после Четвертого крестового похода, и хотя турки отняли его у Венеции более двух столетий назад — в 1470 г., — рана от этой потери так никогда и не зажила. Все знали, что остров хорошо укреплен, и ожидали, что турецкий гарнизон численностью в 6000 человек — даже если к нему на помощь не придет никаких подкреплений — окажет энергичное сопротивление. Но силы лиги вдвое превосходили турок по численности, и ни Морозини, ни Кенигсмарк не питали сколько-нибудь серьезных сомнений насчет того, что остров вскоре будет принадлежать им. Однако они рассуждали, не учитывая непредвиденных обстоятельств. Внезапно удача изменила им, и едва началась осада, как ужасающая эпидемия — вероятно, дизентерия или малярия — поразила их лагерь. За несколько недель армия потеряла треть личного состава, в том числе и самого Кенигсмарка. В середине августа прибытие из Венеции подкрепления, насчитывавшего 4000 человек, вдохновило Морозини на продолжение осады, но почти немедленно он узнал, что в его рядах начался мятеж. Имперские войска из Брауншвейга и Ганновера категорически отказались сражаться. Недовольство распространялось почти с той же быстротой, что и болезнь, и у него не было иного выхода, кроме как отдать приказ вновь грузиться на суда.

Но даже сейчас он не мог смириться с унижением, которое влекло за собой поспешное возвращение в Венецию. Еще одной победы — пусть и скромной — было бы достаточно, чтобы восстановить его честь и позволить подданным приветствовать его как героя, несмотря ни на что. Этой цели прекрасно бы послужила крепость Мальвазия (Монемвасия) в юго-восточной части Пелопоннеса — одна из немногих оставшихся у турок крепостей на континенте. Однако имелась и трудность: к замку, стоявшему на высокой, фактически неприступной скале, вел только узкий путь, в значительной части своей имевший менее ярда в ширину, которым не смогла бы воспользоваться осаждающая армия. Оставалось надеяться лишь на артиллерийский обстрел, и Морозини приказал начать строительство двух площадок для батарей. Но не успели их закончить, как он заболел сам. Передав командование своему генеральному проведитору Джироламо Корнеру, он отплыл домой в январе 1690 г., больной, безутешный; его ожидал горячий прием, которому он был совершенно не в состоянии радоваться.

Корнер оказался достойным преемником, причем даже более удачливым, чем Морозини. Он взял Мальвазию и поднял над ее стенами знамя святого Марка впервые за 150 лет; затем, узнав, что османский флот направляется к архипелагу, вновь поплыл к югу ему навстречу и рассеял его близ Митилены на Лесбосе, нанеся во время столкновения серьезный ущерб. Вновь вернувшись в Адриатику, он предпринял неожиданную атаку на Валону, захватил ее и разобрал на ней оборонительные сооружения. Он по-прежнему находился там, когда его поразила лихорадка; через день-два скончался. Его преемник показал себя ненадежным человеком.

Думая о войне с Турцией, начавшейся столь блестяще, и негодуя на унизительную задержку, венецианцы вновь обратили взоры к своему дожу, надеясь, что он примет на себя активное руководство военными действиями. Морозини, которому исполнилось уже 74 года, так и не восстановил здоровье. Тем не менее, когда его пригласили вновь приступить к исполнению обязанностей командующего, он не колебался. Его отплытие из Венеции, обставленное весьма торжественно, произошло 25 мая 1693 г., однако последняя кампания обернулась цепью неудач; результаты ее произвели унылое впечатление. Турки воспользовались передышкой и в ходе зимы и весны укрепили защитные сооружения Эвбеи и Канеи на Крите. Встречные ветры не позволили Морозини предпринять новую попытку пройти Дарданеллы. Он усилил гарнизон в Коринфе и в одном из двух укрепленных пунктов на Пелопоннесе, а также преследовал нескольких алжирских пиратов; наконец — чтобы не возвращаться совсем уж с пустыми руками — занял Саламин, Гидру и Спеце, прежде чем встать на зимовку близ Навплии. К этому моменту стало ясно, что напряжение не прошло для него даром. В течение всего декабря он находился в постоянной агонии, вызванной камнями в желчном пузыре, и 6 января 1694 г. скончался. Никогда более — до самой кончины республики — венецианскому дожу не доводилось лично отправляться на войну.

Остается рассказать лишь одну небольшую главу из трагической истории о том, как Венеция попыталась вернуть себе контроль над Средиземноморьем. В 1686 г. в качестве одной из четырех возможных целей Франческо Морозини и граф Кенигсмарк рассматривали остров Хиос. Его выгодно отличало то, что подавляющее большинство населения составляли христиане, как католики, так и православные, причем у тех и у других был свой епископ; турецкий гарнизон, по оценкам союзников, насчитывал самое большее около 2000 человек. Антонио Дзен, венецианский капитан-генерал, высадившийся на острове 7 сентября 1694 г., с 9000 бойцов не ожидал каких-либо трудностей.

В начале он действительно не столкнулся с ними. Тут же начался артиллерийский обстрел; гавань вместе с тремя турецкими судами, которым случилось стоять здесь на якоре, удалось взять без боя, а гарнизон сдался 15 сентября с условием, что ему будет обеспечена возможность безопасно перебраться на континент. Венецианцы ликовали, и настроение улучшилось еще более, когда на Хиос пришло известие о быстром приближении турецкого флота из пятидесяти судов. Последние годы турки делали все возможное, чтобы избежать стычек на море, и капитаны Дзена невысоко ставили их талант мореплавателей, да и их храбрость. К несчастью, как раз в тот момент, когда капитан-генерал собирался выйти из узкого пролива, отделяющего Хиос от континента, ветер стих. В условиях воцарившегося мертвого штиля противостояние стало невозможным, а когда 20 сентября повеял слабый бриз, он спугнул турок — которые, заметив опасность, быстро направились домой и достигли гавани близ Смирны прежде, чем венецианцы смогли их догнать. Дзен, по-прежнему готовый к битве, бросил якорь на рейде напротив гавани. Но едва это случилось, как к нему на борт флагманского корабля явились местные консулы, представители трех европейских держав, не являвшихся членами лиги, — Англии, Франции и Нидерландов, которые умоляли его не подвергать риску жизнь и имущество христиан в городе, напав первым (как сообщают, они подкрепили свои просьбы значительной суммой денег). Зная, что, кроме того, запасы у него на исходе, Дзен согласился и вернулся на Хиос.

Но большое морское сражение, которого так жаждало большинство венецианских капитанов, не заставило себя долго ждать. Султан, разгневанный потерей одного из важнейших прибрежных островов, отдал приказ немедленно отвоевать его, и в начале февраля 1695 г. стало известно о новом османском флоте, состоявшем из двенадцати самых мощных боевых кораблей — султанов, как их называли, — поддержанных 24 галерами. Антонио Дзен тут же двинулся им навстречу; флот его приблизительно равнялся по силе вражескому, так как включал большую эскадру, предоставленную мальтийскими рыцарями, и утром 9 февраля битва наконец завязалась у северного выхода из пролива. В ходе долгого и жестокого сражения венецианцы совершили несколько исключительных по смелости действий (быть может, турки сражались столь же храбро, но их подвиги не отмечены в описаниях, сделанных венецианцами). Однако когда с наступлением темноты два флота разошлись, несмотря на тяжелые потери с обеих сторон — венецианцы потеряли 465 человек убитыми и 603 ранеными, — итог сражения оставался неясен.

Оказалось, однако, что произошедшее — лишь первый этап. Оба флота встали на якорь близ Хиоса, вне пределов досягаемости орудий друг друга, и в течение десяти дней выжидали, наблюдая, а затем 19 февраля турки, воспользовавшись сильным попутным северным ветром, вновь устремились на противников. Во время боя ветер усилился до штормового; буря бушевала так, что суда утратили возможность маневрировать вблизи друг друга. Венецианцы отчаянно пытались зайти с наветренной стороны, однако постепенно их оттеснили в узкий пролив, ведущий к гавани. В такую погоду войти в порт не представлялось возможным — суда могли только дрейфовать на рейде, где вновь и вновь подвергались обстрелу со стороны преследовавших их турок. Разразилась катастрофа. Венецианцы понесли колоссальные потери, турки — относительно небольшие. Капитан-генерал созвал военный совет, но, очевидно, результаты его были заранее предрешены. Венецианцы более не располагали достаточным количеством людей, чтобы как следует укомплектовать гарнизон крепости; казна опустела, запасы подходили к концу. Задолго до прибытия какой бы то ни было помощи турки обязательно атаковали бы вновь, и последствия были бы еще более плачевными.

Так и случилось, что остров Хиос был завоеван и менее чем через шесть месяцев снова потерян. Ночью 20 февраля всю боевую технику, какую только можно было унести, погрузили на суда; оборонительные сооружения разобрали или уничтожили. Затем, утром 21 февраля, флот отплыл из гавани. Вместе с ним, дабы избегнуть мести со стороны турок, отправились представители большей части католических семейств острова, которым были дарованы новые владения на Пелопоннесе в качестве компенсации за те, что они покинули. Даже при отъезде злой рок преследовал венецианцев. Едва последний корабль обогнул мол, как один из лучших остававшихся у Дзена кораблей, «Аббонданца рикецца», нагруженный оружием и снаряжением, налетел на подводный риф. Все попытки спасти его потерпели неудачу, и судно пришлось бросить, причем большая часть груза так и осталась на борту.

У жителей Венеции, столь недавно праздновавших возвращение Хиоса под власть республики, новость о потере острова вызвала в большей степени гнев, нежели уныние. Сенат немедленно начал расследование. Ожидая решения суда, несчастный Дзен вместе с несколькими старшими офицерами был доставлен обратно в Венецию в цепях. Он умер в тюрьме в июле 1697 г., когда процесс все еще продолжался. Результаты его так никогда и не были обнародованы.

Турки не потерпели поражения; но понесли значительные потери и, казалось, должны быть рады возможности провести переговоры с целью заключения мира. Император Леопольд, в свою очередь, чрезвычайно желал, чтобы так случилось, поскольку знал, что назревает новый кризис — на этот раз не на восточных его границах, но на западе. Было очевидно, что полубезумному бездетному испанскому королю Карлу II жить осталось недолго. Главных претендентов на его трон было двое — сам Леопольд и Людовик XIV Французский (оба — внуки Филиппа III и зятья Филиппа IV), — и Леопольд, что понятно, хотел иметь руки свободными ввиду предстоящей борьбы. Англия и Голландия, ужасавшиеся перспективе увидеть Францию и Испанию объединенными под властью Людовика, предложили Леопольду посредничество в переговорах с султаном; Польша и Венеция, исходя из того, что территории, завоеванные ими, останутся под их властью, были только рады прекратить борьбу после пятнадцати лет войны. Соглашения были быстро достигнуты, и 13 ноября 1698 г. заинтересованные государства встретились в венгерском Карловице (ныне — сербский город Сремски Карловцы).

Переговоры шли не так гладко, как ожидалось: представители султана указывали, что их господин не сдался и не видит оснований для просьб покинуть все территории, ныне оказавшиеся в руках христиан. В особенности это относилось к некоторым владениям на Средиземном море. Венеция может получить Пелопоннес — здесь он не станет чинить препятствий, — а также вернуть себе Лефкас, расположенный с одной стороны полуострова, и Эгину — с другой; к тому же ряд крепостей на побережье Далмации. Он, однако, полон решимости удержать за собой Афины, Аттику и всю территорию Греции севернее Коринфского залива. Представитель Венеции яростно возражал, но не получил поддержки. Император, едва получив заверения относительно того, что в его власти останутся Венгрия и Трансильвания, жаждал как можно скорее попасть домой и дал понять венецианцам, что, если они будут упорствовать, затрудняя переговоры, он не остановится перед тем, чтобы заключить сепаратный мир. Некоторое время республика продолжала спор, и когда договор был заключен — 26 января 1699 г., не участвовала в его подписании. Но в конце концов мудрость восторжествовала над гордостью и 7 февраля дож прибавил к документу свою печать.

Он поступил совершенно правильно, ибо Карловицкий договор стал тем дипломатическим документом, который прежде всех прочих ознаменовал начало упадка державы османов, и Венеция, непосредственно противостоявшая этой державе дольше, нежели какое-либо другое христианское государство, имела наибольшие права быть одним из участников этого договора. С другой стороны, ее вынужденный отказ от значительной части завоеванных территорий нанес удар не только по самоуважению — в результате ей оказалось гораздо труднее защищать оставшиеся у нее области. Теперь ничто не мешало туркам ворваться на Пелопоннес из Аттики или даже из любой точки вдоль северного побережья Коринфского залива — и весьма скоро они это доказали.