Срединное море. История Средиземноморья

Глава XIX ВОЙНЫ ЗА НАСЛЕДСТВО

В пятницу, 1 ноября 1700 г., король Испании Карл II умер в своем дворце в Мадриде. Слабый как телом, так и разумом, он взошел на престол в четырехлетнем возрасте после кончины своего отца, Филиппа IV, и придворным достаточно было одного взгляда на несчастного ребенка, чтобы понять, насколько он плохо подходит для решения тех задач, которые встанут перед ним в будущем. Карл выглядел карикатурой на Габсбургов: его подбородок и нижняя челюсть выдавались так далеко, что зубы на ней не могли сомкнуться с верхним рядом. Он постоянно болел, причиной чего многие считали колдовство. Мало кто из подданных верил, что когда Карл станет взрослым, то примет власть над своими огромными владениями. Но король стал взрослым, и после десятилетнего регентства его матери Марианы, дочери императора Фердинанда III, начал править сам — по крайней мере теоретически. Таким образом, со дня его вступления на престол в 1665 г. и в течение последующих тридцати пяти лет Испания являлась, в сущности, великой монархией без монарха. Не было никаких признаков того, что король управляет сам. Он едва ли даже садился за письменный стол, за исключением тех случаев, когда требовалось подписать бумаги; впрочем, он редко знакомился с их содержанием, и однажды в мае 1694 г., когда ему пришлось пропустить завтрак, это вызвало у него такое удивление, что сей факт был зафиксирован в придворном журнале. Управление страной находилось в руках сменявших друг друга первых министров, людей разного уровня способностей, и испанских грандов, а также, помимо прочего, церкви и ее главного орудия — инквизиции.

Как говорил сам король английскому послу, он никогда не вмешивается в вопросы религии. Обычно жертвами инквизиции становились евреи и протестанты, но, в сущности, ни один иноземец не мог чувствовать себя в безопасности. Когда в 1691 г. умер священник при посольстве, хоронить его пришлось тайно. Но затем его тело вырыли и изуродовали. И не приходится сомневаться, что изгнание морисков[242] в 1610 г., осуществленное инквизицией при содействии страшного герцога Лермы, нанесло Испании удар, от которого она оправилась лишь спустя несколько столетий. От морисков зависело сельскохозяйственное производство страны — зерновые культуры, сахар, рис, хлопок, даже бумага. Ремесла, которые могли быть предметом гордости Испании, также находились в их руках. Поэтому к 1700 г. Севилья и Толедо, Сеговия и Бургос представляли собою лишь тень того, чем были столетие назад. Для крестьян и трудового населения городов условия ухудшались с каждым годом. В 1699 г. наступил голод: толпа из 20 тысяч человек собралась перед королевским дворцом, и полномасштабное восстание едва удалось предотвратить.

Не стало неожиданностью и то, что Карл, несмотря на два брака, не смог обеспечить потомство, а потому на исходе столетия со всей серьезностью встал вопрос о том, кто же унаследует престол. Трудность была в том, что на испанскую корону претендовали — о чем они и заявили — две могущественнейшие династии в Европе. Одна из двух дочерей короля Филиппа III, старшая Анна, была замужем за королем Франции Людовиком XIII; младшая, Мария, — за австрийским императором Фердинандом III. Анна в свое время произвела на свет будущего Людовика XIV, Мария — императора Леопольда I. Людовик мог также заявить свои претензии, ссылаясь на родство по линии своей жены, Марии Терезии, которая приходилась старшей сестрой Карлу II. К несчастью для него, однако, невеста после своего брака обязывалась отказаться от всех наследственных прав в испанских владениях.[243]

С другой стороны, младшая сестра Карла, Маргарита, таким отказом после заключения брака с Леопольдом I связана не была. Ее маленький внук Иосиф Фердинанд, сын ее дочери Марии Антонии и Макса Иммануила, курфюрста Баварии, выступал в качестве габсбургского претендента. Казалось, все готово для того, чтобы разгорелась борьба. Когда в 1698 г. Карл заявил, что желает видеть своим наследником и преемником Иосифа Фердинанда, вопрос казался решенным, но в феврале 1699 г. юный принц неожиданно умер. Его внезапную смерть считали результатом оспы — скорее всего без достаточных на то оснований. Было немало таких (в том числе и отец мальчика), кто подозревал отравление и без колебаний заявлял об этом. Вновь начались сложные дипломатические переговоры, не только между тремя государствами, которых это касалось напрямую, но также с участием Англии и Голландии.[244] Эти две морские державы продолжали вести чрезвычайно прибыльную торговлю с Испанией; несколько британских и голландских купцов постоянно проживали в Кадисе и других испанских портах. Большую часть XVII столетия эти две страны пребывали в состоянии острого соперничества. Теперь, однако, их объединила общая цель — сдержать Францию. Если Испания перейдет от слабейшего под власть сильнейшего монарха Европы, можно ли надеяться, что он позволит им продолжать торговлю в этой стране?

Послы сновали из одной европейской столицы в другую, пока в июне 1699 г. не стало известно, что Вильгельм III Английский и Людовик XIV Французский подписали договор[245] о втором разделе Испании, не обращая внимания на договор о первом разделе.[246] Предполагалось, что Голландия и император Леопольд присоединятся к нему позднее. По его условиям, прежние испанские королевства Неаполя и Сицилии присоединялись к Франции вместе с испанскими владениями вдоль побережья Тосканы и герцогством Лотарингия в обмен на Милан. Испания и остальные владения Карла II должны отойти младшему сыну императора, эрцгерцогу Карлу. В марте 1700 г. это соглашение одобрила Голландия. Только Леопольд отказался это сделать. Он не видел резонов для того, чтобы Франция завладевала имперскими территориями. В особенности же его возмущала мысль, что ему придется отдать Милан, который потом он может получить назад в обмен на Лотарингию. Поскольку он был заинтересован в том, чтобы его сын получил все испанское наследство, то начал готовиться к борьбе за это.

Реакция Леопольда была сдержанной, однако лишь по сравнению с реакцией испанского двора, когда в июне условия договора стали известны в Мадриде. Передают, что по получении известий король «пришел в страшную ярость, и королева в возмущении разбила вдребезги все, что находилось в ее комнате». Очевидно, все надежды Испания возлагала на поддержку Австрии — естественно, против держав, выступавших за ее раздел. Король и император обменивались письмами, и перспектива войны начала вырисовываться все отчетливее. Но Карл приготовил сюрприз. Осенью 1700 г. стало ясно, что долго он не протянет, и 3 октября испанский монарх дрожащею рукою поставил подпись под новым завещанием, по условиям которого оставлял все свои владения, без исключения, семнадцатилетнему внуку Людовика XIV Филиппу, герцогу Анжуйскому.[247] Месяц спустя он скончался.

Что побудило его столь неожиданно проявить симпатии к Франции? Прежде всего церковь. Инквизиция и все испанское духовенство давно склонялись к разрешению вопроса в пользу Франции, и папа Иннокентий XII, который скончался за пять недель до смерти короля, сам писал ему, рекомендуя герцога Анжуйского. Понимая, что смерть близка, и слушая нашептывания своего духовника, Карл не мог больше устоять перед его аргументами.

«Я никогда особенно не верил в обязательства французов, — писал король Англии Вильгельм III 16 ноября 1700 г., — но, должен признаться, никогда не думал, что они перед лицом всего мира нарушат официальный договор, который только что подписали». Однако на деле он вряд ли был так удивлен. Людовику — или по крайней мере его внуку — поднесли на блюдечке гораздо больше, чем он мог надеяться, а характер короля был не таков, чтобы пройти мимо возможности только ради договора, на котором еще не высохли чернила. Он прекрасно знал, что Леопольд не смирится с подобным оборотом, а потому, не теряя времени на приготовления, отправил молодого претендента в Мадрид, чтобы он немедленно завладел троном, в сопровождении французских чиновников для занятия ими всех ключевых постов в правительстве. С Филиппом ехала его наставница, почтенная герцогиня дез’Юрсен.[248] В сущности, Филиппа V с готовностью приняли в его новом королевстве, только Каталония проявила враждебность. Но этого никоим образом не было достаточно, чтобы он стал неоспоримым преемником. Людовик не мог знать, какой долгой и тяжелой будет война, которая начнется в результате всего этого, и какой окажется цена, которую придется заплатить за престол для его внука.

Договор о разделе стоил теперь не больше, чем та бумага, на которой он был написан. Стало ясно, что его заменит другое соглашение. Итак, 7 сентября 1701 г. в Гааге представители Англии, Голландии и Священной Римской империи подписали договор о создании того, что получит известность как Великий Альянс. Некоторые моменты в его условиях умышленно оставили без уточнений, но задачи будущей войны, неотвратимость которой ни у кого не вызывала сомнений, были ясны. Цели империи носили откровенно политический характер: Леопольд стремился вернуть империи все испанские владения в Италии. Англия же и Голландия со своей стороны исходили почти исключительно из коммерческих интересов: они хотели обеспечить в будущем для себя мореплавание и торговлю.

Но семью месяцами ранее, в феврале того же года, Филипп Анжуйский вступил в Мадрид как Филипп V Испанский, а французские войска оккупировали Испанские Нидерланды.[249] Война уже началась.

Война за испанское наследство для большинства из нас[250] ассоциируется с великим герцогом Мальборо. Именно на севере, а не на юге Европы родилась величественная легенда о нем — как и он сам. Пропитанные кровью поля сражений при Бленхейме[251] и Рамильи, Аудернарде и Мальплаке находились за сотни миль от Средиземного моря и не имеют отношения к нашему повествованию. Но Срединное море тоже сыграло свою роль в этих событиях; в самом деле, ведь война началась с недолгой кампании на земле под солнцем Италии, в ходе которой французы сумели отстоять бывшие испанские владения в Ломбардии и долине По. В самом начале войны, в 1701 г., большая союзная армия под командованием принца Евгения Савойского[252] собралась на юге Тироля, чтобы изгнать оттуда противника. В то время французами командовал маршал с блестящим именем Никола Катина де ла Фоконнери, который отнюдь не собирался допустить, чтобы его изгнали, а сам предполагал, что принц проследует в долину Адидже, разместит армию на берегу озера Гарда и будет ожидать атаки. Но Евгений был слишком умен, чтобы поступить так. Отправив небольшой отряд вдоль правого берега Адидже с целью обманного маневра, основную часть своей армии, 16 000 пехотинцев и примерно 6000 всадников, он двинул темными и узкими тропинками через Монте-Бальдо, в итоге неожиданно появившись на левом фланге французов.

Катина потерял голову. Полностью утратив бдительность и не понимая намерений Евгения, он разделил армию на множество мелких отрядов, разбросанных на протяжении 60 миль. Это было роковой ошибкой, которой принц не замедлил воспользоваться. Атакуя один отряд за другим, он одержал множество небольших, но решительных побед, кульминацией которых стал предпринятый в середине зимы рейд к Кремоне, чтобы пленить другого маршала, герцога Виллеруа[253], и привести французскую армию в смятение. В следующем году они оправились от неудачи: Катина заменил герцог Вандом, несравненно лучший полководец, а его армия получила значительное подкрепление, отправленное Филиппом Испанским из Неаполя. Евгений, чьи линии коммуникаций с Веной оказались неожиданно перерезанными, впервые перешел к обороне. К тому времени, однако, главные события войны уже разворачивались на иных театрах. Об Италии почти забыли.

Но этого нельзя сказать о Средиземноморье в целом. Уже во время подписания договора о разделе король Вильгельм III всерьез задумывался о будущем Срединного моря. Его интересовало не только продолжение торговли с Испанией. Он понимал, что если Испания окажется в руках Бурбонов, то средиземноморский бассейн станет закрытым для Англии, если она не позаботится о создании оплота на его берегах. Он давно положил глаз на Менорку, а также вместе с адмиралом сэром Джорджем Руком обсуждал план захвата Кадиса, прежде чем это сделает Франция.[254] Смерть Вильгельма в марте 1702 г. поставила крест на этой идее. Сам Рук никогда не проявлял энтузиазма в отношении сего замысла, а его атака на Кадис прошлой осенью потерпела фиаско. Однако два года спустя он тем не менее взял реванш, когда, командуя англо-голландским флотом, овладел Гибралтаром.

Последний находился в руках испанцев с 1462 г., а в 1501 г. королева Изабелла официально присоединила его к Испании. Но защита его была слабой, а крошечный гарнизон выказал мало охоты к сопротивлению. 4 августа Гибралтар капитулировал, продержавшись всего три дня, атакующие же потеряли всего 16 человек убитыми и 200 ранеными. Адмирал получил настоящий шанс показать себя только через три недели, когда 23 августа 1704 г. у испанского побережья близ Малаги он встретил французский флот примерно из 50 судов под командованием графа Тулузского. То, что произошло потом, Рук описывал позднее «как самый памятный день за все время моей службы». Обе стороны несли тяжелые потери, однако нет сомнений, что англичане сражались лучше. С наступлением дня 27 августа ни одного француза на месте боя уже не было. Французский флот отступил к Тулону и до конца войны не предпринимал попыток оспаривать господство союзников в Средиземном море.

Взятие Гибралтара не превратило его сразу в британскую колонию. Строго говоря, Рук овладел им при поддержке имперского претендента эрцгерцога Карла. Ровно через год после его падения, 2 августа 1705 г., эрцгерцог сошел здесь на берег с борта английского корабля и был официально объявлен королем Испании Карлом III. Тем временем Гибралтар занял гарнизон из двух британских и двух голландских полков, и хотя его губернатор сэр Джон Шримптон был англичанином, он и его штаб признавали суверенитет Карла. В день рождения короля 1705 г. три батареи из тридцати пяти орудий салютовали в честь оного. Когда через пять месяцев отмечался день рождения королевы Анны, салютовала только одна батарея из 31 орудия. Но так было лишь поначалу, когда казалось, что у Карла немало шансов добыть испанский престол. Позднее, когда эти шансы уменьшились, будущее Гибралтара стало вырисовываться по-иному Конечно, не могло идти и речи о переходе его под власть ненавистного Филиппа V, а через него, как было всем известно, и еще более ненавистному его деду Людовику XIV. Куда безопаснее постоянно удерживать его под властью Англии…

Следующая большая кампания в Италии началась в 1706 г. Принц Евгений понял, что дальнейшие успехи невозможны без значительных подкреплений, и возвратился в Вену, чтобы добиться их. Воспользовавшись его отсутствием, герцог Вандом неожиданно напал на лагерь имперской армии близ Брешии и отбросил ее в Тироль. Однако он не предусмотрел, что Евгений с 24 тысячами солдат из Германии, набранных на английскую субсидию в 250 тысяч фунтов, вступил в Италию в начале июля по долине Адидже и двинулся на юг к По. После ее пересечения он направился на запад вдоль правого берега, гоня неприятеля перед собой. Около Вилла Стелона, к югу от Павии, он соединился с другой армией под командованием герцога Савойского, и вместе они двинулись к Турину, где (правда, обладая несомненным численным превосходством) они нанесли тяжелое поражение французским войскам. Это был конец. В марте 1707 г. по соглашению в Милане Людовик XIV покинул Северную Италию.

С другой стороны, в Испании он продолжил вести борьбу. В сущности, у него не было выбора. Весной 1706 г. эскадра под командованием адмирала сэра Клоудисли Шовелла, пройдя через Гибралтарский пролив, доставила корпус герцога Питерборо на восточное побережье Пиренейского полуострова — расположенная на нем Барселона добровольно признала королем имперского претендента Карла III. Тем временем англо-голландско-португальская армия под руководством герцога Голвея[255] вторглась в Эстремадуру и продолжила наступление на восток, к Мадриду. Она вступила в Мадрид 26 июня — но лишь для того, чтобы эвакуироваться оттуда всего через несколько недель и тем признать бесспорный факт: Испания за исключением Каталонии и Валенсии поддерживает короля Филиппа. Однако мадридский афронт удалось легко компенсировать успехами на севере Европы. В августе король Людовик дал знать, что согласен на мир на следующих условиях: Испания остается за Карлом в обмен на признание прав Филиппа на Милан, Неаполь и Сицилию.

Едва ли нужно говорить о том, что в это время ни Англия, ни империя не собирались выслушивать такие предложения. Двенадцать месяцев спустя они уже были бы рады сохранить хотя бы то, что имели. 1707 г. не принес им больших побед на севере, но зато на юге их дважды постигла катастрофа. Первая произошла 25 апреля, когда разношерстная армия Голвея численностью примерно 15 000 человек потерпела тяжелое поражение при Альмансе, приблизительно в юго-западу от Валенсии от превосходящих сил французов и испанцев под командованием одного из виднейших генералов короля Людовика герцога Бервика, сына короля Якова II Английского от сестры герцога Мальборо Арабеллы.[256] В один миг союзники потеряли Валенсию, Мурсию и Арагон. Хуже всего, видимо, было то, что они не могли пополнить силы Евгения Савойского, когда в июле он атаковал Тулон. Евгений был не менее выдающимся полководцем, чем его начальник, герцог Мальборо. Крайне неприятно, что последняя операция, предпринятая им в Средиземноморье, бросила тень на репутацию принца, хотя потерпела провал не по его вине. Ответственность за поражение при попытке овладеть Тулоном целиком лежала на двух главных союзниках, императоре Леопольде и герцоге Савойском. Леопольд в решающий момент счел нужным отделить 13 000 человек для нападения на Неаполь, а герцог Савойский со своей стороны проявил слабость и нерешительность — настолько, что когда принц Евгений высадился наконец на побережье Прованса 26 июля, сражение было проиграно. 10 000 человек погибли безо всякой пользы. Некоторым утешением могло послужить то, что, как выяснилось, французы, допуская возможность падения Тулона, сознательно затопили свою эскадру в составе 50 кораблей в гавани. Таким образом, их главный южный порт, который должен был захватить принц Евгений, оказался потерян из-за совершенно неэффективных действий и неразберихи, и английский флот теперь лишился того, в чем особенно нуждался, — хорошей, надежной гавани в Средиземном море, где можно было бы укрыться от зимних штормов и куда можно было беспрепятственно доставлять продовольствие и прочие предметы снабжения и приводить в порядок корабли.

Последствий не пришлось ждать слишком долго. Менорка, самый отдаленный из Балеарских островов (на северо-востоке архипелага) и потому ближайший к Франции, стал объектом особого интереса со стороны британского флота. И летом 1708 г. генерал-майор Джеймс Стенхоуп, отправленный в Испанию в качестве посла, но за несколько месяцев до описываемых событий сменивший Голвея на посту главнокомандующего, получил приказы от Мальборо захватить островную столицу — Порт-Магон. При поддержке флота из тридцати четырех кораблей под командованием адмирала сэра Джона Лика, который поспешил к Менорке с Сардинии, где он подверг бомбардировке Кальяри[257], он высадился на Менорке 14 сентября примерно с 1200 британских, 800 испанских и 600 португальских солдат. Не прошло и двух недель, как он подготовился к атаке. Требовалось построить дорогу, по которой можно было бы тащить пушки и подвозить продовольствие, длиной в милю от места высадки до первой цели — форта Святого Филиппа. Однако господствующее над местностью положение форта, откуда просматривалась гавань, делало это почти невозможным. Стенхоуп разрешил трудность, предложив выгодные условия капитуляции и пригрозив резней всему гарнизону в том случае, если они не будут приняты. Французский и испанский командиры все равно могли бы продолжать сопротивление, но не сделали этого, так как с ними находилось значительное число женщин и детей, которые нашли здесь убежище. Они решили сдаться, о чем потом сожалели. Обоих посадили в тюрьму, и испанский командир покончил с собой.

Другие форты быстро последовали примеру защитников форта Святого Филиппа. Быстрота, с которой продвигался Стенхоуп, во многом обусловливалась доброжелательным отношением местных жителей, среди которых было достаточно много испанцев и французов. Магистраты Порт-Магона добровольно вынесли ключи от своего города, как только приблизились интервенты. К концу месяца остров оказался в руках англичан. Он оставался под их властью, если не считать короткого перерыва между 1756 и 1763 гг., примерно столетие. Стенхоупа не особенно беспокоило, что этот остров, как и Гибралтар, формально капитулировал перед королем Испании Карлом III, который официально был провозглашен таковым 8 ноября. «Англия, — писал он, — не должна терять этот остров, который позволяет господствовать в Средиземноморье во времена как войны, так и мира». Чтобы подчеркнуть это, он оставил на Менорке гарнизон, состоявший целиком из английских солдат, а все испанцы и португальцы вернулись в Испанию, чтобы помогать королю Карлу. В июне 1709 г. он потратил 11 000 фунтов стерлингов на оборону острова.

Что касается Голвея, который в это время находился на материке, в Испании, то его положение становилось все более угрожающим. Он стремился свалить ответственность на свои неудачи преимущественно на португальские войска — под Альмансой они оказались явной помехой — и в начале 1708 г. отправил их на родину. Их заменили немцами под командованием графа фон Штаремберга, которые высвободились после недавнего прекращения боевых действий в Италии. Но даже теперь не удалось предотвратить взятие французскими войсками Тортозы, в результате чего оказались перерезаны коммуникации между Барселоной и Валенсией. Вплоть до 1710 г. не наблюдалось каких-либо серьезных успехов, когда союзники начали второе наступление на Мадрид. Город пал 23 сентября, но вновь Карл не сумел удержать его: в конце года он отступил в Каталонию. Но даже там он действовал не особенно удачно — в январе 1711 г. французы захватили Жерону.

Три месяца спустя, 17 апреля, император Иосиф I умер в Вене в возрасте 33 лет — от оспы, на этот раз вне всяких сомнений, — и вся картина европейской политики неожиданно переменилась. Иосиф наследовал своему отцу Леопольду в 1705 г., провел реформу пришедших в хаос финансов империи и активно поддержал претензии своего младшего брата на престол Испании. Но Карл теперь был не претендентом на испанский трон, но очевидным наследником имперского. Великий альянс сложился только для того, чтобы воспрепятствовать одной династии, Бурбонам, стать слишком могущественными. Если же Карлу предстояло унаследовать имперский престол, как он это и впрямь сделал, будучи избран в следующем году, то теперь возникала угроза чрезмерного усиления Габсбургов, если бы они вновь объединили под своей властью все те земли, которыми обладал их предок Карл V. Прошло еще немало месяцев (иначе не могло и быть), прежде чем европейские державы смогли примириться с новым положением дел; и только в первый день нового, 1712 г. в голландском городе Утрехте начались переговоры между союзниками, с одной стороны, и Францией — с другой.

Прежде чем перенестись в Утрехт, мы должны ненадолго вернуться на Менорку и в Гибралтар, чей статус оставался двусмысленным. В Англии вигов, которые господствовали в первой половине правления королевы Анны[258], сменило правительство тори, и новое министерство решило, что император Карл VI представляет собой теперь куда большую угрозу, чем Бурбоны, и потому отныне не заслуживает английской поддержки. Кроме того, Бурбоны охотно соглашались на мир. Война на севере угрожала Франции катастрофой — Мальборо одолел все препятствия, — и король Людовик все более беспокоился об условиях. Поэтому приходилось идти на уступки, но предпочтительнее — Людовик оставался Людовиком — за счет территорий других народов. И какая уступка устраивала англичан больше, чем признание их претензий на Гибралтар? 31 мая французский король сообщил королеве Анне: «Король Испании обещает нам оставить англичанам Гибралтар в качестве надежной гарантии их торговли в Испании и в Средиземноморье».

В действительности не произошло ничего подобного, но у Филиппа не было особых оснований для жалоб. До сих пор ему везло много больше, чем деду: война в Испании против Карла и его союзников шла с умеренным успехом. Но как долго это могло продолжаться? Унаследование Карлом имперского престола означало, что с этого времени все ресурсы империи оказывались к его услугам. Ходили также слухи, что принц Евгений может прибыть в Испанию, чтобы принять командование войсками на Пиренейском полуострове, и Филипп прекрасно знал, что никто из его генералов не сравнится с Евгением по опыту или способностям. Наконец, если Франция и Англия заключат сепаратный мир, он лишится военной поддержки со стороны французов. Он видел, что у него нет выбора, а потому неохотно сообщил Людовику, что готов оставить за Англией оба ее недавних завоевания.

Мирные переговоры велись осторожно и без лишнего шума, стороны шли друг другу на уступки: Англия признала Филиппа V королем Испании, тогда как Испания и Франция соглашались с тем, что Гибралтар и Менорка останутся в руках англичан. Поначалу Людовик хранил молчание в отношении Менорки. Гибралтар представлял для него малую стратегическую ценность; с другой стороны, остров находился всего в одном дне плавания от Франции и, как недавно можно было убедиться, мог использоваться как трамплин для атаки на Тулон и Средиземноморское побережье, так что он не собирался уступать его без крайней необходимости. Однако король не знал об инструкциях, которые получили британские дипломаты, отправляясь в Утрехт: им вменялось в обязанность настаивать на том, что Порт-Магон и остров Менорка впредь будут владением английской короны, и не принимать отрицательного ответа.

Кроме того, некоторые трудности возникли с Голландией. Голландцы сыграли известную роль в захвате Гибралтара в 1704 г., их солдаты составляли значительную часть его гарнизона. Естественно, они ожидали награды; теперь они, столь же естественно, почувствовали себя обманутыми. Поначалу отказывались отзывать своих солдат из Гибралтара, угрожая даже, что будут вести войну одни. Но никто не воспринял их претензий всерьез. Суть дела заключалась в том, что они отчаянно нуждались в поддержке англичан, чтобы удержать власть над Нидерландами, и это знали и они сами, и англичане.

То, что известно как Утрехтский договор, являло собой, в сущности, целую серию договоров, в которых после общеевропейской смуты, продолжавшейся последние одиннадцать лет, Франция и Испания попытались урегулировать свои отношения с соседями. Большинство вопросов, которых касалось соглашение, нас не интересует. Но в том, что касалось будущего Средиземноморья, обе страны пошли на большие уступки. Франция и Испания официально признали герцога Виктора Амадея II Савойского, который приходился Филиппу тестем, королем Сицилии, а его северные владения теперь простирались до некогда французского города Ниццы. Испания согласилась передать империи свои владения в Италии и Нидерландах, а Менорку и Гибралтар — Англии. Сделала она это, однако, не безоговорочно. Хотя договор предоставлял британской короне постоянные права на часть современной территории Гибралтара (Англия беззастенчиво расширила отведенный ей сектор), оговаривая свободное отправление католического культа, запрет иудеям и маврам селиться там, суверенитет над Гибралтаром сохраняла за собой Испания.[259] Что касается менее известных вопросов, то имело также место так называемое соглашение об asiento (асвенто), по которому Англии предоставлялось исключительное право обеспечивать заморские колонии Испании африканскими рабами в течение тридцати лет в числе 4800 человек ежегодно.

Император Карл воевал вплоть до 1714 г., и мирный договор был подписан без него. По существу, именно из-за него в течение двенадцати лет велась большая война, и, отказавшись участвовать в общем примирении, он оказал империи плохую услугу. Его интересы не были полностью проигнорированы во время переговоров в Утрехте, но поскольку главными противостоящими сторонами были на них Франция, Испания и Соединенные Провинции, как называлась тогда Голландия, в то время как Британия в целом вела себя индифферентно, становилось неизбежным положение, при котором интересами императора пренебрегут. Несмотря на это, когда участники переговоров возвратились домой, Карл оказался господином не только самой империи, но и католической части Нидерландов, Милана, Неаполя и Сардинии. Вряд ли у него были основания жаловаться, однако при некоторой дипломатической изворотливости он мог бы добиться и большего.

А что же испанский престол? Это, конечно, был самый важный вопрос из всех, послуживший casus belli[260] и причиной гибели сотен тысяч людей по всему континенту. Именно данный вопрос решился в пользу Филиппа, как к тому времени это и должно было произойти. Его королевство сильно сократилось, хотя он и так не стал бы держаться за Нидерланды, которые долгое время давили на Испанию тяжким бременем. Во всяком случае, это была компенсация. Он удержал Испанскую Америку со всеми богатствами, которые она приносила, и с этого времени и в последующие тридцать лет правил как король Филипп V Испанский, чьи права никем не оспаривались.[261]

За что он заслуживает осуждения, так это за обращение с каталонцами. Несмотря на то что они были стойкими сторонниками Карла Габсбурга, в XIII статье англо-испанского договора Филипп из уважения к королеве Великобритании даровал им амнистию и все привилегии, коими в то время пользовались кастильцы, «о которых король заботился более, чем о каком-либо другом народе Испании». Однако с самого начал было очевидно, что он не собирается прощать их, считая нелояльными, и в начале 1713 г. потребовал безоговорочного повиновения. Как и следовало ожидать, каталонцы отказались и учредили у себя временное правительство. Сразу после этого, в июле 1714 г., Филипп отправил войска, чтобы окружить Барселону. Город оказал сопротивление и продержался почти два месяца. Даже когда осаждающие соединились с французской армией лорда Бервика и французским флотом, они отказались сдаться. В ночь на 11 сентября начался решающий штурм. Каталонцы упорно защищали каждую улицу, а то и каждый дом, пока не осталось тех, кто мог сражаться. Выживших продали в рабство, а знамена Каталонии по приказу короля сжег на рынке палач.

Сомнительно, чтобы Филипп испытывал какие-то угрызения совести по поводу своего обращения с каталонцами. Зато у него появились основания сожалеть об уступке испанских владений в Италии. Вскоре после смерти в 1714 г. своей первой жены, Марии Луизы Савойской, он женился на двадцатидвухлетней Елизавете Фарнезе, племяннице и падчерице герцога Пармского. Новая королева, не отличавшаяся красотой, воспитанием и опытом, вела себя не лучшим образом. Еще до прибытия в Мадрид она затеяла ссору с герцогиней дез’Юрсен, которая проехала полстраны, чтобы встретиться с ней, на ступеньках придорожной гостиницы, бесцеремонно отослав ее одну, дрожащую от холода, через заснеженные Пиренеи во Францию. По прибытии в столицу она немедленно вызвала к себе агента своего дяди, умного, но беспринципного священнослужителя Джулио Альберони, сына садовника из Пьяченцы. С этого дня всякое французское влияние при дворе исчезло, зато все более усиливалось итальянское, и Альберони, которого папа Климент XI по просьбе Елизаветы три года спустя сделал кардиналом, без особого шума занялся общим переустройством дел в Испании, особое внимание обратив на организацию флота.

Поскольку после королевы Марин Луизы осталось трое сыновей, у Елизаветы было мало шансов удержать за собой испанский трон. В перспективе она намеревалась унаследовать после смерти дяди Парму и Пьяченцу, а также, возможно, Тоскану на основании того, что происходила из рода Медичи. Но не одна Елизавета лелеяла такие надежды. Император Карл все еще испытывал разочарование от распределения земель после войны за испанское наследство. В особенности его возмущало то, что Сицилия досталась Савойскому дому; известно, что он предлагал Виктору Амадею обменять ее на Сардинию. Елизавета и Альберони, в свою очередь, были полны решимости не допустить ничего подобного: Сицилия, став частью империи, представляла бы постоянную угрозу для Средиземноморского побережья Испании. Однако прежде всего они приняли меры против Сардинии, принадлежавшей императору. В августе 1717 г. из Барселоны отбыла экспедиция в Кальяри, и к концу ноября остров оказался в руках нападавших. Лишь теперь, ободренные таким легким успехом, они решили двинуться прямо на Сицилию. 1 июля 1718 г. испанские войска высадились в районе Палермо, где их ожидал теплый прием. Это дало испанцам веское доказательство в пользу того, что оба острова, находившиеся под властью Арагона с XIII столетия и за сто лет до его объединения с Кастилией, были даже более испанскими, чем большая часть самой Испании.

В то время это вполне соответствовало действительности. Но вряд ли такой аргумент мог повлиять на Карла VI, и Карл заключил союз, который ошибочно называют четверным альянсом, с Англией и Францией.[262] Империя не располагала флотом, но его предоставила Англия. Британская эскадра под командованием адмирала сэра Джорджа Бинга поспешила к Сицилии, где полностью уничтожила испанский флот при мысе Пассеро, у юго-восточной оконечности острова. К несчастью, Англия в это время не находилась в состоянии войны с Испанией, а действовала лишь от имени своего союзника — императора, поэтому действия Бинга вызвали волну насилия, последствия которого почувствовала на себе вся Европа, даже Швеция Карла XII и Россия Петра Великого. Виктор Амадей громко протестовал, но ему пришлось покориться неизбежному. Королевство Сицилия уплыло у него из рук и досталось Карлу; в возмещение ему передали Сардинское королевство. Поскольку в деле была замешана Англия, то Альберони в ярости угрожал двинуть против нее вторую Армаду.[263] Эту угрозу в Лондоне восприняли очень серьезно. 17 декабря 1718 г. парламент объявил войну. Менее чем через месяц Франция сделала то же самое.

Армада, отплывшая летом 1719 г., добилась не большего успеха, чем ее знаменитая предшественница: попала в шторм в Бискайском заливе, и многие корабли ее потерпели крушение у Финистера, так и не достигнув британских вод. Отдельная экспедиция добралась до шотландских берегов и действительно высадила испанский экспедиционный корпус в Западной Шотландии, где, однако, местные кланы быстро расправились с ними. Более серьезным и еще более неожиданным для Испании оказалось то, что прибыла французская армия под командованием герцога Бервика. Филипп V с трудом верил, что родная страна подняла оружие против него, и что Бервик выступил против него, старого друга, но вскоре его иллюзии рассеялись. Он ничего не мог сделать, поскольку его собственная армия отплыла на Сицилию. Ему приходилось в бессильной ярости наблюдать, как враг вторгся в Каталонию и оккупировал Виго.

Альберони, главный виновник этой катастрофы, не мог более удержаться у власти. В декабре 1719 г. он стал жертвой заговора, который возглавил его бывший патрон герцог Пармский, и был отправлен в отставку, а затем изгнан из Испании. В международных делах он показал себя авантюристом и интриганом, человеком нетерпеливым и чрезмерно честолюбивым; с другой стороны, во внутренних делах Альберони продемонстрировал прекрасные администраторские способности, и хотя прежде всего был патриотом Италии, он усердно и в целом успешно работал на благо своей новой родины. После его отъезда, как казалось, причин для вражды не оставалось, и Филипп рассчитывал на благоприятные условия, однако ему пришлось разочароваться. Англия, Франция и империя отказались вести с ним переговоры до тех пор, пока Испания также не присоединится к четвертому альянсу, что она с величайшей неохотой и сделала 17 февраля 1720 г.

Когда все коллективные международные соглашения, известные как Утрехтский договор, были подписаны в первые четыре месяца 1713 г., Венеция уже четверть столетия владела Пелопоннесом. Ее новый имперский эксперимент не увенчался успехом. Предшествовавшие отвоеванию годы турецкой оккупации довели некогда процветавшие земли до нищеты и разорения. Вскоре венецианцы поняли, что перед их администрацией стоят огромные и по большей части невыполнимые задачи. Угнетенное местное население, чей патриотизм возрос, как всегда, под влиянием православной церкви, мечтало о собственной государственности и не видело большого преимущества в том, что их господ мусульман заменят христиане-схизматики, относившиеся без особых симпатий к их чаяниям. Другой проблемой являлась оборона полуострова. В прежнее время, когда венецианское присутствие было представлено несколькими важными торговыми колониями и гарнизонами в городах, сил более-менее хватало. Но как можно обезопасить от вторжения извилистую береговую линию длиной примерно 1000 миль? Даже такие оборонительные сооружения, которые представлялись необходимыми — подобные мрачной крепости Акрокоринф, до сих пор остающейся одним из самых впечатляющих примеров венецианского фортификационного искусства из дошедших до нас, — могли лишь усилить недовольство местного населения, с которого брали налоги на их возведение и которое заставляли работать на их строительстве. Неудивительно, что когда в 1715 г. турецкие войска вновь появились на территории Пелопоннеса, их встретили как освободителей.

Дамад Али, великий визирь султана Ахмеда III, планировал комбинированную операцию, в ходе которой сухопутные войска должны были пройти через Фессалию, в то время как флот плыл на юго-запад по Эгейскому морю; в течение лета наступление на суше и на море привело к успеху. Когда флот прибыл к месту назначения, он уже принудил к капитуляции Тинос и Эгину, тогда как армия овладела Коринфом после пятидневной осады. Та же участь постигла Навплию, затем Модон и Корон, Монемвасию (Мальвазию) и остров Киферу. Той порой турки на Крите, вдохновленные успехами соотечественников, атаковали и захватили последние венецианские форпосты. К концу 1715 г. Крит и Пелопоннес были потеряны и все великие победы Франческо Морозини пошли прахом — турки вновь стояли у ворот в Адриатику. Венеция сохраняла лишь один оплот — Корфу.

Армия, которую в начале 1716 г. великий визирь двинул против цитадели на Корфу, насчитывала 30 000 пехотинцев и 3000 всадников. Силы венецианцев оцениваются по-разному. Они были явно меньше, однако при осадах это имеет меньшее значение, чем методы взятия и обороны крепостей, в чем венецианцы были весьма искушены и могли считаться едва ли лучшими специалистами своего времени. Фельдмаршал Маттиас Иоганн фон дер Шуленбург сражался под знаменами Мальборо при Аудернарде и Мальплаке, а после этого попросился на службу к венецианцам. Всю зиму новый командующий усиливал укрепления Корфу. И хотя Шуленбург не мог воспрепятствовать турецким войскам высадиться на острове, он сумел противопоставить им фортификационную систему более совершенную, чем все, с чем им приходилось сталкиваться прежде.

Осада продолжалась все жаркое лето. Однако в начале августа пришло сообщение, которое придало обороняющимся новые силы, а турок повергло в смятение: Венеция заключила союз с империей, которая, таким образом, вступила теперь в войну. Ставший почти легендарным принц Евгений вновь двинулся в поход. Он наголову разбил турецкую армию близ города Карловиц — того самого, где восемнадцать лет назад турки подписали договор, который теперь постыдно нарушили, — а вскоре одержал новую блистательную победу при Петервардейне, где его войска уничтожили 20 000 врагов и захватили 200 орудий, потеряв при этом только 3000 человек.

Эта столь неожиданно возникшая необходимость вести войну на двух фронтах, вероятно, привела турецкого командующего к мысли, что если он не сумеет овладеть Корфу быстро, то не сможет овладеть им вообще. В ночь на 18 августа он начал решающий штурм крепости при обычном «аккомпанементе» — грохоте барабанов, труб, ружей и пушек, ужасных криках и звуках боевого клича; примитивный, но небесполезный метод психологической войны. Шуленбург немедленно поспешил на свой пост, призвав всех сколь-либо боеспособных жителей Корфу — женщин и детей, старых и немощных, священников и монахов — принять участие в отражении приступа. Через несколько часов положение стало безнадежным, и он решился на неожиданную вылазку. Незадолго до рассвета во главе отряда в 800 человек он проскользнул через боковую калитку и ударил во фланг неприятелей с тыла. Успех был немедленным и полным. Застигнутые врасплох турки обратились в бегство, бросая ружья и снаряжение. Их товарищи по оружию на других участках стены пришли в замешательство и, увидев, что штурм провалился, также отступили, хотя и более организованно. В следующую ночь, словно для того чтобы закрепить успех венецианцев, разыгралась буря, причем такой силы, что за несколько часов турецкий лагерь пришел в жалкое состояние: траншеи превратились в каналы, палатки — в клочья, а то и вовсе поднялись в воздух со своими растяжками и полетели прочь. Многие из турецких кораблей, стоявших на рейде, срывало с якорей, бросало друг на друга и раскалывало словно лучину.

Когда рассвело и стали очевидны масштабы катастрофы, лишь немногие из числа осаждавших захотели бы остаться на острове, где, казалось, сами боги были против них. И действительно, в течение дня турецкий командующий отдал приказ немедленно возвращаться. Корфу был спасен. В награду Шуленбург получил богато украшенный меч, пожизненную пенсию в 5000 дукатов, и уже при жизни в старой крепости ему поставили статую. Турки отступили и уже больше никогда не пытались расширять свою империю за счет христианской Европы.

Это произвело огромное воздействие на боевой дух венецианцев. В начале весны новый флот в составе 27 кораблей отплыл с острова Дзанте к Дарданеллам. Им командовал молодой блестящий адмирал Лудовико Фланджини. 21 июня 1717 г. эскадра сошлась в турками в лобовом столкновении, и после сражения, продолжавшегося несколько дней, венецианцы одержали блестящую победу. Ее омрачила лишь гибель Фланджини, который, будучи смертельно ранен стрелой, настаивал, чтобы его отнесли на шканцы, откуда он мог бы тускнеющим взором наблюдать за окончанием битвы. Месяц спустя османский флот вновь был разбит и принужден к отступлению у мыса Матапан. К тому времени принц Евгений вновь захватил чрезвычайно важную крепость Белград, и турки, таким образом, терпели неудачи на всех фронтах.

Если бы война продолжалась еще в течение одной кампании и венецианцы действовали достаточно энергично, то смогли бы вновь захватить Пелопоннес, хотя соответствовало это их долгосрочным интересам или нет, вопрос открытый. Но турки решились просить о мире, и теперь венецианцы поняли, как неблагоразумно поступили, заключив союз с австрийцами. Империя, оказавшаяся перед лицом угрозы со стороны Испании, стремилась как можно скорее прийти к соглашению и проявляла мало внимания к территориальным претензиям Венеции, необоснованно исходя из того, что победа на Корфу и последующие успехи венецианцев стали прямым следствием победы принца Евгения при Петервардейне. Таким образом, когда представители сторон встретились в мае 1718 г. в Пожареваце, вместе с английскими и голландскими дипломатами в качестве посредников, венецианский посланец Карло Рудзини обнаружил, что не производит особого впечатления на коллег. В течение шести часов он уговаривал их, настаивая на возвращении Венеции Суды и Спиналонги, Тиноса, Киферы и Пелопоннеса — или, в случае отказа, на расширении венецианских владений в Албании на юг до Скутари и Дульчиньо, пиратской крепости, которую венецианцы стремились уничтожить. Но как раз в тот момент, когда он выступал со своими требованиями, пришла весть, что 18 000 испанских солдат высадились на Сардинии, и ему отказали.

Мирный договор был подписан 21 июля 1718 г. Два месяца спустя в один из ужасных штормовых дней молния ударила в пороховой склад в старой крепости на Корфу. В результате взрыва загорелись три небольших склада с боеприпасами, и цитадель оказалась, по сути, разрушена. Дворец губернатора превратился в развалины, под которыми погибли генерал-капитан и несколько его офицеров. В мгновение ока природа сделала больше, чем все соединенные силы турок за несколько месяцев. Бесполезность недавней войны стала совершенно очевидна.

В Пожареваце были определены границы Венецианской империи в последний раз. Не предполагалось ни приращений, ни потерь, ни обменов. Помимо самой Венеции и городов и островов лагуны, республика Святого Марка сохраняла за собой Истрию, Далмацию и прилегавшие к ним острова; кроме того — Албанию, включая Каттаро (Котор), Бутринто, Пергу, Превезу и Воницу; Ионические острова Корфу, Паксос и Антипаксос, Лефкас, Кефалонию, Итаку и Дзанте; наконец к югу от Пелопоннеса — остров Киферу. Времена величия империи прошли. Правда, в этом были свои преимущества. Завоевания Морозини не принесли Венеции ничего, кроме забот. Она лучше чувствовала себя без них. Пожаревацкий мир, на первый взгляд казавшийся бесславным, урегулировал спорные вопросы в отношениях с турками и имел своим результатом вечную дружбу с Австрией Габсбургов — единственной силой, которая могла представлять собой серьезную политическую угрозу. Следствием стал мир, который продолжался большую часть столетия, пока не пришел Наполеон, что положило конец самой республике Святого Марка.

Когда Георг I, который без особой охоты покинул Ганновер, взошел на престол после смерти королевы Анны в 1714 г., он выразил полную готовность возвратить Гибралтар Испании. Так, что оказалось еще более неожиданным, считал и Стенхоуп, герой Менорки, который успешно исполнял обязанности министра иностранных дел и неоднократно высказывал мнение, что обладание Гибралтаром приносит больше неудобств, чем преимуществ. Однако когда он убеждал в этом парламент, то столкнулся со столь яростными протестами, что поспешно отказался от своей точки зрения, опасаясь, что будет принята резолюция, которая еще более затруднит отказ от Гибралтара. Затем в марте 1721 г. в Мадриде был подписан договор о взаимной обороне между Испанией и Францией. Одиннадцатилетний Людовик XV обещал активную поддержку, которая потребуется для возвращения Гибралтара. Стенхоуп скончался за шесть недель до этого, но политику последнего продолжили его преемники. Король Георг действительно написал Филиппу, обещая вернуть Гибралтар в обмен на некоторые уступки, как только он сможет добиться согласия парламента — чего, как скоро стало ясно, быстро добиться не удастся. В июне он даже поставил свое имя под договором. Вновь в большой международной игре музыкального оркестра музыка прервалась: Англия, Франция, Испания и Пруссия[264] обратились против императора и царя.

Вскоре это повторилось. Королева Елизавета Фарнезе всегда была сложным человеком в семейной жизни, и ей не доставило особой радости, когда молодой Людовик XV без долгих рассуждений отослал юную испанскую инфанту, на которой ему предстояло жениться. В апреле 1725 г. представители Австрии и Испании подписали в Вене договор. Теперь уже император обещал использовать все возможности для того, чтобы заставить Англию вернуть Испании Гибралтар и Менорку, но англичане заняли твердую позицию: британский министр иностранных дел лорд Тауншенд повел себя совершенно иначе, чем его предшественник Стенхоуп. Он писал в июне 1725 г.:

На этом Тауншенд не остановился. Целый год он занимался созданием большой коалиции северных держав, включавшей Швецию, Данию и множество мелких германских княжеств, и в 1727 г. Европа превратилась в военный лагерь. Уже в феврале упомянутого года Испания объявила войну Англии и повела осаду Гибралтара, правда, безуспешно, в то время как англичане с куда большим успехом занялись перехватом кораблей, ежегодно привозивших в Испанию американские сокровища. Однако ни одна сторона не выказывала энтузиазма в деле продолжения войны, и в начале 1728 г. вражда исчерпала себя. Заключенный вскоре мир был, по словам жены лорда Карлисла, скорее подобен миру во Христе: его долго ждали, и его наступление все встретили с удовлетворением.

Теперь королева Елизавета вновь переменила позицию. 9 ноября 1729 г. представители Англии, Франции и Испании подписали в Севилье договор, согласно которому Испании пришлось согласиться на полное признание — вероятно, впервые — всех условий Утрехтского мира, включая британскую оккупацию Гибралтара. В свою очередь, Англия и Франция обещали посодействовать вводу испанских гарнизонов в Тоскану и Парму, что спустя два года и произошло. Дядя Елизаветы Антонио Фарнезе неожиданно скончался в 1731 г., и ее непомерное честолюбие было удовлетворено, когда в марте 1732 г. ее сына дона Карлоса, который, как и его мать, несмотря на имя, был скорее итальянцем, чем испанцем, стал герцогом Пармы и великим герцогом Тосканы. В том же году, выведенная из себя ростом средиземноморского пиратства, Елизавета отправила крупную экспедицию к берегам Северной Африки. Оран был взят, но вскоре после этого испанское наступление захлебнулось, а испанский командующий погиб в бою.

Однако королева на этом не успокоилась: напротив, успех сына в Италии лишь разжег ее аппетиты. Благодаря искусной дипломатии удалось заключить соглашение с Людовиком XV, по условиям которого Франция признавала претензии дона Карлоса на Неаполь и Сицилию за счет императора. Весной 1734 г. он в соответствии с этим прибыл на юг через папские владения и 10 мая с триумфом вступил в Неаполь. К концу осени, несмотря на сопротивление, оказанное ему крепостями в Мессине, Трапани и Сиракузах, испанцы овладели Сицилией, которая приветствовала своих новых покорителей. (Только четыре года спустя Австрии пришлось согласиться с утратой Королевства обеих Сицилий и дон Карлос смог унаследовать неаполитанский трон в качестве короля Карлоса III.)

Теперь Елизавета вновь обратила внимание на Англию, врага, которого ненавидела больше других. Вопрос о Гибралтаре и Менорке играл особую роль в разногласиях между обеими странами — куда большую, чем другие противоречия. Однако они не были единственным предметом споров — немало поводов для ссор давало многое из того, что происходило по обе стороны Атлантического океана. В Испании английские купцы и моряки постоянно страдали от инквизиции и даже вездесущих вербовщиков. Конфликтные ситуации возникали и вокруг английских кораблей, снабжавших Гибралтар. В Америке шли споры по поводу границ, права на рубку леса и других вопросов, но наиболее важной была проблема прибыльной контрабандной торговли, которую англичане вели самым бесстыдным образом между Ямайкой, находившейся в их руках с 1655 г., и испанскими колониями в Карибском море.

Испания защищала свои интересы как могла, используя флот береговой обороны, некоторые экипажи кораблей которого действовали жестоко. В 1738 г. английский моряк Роберт Дженкинс появился в парламенте, размахивая отрезанным ухом, которое, как он утверждал, ему отсек один из этих guarda-costas.[265] Это, по-видимому, было не самым свирепым из деяний испанцев, но вигская оппозиция ревела, требуя крови, и этот клич мести эхом отозвался по всей стране. «Война за ухо Дженкинса» была объявлена в 1739 г.[266] Вновь Гибралтар и Менорка оказались под угрозой. Однако их охранял Средиземноморский флот под командованием адмирала с подходящим именем Николас Хэддок («пикша»). Он успешно осуществлял блокаду Гадеса и Барселоны и перехватил два испанских корабля, каждый из которых, как считают, вез ценностей на сумму миллион долларов. Война, начавшаяся из-за такого пустяка, не могла продолжаться долго, но 20 октября 1740 г. в Вене, в возрасте 55 лет, скончался император Карл VI и вся Европа вновь погрузилась в смуту.

Несчастье для того, кто читает и пишет об истории Европы XVIII столетия, что после этой великой борьбы за испанский трон, которая продолжалась двадцать семь лет, настало время борьбы за австрийский престол. Война за австрийское наследство не особенно коснулась Средиземноморья, и потому мы будем говорить о ней не слишком подробно.

Австрийская империя, не столько преемник, сколько продолжение Священной Римской, теоретически оставалась выборной монархией. Однако в течение трех веков габсбургского правления выборы превратились скорее в церемонию, нежели во что-то более серьезное, и трон к этому времени стал в действительности наследственным. К несчастью, подобно испанскому кузену, в этот момент австрийской истории Габсбурги в короткий срок лишились всех наследников мужского пола — в 1703 г. Леопольд I издал специальный указ, что в случае отсутствия таковых престол должны наследовать дочери старшего сына Иосифа, которые, что естественно, имели преимущество перед дочерьми его младшего сына Карла. Однако все изменилось после неожиданной смерти Иосифа в 1711 г. и вступления на престол Карла в следующем году. Согласно тайному семейному соглашению, известному как Прагматическая санкция, Карл — отныне Карл VI — отдавал своим дочерям приоритет перед дочерьми брата, настаивая одновременно на том, чтобы владения Габсбургов на севере и в центре Европы остались неделимыми.

Когда его сыновья умерли один за другим, Карл остался единственным Габсбургом-мужчиной, и поэтому решил, что австрийский престол должна унаследовать его дочь Мария Терезия. Если учитывать положения Прагматической санкции, то это не порождало никаких трудностей. И действительно в первые месяцы после смерти отца в 1740 г. все шло хорошо. Карл позаботился о том, чтобы все крупнейшие державы Европы дали торжественное обещание уважать права наследования его дочери: папа и Венецианская республика, Англия и Голландия охотно согласились признать двадцатитрехлетнюю королеву[267], тогда как Франция уклончиво давала дружественные и обнадеживающие ответы, а новый король Пруссии Фридрих II, позднее известный как Великий, не только признал Марию Терезию, но даже обещал военную поддержку, в которой она тогда нуждалась. Он говорил одно, а думал другое, но Мария Терезия не подозревала об этом до тех пор, пока 16 декабря 1740 г. тридцатитысячная прусская армия не вторглась на территорию имперской провинции Силезия. Началась война за австрийское наследство.

Она продолжалась до 1748 г. Как и во время войны за испанское наследство, боевые действия шли большей частью на севере и в центре Европы, и Средиземноморье ни на одном из этапов конфликта не являлось первостепенным театром военных действий. Один из двух его главных участников, Фридрих Прусский, вообще едва ли думал о нем. Для двух других европейских правителей, напротив, оно имело немалое значение — это Филипп V Испанский и король Сардинии Карл Эммануил III. Как мы знаем, в 1718 г. отец последнего, Виктор Амадей II Савойский, должен был передать Сицилию австрийским Габсбургам, получив в обмен не имевшую такого значения Сардинию. С 1720 г., когда он вступил во владение этим королевством, вплоть до 1861 г., когда его дальний родственник Виктор Эммануил стал первым королем объединенной Италии, он и его преемники известны как короли Сардинии, хотя продолжали управлять из столицы своих предков Турина.

Карл Эммануил был чрезвычайно умен, управлял хорошо и грамотно. С другой стороны, будучи европейским государственным деятелем, он не остановился бы перед тем, чтобы расширить пределы своего государства и увеличить его мощь: не стали бы Сардинию — или Савойю — без должных оснований считать «итальянской Пруссией». Восьмидесятилетний первый министр Людовика XV кардинал Флери предсказывал, что настанет день, когда король Сардинии полностью вытеснит Бурбонов с Апеннинского полуострова, а один из наиболее проницательных наблюдателей, президент Шарль де Броссе[268], пошел еще дальше. «Из всех государств Италии, — заметил он, — итальянцы боятся только короля Сардинии. Он, утверждают они, держит их за горло и рано или поздно задушит».

Тело Карла VI еще не успело остыть, когда Елизавета Фарнезе уже принудила своего уступчивого супруга заявить претензии на все владения Габсбургов. Обоснования оных были шаткими, и она знала это. Как и всегда, королева старалась заполучить итальянские провинции, и здесь она имела ценного союзника — сына дона Карлоса, короля Карла III Неаполитанского. Всего за несколько недель испанская армия пересекла Пиренеи и проследовала через Лангедок и Прованс. Тем временем испанский герцог Монтемар с частью сил добрался морем до Орбетелло (близ нынешнего Порто-Эрколе), где соединился с неаполитанскими войсками.

Почти одновременно с заявлением своих претензий испанской стороной Карл Эммануил довел до всеобщего сведения, что провинция Милан по праву принадлежит ему — разве не была его прапрапрабабка дочерью Филиппа II Испанского? Но вскоре он убедился, что Испания также готова вступить на тропу войны с той же самой целью. Тогда Карл Эммануил передумал и решил связать свою судьбу с Марией Терезией. С этого времени Австрия и Сардиния вместе противостояли двум державам Бурбонов — Франции и Испании. У них были и другие союзники: в августе 1742 г. британская эскадра под командованием 61-летнего адмирала Томаса Мэтьюза появилась перед Неаполем. Англичане угрожали городу обстрелом, если король Карл не выйдет из бурбонской коалиции. Угроза возымела действие; теперь Мэтьюз повернул эскадру против французских и испанских кораблей, загнав их обратно в Тулон и тем самым перерезав морские коммуникации между Италией и Испанией. Однако союзники не смогли добиться своего: в том же месяце испанская армия под командованием брата Карла III дона Филиппа вторглась в Савойю. Несмотря на отчаянное сопротивление напуганного местного населения, испанцы закрепились здесь на шесть лет.

Война могла продолжаться дольше, чем это произошло в действительности, но 9 июля 1746 г. скончался Филипп V Испанский. Он не был любителем баталий, много времени проводил в молитвах или слушании музыки. Однако со времени брака находился под сильнейшим влиянием своей жены. Амбициозность итальянки еще обострялась повседневными склоками, и в последние годы частые приступы нездоровья усиливали ее власть над ним. Новый король, Фердинанд VI, единственный из четырех выживших детей Филиппа от первого брака (с Марией Луизой Савойской), унаследовал отцовскую склонность к лени и готовность подчиняться воле супруги. Однако его жена, португальская принцесса Мария Барбара Браганса, не обладала темпераментом предшественницы. Тем временем война продолжалась, но между Англией и Португалией тесные связи существовали со времен Джона Гонта в XIV столетии, и вскоре между лондонским и лиссабонским дворами начались переговоры о заключении мира. Одним из первых шагов Фердинанда по вступлении на престол явилась отставка откровенно профранцузски настроенного министра иностранных дел маркиза Вильяриаса и замена его англофилом, потомком Гонта доном Хосе Карвахалом-и-Ланкастером.

В результате во многом благодаря усилиям королевы и Карвахала в 1748 г. в Экс-ле-Шапеле был подписан мирный договор и война завершилась. Единственным, кто выиграл от этой войны, оказался Фридрих Прусский, который, собственно, ее и развязал. Карл Эммануил удержал за собой Савойю и Ниццу вместе с частью Ломбардии и раздвинул границы на востоке до реки Тичино. Дон Филипп сохранил за собой Парму и Пьяченцу. Были подтверждены гарантии признания Прагматической санкции, а муж Марии Терезии официально признан как император Франц I. Англо-испанские отношения стали более дружественными, чем полстолетия назад. Несмотря на все это, для очень многих людей война за австрийское наследство казалась едва ли стоившей затраченных на нее усилий.

Как мы знаем, англичане с самого начала XVIII столетия имели виды на остров Менорку. По Утрехтскому миру они добились признания ее своим владением и считали, что она всегда будет частью их империи. В действительности же этот первый период британского господства на Менорке продлился менее пятидесяти лет. С началом Семилетней войны одним из первых шагов Людовика XV стала организация экспедиции под руководством знаменитого распутника герцога де Ришелье для захвата острова. Имея под рукой гарнизон всего лишь в 3000 человек, генерал-губернатор, ирландец Уильям Блэйкни оказал упорное сопротивление, однако он знал, что без серьезной помощи извне не сможет продержаться долго. К счастью, такая помощь пришла: в Гибралтаре находилась эскадра из десяти линейных кораблей под командованием адмирала сэра Джона Бинга, имевшего четкие инструкции — в случае атаки противника на Менорку «ему надлежит сделать все, что в его силах, для снятия осады».

Хотя губернатор Гибралтара в последний момент отказался выделить батальон пехоты, как ему приказали — решение, за которое его впоследствии ждали суд военного трибунала и бесчестье, — Бинг вышел в море 8 мая и достиг Порт-Магона 11 дней спустя. В полдень следующего дня, 20 мая, он устремился на французский флот. Стороны имели равное количество судов[269], однако французские корабли были крупнее, обладали превосходством в вооружении, на них находилось больше людей. Сам по себе этот перевес еще не играл решающей роли, однако Бинг почти в самом начале сражения допустил страшную тактическую ошибку, выстроив свои корабли так, что они оказались под огнем вражеской эскадры. Французы получили огромное преимущество и лишили англичан возможности оказывать эффективное сопротивление. Они не попытались развить свой успех. Тем не менее после военного совета Бинг решил возвратиться к Гибралтару, оставив Менорку на произвол судьбы.

Блэйкни все еще отказывался сдаться, хотя его гарнизон в форте Святого Филиппа теперь оказался под непрерывным огнем противника. К этому времени осаждающие начали страдать от дизентерии, с угрозой которой сопряжена любая осада, и от неослабевающей жары. Они прекрасно знали, что другая британская эскадра, под командованием адмирала сэра Эдварда Хоука, более мощная, чем эскадра Бинга, продолжает идти к острову, и Ришелье спешил завершить операцию до ее прибытия. Поэтому он произвел ночную атаку, и на военном совете, который Блэйкни созвал следующим утром, 29 июня, все его члены, кроме трех, согласились с тем, что единственным выходом остается капитуляция — если будут предложены приемлемые условия. Подойдя к Порт-Магону через несколько дней, Хоук встретил французский конвой, перевозивший уцелевших воинов гарнизона в Гибралтар, и понял, что уже поздно.

Когда новость достигла Лондона, все начали восторгаться Блэйкни, который, как стало известно, ни разу не поменял платье за семьдесят дней осады. Король Георг II сделал его кавалером ордена Бани, почетным полковником Энискилленского полка и, наконец, лордом Блэйкни из Маунт-Блэйкни и одним из пэров Ирландии. Адмиралу Бингу повезло куда меньше: 27 января 1757 г. военный суд в Портсмуте признал его виновным в преступном пренебрежении своими обязанностями и приговорил к смертной казни. Суд присовокупил к этому настоятельное ходатайство о помиловании на том основании, что действия адмирала, по его мнению, не были продиктованы трусостью или нелояльностью, но король отказался смягчить приговор. 14 марта 1757 г. Бинг был расстрелян на шканцах корабля «Монарх» в Портсмутской бухте.

Корсика является четвертым по величине островом Средиземного моря после Сицилии, Сардинии и Кипра. Ранняя его история была такой, как и следовало ожидать: после довольно бурной предыстории его последовательно завоевывали греки, карфагеняне, этруски[270], римляне, вандалы, готы, лангобарды и арабы. В VIII столетии он неожиданно попал под власть папы, который в 1077 г. доверил управление им епископу Пизы. Находясь под властью пизанцев, жители Корсики впервые получили эффективно действующее и просвещенное правительство. Экономика острова успешно развивалась, начался расцвет искусств: примером тому два шедевра раннего романского стиля, кафедральный собор Неббьо и церковь Ла-Каноника, датируемые началом XII столетия. Однако такая жемчужина в короне Пизы с неизбежностью вызвала зависть ее постоянной соперницы Генуи, и в ходе ожесточенной борьбы между двумя морскими республиками в период позднего Средневековья, когда Корсика на какое-то время оказалась под властью Арагона, здесь царила анархия. В конце концов в середине XV в. Генуя установила прочный контроль над островом, который удерживала с некоторыми перерывами в течение примерно трех столетий.

Затем на сцене появляется героическая фигура Паскуале Паоли. Его отец Джакинто руководил восстанием против генуэзцев, начавшемся в 1735 г., но после четырехлетней борьбы потерпел полное поражение. Ему и Паскуале удалось спастись от расправы и бежать в Неаполь. Здесь Паскуале учился в военной академии, собираясь участвовать в борьбе за независимость, и в 1755 г. был готов к этому. Он возвратился на Корсику, победил генуэзцев (которые, однако, не отказались от своих претензий на остров), объявил о создании независимого государства и возглавил его, избранный в соответствии с конституцией — самой либеральной и демократичной в Европе в то время. За девять лет он водворил на неспокойной до той поры Корсике мир. Он поощрял развитие промышленности, создал флот и систему национального образования, в том числе и университет. В этот период он вел оборонительную и поначалу безрезультатную войну против Генуи, но последняя обеспечила себе поддержку Франции и в 1768 г. продала ей права на остров. Франция усилила гарнизоны на Корсике до шести полков полного состава, и в 1769 г., после 12 месяцев партизанской борьбы, Паоли пришлось бежать в Англию.

15 августа того же года в доме на рю Сен-Шарль в Аяччо родился мальчик. Его имя звучало на итальянском, который являлся тогда национальным языком Корсики, как Наполеоне Буонапарте.

Почти за десять лет до рождения Наполеона, в августе 1759 г., испанский король Фердинанд VI скончался в возрасте 46 лет. Он никогда не отличался особым умом, а смерть горячо любимой жены в предыдущем году поразила его в самое сердце. Монарх становился все более замкнутым, отказывался разговаривать и в конце концов совершенно обезумел. Странно, но он был совсем не плохим королем. При поддержке королевы Барбары Фердинанд восстановил государственные финансы, создал сильный флот, оказывал серьезную поддержку развитию культуры и науки, пресек деятельность инквизиции и положил конец публичным аутодафе, которые шокировали Европу в XVIII столетии. Многие монархи были куда хуже его.

Испанское королевство перешло в руки единокровного брата почившего монарха, Карла III Неаполитанского, а до его прибытия в Испанию регентшей стала вдовствующая королева Елизавета Фарнезе. Старший сын нового короля страдал слабоумием, и Карл произвел перестановку в королевской семье — второго сына, также звавшегося Карлом, сделал принцем Астурийским и наследником испанского престола. Последний, в свою очередь, отказался от Неаполитанского королевства и Королевства обеих Сицилий в пользу третьего сына, Фердинанда, в то время восьмилетнего ребенка. Завершив эти перестановки, Карл и его жена Амалия Саксонская отплыли в Барселону со всей семьей. 9 декабря они прибыли в Мадрид, где король встретился с матерью — впервые за двадцать восемь лет, со времени своего отъезда в Неаполь. Они с нежностью обнялись, но Карл быстро дал понять, что сам себе хозяин и не имеет намерения позволять Елизавете оказывать какое-либо влияние на государственные дела. Вскоре она удалилась в свой дворец в Сан-Идельфонсо и более никогда не возвращалась в Мадрид — даже на похороны королевы Амалии, скончавшейся три месяца спустя.

Карл не отличался выдающимся умом, но это был энергичный, добросовестный, глубоко набожный, чрезвычайно честный человек, обладавший опытом четвертьвекового правления. В то же время он оставался Бурбоном до мозга костей и никогда не мог ни забыть, ни простить англичанам атаки Неаполя, происшедшей семнадцатью годами ранее. Теперь, когда уже прошла половина Семилетней войны, он в своей ненависти к ним не желал видеть торжества британского оружия над французским. Будучи испанцем, он прекрасно знал, что его страна враждует с Англией из-за контрабанды и нападений англичан на испанские корабли, не говоря уже о прочих конфликтах, касавшихся самых разных проблем — от претензий на побережье Гондураса до прав на рыбную ловлю у Ньюфаундленда. Итак, когда французский министр иностранных дел, герцог Шуазель, намекнул ему, что победа Англии может создать угрозу испанским владениям в Америке, брошенное им зерно упало на подготовленную почву.

В результате в августе 1761 г. были подписаны два договора[271], известные под общим наименованием Фамильного пакта, в соответствии с которым Франция соглашалась заключить мир в зависимости от того, насколько Испания урегулировала свои отношения с соответствующей страной, в то время как Испания обещала немедленно вступить в войну, если эти условия будут отвергнуты. В этот момент (и еще до того, как зашла речь о мире между Англией и Францией) британское правительство потребовало объяснений от Испании по поводу ее открытых военных приготовлений. Испанские власти отказались давать ответ, выпроводив английского посла лорда Бристоля, и арестовали английские торговые суда в испанских портах. Семилетняя война вступила в новую, «средиземноморскую» фазу. Она оказалась достаточно краткой, однако ее отзвуки докатились до Карибского моря и Тихого океана. В августе 1762 г. британский флот овладел Гаваной, а через месяц с небольшим заставил капитулировать Манилу. Не приходится удивляться, что к концу года Франция и Испания были готовы пойти на мир.

Подписание договора, который завершил Семилетнюю войну, состоялось в Париже 20 февраля 1763 г. Он содержал лишь одну статью, касавшуюся Средиземноморья, — возвращение Менорки Англии. Произошли серьезные территориальные изменения в обеих Америках. Франция передала Британии Канаду, Новую Шотландию, Кейп-Братон и группу островов в Карибском море[272], а также Сенегал. В обмен Франции возвращались Мартиника и Гваделупа, а также гарантировались права на рыбную ловлю у берегов Ньюфаундленда. Она получала обратно свои бывшие владения в Индии с оговоркой, что не будет строить там укреплений. Испании Англия возвращала Гавану, Манилу и Филиппины, но та в обмен уступала Флориду. Важным приобретением Испании становилась Луизиана, являвшаяся, однако, до этого владением Франции. Это была некоторая компенсация за потерю Флориды, но Карл III должен был понять, что совершил свою первую крупнейшую ошибку как король Испании: послушал Шуазеля. Политика строгого нейтралитета, которую проводил его предшественник, оказалась правильной. Куда мудрее было бы воздержаться от участия в Семилетней войне.