Статьи

<УЧЕНИЕ, СЛУЖЕБНЫЕ ПРАВА И СРЕДСТВА. — ЧИНОВНЫЙ ПРОЛЕТАРИАТ КАК ЭЛЕМЕНТ ДЛЯ ПРОТИВОДЕЙСТВИЯ ОБЩЕСТВЕННОМУ СТРОЮ>

Замолкший с прошлой осени вопрос об университетах и вообще о русских учебных заведениях поднимается снова. На этот раз его возбуждает г. Скуратов, поместивший в “Русском вестнике” статью “Об организации и служебных правах нашей учебной системы”. Имея в виду, что в настоящее время происходит рассмотрение проектов нового положения для университетов, гимназий и сельских училищ, мы считаем себя обязанными отозваться на статью г. Скуратова.

Читателю легко догадаться, что автор симпатизирует английской учебной системе и что статья его не идет в разлад с прежними статьями “Русского вестника”, на которые яростно накинулись все, не исключая “Times”'a и невиннейшего журнала, окончившего свое однолетнее существование под просвещенною редакциею г. Феоктистова. В осенних статьях по университетскому делу между прочим много говорилось об экзаменах и собственно о финансовой стороне вопроса. Г. Скуратов в своей статье касается того и другого. Оставляя в стороне собственно вопрос о существующих у нас университетах и не решая, какую роль они должны играть при общей реформе в нашей учебной системе, он полагает, что в них дόлжно слушать лекции, а экзаменовать соискателей ученых степеней всего приличнее Академии наук или особым экзаменаторским комиссиям. Даровое или очень дешевое обучение, по его мнению, “если и может быть допущено, то разве только в народных первоначальных школах, а никак не в средних и высших учебных заведениях”. К этому заключению, с которым довольно трудно согласиться, автор приходит, однако, на основании весьма логических построений. “Мы никак не можем понять, — говорит он, — почему и с какой целью народ может быть обязан на свой счет давать высшее образование обыкновенным, посредственным способностям, пока не доказано, что желающих учиться на свой счет недостаточно для снабжения государства нужным числом образованных людей в разных сферах общественной деятельности. Исключение может быть сделано из общего правила только для возбуждения соревнования учеников вообще и для доставления тем из них, которые покажут необыкновенные способности, возможности продолжать свои занятия, не кляня своей судьбы и не испытывая на себе сказанного Гегелем, что в душе, порабощенной вседневными нуждами, нет места для свободной деятельности разума”. Г. Скуратов полагает, что “первая ступень реформы должна состоять в том, чтобы молодые люди получали в школах умственное и нравственное развитие, а учеными, по той части, к которой они будут чувствовать охоту, предоставьте им сделаться самим. Далее, чтоб воспитание в собственном смысле началось у нас или в закрытых заведениях, или в гимназиях, где учение производится по катехитической методе, а не посредством лекций, которые приличны людям, только вполне развитым и приготовленным к самостоятельной и полноправной жизни”. Г. Скуратову очень не нравится принятая у нас немецкая организация учебной части, и он безусловно сочувствует английской, где университетское образование — удел людей состоятельных, ибо годовое содержание студента, например, в Оксфордском университете обходится около 1500 р<ублей> сер<ебром>. Отвергая немецкую организацию, по которой в Петербурге явилась академия, когда в России еще не было школ, г. Скуратов рекомендует организацию английскую, при которой обучение в высших заведениях, университетах, доступно немногим, но где зато есть очень хорошие школы, без расплывшихся программ и без права давать воспитаннику “вексель” на известное положение в чиновной иерархии. Г. Скуратов вообще против предоставления всяких исключительных прав людям за их образование, и мы, вместе с ним, тоже против этих прав. Положительно вредно для страны, если в ней учатся не для просвещения своего разума, а для получения патентов, которые Альберт де Брольи очень удачно назвал векселем, в силу которого “патентованный считает себя вправе получить какое-либо место. Если оно ему не дается, то он считает правительство, какое бы оно ни было, монархическое или республиканское, неисправным должником и делается его непримиримым врагом” (“Русск<ий> вест<ник>”, июнь 1862 г., стр. 692). Г. Скуратов берет одно место из статьи г. Лескова (“Русские люди, состоящие не у дел”. “Русская речь”, 1861 г., № 52-й), где автор говорит, что “в последнее время у нас явилась весьма чувствительная цифра людей, воспитанных по программе, которая во второй четверти настоящего столетия составляла идеал русского воспитания, а потом вдруг признана несостоятельною, и воспитанные по ней люди поставлены лицом к лицу с неприятным положением не получить никакого запроса на свой труд… Заштатные чиновники, вместе с множеством молодых людей, вышедших из учебных заведений, остаются у нас без дела и без хлеба. В одном Петербурге насчитывают в таком положении несколько тысяч человек; нет города, городка, где бы не встречалось этих несчастных прообразов пролетариата на земле русской”. К этому факту, взятому из статьи г. Лескова, автор очень удачно подставил “результаты из сочинения Риля “Die bürgerliche Gesellschaft”.[217] Риль говорит здесь, что “Германия производит более умственных продуктов, нежели сколько она может потреблять и покупать, что доказывает болезненное состояние национального труда, неестественное разделение рабочих сил. Несоразмерность воображаемого общественного положения с действительным выходит наружу преимущественно в этой группе. Какая насмешка над нашими государственными учреждениями, что в 1848 г. чиновники низших разрядов, эти воспитанники, приемыши правительства, составили целые массы, стремившиеся к разрушению исторического общественного порядка, тогда как горожане, крестьяне и поденщики оставались спокойными! Именно тот самый общественный слой, которым правительство в Германии особенно занималось ex officio,[218] наиболее показывает следы общественного разложения. Исключительное предпочтение чисто умственного труда и пренебрежение промышленного с начала XVIII столетия овладело целым поколением, как изнурительная лихорадка. Бюрократическое правительство забыло о самостоятельных силах промышленности и торговли, потому что, по его воззрениям, судьбы общества зависели от ученого и чиновничьего люда. Вследствие этого покровительства и предпочтения, ремесленник, полагавший прежде свою честь в том, чтоб его дети и внуки продолжали его ремесло, считал своею обязанностию посылать сына учиться в университет. Бедные вдовы голодали и просили милостыню для того только, чтоб их дети могли выйти в ученые, и плакали от радости, когда за свои трудовые гроши доставляли им средство поступать в чиновничий пролетариат”. “Если таковы последствия казенно-литературного образования, получаемого во французских и немецких учреждениях, то едва ли может быть какое-нибудь сомнение, говорит г. Скуратов, относительно результатов, которых можно ожидать в России, где с дешевизной казенного образования соединяется еще переход в высшее, привилегированное состояние (дворянство). И у нас так же, как в Германии, наиболее выходит наружу в этой группе несоразмерность воображаемого общественного положения с действительным, что делает из этих людей одно из двух — или честных, но недовольных врагов общественного устройства, или слишком довольных им взяточников”. Г. Скуратов признает вредным размножение дворянства: он указывает на то, что девять десятых московских нищих — дворяне; что испанские гидальго нищенствуют, питаясь монастырскими подачками, в то время как рабочие пришельцы наживают деньги, и что польская шляхта, чванясь своими привилегиями, упустила из своих рук промышленность, захваченную евреями. Все это г. Скуратов привел для того, чтобы доказать неуместность чуждого элемента, “внесенного в нашу учебную систему ошибочными мерами нашего законодательства”. “Наши ученые заведения, — говорит он, — рассчитаны именно на таких людей, которые пойдут в них не ради науки, а для приобретения чинов и прав дворянского состояния”.

Из всего сказанного видно, что г. Скуратов считает доступность и дешевизну высшего образования для всех классов вредною, ибо она развивает в людях стремление к усвоению себе права привилегированного сословия, и потому он находит позволительным сделать это образование менее доступным. Мы смеем с ним не согласиться.

Зная английскую и немецкую организацию учебной части, мы находим, что для нас ни та, ни другая не годятся. “Times” или, пожалуй, его русский корреспондент вовсе не так опрометчив в своих суждениях об отношении нашего общества к учебным учреждениям, как это кажется г. Скуратову и почтенному журналу, в котором напечатана его настоящая статья. Мы не можем желать, чтобы университетское образование обходилось дороже, и всякий цене для получения этого образования положительно отвергаем. Вот наши основания:

“Прообразы пролетариата на земле русской”, как выразился г. Лесков в приведенной г. Скуратовым статье, к несчастию, действительно существуют, но “явление это существует таким образом, что его самобытность непосредственно отрицается” Пролетариат этот явился у нас только частию вследствие “несоразмерности воображаемого общественного положения с действительным”, а главным образом его устроили другие причины, которых нет ни в Англии, ни в иной стране пролетариата, и общество наше здесь виновато только пассивным образом. Пролетариат чиновный создан весьма понятным стремлением заслужить себе известный чин для того, чтобы иметь известное положение в обществе, а главное, уйти от тягостей, лежащих на податных сословиях. Это произвело тот страшный наплыв людей в службу, который наконец произвел “русских людей, состоящих не у дел”, то есть русских пролетариев, неспособных ни к чему, кроме службы, и оставленных без службы. Это прямое следствие сословных привилегий, к которым каждый человек склонен стремиться, если привилегии эти обещают ему какие-нибудь выгоды в его быте.

“Умственных продуктов”, которых, по наблюдениям Риля, Германия производит более, нежели сколько она может потреблять, наша страна в таком количестве не производит. У нас положительно нет почти людей образованных, а есть люди, имеющие право служить за то, что они учились. У нас не только в уездных, но даже и в губернских городах люди с университетским образованием встречаются довольно редко, а с хорошим образованием, пригодным не для одной службы, еще реже. За примерами ходить не далеко. Журналистика наша не бог весть как велика, а в способных сотрудниках редакции встречают довольно осязательный недостаток. Г. Скуратов указывает другой пример отсутствие хороших домашних учителей, лишающее возможности давать детям домашнее воспитание. (Г. Скуратов — против домашнего воспитания, и мы на днях поговорим о его взгляде на этот предмет.)

В неспособности наших чиновных пролетариев ни к чему, кроме службы, виноваты, во-первых, предания, в которых зрело наше племя, во-вторых, недостаток задушенной с детства воли и энергии, и, наконец, несостоятельное учение по казенной программе, напоказ, да навыхвалку. Тут ученье ради прав, а не ради науки сослужило свою службу и голосом всех “русских людей, состоящих не у дел”, вопиет об отмене этих прав в целях возведения науки в ее настоящие права открывать обществу пути к его благоденствию. Но делать высшее образование доступным только по какому-то ценсу — с какой же это радости? Да и на кого же надеяться-то, если положиться только на людей, отвечающих ценсу? Г. Скуратов приводит речь профессора Каченовского, по словам которого, люди известного слоя “являются в университет, как баричи, для того, чтобы просветиться слегка, смиренно получить диплом и потом гордо носить титул образованного человека в кругу невежд… Эти господа собственно гости в университете, они граждане салонов, кроме того, есть люди, которые попадают в университет по ошибке, внося с собой военный дух и стремясь неотразимо в гусары”. А если г. Скуратов уж привел это место из речи Каченовского, то какой же разговор заводить о доступности университетов только людям с известными средствами? Не верует ли г. Скуратов в быстрые превращения общественного направления? Мы так этому не верим и желаем, чтобы для пользы нашего отечества университеты были открыты и доступны всем и каждому. Г. Скуратов указывает на 16000 мировых судей, безвозмездно служащих английскому народу, которому выгоднее вместо денег платить почетом. Понимаем. Что ж? Давай Бог! Мы не ратуем за жалованье от короны кому же нужны французские префекты? Но зачем же нам слой с исключительными правами на большую образованность? Тенденции г. Скуратова по сочувствию к английскому аристократизму могут оставаться своим порядком, ибо аристократизм в известном отношении отвергать не практично, да и нельзя, но поднимать цену ученья для того, чтобы бедные, но ленивые особи сословного аристократизма не шатались в числе нищих, а занимались непременно физическим трудом, — резонов не находим. Чванство, губящее нищенствующее русское безземельное дворянство, есть прямое следствие того самого китайского самообольщения, которое держит испанского гидальго у монастырских стен, а польского шляхтича в качестве придворного гаера у ясновельможного пана. Когда бы они были ученее и умнее, так не были бы тем, чем они есть. Они ленивы и гадки не вследствие того, что их приучили к умственному труду, а вследствие того, что они не приучены ни к какому труду.

Мешает делу науки стремление к чинам, дарующим дворянство, ну, и дай Бог, чтоб за обучение себя никаких “векселей” человеку не давалось, а дворянство само по себе бедного человека теперь не завлечет. С тем, как уничтожено крепостное право, как готовятся другие реформы, уравнивающие общественные тягости, — охота добиваться дворянства, кажется, уж отпала. Да и не все ли равно, если de nomine[219] все будут дворяне? Для мирового института и для других прочих учреждений, когда таковые пожалуют, непременно установятся свои пределы, которых не отвергнет общественный смысл. Еще ни один дворянин из пашущих землю в Курской губернии никогда не заявлял претензии быть губернским предводителем дворянства и в совестные судьи не шел. Избирательный ценс совсем особая статья, и припутывать его к вопросу о доступности университетов для совершенно неразвитого государства просто… нехорошо. Мы желаем думать, что г. Скуратов увлекся англоманией, и не утверждаем, что…

А что г. Скуратов говорит о финансовой стороне университетского вопроса, то это ни более, ни менее как изобличает в нем знакомство с политико-экономической наукой. Доказывать ему, что общество должно жертвовать на училища и что это просто выгодно самому обществу, — довольно долго. Пусть он полюбопытствует сообразить выводы, показывающие влияние нравственного развития народа на богатство страны; пусть хоть статистику Кольба посмотрит или вспомнит, чем англичане объясняют успехи швейцарской промышленности? Не понимаем также, зачем это экзаменовать университетских студентов в С.-Петербургской Академии наук? Какую пользу тут видит автор?.. Опять положим, что петербургский студент все равно придет и в храм российской премудрости; ну, а киевский, харьковский, казанский? Тем, по образу пешего хождения, это совершать будет неудобно. Уж если автору нравится так централизация, который мы, в известных случаях, безусловно не отвергаем, то лучше же, кажется, допустить меньшую централизацию сборов на содержание высших училищ.

Г. Скуратов сетует тоже, что “нет ничего легче, как вывести простолюдина в дворяне; но нет ничего труднее, как сделать из дворянина плебея”. Да зачем же и делать-то? Что г. Скуратова занимает: слово? “Да ведь слово — звук пустой”. Это все само собой сделается. Не все же только дворяне-помещики, дворяне-чиновники, да дворяне-нищие; есть уж много и дворян наборщиков, и сапожников, и даже извозчиков. Немножко терпения — возьмутся за ум сами. А теперь, пока они еще бредят правами и навыпередки рвутся пристраивать чад в училище правоведения, дающее право претендовать на должность, да в пансионы, не дающие ровно ничего, кроме возможности сказать, что “моя дочь в пансионе была”, — с ними ничего не поделаешь. Их образумит жизнь, а не регламентации учебных порядков; иначе же их ничто не образумит.

Что же касается русского пролетариата, к которому г. Скуратов сопоставил результаты, выведенные Рилем из событий 1848 года, в которых германские пролетарии заявили себя ярыми врагами общественного строя, то у нас вовсе не тот пролетариат. Германскому пролетарию не к чему приложить своих рук, и правительства не могут придумать, куда направить эти руки, а у нас дел — непочатый угол. Остановка за тем только, чтобы большинству этих пролетариев открыт был доступ к богатствам страны. Пособия, нужные для этого дела, не могут быть обременительными, и тогда останется в пролетариате только ленивый. Пересмотрев статью г. Лескова, на которую ссылается г. Скуратов, мы видим, что в ней идет дело именно о неестественности пролетариата, появляющегося у нас вследствие экономических и административных неурядиц, и о необходимости прекратить это зло в самом зародыше, а совсем не об опасностях от разрушительных способностей пролетариев и еще меньше об угрожающем дворянству наплыве. Тут простое дело: доктора медицины здесь, например, служат переводчиками при газетах или корректорами, а народ пропадает без медицинской помощи. Тысячи людей спят и видят кусочек земельки, а мы только похваливаемся нашими степями. О наших благотворителях даже на Афоне знают, а ссуды на начало дела бедному человеку сыскать негде. Вот ведь он каков пока, наш пролетариат-то! Ему пока еще можно очень легко помочь, но, разумеется, не нужно откладывать дело в долгий ящик.