Столетняя война. Том II. Испытание огнем

Глава XII. Нахера: катастрофическая победа, 1366–1369 гг.

Летом 1366 года принц Уэльский был на пике своей славы: победитель при Пуатье, пленивший короля Франции, арбитр в спорах между дворянами Западной Европы, посредник в заключении мира между Монфором и Блуа, Арманьяком и Фуа. Хронист Фруассар, который провел несколько месяцев при дворе принца в 1366 году, хорошо передал настроения царившие там: пышные развлечения в Бордо, Ангулеме и Пуатье; красочный эскорт из рыцарей и фрейлин, куда бы ни направлялись принц и его супруга; поединки и турниры, на которых "маленькие люди становились большими"; экстравагантные приемы вежливости, щедрости и лести. "Все они любили и почитали его как своего господина и провозглашали его королевство величайшим в мире и самым богатым доблестными воинами". В Аквитании он впервые в своей жизни получил владения, в которых он мог играть важную роль[890].

Однако владения принца, при всем их величии, были построены на песке. Гасконь, сердце княжества вокруг Бордо и Байонны и в нижнем течении Гаронны и Адура, никогда не была богатой. Правда с начала 1340-х годов регион понес от войны незначительный ущерб, а после 1355 года — практически никакого, но он испытывал собственные экономические трудности, которые лишь отчасти объяснялись войной. Эпидемии бубонной чумы в 1348 и 1362 годах нанесли здесь больший ущерб, чем в любом другом регионе Франции, за исключением, возможно, средиземноморского побережья. По самым приблизительным оценкам, в течение XIV века здесь могло погибнуть до двух третей населения. Основными столпами местной экономики были виноделие и военное дело, причем и то, и другое страдало не только от общей экономической депрессии, но и от собственных проблем. Несмотря на постоянный рост цен, экспорт вина был в два раза ниже, чем до войны. Что касается войны, то в 1350-х годах она ненадолго стала основным экспортным товаром, вытеснив даже вино, не поддающимся статистическому измерению, но приносящим огромное богатство главным гасконским капитанам, большая часть которых, должно быть, возвращалась в регион. Выросли важные вспомогательные ремесла, такие как знаменитые оружейники Бордо, литейщики железа Байонны, банкиры и посредники, занимавшиеся торговлей награбленным и выкупами. После заключения мира масштабы этой деятельности неизбежно уменьшились, хотя присутствие принца Уэльского и продолжение боевых действий во французских провинциях гарантировали, что работа для них еще найдется. В этом отношении экономическая судьба Гаскони сильно отличалась от судьбы остальной Франции[891].

За пределами Гаскони находились новые провинции, уступленные английской династии по договору в Бретиньи, — владения, примерно в пять раз более обширные, чем герцогство, унаследованное Эдуардом III в 1327 году, части которого когда-то входили в число наиболее процветающих регионов Франции. Но их интеграция со старыми территориями требовала времени и, возможно, больших административных талантов, чем были у принца. Большинство новых провинций в течение более чем десяти лет непрерывно опустошались солдатами. В Сентонже фрагментарные записи администрации принца показывают, что многие части его личных владений в 1360-х годах все еще оставались незаселенными в результате войны. Большая часть остальной территории ничего не дала из-за военных разрушений, узурпации и расточительных назначений, сделанных Иоанном II до заключения договора. Эти проблемы усугублялись административной неразберихой, связанной с передачей территорий Эдуарду III. Во многих местах было невозможно выяснить, какие доходы должны быть, или определить чиновников, которые должны были отчитываться за них. Однако ситуация в Сентонже отнюдь не была нетипичной. На восточной окраине герцогства, должно быть, было еще хуже[892].

Финансовые последствия всего этого были лишь смутно осознаны в Вестминстере, когда в 1362 году принц получил герцогство Аквитания. Гораздо меньшее герцогство Эдуарда II обычно было самодостаточным в мирное время, а в хорошие годы даже имело профицит. После тринадцати лет, в течение которых правительство Гаскони финансировалось за счет больших субсидий из Англии, английское правительство стало проводить политику, направленную на то, чтобы герцогство вновь стало самодостаточным. Принц-герцог получил большую субсидию из казначейства Англии, чтобы покрыть свои первоначальные расходы. Но в остальном значительных поступлений из Англии не было вплоть до провала мира в конце 1360-х годов. Эта политика делала совершенно нереалистичные предположения о местных доходах принца. Военный ущерб и пожалования привели к сокращению герцогского домена. Самым крупным источником дохода была таможенная пошлина, взимаемая в Бордо с экспорта вина, которая колебалась в зависимости от процветания торговли и в 1360-х годах дала исторически низкие поступления. Во время войны сенешалям удавалось восполнять недостаток средств за счет конфискации имущества врагов и предателей, которые иссякли после заключения мира. Возникли трудности и с расходами. Резкое падение расходов на выплату военного жалованья и содержание гарнизонов крепостей должно было быть ожидаемым. Чего не ожидали, так это влияния на расходы появление в Аквитании вице-короля, который был не только наследником английского престола, но и человеком европейского масштаба. Сенешали, которые ранее управляли герцогством, как правило, были английскими рыцарями, которые жили достойно, но не роскошно. Их личные свиты редко превышали пятьдесят человек. Двор принца было совсем другим. Он сам и английские дворяне прибыли в Аквитанию с несколькими сотнями солдат и чиновников. После его прибытия в Аквитанию ко двору было набрано еще больше людей из дворян юго-запада и рядов существующей гражданской службы. Великолепный двор принца в Бордо и Ангулеме требовал расходов огромного масштаба: в среднем около 10.000 фунтов стерлингов в год, включая жалованье его личной военной свиты. Это вызвало определенную критику в Англии. "Принц, ― сказал один английский хронист, ― жил в таких масштабах и с такими возмутительными расходами, что ни один ныне живущий король не смог бы этого вынести". Это правда, что принц вел экстравагантный образ жизни. Но даже в противном случае ему пришлось бы содержать большое хозяйство с приличествующей его статусу щедростью. Его двор был основным источником покровительства и важным инструментом управления в регионе, контролируемом амбициозной, могущественной и воинственной аристократией[893].

В какой-то степени принц смог восполнить недостаток средств, опираясь на свои английские владения, особенно в Чешире и северном Уэльсе. В весьма примечательной степени эти владения управлялись вместе с Аквитанией как единое лордство. Принц взимал налоги со своих подданных в Англии, чтобы финансировать свои расходы в юго-восточной Франции. Он заложил там свои обычные доходы, продавая аннуитеты в больших масштабах. Он нанимал чеширцев на службу в Аквитанию в качестве администраторов, латников и, прежде всего, конных лучников, оплачивая первоначальные расходы, а иногда и ежедневное жалованье из своих английских поступлений. Внутри герцогства Аквитания чиновники принца делали все возможное, чтобы увеличить его местные доходы. Новая золотая монета должна была приносить не только прибыль, но и престиж, так как девальвация серебряной монеты в военное время продолжалась. Доходы домена, не связанные с чеканкой монет, резко возросли, хотя и с низкой базы: в пять раз в Сентонже и почти в столько же в Пуату. Во многом это было достигнуто за счет интенсивного управления, которое само по себе было дорогим, а также непривычным и непопулярным среди жителей Аквитании. Фруассар, несомненно, разделял предрассудки своих аристократических хозяев, когда отмечал толпу "сенешалей, бальи, мэров, казначеев, интендантов, сержантов и всех прочих чиновников", которых подданные принца привыкли ассоциировать с его правительством[894].

Однако самым значительным новым ресурсом стало налогообложение. Даже в разгар военного кризиса 1340-х годов английское правительство в Аквитании так и не смогло ввести систему регулярного налогообложения. Принц был смелее. Он созывал более или менее ежегодные ассамблеи представителей населения для введения фуажа, несмотря на то, что герцогство находилось в состоянии мира и что деньги требовались для оплаты обычных расходов на его двор и управление, что обычно не считалось надлежащей целью чрезвычайных налогов. Первый фуаж был назначен ассамблеей представителей в Периге в конце июня 1364 года по очень высокой ставке 3 шиллинга 4 пенса с домохозяйства. Другой, по ставке вдвое ниже, был санкционирован ассамблеей в Периге в сентябре следующего года. В первые восемь лет после прибытия принца в Аквитанию прямое налогообложение составляло около 36% его местных поступлений. Эти налоги вызвали на удивление мало оппозиции. Однако молчаливое согласие подданных принца, вероятно, скрывало большие различия в их отношении друг к другу. В сословиях герцогства преобладали новые провинции, которые привыкли к регулярному налогообложению по высоким ставкам во времена Валуа, чего никогда не было у гасконцев. Также представляется вероятным, что, как и в большей части южной Франции, выдача субсидий контролировалась городами, в то время как естественные противники налогообложения обычно находились среди знати, которая хотела сохранить за собой возможность собирать налоги в своих владениях. В отсутствие документации все это является лишь предположением. Ясно лишь то, что даже без учета военных расходов, к 1366 году принц достиг высшего предела того, что можно было получить от своих подданных, не вызвав серьезных политических трудностей[895].

Принц был главным инициатором англо-кастильского договора 1362 года, но внешне он был безразличен к судьбе Педро I и ничего не сделал, чтобы остановить вторжение своих подданных в Кастилию. Фруассар записал, что в окружении принца было много враждебно настроенных к королю Кастилии людей, многие из которых считали его тираном, убийцей и другом неверных, который заслуживает лишения короны[896]. Разделять такую точку зрения было бы вполне в соответствии с мировоззрением принца. Отношения Англии с иберийскими королевствами традиционно оставались в ведении правительства в Бордо, но в середине 1360-х годов стратегическая опасность воцарения в Кастилии союзного Франции короля, похоже, была лучше осознана в Вестминстере. Последовательность событий определенно указывает на то, что английская политика проводилась именно там. Осенью 1365 года Педро I послал одного из своих советников, магистра Ордена Калатравы, в Англию, чтобы призвать Эдуарда III на помощь по договору. Педро I, очевидно, понимал трудности, связанные с его дурной репутацией за рубежом, и значительная часть инструкций посла была посвящена различным способам, с помощью которых можно было бы исправить положение. Эдуард III был либо переубежден, либо безразличен к к репутации кастильского короля. В обход полномочий своего сына он назначил коннетабля Аквитании, сэра Джона Чандоса, и еще двух уполномоченных (одним из которых был сам Хью Калвли), чтобы остановить вторжение своих английских и гасконских подданных в Кастилию вместе с Бертраном дю Гекленом. К тому времени, когда этот приказ достиг Гаскони, было уже слишком поздно: большинство из них находилось на пути в Сарагосу. Но жест был сделан, и за ним последовал другой. В феврале 1366 года Арно Аманье, сеньор д'Альбре, прибыл в Бургос, чтобы поддержать Педро I несколькими отрядами гасконцев. Но он пробыл там недолго, потому что считал, что планы кастильского короля отбиться от рутьеров обречены на провал, о чем и заявил открыто. Он предположил, что рутьеров можно подчинить, если им достаточно заплатить, и что это может быть дешевле и выгоднее, чем сражаться с ними. Но Педро I отверг эту идею, и сеньор д'Альбре в гневе вернулся в Гасконь как раз в то время, когда кампания начиналась[897].

Похоже, что вскоре после бегства Педро I из Бургоса английское правительство поручило принцу перейти к более решительным мерам. Фактический процесс принятия решения неясен. Камергер принца, сэр Нил Лоринг, приехал в Англию весной 1366 года. В середине апреля письма принца достигли Вестминстера. Из дальнейшего хода событий можно предположить, что оба события были связаны с развивающимся кризисом в Кастилии. По стечению обстоятельств Парламент должен был собраться 4 мая 1366 года. И хотя в официальном протоколе не зафиксировано никакого обсуждения Педро I, решение прийти ему на помощь, вероятно, было принято в ходе первого заседания. 8 мая 1366 года пасынок принца сэр Томас Холланд получил срочный приказ отправиться в Гасконь в сопровождении Лоринга, отряда солдат и нескольких саперов. Месяц спустя, 8 июня, был отдан приказ о реквизиции судов для гораздо большего войска, которое должно было последовать за ними. Принц уже начал набирать армию среди гасконской знати. По сообщениям, дошедшим до Барселоны, большая армия должна была быть собрана в Гаскони в середине июля[898].

К моменту наступления июля эти приготовления были прерваны крахом дела Педро I в Кастилии. Известие об этой катастрофе заставило принца отложить экспедицию и увеличить ее масштаб. В Вестминстере правительство активизировало набор войск в графствах. В знак важности, которую они придавали экспедиции, они назначили сына короля Джона Гонта руководить ею в Гаскони. В Бордо принц начал переговоры с Карлом Наваррским, чтобы обеспечить проход армии через пиренейские перевалы. В последнюю неделю июля король Наварры находился в Бордо, и его советники вели переговоры с советниками принца. В это время пришло известие, что в Байонну прибыл большой обоз, в котором находился король Кастилии со своими дочерьми, несколькими близкими советниками и несколькими сундуками с личными драгоценностями, единственным богатством, которым он все еще обладал[899].

Трое государей встретились в начале августа 1366 года в небольшом рыбацком порту Капбретон, к северу от Байонны. В принципе, они договорились, что принц соберет большую армию для вторжения в Кастилию от имени Педро I в январе следующего года. Однако условия договора оказались более спорными и были согласованы и скреплены печатями в Либурне только 23 сентября 1366 года, после нескольких недель переговоров между советниками трех государей. В награду за согласие пропустить войска через пиренейские перевалы Карл Наваррский должен был получить кастильские провинции Гипускоа и Алава, которые должны были обеспечить выход его королевства к морю, а также ряд крупных крепостей вдоль восточной границы Кастилии и единовременную сумму в 200.000 флоринов наличными. Принц должен был получить всю страну басков Бискайя вокруг Бильбао, которая должна была быть присоединена к герцогству Аквитания. Кроме того, Педро I должен был возместить принцу все расходы на экспедицию. Это были тяжелые обязательства, к которым Педро I мог отнестись легкомысленно, поскольку ему нечего было терять. Но принц не мог. Его личные расходы должны были составить 250.000 флоринов (около 35.400 фунтов стерлингов) еще до отправления экспедиционной армии. Мобилизационные расходы гасконских сеньоров, за которые он будет нести личную ответственность, должны были добавить еще 300.000 флоринов (около 42.500 фунтов стерлингов). Кроме того, он был обязан выплатить кастильскому королю часть суммы, которую тот обязался выплатить Карлу Наваррскому. Таким образом, принц брал на себя обязательства по расходам, многократно превышающим доходы его владений, исходя не только из предположения, что Кастилия будет быстро отвоевана и ее доходы также быстро начнут поступать, но и из того, что на непостоянного короля можно будет положиться в выполнении его обещаний. Его единственной гарантией были личные драгоценности кастильского короля, которые были переданы казначею принца и проданы на переполненном рынке в Бордо за 52.447 бордосских ливров (около 10.500 фунтов стерлингов).

Для гасконцев, которые должны были поставлять основную часть армии, дело обстояло гораздо проще. Они рассматривали экспедицию как простое деловое предприятие, как и Бертран дю Геклен и его последователи годом ранее. Это была возможность заработать на войне и разграбить богатства Кастилии. Они были легко убеждены в справедливости своего дела, будучи grandement convoiteux (очень жадными), как заметил Фруассар в редкий момент цинизма. Сеньор д'Альбре очень ясно выразил их мотивы, когда на поздней стадии планирования принц попросил его уменьшить численность своего контингента. Альбре был возмущен и отказался. Его люди были профессиональными солдатами удачи. По его словам, они отказались от других возможностей наживы, которые они наверняка нашли бы в Пруссии или на востоке, если бы принц не пообещал повести их в Испанию[900].

Армия, собравшаяся в Гаскони осенью 1366 года, была еще более разнородной, чем армия дю Геклена в 1365 году. Ядро ее составляли личные свиты принца Уэльского и главных дворян Аквитании. Вокруг них собралась большая часть диаспоры гасконских, бретонских и английских солдат удачи, до сих пор рассеянных по Франции и Испании. Сэр Джон Чандос обратился за помощью к лидерам гасконских компаний, которые все еще действовали, во все более трудных для себя условиях, в долине Соны и Оверни. В августе по югу Франции прокатилась большая вооруженная орда, когда эти люди двинулись в поход, чтобы присоединиться к своему новому господину. Среди них были некоторые из самых печально известных капитанов рутьеров последнего десятилетия: Бертука д'Альбре, их общепризнанный лидер; старый лейтенант Сегена де Бадефоля Гарсиот дю Шатель; Бурк Камю, печально известный главарь наваррской банды из Бурбонне. Людовик Анжуйский, который в это время отчаянно пытался поддержать положение Энрике Трастамарского в Кастилии, сделал все возможное, чтобы помешать им добраться до места назначения. Он отправил кузена дю Геклена и бывшего лейтенанта Оливье де Мони удерживать Тарн к югу от Монтобана. Результатом стало военное фиаско и позорный дипломатический инцидент. Мони удалось рассеять первую колонну рутьеров, достигшую реки, но на следующий день, 14 августа 1366 года, Бертука д'Альбре с основным корпусом напал на него у деревни Виль-Дьё-дю-Темпл и разбил большую часть его армии. Двести гасконцев из войск Мони, решив, что враг "того же союза и верности", что и они сами, в решающий момент переметнулись на сторону Бертуки и завершили разгром. Людовик Анжуйский позже утверждал, что этот инцидент стоил ему 3.000.000 франков заплаченных в виде выкупа за попавших в плен[901].

К этому времени к принцу присоединилось большое количество войск, которые служили под началом дю Геклена в Кастилии. Теперь они потоком возвращались через Пиренеи в Гасконь. Они заработали много денег, посадив Энрике Трастамарского на трон, и были рады заработать еще больше, снова свергнув его. Большинство из них были гасконцами. Но были среди них и северяне, например, англо-бретонские компании Джона Крессвелла и Роберта Брике, а также бретонцы и выходцы из Эно, как Эсташ д'Обресикур. Кроме того, здесь была разношерстная группа испанских изгнанников, диссидентов и недовольных, порожденных двумя десятилетиями гражданской войны: несколько сотен кастильцев, верных Педро I; друзья и сторонники графа Осоны, сына опального арагонского министра Бернардо де Кабрера, который бросил вызов Педро I; группа арагонцев, собравшаяся вокруг титулярного короля Майорки Хайме IV. Последним прибыл из Англии важный контингент под командованием Джона Гонта. Он отплыл из Плимута в Шербур в начале декабря 1366 года с армией, насчитывавшей, вероятно, от 400 до 500 человек, большинство из которых были лучниками. В Бретани к Гонту присоединилась большой отряд английских и бретонских солдат, набранных сэром Робертом Ноллисом, и все вместе они двинулись на юг. Впервые английская армия воспользовалась прибрежным маршрутом, который Эдуард III теперь контролировал от Динана до Байонны. Вся эта масса людей собралась в Даксе в предгорьях Пиренеев в январе 1367 года. Французские шпионы в Бордо и Байонне сообщили, что это была самая большая армия, которой принц или его отец когда-либо командовали во Франции. Это было преувеличением. Но все же, это была большая армия, вероятно, насчитывавшая от 8.000 до 10.000 человек, примерно столько, сколько было под командованием принца в битве при Пуатье[902].

Теперь Энрике Трастамарский оказался в крайне неприятном положении. Он расплатился с рутьерами, оставив себе только около 1.000 человек Бертрана дю Геклена, в основном бретонцев, и Хью Калвли с 400 английскими латниками и лучниками, на которых, конечно, нельзя было положиться в борьбе с принцем Уэльским. Кроме того, большой бретонский отряд Оливье де Мони прибыл из Лангедока в сентябре, когда впервые стало известно о планах принца. Но этого было недостаточно. Страх, заставивший кастильцев подчиниться узурпатору, ослаб, когда большинство его ужасных наемных войск ушло. Особенно города пересматривали свои интересы теперь, когда казалось, что Педро I может вернуться. Агенты изгнанного короля прибыли из Гаскони, чтобы раздуть угли мятежа среди знати. В начале февраля 1367 года один арагонец из свиты Энрике писал, что, по его мнению, почти каждый из них поднимется на восстание, когда Педро I пересечет Пиренеи. Другой сомневался, сможет ли Энрике сохранить верность своих наемных войск после того, как истощит сокровища своего предшественника[903].

В новом году позиции Энрике серьезно ослабли в результате того, что поначалу казалось большим дипломатическим успехом. Вскоре после Рождества 1366 года он встретился с королем Наварры в небольшой деревушке Санта-Крус-де-Кампезо на границе с Наваррой. Карл был в ужасе от того, что если предприятие принца не состоится или провалится, он останется один на один с Кастилией и Арагоном. Поэтому он продался Энрике в обмен на уступку пограничного города Логроньо и скромную денежную выплату в размере 60.000 добла (или двойных золотых мараведи, это около 11.600 фунтов стерлингов). Поскольку пиренейские перевалы могли быть перекрыты довольно малым числом людей, Энрике считал, что этой сделкой он остановил вторжение принца. Это мнение было широко распространено на полуострове, появились даже сообщения о том, что армия принца распущена. Во второй половине января 1367 года Энрике, уверенный в том, что угроза миновала, и обеспокоенный продолжающейся утечкой денег, отказался от услуг не только англичан Хью Калвли, но и более крупных и надежных бретонских компаний дю Геклена и Мони. Они отправились в Арагон и поступили на службу к Педро IV[904].

Как только принц узнал о событиях в Санта-Крус, он приказал Калвли, чей отряд в то время находился на севере Кастилии, вторгнуться в Наварру с юга и напомнить Карлу о его обязательствах. Хью выполнил эту задачу эффективно и оперативно. Он пересек реку Эбро и двинулся на Памплону, захватывая все главные города на своем пути. Когда он приблизился к столице Наварры на расстояние 20 миль, Карл совершил новую измену. Он послал своего главного капитана, Мартина Энрикеса де Лакарра, на встречу с принцем в Даксе. Мартин был надежным другом англичан, который несколько лет вместе с ними сражался во Франции. Он заверил принца, что его господин никогда не был искренним в отношениях с Энрике Трастамарским, что, возможно, было правдой и пообещал, что Карл все-таки откроет пиренейские перевалы. 14 февраля 1367 года армия принца начала движение из Сен-Жан-Пье-де-Порта по узкому дефиле, ведущему к перевалу Ронсеваль. Через десять дней она расположилась лагерем на равнине вокруг Памплоны. Король Наваррский был верен своему последнему обещанию и сопровождал принца через горы, а также выделил 300 человек для пополнения его армии. Но он не захотел лично участвовать в кампании и поэтому заключил сговор с Оливье де Мони, командовавшим гарнизоном в Борхе на арагонской границе. Мони согласился устроить засаду, в которой Карл был бы захвачен и удерживался до окончания боевых действий. Но эта уловка никого не обманула и сделала Карла посмешищем для всей Западной Европы[905].

В последних числах февраля 1367 года Энрике Трастамарский получил от короля Франции письмо с советом, в котором король приводил в пример горький опыт своего отца и деда, столкнувшихся с английскими армиями. Главной целью письма было убедить Энрике не рисковать в битве с армией, состоящей из "цвета рыцарства всего мира". Лучше атаковать их разведчиков и фуражиров, заставлять их двигаться по опустошенной местности и вынуждать их страдать от голода и истощения. Многое из этого должно было быть очевидным для такого опытного военачальника, как Энрике Трастамарский, который уже сражался против англичан во Франции. Сначала он неукоснительно следовал советам французского короля и расположил свой штаб возле Санто-Доминго-де-ла-Кальсада на западном берегу реки Оха. Здесь он собрал все силы, которые смог найти, чтобы подкрепить свою деморализованную армию. Бертран дю Геклен был срочно вызван из Сарагосы в восточном Арагоне. Вместе с ним прибыли главные капитаны, служившие Энрике годом ранее: маршал Арнуль д'Одрегем, Жан де Невиль, капитан флота, разрушившего город Рай в Суссексе в 1360 году, и разношерстная группа капитанов-рутьеров, включая Перрена де Савойя, Арно дю Солье (Ле Лимузена) и Пти Мешина. Но они пришли лишь с частью своих прежних сил. Большинству их людей пришлось остаться для защиты Арагонской границы. Объединенные силы французского контингента насчитывали всего около 1.000 человек. Вскоре к ним присоединился небольшой отряд арагонских дворян, включая мажордома Педро IV и его кузена графа Альфонсо де Дения[906].

Целью принца, как и Энрике Трастамарского годом ранее, был великий город Бургос, историческая столица королевства старого графства Кастилия, от которого и произошло королевство. Энрике Трастамарский предполагал, что подойдет к нему с востока, переправившись через Эбро у Логроньо. Гарнизон Логроньо все еще оставался верен Педро I, а дорога на запад от него проходила по относительно легкой местности, низменной и плодородной. Но она прерывалась чередой рек, текущих на север из Сьерра-де-ла-Деманда, все они были вздуты весенними паводками и представляли собой отличные естественные линии обороны для кастильской армии. Первым побуждением принца было обойти Логроньо с севера, через Виторию и город с мостом Миранда-де-Эбро. Лучшая работа штаба и более полное знание географии страны могли бы избавить его от этого шага. Поход армии Энрике проходил по крайне негостеприимной местности, большей частью гористой, малонаселенной и невозделанной, где трудно было достать пропитание, а с севера дули ледяные ветры. К тому времени, когда принц достиг Витории, Энрике Трастамарский привел свою армию, чтобы занять речные ущелья между Виторией и Мирандой. Путь захватчикам был перекрыт. Возникло безвыходное положение. Армия принца расположилась лагерем под проливным дождем на равнине к югу от Витории. Время от времени люди Энрике внезапно спускались с гор и нападали на отдельные отряды. Принц выстроил свою армию в боевой порядок на равнине и заставил ее стоять в строю от рассвета до заката. В рядах своей армии он посвятил в рыцари 200 человек, включая самого дона Педро I. Но Энрике и дю Геклен не хотели ввязываться в генеральное сражение и в конце марта 1367 года принц был вынужден отступить. Он повернул на юго-восток через труднопроходимые холмы Сьерра-де-Кантабрия, чтобы пройти маршрутом, который, возможно, подсказала разведка местности. 1 апреля 1367 года его армия расположилась лагерем среди фруктовых садов и оливковых рощ вокруг города-крепости Логроньо. Энрике Трастамарский следовал за ним параллельным маршрутом и занял позицию недалеко от Логроньо на западном берегу реки Нахерилья, у небольшого городка Нахера[907].

Именно на этом этапе Энрике отказался от оборонительной стратегии, которая так хорошо служила ему до сих пор. Это решение вызвало бурные споры в его лагере. Французские капитаны, хорошо знавшие своего врага, убеждали его скорее заморить принца голодом, чем сражаться с ним. Главным среди сторонников осторожных действий был Арнуль д'Одрегем, который одиннадцать лет назад убеждал Иоанна II атаковать армию принца при Пуатье с такими катастрофическими последствиями. Это был человек, умудренный опытом. Но Энрике был не в состоянии последовать его совету по той же причине, по которой Иоанн II отказался прислушаться к голосам предостерегающих его в 1356 году. Его политическая позиция была слишком слаба. Каждый город на пути принца открывал свои ворота перед Педро I, а другие, расположенные дальше от линии его марша, подняли восстание. Даже некоторые из традиционных союзников Энрике теперь колебались. Отряд из 600 человек, отправленный для захвата мятежного города Агреда на арагонской границе, взбунтовался и в полном составе перешел на сторону законного короля. Кастильские советники Энрике, которые разбирались в политике не хуже, чем Арнуль д'Одрегем в войне, советовали ему дать сражение. Если он не ответит на вызов принца, его поддержка будет таять, как таяла поддержка Педро I, когда он отступал перед врагом годом ранее. Принц умело подпитывал эти страхи. Он послал герольда в армию Энрике с письмом, условия которого получили широкую огласку. Обращаясь к Энрике как к графу Трастамарскому, принц перечислил права Педро I на престол его отца и клятвы, принесенные ему при вступлении на престол кастильцами, включая самого Энрике. Он призвал узурпатора отдать завоеванные им владения и подчиниться правосудию своего единокровного брата. Энрике посоветовали дать вежливый ответ. "Даже между врагами, — писал Айала, — должны быть разумный такт и вежливость". Вместо этого, он ответил принцу, "который называет себя старшим сыном короля Англии и принцем Аквитании", в грубой и снисходительной манере. Затем, оставив берег реки Нахерилья, он приказал своей армии пересечь мост и занять позиции на открытой местности за ним. Войска Энрике встали в боевые порядки поперек главной дороги, на пологой местности, спускающейся к ручью под названием Яльде. Это было, по признанию принца, "хорошее место, чтобы ждать нас"[908].

2 апреля 1367 года армия принца пересекла большой каменный мост через Эбро в Логроньо и продвинулась к деревне Наваррета и здесь выстроилась в боевой порядок. В первой линии находилась большая часть английских и бретонских латников, с английскими лучниками на флангах. Номинальным командиром этого подразделения был молодой Джон Гонт. Реальное же командование было возложено на сэра Джона Чандоса и двух маршалов армии, англичанина Стивена Касингтона и пуатевинца Гишара д'Англе. За ними стоял основной корпус, состоявший в основном из гасконцев: справа — сеньор д'Альбре и граф Арманьяк, слева — капталь де Бюш, в центре — сам принц с рутьерами Великой компании и различными контингентами изгнанников из кастильцев и арагонцев. Около 10 миль широкой безлесной равнины отделяли их от армии Энрике[909].

Хотя обе стороны уже несколько дней ожидали большого сражения, принц добился полной тактической неожиданности. Его армия бесшумно вышла из Наварреты задолго до рассвета 3 апреля 1367 года. Вместо того чтобы двигаться по главной дороге, как ожидали кастильцы, армия принца подошла с дальней стороны длинного крутого хребта, который ограничивал равнину с севера. Когда рассвело, крест Святого Георгия неожиданно появился на левом фланге армии Энрике Трастамарского всего в нескольких сотнях ярдов. Когда английские и гасконские войска построились для сражения, Бертран дю Геклен был вынужден развернуть всю армию, чтобы отреагировать на этот неожиданный маневр противника. Первая баталия выполнила это с большим мастерством и скоростью. Но вторая начала распадаться в смятении и панике. Часть кастильской легкой кавалерии дезертировала к врагу. За ней последовало довольно большое количество пехотинцев. Бертран, чувствуя, что ситуация выходит из-под контроля, решил, что он не может ждать стоя в строю, пока англичане не атакуют. Отказавшись от преимущества обороны, он приказал своей передовой линии, состоящей из французских латников и лучших кастильцев, атаковать английский обоз.

Хронист Айала, бывший капитан Педро I, который купил себе место при новом короле, предав его, нес штандарт рыцарей Ордена Ла Банды в этой знаменитой, обреченной на гибель атаке. Основной удар кастильской атаки приняли на себя войска Джона Гонта и сэра Джона Чандоса в центре английской линии. Сначала они отпрянули, но затем выровнялись и остановили атаку дю Геклена. Два фланга армии принца, элита гасконских войск, выдвинулись вперед, чтобы обойти и окружить французов с двух сторон. Остальные части кастильской армии были бессильными зрителями. Брат Энрике Трастамарского, дон Тельо Альфонсо, командовавший легкой кавалерией на левом фланге кастильской армии, попытался прийти им на помощь. Но его встретил шквал стрел. Всадники в легких доспехах и их бездоспешные лошади понесли страшные потери, прежде чем окончательно повернули и бежали. Сам Энрике также попытался облегчить положение французов, обойдя с фланга англо-гасконцев и вступив в бой с принцем в центре второй линии. Но его постигла та же участь. Тяжелая кастильская кавалерия, которая была с ним, отказалась унизиться, сражаясь в пешем строю. Их лошади падали десятками под плотной массой летящих стрел. Таким образом, французский отряд оказался окруженным в центре сражения и был полностью разгромлен.

Основная часть кастильской армии, которая до сих пор не принимала участия в сражении, оказалась атакована сразу с двух сторон: спереди принцем, а с фланга — победоносными войсками Гонта и Чандоса. Все было кончено в считанные минуты. Кастильцы сломали свои ряды и в беспорядке бежали в сторону Нахеры, а Энрике тщетно пытался их собрать. Резерву принца, состоявшему в основном из арагонской конницы Хайме IV Майоркского, было приказано преследовать бегущую массу людей. Большинство из них были перебиты на берегу быстротекущей реки, или когда пытались пробиться через узкий мост. Некоторые были пойманы, прячась в домах города или пытаясь перебраться через его стены. Когда на следующее утро герольды прошли по полю, чтобы опознать павших, они обнаружили более 5.000 тел. Погибло не менее половины армии Энрике Трастамарского, почти все они были убиты в последние минуты битвы, когда исход уже был предрешен. Со стороны принца потери были незначительными.

Принц провел ночь на поле боя в окружении последствий кровавой бойни, как того требовала традиция. Однако радость Педро I была омрачена бегством его соперника. Лошадь Энрике Трастамарского была найдена и отправлена в Англию, чтобы преподнести ее в качестве трофея Эдуарду III. Но герольды не смогли найти его тело, и его точно не было среди пленников. На самом деле он спасся невредимым на коне одного из своих оруженосцев в последние минуты битвы. В течение двух дней пути он был уже в Арагоне, а оттуда перебрался во Францию[910].

Количество пленных было огромным. Все главные капитаны, французские, кастильские и арагонские, сражавшиеся на стороне Энрике, были взяты в плен. Вряд ли можно найти лучшую иллюстрацию того, насколько популярной стала охота за пленниками в войне XIV века, учитывая масштаб резни при Нахере и почти полное выживание в битве богатых и способных заплатить за себя выкуп. Наличие такого большого количества пленных породило ряд проблем, которые многое говорят о тогдашнем отношении к ним. Первая и самая деликатная касалась тех французских пленных, которые были захвачены ранее и за которых до сих пор не был выплачен выкуп. Среди них был Арнуль д'Одрегем, который все еще был должен часть выкупа за пленение при Пуатье. Принц остановил его, когда пленники проходили мимо него, и назвал обманщиком, обвинив в нарушении условий досрочного освобождения. Арнуль в свою защиту сказал, что сражался не против принца, а против Педро I, ведь вторжение было затеяно Педро I, даже если армия принадлежала принцу. Жюри из двенадцати рыцарей (четыре английских, четыре гасконских и четыре бретонских), назначенное для рассмотрения дела, согласилось и оправдало его. На самом деле победители испытывали симпатии к старому галантному маршалу, которому было уже более шестидесяти лет. Даже принц признался, что "рад, что столь доблестный рыцарь нашел веские доводы в свою защиту". Это было удачей и для Бертрана дю Геклена, который все еще был должен большую часть выкупа за пленение при Оре и столкнулся с точно таким же обвинением со стороны сэра Джона Чандоса. Но, вероятно, к нему было бы меньше симпатий[911].

Более примечательным в некотором смысле и, безусловно, более жестким был спор между Педро I и принцем о судьбе кастильских пленников. Согласно Либурнскому договору, все пленные должны были принадлежать своим пленителям, за единственным исключением самого Энрике Трастамарского. Однако для Педро I эти люди были не предметом торговли, а мятежниками. После битвы он узнал среди них знаменитого военного инженера, который за год до этого дезертировал от него. Педро I набросился на него и убил собственными руками. Пленитель инженера, гасконский рыцарь, был взбешен потерей выкупа и обесчещен нарушением защиты, которую по законам войны каждый пленитель должен оказывать своим пленникам. Он пожаловался принцу, который вступил в переговоры с кастильским королем. На следующий день Педро I потребовал выдачи всех кастильских пленников, предложив лично оплатить стоимость их выкупов. В итоге принц разрешил Педро I отдать приказ о казни одного из пленников, камергера Энрике Трастамарского Гомеса Карильо де Кинтана, к которому он испытывал особую неприязнь. Его привязали с коновязи, а затем перерезали горло. По словам Айалы, который сам был среди пленников, кастильскому королю удалось казнить еще трех видных кастильских дворян, с согласия или без согласия принца, сказать трудно. Но принц отказался допустить массовую резню, которую Педро I считал необходимой для безопасности своего трона. Солдаты его армии, сказал он, "сражались с честью, и пленные принадлежали им". Возможно, он также подумал о том, что Педро I вряд ли мог позволить себе заплатить за них, что бы он ни обещал. Рыцарство было кодексом поведения, регулирующим частные правовые отношения мужчин, участвующих в войне. Политика вряд ли входила в него[912].

Пленники Нахеры сделали состояние для своих пленителей. Некоторые из пленников стали предметом торговли и борьбы на долгие годы. Бертран дю Геклен был присвоен принцем, и его выкуп в итоге был определен в 100.000 кастильских добла (около 19.200 фунтов стерлингов). Принц предложил Бертрану самому назначить выкуп, задаваясь вопросом, опорочит ли он себя, назначив слишком низкую сумму, или разорится, назначив слишком высокую. По общему мнению, дю Геклен справился с задачей. Однако его освободили только в конце года, после того как король Франции гарантировал выплату почти треть оговоренной суммы. Человек такого положения, как дю Геклен, мог рассчитывать на то, что рано или поздно за него заплатят выкуп. Его место в боевом товариществе имело для него значение, кроме того, он был уверен, что снова столкнется со своими пленителями на поле боя. У кастильцев и арагонцев был другой расчет, и некоторые из них не могли позволить себе огромные суммы выкупов, которые они обещали заплатить в результате поражения и плена. Двоюродный брат Педро IV Арагонского, Альфонсо граф Дения, был захвачен двумя английскими сквайрами, Робертом Хоули и Ричардом Чемберленом, а затем перешел во владение принца в обмен на обещание компенсации. Его выкуп был определен в 150.000 добла (около 28.800 фунтов стерлингов), что стало самым крупным выкупом из всех пленников Нахеры. Вскоре после этого Дениа был освобожден, отдав в заложники двух своих сыновей и предоставив гарантию от графа Фуа. Когда выкуп оказалось трудно собрать, принц продал свои права на него со скидкой этому великому торговцу пленниками Эдуарду III. Тот, в свою очередь, продал их с еще большей скидкой Хоули и наследникам Чемберлена, чтобы удовлетворить их требования о компенсации. Затем последовало тридцать лет судебных разбирательств между английской короной, пленителями и различными другими кредиторами пленников, сопровождавшихся дипломатическими инцидентами, физическим насилием и убийством. Заложники стали главными жертвами этого процесса. Один из сыновей Дениа был передан графу Фуа, который несколько лет держал его в темнице, увешанной цепями. Другого, по-видимому, держали в Англии, но его отпустили только после того, как в 1390 году, через двадцать три года после битвы при Нахере, были окончательно урегулированы споры по выкупу. История Муньиса Годоя, магистра арагонского Ордена Калатравы, была в чем-то похожа на предыдущую. Годой был захвачен оруженосцем принца по имени Джон Кемптон и освобожден условно-досрочно вскоре после битвы. Он отказался платить ни пенса выкупа. Кемптону посоветовали преследовать его в судах Арагона, и сначала доказать свои права на пленника, а затем, когда они будут установлены в его пользу, взыскать деньги. Поскольку Орден Калатравы испытывал финансовые трудности, а король Арагона зависел от него в защите важного участка своей границы, дело было деликатным и затяжным. Кемптон должен был провести большую часть своей жизни, добиваясь выкупа, часто наезжая в Барселону, давая наставления целому ряду адвокатов и в конце концов поселившись в Сарагосе в качестве натурализованного арагонца. Наконец, в 1400 году он получил последнее из того, что ему причиталось. Большую часть своей жизни он провел в погоне за этими деньгами[913].

Вторжение в Кастилию стало величайшей военной победой принца и его худшей политической неудачей. Педро I въехал в Бургос и получил восторженный прием 7 апреля 1367 года, почти ровно через год после своего поспешного отъезда. Но когда принц попытался добиться выполнения обещаний, данных ему в Либурне, он обнаружил, что его клиент спорит и упирается. Принц требовал немедленной уступки баскских провинций, а Педро I не мог допустить этого, ослабить свое королевство и дискредитировать себя в такой момент. Поэтому он сделал вид, что согласен, но договорился с местными общинами об отказе в повиновении принцу. Когда сеньор де Пуаянн приехал, чтобы вступить во владение провинциями от имени принца, баски не признали хартии Педро I. По их словам, они имели право по обычаю выбирать себе сеньора самостоятельно. Кастильский король больше не заговаривал и о деньгах. Экспедиция была чрезвычайно дорогостоящей. Расходы принца на мобилизацию и жалованье войскам составили не менее 2.720.000 флоринов (около 385.000 фунтов стерлингов). Эта огромная сумма была примерно сопоставима со стоимостью двухлетней кампании Эдуарда III в Нидерландах в 1338–1340 годах и составляла примерно две трети выкупа Иоанна II Французского. А ведь Франция будучи гораздо более богатой страной, чем Кастилия, собирала такие огромные деньги с большим трудом. Принц потребовал от Педро I немедленной выплаты, а если это было невозможно, то он хотел, чтобы ему уступили двадцать замков в качестве залога. Педро I, чья казна была растрачена узурпатором, был совершенно не в состоянии заплатить сразу. Что касается замков, то он не хотел уступать их "ни при каких обстоятельствах". Между советниками с каждой стороны разгорелся тяжелый спор, в конце которого принц неохотно согласился, что не получит ни денег, ни гарантий. Все, что Педро I должен был сделать, это принести клятву перед алтарем главного собора Бургоса, что он выполнит свои обязательства в надлежащее время. Первый взнос был обещан через четыре месяца[914].

Для того чтобы продолжать давление на своего непостоянного союзника, принц был вынужден все это время оставаться со своей армией в Кастилии. А задолженность по жалованию войскам все росла. Вскоре англо-гасконцы исчерпали запасы северной Кастилии и были вынуждены двинуться на юг и расположиться лагерем вокруг города Вальядолид. Летняя жара усилилась. Люди начали страдать от голода, а затем и от дизентерии. Педро I требовал от своих подданных принудительных займов и налогов. "Я не могу удовлетворить эти требования из своих собственных ресурсов, — сказал он им, — у меня нет ни сокровищ, ни доходов". В конце августа 1367 года, когда прошло четыре месяца, отведенных на выплату первого взноса, Педро I отправил принцу холодное письмо, в котором благодарил его за помощь, выражал удовольствие, что большая наемная армия больше не понадобится, и сообщал, что его подданные ничего не заплатят, пока она остается на кастильской земле. И если принц пожелает покинуть страну и назначит агентов, которые будут вести его финансовые дела в его отсутствие, он получит деньги в установленном порядке. Принц ничего не мог с этим поделать. Его люди были на пределе сил и поэтому он повернул на север и с пустыми руками вернулся в Гасконь[915].

В течение следующих двух лет гнев принца на то, как с ним обошлись, главенствовал в англо-кастильских отношениях, вытесняя все стратегические и политические соображения, которые в первую очередь заставили его пересечь Пиренеи. В результате он потерял не только свои деньги, но и все политические преимущества, которые можно было бы извлечь из войны в Испании. Он начал прибегать к отчаянным методам, чтобы отстоять свои права и отомстить Педро I. Он уполномочил Хью Калвли начать тайные переговоры о возможности ведения войны против кастильского короля в союзе с Арагоном и Наваррой. Арагонский король, рассорившийся с французами и опасавшийся, что военная мощь принца может быть в следующий раз направлена против него, охотно поощрял эти фантазии. Карл Наваррский, чьи надежды на расширение границ своего королевства до моря пошли прахом, возможно, даже поверил в них. В ноябре 1367 года в городе Тарб на юге Гаскони состоялась длительная конференция между представителями трех государей. Был составлен меморандум, в котором предлагалось призвать Педро I не позднее апреля 1368 года сделать предложения по удовлетворению финансовых и территориальных претензий участников. В противном случае они намеревались предложить Энрике Трастамарскому заключить договор подобно Либурнскому, в обмен на обещание оставить Педро I на произвол судьбы. Но не было ни малейшей перспективы, что кто-либо из единокровных братьев примет эти условия[916].

Политика Франции строилась на более реалистичных принципах. Карл V решил обратить вспять последствия битвы при Нахере, как только ему доложили о ее результатах. Но он и представить себе не мог, что это можно сделать, не тратя денег. И снова Людовик Анжуйский был главным инициатором очередной авантюры. Уже через месяц после битвы Людовик встретился с Энрике Трастамарским в крепости Сент-Андре на берегу Роны в Вильнёв-лез-Авиньоне. Людовик обещал убедить своего брата-короля поддержать еще одну попытку отвоевать Кастилию. Король, поначалу осторожничал, но стал смелее, когда масштаб просчетов принца Уэльского стал очевиден. Он велел Людовику оказать Энрике Трастамарскому максимальную поддержку, не допуская на данном этапе своего явного вовлечения в предприятие и не отказываясь от договоров с Англией. Поэтому Людовик разместил кастильского претендента в огромной крепости Пейрепертюз на вершине скалы на границе с Руссильоном и выделил ему на расходы в 100.000 франков. Энрике послал агентов для закупки вооружения в Авиньон, который в то время был крупным центром торговли оружием, а других — для вербовки войск среди своих сторонников в Кастилии[917].

Мысли Карла V трудно реконструировать. Его брат, несомненно, рассматривал эти меры как шаги по оспариванию позиций Англии на юго-западе Франции. Людовик позволил Энрике Трастамарскому использовать подконтрольные ему отряды в набегах на восточную границу владений принца. В течение лета рутьеры Ле Лимузен и Перрен Бувето действовали от его имени в Бигорре, а затем в Руэрге. 13 августа 1367 года, действуя по личной инициативе и в сопровождении только своих самых "близких и доверенных" советников, Людовик тайно встретился с Энрике Трастамарским, на этот раз в цитадели порта Эг-Морт в устье Роны. Одним из этих советников был Франсиско Перельос, ставший в практических целях одним из министров герцога Анжуйского. Вероятно, именно он был главным автором договора, который теперь заключили два принца. Этот многословный и жесткий текст явно не был составлен канцеляристами, которым обычно поручают подготовку дипломатических документов. Соглашение предусматривало, что Людовик окажет Энрике все возможное содействие в низложении его соперника. Но их главной мишенью должны были стать "Нимроды последнего дня" — король Англии, его сыновья принц Уэльский и Джон Гонт, а также король Наварры.

Как только Кастилия будет отвоевана, стороны собирались обратиться против этих гадов и вести с ними вечную войну. Энрике Трастамарский рассчитывал стать господином своего королевства в течение шести месяцев. Совместное наступление на Аквитанию должно было начаться в марте 1368 года[918].

Энрике не удалось вернуть себе Кастилию в течение шести месяцев, но он приблизился к этому ближе, чем кто-либо мог предположить. Примерно в середине сентября 1367 года он пересек Пиренеи через графство Фуа с примерно 500 латниками и вошел в королевство Арагон. Педро IV, не желавший иметь ничего общего с этим предприятием после катастрофы при Нахере, отказался пропустить его через свои владения. Но Энрике пересек западные провинции Арагона без согласия Педро IV и ускользнул от всех попыток остановить его. 27 сентября 1367 года он вступил в королевство Кастилия, менее чем через месяц после того, как принц покинул его. Дворяне королевства, которые всегда были недовольны грубым правлением Педро I, стекались под его знамена. Вместе с ними пришло много новых врагов, которых Педро I нажил в результате мести предателям, последовавшей за его возвращением в королевство весной. "Если ты будешь управлять своим королевством сейчас, как прежде, то рискуешь потерять его и свою жизнь, — предупредил его принц в ходе их жаркой перепалки в мае, — и ни я, ни мой отец, король Англии, не сможем спасти тебя тогда, даже если захотим". 8 октября 1367 года Энрике Трастамарский вошел в Бургос. Там к нему присоединились некоторые бретонские отряды, сражавшиеся за него в 1366 году, и даже несколько англичан и гасконцев, которые были с принцем при Нахере и теперь чувствовали себя свободными, чтобы снова перейти на его сторону. В последующие месяцы Энрике вернул себе большую часть Леона и Старой Кастилии, за исключением Галисии и восточных областей, граничащих с Арагоном. В конце апреля 1368 года он осадил Толедо[919].

В Англии министры Эдуарда III были потрясены стремительно ухудшающимся состоянием его отношений с Францией. Они стояли в стороне, наблюдая за тем, как в Испании сводится на нет достижения 1367 года. Необычная схема, придуманная агентами принца в Тарб, требовала одобрения Эдуарда III. Но никакого решения не было принято вплоть до начала 1369 года, когда, под давлением послов короля Арагона, он в конце концов разрешил принцу действовать. Эдуард III отказался что-либо предпринять против "злобы и ненависти", которые, как совершенно правильно понял Педро I, питал к нему принц. Послам кастильского короля, которые находились в Англии примерно в то же время, что и послы Арагона, было сказано, что политика английского правительства заключается в том, чтобы оставить Педро I на произвол судьбы, но к тому времени вряд ли имело значение, какова была их политика[920].

Первый большой поток рутьеров, вернувшихся из Испании, состоял из последователей Бертрана дю Геклена и Оливье де Мони. Большинство из них были выжившими после Нахеры, побежденными и разочарованными людьми. Многие были досрочно освобожденными военнопленными. Они отправились домой через Арагон и начали прибывать в Лангедок в конце лета и осенью 1367 года, где сразу же начали вызывать серьезные беспорядки. Герцог Анжуйский все еще пытался убедить Генеральные Штаты Лангедока оплатить постоянные войска в 600 человек для их сдерживания. Окончательное согласие было достигнуто только в ноябре 1367 года, и к тому времени рутьеров уже невозможно было сдерживать. Людовик был в затруднении, где найти для них работу. Некоторые служили в гарнизонах вокруг Лангедока или находили города, которые платили им за защиту от других компаний. Присутствие большого количества войск маршала Бусико в Оверни, вполне возможно, только ухудшило ситуацию, не позволив им рассеяться на север из провинции[921].

В итоге было найдено решение экспортировать их через Рону в Прованс. Это решение, похоже, было принято поспешно и без всякой причины, поскольку Прованс был ближайшей доступной страной за границами Франции. У герцога Анжуйского были свои территориальные амбиции на территории графства королевы Неаполя, и ему было достаточно легко затеять там ссору. В начале 1368 года герцог заключил договор с Бертраном дю Гекленом. Великому капитану было обещано значительное вознаграждение за организацию вторжения в Прованс. В итоге расходы были покрыты за счет Лангедока. В феврале 1368 года Бертран собрал всех бретонцев и большую часть гасконских и провансальских компаний, которыми он командовал в Испании, и повел их через Рону. Официальная кампания была недолгой и закончилась безрезультатно в мае после того, как армия потратила почти три месяца на безрезультатную осаду города Тараскон на Роне и не смогла захватить гораздо более важный город Арль. Но рутьеры оставались в Провансе еще несколько месяцев. В четвертый раз за десятилетие это богатое средиземноморское графство было захвачено компаниями рутьеров, изгнанных из Франции. На этот раз оно почти не оборонялось, а небольшая армия, которую удалось собрать офицерам королевы Неаполя, была разбита и понесла большие потери. Папство, которое играло ведущую роль в избавлении от Великих компаний 1357, 1361 и 1365 годов, недавно покинуло Авиньон и вернулось в Рим. Папский ректор на этой территории безрезультатно платил деньги за защиту Бертрану Дю Геклену. Ни один крупный город не достался рутьерам, но окружающая местность была полностью опустошена. "Провансальцы — враги моего господина герцога Анжуйского, и весь ущерб, который мы можем им нанести, мы нанесем, нравится вам это или нет", — писал Бертран одному французу, который осмелился пожаловаться на жестокость его людей. В июле 1368 года архиепископ Амбрена сообщал, что отряды Бертрана распространились по всему Провансу и Дофине, а дороги в обеих провинциях стали непроходимыми[922].

Худшее ожидалось, когда принц Уэльский вернулся из Кастилии с рутьерами, которые ранее действовали в Нормандии и в провинциях по реке Сона. В течение всего лета велись приготовления к их отражению. Генеральные Штаты Лангедойля собрались в Компьене в июне, в Шартре в июле и в Сансе два месяца спустя. На этих собраниях министры короля подготовили ряд комплексных постановлений по обороне провинций от возвращающихся гасконцев. Главным приоритетом был контроль над укреплениями. В каждой провинции были назначены комиссары для проверки всех укреплений, ремонта и снабжения тех из них, которые были пригодны для обороны, за счет их владельцев. Те, которые были непригодны для обороны или не могли быть отремонтированы, подлежали сносу, если только они не были жизненно важны для обороны региона, в этом случае они могли быть приведены в порядок за счет короля. Это была не первая попытка справиться с нагромождением укреплений, покрывавших французские провинции, но на сегодняшний день она была самой эффективной. Городам, обнесенным стенами, было разрешено использовать четверть средств, собранных в пределах их юрисдикции, на ремонт и реконструкцию. Ордонансы Генеральных Штатов предусматривали создание вооруженных отрядов для защиты этих мест. Их жалованье должно было выплачиваться из поступлений от сборов, взимаемых в регионе. Особые меры должны были быть приняты для охраны мостов в городах, чтобы помешать компаниям переправляться через реки или снабжать себя на большие расстояния. Повсюду население должно было уходить в ближайшие укрепленные места при приближении захватчиков, забирая с собой все, что можно было съесть или продать. Советники герцога Бургундского в сентябре 1367 года разработали свой собственный, еще более сложный план обороны, который предусматривал не только отвод людей и продовольствия, но и демонтаж и вывоз мельниц и кузниц. В дополнение к этим комплексным мерам статической обороны, офицеры короны должны были провести оценку количества людей в своих округах, готовых к службе в поле против компаний. Одна армия была сформирована для мобильных операций в Нижней Нормандии. Другая действовала под командованием маршала Бусико и Луи де Сансера в провинциях средней и верхней Луары. Эти меры, особенно резервирование части местного урожая и вспомогательных средств для строительства укреплений, были самым ярким проявлением изменившихся стратегических приоритетов короля, который придавал гораздо большее значение опустошению сельской местности и обороне городов, чем противостоянию врагу в сражении. Они, несомненно, были более совершенны на бумаге, чем на практике, как и все подобные планы. Но они дали обороне преимущество над Великими компаниями впервые с момента создания последних в начале 1360-х годов и послужили генеральной репетицией для более серьезного конфликта с англичанами в следующем десятилетии[923].

Армия принца была распущена в Сен-Жан-Пье-де-Порт в предгорьях Пиренеев в начале сентября 1367 года. Почти сразу же несколько тысяч освободившихся солдат сформировались в новую Великую компанию. Целью было повторное вторжение в провинции восточной и центральной Франции, где многие из них успешно действовали до 1366 года. Командирами стали Бертука д'Альбре и Бернар де Ла Салль, оба командовавшие важными гасконскими отрядами при Нахере. Бертука уже был печально известной фигурой во Франции, а Бернар де Ла Салль вскоре станет не менее знаменитым. По сведениям Фруассара, он прославился как человек, который преодолел стены Клермон-ан-Бовези и первым вошел в Шарите-Сюр-Луар: fort et subtil echelleur, ainsi comme un chat (сильный и грациозный как большая кошка). Подавляющее большинство новой Великой компании составляли гасконцы. Но был также отряд из примерно 800 англичан и бретонцев, возглавляемый Джоном Крессвеллом и Робертом Брике. Они называли себя route des Englès des Granz Compagnies (Большай компания англичан и гасконцев) и представляли собой объединение по меньшей мере двадцати английских отрядов рутьеров, которые сражались вместе с принцем при Нахере, а в некоторых случаях с Бертраном дю Гекленом и Энрике Трастамарским за год до этого[924].

В октябре 1367 года вся эта орда начала двигаться на восток. Они проложили себе путь вверх по долинам рек Ло и Дордонь через Керси и Руэрг, впервые после мира 1360 года эти провинции серьезно пострадали от рутьеров. Граф Арманьяк утверждал, что только в его владениях был нанесен ущерб на 600.000 флоринов. В Оверни французское правительство предприняло решительную попытку остановить их на Луаре. Все мосты через реку были защищены, а броды были загромождены затопленными лодками. Кавалерийская армия маршала Бусико и Луи де Сансера находилась на восточном берегу. Некоторые отряды рутьеров обошли оборону, пройдя по западному берегу реки в Бурбонне и Ниверне. В конце концов, основной массе удалось форсировать реку в феврале 1368 года у небольшого городка Марсиньи-ле-Нонен в Шароле. Но это принесло им мало пользы. Продвигаясь через Бургундию, они оказались в пустой стране, лишенной припасов и добычи, где их постоянно преследовали отряды офицеров короля и герцога Бургундского. Отрывочные свидетельства говорят о том, что они нанесли большой урон землям, через которые проходили, и захватили несколько плохо охраняемых мест. Но они были не в состоянии снабжать себя во время марша или закрепиться где-либо. Поэтому они не могли остановиться достаточно надолго, чтобы провести какую-либо значительную операцию и прошли всю территорию герцогства Бургундского за шесть или семь дней. У меньшей группы, вторгшейся в Ниверне, дела обстояли немногим лучше. Они провели там едва ли шесть недель, прежде чем уйти. В первой половине марта 1368 года эти два крыла снова соединились в Осерруа[925].

Здесь рутьеры смогли отдохнуть и пополнить свои запасы в двух недостаточно укрепленных монастырях, чьи припасы были оставлены в амбарах. В середине марта 1368 года они возобновили свой поход на север. Перейдя Сену и Об, они вступили на равнину Шампани и захватили Эперне, который был единственным значительным городом без королевского гарнизона, а также заняли ряд мест вокруг него. Но это был их единственный успех в этой провинции. В начале апреля они перешли Марну в нескольких местах, намереваясь, очевидно, обойти Париж с севера. По северу Иль-де-Франс и Верхней Нормандии были распространены приказы, предписывающие людям отойти в укрепленные места со всеми продуктами питания и движимым имуществом. Через несколько дней рутьеры отказались от попытки проникнуть дальше на север и вернулись в долину Марны. Здесь они разделились на небольшие группы, чтобы облегчить растущую проблему со снабжением. По мере того как предприятие превращалось из организованной военной операции в недисциплинированную массу независимых банд, ведущие капитаны пытались использовать то преимущество, которое у них еще оставалось, чтобы договориться с правительством. Но они выдвигали слишком высокие требования. Они требовали 1.400.000 франков за свой уход из Франции и переговоры сразу же были прерваны. На этом этапе Великая компания начала распадаться. Несколько компаний отделились от основной массы и были распущены. В июле 1368 года оставшиеся несколько тысяч человек двинулись на юг, в Осерруа. Они не могли войти в Бургундию с севера и поэтому двинулись через Гатине к югу от Парижа. 4 июля 1368 года они расположились лагерем вокруг Этампа и недолго угрожали столице. Через пять дней их припасы закончились[926].

Несчастье обострило противоречия. В Этампе английская и гасконская компании рассорились. Гасконцы самостоятельно двинулись на юг, в долину Луары. Здесь они добились небольшого успеха, захватив город Божанси с мостом через реку и удерживали его в течение трех недель. Затем они оставили его и двинулись на юг через старый каменный мост в Солони. Это оказалось ошибкой. Божанси был быстро вновь занят правительственными войсками. Начались сильные дожди. Река вздулась. Гасконцы не смогли вернуться на северный берег и побрели на запад в тщетных поисках переправы. В Турени им бросил вызов большой отряд из армии, которой командовал маршал Луи де Сансер. Гасконцы, потерявшие много сил во время своих скитаний, не захотели сражаться с этими людьми и вместо этого захватили огромную крепость Фей-ла-Винез на южной границе Турени, которая принадлежала брату маршала. Была предпринята отчаянная попытка выбить их из этого места. Но гасконцы продержались там четыре месяца, прежде чем бежали на английскую территорию и рассеялись[927].

Англичане из Великой компании продержалась дольше. Они двинулись на запад от Этампа в Нормандию и 2 августа 1368 года захватили город Вире. Около сорока или шестидесяти человек днем вошли в ворота, спрятав оружие под одеждой. Они убили привратника, захватили ворота и вызвали остальную часть отряда, прятавшуюся неподалеку. Это был знаменитый захват, но англичане не смогли надолго закрепиться в Вире. Из Венсена Карл V приказал оставить сельскую местность по всей Нижней Нормандии. Вскоре у захватчиков закончились запасы продовольствия. Примерно половина из низ, четыре или пять сотен, отступили в середине августа и через несколько дней заняли Шато-Гонтье в Анжу. Остальные получили откуп в сентябре и тоже двинулись на юг, чтобы присоединиться к ним. В Анжу они расположились в ряде мелких крепостей, опустошая регион и постепенно проникая на запад к побережью. Когда урожай еще находился на полях, они получили короткую передышку от голода[928].

Французские власти ответили на новую угрозу, потенциально самую серьезную в Нормандии с 1365 года, с помощью дипломатии, денег и силы. Сэр Джон Чандос, проживавший в то время в своей большой крепости Сен-Совер-ле-Виконт в Котантене, был привлечен для переговоров со своими соотечественниками. Именно он организовал отход рутьеров из Вире. Он также приложил определенные усилия, чтобы удержать их вокруг Шато-Гонтье. Но когда в конце года он вернулся в Гасконь, дальние набеги возобновились. Иоанн IV, герцог Бретани, был вынужден откупаться от них серией значительных платежей. Котантен также неоднократно подвергался нападениям. В какой-то момент английские рутьеры вплотную подошли к захвату Шербура. Однако к концу года условия для английских компаний становились все более тяжелыми. Они истощили урожай, собранный в сентябре. Правительство концентрировало более крупные силы в Нижней Нормандии, чтобы противостоять им. Отдельные группы рутьеров попадали в засады, когда искали добычу и припасы. Великая компания начала нести серьезные потери. Роберт Скот, один из самых известных ее капитанов, был загнан в угол в монастыре близ Шато-Гонтье и убит. Роберт Брике был убит вскоре после этого в другой стычке с правительственными войсками. В начале 1369 года сэр Джон Чандос ненадолго вернулся на Котантен и заключил с рутьерами новую сделку. Захватчики согласились уйти в обмен на 3.000 франков, не такую уж большую сумму. Она была собрана из местных налоговых поступлений и тщательно пересчитана в присутствии английского капитана. Когда выяснилось, что монет не хватало, сборщика налогов из Ле-Мана, который доставил деньги, заставили оставить лошадей, чтобы возместить разницу. Домой он вернулся пешком[929].

Из истории Великой компании 1367 года, которая при всех своих внутренних слабостях была самым устойчивым и дисциплинированным предприятием такого рода в 1360-х годах, можно было извлечь много уроков. Традиционный прием откупа от компаний или оплаты их участия на короткий срок в какой-либо иностранной войне был дискредитирован. Опыт Людовика Анжуйского продемонстрировал большинство пороков этого дорогого и невыгодного метода борьбы с захватчиками. Осенью 1368 года, когда отряды Бертрана дю Геклена вернулись из Прованса в Лангедок, ему снова пришлось искать для них работу на своей собственной службе или откупаться от них, чтобы они отправились в другие части Франции. За пределами Лангедока французское правительство применило методы, которые оно с успехом использовало до конца XIV века, по сути те же самые, которые Карл V рекомендовал Энрике Трастамарскому перед битвой при Нахере. Копании были вынуждены двигаться в большом количестве по стране, которая была очищена от всего съедобного. Условия стали исключительно тяжелыми для рутьеров даже летом и осенью, а зимой почти невыносимыми. Те, кто остался в надежде где-нибудь обосноваться, были, как правило, уничтожены. В Бурбонне последние оставшиеся гарнизоны рутьеров были зачищены в конце 1368 года. Ле Бурк Камю вернулся из Испании в Монтеско и Бовуар, но его выгнали из обоих мест и в кандалах отправили в тюрьму герцога Бурбонского в Мулене. Несколько отрядов Великой компании пытались удержаться в Осерруа, когда остальная часть орды двинулась в Шампань. Некоторым из них даже удалось занять Сен-Флорентен в июне 1368 года. Но они были вытеснены в течение нескольких недель. Осенью они были вынуждены оставить свои базы, отступить на юг и бесцельно блуждать по Форезу, Божоле и Ниверне, преследуемые офицерами герцога. В конце концов, остатки были загнаны в угол и разбиты при Семле в Ниверне в ноябре. В руках властей оказалось большое количество пленных, которых они не смогли разместить в безопасном месте[930].

Вскоре после возвращения принца в Гасконь один подхалим произнес перед ним в Периге проповедь, в которой сравнил его с сыном Божьим. "Никто не должен так льстить даже самому великому государю, — заметил принц позже своему другу, — судьба может погубить его в любой момент, и тогда все его знаменитые деяния будут забыты и сведены к нулю"[931]. Такая судьба вскоре постигла принца Уэльского.

Отказ Педро I от своих обещаний сделал принца банкротом. Для покрытия огромных расходов на мобилизацию и жалованье войскам у него были только деньги, вырученные от продажи драгоценностей Педро I, и первые взносы выкупа за Бертрана дю Геклена, Арнуля д'Одрегема и графа Дении[932]. Не было никаких резервов, и не могло быть и речи о субсидии из английской казны. Единственным доступным для него ресурсом было налогообложение. В итоге было предложено постоянное налогообложение в размере десяти гиеньских су (2 фунта стерлингов) в год до тех пор, пока долг не будет выплачен. Первоначально было предложено обратиться к Штатам Аквитании с просьбой разрешить взимание этого налога сроком на пять лет. Поскольку номинальный доход от налога составлял всего 27.000 ливров (5.400 фунтов стерлингов) в год, а часть этой суммы должна была пойти на оплату постоянных расходов на герцогский двор, принц, должно быть, рассчитывал также заключить со своими кредиторами договор об отсрочке. Единственное свидетельство о происхождении этой схемы сбора налогов исходит от Фруассара, весьма сомнительного авторитета, который к тому времени уже покинул двор принца. По его словам, она была разработана канцлером принца, Джоном Хэруэллом, епископом Бата и Уэллса. Это вполне возможно. Хэруэлл, который до этого был коннетаблем Бордо, разбирался в финансах герцогства как никто другой. Штаты Аквитании впервые собрались в Ньоре осенью 1367 года, но не смогли договориться. Новые провинции были готовы уступить в этом вопросе в обмен на обещание отказаться от непопулярной практики обесценивания серебряной монеты и некоторые другие реформы; но дворяне Гаскони и Руэрга, а также граф Перигора ни при каких обстоятельствах не соглашались на налог. Собрание Штатов пришлось прервать. Когда они собралось вновь, в январе 1368 года, противники введения налога отказались явиться, и голосование прошло в их отсутствие. Фруассар также рассказывает, что против налога выступали некоторые советники самого принца, в том числе сэр Джон Чандос, который рассорился с принцем по этому вопросу и вскоре после этого удалился в свои владения в Нормандии. Этот рассказ согласуется с фрагментами информации, полученной из других источников, и вполне может быть верным[933].

Граф Арманьяк отказался разрешить сбор фуажа в своих владениях и почти сразу стал главным оппозиционером. Проблемы Арманьяка были совсем не типичными, как по масштабу, так и по происхождению. В отличие от остальных представителей гасконской знати, он сражался на проигравшей стороне в войне с Францией и имел мало возможностей для получения добычи и выкупов. Более того, он влез в большие долги. Большие личные расходы, которые он понес в Провансе в 1357 году, до сих пор не все были возмещены королевой Неаполя. Его пленение в битве при Лонаке привело к тому, что он был заключен в тюрьму на два года, а выкуп составил 300.000 флоринов (около 42.500 фунтов стерлингов). Чтобы собрать эту сумму, ему пришлось заложить свои личные драгоценности, продать часть своих владений и взять большой заем. Но даже этого ему не хватило. Арманьяк выступил против первого фуажа, который был введен после прибытия принца в герцогство, и стал единственной заметной фигурой, которая сделала это. В этом случае принц откупился от него, одолжив ему деньги, необходимые для выкупа. Когда Арманьяк вернулся из Испании, он все еще был должен принцу 25.000 ноблей (около 8.300 фунтов стерлингов) из этого займа, но принц сам задолжал графу (по его собственному подсчету) более 200.000 флоринов (около 28.300 фунтов стерлингов) в качестве военного жалованья ему самому и его приближенным. Арманьяк был нетипичен и в другом отношении. Он так и не смог примириться с переходом своих владений под английский суверенитет. Причина этого достаточно проста. До заключения мира он был крупной политической фигурой на юге Франции. И хотя в 1364 году он был принят в Совет принца, когда приносил ему оммаж, это вряд ли могло скрыть тот факт, что теперь он принадлежал к политическому сообществу, в котором его собственная роль была второстепенной. Дело было не только в гордости, хотя и это, несомненно, имело значение. Арманьяк нуждался в поддержке государства, чтобы противостоять врагам своей семьи. Он не мог полагаться на принца, как полагался королей из династии Валуа[934].

Арманьяк в каком-то смысле стал аутсайдером в гасконской политике. Но фуаж 1368 года вызвал у него недовольство, которое разделяла большая часть местной знати старого герцогства, и особенно сильно — два знатных дворянских рода, с которыми семья Арманьяка была связана брачными узами, сеньоры д'Альбре и графы Перигора. Недовольство этих трех семей по-разному иллюстрировало проблемы управления английским герцогством после войны.

Деньги были главной причиной трудностей сеньора д'Альбре, так же как и графа Арманьяка. Арно Аманье д'Альбре в общем хорошо перенес войну, но и он угодил в плен при Лонаке, и за него назначили большой выкуп, в 100.000 флоринов (около 14.000 фунтов стерлингов). Последняя часть этой суммы была выплачена только весной 1367 года. Кроме того, Арно Аманье пришлось участвовать в выкупе двух младших братьев и двоюродного брата, которые попали в плен вместе с ним и эти расходы пришлись на трудное для него время. В 1350-х годах он и его клан были одними из самых успешных военных предпринимателей юго-запада, получая большие доходы от деятельности гарнизонов и компаний, разбросанных по всей центральной Франции. После заключения мира эти доходы значительно сократились, поскольку д'Альбре постепенно распродавали свои опорные пункты в Оверни и Бурбонне, а условия жизни их компаний в других местах становились все более трудными. Много лет спустя, на одном из парижских пиров, Фруассар подслушал, как д'Альбре жаловался, что у него никогда не было столько денег с тех времен, когда каждый проезжий купец был в его власти. Слова были сказаны в шутку, но они оказались правдивее, чем предполагал хронист. Испанская кампания могла бы поправить состояние д'Альбре, но вместо этого он потерял лицо и деньги и ничего не приобрел. Он также, как и Арманьяк, был чувствителен к ослаблению своего влияния в расширенном герцогстве, возникшем после мира 1360 года, где власть приходилось делить не только с магнатами других, ранее французских провинций, но и с англичанами, такими как Чандос и Хэруэлл, Стрейтли, Фелтон и Стаффорд, которые теперь главенствовали в делах Аквитании и сами были окружены жадными и честолюбивыми клиентами. Однако д'Альбре был опасным противником, так как его огромные владения были сосредоточены в Ландах и нижнем течении Дордони, недалеко от Бордо, а родственные связи распространялись на большую часть юго-запада. Семья д'Альбре имела долгую историю нестабильных союзов, отбрасываемых по мере того, как того требовали интересы. Дед Арно Аманье сражался за Эдуарда I и против Эдуарда II. Его отец первые три года войны воевал против Эдуарда III, а следующие двадцать — за него. Сам Арно Аманье предоставил войска Карлу V участвовавшие в сражении при Кошереле, а в следующем году стал лейтенантом короля Наварры во Франции. В соборе Бордо в июле 1363 года он стал первым бароном Аквитании, принесшим оммаж принцу. Но, как и его предшественники, д'Альбре был, по сути, превосходным вольным наемником, любившим деньги и готовым продать свою поддержку тому, кто в долгосрочной перспективе мог предложить ему больше[935].

Аршамбо, граф Перигорский, был совсем другим, импульсивным молодым человеком, который, в возрасте двадцати одного года, недавно унаследовал графство от своего отца. Он сражался с принцем в Испании и, предположительно, также накопил долги. Но его мотивы для присоединения к оппозиции, вероятно, были скорее политическими, чем финансовыми. Графы Перигорские на протяжении многих поколений пытались создать в Перигоре консолидированную вотчину, которая могла бы сравниться с апанажами принцев во Франции. Эти амбиции привели его к борьбе с главными городами, в частности с Периге, и некоторыми могущественными дворянскими домами в южной части провинции. Присоединение Перигора к Аквитанскому герцогству могло стать для графа прекрасной возможностью добиться своей цели. Как только это произошло, он подал большое количество исков о возвращении собственности, большей частью в долинах Везера и Дордони, которая принадлежала его отцу и была отторгнута другими после завоевания этой области англичанами в 1345 году. Поскольку теперь он был подданным короля Англии, заявил он, все следует вернуть. Сэр Джон Чандос, которому приходилось иметь дело с некоторыми из этих претензий до прибытия принца, соглашался с этим принципом, но принц не согласился. Он гораздо меньше симпатизировал устремлениям графа Перигорского и был личным другом одного из его соперников. Когда в начале 1368 года Аршамбо собрал небольшую армию для нападения на одного из этих соперников, сеньора де Мюсидана, то он был арестован сенешалем принца в Перигоре и на некоторое время заключен в тюрьму в Периге, что стало для него унижением на долгие годы[936].

Когда-то принц умел разрешать подобные противоречия. Он ловко делал подарки и давал займы потенциальным врагам. Он льстил им своей дружбой и жизнью при дворе и членством в Совете. Но политические маневры никогда не были его сильной стороной. Его способность привлекать людей своим обаянием ослабла после испанской кампании, а его природная щедрость была подавлена финансовыми трудностями. Гасконские дворяне, посещавшие его двор, жаловались, что их принимали не как прежде радушно и даже холодно. Эти изменения в манерах принца усугублялись его болезнью. Как и большая часть его армии, он пострадал от летней жары на кастильской равнине и вернулся с изнуряющей болезнью, возможно, малярией, от которой ему предстояло страдать до конца жизни. Периодически накатывали приступы слабости, и он подолгу лежал в постели. Ухудшение здоровья принца, а также его недовольство и разочарование, когда плоды победы при Нахере растаяли на глазах, повлияли не только на его участие в делах герцогства, но и на его нрав и рассудительность. Он стал нетерпим к оппозиции. У нас есть только рассказ Арманьяка о его отношениях с принцем, который, несомненно, окрашен горечью от оскорбления и является скорее частью антианглийской пропаганды, но в целом заслуживает доверия. Согласно версии графа, Арманьяк послал к принцу двух своих рыцарей с просьбой освободить его от уплаты фуажа. Посланники объяснили принцу финансовые трудности своего господина и заявили, что графы Арманьяк были свободными людьми, которые никогда не были обязаны платить налоги королям Франции или Англии. Принц мог бы отнестись к этому как к началу трудного торга, а не как к оскорблению его власти. Но его ответ был крайне нетерпимым: он получит деньги от графа не смотря на его возражения или уничтожит его настолько, что его семья никогда больше не будет владеть ни одним клочком земли в Аквитании[937].

В начале 1368 года, когда начался конфликт принца с графом Арманьяком, англо-французские отношения находились в состоянии застойного спокойствия. Из лицемерных заявлений о взаимном уважении, последовавших за воцарением Карла V, ничего не вышло. Выкуп за Иоанна II все еще выплачивался, с опозданием и в небольших размерах. Эдуард III проявлял мало интереса к разрешению мелких территориальных споров, которые послужили поводом для отсрочки отказа от суверенитета над территориями юго-запада. Два спорных вопроса, касающихся владения Бельвиль и некоторых незначительных фьефов, принадлежавших графствам Понтье и Монтрей, были переданы в совместные комиссии юристов, работа которых быстро погрязла в бесконечных прелиминариях и административной путанице. Любопытная летаргия охватила английскую политику. На одно важное заседание англичане даже не потрудились явиться. Трудно отделаться от мысли, что Эдуард III не хотел выполнять мирный договор, предпочитая держать свои претензии на французскую корону в резерве на случай, если они снова станут полезными[938].

В апреле 1368 года второй сын короля Англии Лайонел, герцог Кларенс, проехал через Париж с великолепной кавалькадой, направляясь в Италию для женитьбы на дочери Галеаццо Висконти, герцога Милана. Герцоги Беррийский и Бургундский встретили его на дороге в Сен-Дени. Карл V устроил ему великолепный прием в Лувре. Лайонела развлекали три ночи в главных дворцах столицы и отправили в путь, нагруженного драгоценными подарками[939]. На первый взгляд, отношения были корректными, даже теплыми. Такие любезности скрывали от Эдуарда III то, что французское правительство тоже стало рассматривать договоры о мире как временные. Он так и не понял, насколько противным показался мир большинству французов после восьми лет периодических разбойничьих нападений больших армий, большинство предводителей которых были англичанами или гасконцами. Английский король сделал то, что, по его мнению, он должен был сделать в отношении действий своих подданных во Франции, но не более того. Он участвовал в попытках зачистить уцелевшие гарнизоны рутьеров в течение 1361 года. Он осудил разбой англо-гасконских компаний, когда французский король поднял вопрос об этом. Время от времени он предпринимал шаги к исполнению своих обещаний, арестовывая известных преступников или конфискуя их имущество в Англии. Но он не трогал тех, кто был его друзьями, таких как капталь де Бюш, Роберт Ноллис или Эсташ д'Обресикур. Подход принца к вопросу о деятельности рутьеров был еще более двусмысленным. Он никогда открыто не покровительствовал компаниям, но не проявлял никаких признаков действия против них, даже для проформы. Он разрешил войскам короля Наварры пересекать его территорию для ведения войны во Франции в 1364 году, а его агентам — нанимать корабли в гасконских портах. Вольные компании свободно перемещались по речным долинам между Овернью и побережьем. Бордо был крупным центром торговли доспехами, артиллерией и военнопленными. Принц закрывал на все это глаза. Он наслаждался обществом профессиональных солдат и не делал различий между государственной и частной войной, как и сами рутьеры. Несколько известных капитанов и покровителей Великих компаний были желанными гостями в Бордо и Ангулеме, где они наслаждались приемом при самом пышном дворе Европы, что не преминуло отметить французское правительство. Для отказа от мирных договоров французам не хватало только повода[940].

Карл V никогда не скрывал от своих приближенных своего стремления вернуть хотя бы большую часть английских владений во Франции. Сдерживающими факторами были его совесть, которая требовала хотя бы правдоподобного юридического обоснования для отказа от мирных договоров, которые он поклялся соблюдать, и ресурсы его сократившегося и разрушенного королевства, которые не обязательно выдержат напряжение еще одной войны. Он также осознавал необходимость управлять общественным мнением. В конце 1360-х годов несколько элементов этого расчета изменились. Успешное сдерживание рейда Великой компании 1367 года, банкротство принца Уэльского и раскол среди его подданных, апатия Эдуарда III — все это были значительные факторы. Налоговые поступления правительства были высокими. Летом 1367 года король счел возможным успокоить Генеральные Штаты Лангедойля, вдвое снизив ставки, по которым взимались фуаж и габель. Несмотря на большие расходы на сдерживание компаний, содержание роскошного двора и потворство своему экстравагантному аппетиту к строительству, Карл V накопил резерв на случай непредвиденных обстоятельств в наличных в Лувре, отеле Сен-Поль и королевских замках Мелён и Венсен, как это делал Эдуард III в Англии. К 1368 году этот запас составил около 400.000 франков[941].

Что касается юридического обоснования отказа от мирных договоров, то оно было предусмотрительно обеспечено жалобами гасконских сеньоров на фуаж. Карл V тщательно выстраивал свои отношения с ними с момента своего воцарения. Он использовал их отряды в своих армиях. Он развлекал и льстил им при дворе. Он отпустил капталя де Бюша без выкупа. Он ссудил графа Арманьяка деньгами, когда тот рассорился с принцем Уэльским. 4 мая 1368 года Арно Аманье д'Альбре обвенчался со свояченицей Карла V, Маргаритой де Бурбон, в часовне личной резиденции короля в парижском отеле Сен-Поль. Карл не только организовал брак, но и внес в приданое невесты единовременную сумму в 30.000 франков и назначил пенсию в размере 4.000 франков в год. На торжествах присутствовало большое количество видных гасконских дворян. Трудно поверить, что Карл V не спланировал то, что произошло дальше. Среди гостей в Париже был и граф Арманьяк. Находясь там, он тайно подал документы на апелляцию против фуажа от своего имени и от имени своего сына. Апелляция была адресована королю Франции "его суверенного господина герцога и всего герцогства Аквитанского"[942].

По договору в Кале король Франции обязался в самых ясных выражениях не осуществлять никаких суверенных полномочий в Аквитании до полного отказа от них в установленном порядке. Если бы Карл V удовлетворил апелляцию, он бы отказался от договора. За этим, как он знал, неизбежно последовала бы война. Задержка с реакцией на апелляцию Арманьяка была вызвана главным образом необходимостью заручиться поддержкой столь смелого шага среди членов его семьи и советников, а также подготовить управление общественным мнением за рубежом. Юридические вопросы были необычными и сложными. Может ли суверенный государь отказаться от своего суверенитета? Если король Франции все еще номинально являлся сувереном на юго-западе, имел ли он право отказаться рассматривать апелляцию своего подданного? Истекло ли обещание не осуществлять суверенные полномочия, когда прошло время для отречения от них? Могли ли Эдуард III и принц Уэльский ссылаться на договор, когда их подданные все еще вели войну во Франции, нарушая его? По всем этим вопросам в течение следующего года должно было состояться много научных дебатов, и в свое время юридические факультеты ведущих университетов Европы должны были высказаться по этим вопросам[943]. Но решение Карла V никогда не зависело от ответов на них. Это был политический расчет. Если бы апелляция графа была отклонена, он признал бы отказ от полномочий своей короны в герцогстве и отказаться от договора впоследствии было бы сложнее. Он также потерял бы возможность противостоять принцу Уэльскому при поддержке некоторых из самых влиятельных подданных принца. Проблемы принца в Аквитании возникли не по вине Карла V, но он не мог позволить себе отвернуться от них.

Прошло шесть недель, и давление на Арманьяка усилилось. Поступали сообщения о планах принца по принудительному взысканию фуажа. Говорили, что он набирает войска для похода против непокорных дворян. Ходили упорные слухи, что он предложил земли графа Арманьяка Оливье де Клиссону. В Париже Арманьяк потребовал четкого ответа от французского короля. 30 июня 1368 года, когда Великая компания двигалась через Гатине к Парижу, а по всему Иль-де-Франс собирались войска для защиты столицы, состоялось важное заседание королевского Совета, чтобы, как позже выразился Карл V, "успокоить совесть короля". На Совете присутствовали все главные гражданские и военные офицеры королевства, а также многие члены королевской семьи и представители дворянства. Они постановили, что король должен принять апелляцию графа к рассмотрению. Сразу же после заседания Совета король заключил тайное соглашение с Арманьяком, его сыном Жаном, Арно Аманье и Бераром д'Альбре, а также Аршамбо, графом Перигора. Этот документ выходил далеко за рамки роли бескорыстного судьи, которую Карл V играл публично. Он обещал принять апелляцию от Арманьяка и его сына, а также любые аналогичные апелляции, которые могут быть поданы другими. Он обещал, что не будет отказываться от суверенитета, требуемого договором в Кале, без согласия апеллянтов. А они, со своей стороны, согласились не отказываться от своих апелляций и не договариваться с Эдуардом III и принцем без согласия короля Франции. Переходя к войне, которая, как они все знали, последует, апеллянты согласились сражаться за короля Франции в провинциях, граничащих с Аквитанией. В пределах герцогства король обязался защищать их силой оружия, если принц нападет на них или их владения. "Поскольку они подали апелляцию, они находятся в подданстве короля Франции", — как позже Карл V заявил королю Англии. После подписания соглашения Карл V назначил графу Арманьяку огромную пенсию в размере 100.000 золотых франков в год. Он также щедро одарил его землями на юго-западе, большую часть которых он должен был отвоевать у принца Уэльского и его подданных[944].

За решением принять гасконские апелляции последовал интенсивный раунд дипломатической деятельности, поскольку Карл V занялся укреплением своих границ, готовясь к войне. Через несколько дней после судьбоносного заседания Совета 30 июня послы Карла V отправились в Кастилию с предложениями денег и войск, чтобы Энрике Трастамарский смог завершить уничтожение Педро I. 21 ноября 1368 года в лагере претендента в Толедо, когда он все еще вел длительную осаду главного гарнизона Педро I в центральной Кастилии, был подписан официальный союзный договор. Договор предусматривал создание совместного атлантического военного флота, состоящего из десяти французских парусников и двадцати кастильских галер, который должен был действовать против английских владений на юго-западе Франции в 1369 году. Взамен Карл V предложил отправить Бертрана дю Геклена обратно в Кастилию с небольшой армией латников. Бертран, который уже начал набирать людей в Лангедоке, прибыл туда с 600 кавалеристами в начале февраля 1369 года. Он участвовал в битве при Монтьеле 14 марта 1369 года, когда армия Педро I была разгромлена и рассеяна при попытке снять осаду с Толедо; а через несколько дней после этого присутствовал при знаменитой схватке братьев в шатре, когда Энрике Трастамарский боролся с Педро I и убил его собственными руками.

говорит монах из поэмы Чосера. За личной трагедией скрывалась серьезная политическая неудача Эдуарда III и принца, которые обнаружили, что на южной границе Аквитании появилась враждебная держава, а крупнейший военный флот Атлантического побережья перешел на службу к их врагам. Всего за несколько недель до смерти Педро I министры Эдуарда в Вестминстере отказались вмешиваться в спор кастильского короля с принцем Уэльским и отреклись от своего недавнего союзника[945].

Эдуарду III было суждено испытать еще большее унижение во Фландрии, гораздо более важной для него территории, где он когда-то имел твердые позиции. Несмотря на номинальную верность графа Людовика Мальского дому Валуа, Эдуард III на протяжении целого поколения сохранял поддержку городов и большей части дворянства Фландрии. В октябре 1364 года, что, возможно, стало высшей точкой успеха Эдуарда III на европейском континенте, Людовик Мальский в ходе длительной встречи с английским королем в Дуврском замке согласился выдать Маргариту, своего единственного ребенка, замуж за пятого сына Эдуарда — Эдмунда Лэнгли, графа Кембриджа. Маргарита была самой ценной невестой Западной Европы, наследницей не только территорий своего отца во Фландрии, но и Артуа и имперского графства Бургундия, принадлежавшего ее бабушке. Этот брак сделал бы Эдуарда III величайшим государем Северной Европы и создал бы сеть подконтрольных Англии территорий вокруг северных и восточных границ Франции. Но этому не суждено было случиться. Эдмунд и Маргарита, как и почти все княжеские особы, состояла в запрещенных для брака степенях родства. Поэтому требовалось специальное папское разрешение. Обычно это было формальностью. Но, несмотря на интенсивное лоббирование со стороны сменявших друг друга английских агентов, Урбан V отказал в этом. Заявив, что находит в этом браке "опасность для их душ, пагубный пример для других и скандал для многих", он в конце концов аннулировал обручение пары и объявил, что они могут свободно искать себе супругов в другом месте. Один из ранних биографов Папы писал об этом решении, что Папа мог совершенно правильно отказать Эдуарду III в том, что он даровал другим, не имея лучшего духовного обоснования, потому что право давать послабления для брака было вопросом "милости, а не справедливости". Затем, возможно, чувствуя, что требуется более веская причина, он добавил, что "если бы английская династия, уже столь могущественная, преуспела в этом, она бы окружила большую часть французского королевства. Либо Франция была бы поглощена англичанами, либо начались бы бесконечные беды, волнения, войны и раздоры". Снова стало естественным, как и до побед Эдуарда III, рассматривать Францию как краеугольный камень Западной Европы, чьи интересы можно отождествлять с интересами христианства. Эдуард III проглотил свое разочарование и пошел на следующий шаг — политический союз с Людовиком Мальским. Но договор, заключенный в мае 1367 года, не дал английскому королю ничего ценного, кроме обязательства Людовика, чего бы это ни стоило, не позволять использовать графство в качестве базы для военных операций против Англии[946].

Все это закончилось для Эдуарда III крупным политическим поражением. Союз с графом и рука его дочери в конечном итоге достались брату Карла V, Филиппу, герцогу Бургундскому. Этот брак, о котором впервые заговорили с неохотно соглашающимся графом в 1364 году, стал настойчиво обсуждаться после того, как Карл V скрепил свой договор с графом Арманьяком. После длительных и трудных переговоров 12 апреля 1369 года было достигнуто соглашение. Маргарита была еще более близкой родственницей Филиппа, чем Эдмунд Лэнгли, но необходимое папское разрешение было выдано сразу же. Это стало началом долгого упадка английского влияния во Фландрии, которое на протяжении более полутора веков было главным источником напряженности в регионе и трижды открывало северную границу Франции для вторжения английских армий. Это также было хорошим показателем того, как воспринимали происходящее умные наблюдатели, защищавшие свои собственные интересы[947].

Принц Уэльский понял последствия апелляции графа Арманьяка, как только узнал, что Карл V намерен ее принять. В течение августа 1368 года его агенты занимались набором латников и лучников в его владениях в Чешире и северном Уэльсе, а также среди его вассалов в английских графствах. Около 800 таких людей собрались в Нортгемптоне в сентябре. Других от его имени собирали брат принца Эдмунд Лэнгли и амбициозный молодой граф Пембрук. Министрам Эдуарда III в Вестминстере потребовалось гораздо больше времени, чтобы оценить направление развития событий. В начале сентября 1368 года посольство во главе с Джоном Невиллом, лордом Раби, и бывшим коннетаблем Бордо Джоном Стритли срочно отправилось в Париж, чтобы выяснить, что происходит. Французский король, не желавший доводить дело до преждевременной развязки, медлил с ответом. В свое время, сказал он, он пришлет графа Танкарвиля в Вестминстер с подробным изложением своей позиции. Единственным результатом посольства Невилла стало то, что сеньор д'Альбре смог склонить послов на свою сторону и вызвать трения между Вестминстером и Бордо. Д'Альбре, который подал свою собственную апелляцию за несколько дней до того, как послы прибыли в Париж, представил им документ с кратким изложением своих претензий на языке, который произвел большое впечатление на его многочисленных друзей в Вестминстере. Когда Эдуард III написал своему сыну письмо с просьбой дать объяснения, он получил от принца яростный ответ с угрозой бросить вызов любому, кто примет слово д'Альбре против его слова. Тем временем английское правительство придерживалось своей политики, согласно которой Аквитания должна сама финансировать свою оборону. Оно оплатило свиты графов Кембриджа и Пембрука, но в остальном не внесло никакого вклада в подготовку принца к войне[948].

Осенью французы прилагали все усилия, чтобы превратить апелляции Арманьяка и д'Альбре в общее восстание против власти принца на юго-западе. Карл V и Людовик Анжуйский написали письма в крупные города и видным дворянам герцогства, в которых изложили все причины, по которым король имел право действовать так, как он действовал вопреки договорам, и предложили им присоединить свои имена к апелляциям. Они обещали деньги и всякие милости, а также защиту от мести принца. За исключением регионов, где главенствовал граф Арманьяк, и где в сентябре и октябре произошла целая волна апелляций, первоначальной реакцией были непонимание и страх. Графу Перигорскому предложили 40.000 франков, чтобы он присоединился к апеллянтам, но он отказывался действовать в течение нескольких месяцев, пока не стало ясно направление событий. Консулы небольшого городка Кажарк в Керси не знали, что делать. Они послали двоих из своего числа в Фижак, чтобы узнать, что делают другие, посоветовались с сеньором Кардайяка и епископом Каора, и откладывали принятие какого-либо решения до тех пор, пока могли. Горожане Мийо в Руэрге, получившие письма от короля и его брата, а также от сэра Джона Чандоса, посоветовались с епископами Лодева и Вабра, запросили мнение сеньора де Арпажона и послали агентов в Авиньон, чтобы посоветоваться с самыми учеными людьми, которых там можно было найти. Позднее они обратились за мнением к докторам Болонского университета. Подобная щепетильность была редкостью, а в случае с Мийо, возможно, была обусловлена присутствием в городе английского гарнизона. Как только дело набрало обороты, новые апеллянты стали появляться сотнями, в основном из регионов Аквитании, граничащих с Лангедоком. "Мы уже получили обращения графов, виконтов, баронов, дворян и органов управления городов, коммун и университетов", — писал герцог Анжуйский тем, кто еще колебался, в декабре. Мотивы апеллянтов были весьма разнообразны. Патриотические чувства, конечно, сыграли свою роль. Но в целом, как только люди понимали, что происходит, они соотносили это со своими интересами. Фуаж теперь был не более чем символом. У некоторых апеллянтов были давние споры с принцем или его местными чиновниками, и они считали себя жертвами авторитарного стиля его управления. Некоторые были неудачливыми истцами в одном из бесчисленных земельных споров, последовавших за потрясениями войны, и приветствовали возможность новой апелляции. "Вы, должно быть, хорошо знаете о потерях, которые я понес от рук офицеров принца, лишивших меня наследства в моем замке", — писал один из этих людей, чтобы объяснить, почему он присоединился к апелляциям. Других просто подкупили. Немногие документы более красноречивы, чем длинный список подарков и милостей, которые виконт де Кастельбон получил от Людовика Анжуйского в качестве платы за присоединение к апеллянтам[949].

16 ноября 1368 года Карл V направил принцу официальную вызов, который положил начало апелляциям. Принцу было предписано ответить на них перед Парижским Парламентом 2 мая 1369 года. Король стремился как можно дольше отсрочить начало военных действий, отчасти по логистическим причинам, а отчасти по юридическим. "Мы не намерены воевать с нашим братом королем Англии или нашим племянником принцем Уэльским, — позже скажет он графу Арманьяку, — мы будем разбираться с ними в судебном порядке, как мы это делали до сих пор, просто защищаясь, если они решат напасть на нас". Это вряд ли было реалистично, как хорошо понимал Карл V. Апеллянты во французских королевских судах имели право на временный иммунитет от юрисдикции своего противника и на защиту от его офицеров. Эта защита была навязчивой и очень заметной. На башнях замков апеллянтов развевался штандарт французского короля, а на границах их владений были установлены столбы с его гербами. Некоторые из них получили небольшие отряды французских солдат для защиты. Но даже такого уровня военного вмешательства было недостаточно для герцога Анжуйского, которому не хватало терпения его брата и одержимости юридическими формами. Возможно, он также был озабочен тем, чтобы нанести быстрый удар, прежде чем значительные подкрепления смогут прибыть в Гасконь из Англии. Так или иначе, он намеревался ускорить события задолго до 2 мая 1369 года. В октябре 1368 года герцог Анжуйский председательствовал в Тулузе на Генеральных Штатах Лангедока. Обрисовав впечатляющую картину опасностей, которым подвергался Лангедок со стороны "врагов Франции", он добился новых крупных субсидий на военные нужды. Ближе к концу года он начал вербовку среди дворянства и городов Лангедока, а в декабре в окрестностях Тулузы была проведена серия смотров войск. Несколько крупных компаний рутьеров, все еще действовавших на юге, были наняты для службы против англичан[950].

Эти события произошли в самое неподходящее для принца время. В начале ноября 1368 года его болезнь внезапно обострилась. Он слег в постель в "тяжелом состоянии и болезни сердца" и оставался там в течение нескольких месяцев, не в силах контролировать события и лишь с трудом следя за ними. Внутри администрации царили смятение и ожидание предательства. "Голова больна, конечности страдают", — писал один из чиновников друзьям в Англию. Сэр Джон Чандос, самый способный полководец принца и, вероятно, его самый мудрый советник, был срочно отозван из Нормандии, чтобы принять командование. Поскольку многие традиционные районы вербовки гасконских войск находились под контролем семьи д'Альбре и их вассалов, офицерам принца было нелегко собрать армию на месте. Кроме передового отряда из 250 человек, который покинул Саутгемптон в ноябре, из Англии не прибыло ни солдат, ни новостей. В их отсутствие правительство было вынуждено принять систему пассивной обороны и все имеющиеся войска были сосредоточены в главных городах и замках. В разгар неразберихи в новом году прибыли два эмиссара сенешаля Тулузы, чтобы вручить принцу вызов в суд от имени французского короля. Согласно Герольду Чандоса, когда принц узнал об этом, то "поднявшись с постели", он заявил, что если Бог даст ему жизнь и здоровье, он ответит на вызов Карла V со шлемом на голове и армией за спиной. Когда эмиссары проходили через Ажене на обратном пути в Тулузу, они были арестованы местным английским сенешалем и брошены в тюрьму в большой крепости Пенне, возвышающейся над рекой Ло. Там они и умерли спустя некоторое время при неясных и подозрительных обстоятельствах[951].

Первые удары в грядущей войне уже были нанесены. В начале января 1369 года небольшие группы французских солдат начали проникать в Руэрг. В провинции господствовала семья Арманьяк, и их вассалы. У принца здесь было мало друзей. Когда люди Людовика Анжуйского появились у стен Нажака, города-крепости, охранявшего ущелья Аверона, жители восстали и напали на гарнизон, семнадцать человек из которого были убиты. Затем они открыли ворота. Жан де Арманьяк, старший сын графа, вторгся в Руэрг с востока по долине реки Ло от Жеводана. Около 9 января 1369 года он взял штурмом большую пограничную крепость Ла-Рок-Вальсер. Отсюда он прошел по всей провинции, сжигая деревни и захватывая пленных. Оборона была парализована. Как и на других важных участках границы, гасконские офицеры, поставленные сэром Джоном Чандосом, с годами были заменены английскими помощниками принца. Руэргом в 1369 году управляло трио чеширцев: сенешаль провинции сэр Томас Уотенхолл, его лейтенанты Дэвид Крэддок и Джеймс Масси, кастелян Мийо. Уотенхолл был энергичным администратором с большим опытом в гасконских делах, но он был в Англии, когда начался кризис апелляций, и вернулся в свою провинцию только перед Рождеством 1368 года. Имея в своем распоряжении лишь несколько гарнизонов, он не мог сделать ничего, кроме как затвориться в городе Вильфранш, резиденции администрации, и обратиться к сокращающемуся числу лояльных городов с призывом продержаться до прибытия помощи. Масси заперся в цитадели в Мийо. Похоже, он хорошо ладил с жителями, которые оставались верными принцу в течение многих месяцев. Крэддок отошел к замку Кастельмари, пограничной крепости в долине реки Вьор на южной окраине провинции, где его быстро блокировали войска Жана де Арманьяка. Окружающая местность была без труда оккупирована захватчиками[952].

Основная часть французской армии медленно продвигалась на север из Тулузы в течение января 1369 года и в конце месяца сосредоточилась вокруг Альби. Англичане оценили ее численность примерно в 4.000 человек. Командование этими силами было поручено сенешалю Тулузы Раймону де Рабастену, ветерану королевской службы в Лангедоке, который носил титул специального комиссара и генерал-капитана короны в Руэрге и Керси. Раймону было приказано посетить все главные места в регионе и потребовать от них признать Карла V своим сувереном. Противников, как ему сказали, нужно было принудить силой. В начале февраля 1369 года он выступил из Альби в долину реки Аверон вместе с графом Арманьяком. Около 19 февраля 1369 года Родез, столица провинции, открыл перед ним ворота. Здесь Раймон устроил свой штаб и принял капитуляцию большей части остальной провинции, а Арманьяк выпустил зажигательный манифест к своим подданным, оправдывающий его поведение за последний год[953].

В Керси картина была очень похожей. Отряды солдат на службе Людовика Анжуйского начали входить в провинцию в середине января из Руэрга. 16 января 1369 года один из них устроил засаду на колонну войск под командованием английского сенешаля Керси возле Монтегю-де-Керси. В последовавшем за этим разгроме сенешаль был захвачен в плен вместе с капитаном Монтобана, главного английского гарнизонного города провинции. Этот инцидент на два месяца оставил английскую администрацию в Керси без руководителей, в то время как большая часть востока и юга провинции перешла на сторону французов. Кафедральный город Каор, который никогда не заботился об английской администрации, одним из первых прешел на сторону французов. В середине января Каор приняли небольшой отряд французских солдат, присланный из Тулузы. Со временем он был усилен примерно 200 рутьерами, присланными Раймоном де Рабастеном из Руэрга. В начале февраля 1369 года архиепископ Тулузы прибыл в город, в ходе большого пастырского турне по провинции, наставляя жителей в законных правах и прерогативах короля Франции. За ним следовала группа юристов с готовыми документами на присоединение к гасконским апелляциям[954].

К середине марта 1369 года позиции англичан рухнули в Руэрге и большей части Керси, а французы добились значительных успехов в соседних провинциях. К 18 марта 1369 года под апелляциями подписался в общей сложности 921 община и дворянин. Из них около трети находились во владениях графа Арманьяка в Руэрге и Арманьяк-Фезенсаке. Остальные были рассредоточены по всей Аквитании, но в основном по регионам восточной границы, где в 1350-х годах шла война: Руэрг, Керси и Ажене. В Руэрге единственными значительными населенными пунктами, удерживаемыми людьми принца, были гарнизонные города Вильфранш и Мийо. В Керси только четыре значительных населенных пункта оставались верными ему. Согласно одному сообщению, все дворяне Ажене присоединились к апеллянтам, кроме одного. В письме другу домой английский чиновник в провинции заметил, что за день он услышал больше плохих новостей, чем хороших за все предыдущие годы. "Французы нанесли герцогству удар, от которого оно долго не сможет оправиться"[955].

Давно обещанное посольство графа Танкарвиля прибыло в Англию в конце января 1369 года. Танкарвиль знал Англию и понимал Эдуарда III так же хорошо, как любой из советников Карла V. Но его инструкции оставляли мало места для маневра. Они в полной мере были определены в ходе заседания Совета Карла V за несколько дней до отъезда Танкарвиля, на котором все стороны согласились, что гасконские апелляции должны быть продолжены, несмотря ни на что. Послание Танкарвиля было простым: король Франции никогда не уступал своего суверенитета, и теперь уже слишком поздно уступать его. К этому был добавлен большой список претензий французского правительства к Эдуарду III и его подданным, в частности, в поддержке Карла Наваррского и Великой компании, которую король винил в продолжающемся разграблении французской сельской местности и в своей неспособности выплатить оставшуюся часть выкупа за своего отца. Ответ Эдуарда III содержался в кратком меморандуме или билле, переданном Танкарвилю в Вестминстере. Суть его заключалась в том, что он готов рассмотреть возможность незначительных компромиссов в различных территориальных спорах, которые оставались нерешенными с момента заключения договоров в 1360 году. Но он выразил свое удивление и возмущение решением принять гасконские апелляции, что было равносильно отказу от договоров, который мог привести только к войне[956]. За стенами Вестминстерского дворца уже были заметны первые признаки приближающейся войны: страх, неуверенность и слухи. В Лондоне раздавались угрозы насилия в отношении французских заложников. Мужчины отправлялись на службу в Кале и Понтье. В феврале 1369 года графы Кембридж и Пембрук наконец отправились в Гасконь. Постоянно поступали сообщения о скором нападении французских кораблей на побережье Ла-Манша. В портах южного и восточного побережья реквизировали суда для несения военной службы, а люди собирались для охраны побережья[957].

29 апреля 1369 года французские войска под командованием Юга де Шатийона, магистра королевских арбалетчиков, вошли в Абвиль, столицу графства Понтье на Сомме, принадлежавшего Эдуарду III. Этот шаг, вероятно, был упреждающим ударом. Понтье, который за год до этого был практически без гарнизона, быстро укреплялся войсками из Англии. Среди них был Николас Тамворт, знаменитый рыцарь, наводивший ужас на север Бургундии по поручению Эдуарда III зимой 1359–60 годов, и ряд других капитанов, которые, как известно, и ранее состояли на службе английского короля. В течение недели французы захватили все графство, заставая врасплох гарнизоны Эдуарда III, не успевшие подготовиться и снабдить себя продовольствием. В Абвиле английский губернатор и сборщик налогов были арестованы, а их дома разграблены в поисках компрометирующих документов. Все, что было найдено, отослали в Париж, где их тщательно изучили юристы короля в поисках оснований для оправдания этого необходимого, но внесудебного акта[958].

В итоге все оказалось лишь слегка преждевременным. 2 мая 1369 года, в день, назначенный для первого слушания гасконских апелляций, адвокаты ведущих апеллянтов явились в Парижский Парламент, чтобы услышать как принца призывают к ответу. Естественно ответа не последовало. Неделю спустя, 9 мая, король и королева Франции лично явились в зал заседаний Парламента, заняв свои места на церемониальной скамье из синего бархата с золотыми геральдическими лилиями. Их сопровождали канцлер, большинство принцев королевской крови, ведущие прелаты и дворяне королевства, а также толпа юристов, чиновников и представителей городов, специально созванных по этому случаю. В ходе обсуждения, которое продолжалось три дня, была обнародована позиция короля, а его подданные обязались ее поддержать. Карл V спросил присутствующих, не сделал ли он чего-либо, противоречащего закону. Нет, — ответили они в один голос. Они "считали очевидным, что к войне его вынудили злодеяния его врагов и что закон на его стороне". Теперь, сказал король, его намерением было отдать свое "тело, богатство и земли" для войны с врагом. Он призвал всех присутствующих поклясться в своей верности. И все они поклялись[959]. Очень похожие сцены происходили в Вестминстере три недели спустя, когда Эдуард III председательствовал на открытии английского Парламента. Канцлер, Уильям Уикхем, пересказал пэрам события последних нескольких месяцев. Разве король не имел права возобновить свои претензии на титул короля Франции? Все ответили, что да. 11 июня 1369 года Эдуард III изменил свои печати, добавив герб Франции к гербу Англии[960].

19 июня 1369 года брак Филиппа Бургундского и Маргариты Фландрской был отпразднован в аббатстве Сент-Бавон под Гентом, где когда то родился Джон Гонт. В нескольких сотнях ярдов от аббатства на узких улочках, где когда-то бунтовали горожане, выступавшие за союз с Англией, и на Пятничном рынке, где Эдуард III впервые провозгласил себя королем Франции, люди веселились празднуя эту свадьбу.