Столетняя война. Том II. Испытание огнем

Глава V. Пуатье, 1356 г.

25 сентября 1355 года Иоанн II приостановил выплату всех королевских долгов до следующей Пасхи, что произошло уже во второй раз с момента его восшествия на престол. В качестве причины он назвал "большие расходы и издержки, понесенные из-за наших войн, особенно в этом году, и новое бремя, которое нам придется нести в будущем"[330]. Напряжение усиливалось с начала 1355 года, так как королю пришлось иметь дело сначала с угрозой со стороны Карла Наваррского в Нормандии, затем с Эдуардом III в Пикардии и, наконец, с принцем Уэльским в Гаскони и Лангедоке. В Лангедоке сбор налогов практически прекратился после набега принца. В других местах механизм сбора налогов сохранился, но функционировал плохо. Южная Нормандия, традиционно один из самых продуктивных регионов Франции, была практически исключена из налоговой базы французского правительства после разлада короля с Карлом Наваррским, и такое положение дел было более или менее узаконено Валонским договором. Способность средневековых общин производить излишки для сборщиков налогов всегда была незначительной. Политические и административные трудности французского правительства совпали с периодом резкого роста заработной платы и падения цен, а также с тяжелой сельскохозяйственной депрессией, которая свела на нет маржу даже в тех регионах, которые не пострадали от прямого военного ущерба[331].

У Иоанна II не было другого источника дополнительных доходов, кроме чеканки монет, традиционного резервного способа в чрезвычайных финансовых ситуациях. В течение 1355 года было проведено не менее восьми девальваций серебряной монеты. Моннаж (выручка от чеканки монеты), как правило, превышала 30%, а в какой-то момент превысила 45%. Эти меры принесли короне хорошую прибыль. Но продолжать в том же духе долго было политически невозможно. В 1355 году Николя Орезмский,[332] магистр Наваррского колледжа в Париже, написал свой знаменитый трактат о деньгах — одно из самых влиятельных произведений на эту тему, когда-либо написанных. Николя оспаривал всю юридическую основу, на которой корона контролировала чеканку монет, утверждая, что деньги являются общей собственностью народа, а не его правителя. Но Николя не был популистом. Он был искусным памфлетистом, писавшим в интересах церкви и земельной аристократии. Как он указывал, обесценивание монеты могло быть выгодно крестьянам и городским наемным работникам, которые редко использовали монету в качестве хранилища стоимости и не зависели от доходов, зафиксированных в номинальных деньгах. Жертвами стали "лучшие сословия общества", в частности, землевладельцы, которые жили за счет сельскохозяйственной ренты и являлись большинством налогоплательщиков и воинов, от которых зависело государство в своих войнах. Банкротство короля вызвало серьезный кризис в его отношениях с "лучшими сословиями общества"[333].

В начале октября 1355 года Иоанн II, испытывая нехватку денег, созвал Генеральные Штаты в Лангедойля (территорий говорящие на языке ойль). 28 ноября 1355 года, незадолго до их открытия, король был вынужден пойти на крупную уступку, чтобы предотвратить неизбежные протесты жертв его монетной политики. Он выступил с покаянным заявлением, что больше никогда не будет изменять стоимость монет и заставит своих сыновей поклясться делать то же самое[334]. Церемония открытия состоялась в Большой палате Парижского Парламента 2 декабря 1355 года. Палата представляла собой большой зал в северной части дворца на острове Сите, в котором на одной из стен находилась картина с изображением Распятия. На платформе в дальнем углу зала возвышался трон с балдахином, на котором восседал король. Главные прелаты королевства занимали места вдоль стены слева от короля, пэры и бароны — справа от него. В задней части зала, на более низком уровне, чем остальные, находились представители городов, всего около 500 человек. Заседание началось с отчета о состоянии королевских войн. Должно быть, это был мрачный отчет. Канцлер, Пьер де ла Форе, признал, что практика финансирования военных действий из прибыли монетных дворов была непопулярной и вредной, и напомнил о намерении короля отменить ее. Но войну нужно было как-то финансировать. Без прибыли от монетных дворов пришлось бы искать другие источники средств. В постановочной манере, принятой в таких случаях, представитель каждого сословия выступил с ответной речью. Они пообещали, согласно утвердившейся формуле, что "готовы жить и умереть вместе с королем" и что они будут вместе обсуждать обеспечение его нужд.

Когда делегаты вернулись, чтобы отчитаться о проделанной работе, они оказались менее сговорчивыми. Они заявили королю, что они, как никто другой, озабочены надлежащей обороной королевства, и что его долг — вести войну "на суше и на море настолько энергично, насколько это возможно". Они считали, что для этого потребуется постоянная армия численностью 30.000 человек в год, стоимость которой они оценили в 5.000.000 ливров. Поэтому делегаты утвердили налог с продаж в размере восьми пенсов с фунта (3,33%) на все товары и предложили возродить налог габель. По историческим меркам это были щедрые субсидии. Ожидаемый делегатами доход вдвое превышал сумму, которую Генеральные Штаты 1347–48 годов предлагали собрать с более многочисленного населения. Более того, в отличие от предыдущих ассамблей, Генеральные Штаты 1355 года намеревались связать своих избирателей обязательствами сразу, без бесконечной череды местных сделок и компромиссов, которые тормозили предыдущие кампании по сбору налогов. Но это было не все, что хотели сказать делегаты. Они хотели, чтобы сбор налога был передан в руки королевских чиновников и предложили создать в каждой провинции специальную комиссию, состоящую из "хороших и честных людей со средствами, преданных и вне подозрений". Эти люди должны были назначать местных сборщиков налогов и контролировать их деятельность в соответствии со стандартными инструкциями, которые должны были быть подготовлены для них в установленном порядке. За работой провинциальных комиссий должна была наблюдать национальная комиссия из девяти генеральных суперинтендантов — по три от каждого сословия. Им должны были помогать два генеральных сборщика налогов, которые должны были распределять собранные суммы непосредственно по военным казначействам, минуя королевскую казну. Разумеется, казначеями должны были быть королевские чиновники. Но они должны были дать клятву, что будут использовать деньги на военные нужды и ни на что другое. Предыдущие органы такого рода были в значительной степени нивелированы служащими короля, о чем хорошо знали делегаты Генеральных Штатов. Они были временным органом, который созывался по приказу короля и затем распускался, в то время как чиновники были профессиональной, опытной и постоянной службой. Пытаясь избежать этих трудностей и обеспечить эффективность своих декретов, Генеральные Штаты 1355 года пошли на еще более радикальные меры. Они предложили вновь собраться в Париже 1 марта 1356 года, чтобы получить отчеты о сборе и расходовании налогов и рассмотреть вопрос о необходимости дальнейших субсидий, а также 30 ноября 1356 года, в годовщину их первого собрания, чтобы рассмотреть ход войны и способы ее оплаты в следующем году. В то же время, королю оставляли контроль над внешней политикой и право ведения военных действий по своему усмотрению, за исключением одного пункта: он не должен был заключать перемирия с врагом без согласия представителей Генеральных Штатов[335].

Декреты от декабря 1355 года отражали устойчивое предубеждение французского политического сообщества, что трудности правительства были результатом коррупции и безрассудства, а не масштабов военных расходов и скудости его постоянных ресурсов. Есть основания полагать, что эти декреты были навязаны представителями Парижа. Этот город был традиционной родиной политического радикализма. На протяжении многих лет парижская делегация играла ведущую роль среди делегатов от Третьего сословия на подобных собраниях. Жители Парижа с самого начала энергично поддерживали военные действия и щедро предоставляли войска и деньги. Толпы парижан были вечным напоминанием о близости народной ярости и мести. Представитель Третьего сословия, Этьен Марсель, был купеческим прево Парижа. Все три представителя Третьего сословия в наблюдательной комиссии были парижанами[336]. Мы не знаем, что думал Иоанн II по поводу предложений Генеральных Штатов, но он был очень сильно привязан к парижанам и всегда был склонен сотрудничать с национальными и провинциальными ассамблеями в надежде получить надежный источник налоговых поступлений, каким пользовался Эдуард III в Англии. Как и Эдуард III, он, вероятно, был готов пойти на значительные политические уступки, чтобы получить его. Нет никаких свидетельств того, что он сопротивлялся декретам декабря 1355 года. В то же время очевидно, что главным настроением среди делегатов было недоверие к правительству Иоанна II. Его поведение считалось бесславным на севере и скандальным на юге. Сомнения в его способности управлять государством теперь уже не ограничивались тесным кругом политиков и посвященных и не были направлены на всесильных придворных, действующих от его имени. "Клянусь кровью Христа, — заявил граф д'Аркур, — этот король — ничтожный человек и плохой правитель".

К тому же неугомонный характер и корыстные замыслы Карла Наваррского были постоянным источником напряженности. Карл якобы находился в мире с королем. Но мало кто сомневался, что он предложит альтернативное правительство, когда представится возможность. Роберт Ле Кок, самый яростный из критиков Иоанна II в администрации, уже неосторожно заговорил о том, что короля должен заменить Дофин под опекой короля Наваррского, а может быть, и сам Карл Наваррский. Иоанн II, по его словам, был не в состоянии справиться с нагрузками, связанными с управлением государством. Его усилиями королевство было "потеряно и разрушено". Неясно, сколько людей были согласны с таким мнением. Несомненно, они имели большую поддержку среди недовольной знати королевства. У них также были друзья и сторонники среди городских олигархий севера и Ил-де-Франс, люди, радикально настроенные из-за постоянно растущего бремени налогов, которые видели резкий упадок своей промышленности, ускоренный экономическим бойкотом и военными разрушениями. Возможно, самым неожиданным было то, что их поддержало влиятельное меньшинство высшего духовенства, юристов и магистров Парижского Университета, которые постепенно отказывались от роялистских традиций своего сословия и симпатизировали противникам короны. Для всех этих людей, желавших много разных и несовместимых вещей, Карл Наваррский был идеальной фигурой, хотя он никогда открыто не выставлял себя поборником политических реформ. Насколько можно судить, у него не было никакой программы, кроме укрепления своей власти и расширения своих владений. Он не выступал ни за что, кроме оппозиции короне. Но его значение заключалось в том, что он был принцем королевской крови в эпоху, уважавшую родовитость, и в то же время чужаком, незапятнанным неудачами правящей династии[337].

В декабре 1355 года, когда заседания Генеральных Штатов еще продолжались, произошла, как кажется, неудачная попытка государственного переворота. Факты не были обнародованы в то время и до сих пор остаются неясными. В центре заговора был Дофин Карл. Его убедили встретиться с агентами Карла Наваррского на мосту через Сену в Сен-Клу под Парижем в ночь на 7 декабря 1355 года. Оттуда его должны были доставить в замок короля Наварры в Манте и отправить с эскортом из двадцати или тридцати вооруженных людей, ко двору императора Священной Римской империи, своего дяди. Главными заговорщиками, помимо самого Карла Наваррского, были граф де Фуа, Жан де Булонь, граф де Монфор (брат кардинала), граф д'Аркур, бастард из дома Бурбонов, группа мелких дворян, в основном из Нормандии, и несколько высокопоставленных государственных служащих, включая Роберта де Лорриса. Предполагалось, что как только Дофин уедет, поднять восстание в Нормандии и, возможно, в Париже. Несколько месяцев спустя ряд признаний, полученных под пытками от одного из лейтенантов Карла Наваррского, показал, что конечной целью был захват и убийство короля. Остается не ясным, в какой степени сам Дофин был посвящен в этот план. Маловероятно, что он знал о каком-либо плане убийства своего отца. Но есть много косвенных доказательств того, что он хотел лишить его власти. Дофин был тщеславен, впечатлителен и погряз в долгах. Он уже попал под очарование короля Наварры за те несколько дней, которые они провели вместе в Водрее после заключения Валонского договора. Карл Наваррский и Роберт Ле Кок, похоже, убедили его в том, что его отец не намерен позволять ему осуществлять реальную власть, пока он жив, и даже в том, что его жизнь при дворе Иоанна II находится в опасности.

В последний момент заговор был раскрыт. Иоанн II воспринял его чрезвычайно серьезно. Он немедленно задержал своего сына в Париже и заключил с ним частное соглашение. 7 декабря 1355 года, в день, когда Дофин должен был встретиться с агентами Карла в Сен-Клу, король сделал его герцогом Нормандским и выделили ему герцогство в качестве апанажа. Таким образом, Иоанн II устранил главный аргумент, с помощью которого заговорщики склонили на свою сторону Дофина. Более того, несмотря на тяжелое финансовое положение правительства, было найдено 26.000 ливров для погашения долгов Дофина и выделено 400 марок серебра для изготовления посуды для его двора. Иоанн II был достаточно осторожен, чтобы избежать серьезного конфликта со сторонниками короля Наварры в тот момент, когда они были готовы, а он нет. Поэтому он пообещал не придавать значения этому инциденту и принять их извинения и объяснения. Он помиловал их всех и заявил, что никогда не будет держать зла на своего зятя[338].

Последнее примирение Иоанна II с королем Наварры было еще более поверхностным, чем их предыдущие декларации о дружбе. Его соглашение с Дофином, хотя и отводило непосредственную угрозу, несло свои опасности, о чем Иоанн II должен был знать. Предоставление управления Нормандией, каким бы необходимым оно ни было, давало большую власть в руки Дофина и приводило его к постоянному контакту с самым обиженным и недовольным дворянским сообществом Франции. Когда 10 января 1356 года Дофин принимал оммаж от нормандской знати в большом зале Руанского замка, Жоффруа д'Аркур предстал перед ним с взятым из собора оригиналом хартии, полученной нормандцами от Людовика X в 1315 году. Жоффруа призвал Дофина поклясться перед всей собравшейся компанией соблюдать ее, а когда Дофин стал медлить с этим, он ушел, не принеся оммаж[339]. В первые недели нового года молодому принцу стало ясно, что он не сможет эффективно управлять Нормандией, если не дистанцируется от правления своего отца. Карл Наваррский, который был главной силой в провинции после самого Дофина, оставался рядом с ним, всячески выражал свою дружбу и производил на него впечатление. Роберт Ле Кок наполнял их уши ядом, "дурными и опасными словами". У Симона Бюси "не было другой цели", говорил Роберт, кроме "растраты французской крови". Король лишь выигрывает время, чтобы лишить Дофина власти и, возможно, даже жизни. Не замышляет ли он втайне свою месть за декабрьский инцидент? Подобные слухи широко распространялись и были достаточно правдоподобны, чтобы Иоанн II приказал своим чиновникам выступить с публичными опровержениями[340].

Реорганизация правительства Нормандии была нежелательным и дорогостоящим отвлечением от подготовки военных кампаний, которые Генеральные Штаты назначили на 1356 год. Первой линией обороны было море. Однако правительству отчаянно не хватало кораблей, чтобы помешать крупной морской экспедиции англичан, которая готовилась пересечь Ла-Манш. Зимой во Фландрии было куплено несколько парусных судов, которые были укомплектованы и снабжены продовольствием в портах Сены. Но было ясно, что основное бремя по удержанию моря придется возложить на иностранных наемников, как это было в 1330-х и 1340-х годах. Граф Арманьяк встретился с главными министрами короля Арагона в январе 1356 года в небольшой деревушке близ Безье. Арагон теперь был главным источником наемных военных кораблей в западном Средиземноморье. Арманьяк добился для французского правительства возможности зафрахтовать до пятнадцати галер, с полным экипажем гребцов и 25 солдатами на каждой для службы в предстоящей кампании. Для сухопутных операций французам необходимо было собрать две большие армии. Одна, на севере, должна была противостоять армии герцога Ланкастера, чьи планы вторжения в Бретань были известны в Париже уже некоторое время. На юге, как считалось, принц Уэльский планировал еще один дальний рейд в Лангедок. В феврале 1356 года было объявлено, что командование южным фронтом будет передано Дофину. К концу февраля 1356 года министры короля уже взяли на себя обязательства по крупномасштабным военным расходам[341].

Но уже становилось ясно, что средства на покрытие этих расходов не поступают. Когда Генеральные Штаты санкционировали необычно высокие налоги, не считаясь со своими избирателям, они зашли гораздо дальше того, с чем общественное мнение в провинциях было готово смириться. В глазах общин, которые должны были платить, новые налоги имели несколько неприятных особенностей. Мало того, что ставки были исторически очень высокими, так еще и все бремя было переложено на косвенные налоги, что значительно повышало стоимость жизни. Что еще хуже, первая попытка взимания налога совпала с резкой переоценкой монет, которую потребовали Генеральные Штаты — политика в принципе популярная, но на практике дезорганизующая и дезориентирующая население. В результате комиссары и сборщики налогов Генеральных Штатов встретили в народе сопротивление с таким же упорством и негодованием, с каким до этого сопротивлялись королевским. Противодействие исходило из двух основных источников: провинциального дворянства, имеющего старинные привилегии и встревоженного идеей субсидий, предоставленных от их имени далеким собранием в Париже; и городских коммун, слишком бедных, чтобы быть представленными в Генеральных Штатах, и возмущенных высокими ставками, по которым облагались товары первой необходимости. В Божоле разъяренные толпы напали на бальи и его людей, когда те попытались собрать налог. Дама де Боже была главной властью в этом регионе. Она открыто поддерживала сопротивление и, возможно, даже подстрекала к нему. В соседней провинции Бургундия, которой Иоанн II управлял в качестве регента молодого герцога, никто не признавал решения Генеральных Штатов как достаточное основание для сбора налога. Штаты герцогства, собравшиеся в Шатийоне в январе 1356 года, уклонились от решения этого вопроса. Еще одно собрание, состоявшееся в Дижоне месяц спустя, также наотрез отказалось платить. Король вызвал представителей бургундцев к себе в Париж. Он уволил губернатора провинции и назначил другого, который, как считалось, был более убедителен. Но все было безрезультатно. Череда местных собраний, проходивших весной и летом 1356 года, решительно отказалась утвердить налог, и он так и не был собран. В Нормандии результаты были не намного лучше. Дофин заплатил налог со своих владений, и Карл Наваррский сделал то же самое со своих. Но в других местах наблюдалась всеобщая и упорная оппозиция. В середине февраля 1356 года Дофин столкнулся с гневным собранием дворянства провинции в замке Водрей. Оппозицию возглавлял граф д'Аркур. Он произнес обидную речь, полную "гордых и оскорбительных слов" в адрес короля. Оппозиция в этом собрании, возможно, была преодолена, так как к концу месяца в Нормандии активно действовали комиссары и сборщики налогов от Генеральных Штатов. Но они практически не собрали денег. В деревнях и городах пассивное сопротивление сделало задачу этих функционеров практически невыполнимой[342].

Когда 1 марта 1356 года Генеральные Штаты Лангедойля вновь собралось в Париже, депутатов оказалось очень мало. Присутствовало очень мало церковных прелатов, а большинство городов Нормандии и все дворянство провинции отказалось участвовать в собрании. Также поступили и города Пикардии, где введение габеля было воспринято особенно плохо. Другие провинции, такие как Овернь, которые все же послали делегатов на новое собрание, отправили их с обструкционными посланиями или вообще без полномочий. Власть Генеральных Штатов была соответственно ослаблена. 5 марта 1356 года, когда Штаты еще заседали, делегаты неожиданно получили напоминание о силе народного гнева, когда в городе Аррасе началось бурное восстание. Как и в других частях Франции, жители Арраса разделились по сословному признаку: олигархия и богатые поддержали новые налоги, которые, по их словам, были необходимы для обороны королевства (и в которые они в любом случае вносили незначительный вклад). Но основная масса населения отказалась платить. Несогласные заявили, что уничтожат город и все окрестности, прежде чем сдадутся. Последовала череда ожесточенных общественных собраний. Когда, наконец, были предприняты шаги по принудительному взысканию налогов, толпа начала бушевать на улицах. Руководители муниципалитета укрылись в доме, принадлежавшему одному из них. Но толпа ворвалась туда и линчевала семнадцать человек, выбросив тела убитых из окон в реку. Восстание было подавлено с большой жестокостью маршалом Арнулем д'Одрегемом, и большинство зачинщиков было казнено. Но к этому времени главное недовольство восставших было устранено. Генеральные Штаты санкционировали еще одно радикальное изменение фискальной политики. Они отменили габель и постановили прекратить взимание налога с продаж в конце марта. Эти поборы были заменены подоходным налогом. Исключение должны были составлять дети, нищие, монахи и монахини. Даже доходы церкви, которые ранее облагались налогом только по специальной договоренности с Папой, должны были облагаться наравне с доходами мирян. Ставки были резко регрессивными: 5% взималось с первых десяти ливров, а каждые последующие десять облагалась по уменьшающейся ставке. Доходы, превышающие 5.000 ливров в год для дворян и 1.000 ливров для недворян, не подлежали налогообложению вообще. Каждый человек, каким бы бедным он ни был, должен был платить не менее десяти су. Эти меры носили все признаки болезненного компромисса между различными интересами, представленными в Париже, и они, несомненно, были необходимы для того, чтобы убедить первые два сословия согласиться хоть на что-то. Несмотря на регрессивные ставки, основное бремя новых налогов легло на земельные владения церкви и дворянства. Города и беднота отделались относительно легкой участью. В результате народные волнения утихли. Перед тем как разойтись, Генеральные Штаты договорились вновь собраться 9 мая 1356 года, чтобы получить отчет о сборе новых налогов[343].

Вся эта суета была напрасной. Решения были приняты слишком поздно. Подоходный налог (в отличие от налога с продаж) требовал длительного процесса оценки имущества, прежде чем можно было собрать хоть один денье. Правительство, по-видимому, рассчитывало, что деньги начнут поступать в апреле, как только прекратится действие налога с продаж. Это было совершенно нереально. По мере того как зима переходила в весну, симптомы политической дезинтеграции на севере становились все более тревожными. В Пикардии все еще продолжалась налоговая забастовка. В других местах введение нового подоходного налога проходило с невыносимой медлительностью. Дофин, похоже, столкнулся с некоторыми трудностями при наборе войск для своей большой армии на юге и нехватка денег, должно быть, были одной из причин этих трудностей[344].

Генеральные Штаты Лангедока собрались отдельно в Тулузе, чтобы самостоятельно рассмотреть финансовые трудности короля. 26 марта 1356 года заседание открылось в зале замка Нарбона, массивной старой крепости, собрания архитектурных стилей десяти веков, которая служила южной цитаделью города. Делегаты представляли города Лангедока и соседних южных провинций, Руэрг, Керси и Перигор. Но некоторые из них, в том числе представители богатых городов Монпелье и долины Роны, приехали без права договариваться о чем-либо. Дворяне вообще не были представлены. Ожидалось, что в течение последующих недель они должны будут сами предоставлять свои субсидии на отдельных ассамблеях, провинция за провинцией. Поэтому ассамблея не могла быть чем-то большим, чем началом тяжелого процесса переговоров между правительством и различными группами налогоплательщиков. Бертран де Пибрак, епископ Неверский, был старшим из уполномоченных короля на открытии собрания. Он рассказал собравшимся представителям о несчастьях провинции за последние шесть месяцев, о скором прибытии Дофина, о численности армии, которая будет находиться под его командованием, и об огромных усилиях, которые король прилагает для обороны региона. Один из членов капитула Тулузы выступил из зала с верноподданнической речью. За ним последовали речи других делегатов, исполненные такими же чувствами. Но, как и в Париже, частные обсуждения делегатов были более язвительными, чем эти речи. Они продолжались более недели, прежде чем было принято какое-либо заключение. Когда 4 апреля 1356 года делегаты отчитались, они заявили, что готовы на определенных условиях ввести налог с продаж в размере шести денье с ливра (2,4%). Но условия были крайне ограничительными. Эти люди знали, что, несмотря на все протесты короля, его первоочередной задачей была оборона севера. Они также твердо решили, что налоговые поступления должны оставаться под их собственным контролем, а не идти на выплату жалованья северной армии и постановили, что субсидия должна быть потрачена исключительно на ведение войны на юго-западе. Сбор средств должен был начаться только после приезда Дофина. И он должен был сразу же прекратиться, если он уедет на север или если театр военных действий переместится в другое место. Как и провинции Лангедойля, жители Лангедока поставили условием своего предоставления субсидии отказ короля от манипуляций с монетой, а также от множества других неприятных способов сбора денег, к которым корона прибегала в прошлые кризисы. Поэтому все зависело от успеха нового налога[345].

Париж был полон слухами о восстании и измене. Поступали сообщения о заговорах против короля и Дофина, а также о заговорах между Дофином и Карлом Наваррским. Постоянно распространялись сплетни о делах короля Наварры с англичанами. По слухам, в какой-то момент Иоанн II получил секретные документы, подлинность которых оспаривалась, но которые, как оказалось, раскрывали план убийства его и его сына и передачи Нормандии Эдуарду III. В конце марта 1356 года король собирался посетить цистерцианское аббатство Бопре близ Бове. Отправляясь в путь, он получил информацию, из которой следовало, что король Наварры разработал план с главными недовольными среди нормандской знати, чтобы захватить его там и предать смерти. Трудно сказать, сколько правды было в этой истории. Но, несомненно, что-то замышлялось. Король усилил свою охрану и продолжил путь. В итоге заговорщики поняли, что их планы раскрыты, и ничего страшного не произошло. Но этот последний инцидент затуманил разум Иоанна II и лег на накопившееся за последние три года недовольство. Вдали от столицы и более благоразумных советников он решил раз и навсегда покончить с Карлом Наваррским и его нормандскими союзниками[346].

Иоанн II собрал 100 человек из своих придворных и несколько самых близких родственников и друзей. Он послал в Париж за еще 500 человек, чтобы они присоединились к нему в дороге. Затем, не дожидаясь их прибытия, он повел своих людей в Манвиль, маленькую деревушку на окраине Лионского леса, примерно в тридцати милях к востоку от Руана. 5 апреля 1356 года все поднялись до рассвета и поскакали через обширные леса долины Сены к нормандской столице. Дофин в это время председательствовал на Совете знати Нормандии в Руанском замке. Совет был созван, чтобы принять меры по обороне провинции на время его отъезда в Лангедок. Присутствовали Карл Наваррский, граф д'Аркур и большинство видных дворян провинции, мэр и ведущие горожане Руана. В полдень, когда собрание закончилось, Дофин пригласил около тридцати из них на пир в главном зале замка.

В разгар пира двери зала распахнулись и в них ворвался король, в шлеме и полных доспехах. За ним следовали его брат Филипп, герцог Орлеанский, его сын Людовик, граф Анжуйский, маршал Арнуль д'Одрегем и большое количество вооруженных людей. Выйдя на середину зала, маршал выну из ножен меч и крикнул: "Всякий, кто шевельнется, умрет". Король подошел к столу, за которым сидел Дофин с почетными гостями, схватил Карла Наваррского за шиворот и силой оттащил его от стола. "Подлый предатель!, — сказал он, — ты заслуживаешь смерти". Оруженосец Оливье Дубле (летом прошлого года выполнявший для него деликатную миссию в Англии) прислуживавший Карлу за столом в качестве резчика мяса, схватился за кинжал, но был немедленно обезоружен солдатами короля. "Милорд, — запротестовал Дофин, — что вы делаете? Эти люди — мои гости, и они находятся в моем доме". Но король был глух к его протестам. Карла и Дубле скрутили и потащили прочь. Остальные гости бежали к дверям. Несколько человек, в том числе Тома де Лади, канцлер Наварры, вырвались из зала и сумели выбраться из замка на улицы Руана, где уже начала собираться возбужденная толпа. Но большинство пирующих задержали и распихали по отдельным комнатам замка до тех пор, пока не станет известно о решении короля.

Иоанн II выделил трех человек: графа д'Аркура, сеньора де Гравиля и Гийома Мабуэ де Манемаре. Первые двое были замешаны во всех наваррских заговорах, начиная с убийства Карла де ла Серда более двух лет назад. Третий был вовлечен в план вывоза Дофина в Германию в декабре и, вероятно, в попытку похищения короля в марте. Все трое были приговорены к смерти. Так же как и Оливье Дубле, который угрожал Иоанну II своим кинжалом в пиршественном зале. К концу дня ворота Руана были закрыты, объявлен комендантский час, а улицы опустели. Четверых приговоренных посадили на две телеги и вывезли из города на большое открытое пространство под названием Шам-дю-Пардон, где проводились ярмарки лошадей. Там их обезглавил, в присутствии короля, с максимально возможной жестокостью палач-любитель. Это был фальшивомонетчик и убийца, ожидавший суда в тюрьме Руана, и вызвавшийся выполнить эту работу, чтобы заслужить помилование. Когда дело было сделано, Иоанн II приказал повесить тела казненных на цепях, а головы насадить на копья на большой виселице, на холме Биорель у дороги на Абвиль, с которого открывался вид на город Руан[347].

Несмотря на свой страшный гнев, Иоанн II сохранил достаточно уважения к аристократическим традициям, чтобы избавить своего зятя от той же участи. Карл Наваррский был доставлен под вооруженной охраной в Париж вместе с двумя своими ближайшими помощниками, Фрике де Фрикамом и Жаном де Банталу, которые часто выполняли конфиденциальные поручения от его имени. Все трое были подвергнуты длительному допросу в камерах Шатле. Признание Фрике, часть которого была получена под пытками, раскрыло большую часть сложных сделок между Карлом и врагами короля за последние несколько лет, весь масштаб которых никогда ранее не был оценен министрами Иоанна II. В конце концов, Фрике сбежал из Шатле с помощью двух своих слуг и пробрался в Англию[348]. Что касается самого Карла, то его переводили из тюрьмы в тюрьму для большей надежности. Он жил в Лувре, Шатле, огромной крепости Шато-Гайяр в Ле-Андели на Сене и в цитадели Понтуаза. Когда в июне англичане вторглись в Нормандию, его вывезли из королевства во французский протекторат Камбре. Там его заперли в большом замке Арле, отдаленной и мрачной старой крепости, окруженной болотами, где он оставался в тесном заключении более полутора лет[349].

Месть короля в Руане, должно быть, принесла ему глубокое удовлетворение, но по сути была актом большой глупости. Внесудебная казнь главы главного дворянского дома Нормандии глубоко оскорбила аристократические чувства даже тех, кто поддерживал корону. Она возмутила общественное мнение близкой к Парижу провинции, которая обладала сильным чувством политической идентичности и чьи богатства в течение двух десятилетий вносили огромный вклад в военные усилия Франции. Это бросило семью д'Эврё, которая до сих пор была крайне осторожна в отношениях с англичанами, в их объятия, спровоцировав раскол в королевской семье и кровавую гражданскую войну на западе Франции. Для многих жителей Нормандии и других провинций, которые помнили внезапную казнь графа д'Э в 1350 году и ничего не знали об Авиньонском заговоре, Бопре или мосте Сен-Клу, это подтвердило широко распространенное мнение, что король был неразумен, непостоянен и импульсивен, и что его правительство чуть ли не каждый день кидалось из крайности в крайность. Более искусный политик, чем Иоанн II, мог бы изменить мнение в свою пользу. Но Иоанн II считал авторитет своей должности само собой разумеющимся. Вскоре после этого события он объявил, что граф д'Аркур был арестован и казнен за измену и сговор англичанами, и утверждал, что у него есть документы, подтверждающие это. В мае было подготовлено и распространено в Нормандии изложение обвинений против д'Аркура, в котором, предположительно, говорилось примерно то же самое. Но арест и заключение в тюрьму зятя короля были слишком шокирующими для благочестивой политики XIV века, а причины слишком деликатными и унизительными, чтобы обсуждать их публично. Иоанн II так и не объяснил их. "Никто не знает, что привело к его аресту", — жаловался представитель Генеральных Штатов, когда спустя несколько месяцев последствия гнева короля стали очевидны для всех[350].

Планируя захват Карла Наваррского, французский король прекрасно понимал, что опорные пункты семьи д'Эврё и его союзников в Нормандии придется брать силой. 7 апреля 1356 года, через два дня после казни графа д'Аркура, восемьдесят всадников под командованием бальи Руана захватили замок Аркур в долине реки Рисл. В течение следующих двух недель 500 человек, ранее вызванные из Парижа, прибыли в Пон-де-Л'Арш вместе с купеческим прево Парижа Этьеном Марселем. Остальные войска были распределены небольшими группами по всей провинции[351]. Когда король вернулся в Париж с пленными, его офицеры осадили Эврё и цитадель Понт-Одеме.

Эврё был резиденцией администрации Карла Наваррского во Франции. Но он не был особенно хорошо укреплен. Сите, который был ядром старого города, защищали низкие, разрушающиеся стены позднеримского периода, усиленные замком графов с одной стороны и собором Нотр-Дам с другой. Бург, выросший к северу от города вокруг рыночной площади, имел свои более современные стены. Оборона этого места зависела в основном от энтузиазма населения, насчитывающего около 3.000 человек, и решительного гарнизона наваррских солдат, которых подстрекали главные советники короля Наварры. Маршал Дофина почти сразу же захватил Бург. Но ему не удалось выбить гарнизон из стен Сите. Тогда Дофин лично принял командование операцией. Он приказал доставить осадные машины из Руана, а от короля из Парижа регулярно приходили нетерпеливые письма. Кровопролитные штурмы ничего не дали. Через месяц после начала осады Эврё все еще держался. В Понт-Одеме дело шло еще медленнее. Этой операцией командовал Роберт де Удето, который много лет защищал интересы французского короля в долине Гаронны, а теперь был Великим магистром королевских арбалетчиков. Как и в Эврё, ему удалось без труда занять город но с цитаделью он не мог ничего сделать. Было проведено несколько штурмов и попытка подкопаться под стена не давшие результатов. Шесть недель спустя его войска все еще стояли лагерем на полях под городом[352].

В этой экстремальной ситуации защита интересов Карла Наваррского выпала на долю его младшего брата Филиппа, который в возрасте двадцати двух лет неожиданно оказался главным действующим лицом гражданской войны. Эта роль пришлась ему по душе. Он был дерзким молодым человеком, которого легко тянуло к насильственным действиям. Он не обладал ни хитростью Карла, ни его проницательностью в отношении мыслей других людей. Но в отличие от Карла, он был прирожденным полководцем, смелым, энергичным и популярным среди своих людей, как французов, так и наваррцев. После ареста своего брата Филипп предпринял короткую и бесплодную попытку договориться с Иоанном II. Затем, когда войска Иоанна II появились у Эврё и Понт-Одеме, он отступил на полуостров Котантен. Котантен был самой отдаленной частью владений короля Наварры, где оппозиция короне была давней традицией. Филипп провозгласил себя лейтенантом своего брата во Франции, основал штаб-квартиру в Шербуре и приступил к формированию армии из разрозненных групп наваррцев в регионе и сочувствующих им представителей местной знати. В условиях, когда войска короля вторглись в Нормандию, а дело наваррцев было обречено, сделать это было нелегко. Большинство друзей Карла Наваррского выжидали, пока обстановка не прояснится. Через два месяца после ареста Карла Филипп набрал не более 100 человек, готовых сражаться за него, и большинство из них были из самого Котантена. Даже семья Аркуров разделилась. Дядя погибшего графа, Жоффруа, уехал на Котантен вместе с Филиппом и поддерживал его дело из своей большой крепости Сен-Совер-Ле-Виконт в центре полуострова. Но его брат Луи, хотя на него и оказывали сильное давление, чтобы он присоединился к ним, остался верен королю. По его словам, он не станет воевать против своего природного господина и не нарушит свою клятву[353].

Уже к концу апреля 1356 года стало ясно, что дело Филиппа Наваррского потерпит крах, если не будет оказана помощь извне. Два его главных лейтенанта, Мартин Энрикес и Педро Ремирес, были срочно отправлены в Наварру для сбора войск. Младший брат Карла Наваррского, Людовик, который эффективно управлял Наваррой в течение последних двух лет, занялся сбором денег среди своих подданных и поиском союзников в других испанских королевствах и при папском дворе в Авиньоне[354]. Но Филипп знал, что Англия — единственное место, откуда может быстро прийти помощь. На берегах Темзы и в гаванях вдоль южного и восточного побережья уже были близки к осуществлению давно вынашиваемые планы по переброске армии в Бретань под командованием герцога Ланкастера. Из собственного флота короля было мобилизовано двадцать семь кораблей — самое большое количество, которое Эдуард III когда-либо собирал из собственных ресурсов. Реквизиция торговых судов велась с марта. К началу мая в Саутгемптоне стоял внушительный флот, а в городе находилось большое количество войск, ожидавших отправки[355].

Два эмиссара Филиппа Наваррского прибыли в Англию в конце апреля 1356 года. Жан де Морбек был недовольным рыцарем из Артуа. Один из его родственников в тот момент служил у принца Уэльского в Гаскони. Его коллега, Гийом де Карбоннель, был мелким сеньором из Котантена. Они провели несколько бесед с членами Совета английского короля и объяснили тяжелое положение Филиппа. Они обещали предоставить в распоряжение Эдуарда все замки короля Наварры в Нормандии, если только он пришлет им на помощь экспедиционный корпус и заявили, что будут сражаться за английского короля против Иоанна II всеми доступными им средствами. Но им срочно требовалось не менее 1.000 человек и достаточно денег, чтобы выплатить жалованье людям, которые уже находились в Шербуре. Английские министры были очень осмотрительны. Они были плохо информированы о том, что происходит во Франции и не знали, на какую власть Филипп может претендовать от имени своего брата. Но они решили воспользоваться предоставившимся шансом. К 4 мая 1356 года было решено перенаправить экспедицию Ланкастера в Нормандию. Лейтенанту в Бретани было приказано немедленно отправить войска на Котантен для защиты базы Филиппа. Офицерам короля в Гаскони было велено найти транспортные корабли для людей, набранных Мартином Энрикесом в Наварре, и оказать им всяческое содействие в пути. Когда посланники Филиппа Наваррского вернулись в Шербур на третьей неделе мая, они смогли сообщить, что помощь уже в пути. 28 мая Филипп официально отказался от оммажа королю Франции в громкой декларации, в которой он обвинил Иоанна II в тирании и предательстве и объявил, что будет воевать с ним всеми имеющимися у него силами[356].

Министры Иоанна II, вероятно, не знали о миссии Жана де Морбека в Англию. Но они должны были предвидеть нечто подобное. Конечно, они хорошо знали о флоте вторжения, который готовился на юге Англии, и о слабости собственной береговой обороны. Не было практически никаких военно-морских сил, способных остановить английскую высадку. Арагонский галерный флот был мобилизован и укомплектован в Барселоне в апреле и передан под командование Франсиско де Перелоса, каталонского дворянина с сильными франкофильскими симпатиями, который был близок к королю Арагона. Но было нанято только девять судов, вместо пятнадцати, на которые французы рассчитывали. К тому же отплытие затянулось, чего, несмотря на многолетний опыт работы с иностранными наемными флотами, французское правительство не смогло предвидеть. Корабли покинули Средиземное море только в июле. Таким образом, Иоанн II был вынужден противостоять угрозе вторжения, как мог, размещая свои силы на суше. 14 мая 1356 года был провозглашен арьер-бан. Основная часть армии была созвана в Шартр на границе Нормандии и Иль-де-Франс, что позволяет предположить, что король знал, что английское вторжение произойдет с запада через Нормандию или Бретань, а не из Кале. Но реакция на объявление арьер-бан была очень слабой. Призыв пришлось повторить 27 мая и еще раз в начале июня[357].

Как неоднократно бывало раньше, французское правительство, вероятно, оставило бы юго-западные провинции на произвол судьбы. Но представители Иоанна II обещали Генеральным Штатам в Тулузе, что с севера будет направлена армия для их защиты. Сбор налогов в регионе был обусловлен ее прибытием. Новый кризис в Нормандии сделал невозможным отъезд Дофина на юг. Поэтому вместо него командующим на юге был назначен третий сын короля, Иоанн, граф Пуатье. Этот невзрачный пятнадцатилетний подросток, не имевший опыта управления или командования, стал лейтенантом короля во всех провинциях королевства к югу от Луары. В помощь ему был назначен грозный штат наставников и министров, включая маршала Жана де Клермона, Жана де Бусико, а также масса дворян и чиновников южных провинций. Вторая армия была созвана в Бурже одновременно с армией в Шартре, чтобы сопровождать молодого принца на юг[358].

По мере того как проходило лето, симптомы гражданской дезинтеграции множились не только в Нормандии, но и на большей части южной и центральной Франции. В апреле 1356 года небольшая англо-гасконская армия под командованием сеньора де Мюсидан совершила внезапный рейд вглубь Керси. Она проникла почти до важного рыночного города Фижак на восточной окраине провинции. Здесь англо-гасконцы осадили небольшую укрепленную деревню Фонс, в которой находился королевский гарнизон, и внушительную крепость Кардайяк в нескольких милях к северу. Обе крепости были взяты штурмом в первой половине июня. Жители региона не были готовы к нападению. Французский сенешаль попытался снять осаду с Кардайяка вскоре после ее начала, но потерпел поражение и был отогнан. Представители городов и местной знати собрались в Фижаке, чтобы решить, что делать. В середине июня они собрали новую армию, чтобы дать отпор захватчикам. Большую часть войска составляли необученные люди, призванные из городов. Эта армия была почти полностью уничтожена захватчиками. Почти все, кто не был убит, были захвачены в плен.

Короткий и разрушительный набег сеньора де Мюсидан послужил сигналом к взрыву бандитизма в близлежащих регионах. Налетчики оставили большое количество новых гарнизонов, чтобы продолжить свою разрушительную работу в Керси. Два сына сеньора д'Альбре расположили своих людей в Фонсе и использовали его как базу для грабежа региона и набегов в долины рек Ло и Аверон. Другие капитаны проникали на юг Керси. Каор, административная и торговая столица региона, был защищен полным обводом современных стен, построенных всего десятилетием ранее. Но он был окружен вражескими фортами, которые парализовали его торговлю. Соседняя провинция Руэрг погрузилась в хаос, когда небольшие группы бандитов отколовшиеся от англо-гасконских отрядов стали беспрепятственно разгуливать по провинции. Они захватили укрепленную деревню Клерво, расположенную всего в восьми милях от столицы провинции города Родез. Хотя они удерживали Клерво всего месяц, этот инцидент напугал горожан. Консулы усилили дозоры, удвоили усилия по строительству стен и по ночам организовали патрулирование улиц с факелами. Они наняли гарнизон из 200 человек. Через две недели после захвата Клерво поступили сообщения о других набегах на Нажак, Мийо, Сент-Африк и Советерр. К северу от Дордони, в Тюренне и южном Лимузене, вражеские гарнизоны росли, как сорняки, в полуразрушенных замках, заброшенных монастырях и полуукрепленных деревнях. Графство Пуату было пожаловано молодому принцу Иоанну в качестве апанажа в апреле, но большая его часть была неуправляемой. Южная часть провинции в основном контролировалась гасконскими гарнизонами. Большой замок Люзиньян был "окружен со всех сторон английскими крепостями", согласно отчетам, поступившим в штаб Иоанна в июне. В самом Пуатье цитадель не ремонтировалась со времен катастрофического набега Генри Ланкастера в 1346 году. Прорехи в стенах поспешно заделывались деревянными щитами. В июле враг совершал вылазки к воротам города, захватывая товары и людей, включая мэра города, который сам попал в плен и был выкуплен. Каждая община старалась защищаться самостоятельно. Деятельность сборщиков налогов и комиссаров по сбору войск была парализована[359].

Когда 8 мая 1356 года Генеральные Штаты Лангедойля вновь собрались в Париже, уже стало очевидно, что великая фискальная реформа, начатая в декабре, провалилась. Ход заседаний Генеральных Штатов не зафиксирован. Но условия последующего ордонанса показывают, что субсидии практически не собирались. Делегаты пытались сделать хоть что-то. Ставки налогов были изменены таким образом, чтобы переложить бремя на более богатых налогоплательщиков, с которых их легче было взыскать. Было приказано выплачивать деньги двумя частями, в июне и августе. Была предпринята попытка сократить бесконечные петиции, жалобы и торги, в ходе которых традиционно устанавливался уровень налогов, предоставлявший каждой провинции определенную свободу в принятии решения о том, на какой основе будут начисляться ее платежи. Основной уступкой было то, что доходы от субсидий должны были быть зарезервированы для обороны региона, в котором они были собраны. Возмущенные и напуганные жители провинций вполне могли бы заставить правительство пойти на это в любом случае. Но его последствия этой уступки были весьма плачевными. Это означало, что казначеи армий собираемых в Шартре и Бурже теоретически ничего не получали, кроме средств собранных в той провинции, где находилась армия[360].

Результатом всех этих изменений стал хаос. Нормандия, которая уже давно присвоила себе право регулировать собственные налоги, проигнорировала решение Генеральных Штатов. Районы Нижней Нормандии приняли решение о введении налога с продаж, который должен был взиматься по ставке в 5% с июня. Это решение, по-видимому, заменило подоходный налог, который они одобрили в марте. В свою очередь, он был отменен примерно через две недели на собрании, представлявшем всю провинцию, которое постановило ввести с июля подымный налог в размере 10 су. За этим последовал поток протестов, поскольку были предприняты попытки собрать все три налога, а налогоплательщики отказывались платить любой из них. В других провинциях из-за скудости сохранившихся записей трудно сказать, что произошло, но можно предположить, что, скорее всего, не произошло ничего[361].

Когда в конце предыдущего года король согласился на реформу чеканки серебряной монеты, которую требовали Генеральные Штаты, он почти наверняка рассчитывал на остаточный рост доходов от монетных дворов, прежде чем новый режим стабильной валюты сведет их на нет. К сожалению, события обернулись против него. В первой половине 1356 года произошел резкий рост рыночной цены на серебро. Это сделало невозможным для монетных дворов покупать слитки металла и получать прибыль от чеканки монет. Традиционное решение, которое заключалось в том, чтобы платить больше за слиток и уменьшать содержание серебра в монетах, было исключено условиями соглашения короля с Генеральными Штатами. Правительство уделяло все больше внимания этой проблеме по мере того, как уменьшалась перспектива получения субсидии. Николя Брак и Жан Пуавиллен, два главных эксперта по искусству манипулирования монетой, работавшие в правительстве, были возвращены в Счетную палату, чтобы посмотреть, что можно сделать, не отменяя постановлений ноября и декабря. Но правда заключалась в том, что ничего нельзя было сделать. В двух крупнейших провинциальных монетных дворах, в Пуатье и Сен-Пурсене, слитки драгоценного металла закончились в мае, а в монетном дворе в Труа иссякли в июле. Другие монетные дворы, например, в Тулузе и Руане, продолжали выпускать монету, но тайно уменьшали содержание серебра в ней. Когда войска начали прибывать в Шартр и Бурж, правительство оказалось в затруднительном положении, пытаясь найти деньги на их жалованье[362].

Последняя большая королевская армия, которая была собрана во Франции почти за три десятилетия, была набрана так же, как и первая в начале войны. Приватизация военного дела прошла мимо Франции, хотя финансовые и политические проблемы, давившие на короля Англии, в острой форме существовали и во Франции. Капитаны-контрактники, подобно графу Савойскому или графу Фуа, как правило, были людьми, которых невозможно было принудить служить. Для всех остальных по-прежнему действовала воинская повинность. Врожденный консерватизм древнего военного сословия был одной из причин этого, хотя и не единственной. Ограниченные перспективы получения выгоды для французских армий, которые вели оборонительную войну на своей собственной территории; низкий моральный дух; падение репутации короны — все это были важные причины трудностей комплектования французских армий. Деньги, безусловно, были еще одной причиной. Хронист Жан Лебель считал, что неудачи королей Франции связаны с тем, что они были стеснены в средствах. Он противопоставлял их политику щедрости Эдуарда III по отношению к своим солдатам. Похоже, это было общепринятое мнение. Но истина была сложнее. Французские армии, как и английские, получали жалование с начала XIII века, независимо от того, были ли они призваны в армию по феодальной повинности или нет. Более того, ставки жалованья в обеих армиях были примерно сопоставимы, а длительные задержки с выплатой жалованья были характерны для обеих сторон. Основное различие заключалось в более щедрых авансах, выплачиваемых английским солдатам, и в том, что рядовые солдаты обычно получали свое жалованье от того, кто их нанял. Окончательные расчеты с ними быстро производились знатными лордами, которые набирали и возглавляли главные отряды. Затем они представляли свои счета в Казначейство и ждали оплаты. По сути, они финансировали большую часть армии Эдуарда III, позволяя ему распределить большие расходы на несколько лет. Они были готовы пойти на это, потому что доходы от сельского хозяйства были высоки и война была выгодна, потому что они были лично близки к монарху, и потому что поддержка войн короля была частью их статуса. Ни одно из этих условий, кроме последнего, не существовало во Франции. Французские военнослужащие получали относительно скромные авансы и должны были требовать окончательного расчета непосредственно от военных казначеев. Затем, как жаловались Генеральные Штаты в 1356 году, они годами тянули с "долгими задержками и… отговорками". Многие сдавались, не дождавшись оплаты, и даже те, кто продолжал упорствовать, вынуждены были принимать оплату частями в обесцененной монете[363].

В начале каждой кампании король или его лейтенант призывал всех владетелей больших фьефов под страхом их конфискации прибыть в армию со свитой и снаряжением, соответствующим их статусу. Существовала аналогичная система, точная правовая основа которой неясна, для вызова ополчений отдельных городов в качестве пехоты и арбалетчиков. Эти механизмы мобилизации были успешными в том смысле, что они обеспечивали призыв людей. Но они были крайне неудовлетворительны с любой другой точки зрения. Главная проблема была в оперативности. Принятый французским правительством способ набора войск затруднял формирование сплоченных воинских подразделений. Французские армии 1350-х годов создавались для конкретных кампаний. Обучение не проводилось, за исключением время похода. Войсковые отряды не знали друг друга и не привыкли сражаться вместе. Эта проблема была решена, возможно, скорее случайно, чем намеренно, системой контрактных компаний, которая преобладала в Англии, но во Франции пока не было найдено удовлетворительного решения. Ближайшим эквивалентом больших контрактных компаний английских капитанов были владельцы больших фьефов и горстка других знатных дворян, которые прибывали в армию с большими отрядами людей, которых они набирали сами, используя как контракты, так и принуждение. Рыцари-баннереты часто делали то же самое но в меньших масштабах. Это были богатые и знатные рыцари, желающие сделать военную карьеру, которые командовали отрядами конницы в бою и несли banner — прямоугольный флаг со своим гербом, в отличие от треугольного вымпела рыцаря-бакалавра. Они также часто набирали свои собственные отряды, а некоторые делали это среди своих вассалов и соседей, как и их английские коллеги. Но это были исключения. Основную часть французской армии составляли сотни или тысячи отдельных дворян или шевалье, каждого из которых сопровождала крошечная свита, часто не более чем оруженосец и паж. Когда они прибывали в армию, один из военных офицеров короны или его заместитель принимал их и устраивал смотр. Люди выстраивались в ряд, надев доспехи и оружие и восседая на своих лошадях. Их пересчитывали, проверяли снаряжение, а лучники должны были продемонстрировать, что их луки в порядке и что они знают, как ими пользоваться. Лошадей оценивали и клеймили в качестве меры предосторожности от мошенничества. Неподготовленных людей отсылали восвояси. Затем вновь прибывших более или менее произвольно распределяли по баталиям, которыми командовали какие-либо известные дворяне. В ходе длительной кампании должна была сформироваться определенная сплоченность, но длительные кампании не были особенно распространены[364].

Министры короля хорошо понимали эту слабость и в рамках сложившейся сложной ситуации пытались что-то с этим сделать. В апреле 1351 года Иоанн II издал ордонанс, который требовал, чтобы латники, призванные короной, являлись на службу отрядами численностью не менее двадцати пяти и не более восьмидесяти человек, под командованием капитанов, которые будут за них отвечать. Пехота должна была быть организована в отряды от двадцати пяти до тридцати человек. Однако, поскольку в мирное время не существовало основы для таких подразделений и не было причин для капитана брать на себя обременительную ответственность за своих товарищей, ответная реакция была неизбежно вялой. Примерно в 1355 году была принята практика выплаты état, или дополнительного жалования, капитанам, которых прибывали на службу с отрядами соответствующего размера. Эта выплата выполняла функцию, которая в некотором смысле была схожа с функцией поощрения в английской военной практике. В течение короткого периода она привела к появлению более или менее постоянных отрядов, похожих на те, что служили в английских армиях, за исключением того, что они служили по призыву и, должно быть, не имели внутри себя такой же сплоченности и стабильности членства. Если бы не катастрофическое поражение 1356 года, система могла бы развиться в нечто лучшее[365].

Интересен вопрос, почему французы 1350-х годов откликнулись на призыв в таком количестве, в каком они это сделали, учитывая политическую слабость правительства. Причины неизбежно должны были быть довольно сложными. Как деньги и добыча не были единственными мотивами английских солдат, так и отсутствие денег не мешало французам сражаться за своего короля, что бы они о нем ни думали. В мире, где верность была связана с гораздо меньшими и более локальными сообществами, чем нация, патриотизм не был таким мощным фактором, каким он стал позже. Но статус человека и связанные с ним обязательства имели большое значение. Рыцарь Жоффруа де Ла Тур Ландри говорил своим дочерям, что идеальный рыцарь может надеяться на "большие награды и прибыли", но должен рассчитывать получить их только от щедрот своего господина. На более высоком уровне маршал Жан де Бусико, который всю свою взрослую жизнь служил короне, хвастался тем, что ничего не добавил от этого к своему наследству. "Если мои дети будут мудрыми и доблестными, им будет достаточно этого, чтобы прожить", — говорил он[366].

Подобные настроения продолжали существовать до конца Средневековья и даже после него, но середина XIV века стала последним периодом, когда они были обычной мотивацией военного сословия. Рыцарство, оставаясь универсальным признаком военного статуса, сохраняло свою власть над умами современников. В романах того периода рыцарство прославлялось больше, чем война. Знаменитых рыцарей повсюду узнавали по их знаменам и вымпелам. Как в Англии, так и во Франции были учреждены рыцарские Ордена, членство в которых было желанным для дворян. Классическим образом рыцаря-героя по-прежнему оставался образ запечатленный Фруассаром и иллюстратором Латтрелльской псалтыри: опоясанный мечом рыцарь, восседающий на коне покрытом защитным доспехом, с "копьем и щитом-баклером в руке". Накануне больших сражений молодые люди, соблазнившиеся этим образом, сотнями выстраивались в очередь, чтобы быть посвященными в рыцари по случаю, который сделает им честь, если они выживут, и праздновали свой новообретенный статус, бросая вызов своим противникам в убийственных поединках между шеренгами выстроившихся армий. Жоффруа де Шарни, известный авторитет в области рыцарства, считал, что мужчины хотят быть рыцарями, даже если они не хотят быть кадровыми военными: чтобы завоевать уважение своих сверстников или закончить свои дни с честью. Он прекрасно понимал, что идеалы рыцарства редко находят отражение в жестокой практике войны, но все же считал их лучшим служением Богу после Церкви. Есть много свидетельств того, что современники, осуждавшие войну, соглашались с ним. Пока эти настроения сохраняли свою силу, давление общественного мнения толкало людей на войну, а иногда и на подвиги безумной храбрости. Тридцать рыцарей, которые сражались в своей импровизированной битве в Бретани в 1351 году, были, конечно, не единственными героями, которых прославляли в стихах, так же как Жан де Галард, французский капитан, проигравший битву при Бержераке англичанам в 1345 году, не был единственным человеком, о трусости которого странствующие менестрели пели баллады. Даже те, кто был слишком незначителен, чтобы прославиться как герой или трус, шли на войну, стоически перенося боль, болезни, холод и постоянный риск смерти, потому что общепринятые взгляды их сверстников и соседей не ожидали от них ничего меньшего. Они делали это, как говорил рыцарь Ла Тур Ландри, "ради своей чести и репутации"[367].

Но уже наступали перемены, которые в следующем поколении лишат рыцарство его значимости. По мере продолжения войны появился класс кадровых военных, выходящий за рамки социального статуса. Большими армиями по-прежнему командовали герцоги и графы, если не короли, что отражало не только их ранг и ожидания общества, но и абсолютную военную компетентность большинства из них. Однако и оруженосец мог командовать рыцарями, как это делал Роберт Ноллис в течение пятнадцати лет, прежде чем его посвятили в рыцари (это сделал один из его подчиненных) в 1359 году. Рыцарь мог командовать графами и баронами, как это делал Бертран дю Геклен в 1360-х и 1370-х годах. В равной степени человек, который не был рыцарем и не стремился им стать, мог сражаться в составе рыцарской кавалерии. Когда в мае 1358 года французское правительство приказало принимать и оплачивать на смотрах в качестве кавалеристов соответствующим образом обученных и экипированных горожан, оно просто узаконило практику, которая была обычной на протяжении многих лет[368]. Все эти солдаты были просто men-at-arms (людьми при оружии), общим термином, включающим любого, кто имел соответствующее снаряжение и мог обращаться с копьем сидя в седле, независимо от его социального положения.

К середине XIV века уже не существовало даже специфически рыцарского способа ведения боя. По мере того как развивались тактические идеи и командиры стали ценить мобильность армии, а не численность, конь, который когда-то был символом рыцаря или оруженосца, утратил свое значение. В английских армиях и все чаще во французских, все передвигались верхом, включая лучников и людей в каждой средневековой армии, которых без разбора называли sergeants (сержантами). Правда, у одних лошади были лучше чем у других. Предводители армии ездили на destriers (дестриэ), больших, сильных и хорошо обученных конях, подобных тому, на котором восседает сэр Джон Хоквуд на картине Уччелло[369] во Флорентийском соборе. Большинство воинов ездили на coursiers, легких и быстрых лошадях, которые, хотя и стоили дешевле destriers, все равно были очень дорогими. Записи о компенсациях, выплаченных французским солдатам, потерявшим своих лошадей во время кампании, свидетельствуют, что среднестатистический баннерет ездил на лошади стоимостью 270 ливров (54 фунта), а соответствующая стоимость лошадей для простых рыцарей и оруженосцев составляла 103 ливра (21 фунт) и 40 ливров (8 фунтов). Рыцари обязаны были иметь двух таких лошадей, а в идеале, трех. Конные лучники и пехотинцы ездили на менее породистых лошадях, известных как rounceys, которые редко стоили больше 10 ливров (2 фунтов). Однако качество и стоимость лошадей, используемых в кампании, неизбежно снижались по мере того, как массовая кавалерийская атака, которая была главным оправданием их существования, устаревала. В английских армиях, которые первыми (после шотландских) отказались от традиционной кавалерийской войны, общий стандарт лошадей всегда был ниже[370].

Другое военное снаряжение постепенно также демократизировалось, как и лошади. Мечи и топоры были общим оружием для людей любого ранга. Копье, которое было традиционным оружием кавалерии, становилось все менее полезным, поскольку фронтальные кавалерийские атаки становились все более редкими. Теперь оно часто использовалось как пехотное оружие, которым орудовали пешие группы рядовых солдат. Фруассар рассказывает, что в одном сражении (в 1359 году) кавалерии было приказано обрезать свои копья до длины в пять футов, чтобы использовать их в пешем бою. Доспехи оставались более заметным признаком социального неравенства. Эффектные пластинчатые доспехи, которые можно увидеть на надгробных изваяниях и мемориальных латунных пластинах, были верхом защитного снаряжения. Они впечатляли своим внешним видом и выделяли из общей массы воинов тех, кто их носил. Привычка старых рыцарей надевать поверх доспехов тунику исчезла с появлением стальных нагрудников и горжетов (стальных воротников для защиты горла и шеи), а по ночам за их полировкой и блеском следили пажи. Но пластинчатые доспехи были по карману только самым богатым или знатным воинам. Для общей массы армии доспехи становились в значительной степени стандартизированными. Традиционный железный топфхельм (горшковый шлем), который был стандартным снаряжением рыцарей XIII века, почти исчез, за исключением турниров, и был заменен более легким и округлым шлемом, известным как вascinet (бацинет), который защищал макушку и затылок, и обычно был снабжен горжетом и подвижным коническим забралом спереди. Бацинет носили практически все, включая рядовых пехотинцев и гарнизонные войска. Самым распространенным видом защитного доспеха стал habergeon, укороченная кольчуга с короткими рукавами или вовсе без таковых. Habergeon можно было надеть быстро, без помощи пажа, он позволял относительно свободно двигаться и хорошо защищал от режущей кромки меча, но не от острия или арбалетных болтов, а также был относительно дешев. В 1350-х годах habergeon обычно носили оруженосцы и даже пехотинцы, а некоторые рыцари вообще обходились без пластинчаты доспехов, предпочитая надевать habergeon на куртку из вареной кожи, которая традиционно была самой распространенной защитной одеждой простых пехотинцев. В 1356 году не всегда можно было узнать рыцаря или сержанта по внешнему виду. Король Иоанн II, сдаваясь в плен в бою, вынужден был спросить у своего пленителя, является ли тот рыцарем. Пятьюдесятью годами ранее этот вопрос был бы не нужен[371].

1 июня 1356 года передовой отряд английских экспедиционных сил отплыл из Саутгемптона: сорок восемь кораблей с 340 солдатами. На следующий день они вошли в большой залив Ла-Уг на полуострове Котантен. 18 июня прибыли корабли с остальной армией под командованием герцога Ланкастера. Герцог разместил свой штаб недалеко от города Валонь, в бенедиктинском аббатстве Монтебур. Здесь он провел четыре дня, занимаясь организацией своей армии. Всего из Англии вместе с герцогом прибыло 1.300 человек. К ним присоединился Роберт Ноллис с 800 человек, набранных из гарнизонов Бретани, что в общей сложности, с людьми Филиппа Наваррского, составило 2.400 человек. Это была небольшая армия по сравнению с теми силами, которые были в распоряжении короля Франции даже в его нынешнем бедственном положении. Но все они были конными, и примерно две трети из них были лучниками. Их прибытие в Нормандию в течение шести недель после принятия решения об отправке туда было признанием растущего мастерства англичан в концентрации своих разрозненных сил в западной Франции и осуществлении своих амбициозных планов в кратчайшие сроки. 22 июня 1356 года все войска двинулись на юг из Монтебура по дороге на Кан и Руан[372].

Ланкастер опоздал, чтобы снять осаду с Эврё. Войска Дофина взяли город в начале июня, примерно в то время, когда произошла первая высадка англичан в заливе Ла-Уг. Они ворвались в город, разграбив как дома, так и церкви. Наваррский гарнизон довершил разрушения, поджигая деревянные здания, когда отступал по улицам к замку графов. Когда они надежно укрепились в нем, то стали со стен торговаться о капитуляции. Им разрешили уйти под конвоем, чтобы присоединиться к наваррскому гарнизону в Бретее, в двадцати милях от замка[373].

В Понт-Одеме другой наваррский гарнизон все еще сопротивлялся армии Роберта де Удето. Удето удвоил свои усилия против цитадели по мере приближения англичан. Бодран де Ла Эз, командующий войсками Дофина в Эврё, двинулся на запад так быстро, как только мог, чтобы подкрепить его. Но Ланкастер продвигался быстрее их обоих. 29 июня Удето узнал, что герцог форсировал реку Див у Корбона. Он оставил осаду так быстро, что большая часть его оборудования, включая осадные машины, досталась врагу. Когда подкрепления Бодрана прибыли на место, они обнаружили, что французский лагерь пуст, а со стен свисает штандарт Ланкастера. Ланкастер приказал засыпать подкопы устроенные людьми Удето, кладовые замка пополнил достаточным количеством продовольствия, чтобы хватило на год, а наваррский гарнизон заменил сотней английских солдат под командованием немецкого капитана-наемника из Брабанта. Англо-наваррская армия простояла в Понт-Одеме три дня. Затем, 2 июля 1356 года, она двинулась вверх по широкой долине реки Рисл к лесу Бретей, где по крайней мере три наваррских гарнизона все еще держались в своих замках[374].

Король Франции провел первую половину июня в Босе, размышляя о пустой казне и неутешительных результатах трех последовательных созывов армии. Когда он услышал новости о продвижении Ланкастера в Нормандии, его первой реакцией было возобновление кампании 1346 года. Он двинул свою армию к северу от Сены, чтобы перекрыть путь к Парижу и отход к Кале и приказал затопить корабли на бродах через реки, чтобы помешать переправе обозов и лошадей. В начале июля король приказал графу Пуатье отложить поход в Лангедок и перевел большую часть армии из Буржа под свое командование. Люди маршировали даже ночью двигаясь на север от реки Шер до Сены. К первой неделе июля французский король собрал вокруг себя Дофина, герцога Орлеанского и многих знатных дворян своего королевства. По докладам английских разведчиков, его силы составляли около 8.000 кавалерии, что, вероятно, было завышенной оценкой. Кроме того, у него была большая, но громоздкая и медленно передвигающаяся масса пехотинцев из Парижа и северных городов. Пока Ланкастер продвигался вверх по долине реки Рисл, французская армия двигалась на север, ему на встречу[375].

Армия Ланкастера двигалась быстро, проходя от двадцати до тридцати миль в день, она достигла Конш-ан-Уш 3 июля и обнаружила, что город только что захвачен французами. Штурмом англичане захватили внешнюю часть замка, но проникнуть в цитадель им не удалось. В Бретее, в восьми милях к югу от Конша, небольшая французская армия, расположившаяся вокруг стен, была разбита. Похоже, французы были ошеломлены внезапным появлением англо-наваррской армии. В Вернее, важном обнесенном стеной городе к югу от Бретея, жители только и успели, что перебраться со своими драгоценностями в цитадель. После трех дней многократных штурмов гарнизон цитадели сдался и отдал сокровища жителей захватчикам. Захват этого места, стоивший армии Ланкастера многих жизней, вероятно, был не более чем грандиозным грабительским предприятием. Войскам позволили бесчинствовать в городе, опустошая заброшенные церкви и дома, в то время как инженеры герцога разрушали цитадель. Рано утром 8 июля 1356 года Ланкастер покинул Верней, направившись обратно на запад к своей базе на Котантене.

Когда англичане отступили из Вернея, основная часть французской армии находилась всего в нескольких часах хода от города. Французский король попытался отрезать противника, поведя своих людей в долгий форсированный марш по долине реки Итон. К закату 8 июля Ланкастер был в городке Л'Эгль, месте убийства Карла де ла Серда за два года до этого. Иоанн II достиг небольшой деревни Тубеф, расположенной менее чем в трех милях от Л'Эгль. Отсюда он послал двух герольдов к Ланкастеру с вызовом, который тот часто слышал раньше. По словам герольда, поскольку герцог совершил столь тяжелый и долгий поход из своей базы, король предполагал, что он прибыл, чтобы сразиться с ним в битве. Ланкастер ответил, что он вторгся в этот регион для выполнения ограниченных задач и что, достигнув их, он возвращается, чтобы заняться другими делами в другом месте, и если Иоанн II решил преградить ему путь, то он станет сражаться. К западу от Л'Эгль простирался лес Сент-Эвруль, где сражение было бы невозможным, а англичане могли бы скрыться за деревьями при первых признаках опасности. Иоанн II не мог преградить ему путь, о чем герцог прекрасно знал.

Действительно ли Ланкастер достиг тех ограниченных целей, ради которых он прибыл? Он не смог помочь Эврё и Коншу и добраться до другого наваррского гарнизона в этом регионе, в замке Тийер, который был взят штурмом через несколько дней после его ухода. Но он разместил два важных гарнизона в южной Нормандии, которая в остальном контролировалась французской короной и он нарушил все французские планы по ведению войны. Теперь у французов не было никакой перспективы послать армию на юг по крайней мере еще в течение месяца. Что касается войск Ланкастера, то они, безусловно, достигли тех целей, ради которых пришли. "Каждый из городов, где останавливался мой господин, был прекрасным и процветающим, — писал домой один из его спутников, — каждый день наши люди захватывали замки, брали полчища пленных и кучи добычи; возвращаясь, они привели с собой 2.000 лошадей, захваченных у врага". Ланкастер покинул Л'Эгль рано утром следующего дня. К 13 июля 1356 года он вернулся в аббатство Монтебур[376].

Присутствие английских армий как на южном, так и на северном фронтах было большой проблемой для Иоанна II и английский король был полон решимости воспользоваться этим. Он намеревался бросить все силы на то, что могло стать, наконец, решающей победой, которая ускользала от него в течение двадцати лет. Весной Эдуард III задумал высадить во Франции третью армию для усиления герцога Ланкастера. Объединенная армия под его собственным командованием должна была атаковать французского короля с запада, пока принц Уэльский шел из Гаскони к Луаре, чтобы угрожать его тылу. Все это требовало хорошей координации действий, лучше, чем это было возможно при плохой связи и ограниченных разведданных, доступных средневековым полководцам. Тем не менее, приготовления были начаты сразу же. Король начал набирать людей для новой армии в начале лета. На второй неделе июня Ричард Стаффорд отплыл из Плимута с небольшим флотом, нагруженным свежими войсками и припасами для принца. Стаффорд прибыл в Бордо примерно 19 июня 1356 года. Вполне вероятно, что он привез с собой и планы короля, так как к началу июля принц уже начал действовать в соответствии с ними[377].

Французские военачальники уже некоторое время знали, что принц собирает свои силы на юго-западе. Но было много неопределенности относительно направления, в котором будет нанесен удар. Как и Иоанн II, граф Арманьяк планировал возобновить прошлые кампании. Он был убежден, что принц попытается повторить свой триумф предыдущей осени, совершив еще один поход на Лангедок, возможно, на этот раз проникнув в богатую и густо заселенную долину Роны. Мрачные предупреждения Арманьяка зачитывались на собраниях видных граждан по всей провинции в течение весны и лета. Большое собрание представителей городов Лангедока было проведено в Безье для координации обороны. 6 июля, в "сезон созревания зерна", принц покинул Бордо и отправился в Ла-Реоль на реке Гаронна, где он договорился встретиться с гасконскими контингентами своей армии. К середине месяца там собралось от 8.000 до 10.000 человек под его командованием. По региону разнеслась весть, что через несколько дней он будет у ворот Тулузы. Началась паника. Иоанн II запоздало отделил войска своего сына от своих собственных и отправил молодого графа Пуатье обратно в Бурж, чтобы тот вновь собрал армию для юга. Граф приказал Арманьяку провозгласить арьер-бан. Всех мужчин годных для войны призвали явиться на сборный пункт к 1 августа. По всему Лангедоку жителям было приказано перенести все, что они могут унести, в ближайший обнесенный стеной город[378].

Собственная армия Иоанна II все еще была далеко не полной. В течение июня и июля в армию прибывали отдельные отряды, чтобы пополнить ее численность. Примерно 12 июля 1356 года король осадил замок Бретей, второй раз за три месяца. Бретей был единственным оплотом наваррцев, оставшимся в восточной Нормандии. Но Бретей был отнюдь не самым важным местом в регионе. Это была древняя крепость, построенная Вильгельмом Завоевателем в середине XI века для защиты Нормандии от короля Франции. Полтора века она не представляла ценности, со времен войн короля Иоанна Безземельного и Филиппа II Августа. И все же именно на захват этого места король Франции направил все имеющиеся ресурсы своего королевства. Фруассар, с неосознанной иронией, сказал, что это была "лучшая осада с самым большим числом рыцарей, оруженосцев и дворян, которую видели со времен осады Эгийона". Но это была бессмысленная попытка. Замок защищал мужественный и решительный гарнизон наваррских войск имевший хорошие запасы продовольствия и питьевой воды. Осаждающие постепенно засыпали рвы и привлекли команды рудокопов и плотников, чтобы подкопаться под стены. Нормандские замки с их высокими башнями и квадратным планом постройки всегда были уязвимы для подкопов. Но французы потерпели неудачу. В августе они предприняли общий штурм со специально построенных передвижных башен огромного размера, которые были заполнены людьми и придвинуты к стенам. Но гарнизон уничтожил их горящими стрелами. Французы понесли страшные потери от ожогов и стрел[379].

В середине июля принц Уэльский внезапно переместил свой штаб на север из Ла-Реоля в Бержерак на Дордони. О его прибытии туда стало известно 22 юля. Теперь казалось вероятным, что Лангедок все-таки не был целью, а принц нанесет удар на север к Луаре или на восток в Центральный массив. Эти новости вызвали смятение на севере страны, когда через несколько дней они туда дошли. 26 июля советники французского короля собрались на экстренное заседание в его лагере под Бретеем. Хотя собравшиеся наперебой произносили превосходные слова для описания великолепия королевской армии, расположившейся вокруг них, и в ее рядах действительно было много знатных дворян, чиновники Иоанна II прекрасно знали, что результат нескольких месяцев непрерывного набора войск оказался исключительно неутешительным. Более того, расходы на содержание даже этой относительно небольшой армии в течение последних восьми недель, перед началом решающего этапа кампании, превысили ресурсы правительства. Казна была почти пуста. Поступления от налогов, утвержденных Генеральными Штатами, были ничтожны. Королевский Совет постановил немедленно обесценить монету. В указе, объявившем это решение своим подданным, Иоанн II признал, что это было нарушением обязательств, данных им в Париже предыдущей зимой, и противоречило постановлениям Генеральных Штатов. Но выделенные "субсидии не соответствуют и никогда не будут соответствовать нашим потребностям". Огромные расходы на поддержание его чести и защиту его подданных от врага не могли быть своевременно покрыты никакими другими средствами[380].

Указ о чеканке монеты от 26 июля так и не был введен в действие, поскольку уже через несколько дней стало очевидно, что этого недостаточно. Несколькими днями ранее Эдуард III председательствовал в Вестминстере на официальном заседании своего собственного Совета. Были созваны все главные светские и церковные магнаты королевства. Король изложил им свои планы по отправке новой армии во Францию и получил их одобрение. Приказ был разослан 20 июля 1356 года. Были реквизированы суда. Лучники набирались по всему Уэльсу, центральной и южной Англии. Латникам, которых оставили в покое на лето, было приказано быть готовыми явиться на сбор в кратчайшие сроки. Эдуард III планировал, что все приготовления должны быть завершены к середине августа. Портом отправления он назначил Саутгемптон. Новости быстро распространились из Вестминстерского дворца в виде сплетен по улицам Лондона. Информация о том, что в Англии набираются новые экспедиционные силы, дошла до министров французского короля менее чем за две недели. 3 августа указ о чеканке монет был отозван и заменен другим, который предписывал еще более резкую девальвацию. Цена, которую платили за серебро на монетных дворах, была увеличена более чем на треть, а стоимость серебряной чеканки уменьшилась вдвое. Моннаж вырос до беспрецедентного уровня в 54%. "И поторопитесь с делами, — добавил король, — потому что мы должны получать доходы так быстро, как только вы сможете их добыть"[381].

На следующий день, 4 августа 1356 года, принц Уэльский разделил свои силы в Бержераке. Одна армия, численность которой не могла превышать 2.000 или 3.000 человек, была передана под командование сенешаля и одного из сыновей сеньора д'Альбре. Им было поручено защищать границы Гаскони от графа Арманьяка. Остальные, от 6.000 до 7.000 конных людей, включая лучников, двинулись на север вместе с принцем. План состоял в том, чтобы пересечь холмы западного Лимузена и через Берри и Солонь достичь долины Луары у Орлеана. 6 августа принц прибыл к городу Периге. Он провел здесь два дня, пока горожане настороженно наблюдали за происходящим с высоты бурга Сен-Фронт, а епископ с кафедры своего собора произносил отлучения против мародеров. 14 августа, через шесть дней после отъезда из Периге, принц пересек реку Вьенну у аббатства Перуз, примерно в тридцати пяти милях к западу от Лиможа. Здесь он развернул свое знамя[382].

Через несколько часов после переправы англичане атаковали аббатство Летер, чья огромная серая гранитная башня XII века удерживалась против них более суток. В течение следующих четырех дней английская армия пробивалась через графство Ла Марш, территорию, на которой господствовала семья Бурбонов и, по странному стечению обстоятельств, вдовствующая графиня Пембрук, Агнесса Мортимер. Владения графини были пощажены по прямому приказу короля Англии. Но англичане захватили Ле Дора, который был разграблен, пока супруга и гарнизон Жака де Бурбона бессильно смотрели на происходящее из замка. Продвигаясь на север, они сожгли Люссак-лез-Эгли 19 августа и разграбили Сен-Бенуа-дю-Со 20-го, вырвав 14.000 экю из казны аббатства. 21 августа принц пересек реку Крез у Аржантона, менее чем в шестидесяти милях от Буржа. Переправа никем охранялась. 23 августа принц был в Шатору, 25-го — в Исудёне. Гарнизон Исудёна наблюдал из большого замка времен Филиппа II Августа, как войска принца сожгли город так основательно, что некоторые его места оставались непригодными для жизни в течение многих лет[383].

Пока принц продвигался по центральной Франции, усилия Эдуарда III по отправке третьей армии через Ла-Манш сталкивались с предсказуемыми и непредсказуемыми препятствиями. В первую неделю августа арагонский галерный флот наконец достиг устья Сены. К 10 августа он были замечены у берегов Кента. Приготовления англичан были еще далеки от завершения, и эта новость оказала на них немедленное и разрушительное воздействие. Кораблям, ожидавшим отправления в Саутгемптон, было приказано укрыться в ближайшей безопасной гавани. К 26 августа правительство в большой тревоге отдало приказ выставить людей для несения береговой охраны вдоль всего побережья от Уоша до Солента[384]. Эдуард III явно не смог бы встретить своего сына на Луаре. Поэтому было решено, что вместо него его встретит герцог Ланкастер. Ланкастер к этому времени находился в Бретани. У него было более 2.000 человек, распределенных по гарнизонам полуострова. Примерно на третьей неделе августа Ланкастер отправил гонца к принцу, чтобы сообщить ему, что он объединит с ним свои силы в Турени в начале сентября[385].

С того момента, как англо-гасконская армия покинула Периге, за ее передвижениями день и ночь наблюдали французские конные разведчики. Их отчеты отсылались графу Пуатье. К этому времени он уже во второй раз разместил свой штаб в Бурже. Там он собрал небольшую армию, набранную в близлежащих провинциях Берри, Бурбонне и Оверни. Она не могла сравниться с гораздо более сильными войсками, которыми командовал принц. К 18 августа, когда принц продвинулся через Лимузен, граф Пуатье полностью оставил Бурж и отошел за Луару в Невер. Через несколько дней он основал свой штаб на небольшом расстоянии выше по течению в городе-крепости Десизе[386].

Французский король находился в 200 милях в Бретее, занимаясь все более бессмысленной осадой наваррского гарнизона. Иоанн II поставил слишком много своего личного авторитета на завоевание этого места, чтобы сейчас думать об отказе от этой попытки. Хотя известие о походе принца Уэльского, должно быть, достигло его очень скоро после его начала, он все еще публично настаивал на том, что именно в Бретее он найдет своих злейших врагов. Когда стало ясно, что крепость невозможно взять силой, даже способность Иоанн II к самообману подвела его. Около 20 августа он заплатил наваррцам огромную сумму денег за сдачу замка и разрешил им свободно уйти к Филиппу Наваррскому на Котантен. Им было разрешено взять с собой все, что они могли унести[387].

Французский план кампании начал формироваться только после того, как король освободился от осады Бретея, к тому времени принц был почти у реки Крез. Первым решением было вновь отложить экспедицию графа Пуатье в Лангедок, на этот раз на неопределенный срок. Это было политически невыгодно, но войска графа следовало сохранить. Вместо этого ему было приказано удерживать линию Луары до тех пор, пока король и Дофин не смогут добраться до него в начале сентября. Затем обе армии должны были соединиться, чтобы противостоять принцу Уэльскому в Турени. Тем временем маршал Жан де Клермон был отправлен вперед для организации обороны Турени. Два больших рейдовых отряда были отправлены к югу от Луары, чтобы помешать продвижению принца и выиграть время для осуществления более масштабных планов Иоанна II: один под командованием Филиппа де Шамбли (известного как Гримутон), а другой, более крупный, под командованием Жана де Бусико и Амори де Краона[388].

Вскоре после принятия этих решений король переместил свой штаб обратно в Шартр, где занялся реорганизацией своей армии. Практически все пехотные контингенты из городов, которые были с ним при Бретее, теперь были распущены. Это решение осуждали даже в то время как безрассудный поступок, и винили в этом снобизм дворян и короля. Но это было неизбежно. Иоанн II должен был беречь свои ресурсы и соответствовать мобильности принца Уэльского, чья армия была полностью конной. Городская пехота была плохо обучена, дорога и медлительна. "Не обременяйте себя отбросами, берите только отборных людей", — так советовал поэт Гийом де Машо. Проблема Иоанна II заключалась в том, что по сравнению с огромными армиями 1340 и 1346 годов ему отчаянно не хватало отборных людей. Латников было еще очень мало. И вероятно, именно в Шартре к нему присоединился лорд Дуглас со своим прекрасным отрядом из Шотландии. Но реакция подданных самого Иоанна II на арьер-бан была невпечатляющей. Король вновь обратился к знати Франции. И только в следующем месяце они начали постепенно подтягиваться[389].

26 августа 1356 года войска принца достигли реки Шер. Большой гасконский разведывательный отряд под командованием капталя де Бюша пересек реку у Вьерзона. Эти люди разграбили город, который был покинут его жителями, и опустошили всю местность на двадцать миль вокруг, не оставив ни одного целого здания. Другой отряд под командованием Чандоса и Одли бросился к Луаре в надежде захватить одну из переправ, и достигли Обиньи 28 августа. К северу от Обиньи они наткнулись на отряд из восьмидесяти французских латников, часть сил Филиппа де Шамбли. Произошла скоротечная схватка в поле. Французы, значительно уступая в численности, были отбиты с большими потерями, в том числе восемнадцать человек попали в плен. За заболоченными равнинами Солони, с их рощами ив и ольхи и островками посевов, среди тростника, протекала Луара по извилистому и изменчивому песчаному руслу. Более двух столетий жители боролись с помощью дамб и земляных сооружений с рекой, которая могла капризно изменить свое русло или за несколько часов вздуться и затопить виноградники и вспаханные поля на многие мили вокруг. Теперь река должна была стать их главным защитником. Лето 1356 года было очень дождливым и Луара стала слишком глубокой и быстрой для переправы вброд и слишком широкой для наведения мостов и англичанам так и не удалось найти переправу[390].

Основная часть английской армии следовала немного позади летучих отрядов. 28 августа принц занял руины Вьерзона. На следующий день гасконцы захватили французских разведчиков, из отряда Амори де Краона. Пленные рассказали, что Краон и Бусико находились в Роморантене. Они также рассказали, что французский король намеревался сосредоточить свои силы в Орлеане. По их словам, план состоял в том, чтобы встретить принца на дороге в Тур. На самом деле Иоанн II серьезно задержался. Он все еще находился в Шартре, решая проблемы набора войск и финансирования. Бусико и Краон решили задержать продвижение принца на линии реки Солдре у Роморантена. Их силы были невелики: около шестидесяти человек латников и несколько сотен пехотинцев. Но они рассчитали, и как оказалось, правильно, что принц не захочет рисковать, оставляя их позади себя, когда ему, возможно, придется столкнуться с гораздо более крупными силами дальше на запад.

Роморантен был обнесенным стеной городом, над которым возвышалась большая каменная крепость XI или XII века. В этом регионе не было крупных военных кампаний с начала XIII века, и маловероятно, что оборонительные сооружения города были в хорошем состоянии. Времени на создание запасов провизии не было. Не было удобного источника питьевой воды. Оборона города еще не была должным образом организована, когда 31 августа 1356 года первые отряды армии принца прибыли к нему и штурмом взяли внешние стены. Защитники бежали в цитадель, а затем, когда пал внешний двор, в донжон. Здесь они продержались еще три дня. Англичане построили три передвижные штурмовые башни и предприняли несколько штурмов сразу в нескольких местах. 2 сентября одному из штурмовых отрядов удалось поджечь донжон. Огонь распространился вверх по зданию и охватил деревянную крышу. На следующий день, когда пожар все еще бушевал, гарнизон сдался. Жан де Бусико в третий раз за пять лет оказался в плену у англичан. Принц покинул Роморантен 5 сентября 1356 года и двинулся в поход по старой римской дороге, которая шла вдоль северного берега реки Шер. 7 сентября он прибыл в Тур.

Здесь он впервые столкнулся с серьезными трудностями. Французы сломали все мосты через Луару между Туром и Блуа, а Иоанн II наконец покинул Шартр и начал свой поход на юг. Он прибыл в Мен-сюр-Луар 8 сентября. Из Бретани принцу сообщили, что герцог Ланкастер уже на подходе. Но Тур преградил ему путь на запад[391].

Тур был провинциальным городом среднего размера с населением около 12.000 человек. Его главное значение для принца заключалось в том, что он охранял большой мост, по которому проходила римская дорога из Буржа на запад в направлении Анжу и Мэна. Город раскинулся на узком отроге, протянувшемся на милю вдоль южного берега Луары. На одном конце находился древний епископальный город (Сите), сгруппированный вокруг недостроенного собора и королевского замка; на другом — бург Шатонеф, выросший позднее вокруг знаменитого аббатства Сент-Мартен. Сите и Бург были защищены древними и обветшалыми стенами. Строительство третьей стены, которая должна была оградить обе общины, а также богатые и густонаселенные пригороды долины между ними, было начато только два года назад. Но оно мало продвинулась вперед. Жители долины собрали свои ценности, покинули свои дома и укрылись в епископальном городе. Обороной Тура руководили Жан де Клермон и семнадцатилетний Людовик, граф Анжуйский, второй сын короля, недавно прибывший в город с подкреплением. Они выкопали рвы и импровизированные оборонительные сооружения в незащищенных местах и организовали жителей. Принц расположил свой штаб на берегу Луары в пригородной деревне Монлуи. Был сформирован штурмовой отряд из 1.500 человек. Командовать им был назначен Бартоломью Бергерш. Но Бергерш был отброшен решительным сопротивлением и проливным дождем, который превратил низменную местность к югу от города в непроходимое болото. Ему не удалось проникнуть даже в незащищенный пригород[392].

Примерно 10 сентября 1356 года Иоанн II объединил свои силы с графом Пуатье. Объединенная армия пересекли Луару у Блуа и двинулись вниз по течению к Амбуазу, находившемуся в десяти милях от лагеря принца. Принц узнал об этом рано утром на следующий день, 11 сентября. Оказавшись перед угрозой оказаться между Клермоном и королем, он решил быстро отступить на юг. Другого выхода не было. В тот же день английская армия отступила через Шер и Эндр. Там, на следующее утро, в большой каменной крепости с видом на город и переправу через реку, принц принял кардинала Перигорского и великолепную свиту светских и церковных сановников. Они прибыли с посланиями о мире[393].

Эли де Талейран-Перигор и его коллега Никколо Капоччи были последними из длинного ряда папских примирителей, посланных просить о мире в критические моменты войны. Талейран, по словам итальянского хрониста Маттео Виллани, был личностью "гордой и высокомерной", прекрасно осознававшей свое великолепное происхождение и значимость красной шляпы кардинала. Он родился в семье графа Перигорского и уже в семь лет был пострижен в монахи, в двадцать лет стал епископом, а в двадцать семь — кардиналом. К 1356 году (когда ему было за пятьдесят) он был богатым человеком, содержателем огромного штата клерков и слуг и покровителем растущей группы протеже. Его стремительное продвижение по церковной иерархии в некотором роде напоминало карьеру Ги Булонского, другого великого аристократа, занимавшего место при папском дворе. Но при всем своем влиянии в Авиньоне и, возможно, в Париже, Талейран был неожиданным выбором для посольства к королю Англии, и его назначение более чем что-либо другое продемонстрировало, как мало Иннокентий VI понимал в английской политике. Ведь кардинал был одним из великих церковных плюралистов своего времени, и многие владения, с помощью которых он пытался поддерживать свой роскошный стиль жизни, находились в Англии. В Вестминстере это назначение было воспринято крайне болезненно. В 1343 году, когда Палата Общин английского Парламента выступила с протестом на то, что Папа предоставляет иностранцам английские церковные должности, они назвали Талейрана одним из двух главных виновников этого. Он был, по их словам, "самым большим врагом короля в папской курии и тем, кто больше всех там старается помешать его предприятиям". Капоччи был в некотором смысле еще более странным выбором. Он был римлянином, членом семьи Колонна, человеком строгой добродетели, который был известен своей прямотой в консистории и тем, что имел собственное мнение при папском дворе с его засильем временщиков и фаворитов. Но он не был дипломатом и быстро рассорился со своим более знатным коллегой. Вряд ли это имело значение, поскольку оба миротворца столкнулись с препятствиями, которые могли бы остановить самых тонких дипломатов. Хотя они были назначены в начале апреля 1356 года, их миссия была отложена из-за политических беспорядков, последовавших за арестом Карла Наваррского в Руане. Кардиналы покинули Авиньон только 21 июня. К этому времени герцог Ланкастер уже находился в Нормандии, а Ричард Стаффорд прибыл в Бордо с приказами Эдуарда III для принца Уэльского. К тому времени, когда кардиналы добрались до короля Франции, тот был занят осадой Бретея. При французском дворе кардиналы были приняты благосклонно, но проблема возникла в Англии, где известие об их миссии было воспринято с ледяным формальным уважением, но без всякого энтузиазма. Злонамеренные люди, как сообщили Иннокентию VI, убедили Эдуарда III и знатных людей его королевства, что Святой Престол не посредничает, а просто создает проблемы Англии в интересах Франции. Томас Рингстед, английский доминиканец из свиты кардиналов, был послан через Ла-Манш, чтобы смягчить их сердца. Но его визит лишь подтвердил, что информация дошедшая до Иннокентия VI была верной. Когда Рингстед предстал перед королем в Вестминстере, ему была прочитана язвительная лекция о несостоявшемся договоре в Гине, ставшем результатом последней попытки посредничества Папы. Самое большее, что сделал Эдуард III, это издал указы, уполномочивающие принца Уэльского решать эти вопросы на месте. Возможно, принцу было выгодно, что он не получил их, когда кардинал Перигорский предстал перед ним в Монбазоне. Это был неудачный момент для переговоров. Талейран "долго говорил о перемириях и договорах", но принц ответил ему, что мира быть не может, поскольку он не только не имеет инструкций от своего отца, но и король Франции уже собирался воевать с ним[394].

Дофин вошел в Тур в тот же день. Он привел с собой 1.000 латников из Нормандии. Иоанн II во главе объединенной армии быстро продвигался по королевской дороге из Амбуаза в Пуатье, пытаясь обойти армию принца с востока. Принц отчаянно пытался найти герцога Ланкастера, армия которого, как считалось, находилась где-то к западу от его собственной. Вечером 13 сентября 1356 года англичане достигли Ла-Э-ан-Турен (современный Декарт) на реке Крез. В тот же вечер Иоанн II прибыл в огромную крепость Генриха II Плантагенета в Лоше, в двадцати милях от нее. Иоанн II добрался до Ла-Э-ан-Турен на следующий день через несколько часов после того, как принц покинул его. 14 сентября принц прибыл к мосту в Шательро на восточном берегу Вьенны. Здесь он остановился на три дня, почти наверняка, в надежде установить контакт с герцогом Ланкастером. Однако Ланкастер столкнулся с неожиданными трудностями. Когда он добрался до Луары, то обнаружил, что все мосты через реку либо сломаны, либо сильно обороняются. Он попытался форсировать реку по переправе у Пон-де-Се, к югу от Анжера. Но его остановила большая крепость на острове, в северном рукаве русла реки. Другого моста через Луару между Нантом и Сомюром не было, а в этих городах они были укреплены и снабжены многочисленными гарнизонами. Пока принц тщетно ждал известий о Ланкастере в Шательро, король Франции обошел его с юга. Вечером 15 сентября 1356 года Иоанн II вошел в Шовиньи[395].

Согласно его собственному отчету, написанному несколько недель спустя, вечером 16 сентября принц решил, что даст сражение французскому королю. Это, конечно, согласуется с его передвижениями в течение следующих двух дней. Возможно, поскольку армия Иоанна II теперь была в состоянии отрезать ему путь к отступлению к Бордо, альтернативы не было. Штаб принца предполагал, что Иоанн II двинется на запад от Шовиньи по дороге на Пуатье. План англичан состоял в том, чтобы атаковать французскую армию на этой дороге, чуть западнее моста в Шовиньи. Средневековым армиям, обремененным лошадьми, оружием и повозками с багажом, требовалось много времени, чтобы пересечь речные мосты. Принц, видимо, надеялся застать французов врасплох, пока часть их сил все еще находилась на восточном берегу Вьенны. Поэтому рано утром 17 сентября англичане покинули Шательро у моста через Вьенну и повернули на юг. Они перешли вброд реку Клен, а затем двинулись на юг через густой лес между долинами рек Клен и Вьенны. Принц ускорил движение своей армии, так как до него стали доходить сообщения о том, что французы уже перешли Вьенну и движутся к Пуатье.

Когда разведчики принца достигли дороги из Шовиньи в Пуатье, они обнаружили, что французская армия уже прошла по ней. Английские командиры решили последовать за французами, но вместо того, чтобы идти по дороге, они решили пройти к югу от нее и двигаться по пересеченной местности через лес. Этот путь был тяжелым как для обоза принца, так и для его людей, которые в тот день уже прошли более двадцати миль, причем по большей части — по неровным лесным тропам. Но это позволило скрыть его передвижения от врага. К концу дня колонна гасконцев, вышедшая из леса, наткнулась на часть французского арьергарда в поместье Шаботери, в семи милях к юго-востоку от Пуатье по римской дороге на Лимож. Там находилось около 700 французских латников, большинство из которых принадлежали к отрядам из Бургундии и Шампани. Гасконцы немедленно атаковали врагов не успевших построиться в боевой прядок и разбили их нанеся большие потери. Около 240 французов были убиты или взяты в плен. Среди пленных были графы Осера и Жуаньи, а также Жан де Шатийон, все они были видными людьми при дворе короля Франции и принесли большие выкупы для своих пленителей. Некоторых из французов преследовали на протяжении нескольких миль по римской дороге. Схватка нарушила походный порядок армии принца, а преследование рассеяло ее на значительной территории. Прежде чем удалось организовать контратаку, англичане и гасконцы скрылись в лесу, где они отдохнули и перегруппировались, тщетно ища питьевую воду и, наконец, разбили там лагерь на ночь[396].

Следующий день, 18 сентября, был воскресеньем. Английская армия вышла из леса перед рассветом. Незамеченные противником, англичане двинулись на запад по долине реки Миоссон мимо высокой башни и стен бенедиктинского аббатства Нуайе, словно направляясь к Пуатье. Разведчики принца обнаружили французскую армию вскоре после рассвета. Французы расположились в боевом порядке на равнине к северу от них, между городом Пуатье и деревней Савиньи-Левеско, где находилась загородная резиденция епископов Пуатье. К югу от их линии построения римская дорога проходила через холмистую местность с лесами, пастбищами и разбросанными тут и там виноградниками, принадлежащими церквям и более богатым горожанам Пуатье. Разведчики насчитали в рядах противника восемьдесят семь знамен. Но точная численность армии Иоанна II была гораздо меньше, чем можно было предположить по этому огромному количеству знамен. По данным, полученным после окончания битвы, под командованием Иоанна II было около 8.000 латников и около 3.000 пехотинцев. Это была более многочисленная армия, чем у принца. Но она не шла ни в какое сравнение с великими армиями 1340, 1346 и 1347 годов[397].

Англичане встали на вершине холма к северу от деревни Нуайе. Линии французов находились примерно в миле от них, в стороне, за склоном холма. Здесь на холме принц выстроил свои боевые порядки. Графы Уорик и Оксфорд были назначены командирами первой баталии, которая расположилась слева, где местность понижалась к реке Миоссон. Граф Солсбери командовал правым крылом. Сам принц принял командование центром. Небольшой резерв, включая 400 лучников, находился в тылу. Общая численность английской армии составляла около 6.000 человек, в том числе 2.000 английских и валлийских лучников, 1.000 гасконских пехотинцев и 3.000 латников. Они занимали особенно сильную оборонительную позицию, а непосредственно за ними находился лес Нуайе. Их фронт защищала густая живая изгородь из боярышника, которая тянулась по склону холма, а также разрозненные заросли кустарника и ряды виноградных лоз. Лучники заняли свое традиционное место на двух флангах армии. Справа для них были вырыты глубокие траншеи. Слева их защищали болота реки Миоссон. Но, несмотря на такую тщательную диспозицию, англичане и гасконцы были напуганы. Их мучили голод и жажда, а в их рядах слышался ропот по поводу неравенства численности. Некоторые из них жаловались, что было ошибкой оставить столько хороших людей в Гаскони[398].

Кардинал Перигорский, неотступно, следовал за французской армией. Вскоре после того, как принц закончил расстановку своих войск, кардинал проехал по открытой местности между двумя армиями в последней попытке остановить сражение. Он предстал перед принцем, раскинув руки, сдерживая слезы и умолял принца выслушать его. "Тогда говори быстрее, — ответил принц, — сейчас не время для проповеди". Кардинал Перигорский начал длинную и эмоциональную речь. Он говорил о человеческих жертвах, которые неизбежно последуют, если начнется сражение и намекнул, что большинство жертв будет со стороны принца. Принц и его армия находятся в серьезной опасности там, где они расположились, сказал он. Пусть они не искушают Бога из-за гордости и излишней самоуверенности. Он умолял принца именем распятого Христа и Пресвятой Девы Марии заключить короткое перемирие, чтобы можно было провести переговоры и обещал свои добрые услуги, чтобы найти почетный выход. В конце концов принца удалось убедить согласиться на короткую встречу на ничейной земле, разделявшей две армии. Делегаты от каждой стороны встретились в открытом поле. Их переговоры затянулось на весь день до самой ночи. Принц не назначил крайнего срока, и, несмотря на его резкий ответ кардиналу, есть много свидетельств того, что он стремился избежать сражения и был готов пойти на значительные уступки. Наиболее достоверным является рассказ флорентийского хрониста Маттео Виллани, сведения для которого были получены от итальянской общины при папском дворе в Авиньоне. По словам Виллани, кардинал Перигорский выступил с таким предложением: англичане должны были вернуть все свои завоевания во Франции за последние три года и выплатить денежную компенсацию в размере 200.000 ноблей (66.666 фунтов), чтобы возместить ущерб, который набеги принца нанесли Франции; Карл Наваррский должен был быть освобожден из тюрьмы, а сам принц Эдуард обручен с дочерью короля Франции, которая принесла бы ему в качестве приданого все графство Ангулем. Что бы ни думал принц об этих идеях, он, конечно, не отверг их с порога. Но это за него сделали французы. Когда Иоанн II представил план кардинала на рассмотрение своего Совета, с бескомпромиссной речью выступил Рено Шовель епископ Шалона. В течение многих лет он был одним из главных чиновников Счетной палаты, протеже Карла де ла Серда, разделявшим мнение своего погибшего господина о том, что англичан можно усмирить только силой. Он также был злейшим врагом короля Наварры и должен был противостоять всему, что могло бы привести к его освобождению. Ход его мыслей был простым. Англичане разорили значительную часть Франции. Теперь же принц Уэльский оказался в ловушке в своем нынешнем положении и не имеет возможности выбраться из нее. Его люди находятся в меньшинстве, измотаны долгим походом и не имеют припасов. Любое соглашение, которое французы могли бы заключить с ним, было бы неэффективным. Оно должно было быть подтверждено Эдуардом III в Англии, а тем временем люди принца объединились бы с герцогом Ланкастерским и вернулись к своим грабежам. Когда Шовель закончил, весь королевский Совет был с ним согласен[399].

Когда участники переговоров разошлись, было уже поздно, но Талейран не терял надежды. Он попросил у принца полномочий для заключения бессрочного перемирия. Но принц начал сомневаться в добросовестности кардинала. Он полагал, что истинная цель Талейрана — оттянуть начало боевых действий на достаточно долгий срок, чтобы исчерпать оставшиеся у его армии запасы и дать возможность подкреплениям добраться до врагов. Поэтому он отклонил просьбу. Сразу после рассвета следующего утра, 19 сентября, кардинал поскакал обратно через поле к палаткам принца с очередным предложением о более ограниченном перемирии, на этот раз сроком на один год. Согласно одному из отчетов, принц был готов рассмотреть возможность перемирия до следующей весны, но не дольше. Король Франции, однако, уже определился со своей позицией. Он не хотел перемирия вообще. На совещании его главных советников и капитанов уже были приняты окончательные решения по поводу сражения. Что касается Талейрана, то он был вынужден удалиться с пустыми руками. Некоторые из его свиты ускользнули, чтобы сражаться в рядах французской армии, подтвердив тем самым то, что англичане всегда подозревали о папских миротворцах[400].

Армия Иоанна II была выстроена в три линии одна за другой. Каждая линия состояла из центральной баталии и двух меньших по численности флангов. Передней линией командовали Дофин и лорд Дуглас. Брат короля, герцог Орлеанский, командовал второй линией. Сам король находился в тылу вместе с Жоффруа де Шарни, несущим Орифламму, и примерно 2.000 отборных латников[401]. Большая тактическая трудность для французских командиров заключалась в том, что англичане не проявляли никаких признаков того, чтобы атаковать первыми. Опыт прошлого подсказывал, что они просто будут стоять на своих позициях достаточно долго, чтобы с честью отступить, а затем сбегут. Однако если бы французы атаковали первыми, они потеряли бы преимущество в численности. Англо-гасконская армия окопалась на мощной позиции, где ее невозможно было окружить или обойти с фланга. Даже прямая атака могла быть предпринята только на узком фронте, где позволяли бреши в живых изгородях и виноградниках. Поэтому французы впервые в крупном сражении решили отказаться от массовой кавалерийской атаки, которая была главной особенностью их тактики боя на протяжении более чем двух столетий. Они сформировали небольшой отряд из примерно 500 латников на одоспешенных лошадях, задачей которого было атаковать английских лучников в самом начале сражения и разбить их строй. Этот отряд был поставлен под командование двух маршалов, Клермона и Одрегема. Остальная армии спешилась и отправила своих лошадей в тыл. Латники должны были атаковать вверх по склону пешком, пользуясь бойней, которую кавалерия надеялась устроить среди лучников. Согласно сведениям, дошедшим до англичан после битвы, именно лорд Дуглас предложил этот план. Он указал, что со времен битвы при Баннокберне в 1314 году англичане сражались в пешем строю — урок, который они усвоили от шотландцев и могли бы еще преподать французам. Но решающий аргумент привел Эсташ де Риббемон, один из героев битвы у ворот Кале пятью годами ранее. Ему было поручено разведать позицию противника. И он доложил, что другого способа достичь линий принца не существует. Единственной альтернативой было не атаковать вообще, а ждать, пока голод и жажда не заставят принца покинуть подготовленные позиции и попытать счастья в другом месте. Один из маршалов, Жан де Клермон, был сторонником этого курса. Но его коллеги насмехались над ним, обвиняя в трусости, и отвергли его совет. "Вам повезет, если вы сможете достать носом своей лошади крестец моей", — ответил Клермон Арнулю д'Одрегему, который был самым главным среди насмешников[402].

На самом деле армия принца была ближе к истощению от голода, чем это предполагал Клермон. Люди находились в боевом порядке уже более двадцати четырех часов и всю ночь провели на своих местах. У них не было воды и практически не было еды, в то время как их противники были хорошо обеспечены и тем, и другим. Завершались последние приготовления к битве. Была отслужена месса. Некоторые были посвящены в рыцари. Принц сидя на коне обратился к своим людям с речью. Солдатам строго настрого было приказано соблюдать дисциплину в рядах и ни в коем случае не тратить время и силы на захват пленных в бою. Но правда заключалась в том, что принц и его командиры уже решили отступить. Они планировали ускользнуть на юг через Миоссон, сохраняя при этом боевой порядок всей армии на случай, если французы попытаются атаковать их на марше. Это был исключительно опасный маневр. Баталия графа Уорика, которая находилась ближе всего к реке, сделала первый шаг, прокладывая себе путь через болото в долине[403].

На другой стороне холма, между двумя армиями, самоотверженные рыцари с каждой стороны скакали вверх и вниз по склонам холма, вызывая всех желающих на единоборство, демонстрируя браваду, которая традиционно проявлялась в напряженные моменты перед большой битвой. Французские маршалы наблюдали за происходящим с переднего края своей линии, окруженные отборными кавалеристами, предназначенными для первой атаки. Вдруг они заметили движение среди вражеских знамен, кончики которых виднелись над склоном холма. Возник короткий спор о том, что это значит. Одрегем сразу же пришел к выводу, что англичане отступают. Без дальнейших обсуждений он вскинул копье и повел половину кавалерийского отряда через поле на баталию графа Уорика. Клермон был не согласен, но не собирался уступать сопернику. Он собрал остальную конницу и повел ее в сторону позиций графа Солсбери на противоположном фланге.

Люди Уорика уже достигли нижних склонов холма, когда появилась конница Одрегема, а некоторые из них уже двинулись через болота Миоссона. Лучники все еще находившиеся на своих прежних позициях у топких берегов реки, начали обстрел наступающей французской кавалерии. Но их стрелы отскакивали от стальных пластин доспехов всадников и не причиняли серьезного вреда их лошадям имевшим металлические и кожаные нагрудники. Пока тыловые подразделения дивизии Уорика принимали на себя основную тяжесть французской атаки, граф Оксфорд вместе с лучниками перебежал вдоль берега реки, пока те не смогли обстреливать французов с фланга. С боков и сзади лошади французов были защищены не так хорошо и английские стрелы причиняли им ужасную боль. Лошади падали и придавливали своих всадников или вздымались на дыбы и сбрасывали их беспомощными на землю. Некоторые из них в ужасе повернули назад к французским линиям, топча копытами распростертых на земле рыцарей. Сам Одрегем попал в плен, а многие из его людей погибли. Дуглас, скакавший рядом с ним, был тяжело ранен. Он выжил только потому, что его соратники утащили его с поля боя[404].

У людей Клермона дела обстояли еще хуже. Они последовали за своим маршалом и устремились вверх по склону, на котором расположилась армия принца. Тут перед ними оказалась живая изгородь из боярышника, которая защищала линию графа Солсбери. В ней была брешь, ширины которой едва хватало, чтобы через нее могли пройти пять человек в ряд. Всадники направились к этой бреши. По мере приближения они столкнулись с убийственными залпами стрел из окопов, в которых были спрятаны лучники Солсбери. Когда французские всадники достигли бреши, пехота из рядов Солсбери двинулась вперед, чтобы заблокировать ее. Началось кровавое побоище людей, сражающихся копьями, мечами и топорами, сопровождавшееся оглушительным шумом: выкрикиваемыми приказами, звуками труб, боевыми кличами "Сен-Дени!" и "Сен-Джордж!" и криками раненых людей и лошадей. Меч графа Солсбери "алел теплой кровью, которая покрывала его до рукояти". Граф Саффолк, несмотря на свой возраст (ему было почти шестьдесят лет), скакал взад и вперед, подбадривая и расставляя лучников наилучшим образом. Французские всадники сражались с превосходной силой и мужеством, и понесли тяжелые потери, прежде чем их окончательно отбросили назад численным превосходством. Английские маршалы и их помощники знали, что сражались лишь с небольшим отрядом французской армии, а остальные еще ждали приказа атаковать. Они прошли вдоль линии пехоты, останавливая энтузиастов, не давая им сломать строй, чтобы взять пленных или раздеть тела убитых на склоне холма внизу[405].

Первая из трех линий французской армии начала наступление еще до того, как узнала о судьбе французской кавалерии. Они двигались к английским линиям в хорошем порядке по широкому фронту, пешком, во главе с восемнадцатилетним Дофином. Когда они достигли живой изгороди, то стали протискиваться сквозь бреши, чтобы добраться до английских войск, стоявших позади. Многие из них были убиты или ранены стрелами, когда пробирались через изгородь. Остальные обрушились на англичан и гасконцев, стоявших рядами на небольшом расстоянии позади изгороди. Рукопашный бой продолжался около двух часов, прежде чем офицеры Дофина, обнаружив, что они не продвигаются вперед, решили дать сигнал к отступлению. И снова маршалам пришлось сдерживать англичан. Только Морис Беркли последовал за отступающими французскими войсками. Он оказался в гуще врага, был окружен и вынужден сдаться. Как только Дофин удалился на безопасное расстояние от английских войск, его поспешно увели с поля боя его придворные. Возможно, это было сделано по приказу короля, так как Дофин был слишком важной фигурой, чтобы рисковать им при поражении. Но король не мог предвидеть, каковы будут последствия. Герцог Орлеанский, увидев, что Дофин уходит, последовал за ним с поля боя, забрав с собой молодых графов Анжуйского и Пуатье и всю вторую линию. После битвы, когда на карту была поставлена репутация, стали говорить, что это тоже произошло по приказу Иоанна II. Но никто в это не поверил. Виллани назвал их "жалкими и трусами", повторяя возмущение большинства французов. Король остался один на поле боя с третьей линией[406].

Когда Иоанну II сообщили об отступлении Дофина и бегстве герцога Орлеанского, он решил попытаться спасти сражение с помощью своей баталии и приказал ей наступать. Какофония труб разнеслась по неглубокой долине, разделявшей две армии. Арбалетчики шли первыми, павизары держали перед собой большие щиты. Латники уверенно продвигались пешком позади них. Когда они поднялись на холм, лучники справа от английской линии выпустили в них залпы стрел. Но стрелы у них уже заканчивались, и баталия Иоанна II почти невредимой достигла английских позиций. В баталии короля было много самых знаменитых рыцарей его армии и они были полны сил, в то время как англичане сражались с небольшими перерывами уже около трех часов. Но моральный дух англичан после отражения первых двух атак был высок, и хотя многие из них были ранены, они значительно превосходили по численности то, что осталось от армии их врага. Когда английские лучники опустошили свои колчаны, они покинули свои позиции и обрушились на французов с ножами и мечами, а за ними последовали латники.

В самый разгар сражения капталь де Бюш взял шестьдесят латников и сто конных лучников из английского резерва и повел их по северной стороне поля боя, пока не достиг возвышенности позади французской армии, где те разбили лагерь на ночь. Затем, подняв штандарт Святого Георгия, чтобы показать, на чьей он стороне, он обрушился на французский тыл. Когда принц увидел, что капталь начал атаку, он приказал привести лошадей из тыла. Все латники, которых можно было вывести из строя, сели на коней и пошли в атаку под командованием одного из самых стремительных английских командиров, сэра Джеймса Одли. Это был один из редких случаев, когда кавалерия решила исход великой битвы. В баталии Иоанна II находившейся на открытой местности не было кавалерии и французы совершенно не были готовы к тому, что их атакуют всадники сразу с двух сторон. Многие из них бежали после первого же удара. Остальные были отброшены вниз по склону холма к полю у реки, известному как Александрийское поле. Здесь их встретил град стрел лучников из баталии графа Уорика, которые все еще удерживали болота у реки. Стрелы основательно проредили то, что осталось от французских формирований, и заставили их разбиться на небольшие группы, сражавшиеся в окружении.

Французы отбивались топчась на месте. Умирающие падали в кровь своих товарищей и стонали под тяжестью трупов, пока не испускали последний вздох. Кровь простых людей и принцев текла одним потоком в реку.

Было видно, как французский королевский штандарт колыхался посреди людской массы, а затем упал. После этого оставшиеся в живых воины французской армии поняли, что все потеряно и бежали в сторону Пуатье. Английская кавалерия преследовала врагов до ворот города и рубила их на дороге или у ворот. Немногим удалось вовремя сдаться и спасти свои жизни. Перепуганные жители Пуатье наблюдали за последними мгновениями резни со своих стен. Но они держали ворота накрепко закрытыми[407].

На Александрийском поле битва постепенно переросла в разрозненную череду стычек. Многие из самых богатых дворян Франции, спотыкаясь, бежали к дороге или лежали ранеными на поле боя не в силах подняться. Английские и гасконские солдаты рассыпались по полю в бешеной борьбе за захват пленных. Они срывали с пленных части пластинчатых доспехов, одежду или снаряжение в знак обладания ими, а затем бросались на поиски других. Спустя годы граф Даммартен, сражавшийся в баталии короля, вспоминал, как в последние минуты битвы его захватил в плен гасконский оруженосец:

Король Франции продолжал сражаться вместе своим младшим сыном Филиппом и уменьшающейся группой телохранителей и друзей, пока не был окружен массой людей, кричавших ему, чтобы он сдался, и хватавших его за одежду. В конце концов Дени де Морбек, рыцарь из Артуа, служивший в свите принца и по происхождению подданный Иоанна II, пробился вперед и призвал французского короля покориться. Иоанн II не сдавался, пока не убедился, что человек желающий взять его в плен является рыцарем. Тогда он дал ему слово, что сдается и отдал одну из своих латных перчаток. Почти сразу же короля схватили еще несколько человек и потащили обратно в толпу, где его схватила группа гасконцев во главе с оруженосцем по имени Бернар де Труа. "Он мой! Мой!", — закричали все разом. Иоанн II, который начал опасаться за свою безопасность, запротестовал. "Я достаточно знатный господин, чтобы сделать всех вас богатыми", — сказал он, по словам Фруассара. Затем в толпу прорвались граф Уорик и Реджинальд Кобем верхом на лошадях. Они всем и каждому приказали под страхом смерти отойти назад. Сойдя с коней, они низко склонились перед французским королем и повели его прочь[409].

Маттео Виллани назвал это "невероятной победой", и англичанам подобало бы признать это. "Бог велик и чудесен, — заявил позднее Эдуард III, — он распоряжается всем по своему непостижимому замыслу"[410]. Однако исход битвы при Пуатье не был необычным с военной точки зрения. Английский длинный лук, который был ключом к большинству английских побед XIV века, в этой битве сыграл сравнительно незначительную роль. Лучники принца были очень эффективны против первой атаки французской кавалерии и на заключительном этапе битвы, когда французов сгоняли с холма Одли и капталь де Бюш. Но против пеших латников они оказались гораздо менее эффективными, чем против лошадей. Более того, сражение длилось дольше, чем любое другое крупное сражение того периода, в результате чего стрелы закончились задолго до конца битвы. Традиционным в такой ситуации было бежать вперед и вырывать стрелы у раненых и убитых. Но из-за особенностей местности и установленной строгой дисциплины в армии принца сделать это было трудно. В результате битва превратилась в длительное испытание на выносливость и физическую силу между пешими людьми, сражающимися друг с другом копьями, мечами и топорами, за которым последовала мощная кавалерийская атака, когда стало ясно, что последняя баталия оставшаяся в распоряжении Иоанна II не смогла прорваться через английские линии. Почему французы потерпели поражение? Главная причина заключалась в том, что они атаковали сильную оборонительную позицию без какого-либо локального превосходства в численности. Их армия была больше, чем армия принца, но в бой одновременно вступало не более трети ее состава. Но верно и то, что, несмотря на выдающуюся храбрость и дисциплину французских солдат, они уступали более умелому и опытному противнику. В какой-то степени это объяснялось тем, что французские латники не привыкли сражаться в пешем строю. Англичане, для сравнения, делали это на протяжении четырех десятилетий, как отмечал лорд Дуглас. Однако наиболее разительный контраст между двумя армиями был на уровне командования. Маневрирование большими группами вооруженных людей, которые никогда не тренировались вместе, было одной из вечных проблем средневековых полевых сражений. Приказы командирам подразделений обычно передавались звуком трубы, иногда гонцом, а затем криками. Сигналы могли быть сложными, и их трудно было расслышать в шлеме с забралом. Однако принц и его адъютанты продемонстрировали удивительную способность управлять перемещениями своих людей в разгар битвы, намного превосходящую все то, чего удалось добиться штабу короля Франции. Командиры французских баталий получили свои приказы до начала сражения, и они выполняли их с мрачным упорством, независимо от того, что происходило в других местах. Для сравнения, принц смог изменить планы в пылу сражения и быстро донести их до тех, кто должен был действовать в соответствии с ними на линии.

Когда все было кончено, зазвучали трубы, призывая рассеянных английских солдат к своим штандартам. Все занялись перевязкой ран, поиском еды и питья и охраной пленных. Была проведена перекличка. По полям были разосланы поисковые отряды, чтобы найти тех, кто пропал без вести. Около сорока латников из армии принца были найдены мертвыми, а также неопределенное количество пехотинцев и лучников. Раненых друзья вытаскивали из-под груды трупов. Сэр Джеймс Одли, возглавлявший последнюю атаку, был найден полуживым на земле, залитой кровью. Принц обедал с королем Франции, когда Одли внесли в лагерь на на щите. Он оставил трапезу и сразу же отправился утешать своего друга, целуя его окровавленные губы и ища мягкую подстилку. Иоанн II спросил, какой герб сэр Джеймс носит на своем щите, и, когда ему ответили, заметил, что видел, как его владелец выделялся силой и храбростью даже среди стольких отважных людей. Затем король обратился к своим людям, также как и он попавшим в плен. Хотя они потерпели поражение, Иоанн II знал, что они сохранили свою честь. "По крайней мере, нас взяли не как преступников или беглецов, прячущихся по углам, — сказал он, — а как гордых солдат, сражающихся за правое дело, захваченных на поле боя по приговору Марса, когда богачи покупали свои жизни, трусы безвременно бежали, а храбрейшие воины героически отдавали свои жизни". Возможно, король Франции мог бы вообще избежать сражения, как это трижды делал его отец и как маршал Клермон призывал его поступить в этом случае. Но совет Клермона был политически совершенно нереалистичным, что признавали и другие советники короля. Если Иоанн II и сожалел о чем-то, он не признавался в этом: "Хотя исход сражений всегда неопределенный, — писал он через три месяца после этого, — я не сделал ничего такого, чего бы я с таким же удовольствием не сделал снова в той же ситуации"[411].

Французы понесли ужасные потери, как это всегда случалось с побежденными в средневековых сражениях. Среди убитых, лежавших на поле боя, насчитывалось 2.500 человек. Со многих из них уже сняли доспехи, и их нельзя было опознать. Среди остальных герольды нашли тестя Дофина герцога Бурбонского, коннетабля Готье де Бриенна, герцога Афинского, Жоффруа де Шарни, который был убит, защищая королевский штандарт в последние минуты боя, Жана де Клермона, который тщетно уговаривал короля отложить битву, и Рено Шовеля, который был главным среди тех, кто выступал за сражение. Семьдесят трупов знатных и знаменитых людей были собраны с поля битвы духовенством Пуатье и похоронены в доминиканской церкви. Еще 101 человек был похоронен на францисканском кладбище неподалеку. Но огромная масса неопознанных трупов была оставлена гнить до февраля следующего года, когда их погрузили на телеги и сбросили в огромные ямы рядом с францисканской церковью[412].

Очень большое количество пленных вызвало неблагоприятные отзывы во Франции, когда об этом стало известно. Пленных было около 3.000 человек, более четверти армии. Среди них было четырнадцать графов, двадцать один барон и баннерет, а также около 1.400 опоясанных рыцарей. Кроме короля, в плен попали его младший сын принц Филипп и маршал Арнуль д'Одрегем, а также Жак де Бурбон, брат погибшего герцога, Жан д'Артуа, граф д'Э, Гийом де Мелён, архиепископ Санса, Бернар, граф Вентадур, восходящая звезда при дворе Иоанна II, и многие другие, кто был наиболее близок к королевскому Совету в течение последних двух лет. Все более важные пленники были взяты под стражу принцем, и большинство из них впоследствии были отпущены за выкуп принцем или его отцом. Но менее значительных людей и графа д'Э (который был тяжело ранен) отпустили условно-досрочно, если их пленители были согласны на это. Как правило, пленители были согласны, так как единственной альтернативой было доставить пленника в Бордо и содержать его за свой счет в течение долгого времени, пока не будет согласован и выплачен выкуп. И так, большая часть ночи прошла в торгах, пока англичане и гасконцы пытались выяснить, сколько стоят их пленники, а французские дворяне, привыкшие выставлять свое богатство напоказ, хвастались своими тратами, уменьшающимися доходами и накопившимися долгами. Невозможно даже приблизительно подсчитать общую стоимость пленных взятых при Пуатье, и необходимо сделать некоторую поправку на тех, кто не выполнил свои обязательства по выкупу. Но наиболее выдающиеся пленники принесли своим пленителям очень большие суммы. Капталь де Бюш и пять его товарищей получили за Жака де Бурбона 25.000 старых экю (около 4.700 фунтов стерлингов). Эли де Помье получил 30.000 старых экю (около 5.650 фунтов стерлингов) за чрезвычайно богатого графа д'Э. Арнуль д'Одрегем, который был важным, но не богатым человеком, был оценен в 12.000 старых экю (около 2.250 фунтов стерлингов). Все эти пленники были проданы принцу Уэльскому, и он почти наверняка получил большую прибыль, когда их выкупы в конце концов были уплачены. Конечно, эти люди были в верхней части ценового диапазона. Но если учесть это, то общая выручка от всех пленных, кроме короля и его сына, не могла быть меньше 300.000 фунтов стерлингов, что почти в три раза превышало расходы Эдуарда III на ведение войны в прошлом году. К этому добавилась большая добыча из одежды, доспехов и лошадей. Бургундский дворянин Миль де Нуайе потерял украшенный драгоценностями пояс и алую мантию стоимостью 250 ливров (62 фунта стерлингов), и он был далеко не самым дорого одетым рыцарем в армии. Трофеи захваченные во французском лагере были огромны. В шатре короля грабители нашли корону, украшенный драгоценностями знак отличия Ордена Звезды и серебряную модель корабля, которая служила украшение его стола. Все это попало во владение принца Уэльского. Иллюминированная Библия Иоанна II была куплена графом Солсбери за огромную сумму в 100 марок (67 фунтов стерлингов). Вся армия, по словам Фруассара, стала "богата честью и корыстью"[413].

На следующий день после битвы англо-гасконская армия перешла на новую позицию в трех милях к югу от Пуатье, чтобы отдохнуть. 21 сентября англо-гасконцы отправились по дороге на юг, за ними следовали обозы с добычей и вереницы деморализованных пленников. 2 октября 1356 года принц остановился в Либурне, пока город Бордо готовили к его триумфальному въезду[414]. Примерно в то же время первые вести о победе достигли Англии. Посланником был некто Джон Ле Кок из Шербура, который, вероятно, был послан герцогом Ланкастером. Через несколько дней прибыл слуга принца Джеффри Хэмлин с подтверждением и трофеями: бацинетом Иоанна II и его туникой, украшенной гербом Франции. Эдуард III принял эти донесения почти с полным бесстрастием. Но он дал Джону Ле Коку двадцать пять марок и приказал донести эту новость до епископов и объявить о ней с кафедр по всей Англии. "Мы не получаем удовольствия от убийства людей, — говорил Эдуард III, — но мы радуемся щедрости Бога и надеемся на справедливый и скорый мир"[415]. На первый взгляд, оптимизм короля был оправдан. В его руках был его враг, и в течение короткого времени он должен был увидеть, как королевство Франция погрузится в анархию и восстания. Однако ему потребовалось четыре года, чтобы добиться мира, который принесла ему победа принца, только для того, чтобы он превратился в прах в его руках.