Столетняя война. Том II. Испытание огнем

Глава VI. Генеральные Штаты, 1356–1357 гг.

Битва при Пуатье в течение нескольких часов лишила французское правительство всего высшего руководства. В последний раз короля видели окруженным врагами на Александрийском поле, и его судьба оставалась неизвестной в течение нескольких дней. Большинство членов его Совета были убиты или взяты в плен. Среди них были коннетабль и оба маршала, глава финансовой администрации и все знатные дворяне королевского двора. Единственными выжившими министрами, имевшими хоть какое-то значение, были пожилой, но все еще энергичный Симон Бюси и канцлер Пьер де ла Форе, которые находились в Париже. У них на руках был неотложный военный кризис. Французской полевой армии более не существовало, английские войска находились в Бретани, Нормандии и Кале, Иль-де-Франс был беззащитен перед нападением с любого направления. В последнюю неделю сентября в Шартре была спешно собрана новая армия для защиты столицы. Внутри города горожане взяли оборону в свои руки. На углах улиц складывали цепи, чтобы отгородить каждый квартал. На западе и юге были вырыты рвы. Оружие хранилось у ворот и башен. Был начат снос массы зданий, которые располагались за пределами древних стен Филиппа II Августа[416].

Англичане не стали атаковать Париж. Но они не упустили свои возможности. В Бретани герцог Ланкастер в сентябре вторгся на северо-восток герцогства сопровождая молодого Жана де Монфора, марионеточного герцога, воспитанного при английском дворе, которого Ланкастер привез во Францию в своем обозе. Ланкастер захватил большинство оставшихся опорных пунктов Карла Блуа практически без сопротивления и лично возглавлял штурмы Ла-Рош-Дерьен и Ланьона на полуострове Трегор. Вскоре после этого другой отряд под командованием Роже Дэвида ворвался в любимую резиденцию Карла в Гингаме. Сам Карл Блуа всего за месяц до этого был освобожден из плена в лондонском Тауэре, обязавшись найти выкуп в размере 350.000 экю (58.333 фунта стерлингов). Он находился в Бретани на протяжении всей английской кампании, но ничего не мог сделать для спасения своих подданных. Условия договора о выкупе запрещали ему входить в какое-либо место, находящееся в подчинении английского короля, и как условно освобожденный пленник он не мог брать в руки оружие против врага. Карл вынужден был терпеть унижения, переезжая из замка в замок, пока его владения переходили к врагу. 3 октября 1356 года герцог Ланкастер вместе с Жаном де Монфором прибыл к Ренну, второму по значению городу Бретани после Нанта, и осадил его[417].

В разгар паники Симон Бюси и Пьер де ла Форе приступили к восстановлению властных структур в Париже и пополнению опустевшей казны. После спешных консультаций с Дофином, который находился в пути из Пуатье, они созвали Генеральные Штаты всего королевства, которые собрались в Париже 1 ноября 1356 года. Почти сразу же этот созыв был заменен другим, еще более срочным, который должен был собраться 15 октября и ограничивался провинциями Лангедойля, единственными, от которых можно было ожидать своевременной отправки своих представителей. 29 сентября 1356 года восемнадцатилетний Дофин въехал в Париж. Он не поехал в королевский дворец на острове Сите, а расположился в Лувре, большом круглом замке Филиппа II Августа на западной окраине города, защищенном рвами и стенами от подданных его отца[418]. Здесь он начал собирать вокруг себя зародыш нового правительства. Кроме постоянных чиновников его отца, таких как Бюси и ла Форе, здесь были два королевских принца, герцог Орлеанский и граф Алансонский, его родственник Жан де Шатийон, граф Сен-Поль, и Роберт Моро де Фьенн, старый вояка, который был назначен коннетаблем. В начале октября к ним присоединился Карл Блуа, бежавший от бедствий из Бретани. Он был более опытным политиком, чем любой из них, но был одержим желанием спасти Ренн и то, что осталось от его герцогства, любой ценой.

Недоумение и гнев французов были еще более сильными, чем после поражения при Креси, десять лет назад. Предательство казалось единственно возможным объяснением поражения столь великой армии. Было много слухов о бегстве второй баталии и королевских принцев с места сражения, которые предшествовали прибытию Дофина. Их поведение сравнивали с героизмом короля и его младшего сына Филиппа. В течение осени общественное презрение к правительству и командирам армии охватило все дворянство. Один человек, автор нескольких горьких стихов, написанных после катастрофы, обвинил их в том, что они намеренно проиграли битву в сговоре с врагом, чтобы затянуть войну ради взаимной выгоды. По его словам, они были слишком жадными, чтобы убивать захватчика, когда вместо этого могли взять с него выкуп, и настолько одержимы условностями аристократической войны, что испытывали больше естественного сочувствия к равным себе на другой стороне, чем к своим соотечественникам. Люди помнили роспуск городской пехоты после осады Бретея, которое они объясняли снобизмом и высокомерием. Они помнили павлиньи наряды, которые были так модны среди знати в начале 1350-х годов:

Свидетельства носят анекдотический характер, но, как бы то ни было, позволяют предположить, что эти чувства широко разделялись населением. Согласно более сдержанному памфлетисту, толпы людей собирались на улицах, чтобы бросать оскорбления в дворян, когда они проезжали мимо: "трусливые зайцы, надутые индюки, подлые дезертиры". В одной деревне в восточной Нормандии жители собрались вместе, чтобы напасть на рыцаря, который ехал по дороге без оружия со своим оруженосцем и слугой. "Вот едут предатели, бежавшие от битвы", — кричали они[419].

В Париже накал страстей был выше, чем где бы то ни было. Этот город занимал уникальное место во французской политике. По размерам и численности населения он превосходил все остальные города Европы. Это была великая административная столица, художественная и интеллектуальная метрополия королевства, доминирующий рынок огромного региона и центр сети дорог и рек, протянувшихся через всю северную Францию. Необычным для такого большого города было то, что в Париже не было коммунального самоуправления. Он управлялся двумя властями, которые соперничали между собой. Королевский прево с резиденцией в Шатле, ведал основными гражданскими и уголовными судами столицы и содержал небольшое постоянное подразделение полиции. Купеческий прево вместе с четырьмя эшевенами возглавлял свободную ассоциацию торговцев, входивших в корпорацию marchands d'eau (ганзу речных торговцев). Формально этот орган был просто гильдией купцов, взявшей на себя ответственность за регулирование торговли на Сене и оптовой торговли в городе, но на практике он стал выполнять многие административные и полицейские функции. Несмотря на отсутствие какой-либо формальной политической организации, несмотря на сильные контрасты в богатстве и статусе, население Парижа было на удивление сплоченным. Париж был всегда городом небольших мастерских без главенствующей ремесленной корпорации и без огромных масс неквалифицированных пролетариев, как в Генте или Флоренции. Он не пережил тех социальных потрясений, которые были характерны для других крупных европейских городов с XII века. Его население было связано между собой густой сетью гильдий и братств, а также всепроникающими связями соседства, клиентелы и интересов. В стенах города масса слуг, подмастерьев и ремесленников жила бок о бок с аристократией купцов и банкиров, с непостоянными толпами иммигрантов, нищих и преступников, и все они тесно соседствовали на узких улицах, где страх и гнев быстро распространялись, а толпы народа собирались из ниоткуда в считанные секунды.

В течение двух столетий сменявшие друг друга короли Франции поддерживали тесный союз с этим огромным, богатым и политически активным сообществом. Город черпал значительную часть своего престижа из присутствия к нем монархии, что было видно по разветвленным зданиям и садам королевского дворца, который заполнял западную часть острова Сите. Процветание города во многом зависело от дел короля и от растущего числа придворных, просителей и администраторов, которые его окружали. Город осознавал свое положение в стране. Купеческий прево традиционно произносил верноподданническую речь от имени городов на открытии заседаний Генеральных Штатов. В кризисные моменты он обычно первым предлагал деньги в казну короля и войска для его армий. Париж был сообществом осознанного патриотизма в то время, когда патриотизм для большинства французов все еще оставался юридической абстракцией. Однако эта впечатляющая солидарность с королевской властью была не только ценной, но и опасной. В 1356 году французская политика, которую парижане горячо поддерживали, потерпела крах в результате финансового банкротства и военного поражения и патриотический энтузиазм парижан быстро перерос в гнев и насилие.

Человеком, который выразил этот гнев и в конечном итоге возглавил насилие, был Этьен Марсель, купеческий прево. Марсель принадлежал к известной семье парижских торговцев сукном и финансистов. Изначально он не был богатым или даже особенно успешным человеком, и его коммерческая деятельность, по-видимому, была весьма скромной. Основой его состояния стала женитьба в 1345 году на богатой наследнице Маргарите де Эссар. Ее отец, пока не был опозорен и заключен в тюрьму во время чистки, последовавшей за битвой при Креси, был самым крупным банкиром Франции. Брак Марселя принес ему приданое в 3.000 экю и связи с обширной сетью юристов и финансистов в самом сердце королевской администрации. Предположительно, именно благодаря этим связям он стал купеческим прево примерно в 1354 году. Но способ его возвышения неясен, и даже дата выбора его на должность прево неясна. Естественно, будучи купеческим прево, он был вовлечен в события того времени и выступал от имени Третьего сословия на собрании Генеральных Штатов в декабре 1355 года, как это делали его предшественники. Марсель набрал и возглавил небольшую армию, которую Париж отправил на помощь Иоанну II после ареста короля Наварры в Руане. Он организовал оборону Парижа во время паники, последовавшей за битвой при Пуатье и стал главной фигурой Парижского восстания 1358 года. В чем-то его карьера, как и его конечная судьба, напоминает карьеру Якоба ван Артевелде, другого великого городского лидера середины XIV века. Марсель, безусловно, разделял безжалостность и жестокость Артевелде, но в иных вопросах он был совсем другим человеком. Он не был хорошим оратором, и хотя он был искусным организатором, ему, похоже, так и не удалось приобрести собственных массовых сторонников. Он также был бесхитростным, импульсивным и лишенным политической рассудительности[420].

Работа Генеральных Штатов началась, как обычно, 17 октября 1356 года в Большом зале Парижского Парламента. Это было одно из крупнейших собраний такого рода за последнее время. Около 800 делегатов присутствовали на заседании, когда канцлер Пьер де ла Форе перечислял ставший уже привычным перечень бедствий, из-за которых они были созваны. Он говорил о доблести короля, о трагедии его пленения и о жертве, которую должен принести каждый француз, чтобы выкупить его. После того как канцлер закончил, Дофин добавил несколько "мудрых и милостивых" слов от себя. Но хотя из зала прозвучали обычные верноподданнические речи, предложения правительства были встречены холодно. Королевство было истощено, и большая его часть была захвачена вооруженными бандами английских, гасконских и наваррских авантюристов. Храбрость короля Иоанна II на поле боя вызывала искреннее восхищение, но мало кто считал выплату выкупа законным требованием. Что бы ни говорили о его военном руководстве, управление финансами Иоанном II было плачевным, а его министров, некоторых из которых можно было увидеть среди придворных, окружавших Дофина, искренне ненавидели и презирали.

Делегаты удалились из дворца, чтобы подумать о том, что делать. Они отправились в францисканский монастырь в университетском квартале, представлявшим собой группу зданий у южной стены города, где сегодня находится Медицинская школа. Несколько членов Совета Дофина отправились с ними, чтобы руководить ходом обсуждений. Но они пробыли там недолго. Почти сразу же при обсуждении тон задали диссиденты и протестующие. После короткого и бурного обсуждения в каждом из сословий делегаты решили избрать объединенный комитет из восьмидесяти членов, который мог бы действовать более решительно, чем эти громоздкие собрания. Этим людям было поручено составить список требований, которые должны были быть представлены Дофину. Все они дали клятву, что будут нести коллективную ответственность за свои решения и вести обсуждения тайно. Советники Дофина были в срочном порядке изгнаны[421].

Согласно версии событий, которую позже распространили министры Дофина, в Совете восьмидесяти с самого начала главенствовали злейшие враги короля и его сына. Министры назвали тридцать четыре члена Совета явными приверженцами заключенного в тюрьму короля Наварры. Но истина оказалась сложнее. В Совете восьмидесяти, безусловно, были сторонники Карла Наваррского. К ним относились некоторые из наиболее ярых и влиятельных членов Совета, такие как епископ Лаона Роберт Ле Кок и недовольный пикардский дворянин Жан де Пикиньи. Но многие противники правительства в Совете восьмидесяти никогда не были приверженцами Наваррского дома, а другие стали таковыми лишь позднее. Главенствующие группы были сформированы из представителей промышленных городов севера и группы реформаторски настроенных дворян, церковников и академических богословов. Особенно широко был представлен Париж. Этьен Марсель и его кузен Жиль заседали среди восьмидесяти. Среди них был и финансист Шарль Туссак, один из четырех эшевенов, помогавших Марселю в управлении ганзой. Кроме того, было несколько человек, представлявших города, из которых они происходили, но живших в Париже и практически являвшихся парижанами. Но именно роль недовольных дворян была первостепенной. Их верность короне в большинстве случаев не вызывала сомнений. Но они были встревожены бесхозяйственностью и коррупцией, которые они видели повсюду в правительстве. Если кто и выделялся среди противников правительства, так это, вероятно, не купеческий прево и даже не пламенный пронаваррский епископ Лаона, а архиепископ Реймса Жан де Краон, который выступал от имени церкви: дворянин, происходивший из одной из великих семей западной Франции, чей брат попал в плен, сражаясь вместе с королем при Пуатье[422].

После недельного обсуждения Совет восьмидесяти представили свой доклад Генеральным Штатам. Он состоял из длинного и разнородного каталога личных и коллективных жалоб большого числа групп с разными интересами. Но одна тема была общей для всех них. Король, говорили они, окружил себя подхалимами, паразитами и спекулянтами, которые плохо управляли его войнами, финансами, монетными дворами и судами. Совет восьмидесяти протестовал против произвольных и насильственных методов, использовавшихся для сбора налогов, и против разбазаривания полученных средств. Члены Совета восьмидесяти объявили себя угнетенными постоянными манипуляциями с чеканкой монет. Они нарисовали яркую картину экономических бедствий дворянства, причинами которых они считали непосильные налоги, манипуляции с монетой, ущерб от войны и невыплату военного жалованья, распад гражданского правосудия и то, что король не отвечает на их прошения о пожалованиях и милостях. По этой причине, заявил Совет восьмидесяти, "города, замки и крепости пали, целые области были опустошены и разрушены, многие хорошие люди убиты, а другие дезертировали к врагу, передав ему свои крепости и владения". Генеральные Штаты единогласно приняли этот мрачный и поверхностный диагноз бедствий Франции. Не было ни одного несогласного.

26 октября 1356 года Совет восьмидесяти призвал Дофина явиться к ним, чтобы получить совет, который собирались дать ему представители трех сословий. Дофин явился в сопровождении небольшой группы дворян и оказался совершенно неподготовленным к последующим событиям. Глава Совета восьмидесяти, архиепископ Реймсский, выдвинул три требования. Во-первых, некоторые чиновники короля, которые были явно бесполезны, должны были быть немедленно уволены, лишены всего имущества и преданы суду за свои преступления. Архиепископ назвал канцлера Пьера де ла Форе, Симона Бюси, первого председателя Парламента, камергера Роберта де Лорриса и четырех главных финансовых чиновников короны: Николя Брака, бывшего казначея, его преемника Ангеррана дю Пти-Селье, Жана Пуалевилена, монетного мастера, и Жана Шовеля, старшего военного казначея и добавил имена некоторых других, сравнительно мелких чиновников. Кроме Пьера де ла Форе, все названные люди были либо тесно связаны с финансовой администрацией короля, либо, подобно Симону Бюси и Роберту де Лоррису, слишком преуспели в правительстве, которое не служило ничьим интересам кроме их личных. Ни одно из этих обвинений не могло быть выдвинуто против Пьера де ла Форе. Но он был слишком видным деятелем, чтобы его можно было оставить в стороне от чистки. Второе требование архиепископа заключалось в том, что в будущем Дофин должен был управлять страной по совету постоянной комиссии, которую назначит Генеральные Штаты. В ее состав, по его словам, должны были войти четыре прелата, двенадцать рыцарей и двенадцать представителей городов. Они должны были осуществлять наместнические полномочия во всех государственных делах. С практических вопросах они должны были действовать как лейтенанты короля Иоанна II. В-третьих, архиепископ заметил, что после ареста короля Наварры шесть месяцев назад в королевстве не произошло ничего хорошего. Поэтому Генеральные Штаты настаивают на его освобождении. Дофин выслушал эти требования молча и ответил, что примет их. Но прежде он хотел бы знать, какую финансовую помощь Генеральные Штаты собираются оказать ему в обмен на выполнение этих требований. Архиепископ ответил, что духовенство и дворянство будут платить 15% от своих доходов в течение года, при условии, что духовенство получит на это согласие Папы, а города будут оплачивать расходы на содержание одного солдата от каждых ста семей. Совет восьмидесяти считал эти предложения необычайно щедрыми и прямо заявили об этом. Члены Совета считали, что налоги, если ими правильно распорядиться, позволят собрать достаточно средств для содержания армии в 30.000 человек. Военные из их числа считали, что это на 6.000 человек больше, чем требуется для того, чтобы очистить Францию от врага, а также для размещения гарнизонов в главных городах и крепостях. Дофин ответил, что даст свой ответ на следующий день и уехал[423].

Но на следующий день Дофин так и не дал ответа. Он неоднократно откладывал его, пока последствия принятия требований Генеральных Штатов обсуждались среди небольшой группы дворян и юристов, окружавших его. Их первым побуждением было провести дополнительные переговоры. Между Лувром и францисканским монастырем сновали делегации, а советники Дофина пытались смягчить требования Совета восьмидесяти. Но те были непреклонны. Следующим предложением Совета Дофину была капитуляция. Без средств, как указывали члены Света Дофина, правительство было беззащитно перед англичанами. Карл Блуа заботился о судьбе Ренна, которая могла зависеть от субсидий Генеральных Штатов. Он, по-видимому, был одним из самых активных сторонников капитуляции. Он сказал представителям Совета восьмидесяти, что все советники (кроме одного) говорили Дофину, что их требования "хороши, справедливы, верны и разумны". Возможно, это было правдой. Но если так, то они изменили свое мнение в течение двадцати четырех часов. Дофин созвал новое заседание своего Совета. Он задал вопрос, правильно ли будет идти на столь весомые уступки, не посоветовавшись со своим отцом, находящимся в плену. Со своей стороны, чиновники Счетной палаты работали над предложениями Генеральных Штатов по налогообложению. Их расчеты показали, что доход от предлагаемых налогов, скорее всего, будет гораздо меньше, чем утверждал Совет восьмидесяти. Принимая во внимание трудности, связанные с оценкой и сбором налогов, они смогли продемонстрировать, что налоги вряд ли позволят содержать армию в 30.000 человек, а только в 8.000 или 9.000. Это переубедило сторонников компромисса и завершило спор. Было решено, что требования Генеральных Штатов будут отклонены[424].

Жалобы Генеральных Штатов и их предложения по реформам должны были быть оглашены на публичном заседании в Большом зале Парламента. После нескольких переносов дата была назначена на 31 октября 1356 года. Роберт Ле Кок готовил к этому событию зажигательную проповедь. За несколько часов до этого к залу уже начали собираться толпы. Дофин не осмелился объявить о своем решении в этой напряженной атмосфере. Вместо этого он созвал депутацию от трех сословий в уединенном маленьком домике на западной оконечности острова, у пристани. Он сказал им, что ожидает в ближайшее время вестей от своего отца, и что хотел бы дождаться совета императора Священной Римской империи и графа Савойского, которым он написал письма, и попросил продлить сессию Генеральных Штатов на несколько дней, до 3 ноября. Затем, 2 ноября, накануне прерванного заседания, Дофин снова обратился к тем же делегатам, на этот раз в стенах Лувра. На этот раз его обращение было совсем другим. Он сообщил им, что приостанавливает деятельность Генеральных Штатов на неопределенный срок, а все делегаты должны разойтись по домам. В свое время, добавил он довольно бесцеремонно, он вызовет их для завершения работы. Рано утром 3 ноября Дофин выехал из Парижа со своей свитой, оставив инструкции, согласно которым его офицеры должны были помешать деятельности Генеральных Штатов. Затем он проехал двенадцать миль по Орлеанской дороге и остановился в массивном замке Монлери[425].

Когда делегаты Генеральных Штатов стали расходиться по домам, лидеры Совета восьмидесяти, присутствовавшие в Лувре, собрали своих коллег в францисканском монастыре. Они решили, что все делегаты, которых еще можно было найти в столице, должны быть собраны, чтобы услышать, как Дофин проигнорировал их требования, а для оправдания их действий должен был быть подготовлен манифест, который каждый из них мог бы отвести домой и показать своим избирателям. Вопреки приказу Дофина, несколько сотен человек собрались в доме главы францисканского монастыря. Там перед ними выступил Роберт Ле Кок с потрясающей речью. Роберт перечислил требования Совета восьмидесяти и историю его взаимоотношений с Дофином и его советниками. Он не стеснялся в выражениях и назвал молодых людей окружавших короля и Дофина "клеветниками, льстецами и подхалимами". Он сравнил центральную королевскую администрацию со змеиной ямой, наполненной завистливыми и амбициозными людьми, которые никогда не давали советов без оглядки на личную выгоду. Он осуждал некомпетентность и жадность провинциальных чиновников короны. Он осуждал узаконенное хищение денежных средств, которому он приписывал неудачи в войне. Каждый раз, когда король собирал значительные суммы налоговых поступлений, утверждал Роберт, он заключал с врагом какое-нибудь временное перемирие и перекладывал вырученные средства в личные карманы, вместо того чтобы отложить их для подготовки к следующему раунду боевых действий. Затем, когда перемирия не удавались, он в отчаянии прибегал к манипуляциям с монетой и штрафам за освобождение от военной службы. По большому счету, этот анализ финансовых проблем правительства был пародией на правду. Но симптомы, которые описал Роберт, были достаточно реальными, и мало кто из его аудитории мог сомневаться в диагнозе. Роберт пришел к выводу, что лекарством является массовая замена советников короля опытными людьми, которые будут отстаивать интересы королевства и предложил назначить две постоянные комиссии от Генеральных Штатов. Одна из них должна была собираться ежедневно, чтобы рассматривать главные дела королевства и направлять правительство Дофина на путь добродетели. Другая, состоящая из опытных военных, должна была постоянно заседать в Париже, чтобы руководить военачальниками короны и капитанами главных гарнизонов. Роберт Ле Кок предложил провести тщательную чистку королевской администрации, и особенно ее финансовых департаментов. Главные министры, отставка которых была потребована 26 октября, должны были быть немедленно заключены в тюрьму, а все их имущество конфисковано. Их вина была слишком очевидна, чтобы требовать какого-либо суда. Но, по его словам, было бы неразумно выделять всего семь или восемь человек, когда некомпетентность и коррупция в администрации короля были столь широко распространены. Группы реформаторов должны были быть направлены в провинции, чтобы наказывать деспотичных или коррумпированных чиновников, которых не так легко выявить и наказать, как их начальников в Париже. Должна была быть проведена всеобщая конфискация всех земель короны, которые с начала правления были розданы друзьям короля. Роберт Ле Кок, как и Совет восьмидесяти, выступил в защиту короля Наварры:

Наконец, Роберт обратился к самим Генеральным штатам. По его словам, Дофин, хотя и был мудр для своих лет, был еще очень молод. Ему нужен были разумные советы и руководство. Люди, которые сейчас предлагали ему эти советы по управлению государством, вложили свою честь и свое состояние в выживание французской нации: "люди совести, люди высокого ранга и достоинства, люди мудрости и верности со всех концов королевства, которые сами видели бедствия нации в своих собственных домах". По мере того, как Роберт говорил, он начал мрачно упоминать о возможности более жестких мер и предположил, что в случае необходимости Генеральные Штаты могут низложить монарха, отказавшегося прислушаться к их советам. Исторические прецеденты, по его словам, уже были. В этот момент коллеги Роберта начали чувствовать себя как-то неловко и один из них резко наступил оратору на ногу. Роберт поспешно исправился. Именно Папа, сказал он, свергал прошлых тиранов по просьбам Генеральных Штатов. Завершая свою речь, Роберт призвал всех присутствующих делегатов забрать подготовленные письменные предложения Совета восьмидесяти, который отверг Дофин, и отвести их в свои общины. Со словами епископа, звучащими в ушах, и с документом, вложенным в их сумы, делегаты разъехались по провинциям Франции[426].

Приостановка работы Генеральных Штатов временно облегчила политические трудности Дофина. Но она ничего не сделала для улучшения его финансового положения, которое становилось отчаянным. Налоги, утвержденные перед битвой при Пуатье, были отменены в октябре в расчете на то, что Генеральные Штаты предоставят новые. Теперь в казне ничего не осталось, и ничего туда не поступало. Дофин провел большую часть ноября в Париже, пытаясь собрать деньги. Он разослал комиссаров для взимания штрафов за бесчисленные нарушения ордонансов о чеканке монет и другие корыстные проступки своих подданных[427]. Он попытался собрать налоги частным порядком, обратившись к парижскому муниципалитету и другим традиционным сторонникам короны. Этьен Марсель, который все еще не полностью перешел на сторону радикальной оппозиции, похоже, всерьез подумывал о том, чтобы предоставить Дофину субсидию. Но он подвергся оскорблениям и угрозам со стороны Роберта Ле Кока, и в конце концов отказался помочь, если Дофин не согласится с предложениями Генеральных Штатов[428].

В провинциях дела у правительства обстояли гораздо лучше. Генеральные Штаты Лангедока, которые не были представлены в Париже, собрались в октябре в Тулузе под председательством опытного политического управленца графа Арманьяка. Там не было никакой радикальной агитации. Люди Лангедока были гораздо более щедрыми, чем Генеральные Штаты в Париже, и их деятельность не сопровождались нежелательными предложениями политических реформ. Они проголосовали за capage (или подушный налог) в размере трех денье на человека в неделю, который должны были платить все лица старше двенадцати лет, и небольшой налог на движимое и недвижимое имущество. Делегаты Генеральных Штатов в Тулузе рассчитывали, что поступлений от этих налогов будет достаточно для финансирования армии из 5.000 латников и 5.000 конной пехоты в течение года. Но их щедрость принесла мало облегчения Дофину, поскольку они придерживались своей традиционной практики резервирования доходов для обороны своего региона. Для надзора за сбором и расходованием денег были назначены две постоянные комиссии Генеральных Штатов Лангедока и иерархия местных казначеев и сборщиков налогов а офицеры короля были в значительной степени исключены из процесса. Другие регионы Франции отреагировали примерно так же. Дофин направил агентов в несколько бальяжей, которые были представлены в Париже, в надежде договориться о субсидиях непосредственно с местными общинами. Некоторые из них, несомненно, действительно предоставляли субсидии. Например, провинциальные собрания в Оверни ввели подымный налог в городах и подоходный налог на дворянство. Но они зарезервировали доходы для местной обороны, как это сделали Генеральные Штаты Лангедока. Ничто из этого не попадало в казну Дофина[429].

Несмотря на это, решения местных политиков в Тулузе и Клермоне стали долгожданным свидетельством поддержки короны и симптомом расширяющейся пропасти между Парижем и провинциями. За пределами столицы почти не было видно признаков антиправительственных настроений, которые оживляли дебаты во францисканском монастыре. В Лангедоке это, несомненно, было вызвано, по крайней мере, частично, с сильной роялистской традицией региона и присутствием английской армии на его границах. Но даже в северных провинциях есть свидетельства того, что у людей не было времени на радикализм Совета восьмидесяти. Когда делегаты из города Суассон вернулись домой, они были избиты толпой. Нападавшие на них люди были возмущены оскорбительными речами, которые они, как сообщалось, произносили в адрес министров короля. И это был не единичный случай. В следующем году, когда делегаты вернулись в Париж, они жаловались, что многие из них подверглись нападению со стороны друзей офицеров короля, и требовали права передвигаться с шестью телохранителями[430]. В Париже эти люди оказались вовлечены в коллективные эмоции многолюдной столицы и гневные собрания, на которых выступали искусные политические манипуляторы. Но сообщества, которые они представляли, были все больше озабочены организацией и финансированием собственной обороны и задачей выжить перед лицом банд англичан, гасконцев и наваррцев, действующих в их землях. Судьба Дофина, условия мира, освобождение Иоанна II, реформы — все это становилось все более отдаленными и несущественными проблемами по мере того, как королевская администрация разваливалась, а королевство распадалось на конфедерацию самоуправляющихся регионов.

Иоанн II следил за событиями на севере, как мог, из своей тюрьмы. В Бордо его поселили в надежно охраняемых апартаментах во дворце архиепископов, огромном и полуразрушенном римском особняке, зажатом между нефом нового собора и древними городскими стенами, где принц Уэльский держал свой двор. Здесь с ним обращались с почестями, как и подобало его статусу. Граф Арманьяк прислал ему мебель для комнат, серебряную посуду для стола и провизию. Короля не держали в одиночном заключении. Его окружали личные слуги и многие из его бывших министров, советников и соратников, которые были захвачены вместе с ним в плен при Пуатье. Вокруг фигуры пленного короля возник теневой двор, внесший новую неопределенность в и без того сложную политическую ситуацию. Его главными фигурами имевшими самое сильными влияние на короля были архиепископ Санса Гийом де Мелён и лимузенский дворянин Бернар де Вентадур. Гийом де Мелён был искусным церковным политиком, проницательным, решительным и расчетливым, который лично сражался при Пуатье во главе своего собственного отряда из двух десятков человек. Бернар де Вентадур был опытным придворным с большими связями и очень сблизился с королем во время кризисов прошлого года. Но двор Иоанна II в Бордо был изолирован. Придворные были вынуждены бессильно размышлять о событиях, на которые они уже не могли повлиять и о которых были лишь смутно осведомлены. Новости поступали из Парижа через нерегулярно, в основном через товарищей по заключению, которые вернулись в Бордо после условно-досрочного освобождения. Многие из новостей были искажены или устарели. Тем не менее, люди при дворе пленного короля не сразу поняли, что между королем и его подданными зияет все большая пропасть[431].

Главным желанием Иоанна II было освобождение, и ради этого он был готов пожертвовать почти всем. Но его подданные видели ситуацию в другом свете. Пленение короля было осложнением и неудобством, поводом для размышлений о злобе судьбы и причиной вакуума законной власти, который, казалось, мог быть заполнен насилием. Но его освобождение было далеко не главным приоритетом. Дофин обратился к Генеральным Штатам в Париже с просьбой о субсидиях на выкуп его отца, но их интересовали только налоги для более эффективного ведения войны. Граф Арманьяк обратился с тем же требованием в Тулузе и получил такой же ответ. Представители Лангедока приказали объявить годовой траур в честь пленения короля, но они ничего не сделали для его освобождения. К концу 1356 года группа людей, окружавших Иоанна II в Бордо, поняла, что нет никаких шансов на то, что он когда-либо будет выкуплен, кроме как в рамках всеобщего мира. В результате они стали все больше выступать против продолжения войны и все больше склонялись к тому, чтобы видеть в радикальном патриотизме Генеральных Штатов главное препятствие для его освобождения. "Вы должны понять, — писал Иоанн II Этьену Марселю в декабре, — что вы никогда не вернете меня, развязав войну: единственный путь — переговоры"[432].

Первым побуждением Иоанна II было договориться со своими английскими пленителями в Бордо. Они, по крайней мере, находились рядом. Но они ничего не смогли бы сделать без указаний из Вестминстера, которые не спешили поступать[433]. Следующим шагом стало обращение к двум папским миротворцам. К сожалению, старший из них, Талейран де Перигор, был в значительной степени дискредитирован в глазах англичан тем энтузиазмом, с которым некоторые члены из его окружения бросились в битву при Пуатье на стороне Франции. Его коллега, Никколо Капоччи, сохранял беспристрастность. Но он жестоко поссорился с Талейраном и удалился в Париж, где пытался выполнять свою личную миротворческую миссию, не обращая внимания на параллельные усилия Талейрана и Папы и на растущую ярость обоих. В течение нескольких недель в октябре и ноябре 1356 года он вел безрезультатную переписку с английским правительством, используя в качестве посредника англизированного итальянца по имени Хью Пелерин, который несколько лет служил сборщиком папских доходов в Англии. Но Эдуард III не хотел делать никаких шагов к заключению мира. Как он отметил, вряд ли можно ожидать, что он будет вести переговоры с французами, когда невозможно узнать, кто их представляет[434].

Французский король уже пытался применить другой подход, на этот раз через посредничество императора Карла IV. Карл IV был сыном Иоганна Люксембурга, короля Богемии, франкофила, который погиб знаменитой и нелепой смертью в рядах французской армии в битве при Креси. Император воспитывался при французском дворе. Его сестра была первой супругой Иоанна II. Все его личные симпатии должны были быть на стороне короля Франции. Проблема заключалась в том, что он практически не имел влияния на английского короля. За несколько месяцев до битвы при Пуатье, когда Иоанн II был встревожен масштабами военных приготовлений Эдуарда III, он планировал отправить Дофина на имперский Сейм, который должен был состояться в Меце в мае. Официальной целью этого визита было преподнести императору в дар два шипа из тернового венца, хранящегося в церкви Сент-Шапель в Париже. Но на самом деле король хотел заручиться помощью императора в организации международной мирной конференции, чтобы договориться с Англией. К сожалению, Сейм был отложен, и план остался нереализованным. Условия стали еще более бесперспективными, когда этот план был возрожден в октябре после битвы при Пуатье, которая была проиграна. На этот раз идея использовать посредничество императора исходила от Папы Иннокентия VI. Но она была с энтузиазмом подхвачена пленным королем. В конце октября архиепископ Санса был условно освобожден и получил разрешение на поездку в Париж. Он прибыл туда в начале следующего месяца в последние дни работы Генеральных Штатов. Похоже, он привез с собой план посещения Дофином императорского Сейма, который должен был открыться в Меце в декабре. Вряд ли можно было найти более неудачное время для отъезда Дофина из Франции или более безнадежное дипломатическое предприятие. Эдуард III не собирался вступать в преждевременные переговоры с французами в Германии. Когда в начале ноября 1356 года посланники императора прибыли ко двору Эдуарда III, чтобы пригласить его принять участие в конференции в Меце, он не стал отказываться. Но его ответ был шедевром благожелательности и словесной шелухи[435].

Эдуард III так же ясно, как и Иоанн II, понимал, что в его интересах удерживать пленника до тех пор, пока его не удастся дорого продать в рамках общего мира. И он не торопился. Его положение, как ему казалось, могло только улучшаться по мере распространения политических беспорядков во Франции и созревания его собственных стратегических планов. Нил Лоринг, рыцарь, которого принц Уэльский отправил в Англию, чтобы узнать о намерениях короля, задержался при дворе на несколько недель и вернулся в Гасконь только в конце декабря 1356 года. Тайные инструкции, которые он привез с собой, привели бы французского короля в ужас, если бы он узнал о них. Эдуард III уполномочил своего сына приступить к дипломатическим переговорам. Конференция с представителями короля и правительства в Париже должна была открыться 6 января 1357 года. Принц Уэльский должен был использовать этот случай, чтобы проверить, насколько можно склонить французов к уступкам, но не соглашаться ни на что со своей стороны, кроме, возможно, перемирия на ограниченный срок. И даже это должно было исключить вопрос о Нормандии и Бретани. Эдуард III планировал возобновить крупномасштабную войну летом. По его мнению, принц выполнил свою задачу в Гаскони. Инструкции ему заключались в том, чтобы после окончания конференции по прошествии некоторого времени, он вернулся в Англию, взяв с собой короля Франции[436].

Пока готовились эти инструкции, Дофин уже был на пути в Мец, как и повелел его отец. Он покинул Париж 5 декабря 1356 года и величественно продвигался по северо-восточной Франции в сопровождении телохранителей из ливрейных арбалетчиков и свиты из 2.000 человек. Пышность его путешествия истощила доходы казны и вызвала недоброжелательные отзывы в Париже. Вместе с Дофином путешествовали несколько освобожденных пленников из Бордо, архиепископ Санса, граф Танкарвиль и Жан де Бусико, а также два министра правительства в Париже, которые были ближе всего к Иоанну II: Пьер де ла Форе и Симон Бюси. В Меце к ним присоединился кардинал Перигорский. Французы присутствовали на грандиозных церемониях, сопровождавших заседания имперского Сейма. Они раздавали щедрые подарки в огромных масштабах и ели и пили на пирах сказочной роскоши. Но они почти ничего не добились. Император возобновил старый договор о дружбе между Францией и Германией, который был в значительной степени урезан с тех пор, как он был впервые заключен в 1347 году. Он одолжил своему племяннику 30.000 ливров на его расходы. Но с освобождением из плена французского короля ничего нельзя было поделать. Эдуард III проигнорировал это дело и не послал никого представлять его интересы на имперском Сейме[437].

В отсутствие Дофина Париж взорвался восстанием. Поводом послужило повторение извечного недуга французских государственных финансов — манипуляции с чеканкой монеты. Правительство выбрало самый неудачный момент. Но у него не было выбора. С лета не поступало практически никаких налогов, и манипуляции с монетой были единственным ресурсом, к которому оно могло прибегнуть. Иоанн II дважды обесценивал монету во время похода принца Уэльского по Франции, один раз в начале августа и еще раз за неделю до битвы при Пуатье. После битвы офицеры Дофина продолжили этот процесс, тайно уменьшая содержание серебра в монетах еще больше. Этот процесс ускорился осенью, когда Дофин порвал с Генеральными Штатами, а военная ситуация в Нормандии ухудшилась. Мастерам монетных дворов было приказано увеличить темпы производства, не обращая внимания на обесценивание монеты. Новые монеты, которые хранились в резерве, были выпущены в обращение вместе с остальными. Затем, когда эти запасы были исчерпаны, правительство опубликовало указ, согласно которому новые монеты становились законным платежным средством. Например, серебряный су, который, вероятно, был самой распространенной серебряной монетой, стал стоить в всего три турских денье вместо восьми. Этот указ был доведен до сведения парижских менял 7 декабря 1356 года. Всего три дня спустя, 10 декабря, на улицах Парижа был провозглашен новый указ. Этот документ, который был тайно подготовлен в конце ноября, но придержан до тех пор, пока монетные дворы не исчерпали запасы старой монеты, объявлял об изъятии всей существующей монеты (кроме золотого экю) и замене ее новой с несколько увеличенным содержанием серебра. Моннаж должен был составить почти 40%. Эти меры были цинично задуманы для увеличения доходов короны и защиты интересов традиционных противников девальвации монеты: церкви и крупных землевладельцев-аристократов, взимавших фиксированную денежную ренту со своих арендаторов. Но они были слишком обременительны для купеческих сообществ больших городов и массы городских наемных рабочих, и они были анафемой для радикалов из Совета восьмидесяти. В Париже это вызвало взрыв недовольства. Этьен Марсель и его союзники из ганзы речных торговцев приказали бойкотировать новые монеты. 12 декабря Марсель явился в Лувр с делегацией видных граждан Парижа, чтобы потребовать полной отмены постановления[438].

Главным представителем правительства был младший брат Дофина Людовик, граф Анжуйский. Это был сообразительный молодой человек, но ему было всего семнадцать лет, и он имел еще меньше политического опыта, чем Дофин. Все более опытные министры Дофина находились на пути в Мец. Людовик медлил. Он отложил ответ на день, потом на другой. На третий день Марсель вернулся в Лувр, на этот раз во главе шумной толпы. Людовик больше не мог уклоняться от ответа. Поэтому он согласился отправить срочное послание Дофину, чтобы получить его решение. Тем временем действие постановления было приостановлено. Новая монета все же была запущена в производство на некоторых провинциальных монетных дворах и должна была принести определенный доход. Но она не была признана в Париже, где продолжали обращаться старые монеты по старому курсу. Негодование парижан по поводу постановления о чеканке монет, несомненно, было совершенно искренним. Но их лидеры преследовали более масштабные цели. Они были обеспокоены тем, что успешный повторный выпуск монет позволит Дофину обойтись без налогов, а без доходов от монетных дворов обнищавший Дофин был бы вынужден обратиться к Генеральным Штатам и подчиниться их требованиям. По мере ухудшения военной ситуации давление на Дофина могло только усилиться[439].

Зимой 1356–57 гг. англичане и их наваррские союзники предприняли наступление на западе Франции, которое стало серьезным испытанием для этого опасного расчета. Численность войск была невелика. У герцога Ланкастера было около 2.000 английских войск в Бретани. Большинство из них были расквартированы в окрестностях Ренна. Некоторые служили в гарнизонах полуострова. Еще 100 человек удерживали цитадель Понт-Одеме в Нормандии. Войска Филиппа Наваррского к этому времени действовали в тесном взаимодействии с англичанами. В его распоряжении было несколько нормандских вассалов и более 2.000 наваррских солдат, распределенных по гарнизонам на Котантене и оккупированной англичанами Бретани. В течение осени из Наварры через Бордо прибыло несколько кораблей с подкреплениями. Таким образом в распоряжении Ланкастера и Филиппа Наваррского было от 5.000 до 6.000 человек[440].

На Котантене сторонники Филиппа Наваррского к концу 1356 года почти полностью вытеснили гарнизоны короля Франции. Авранш, важный кафедральный город на бретонской границе, был занят наваррским гарнизоном примерно в начале декабря 1356 года. Кутанс, который в то время был частично лишен стен, был практически покинут. Бальи Кутанса, который был главным французским офицером в этом регионе, был вынужден уйти со своими людьми в близлежащую крепость Сен-Жам де Беврон, которую Филипп VI перестроил в 1340-х годах, чтобы она служила южным бастионом Нормандии. Здесь он изо всех сил старался перекрыть сообщение между Бретанью и Котантеном и вел непрерывную партизанскую войну с наваррскими захватчиками. К концу 1356 года Сен-Ло, расположенный в центре полуострова Котантен, был единственным значительным уцелевшим городом, удерживаемым сторонниками Дофина. Из своих опорных пунктов на Котантене наваррцы вместе с англичанами грабили прилегающие провинции Франции. Вдоль южного берега устья Сены они совершали набеги на область Бессен отрядами по несколько сотен человек, грабя и захватывая плодородные земли к югу от кафедрального города Байе. Посланники из Парижа или Руана сообщали, что дороги к западу от Кана были непроходимы[441].

Главной английской операцией осени была осада Ренна. Взятие Ренна не должно было представлять труда. Стены города были старыми и их длина была небольшой, около трех четвертей мили. Жители уже давно расселились по разрозненным, не защищенным пригородам, которые теперь были гораздо больше самого города. Помощь вряд ли могла подойти быстро. Хотя город стоял на пересечении дорог, ведущих в Динан, Кан и Нант, со всех сторон его окружали гарнизоны Ноллиса и Калвли. И все же Ланкастеру не удалось взять Ренн. Он безрезультатно пытался взять стены штурмом, затем подкопаться под них, а затем разбить камнеметами. Через некоторое время английская армия окопалась для длительной блокады в одну из самых суровых зим за многие годы[442].

Англичанам суждено было провести более девяти месяцев, глядя на стены и ворота Ренна. Но они не бездействовали. Герцог Ланкастер сформировал из осаждающей армии конные рейдовые отряды и отправил их в поход по восточной Бретани и соседним провинциям Анжу, Мэн и Нижняя Нормандия. С октября 1356 года по март следующего года эти богатые провинции, большая часть которых никогда ранее не подвергалась вторжению, были разграблены и сожжены, а затем разделены на округа с которых брали выкупы, как в Бретани несколькими годами ранее. Их население было приведено к покорности а богатых жителей брали в плен для выкупы. Королевские бальи и их лейтенанты отступили за стены соборных городов, за ними последовали толпы беженцев, обремененных телегами, мешками и скотом. Традиционные узы верности распались, когда англичане захватили беззащитную открытую страну. Основная масса населения с готовностью платила patis захватчикам, чтобы сохранить свою жизнь и то, что осталось от их имущества[443].

Некоторые обедневшие местные дворяне отказались от верности королю Франции и присоединились к грабежу. Один из них, местный рыцарь по имени Филипп де Ла Шез, вызвал еще больший хаос, чем англичане. Этот человек набрал банду примерно из 200 человек, включая мелких дворян региона, бретонских солдат удачи и мелких преступников, с которыми он захватил замок Френе-ле-Виконт в провинции Мэн и терроризировал окрестности так же, как это делали англичане в нескольких милях от него. Когда через несколько недель его гарнизон взбунтовался и захватил Френе, Филипп объединился с английскими налетчиками. Вместе они захватили замок Силле-ле-Гийом, расположенный к западу от Ле-Мана, ночной эскаладой и начали ежедневные набеги заново. Владелец замка, который был частично парализован из-за ран, полученных при Пуатье, был схвачен в своей постели и связанным доставлен в штаб Роберта Ноллиса в Гравеле на востоке Бретани. Почему такие люди, как Филипп де Ла Шез, действовали так, как они действовали? Местная политика и старые склоки обычно играли в этом свою роль. У Филиппа была давняя вражда с виконтессой Бомон, которая была владелицей Френе и сюзереном Силле. Но самосохранение имело не меньшее значение. Война разорила людей из сословия Филиппа, их владения пострадали от мародеров, и они стали грабить сами. А кому они должны были быть преданы? Королю, плененному врагом? Дофину, который был бессилен их защитить? Подобно Эдуарду III, они спрашивали себя, кто представляет сейчас Францию. Карьера Филиппа де Ла Шез внезапно закончилась летом следующего года, когда он был схвачен офицерами Дофина около Тура и повешен а его банда рассеялась[444]. Но было еще много таких же, как он, которые помогали англичанам в их продвижении. В течение нескольких месяцев после вторжения широкая полоса территории от Анжера до Кана была усеяна английскими, бретонскими и наваррскими гарнизонами. Легкое богатство, нажитое захватчиками, стало широко известно в Англии, и зимой полчища новых искателей приключений отправились в западную Францию, чтобы получить свою долю добычи, пока она еще оставалась. Они беспорядочными группами толпились на улицах Саутгемптона и других портов южной Англии в ожидании кораблей, которые должны были доставить их в землю обетованную. Эдуард III поощрял их стремление. Он выделил им субсидии на покупку снаряжения и выплату авансов их людям. Он реквизировал корабли, чтобы доставить их в Барфлер, Шербур, Брест или Ванн. Затем он оставил их зарабатывать и оплачивать свои расходы по своему усмотрению[445].

Дофин и его министры были бессильными зрителями этих событий. Все их усилия были сосредоточены на том, чтобы удержать англичан и их союзников подальше от долины Сены и дороги на Париж. Гарнизон Понт-Одеме, который был единственной значительной вражеской силой к востоку от Кана, был осажден французскими войсками и ушел за выкуп в начале декабря 1356 года. Сменявшие друг друга королевские лейтенанты в Кане ставили своей задачей удерживать линию реки Орн против захватчиков с запада. Но им на каждом шагу мешала нехватка денег, и их быстро обошли вражеские войска, продвигавшиеся в Анжу и Мэн. Насколько можно судить, для финансирования своих операций им приходилось полностью полагаться на местные источники дохода. Это означало, в основном, поступления от налогов, утвержденных Штатами Нормандии летом, до катастрофы при Пуатье. В нынешних условиях эти налоги было крайне трудно собрать. Даже когда их удавалось собрать, их приходилось вырывать из рук местных жителей, которые возмущались тем, что их тратят в соседнем городе, не говоря уже о другой провинции. Чтобы получить деньги с виконта Фалеза, лейтенанту, тогда еще Амори де Мелёну, пришлось вызвать его в Кан и держать там, пока отряд солдат был отправлен в Фалез, чтобы порыться в его казне. В результате подобных проблем представители Дофина в Нижней Нормандии так и не смогли распорядиться сколько-нибудь значительными силами. В лучшем случае им удавалось найти от 600 до 800 человек для эпизодических полевых операций.

Это было гораздо меньше, чем требовалось для обороны такой огромной территории, но было достаточно для налетов на оккупированные врагом города на Котантене. Долины рек Дув и Вир к востоку от Карантана, обозначавшие границу между Котантеном и Бессеном, были залито кровью и усеяны трупами, оставленными после каждого рейда и контррейда. Единственным заметным результатом стала смерть Жоффруа д'Аркура в конце ноября 1356 года. Старый заговорщик, который с 1342 года периодически сотрудничал с Эдуардом III и стал самым стойким сторонником Наваррского дома в Нормандии, потерпел поражение в бою, когда ночью пытался устроить засаду на французский рейдерский отряд. Окруженный восемью латниками и толпой лучников, Жоффруа презрительно отверг их требование сдаться. "Клянусь душой моей матери, герцог не получит меня живым", — кричал он, когда его рубили на куски[446].

В течение осени министры Дофина разработали обреченный на провал план противостояния армии герцога Ланкастера под Ренном. Если бы это удалось, то это, несомненно, отвлекло бы английские войска в Анжу, Мэне и Нижней Нормандии. Но успех был маловероятен без гораздо больших сил, чем мог найти Дофин. Он разработал свои планы в середине октября 1356 года, когда должны были открыться Генеральные Штаты и еще оставались надежды собрать большие суммы за счет налогов. Карл Блуа был очевидным лидером такой кампании и должен был стать ее инициатором. Но поскольку его выкуп не был уплачен, он не мог принять в ней участие. Вместо него командование было поручено Тибо, сеньору де Рошфор, видному стороннику Карла имевшему владения вокруг Нанта и Фужера в восточной Бретани. Тибо был опытным военачальником, сражавшимся при Плоэрмель и Мороне. Но ему был выделен ограниченный бюджет, которого, по расчетам, хватило бы на оплату 1.000 латников и 500 конных лучников в течение двух месяцев. Карл Блуа добавил взнос из собственного кармана, который он взял из денег, собранных со своих подданных для своего выкупа. Другой, меньший отряд был набран в Мэне и провинциях вдоль Луары. Этими людьми командовал Гийом де Краон, чья семья на протяжении нескольких поколений была влиятельной в регионе. Обе армии ничего не добились. Стоимость кампании Тибо оказалась сильно заниженной. Ему потребовалось два месяца и все его средства, чтобы собрать армию гораздо меньшую, чем он планировал. Не имея сил для прямого столкновения с герцогом Ланкастером, он проводил операции из отдаленных Витре и Динане. Если английской армии и был нанесен какой-то ущерб, то он не зафиксирован. У южной армии дела обстояли еще хуже. По какой-то причине Гийом де Краон был заменен на Фулька де Лаваля, капитана, который возглавил весьма успешное французское вторжение в Нижнее Пуату в 1349 году. Фульк начал действовать в Мэне в начале декабря. Но вскоре после этого его армия столкнулась с большим английским рейдерским отрядом и была разгромлена. Четыреста его людей были убиты или взяты в плен. Среди пленных был и сам Фульк[447].

В отсутствие эффективных подкреплений оборона Ренна легла в основном на плечи его жителей и гарнизона, а также будущего героя, молодого бретонца Бертрана дю Геклена. Этот безвестный оруженосец из района Динана несколько лет руководил отрядами партизан в лесах и болотах восточной Бретани — ведя жизнь, как и многие английские командиры, между войной и бандитизмом. Дю Геклен действовал за осадными линиях в тылу армии Ланкастера, нападая на обозы, уничтожая продовольствие, устраивая засады и убивая отдельные группы английских солдат. Дофин ничем не помогал ему. Но Бертран получил ренту 200 ливров в год, когда Ренн был освобожден от осады, и его подвиги стали легендарными, прославленными посредственными стихами в жанре chanson de geste[448].

В новом году, когда англичане и наваррцы начали продвигаться за пределы Нормандии в сторону Иль-де-Франс, французские командиры в этом регионе не смогли ничего сделать, чтобы остановить их. Филипп Наваррский двинулся на восток из Котантена во главе конного войска численностью около 800 человек. Большинство из них были его собственные наваррские солдаты и вассалы его семьи. Но было также 100 английских и немецких воинов и примерно столько же лучников, набранных для Филиппа в Англии. Их командир, Ричард Тотешем, был опытным рыцарем из двора Эдуарда III, за плечами которого были годы службы в Бретани и осада Кале. Небольшая армия двинулась по дороге через Бессен. Она заняла ряд замков к востоку от Байе, не встретив серьезного сопротивления. Затем, обойдя Кан, она двинулась прямо к Парижу. 11 января 1357 года о ее передвижении сообщили из Л'Эгль, очевидно, она направлялась к Дре. Слухи преувеличили силы англо-наваррцев в несколько раз. Паника распространилась по всему Иль-де-Франс. Дре обратился за помощью к Парижу. Париж обратился ко всем крупным городам севера. Их умоляли огласить новость на улицах и призвать добровольцев на защиту. "Вы знаете, что король и большинство его капитанов находятся в руках англичан, — говорили парижане, — они сейчас ничего не могут для нас сделать". Примерно на третьей неделе января 1357 года англо-наваррская армия прошла Шартр. Пройдя по плоским равнинам Босе, она приблизилась к столице на расстояние восьми миль, затем развернулась и вернулась домой[449].

Добились ли Филипп и Тотешем чего-то, кроме террора? Когда-то англичане надеялись, а возможно, и рассчитывали, достичь своих политических целей во Франции с помощью эффектных набегов, подобных этому, разрушений в больших масштабах в сочетании с дипломатическим давлением и периодическим привлечением больших армий. Они приняли этот метод ведения войны по финансовым, а не военным причинам. Он мало требовал от казны короля или его административных ресурсов, но его малая эффективность была очевидной. Хотя непосредственный политический эффект от английских набегов был очень велик, но если англичане не могли удержать территорию, по которой проходили, он обязательно оказывался недолговечным. Герцог Ланкастер, который в значительной степени способствовал совершенствованию методов проведения шевоше, был одним из первых, кто признал это. Сам факт того, что он был готов предпринять длительную осаду, чтобы захватить Ренн, город, имевший большое административное и экономическое значение, но небольшую военную ценность, был симптомом возрождения интереса английских лидеров к постоянной оккупации территории.

Поворотный момент наступил немного раньше в Бретани во время лейтенантства сэра Томаса Холланда в 1354 и 1355 годах. Холланд разработал или, по крайней мере, ввел в действие первую финансово устойчивую систему оккупации, которую англичане смогли создать за пределами Аквитании. Хотя этот факт нигде документально не подтвержден, достаточно ясно, что в течение короткого времени после своего прибытия в провинцию он достиг соглашения с независимыми капитанами, контролировавшими внутренние гарнизоны, которые так осложняли жизнь его предшественнику. Все главные крепости Бретани, контролируемые капитанами, перешли в руки английского короля. Если, как Роберт Ноллис и Роджер Дэвид, они получили королевские хартии, признающие их притязания, то они были аннулированы. Затем замки вновь передавались тем же людям по желанию короля и на условиях, которые обязывали их платить ренту за привилегию взимать patis с окружающих районов. С новыми завоеваниями поступали аналогичным образом. Они либо предоставлялись завоевателю на ограниченный срок, либо сразу отходили под руку короля и сдавались им за фиксированную арендную плату. Ни один из договоров не сохранился. Но, скорее всего, они предполагали такие же обязательства со стороны капитанов, какие Эдуард III устанавливал в других частях Франции, включая службу в войсках лейтенанта, когда это было необходимо. В итоге, офицеры короля содержали гарнизоны за его счет в Ванне, Бресте, Бешерель и, время от времени, в Плоэрмеле, в то время как около двух десятков других мест были заняты от его имени людьми, которые были связаны с ним контрактом, а в некоторых случаях, как, например, с Ноллисом, более широкими обязательствами, которые выходили за рамки контракта и даже за пределы Бретани[450].

Относительно высокая степень административного контроля, который лейтенанты короля теперь могли осуществлять в Бретани, отражалась на их доходах. В свои замки они назначали кастелянов, которые вводили систематический сбор patis, как это делали независимые капитаны на протяжении многих лет, но в более широком масштабе и в более формальной и методичной традиции английской гражданской службы. В крупных городах был создан штат клерков. Оценщики составляли квоты для каждого прихода, которые собирались дважды в год в денежной или натуральной форме или в виде трудовой повинности в соответствии с приблизительной оценкой его платежеспособности. Местные сборщики были назначены для обхода деревень. Задолженности тщательно регистрировались. Методично рассматривались заявления о переоценке по причине бедности или военного ущерба. С точки зрения практических целей это была система всеобщего налогообложения. В конце 1350-х годов королевский кастелян Бешереля требовал patis с более чем 160 приходов северо-восточной Бретани. Они простирались от Мон-Сен-Мишеля на востоке до полуострова Трегье на западе и на юг почти до Плоэрмеля. Теоретический доход от patis Бешереля составлял 7.400 фунтов стерлингов в год, из которых почти две трети были собраны в действительности. Казначей Бретани в Ванне получал доходы на общую сумму 11.500 фунтов стерлингов от patis Бешереля, Плоэрмеля и Ванна, а также от различных сборов и пошлин. Капитан Бреста и наемные капитаны внутренних гарнизонов отчитывались непосредственно перед Казначейством в Вестминстере, но их отчетные документы не сохранились. Но общие доходы короны в Бретани должны были быть достаточно большими, чтобы покрыть большинство, если не все, обычные расходы на оккупацию. Действительно, решение английского короля в 1358 году взять на себя расходы по обороне и присвоить доходы себе говорит о том, что к этому времени они были весьма значительными[451].

Это были очень удовлетворительные результаты, которые англичане с переменным успехом пытались воспроизвести в других местах. Зимой 1356–57 гг. герцог Ланкастер начал превращать беспорядочный грабеж Анжу, Мэна и Нижней Нормандии в постоянную оккупацию, основанную на небольших гарнизонах в хорошо укрепленных замках и систематическом сборе patis с местного населения. Главный гарнизон герцога Ланкастера в этом регионе располагался в массивном донжоне XII века в Домфроне над ущельями реки Варенн. Первоначально это место было захвачено наваррцами. Но Ланкастер отобрал его у них и поставил здесь двух своих приближенных, сэра Томаса Уведейла и сэра Томаса Фогга. Эти два человека также были назначены ответственными за вспомогательные гарнизоны в Вилье и Буа-дю-Мэн в долине реки Майен, а также дальше на север в Месси и Конде-сюр-Нуаро и в укрепленном аббатстве Ле-Валь в долине реки Орн. Эти шесть крепостей, вместе с местами в Бессене, которые были захвачены во время шевоше Филиппа Наваррского, давали Ланкастеру контроль над цепочкой гарнизонов, простирающейся от долины Луары до устья Сены. Томас Уведейл был одним из ближайших помощников Ланкастера, воевавшим вместе с ним с первой кампании в Гаскони. Фогг был человеком совсем другого сорта, амбициозным авантюристом, который действовал по своему усмотрению и в течение следующих пяти лет сколотил себе немалое состояние на западе Франции. Крайне неполные сведения о его управлении показывают, что за этот период он заработал не менее 2.400 фунтов стерлингов и, а вероятно, в два раза больше. Это была значительная сумма. Доля самого Фогга составляла две трети даже при условии, что он честно отчитывался перед своим господином[452].

Испытание решимости Эдуарда III занять эти регионы стало возможным, когда он вступил в конфликт, как это неизбежно случалось, со своими союзниками из Наваррского дома. Филипп Наваррский провел большую часть второй половины 1356 года со своим канцлером Тома де Лади в Англии, улаживая условия своего союза с Эдуардом III и планируя новые завоевательные войны. Он принес английскому королю оммаж как королю Франции и герцогу Нормандии и обещал служить ему против всех, исключая только своего брата. В конце августа Эдуард III и наваррские лидеры выехали из Лондона в Кларендон в Уилтшире, где английский король недавно отремонтировал знаменитый охотничий домик Генриха II. Там они достигли официального соглашения о разделе трофеев. Филипп должен был получить во владение все, что принадлежало ему или его брату. Он должен был оставлять себе все свои завоевания на огромную сумму до 60.000 экю в год. Но Эдуард III должен был получить все личные владения герцогов Нормандии и все остальное, что Филипп мог завоевать. И он должен был иметь право потребовать от Филиппа уступить ему (в обмен на компенсацию) любое место, представляющее особую военную или политическую ценность. Филипп вернулся довольный из Англии в начале декабря 1357 года с договором и королевским указом, назначавшим его лейтенантом английского короля во всей Нормандии[453].

Филипп, вероятно, предполагал, что его лейтенантство будет подразумевать чисто номинальное подчинение королю Англии. Если так, то его быстро разуверили в этом. Все наиболее значительные пункты, занятые во время январского похода Филиппа Наваррского через Нижнюю Нормандию, были отобраны англичанами, хотя англичане составляли лишь малую часть его армии. Об этом позаботился Ричард Тотешем, который, несомненно, служил интересам Эдуарда III. Примерно в то же время Авранш, как и Домфрон, был вырван герцогом Ланкастерским из рук наваррского гарнизона. Он назначил командиром гарнизона английского капитана Ричарда Шолла и священнослужителя Уильяма Татбери в качестве получателя доходов. Филипп Наваррский был возмущен. По возвращении из Иль-де-Франс он помчался в лагерь Ланкастера у Ренна, чтобы выразить свой протест. Между двумя мужчинами произошел обмен "грубыми словами". В конце концов Ланкастер согласился восстановить наваррский гарнизон. Но Шолл и Татбери остались в Авранше, и именно они, предположительно, отчитывались перед герцогом за доходы[454]. Эдуард III был еще менее сговорчив. Примерно в то время, когда Филипп Наваррский ссорился с герцогом Ланкастером из-за Авранша, он еще ввязался в гораздо более серьезный спор с королем Англии по поводу замка и баронства Сен-Совер-ле-Виконт. Огромная крепость XIII века, охранявшая дорогу на Шербур в десяти милях к югу от Валони, была одной из сильнейших в регионе и центром ценного баронства. Она принадлежала Жоффруа д'Аркуру, который недавно подарил ее английскому королю, оставив за собой право пожизненного владения. Это была месть Жоффруа своей семье, а именно тем из нее кто поддержал французского короля после внесудебной казни главы дома Аркуров в Руане. Когда Жоффруа погиб в бою, Филипп Наваррский потребовал крепость от имени своего брата. Но Эдуард III послал из Англии офицера с отрядом солдат, чтобы завладеть ей лично. Канцлер Филиппа отправился в Вестминстер с жалобой, но его протесты были проигнорированы. Эдуард III ясно выразил свою позицию. Он сказал, что претензии Наваррского дома были самым тщательным образом рассмотрены его Советом. Однако, "поскольку Филипп принес королю оммаж как своему суверенному господину, королю Франции и герцогу Нормандии, то по всем законам и обычаям следует, что король может осуществлять свой суверенитет, фактически завладев этими территориями". Король назначил одного из лейтенантов герцога Ланкастера в Нормандии постоянным капитаном Сен-Совера и приказал ему немедленно ввести туда свой собственный гарнизон. Несмотря на теплоту их отношений в Англии, можно не сомневаться, что Эдуард III не доверял Филиппу Наваррскому, а его брату — еще больше. С него было довольно попыток контролировать Францию через непостоянных союзников и недовольных аристократов[455].

Дофин вернулся в Париж из Германии 14 января 1357 года и обнаружил свою столицу в состоянии зарождающегося восстания. Он ничего не добился на конференции в Меце, а гражданский порядок за время его отсутствия рухнул на большей части запада и в центре королевства. Этьен Марсель вместе со своими последователями захватил власть в столице. Филипп Наваррский находился менее чем в сорока милях от города. Не было ни армии, ни денег в казне. В течение нескольких дней Дофин пытался противостоять своим противникам и избежать унижения, связанного с необходимостью созыва Генеральных Штатов. Это была безнадежная попытка. Кризис наступил 19 января 1357 года. Делегация из нескольких главных членов королевского Совета во главе с архиепископом Санса организовала встречу с лидерами парижан в церкви Сен-Жермен-л'Осеруа, недалеко от Лувра. Целью встречи было обсуждение новой чеканки монет. Но они явно недооценили силу чувств своих противников. Марсель прибыл на встречу во главе вооруженной толпы. Когда архиепископ потребовал, чтобы они прекратили бойкот чеканки монет, произошла спонтанная вспышка гнева. Марсель ответил категорическим отказом. Когда новость распространилась, рабочие объявили забастовку по всему городу. Улицы заполнились разъяренными толпами. Марсель призвал всех горожан к оружию. Министры и чиновники стали опасаться за свою жизнь. Некоторые из них собрали все, что могли унести, и бежали. В Лувре Дофин посовещавшись со своими главными советниками, решил капитулировать.

На следующее утро, 20 января 1357 года, он выступил перед представителями парижан в Большом зале Парламента и согласился отозвать новую монету. Он созвал Генеральные Штаты и объявил, что предложит им провести реформу монетного дела "приятным и выгодным для народа образом". Что касается семи министров, осужденных Генеральными Штатами в октябре, то Дофин согласился в качестве подтверждения своей доброй воли уволить их всех и посадить в тюрьму, "если их удастся найти". Марсель ответил, что хочет видеть это решение в письменном виде. Был вызван нотариус, а парижане начали поиски обвиненных министров. Они нашли только Жана Пуалевилена, мастера монетного двора, остальные уже сбежали. Симон Бюси и Пьер де ла Форе уехали, чтобы принять участие в дипломатической конференции, которая только что открылась в Сентонже и забрали с собой большую печать короля. Роберт де Лоррис бежал вслед за ними. Остальных нигде не было. В их отсутствие были посланы солдаты, чтобы занять их особняки в Париже, и клерки, чтобы описать и конфисковать их имущество[456].

5 февраля 1357 года Генеральные Штаты вновь собрались в францисканском монастыре, где три месяца назад Роберт Ле Кок выступил со злобной тирадой. Присутствовали далеко не все представители северных провинций. Поскольку об их созыве было объявлено всего за две недели, представители городов собрались в основном из Парижа и Иль-де-Франс. Великие фьефы, Фландрия, Артуа, Бургундия и Алансон, остались в стороне. От духовенства и дворянства присутствие было достаточным, но не более того. Но оппозиция власти была там в полной силе. Много лет спустя, в более спокойные времена, Дофин сказал, что делегаты были в большинстве своем легковерными людьми, скорее глупцами, чем мятежниками. Они позволили склонить себя на сторону организованной группе недовольных, людей, которые скрывали свои личные обиды и ревность за фасадом патриотизма. Так обычно говорят успешные контрреволюционеры. Тем не менее, это может быть правдой. Когда после месяца обсуждений делегаты вновь собрались в Большом зале Парламента на заключительное заседание, представителем духовенства был не кто иной, как Роберт Ле Кок. Епископ Лаонский говорил более взвешенно, чем в прошлый раз. Но его послание было столь же бескомпромиссным. Королевство, сказал он, в течение многих лет плохо управлялось. Монета была обесценена. Имущество реквизировалось произвольно. Налоговые поступления растрачивались на пожалования жадным придворным. Все это, заявил Роберт, было сделано по совету корыстных людей. И он назвал семь уволенных министров и еще пятнадцать мелких чиновников, всего двадцать два человека. В список вошли шесть главных чиновников Казначейства и Счетной палаты, пять судей и чиновников Парламента, четыре чиновника королевского двора и три члена личной свиты Дофина. Все они подлежали немедленному увольнению. Не ограничившись этим, епископ объявил, что каждый главный чиновник короны по всей стране будет отстранен от исполнения своих обязанностей на время, пока комиссия генеральных реформаторов будет расследовать их прошлые провинности и решать, могут ли они быть восстановлены в должности. Когда Роберт Ле Кок закончил, его требования от имени дворянства поддержал Жан де Пикиньи, а от имени городов — радикальный адвокат из Абвиля. Этьен Марсель завершил свое выступление собственным одобрением от имени города Парижа всего ранее сказанного. Это было похоже на то, как если бы столица стала четвертой властью. В обмен на удовлетворение этих требований Генеральные Штаты были готовы предложить те же налоги, которые они предлагали осенью прошлого года. Несмотря на высказанные тогда сомнения, они все еще верили, что при честном и эффективном управлении, этих налогов будет достаточно для содержания армии в 30.000 человек. Они также, должно быть, верили, что сбор налога будет успешно осуществлен в течение шести недель, поскольку они предложили вновь собраться 17 апреля 1357 года для рассмотрения счетов сборщиков[457].

Требования Генеральных Штатов, были воплощены в Великом мартовском ордонансе, который был торжественно зачитан собравшейся толпе. Большая часть этого замечательного документа была направлена на реформу центральной и местной администрации и на искоренение безделья и коррупции, которые, по их мнению, были характерны для управления королевством. Канцлер лишался большей части своей политической власти и низводился до статуса главного секретаря, руководящего подготовкой и выпуском документов скрепляемых большой государственной печатью. Были тщательно продуманы условия службы королевских судей и администраторов. Работа Большого королевского Совета была детально регламентирована. Его члены должны были приступать к работе до восхода солнца, в противном случае они лишались дневного жалованья, а регулярные нарушители режима увольнялись. Они должны были заниматься делами дня строго в порядке их важности. Оплата, гонорары и привилегии, набор и часы работы государственных служащих были прописаны в строгих деталях. Обширные правила были установлены для отправления правосудия. Судебные должности больше не подлежали продаже. Предусматривалось решение вечной и, по сути, неразрешимой проблемы конкурирующих юрисдикций. Были приняты беспощадные меры по ускорению процессов гражданского правосудия. Гражданская палата Парламента отныне должна была заседать в трех отделениях, прорабатывая списки по порядку, пока не будет устранено все отставание в делах. Коренной удар был нанесен по системе грантов ("чрезмерных и бесполезных даров недостойным лицам"). Все пожалования из королевского домена с 1314 года должны были быть отменены, а имущество возвращено, за исключением пожалований церкви и королевским принцам, а также тех, которые были сделаны за реальные заслуги. Канцлер не должен был в будущем скреплять печатью ни один документ, отчуждающий часть королевского домена, не передав его на рассмотрение королевского Совет и не уведомив его о точной стоимости. Министры должны были принести клятву не добиваться пожалований для себя, если только это не будет сделано открыто на заседаниях Совета, и не создавать тайных союзов для поддержки притязаний друг друга. Должны были соблюдаться строгие правила, ограничивающие и регулирующие полномочия королевских военачальников. Созыв армии не должен был объявляться иначе как по рекомендации Генеральных Штатов или в случаях "очевидной необходимости". Реквизиция товаров отменялась, а владельцам товаров разрешалось оказывать сопротивление офицерам короля, осуществляющим реквизицию, силой. Солдат нельзя было размещать на постой более чем на один день. Великий ордонанс обязывал правительство к продолжению войны. Налоговые поступления должны были собираться и расходоваться под надзором комиссаров, назначаемых Генеральными Штатами, и использоваться исключительно на военные цели. Ни одно перемирие не должно было заключаться без согласия Генеральных Штатов[458].

Сразу же после оглашения Великого ордонанса началась работа по чистке администрации. Комиссия реформаторов состояла из опытных чиновников и ярых недовольных. Более половины из них были членами Совета восьмидесяти. В течение нескольких дней деятельность королевской администрации была введена в хаос. В соответствии с Великим ордонансом все главные чиновники департаментов освободили свои должности на время рассмотрения их провинностей. Некоторые из них были быстро утверждены в своих должностях. Большинство же — нет. Парламент, этот великий резервуар авторитаризма, обнаружил, что число его судей сократилось с шестидесяти до шестнадцати. Отправление правосудия в Париже пришлось приостановить на несколько дней, пока комиссия обсуждала, восстановить или заменить королевского прево. Пятнадцать членов Счетной палаты, которых Генеральные Штаты особенно строго критиковали за праздность и нерегулярность их работы, были уволены и заменены четырьмя неопытными мирянами. Они сдались через день и умоляли Совет восстановить некоторых из прежних чиновников, чтобы показать им, что нужно делать. В провинциях ряды королевских чиновников поредели, поскольку местные жители воспользовались возможностью пожаловаться на плохое управление, реальное или воображаемое[459].

Великий ордонанс о реформе, принятый в марте 1357 года, ознаменовал краткий момент солидарности между разрозненными врагами правительства, прежде чем они рассыпались в потоке взаимного антагонизма. Ход заседаний Генеральных Штатов не зафиксирован. Но есть много свидетельств того, что в них главенствовали дворяне и влиятельная и хорошо организованная фракция аристократов-епископов. Возможно, они были не более сплоченной политической партией, чем любое другое сословие французского общества, но многие из них, особенно те, кто имел интересы на западе Франции, все больше разочаровывались в финансовом бессилии и военном параличе королевского правительства. Карл Блуа был характерным примером политической измены, которое другие дворяне совершали менее заметно. Провал Генеральных Штатов в октябре 1356 года стал для него личным несчастьем, поскольку он привел непосредственно к неспособности Дофина собрать деньги для помощи Ренну. К январю следующего года этот принципиально лояльный принц, который в течение пятнадцати лет зависел от военной и политической поддержки короны, полностью переключился на дело административной реформы. Роберт Ле Кок и Этьен Марсель стали его друзьями, коллегами и союзниками в общем деле. В решениях Генеральных Штатов воплотились многие поверхностные средства, которые эти люди предлагали для лечения недугов французского государства. Они были почти полностью направлены против класса профессиональных администраторов, который на протяжении более полувека становился все более многочисленным и процветающим. В Великом ордонансе не было прописано ни значительных мер по реформированию конституции, ни требований о создании постоянного органа Генеральных Штатов для контроля над работой правительства. Вместо этого шестьдесят один пункт ордонанса в основном касался сравнительно тривиального административного регулирования. Когда Совет Дофина был воссоздан сразу после созыва Генеральных Штатов, его состав в точности отражал коалицию интересов, стоявших за Великим ордонансом. Там было несколько радикальных оппозиционных политиков, таких как Роберт Ле Кок, и несколько представителей северных городов. Но в основном в его состав входили принцы крови и военное дворянство. Юристы и постоянные чиновники, которые так долго главенствовали в королевском Совете, были исключены.

То, что разрушило усилия Генеральных Штатов в феврале 1357 года, не было конфликтом сословий или идеологий. Это произошло позже. А это был раскол между пленным королем в Бордо и реформированным правительством в Париже[460].

Замок Мирамбо, расположенный над дорогой из Сента в Бордо, был одной из последних крепостей в Сентонже, все еще остававшихся в руках французов. Здесь во второй половине января 1357 года, когда Дофин сдался парижанам, Пьер де ла Форе, Симон Бюси и небольшая группа французских дипломатов собрались для переговоров о мире с принцем Уэльским. Условия не были благоприятными для французов. Представители принца находились в двадцати милях от Мирамбо в Блае. Сообщения между ними передавались с большим трудом. Ни одна из сторон не имела права договариваться о многом. В последнюю неделю января пришло известие, что два руководителя французской делегации были уволены со своих постов и что поручение данное Бюси Дофином было отменено. После этого конференция прекратилась. Два смещенных министра остались и присоединились ко двору Иоанна II в Бордо. Остальные вернулись с пустыми руками в Париж, чтобы стать свидетелями унижения Дофина Генеральными Штатами[461].

Французский король, содержавшийся Бордо, окруженный разочарованными товарищами по заключению и политическими беженцами, воспринял известие о беспорядках в Париже с нарастающим страхом и негодованием. Ордонансы Генеральных Штатов не предусматривали никаких средств для его выкупа. Напротив, налоговые поступления, за которые проголосовало собрание, были строго зарезервированы для нового военного наступления. Возможность заключения мира с Англией путем переговоров даже не рассматривалась. Неизвестно, когда Иоанн II решил отказаться от правления своего сына и работы Генеральных Штатов и взять управление делами в свои руки, но его приготовления, должно быть, уже шли полным ходом к моменту закрытия Генеральных Штатов в начале марта. Примерно в это время кардинал Перигорский и его коллега прибыли в Бордо, чтобы придать новый импульс мирному процессу. Они нашли французского короля более чем готовым к этому. Когда в начале марта 1357 года в гасконской столице открылась новая конференция, французский король назначил команду из одиннадцати своих послов. Не менее восьми из них были набраны из пленников, находившихся с ним в Бордо. Трое других (Симон Бюси, Пьер де ла Форе и Роберт де Лоррис) были министрами в изгнании, которые были уволены ордонансом Генеральных Штатов. 18 марта 1357 года, после нескольких дней переговоров, они согласовали условия мирного договора. Поскольку принц Уэльский имел лишь очень ограниченные полномочия от своего отца, договор должен был быть одобрен Эдуардом III. Его условия держались в секрете, и ни одна копия текста не сохранилась. Но если он был приемлем для послов принца, то, скорее всего, он включал очень значительные территориальные уступки. Несомненно, существовали веские причины для того, чтобы горячие головы в Париже не узнали, сколько было уступлено, до тех пор, пока не был совершен последний акт. Чтобы сохранить статус-кво, было решено объявить перемирие во всех частях Франции на два года, до Пасхи 1359 года[462].

Перемирие было объявлено в Бордо 23 марта 1357 года. Сразу после этого три посла Иоанна II, архиепископ Санса, его брат граф Танкарвиль и Жан д'Артуа, граф д'Э, были условно освобождены и отправлены в Париж с грамотами, которые должны были зачитать глашатаи на рынках и улицах. В этих грамотах Иоанн II объявил своим подданным о перемирии и приказал всем его соблюдать. Он также приказал каждому французу отказаться от выплаты новых военных субсидий, утвержденных Генеральными Штатами. Отложенная сессия Генеральных Штатов, которая должна была открыться в столице 17 апреля, должна была быть отменена. В других письмах, адресованных главным городам королевства, Иоанн II прямо просил их бойкотировать заседания Генеральных Штатов. Они, по его словам, "не приносят никакой пользы ни королю, ни королевству". Король был доволен тем, что его сын больше не свободный правитель, а пленник политических изменников. Ни ордонансы Генеральных Штатов, ни акты Дофина, вводившие их в действие, не должны были выполняться[463].

Известие о письмах короля вызвало беспорядки на улицах Парижа. В течение нескольких минут после первого их оглашения начали собираться толпы. Весь город был приведен в состояние готовности, опасаясь переворота со стороны сторонников короля. Все ворота на южной стороне города были закрыты. Стража была усилена. На улице были вырыты траншеи, а на перекрестках улиц вновь натянули тяжелые цепи. Три эмиссара приехавшие из Бордо были засыпаны оскорблениями. Они вынуждены были бежать, спасая свои жизни. Дофин, который теперь был фактически узником в Лувре, оказался под неодолимым давлением Роберта Ле Кока и Этьена Марселя, а также постоянного комитета Генеральных Штатов, который отвечал за надзор за сбором субсидий. 10 апреля 1357 года Дофин был вынужден издать личную прокламацию, отменяющую приказы своего отца. По улицам вновь забегали глашатаи, объявляя, что налоги, назначенные в марте, будут собраны, несмотря на приказ короля, и что Генеральные Штаты все-таки соберутся вновь. Чтобы дать время на устранение путаницы, собрание было перенесено на конец апреля[464]. Весть об этом акте неповиновения так и не дошла до французского короля. 11 апреля 1357 года, на следующий день после прокламации Дофина, Иоанн II в сопровождении большинства важных государственных пленников взошел на борт корабля Sainte Marie в Бордо. Sainte Marie отплыла из Жиронды вместе с остальным флотом принца и прибыла в Плимут 5 мая 1357 года[465].

Когда 30 апреля Генеральные Штаты собралось вновь, несколько дней ушло на обсуждение приказов короля. Они ничего не могли с этим поделать, кроме как подтвердить налоги и немного облегчить бремя, предусмотрев выплату их в рассрочку каждые два месяца в течение года. Но французы, как известно, не желали платить налоги во время перемирия, даже если их государь не приказывал им беречь свои деньги. Начисление и сбор нового налога контролировались комиссией Генеральных Штатов в Париже, которая была сформирована из представителей всех трех сословий, и местными комиссиями ― élus (избранниками). Это в значительной степени зависело от сотрудничества налогоплательщиков из церковников и дворянства (которые платили львиную долю) и богатых жителей городов. В Нормандии, которая была главной зоной военных действий на севере, города продолжали платить. Но духовенство и дворянство категорически отказались. В других местах приказы короля не платить с благодарностью выполнялись, а попытки собрать налог встречали насилием. Когда élus прибыли в графство Форез, их встретили офицеры графа, которые сообщили им, что ни он, ни его подданные не давали согласия на этот налог, и поэтому он не будет уплачен. Elus вернулись через несколько дней с отрядом солдат и открыли сборный пункт в Монбризоне. Они оштрафовали офицеров графа и арестовали его сборщика налогов. Но не успели они приступить к сбору денег, как вокруг здания собралась толпа, созванная звоном колоколов и звуками труб и возглавляемая супругой сборщика. Люди выломали двери топорами и изгнали élus из города. Форез находился далеко на востоке Франции, куда еще не проникли английские армии и рейдовые отряды. Но позиция форезцев была весьма распространена даже там, где опасность была непосредственной, а необходимость в военном налогообложении очевидной. В Лангедоке лейтенант короля Жан Арманьяк созвал представителей дворянства и городов в Тулузу в начале мая 1357 года. Лангедок не был затронут ни решениями Генеральных Штатов в Париже, ни их отменой королем. Он предоставил свой собственный налог. Но поскольку предоставление налога было обусловлено отсутствием перемирия, Арманьяку требовалось согласие делегатов на его дальнейшее взимание. Делегаты разрешили ему собрать половину налога. Но даже это было слишком много для некоторых из их избирателей. Как только решение было принято, у штаб-квартиры Арманьяка в замке Нарбона начали собираться толпы. 9 мая 1357 года они атаковали здание с помощью осадных машин, крича "Смерть предателям!", и подожгли его горящими стрелами. Арманьяк был вынужден приостановить сбор налога и скрытно бежать из замка ночью. Толпа отпраздновала свою победу, разграбив здание и бесчинствуя на улицах, грабя дома королевских чиновников и уничтожая архивы сборщиков налогов. Тулуза оставалась под контролем восставших в течение нескольких недель. То, что в этих местах удалось сделать с помощью насилия, в других частях Франции было достигнуто с помощью пассивной обструкции. 10 мая 1357 года Дофин объявил очередной мораторий на выплату королевских долгов. За лето от сборщиков налогов в городах Лангедойля поступило немного денег. Было собрано менее пятой части теоретического дохода от налога. Правительство было банкротом и импотентом[466].

Бордосское перемирие прямо предусматривало его нарушение. Извечная проблема подчиненных командиров, которая разрушала все предыдущие перемирия, была решена с помощью положения о том, что ни одна из сторон не должна считаться нарушившей перемирие, если такие люди продолжают воевать, при условии, что начальники их не поддерживают. Особое исключение было сделано для герцога Ланкастера, который, по любому, был одним из королевских должностных лиц. Он объявил взятие Ренна делом своей чести и до сих пор, спустя более чем шесть месяцев, осаждал его. Ланкастер должен был получить уведомление о перемирии и приказ принца Уэльского отказаться от осады. Если же он отказывался это сделать, то ему разрешалось номинально овладеть городом с двадцатью своими людьми и удерживать его до получения личного приказа короля Англии об отступлении. Если он откажется подчиниться то и тогда, перемирие останется в силе, но Ланкастер будет считаться ведущим свою личную войну против сторонников Карла Блуа, в которую не смогут вмешаться ни король Англии, ни французское правительство[467].

Герцог Ланкастер оказался таким же упрямым в защите своей чести, как все и ожидали. В ответ на объявление перемирия он заявил, что поскольку он сражается не только за Эдуарда III, но и за молодого Жана де Монфора, он не обязан отступать и не может сделать это должным образом. Он отказался снять осаду с Ренна ни в ответ на приказ принца, ни в ответ на приказ короля, когда в свое время он его получит. Он также не согласился довольствоваться номинальной и временной оккупацией города. Только в июле, когда Карл Блуа собирал новую армию из бретонцев для деблокады города, а английский король испытывал сильное дипломатическое давление со стороны двух кардиналов в Лондоне, Ланкастер наконец получил приказ, сформулированный так, что было видно, что от него действительно ожидают его выполнения. Эдуард III послал Ричарда Тотешема, чтобы подкрепить приказ сообщением из уст в уста. Однако к тому времени, когда Тотешем достиг Ренна, Ланкастер уже заключил свою собственную сделку с представителями Дофина. Ему заплатили 100.000 экю за его "расходы" в дополнение к 40.000 экю, которые он заработал на выкупе пленных, захваченных во время осады. Чтобы сохранить лицо, был придуман сложный фарс. Герцогу официально вручили ключи от Ренна и разрешили послать в город небольшой отряд, чтобы водрузить на стене его знамя. Затем он торжественно вернул ключи французскому капитану города, взяв с него обязательство передать город в соответствии с условиями мирного договора, который должен был быть заключен между двумя королями. Формально никто не проиграл. Но это было первое крупное поражение, которое потерпел человек, который в течение пятнадцати лет был самым успешным полководцем Эдуарда III[468].

Когда Ланкастер покинул Бретань, он назначил Роберта Ноллиса и Джеймса Пайпа, двух главных английских капитанов в западной Франции, заботиться о его интересах в Нормандии. У таких людей не было ни сил, ни желания контролировать своих хищных соотечественников, и в течение следующих недель весенний прилив авантюристов охватил Нижнюю Нормандию и Мэн. В итоге в регионе появились выдающиеся гасконские капитаны. Баскон де Марей, пропавший из виду после участия в убийстве Карла Испанского, внезапно вновь появился в Нормандии во главе нескольких отрядов наваррцев и присоединился к гарнизону Авранша. Свежие партии буйных молодых людей из Англии пересекли Ла-Манш. Они уезжали как пехотинцы и пажи, а возвращались как опоясанные рыцари обладавшие солидными состояниями, писал хронист Найтон[469]. "Орда юнцов", — называл их консервативный сэр Томас Грей; неизвестные, некоторые из них были простыми лучниками, которые быстро включились в эту войну замков без длительного обучения владению оружием, которое было у него и ему подобных. Наплыв добровольцев подстегнул амбиции английских капитанов на западе Франции и чрезвычайно расширил диапазон и масштаб их операций. Томас Фогг, капитан Ланкастера в Домфроне, начал череду самостоятельных амбициозных военных предприятий, захватывая замки у французов и даже выкупая их у других гарнизонов герцога Ланкастера и переводя их под свое личное командование. Менее крупные отряды группами по дюжине-другой человек выходили из крупных крепостей на просторы окрестных деревень, устраивая свои базы в поместьях, церквях и аббатствах. Незащищенный фермерский дом, например, поместье Водри, расположенное недалеко от Вире, в котором жили две старушки, мог быть захвачен двумя-тремя головорезами и за несколько недель превращен в мощный форт, способный выдержать продолжительный штурм армии из нескольких сотен человек. Вире был окружен со всех сторон подобными импровизированными фортами, как и многие другие крупные города. Например, важная дорога дорога из Байе в Кан, могла быть перекрыта по желанию миниатюрными гарнизонами двух преобразованных в форты монастырских церквей. Даже второстепенные дороги становились непроходимыми без конвоев двух, трех или более командиров гарнизонов округа. Большинство мест выживало только благодаря тому, что принимало защиту ближайшего гарнизона, независимо от его национальности, и платило ему patis. Но в Нижней Нормандии были районы, где деревни, хутора и придорожные фермы были полностью заброшены, поскольку их жители укрылись за стенами городов или в пещерах, болотах и лесах. Главные города, обнесенные стенами, Байе, Кан и Руан были захлестнуты потоком беженцев. "Вся Нормандия была охвачена войной от Мон-Сен-Мишель до Э", — писал современник[470].

Англо-наваррские гарнизоны Нижней Нормандии были конкурентами между собой, но общие политические или национальные узы объединяли их в свободный союз. В целом, они уважали территорию друг друга. Время от времени разрозненные группы собирались вместе для взаимопомощи против местного населения или армий лейтенантов Дофина, для совершения крупных набегов или создания нового центра для проведения своих операций. Примерно в июле 1357 года около 600 англичан, наваррцев и гасконцев объединились для захвата Онфлёра, небольшого портового городка на южном берегу устья Сены, принадлежавшего сеньорам Брикебек. Население запаниковало, когда поняло, что враг уже находится внутри города. Жители бежали в окрестные поля или садились в лодки и выходили в море. Захватчики овладели городом без всякого сопротивления. Взятие Онфлёра стало катастрофой для жителей нижнего течения Сены, так как он сразу же стал передовым штабом некоторых главных английских капитанов западной Франции. Они сочли его идеальной базой. Его можно было снабжать и подвозить подкрепления по морю из других портов Нормандии или Бретани, а также из Англии. Владение Онфлёром позволяло компаниям расширить свой ареал набегов на восток, охотясь на суда в устье реки и совершая рейды вглубь долины Сены к Руану и Иль-де-Франс[471].

Роберт де Клермон, который в то время командовал правительственными войсками в Нижней Нормандии, был ошеломлен масштабами и размахом операций компаний. Он провел большую часть лета 1357 года, пытаясь расчистить дороги вокруг городов Кан и Вире, атакуя один импровизированный форт за другим. На каждое разрушенное им поместье приходилась еще одна церковь или мельница, занятая другим врагом. Падение Онфлёра, который лежал далеко к востоку от долины реки Орн, стало последней каплей. Были предприняты решительные усилия, чтобы изгнать англичан из города. В августе Роберту де Клермону и Луи д'Аркуру удалось на короткое время собрать многотысячную армию в районах, которым угрожали захватчики. Только Руан предоставил 200 человек латников и большой отряд арбалетчиков. Однако это предприятие потерпело унизительный провал. План состоял в том, чтобы атаковать гавань с моря во время прилива, в то время как остальная армия будет штурмовать стены с суши. К несчастью для французов, гарнизон был готов к обороне, и ею умело руководил лейтенант герцога Ланкастерского в западной Франции Роберт Ноллис. Обе французские атаки были плохо скоординированы. Большое количество французских войск было высажено с торговых судов на пляжи перед городом. Но гарнизон отбивался от них, пока не наступил отлив и корабли не сели на мель. В конце концов нападавшие отступили вдоль берега. К моменту начала атаки со стороны сущи защитники смогли перегруппироваться и сконцентрировать свои силы на стенах. Штурм французов закончился унизительным поражением, когда Ноллис вышел из города на вылазку и атаковал французскую армию с тыла. Торжествующие защитники вырвались из ворот, сожгли брошенные на берегу корабли и уничтожили палатки во французском лагере. То, что военные операции такого масштаба, проведенные главными лейтенантами двух правительств, могли произойти во время перемирия, показало, что это было за перемирие[472].

Усилия полководцев Дофина в Нижней Нормандии, возможно, и не привели к большим результатам, но они истощили его силы и казну. Остальная Франция была вынуждена защищаться, как могла, с помощью местных офицеров короны и средств, которые они могли собрать в своих округах. Даже в самом сердце Франции правительство было бессильно защитить своих подданных. Главарь бандитов по имени Руффин, который, насколько можно было выяснить, не признавал над собой власти ни одной из сторон, проложил путь разрушений от Луары до Сены, грабя и сжигая деревни и монастыри, а также опустевшие пригороды дюжины городов, обнесенных стенами. Все дороги к югу от Парижа были перерезаны. Банда Руффина подошла на расстояние пятнадцати миль к стенам столицы, после чего повернула на юг и рассеялась. Никто не знал, сколько человек было под командованием Руффина, но вряд ли больше нескольких сотен. По словам Жана Лебеля, они действовали полуавтономными отрядами численностью от тридцати до пятидесяти человек. За стенами основных городов и крепостей отряд из тридцати — пятидесяти человек мог смести перед собой все[473].

24 мая 1357 года, через три недели после своего прибытия в Англию, принц Уэльский совершил триумфальный въезд в Лондон в сопровождении короля Франции, младшего сына короля Филиппа и главных пленников битвы при Пуатье. Мэр города, Генри Пикар, встретил их вместе с ведущими гражданами Лондона на дороге из Кеннингтона. С северного конце Лондонского моста французский король въехал в столицу своего врага, город размером примерно в половину Парижа, и с, возможно, четвертью его населения. События последних двадцати лет имели здесь особый резонанс. Город видел отъезд армий и отплытие флотов. Он был свидетелем драматического возвращения Эдуарда III после катастрофы под Турне в 1340 году. Он организовывал шествия в честь побед при Кане и Креси и наблюдал, как короля Шотландии вели по улицам, чтобы отправить в Тауэр. Лондон, как и Париж, был одним из самых последовательных и ярых сторонников войн короля. За месяц до въезда принца и его пленников лондонские корпорации имели возможность напомнить Эдуарду III, как дорого им обошлась эта поддержка. По их словам, на протяжении многих лет они посылали латников, лучников и корабли в Шотландию, Гасконь, Фландрию, Брабант, Кале, Бретань и Нормандию. Они несли бремя военных налогов. Они страдали от длительных перебоев в торговле. Они одолжили королю почти 140.000 фунтов стерлингов, включая 60.000 фунтов стерлингов на безрезультатные кампании в Нидерландах между 1338 и 1340 годами и 40.000 фунтов стерлингов на годичную осаду Кале. Большая часть этой суммы так и не была погашена.

Несмотря на этот перечень тягот и несчастий, лондонцы хорошо пережили войну. Королевский двор и крупные государственные ведомства вернулись в Вестминстер с севера. Гражданская служба постепенно расширялась, чтобы справиться с административным бременем войны. Клерки канцелярии покидали свои помещения на Флит-стрит и перебирались в соседние дома. К Вестминстерскому дворцу пристраивались новые здания. Королевский двор стал более показушным и дорогим, оживился рынок для торговцев предметами роскоши. Процветали лондонские военные подрядчики, особенно оружейники и поставщики провизии, чьи цены стремительно росли при каждом известии о новой военной экспедиции. Правда, случались и эффектные банкротства. Но большинство лондонских финансистов, поддерживавших войну, преуспели в этом деле. Генри Пикар был не единственным человеком, который получал хорошие гарантии по своим кредитам и наживался на менее осторожных людях, спекулируя королевскими долгами и лицензиями на экспорт шерсти. Когда в середине 1340-х годов ход войны переломился в пользу Англии, Лондон получил большую часть французских трофеев. Лондонцы были первыми среди новых колонистов Кале. Генри Ланкастер построил на доходы от войны дворец, а Уолтер Мэнни — капеллу. Теперь, в 1357 году, английская столица наслаждалась миром и безопасностью, исторически низким налогообложением и четвертым годом коммерческого бума. Более богатые люди вкладывали свои доходы в покупку поместий в Суррее, Кенте и восточной Англии, в то время как коммерческие олигархии французских городов покидали пригороды и сельскую местность, чтобы обрести безопасность за стенами[474].

Для того чтобы произвести впечатление на пленников принца, не жалели никаких средств. Луки и доспехи висели в каждом окне на его пути. Сверху на принца сыпались золотые и серебряные листья. Лондонская гильдия выделила эскорт из 1.000 всадников, чтобы провести процессию по улицам, где с трудом могли пройти три человека в ряд. Гильдии и компании выстраивали своих членов в ливреях у обочин дорог. Любопытство и гордость привели многие тысячи людей посмотреть на проезжающего короля Франции. Епископ Лондона встретил процессию на церковном дворе собора Святого Павла со всем духовенством города. Толпы людей заполонили все здания и переулки. Толпа была настолько велика, что принцу и его пленнику потребовалось три часа, чтобы пересечь город от Бридж-стрит до Савойского дворца. "А потом были танцы, охота и соколиная охота, — писал Герольд сэра Джона Чандоса[475], — и большие рыцарские турниры и пиры, как при дворе короля Артура"[476].

В роскошной резиденции, которую Генри Ланкастер построил на выкупы за французских пленников, король Франции обустроил свое хозяйство в изгнании. Папский сборщик в Англии "незаметно и осторожно" выделил ему 5.000 флоринов. Хотя за ним постоянно следили, к Иоанну II относились со всем внешним уважением и предоставляли ему большую личную свободу. Он охотился по своему усмотрению в лесах вокруг столицы. Он окружил себя собственными слугами, привезенными из Франции. У него был собственный штат секретарей и бухгалтеров. Ему было разрешено свободно отправлять гонцов через Ла-Манш[477].

Дипломаты собрались в Лондоне для того, что, как ожидалось, должно было стать заключительным актом мирного договора. 24 июня 1357 года кардиналы Талейран и Капоччи прибыли в Дувр. Они приехали с великолепным эскортом, состоящим из клерков, слуг, посыльных, охранников и 200 всадников. Талейрана поселили в роскошном лондонском особняке епископа Линкольна на углу Чансери-лейн и Холборн, а Капоччи — в соседнем особняке епископа Чичестерского. Им и их домочадцам было суждено провести в Англии более года, их регулярно снабжали долями из доходов английской церкви и продуктами, реквизированными в пяти графствах. За кардиналами последовали главные министры и советники французского короля. Жиль Айселин, которого Иоанн II назначил своим канцлером, сопровождал его в Англию. Его предшественник на посту канцлера, Пьер де ла Форе, недавно был возведен в кардиналы. Но он все еще находился рядом, играя двусмысленную роль князя церкви и доверенного лица короля. В это же время прибыл Гийом де Мелён, архиепископ Санса. Ничего не произошло. Кардиналы и король обменялись комплиментами и пирами. Много времени ушло на споры о повестке дня конференции, в которой не было ни слова о притязаниях Эдуарда III на корону Франции. Открытие конференции было отложено до конца августа. Из Франции было выписано большое количество юристов и политиков, включая членов парижского муниципалитета и агентов Филиппа Наваррского из Шербура. Король Англии тянул время, ожидая ухудшения ситуации во Франции[478].

Пока король Франции и его друзья и советники бездельничали в Савойском дворце, его союзники в Шотландии окончательно вышли из войны. Теперь от Франции помощи ждать было неоткуда. Шотландцы установили контакт с советниками Эдуарда III в течение нескольких недель после получения известий о битве при Пуатье. Но переговоры с деморализованными и разделенными фракциями в Шотландии оказались долгим делом. Хотя дипломаты достигли соглашения в Вестминстере к началу мая, условия были окончательно утверждены только 26 сентября 1357 года, когда в Эдинбурге собралась большая конференция, на которой присутствовало большинство ведущих светских и церковных магнатов Шотландии. Условия были мягкими по сравнению с тем, что Эдуард III мог потребовать за несколько лет до этого, когда он был более заинтересован в Шотландии и готов был вложить ресурсы в ее оккупацию. Шотландцы обязались выплатить выкуп в размере 100.000 марок в рассрочку в течение десяти лет — скромная сумма для бюджета короля Англии, но непосильное бремя для маленького и бедного королевства, страдающего от экономического спада, военных разрушений и острой нехватки монеты. В ожидании выкупа шотландский король должен был быть освобожден условно-досрочно в обмен на внушительный список заложников: трех ведущих светских магнатов страны, наследников Роберта Стюарта и девятнадцати других знатных шотландских дворян. Не было предпринято никаких попыток разрешить основные разногласия между двумя королевствами, и, возможно, в отсутствие короля это было бы нереально. Поэтому договор был не более чем соглашением о выкупе. Но шотландцы прекрасно понимали его последствия. Он означал бессрочное перемирие, пока Франция оставалась в состоянии войны, что было отходом от главной аксиомы шотландской внешней политики последних шести десятилетий. Шотландцы обязались не поднимать оружие против короля Англии до тех пор, пока не будет выплачена последняя часть выкупа. Давид II Брюс был доставлен в Бервик, чтобы поставить свою печать на соглашении. 7 октября 1357 года он был освобожден[479].

Все это имело последствия для обеих сторон в более крупной драме, разыгрывавшейся в Вестминстере между представителями Англии и Франции. Пленение французского короля не было тем неоспоримым аргументом, на который, возможно, рассчитывал Эдуард III. Ему потребовалось одиннадцать лет военных и дипломатических усилий, чтобы получить от пленения Давида II Брюса гораздо меньше, чем он надеялся. Чтобы добиться даже этого, ему пришлось вести переговоры с шотландцами, а не просто с их плененным королем. С каждым годом плена авторитет Давида II в Шотландии заметно снижался, как и авторитет Иоанна II во Франции. В конце концов, стало ясно, что шотландцы были готовы обойтись без своего короля, если альтернативой был неприемлемый мир и огромный выкуп. Всегда находились амбициозные политики, такие как Стюарты в Шотландии и король Наваррский во Франции, для которых отсутствие короля было возможностью, которой нужно было воспользоваться, а не несчастьем, которое нужно было оплакивать.

В Париже Дофин метался из одной крайности в другую, пытаясь вырваться из хватки соперничающих групп французских политиков. Генеральные Штаты Лангедойля вновь собрались 22 июля 1357 года, чтобы рассмотреть отчеты налоговых комиссаров, которых они назначили в марте[480]. Новому собранию оставалось лишь признать собственное бессилие. Налоговые постановления были проигнорированы дворянством и церковью, а также многими городами. Главным результатом обсуждения стало убеждение Дофина в том, что сотрудничество с органом, который был наполнен радикальными смутьянами и оказался неспособным решить его финансовые трудности, ничего не даст. Через несколько дней после разгона делегатов Дофин вернулся к конфронтации предыдущей осени. В конце июля он покинул Париж и поселился в аббатстве Нотр-Дам в Мобюиссоне под Понтуазом. Здесь он обошелся без Совета, который был навязан ему Генеральными Штатами. Он назначил своего собственного канцлера и изгнал Роберта Ле Кока в его епархию. Карл не осмелился восстановить в должности двадцать два офицера, которые были уволены Генеральными Штатами. Но он восстановил многих низших офицеров, уволенных во время весенней чистки, и приостановил работу комиссий реформаторов, которые занимались расследованием провинностей других. В середине августа 1357 года Этьен Марсель и его приспешники Шарль Туссак и Жан де Лиль были вызваны в Мобюиссон, где им сообщили, что Дофин хочет отказаться от опекунов, которых ему навязали парижане и их союзники и велит им впредь не совать нос в дела управления королевством[481].

Это короткое состояние неповиновения длилось менее двух месяцев. Ведь если Генеральные Штаты не могли собрать деньги с налогоплательщиков, то, как стало ясно, и Дофин не мог сделать это самостоятельно. В конце августа Дофин посетил Руан, чтобы обратиться за деньгами к представителям церкви и знати Нормандии. Они были готовы ввести в своих владениях подымный налог, который оказалось невозможно собрать. К ряду городов также обращались за пожертвованиями, но, судя по всему, они категорически отказались. В Мобюиссоне советники Дофина попробовали применить другие методы: девальвацию, сдачу доходов от королевских доменов в аренду для получения наличных денег и создание новых должностей, почти наверняка для продажи. В начале октября 1357 года Дофин отказался от неравной борьбы и снова капитулировал перед парижанами[482].

Он заключил сделку с Этьеном Марселем и его парижскими союзниками. Те согласились не возобновлять гонения на офицеров Дофина и заявили, что перестанут требовать освобождения короля Наварры из тюрьмы. Дофин, со своей стороны, согласился созвать некое собрание, даже если это будет не Генеральные Штаты. Это был неловкий компромисс и унизительный провал. Дофин созвал представителей семидесяти избранных городов Лангедойля. Цель, по-видимому, заключалась в том, чтобы создать собрание, в котором радикальные союзники Парижа были бы разбавлены другими представителями регионов, традиционно лояльных короне. Но когда делегаты от городов в конце концов появились в Париже, примерно в середине месяца, они отказались соглашаться на что-либо без созыва полного состава Генеральных Штатов. Дофин был обескуражен. 15 октября 1357 года он неохотно созвал новые Генеральные Штаты. Репутация Этьена Марселя теперь намного превосходила репутацию Дофина. Он подчеркнул свой вновь обретенный авторитет, присоединив к официальному созыву депутатов свои собственные письменные призывы. 7 ноября 1357 года, спустя всего три недели после их отправки, те делегаты, которые смогли вовремя добраться до столицы, вновь собрались, чтобы стать свидетелями официального открытия заседаний Генеральных Штатов. Вступительное слово должно было быть мрачной орацией. Мы не знаем, что он сказал Этьен Марсель. И это очень быстро стало неважным. 9 ноября 1357 года, на третий день работы Генеральных Штатов, пришло известие о том, что Карл Наваррский бежал из своей тюрьмы[483].