Столетняя война. Том IV. Проклятые короли

Глава XII. Граф Арманьяк, 1415–1417 гг.

Непосредственная угроза французскому правительству, как только английская армия достигла Кале, исходила от герцога Бургундского. Иоанн Бесстрашный был искренне потрясен исходом битвы при Азенкуре. Он потерял в этой битве обоих своих братьев, а также многих своих сторонников и друзей, которые присоединились к французской армии вопреки его приказам. Но шок быстро уступил место расчету, когда ему открылись политические последствия. Поражение дискредитировало партию арманьяков и уничтожило ее руководство, а ее политический лидер оказался в плену. Все ее наиболее видные сторонники были убиты или захвачены в плен, за исключением графа Арманьяка, который был оставлен защищать границы Гаскони и узнал о катастрофе только в ноябре. Таким образом, лидерами дела арманьяков оставались только престарелый герцог Беррийский и больной герцог Анжуйский. Иоанн Бесстрашный увидел возможность заполнить собой этот политический вакуум. Как только герцог переварил первые сообщения о катастрофе, он начал набирать армию. Дворяне Бургундии были созваны на сбор в середине ноября в Шатийон-сюр-Сен на северной границе герцогства, а маршал был послан в Шампань, чтобы там собрать сторонников. Целью этой мобилизации была объявлена защита Карла VI от армии Генриха V. Но было очевидно, что настоящей целью герцога был поход на Париж, пока политическая ситуация оставалась неопределенной. 10 ноября 1415 года герцог прибыл в Шатийон. Неделю спустя, 17 ноября, он начал наступление на столицу, делая паузы, чтобы дать возможность подкреплениям со всей восточной Франции присоединиться к нему. С ним шла большая часть бывших лидеров восстания кабошьенов в Париже: Элион де Жаквиль, Эсташ де Лэтр, Жан де Труа и вожди мясников и живодеров, Сен-Йон, Шомон и Кабош, люди, само присутствие которых на его стороне было рассчитано на противодействие более умеренным элементам в городе[578].

То, что французское правительство так быстро восстановило управление страной, объясняется главным образом энергией Дофина, Людовика Гиеньского. Как только он узнал о мобилизации герцога Бургундского, он направил к нему делегацию. Если целью Иоанна Бесстрашного действительно является защита Франции от Генриха V, заявили посланцы, то он должен отправиться в Кале, где стояла английская армия. Его назначат королевским лейтенантом в Пикардии, чтобы дать ему необходимые полномочия. Иоанн Бесстрашный ответил, что этого недостаточно и заявил, что хотел лично встретиться с Людовиком. Дофин созвал на Большой Совет в Руане всех дворян и королевских офицеров, которых только можно было найти. К тому времени, когда Совет собрался, стало известно, что английская армия садится на корабли в Кале. Совет одобрил декларацию, которая была издана от имени короля 15 ноября, о том, что для защиты границ уже предприняты адекватные меры и нет необходимости в дополнительных войсках, а единственная угроза королевству исходит изнутри. Был отдан приказ защищать от герцога все города и речные переправы на главных подступах к Парижу. Все мосты, которые нельзя было охранять должным образом, должны были быть разрушены. Все речные суда должны были быть затоплены или переведены в ближайший город, обнесенный стеной. Таннеги дю Шатель активно организовывал оборону Парижа. Он в срочном порядке сместил купеческого прево и всех эшевенов, заменив их своими людьми, некоторые из которых даже не были парижанами. Перед воротами были выстроены укрепления. Для защиты города было набрано около 1.200 латников и 900 арбалетчиков, в основном из компаний гасконских и бретонских рутьеров.

Главная брешь в обороне правительства была на уровне командования. Среди сторонников Дофина не было опытного полководца, кто мог бы противостоять опытному и умелому герцогу Бургундскому. Поэтому было решено предложить вакантную должность коннетабля Бернару, графу Арманьяку. Это решение не было легким. Граф был известен как человек с крутым и авторитарным характером. Но он был "сильным умом, мудрым и храбрым", единственным выдающимся капитаном высокого ранга, который был в это время доступен. Два эмиссара были отправлены на юго-запад, чтобы убедить его срочно прибыть в Париж, взяв с собой столько войск, сколько он сможет собрать[579]. Жители Парижа, большинство из которых были убежденными сторонниками герцога Бургундского, угрюмо смотрели на происходящее. 29 ноября 1415 года король вернулся в город. Он представлял собой жалкое зрелище, проезжая через ворота Сент-Оноре в старой грязной одежде, с волосами отросшими до плеч и в сопровождении горстки гасконских телохранителей. После Азенкура никто не мог заставить себя праздновать его вступление в город торжественным образом. Не было ни муниципальных чиновников, ни купцов в ливреях, чтобы приветствовать его, ни принцев и дворян, чтобы ехать рядом с его каретой, ни толпы, чтобы кричать "Ноэль!", когда он ехал через весь город в отель Сен-Поль[580].

Дофин вступил в права правителя на следующий день. Он привел с собой остатки разбитой армии и некоторые бретонские отряды, которые были в Руане и Амьене вместе с герцогом Бретонским. Людовик Гиеньский всегда стремился к соглашению между враждующими сторонами и был готов пойти на компромисс с герцогом Бургундским, несмотря на неприязнь между ними. Он предложил облегчить его финансовые трудности с помощью пенсии в размере 80.000 экю в год и заявил, что примет в королевский Совет четырех кандидатов герцога. Дофин даже был готов принять его в Париже при условии, что тот распустит свою армию и приедет не более чем с гражданской свитой. Но Иоанн Бесстрашный рассчитывал на большее. На 11 декабря была назначена встреча в Мо на Марне к востоку от Парижа, на которой Иоанн хотел выдвинуть свои требования к Дофину и герцогам Беррийскому и Бретонскому. Но встреча так и не состоялась. 5 декабря доверенное лицо герцога Ренье Пот в сопровождении делегации бургундских чиновников предстал перед королевским Советом в Бурбонском отеле в Париже. Пот, пуатевинец по происхождению, уже тридцать лет находился на службе у бургундских герцогов и был доверенным человеком Иоанна для сложных миссий такого рода. Его господин, сказал Пот, не распустит свою армию до начала переговоров и не прибудет в Мо без большого вооруженного эскорта, так как этого требует его статус королевского принца. Дофин отверг это требование. Как верный подданный короля, ответил Людовик, герцог войдет во французские города только в сопровождении своих гражданских чиновников или не войдет вовсе. Пот предложил Дофину письменную клятву герцога вести себя должным образом, а если этого будет недостаточно, он отдаст своего сына Филиппа, графа Шароле, в качестве заложника. Но всякое доверие к Иоанну Бесстрашному к этому времени исчезло, и это предложение тоже было отклонено. Канцлер Дофина Жан де Вайи приехал вместе с Потом и его спутниками к герцогу, чтобы подкрепить послание правительства. Он предъявил Иоанну ультиматум от имени короля. Если герцог приблизится к Парижу, он будет считаться мятежником. К этому времени Иоанн уже достиг Провена в Бри и отмахнувшись от угроз Дофина, продолжил свое наступление[581].

10 декабря 1415 года герцог Бургундский вошел в Ланьи, обнесенный стеной город на Марне в двадцати милях от Парижа. Там к нему присоединился контингент, набранный из его сторонников в Артуа и Пикардии. Его союзник герцог Лотарингский также прибыл со своими войсками, в результате чего общая численность армии Иоанна составила от 3.000 до 5.000 человек. В течение следующих нескольких недель бургиньоны по широкой дуге обошли Париж с востока, от Уазы на севере до Сены на юге, оставляя за собой след из разграбленных деревень и ферм. В городе нарастало напряжение, распространялись экстравагантные слухи. Патруль арестовал кондитера в квартале мясников, который направил молодого парня за город с посланием, в котором призывал герцога быстро подойти к воротам Монмартр или Сент-Оноре, где 5.000 человек будут готовы подняться и впустить его в город. Кондитер, который, вероятно, был фантазером, был обезглавлен на площади Ле-Аль. Большое количество людей, подозреваемых в симпатиях к бургиньонам, было арестовано и брошено в тюрьму. На улицах ходили слухи, что правительство планировало перебить и других сочувствующих в случае, если Иоанн Бесстрашный попытается силой войти в город. Говорили, что городские власти собрали для этого 4.000 топоров с воронеными лезвиями, чтобы быть невидимыми ночью. Многие парижане поверили в эту чепуху. В монастыре бернардинцев и монастыре Сен-Мартен-де-Шам монахи всю ночь дежурили у костров на случай, если убийцы придут за ними. На неосвещенных улицах раздавались крики "За Дофина и герцога Бургундского"[582].

Имея за спиной армию, главных арманьяков мертвыми или томящимися в английских тюрьмах, а французское правительство в руках прагматичных умеренных политиков, герцог Бургундский вполне мог бы проложить себе путь к власти, даже если бы ему пришлось разделить ее с другими. Но череда неожиданных событий расстроила его расчеты. Первым и самым главным событием стала смерть Дофина. Людовик Гиеньский заболел дизентерией, вероятно, на обратном пути из Руана. По прибытии в Париж он сосредоточился на преодоление кризиса и отказался от приема всех лекарств. 7 декабря он был вынужден лечь в постель. 10 и 12 декабря он заставил себя выйти из своих апартаментов, чтобы председательствовать на кризисных заседаниях королевского Совета. А 18 декабря он умер. Людовику не было еще и девятнадцати лет и у него осталось мало друзей, которые оплакивали его. Его похороны в Нотр-Дам были скромным мероприятием, на них присутствовали прелаты, находившиеся в Париже, большое количество чиновников, но очень мало дворян. Короткий некролог в хронике Сен-Дени, осуждавший его как праздного гедониста и сравнивавший его с Генрихом V, стал ортодоксальным мнением многих поколений историков. "Великодушный, праздный, бесполезный, бездеятельный и робкий", — таков был вердикт арманьякского хрониста. Но мало от кого можно ожидать, что он проявит себя до девятнадцати лет, и Людовик заслуживал большего. Он был одним из немногих, кто высказывался в пользу умеренности и компромисса, и он умер в тот момент, когда созрел для того, чтобы стать проницательным и эффективным политиком. Его смерть в этот критический момент привела к неисчислимым бедствиям для Франции. Король теперь был почти постоянно не в себе. Из шести его сыновей в живых оставалось только двое, ни один из которых не был в состоянии занять место Людовика Гиеньского[583].

Старшим из оставшихся королевских сыновей был Иоанн, герцог Туреньский, в семнадцать лет ставший Дофином Франции. В Париже о нем было известно очень мало. В детстве он был обручен с Жаклин, дочерью и наследницей Вильгельма Баварского, графа Эно, и ожидалось, что со временем он станет наследником обширных владений Вильгельма в Нидерландах. Готовясь к этому событию, Иоанн последние девять лет воспитывался при дворе своего тестя в роскошном замке Ле-Кенуа в Эно. Он был болезненным молодым человеком без какого-либо опыта в политике, почти не разбирался в борьбе партий при французском дворе и находился под влиянием своего тестя. Вильгельм Баварский воспринимался в Париже со смешанными чувствами. Он был шурином герцога Бургундского, когда-то входил в число его ближайших политических союзников, и конечно, не был другом арманьяков. Поэтому королевский Совет стремился вырвать юного принца из его рук. Иоанн уже достиг того возраста, когда по традиции французские принцы могли осуществлять власть и наряду с королевой был единственным законным источником политической власти во время почти непрерывных отлучек Карла VI.

Людовик Гиеньский был похоронен не раньше, чем королевский Совет отправил делегацию в Эно, чтобы обсудить ситуацию с его преемником и вернуть того в Париж. Делегацию возглавил твердый сторонник арманьяков Рауль де Гокур Старший. Со своей стороны, Иоанн Бесстрашный был полон решимости не допустить, чтобы новый Дофин попал в руки его врагов. Когда парижская делегация прибыла на место, они обнаружили, что бургундские эмиссары явились туда первыми. Делегаты не смогли поговорить с принцем иначе, как в присутствии советников Иоанна Бесстрашного, а когда они все-таки получили доступ к нему, им сказали, что он намерен оставаться на месте. Арманьяки опасались, что Иоанн Бесстрашный планирует вернуться в Париж везя нового Дофина в своем обозе. В этом они, безусловно, были правы. Возможно, Иоанн даже надеялся, что Дофин присоединится к нему в Ланьи. Но на данный момент планы обеих сторон были сорваны Вильгельмом Баварским. Вильгельм не хотел допустить, чтобы его зять стал орудием в руках одной из враждующих партий. Он создал для него независимый двор, достойный его нового статуса, с собственным канцлером, казначеем, раздатчиком милостыни, восемью секретарями, десятью метрдотелями и целым штатом телохранителей, офицеров, капелланов, камердинеров, пажей и посыльных. От имени Иоанна в Дофине были посланы чиновники для обеспечения сбора значительных доходов с графства. Была изготовлена большая печать, которой заверялись документы. Немногочисленные публичные действия нового Дофина демонстрировали четкий нейтралитет. В конце января 1416 года Иоанн отправил в Париж эмиссаров с письмами, в которых обеим партиям предписывалось сложить оружие. Дофин отказался присутствовать на личной встрече с Иоанном Бесстрашным так же, как отказался ехать в Париж с Раулем де Гокуром. Теперь было неясно, кто может претендовать на то, чтобы правит страной от имени короны[584].

В течение нескольких дней после смерти бывшего Дофина всякая перспектива заключения соглашения с Иоанном Бесстрашным исчезла. 29 декабря Бернар, граф Арманьяк, прибыл в столицу и на следующий день был приведен к присяге в качестве коннетабля. Арманьяк привел с собой с юга более тысячи наемных рутьеров из Гаскони, Прованса и Испании и несколько сотен арбалетчиков. После того, как бретонцы и гасконцы, уже находившиеся в городе, были переданы под его командование, он оказался во главе армии общей численностью около 2.000 латников и 1.000 арбалетчиков. Новый коннетабль не был заинтересован в переговорах с герцогом Бургундским. Бернар был жестоким, самоуверенным и бескомпромиссным партийным лидером, переполненным злобой последних шести лет. Он окружил себя профессиональными капитанами, такими как бретонец Таннеги дю Шатель и гасконский рутьер Рамоне де ла Герр, такими же чужаками в столице, как и он сам. "Иностранцы, плохие и безжалостные люди", — с отвращением отметил парижский хронист. "Это, не настоящие французы", — согласился бургундский хронист Пьер де Фенин.

Граф Арманьяк быстро занял главенствующее положение в королевском Совете. Он был назначен генерал-лейтенантом короля по всей Франции с правом управления всеми королевскими войсками и правом проезда через все города, замки, мосты и порты страны. В его распоряжение была передана вся гражданская и финансовая администрация, что было большей концентрацией власти, чем у кого-либо другого со времен правления Людовика Орлеанского. Вооруженный ордонансами короля, он начал перестраивать администрацию по своему усмотрению, приступив к массовой чистке чиновников, которые, как считалось, благоволили герцогу Бургундскому, и назначив своих сторонников во все главные стратегические крепости вокруг Парижа. Не было никого, кто мог бы бросить ему вызов. Чиновничий элемент в Совете был подавлен. Герцог Беррийский, изможденный и согбенный возрастом, которому оставалось жить всего шесть месяцев, был тестем графа и зависел от него в защите своих интересов в Лангедоке. Герцог Анжуйский, обходительный, неумелый и непостоянный, был слишком болен и слишком напуган Иоанном Бесстрашным, чтобы играть активную роль, и в любом случае проводил много времени вдали от Парижа. Королева Изабелла якобы обладала широкими полномочиями регента в соответствии с ордонансами. Но ее здоровье было слабым, и, имея мало влияния в Совете и не имея многочисленных сторонников за его пределами, она постепенно становилась изгоем. Единственным человеком, обладавшим достаточным статусом, способностями и военной силой, чтобы претендовать на долю власти, был Иоанн V, герцог Бретонский. Он был искренним сторонником примирения партий. Но его интересы были сосредоточены в его герцогстве, и он никогда не хотел тратить время, усилия или ресурсы на создание своего политического влияния в Париже. Иоанн V поддерживал контакты со всеми противоборствующими партиями, а также с королем Англии и предпринял несколько попыток стать посредником в заключении мира между ними. В результате ему никто не доверял полностью[585].

Непосредственным следствием прихода к власти Бернара Арманьяка стало резкое ухудшение и без того напряженных отношений правительства с парижанами. Граф был военным диктатором. Легитимность его правительства зависела от физического контроля над личностью Карла VI и от решений королевского Совета, действующего практически независимо от короля. Бернар был главой партии, которую презирали на улицах и в подворотнях столицы. Его использование Парижа в качестве базы для того, чтобы обеспечивать, то что было похоже на большую постоянную армию, вызывало сильное недовольство. Целые районы на севере города вокруг Тампля и аббатства Сент-Мартен были отданы под расквартирование его солдат, а их жители изгнаны, чтобы искать пристанище где попало. Регулярные шевоше парижского гарнизона по Иль-де-Франс в сочетании с операциями герцога Бургундского нарушили хрупкую сеть поставок по дорогам и рекам, обеспечивавшую снабжение города. Цены на продукты питания на рынках города резко подскочили. Растущее бремя военных налогов, которые особенно тяжело ложились на столицу, вызвало гнев среди населения, и без того сильно пострадавшего от отсутствия безопасности на дорогах, упадка торговли предметами роскоши и отъезда дворов принцев. По мере того как росло недовольство жителей, королевский Совет и его ставленники в муниципалитете усугубляли ситуацию, прибегая к новым мерам запретов и репрессий. Горожанам запретили собираться и носить оружие на улице. Стража заняла мосты и перекрестки, задерживая всех, чье поведение вызывало подозрение. Инакомыслие подавлялось превентивными арестами и иногда казнями. Правительство не забывало о событиях мая 1413 года, когда кабошьены вторглись в отель Сен-Поль и навязали королю свою программу реформ. Карл VI находился под надежной охраной большого контингента гасконских солдат и в конце концов был переведен в мрачные, но надежные новые покои в королевском дворце Сите[586].

Смена правительства в Париже остановила переговоры с герцогом Бургундским. Ренье Пот, который находился в городе с группой бургундских советников, когда было объявлено о смерти Дофина, оставался здесь несколько дней, чтобы следить за развитием событий, а затем поспешно уехал в Ланьи. Следующее бургундское посольство, прибывшее в город на второй неделе января, было встречено правительством с нескрываемой враждебностью. Возле домов где оно разместилось была выставлена вооруженная охрана, чтобы не дать послам возможности общаться с парижанами. Совет, похоже, отказал послам в аудиенции. Вместо этого он отправил Жана де Вайи в Ланьи с очередным требованием, чтобы герцог Бургундский распустил свою армию, но его продержали, не приняв, несколько дней, а затем отправили прочь, даже не дав возможности передать свое послание. Герцог Бретонский прибыл в Париж в середине января в надежде найти компромисс между враждующими партиями. Это было почетное, но неудачное предприятие. К Иоанну V оказались холодны обе стороны. Он отправился в Ланьи, чтобы поговорить с герцогом Бургундским, но нашел его слишком озлобленным, чтобы вести разумную дискуссию.

К этому времени коннетабль уже стал решать вопросы силой. Этого он добился с характерной эффективностью во второй половине января 1416 года. В сопровождении Рамоне де ла Герра он повел большой конный отряд на север к Компьеню, чтобы очистить от бургиньонов равнину между Марной и Уазой. Войска герцога Бургундского к этому времени были разбросаны по большой территории, а их дисциплина в значительной степени упала из-за неспособности герцога платить им жалование. Единственное организованное сопротивление оказал отряд из примерно 600 человек под командованием двух бургундских капитанов, Ферри де Майи и Мартеля дю Мениль, который был разгромлен у деревни Сантер. Почти все бургиньоны были перебиты или взяты в плен. Оба капитана были доставлены в Компьень, а Мартель дю Мениль позже был повешен на воротах вместе с несколькими другими пленниками. У коннетабля не было времени на рыцарские любезности по отношению к людям, которых он считал мятежниками. 28 января Иоанн Бесстрашный прервал свой поход на Париж. Он позволил своей армии разграбить Ланьи, а затем удалился в Артуа с конными отрядами коннетабля, наступавшими ему на пятки[587].

Теперь новое правительство обратило свои мысли к надвигающейся угрозе со стороны Англии. После битвы при Азенкуре появились предварительные предложения о проведении новой дипломатической конференции. Но предзнаменования были плохими. Генрих V был заинтересован в переговорах, но только потому, что был убежден, что теперь французы полностью уступят его требованиям. На самом деле битва сделала урегулирование практически невозможным. Победа Генриха V была слишком полной для компромисса, а его пропаганда — слишком экстремальной для каких-либо уступок. Вскоре из Англии стали возвращаться пленные, освобожденные условно-досрочно, с сообщениями о масштабных военных приготовлениях к новому вторжению во Францию в следующем году[588]. Французский королевский Совет опасался вести прямые переговоры с Генрихом V зная его дипломатические методы. Но французы отчаянно пытались избежать нового вторжения и искали подходящего посредника для переговоров. Таким посредником оказался германский король Сигизмунд I Люксембург. Хотя его усилия в конечном итоге оказались напрасными, им было суждено оказать значительное влияние на планы обеих сторон.

Сигизмунд I был последним германским королем из Люксембургской династии и наследственным правителем Венгрии. Он был избран королем римлян (официальный титул германских королей) меньшинством выборщиков в сентябре 1410 года, а затем всем составом выборщиков в июле следующего года после десятилетней гражданской войны. Сигизмунд I вступил на престол в один из самый критических моментов в истории Священной Римской империи, раздробленного государства, поддерживаемого лишь памятью и мифами, но не имевшего собственных финансовых и военных ресурсов и практически не имевшего центральных институтов власти. Нидерланды и Рейнланд постепенно отделились от империи и перешли в политическую орбиту Франции, а восточные территории жили под угрозой турок-османов на Балканах и нарождающейся мощью поляков и литовцев на Балтике. К югу от Альп Священная Римская империя цеплялась за тень своего прежнего статуса, поскольку реальная власть перешла к деспотам и городам-государствам Северной Италии и агрессивному Неаполитанскому королевству под управлением династии Анжу-Дураццо. Сигизмунд I испытал все эти проблемы на собственном опыте. Он возглавлял коалиционную армию крестоносцев, которая была разбита турками под Никополем в 1396 году. Большая часть его долгой жизни была посвящена попытке возродить мощь и престиж Священной Римской империи и объединить христианский мир против турок. Это был сизифов труд, для которой Сигизмунд I был плохо приспособлен. Он был энергичным и решительным, но ему вечно не хватало денег, и он был плохим дипломатом: импульсивным, бестактным и наивным. Сигизмунд I имел возвышенное представление о своей должности и как большинство тщеславных людей, легко поддавался лести и манипуляциям.

Главной целью Сигизмунда I в эти первые годы было преодоление папского раскола, который он считал необходимым предварительным условием для любых скоординированных усилий христиан против турок. В 1409 году Собор латинской церкви, собравшийся в Пизе под эгидой кардиналов из римского и авиньонского послушания, постановил низложить обоих Пап и избрать на их место нового, Александра V. Эта первая попытка объединить западную церковь под единой духовной властью провалилась. Декреты Пизанского Собора были признаны в большей части Европы, но престарелый авиньонский Папа Бенедикт XIII проигнорировал их и удалился в отдаленную прибрежную крепость Пеньискола в Арагоне, где продолжал пользоваться поддержкой испанских королевств и Шотландии. Большая часть Италии продолжала признавать римского Папу Григория XII. Когда Александр V умер через год после своего избрания, его сменил Бальтасар Косса, принявший имя Иоанн XXIII. Он был нечистоплотным итальянским авантюристом, которому не удалось сплотить вокруг себя непокорные страны. Сигизмунд I с самого начала своего правления решил положить конец такому течению дел. В качестве инструмента он избрал новый вселенский церковный Собор, на котором должна была быть представлена вся латинская церковь. В октябре 1413 года, провозгласив себя "защитником и поборником Святой Церкви", он объявил, что Собор откроется под его эгидой 1 ноября 1414 года в Констанце, имперском городе на юге Германии. Для того чтобы Собор стал эффективным, Сигизмунду I необходимо было заручиться поддержкой крупных европейских государств, в частности Франции и Англии. Главными препятствиями на его пути были гражданская война во Франции и ее продолжающийся конфликт с Англией[589].

Люксембургский дом традиционно был близок к Франции. Дед Сигизмунда I погиб знаменитой смертью, сражаясь в рядах французской армии при Креси. Его отец, император Карл IV, воспитывался при французском дворе и был другом Франции на протяжении всего своего долгого царствования. Но после смерти Карла IV в 1378 году многое изменилось. Папский раскол вбил клин между Францией и Германией, поскольку империя вместе с Англией признала римского Папу, а французы поддержали своего собственного кандидата сидевшего в Авиньоне. Разрыв усугублялся ухудшением ситуации на окраинах империи. Посягательства французского королевского дома на германские земли в долине Мозеля и Нидерландах были постоянным раздражителем и препятствием для пангерманских амбиций Сигизмунда I. Французские притязания на Геную были постоянным вызовом его притязаниям на восстановление имперской власти в Северной Италии. Сигизмунд I испытывал особую неприязнь к Бургундскому дому, в основном из-за младшего брата Иоанна Бесстрашного, Антуана, который был, пожалуй, самым глубоким случаем вторжения французского принца на германскую территорию. Право Антуана на Брабант, которое вытекало из соглашений, заключенных с предыдущей правящей династией герцогства, никогда не признавалось германскими королями. Его фактическая аннексия Люксембурга вызвала особый гнев Сигизмунда I, поскольку совсем недавно он принадлежал его собственной семье. Германский король поддерживал лучшие отношения с арманьяками. Он заключил личный союз с Карлом Орлеанским сразу после падения власти Иоанна Бесстрашного в августе 1413 года, а затем с правительством Карла VI в июне следующего года. Но его отношения с ними были неуклюжими и основывались на полном непонимании ситуации во Франции после краха восстания кабошьенов. Сигизмунд I считал, что дело бургиньонов проиграно и что гражданская война во Франции может быть завершена с уничтожением Иоанна Бесстрашного. По его мнению, это не только способствовало бы установлению мира в Западной Европе, но и позволило бы ему вернуть контроль над Люксембургом для своей семьи и вернуть Брабант для империи. В какой-то момент он даже предложил создать трехсторонний союз Франции, Германии и Англии, чтобы разделить между ними территории бургундской державы. Аррасский мир и его окончательная ратификация в Париже в марте 1415 года грубо остудили его мечтания. К этому времени стало ясно, что в любой схеме общеевропейского мира должны были участвовать герцог Бургундский, а также Англия и Франция. Гибель Антуана Брабантского при Азенкуре сгладила путь к примирению с Бургундским домом, устранив самый очевидный источник раздора[590].

По сравнению с неловкими и далекими отношениями империи с Францией и Бургундией, отношения с Англией были более тесными, чем на протяжении более чем столетия. Ричард II женился на сестре Сигизмунда I Анне Богемской. Генрих IV до своего воцарения дважды участвовал в походах тевтонских рыцарей в Литву, а став королем, выдал свою дочь Бланку замуж за сына императора Рупрехта, непосредственного предшественника Сигизмунда I. Английские короли старались поддерживать эти связи. Ричард II и Генрих IV нанимали на службу немецких рыцарей, эту традицию поддерживал и Генрих V. Некоторые из этих людей регулярно отправлялись с дипломатическими миссиями в Германию. Хартунг фон Клюкс, немецкий авантюрист из Силезии, который, судя по всему, приехал в Англию вместе с Генрихом Болингброком в 1399 году и присоединился к его двору, когда тот стал королем, принял участие по меньшей мере в шести посольствах в Германию между 1411 и 1420 годами. Хартунг установил прекрасные отношения с Сигизмундом I, который дал ему почетную должность при своем дворе и пенсию в 500 гульденов в знак своего уважения[591].

Негласный англо-германский союз стал еще теснее после открытия Констанцского Собора в ноябре 1414 года. Англичане внесли заметный и важный вклад в его работу. Они отправили внушительную делегацию во главе с епископом Солсбери и графом Уориком, которая прибыла одной из первых. Они действовали как дисциплинированная группа, жестко контролируемая официальными главами. Система голосования по "нациям" и признание Англии одной из них давали ее делегации влияние, совершенно непропорциональное размеру ее национальной Церкви, и это преимущество она использовала, заключив тактический союз с германским блоком. Английские делегаты поддерживали Сигизмунда I почти по каждому вопросу, что дало ему такую степень влияния на ход заседаний, которой он никогда не смог бы воспользоваться при поддержке одних немцев. Для сравнения, французы приехали без согласованной позиции и без общего политического руководства. На Соборе присутствовали отдельные делегации от французской Церкви, Парижского Университета и правительства, каждая со своей программой, а также дополнительная делегация, представлявшая герцога Бургундского, которая публично препиралась с другими. Смещение Иоанна XXIII, которое было в значительной степени личной целью Сигизмунда I, было достигнуто в основном благодаря совместным усилиям англичан и немцев, и вопреки явным опасениям итальянцев и колебаниям французов. Англичане ожидали от Сигизмунда I вознаграждения за эту поддержку. Граф Уорик и его коллеги прибыли с полномочиями для переговоров о союзе с Сигизмундом I против Франции. Эта тема регулярно обсуждалась на заседаниях фракций на фоне публичных сессий Собора. Сигизмунд I сопротивлялся этим уговорам, потому что у него была более важная цель. Он планировал предложить свои услуги враждующим странам в качестве посредника[592].

Примерно в марте 1415 года, узнав о подтверждении Аррасского мира, Сигизмунд I написал о своем плане арманьякским принцам во французском королевском Совете и предложил им личную встречу. Французское правительство, которое в этот момент предпринимало отчаянные дипломатические усилия, чтобы предотвратить неминуемое английское вторжение, приняло это предложение с распростертыми объятиями. В начале июля, пока архиепископ Буафратье и его коллеги спорили с Генрихом V в Уинчестере, в Констанц прибыли гонцы с охранными грамотами для германского короля и его свиты. Их прибытие в имперский город совпало с прибытием Хартунга фон Клюкса, который, вероятно, приехал по тому же делу. Через несколько дней Сигизмунд I выехал из Констанца в Перпиньян, входивший тогда в состав Арагонского королевства. Главной целью его поездки было встретиться с Бенедиктом XIII и убедить его отречься от престола, как это недавно сделал римский Папа Григорий XII, освободив тем самым место для избрания общепризнанного кандидата. Но когда Сигизмунд I уже собирался уезжать, он созвал к себе национальные делегации в Констанце и объявил, что предлагает продлить свое путешествие, чтобы заключить мир между Англией и Францией и, если удастся, между арманьякской и бургиньонской партиями во Франции. Эта инициатива Сигизмунда I была предпринята слишком поздно, чтобы предотвратить английское вторжение. Он прибыл в Перпиньян 19 сентября, на следующий день после того, как защитники Арфлёра согласились сдать город Генриху V. В день битвы при Азенкуре он все еще вел бесплодные дебаты с упрямым Бенедиктом XIII. В середине декабря, после почти двухмесячных споров, переговоры с Бенедиктом XIII сорвались, и Сигизмунд I отправился в Нарбон. Там, в присутствии наблюдателей из Франции и Шотландии, представителей Арагона, Кастилии и Наварры окончательно убедили отказаться от верности упрямому старику. Это был звездный час Сигизмунда I. Незадолго до Рождества он уехал в Париж[593].

Перспектива переговоров под эгидой Сигизмунда I придала новую остроту военным планам французского правительства. Совет Карла VI был полон решимости уничтожить харизму победы, которая неизбежно стала бы главным дипломатическим преимуществом Генриха V. Для того чтобы их собственные переговорщики могли о чем-то договариваться, необходимо было восстановить репутацию французского оружия и отвоевать Арфлёр до того, как англичане смогут вернуться во Францию с другой армией. Как потенциальное место высадки вблизи политического сердца Франции, Арфлёр имел огромное стратегическое значение. Но он быстро приобретал еще большее символическое значение как единственное ощутимое приобретение англичан после кампании 1415 года, отвоевание которого могло бы сгладить унижение предыдущего года. Основные решения были приняты министрами Дофина Людовика еще до его смерти. В начале декабря правительство удвоило ставку габеля для финансирования отвоевания города. Они не собирались повторять ошибку, допущенную в начале года, когда они оставили французское побережье полностью незащищенным с моря. В дополнение к значительным сухопутным силам они предложили собрать большой флот из галер и карраков, чтобы блокировать Арфлёр и отбить любую попытку освободить его из Англии. Небольшой порт Онфлёр на южной стороне устья Сены должен был быть переоборудован, чтобы служить базой для этого флота[594].

Поиск кораблей представлял собой серьезную проблему. Двумя основными регионами Франции, владеющими кораблями, были Фландрия и Бретань. Оба они имели морские договоры с Англией, которые закрывали их порты для правительственных офицеров, занимающихся реквизицией судов. Некоторые корабли можно было реквизировать в Нормандии и Пикардии, а также в Ла-Рошели. Со временем другие могли быть построены в королевском арсенале в Руане. Но для основной части своего военного флота, Франция, как и всегда, полагалась на суда, зафрахтованные у крупных военно-морских держав Южной Европы, Кастилии и Генуи. В конце 1415 года в обе страны были отправлены посольства. Их результат красноречиво отражал уменьшение силы и влияния Франции после начала гражданской войны. Сеть европейских союзов, которая поддерживала Францию на пике ее престижа в 1370-х и 1380-х годах, больше не существовала. Французские дипломаты теперь были просителями при дворах, где они когда-то были уверенными в себе представителями самого могущественного государства Европы.

В Кастилии король был несовершеннолетним. Страной совместно управляли два регента, мать короля Екатерина Ланкастер, которая приходилась Генриху V теткой, и его дядя, король Арагона, Фернандо I Антекерский. Фернандо I, который был главенствующим членом этого партнерства, отказался от агрессивных устремлений предыдущего короля, Энрике III. Вместо этого он проводил политику избегания обязательств за пределами полуострова и развития все более важной торговли Кастилии с Северной Европой. В ходе этого процесса он сблизил Кастилию с Англией и позволил морскому союзу с Францией прекратить свое существование. Старый военно-морской договор был изменен в 1408 году, и обязательство поставлять по требованию фиксированное количество войск и военных кораблей было заменено гораздо более слабыми обязательствами. В результате французские послы не смогли получить столь желанный флот военных галер, за которым они приехали. Однако им было разрешено нанимать океанские суда в портах Бискайи, и им удалось заполучить около тридцати таких судов.

В Генуе они добились большего успеха, но ценой большего ущерба для своей гордости и престижа. До недавнего времени лигурийский город был сателлитом Франции с большим французским гарнизоном под командованием маршала Бусико. Но генуэзцы изгнали французов в 1409 году и с этого времени рассматривались правительством в Париже как мятежники. В новом году в город прибыло большое посольство, включая двух епископов, с сундуками денег, нажитых непосильным трудом, и полномочиями отказаться от всех прав Карла VI на республику. Взамен генуэзцев убедили согласиться на десятилетний союз и дать разрешение французским эмиссарам заключить соглашение с синдикатом видных генуэзских предпринимателей. Эти люди обязались предоставить флот из восьми больших парусных карраков и восьми гребных военных кораблей, называемых триремами ("которые некоторые идиоты называют галерами", — писал генуэзский хронист), с гребцами, офицерами и корпусом из 600 арбалетчиков. Они должны были отплыть весной под командованием Джованни Гримальди, знаменитого морского предпринимателя, чья семья воевала за Францию в каждом поколении с 1330-х годов[595].

Когда Бернар Арманьяк стал коннетаблем Франции, он унаследовал эти планы, но привнес в их исполнение свойственную ему смесь энергии и безжалостности. Главной проблемой, как всегда, были финансы. Увеличение габеля не смогло бы покрыть расходы на крупные военные операции. Жалованье постоянной армии Арманьяка только в Париже составляло около 37.000 ливров в месяц, не считая арбалетчиков. Менее чувствительный к общественному мнению, чем Людовик Гиеньский, коннетабль предложил собрать деньги за счет еще одной тальи, возможно, самого непопулярного средства пополнения государственных финансов, имевшегося в распоряжении правительства. На третьей неделе января 1416 года Большой Совет, практически полностью состоявший из арманьяков, одобрил сбор тальи, который, вероятно, составил 900.000 ливров. Это было в два раза меньше, чем наложенная годом ранее талья, которая сама по себе оказалась трудно собираемой. Теоретически налог должен был быть собран в марте. Но правительство не могло ждать до марта. Чтобы покрыть неотложные расходы, большая часть оставшихся драгоценностей короля и вся ценная коллекция драгоценностей покойного Дофина были отданы в залог. Но даже этого оказалось недостаточно. Правительству пришлось ввести дополнительный налог с продаж (по сути, мини-талью), который на самом деле был лишь плохо замаскированным предлогом для взимания принудительных займов в Париже и других городах, якобы под залог будущих доходов[596].

Арфлёр был очень уязвим в случае нападения на него, что начали понимать министры Генриха V. Из-за повреждений, нанесенных стенам и башням во время осады, англичанам пришлось содержать в городе очень большой гарнизон, а также целую армию каменщиков, плотников и ремесленников для их восстановления и ремонта. Общая численность гарнизона, составлявшая 1.420 человек, была даже больше, чем численность гарнизона Кале и прилегающих фортов в военное время. Командовал гарнизоном дядя короля, граф Дорсет, а в штате числилось не менее четырех баронов и двадцати двух рыцарей. По образцу Кале была создана военная администрация с собственными казначеем, сборщиком налогов и снабженцем, каждый со своим штатом клерков. Условия жизни в городе были тяжелыми. Арфлёр представлял собой место, покинутое коренными жителями и населенное исключительно солдатами, вспомогательными подразделениями и горсткой отважных английских колонистов, привлеченных предложением получения бесплатных домов и таможенных льгот. Его оборона съедала деньги казны: только на жалование в первый год ушло более 11.300 фунтов стерлингов. Большой проблемой было снабжение. Гарнизон нуждался в постоянном подвозе продовольствия, фуража, оборудования и строительных материалов. Рatis, взимаемые с окрестных деревень, удовлетворяли лишь малую часть этих потребностей. Рыба, зерно, корм для лошадей, солонина, солод для пивоварения, коровьи туши завозились сотнями, вино целыми кораблями и все это нужно было закупать в огромных количествах в Англии, чтобы затем переправить за 150 миль через море в Арфлёр, часто во время зимних штормов. Но даже этого было недостаточно. Для пополнения запасов граф Дорсет был вынужден совершать крупные фуражирские рейды в долину Сены и Па-де-Ко. Поскольку запасы были исчерпаны в непосредственной близости, рейдовые отряды вынуждены были отправляться все дальше и дальше. В конце ноября они подошли к пригородам Руана на расстояние не более пятидесяти миль. Эти рейды, в которых участвовала большая часть гарнизона, были чрезвычайно опасны. Они лишали город войск и подвергали налетчиков риску быть отрезанными от своей базы. Кроме того, они уничтожали производственные ресурсы региона и создавали проблемы на будущее. Такая политика не могла продолжаться бесконечно. В долгосрочной перспективе гарнизон Арфлёра был надежен только в том случае, если бы под его контроль перешла большая часть западной Нормандии[597].

Граф Дорсет вернулся в Англию, чтобы принять участие в Большом Совете в новом году, традиционном поводе для пересмотра планов военных операций на предстоящий год. В отсутствие каких-либо записей о дискуссиях их содержание приходится выводить из последующих событий. Основными пунктами повестки дня должны были стать оборона Арфлёра и повторное вторжение во Францию, запланированное на лето. Но непосредственным вопросом была предстоящая мирная миссия Сигизмунда I Люксембурга. Генрих V не мог игнорировать вмешательство Сигизмунда I и должен был выглядеть заинтересованным в урегулировании путем переговоров, если хотел сохранить поддержку Парламента и общественного мнения в Англии. Более того, инициатива германского короля могла увенчаться успехом. Французское правительство могло быть вынуждено согласиться на условия договора в Бретиньи. Оно уже было близко к этому перед кампанией 1415 года. Разумно было предположить, что драматический исход кампании может подтолкнуть французов к этому. Проблема заключалась в том, что Сигизмунду I потребовалось больше времени, чем предполагалось, чтобы разобраться с Бенедиктом XIII и его испанскими сторонниками. Пересмотр сроков миссии Сигизмунда I создал большие трудности для английского короля. Это заставило его отложить, в конечном счете, на целый год следующее вторжение во Францию, в ходе которого он планировал использовать победу при Азенкуре и существующие разногласия среди своих врагов. Совет, похоже, не ожидал непосредственной угрозы для Арфлёра, и это мнение, предположительно, отражало суждение графа Дорсета. Трем королевским кораблям, включая 540-тонный Trinity Royal, было поручено вернуться вместе с Дорсетом в Арфлёр, чтобы укрепить его морскую оборону, а из арсенала в лондонском Тауэре была выслана дополнительная артиллерия. Но в остальном город не получил никаких подкреплений из Англии[598].

Это был серьезный просчет. На самом деле французский коннетабль направил свои силы на операции против Арфлёра, как только избавился от угрозы со стороны герцога Бургундского. В начале марта 1416 года он выехал из Парижа в Руан во главе большинства своих гасконских отрядов, всего около 1.800 человек. Луи де Лоньи, исполнявший обязанности маршала, уже был занят сбором новых войск на месте, в Па-де-Ко. Не зная обо всей этой активности, граф Дорсет вскоре после своего возвращения из Англии отправился в дальний фуражирский рейд к порту Дьепп, расположенному более чем в пятидесяти милях к северу. Он взял с собой значительную часть своего гарнизона, вероятно, около 1.000 всадников. 11 марта граф Арманьяк послал Луи де Лоньи перерезать англичанам дорогу к отступлению в Арфлёр, а сам столкнулся с силами Дорсета на прибрежной дороге к северу от Фекана. Люди Дорсета были застигнуты врасплох еще до того, как смогли выстроиться в боевые порядки. Прижатые французской армией к морю, они понесли тяжелые потери. Оставшимся в живых посчастливилось бежать в наступающих сумерках в близлежащий лес. Коннетабль послал парламентера, чтобы предложить им условия: сдача Арфлёра и их жизни в обмен на выкуп и безопасную доставку в Англию. Англичане отвергли их с ходу. Но это означало, что им придется с боями возвращаться на свою базу. 13 марта англичане были близки к катастрофе, когда маршал и коннетабль объединили свои силы, чтобы атаковать их, когда они пробирались вдоль берега Шеф-де-Ко. К тому времени, когда отряд вернулся в Арфлёр, он потерял около 100 латников и 300 лучников, то есть около трети численности гарнизона, вместе с лошадьми и обозом. Граф Арманьяк был в ярости от того, что не уничтожил англичан полностью. Он отчитал Луи де Лоньи за преждевременную атаку в последней схватке и приказал повесить на деревьях пятьдесят своих людей за бегство в разгар боя. Через несколько дней после этого он основал свой штаб в Монтивилье, в трех милях к северу от Арфлёра, и начал методично блокировать город со стороны суши[599].

Чуть не случившаяся с графом Дорсетом катастрофа вызвала панику в Англии, когда об этом стало известно. Примерно 18 марта 1416 года, через несколько дней после столкновения в Шеф-де-Ко, английское правительство отдало приказ подготовить экспедицию помощи. Офицеры адмиралов начали большую программу по реквизиции кораблей, были подписаны контракты на военную службу с 900 латниками и 1.800 лучниками, которые должны были сражаться с палуб и башен кораблей. Командование было поручено 21-летнему сэру Джону Холланду, который доблестно сражался при Азенкуре и был посвящен в рыцари Ордена Подвязки на поле боя. Но экспедиция не могла покинуть берегов Англии до начала мая, а за это время положение города резко ухудшилось. Армия графа Арманьяка вокруг Арфлёра была значительно усилена. Вскоре после этого первые сообщения о соглашении французского правительства с генуэзцами достигли Англии, за ними последовали новости о масштабной реквизиции судов в портах французского Ла-Манша. Стало ясно, что для деблокады Арфлёра, скорее всего, потребуется крупное морское сражение, а запланированные силы не будут соответствовать поставленной задаче. Поэтому флот, который уже состоял из большей части английского торгового флота, был примерно удвоен за счет найма кораблей в Голландии и Зеландии. Армия, которая должна была его сопровождать, была увеличена втрое, по крайней мере, до 7.300 человек. А вместо сэра Джона Холланда король решил сам командовать расширенной экспедицией. Эти изменения в том, что первоначально было задумано как операция по вооруженной поддержке, имели пагубные последствия, поскольку из-за них пришлось отложить отправку сил помощи Арфлёру до конца июня[600].

Эта задержка едва не стала роковой для гарнизона, запасы которого быстро истощались. Граф Дорсет написал несколько писем королю и Совету с просьбой прислать продовольствие, артиллерию и другие товары. "Но ничего не прислали, — жаловался он, — что огорчает меня и всех верных подданных короля… чьи тяготы растут с каждым днем, и вскоре можно ожидать, что они останутся без продовольствия". Проблема заключалась не в инертности, как предполагал Дорсет. На самом деле большая часть материалов, о которых он просил, уже была закуплена и накапливалась на складах портов южного и восточного побережья. Корабли стояли на якоре в Сэндвиче, Грейвзенде и Саутгемптоне, готовые доставить их в осажденный город. Но пока не удастся собрать достаточно сильный флот, чтобы прорвать французскую блокаду, они были обречены оставаться на месте. Тем временем Дорсет предупредил короля, что его люди не смогут продержаться до начала июня. Чтобы убедить короля в этом, он поручил передать это послание в Англию двум старшим офицерам городской администрации и опытному рыцарю из гарнизона. "Они скажут более ясно, чем я"[601].

Сигизмунд I Люксембург въехал в Париж 1 марта 1416 года с огромным эскортом из 800 всадников. Это было последнее большое государственное событие, свидетелем которого город будет в течение нескольких десятилетий. Французский двор сделал все возможное, чтобы произвести впечатление на гостя и польстить его тщеславию. В Этампе за тридцать миль от города его встречали на дороге офицеры и ведущие горожане, в Лонжюмо — советники и адвокаты, а в Бур-ла-Рен — герцог Беррийский, канцлер и весь королевский Совет. Улыбки, объятия и тщательно срежиссированные демонстрации официальной привязанности не претерпели особых изменений за шесть столетий. Сигизмунд I вошел в столицу Франции через ворота Сен-Жак и был сопровожден по улице Сен-Жак к острову Сите. Короля, который то и дело впадал в безумие, нарядили для его приема и усадили на трон на вершине монументальной каменной лестницы дворца Сите. Затем Сигизмунд I был размещен в Лувре. Большая часть пяти недель, проведенных им в городе, была посвящена осмотру его достопримечательностей, восхищению придворными дамами и участию в длинной череде балов и пиров. На французов Сигизмунд I не произвел никакого впечатления и показался им довольно грубым человеком. Когда его принимали при дворе, он уселся на место короля в зале Парламента и и пытался вмешиваться в рассматриваемые дела. Он подавал дамам за своим столом мясо с острыми специями и крепкие вина, которые никто из них не мог ни есть, ни пить. Он был откровенно скуп, делал подарки в виде дешевых украшений и не сделал подношений, когда его принимали в Нотр-Дам[602].

Для сравнения, о делах, ради которых приехал Сигизмунд I, известно очень мало. Возможно, потому, что произошло очень мало событий. Возможно, этому способствовало высокомерное отношение французов к своему гостю. Но более фундаментальной проблемой был вакуум власти в сердце французского государства. Не было никого, кто обладал бы волей и властью для достижения соглашения с Англией. Карл VI время от времени появлялся на публике, когда позволяло состояние его здоровья, но был не в состоянии участвовать в делах. Его место занял герцог Беррийский, фигура достойная, но теперь почти полностью лишенная влияния. Граф Арманьяк был в плохих отношениях с германским королем. Он один среди знатных людей Франции отказался отречься от верности антипапе Бенедикту XIII. И граф не был заинтересован ни в какой сделке с Англией, которая могла бы помешать ему отвоевать Арфлёр. Арманьяк продемонстрировал свое презрение ко всей этой процедуре, уехав в Нормандию сразу же после прибытия Сигизмунда I. Германский король провел несколько встреч с остальными членами королевского Совета, но, похоже, они не дали ничего, кроме словесных изъявлений доброй воли. Для Сигизмунда I, как и для большинства других наблюдателей, было очевидно, что без восстановления власти правительства ничего нельзя добиться, а для этого необходимо договориться с герцогом Бургундским. Но коннетабль был категорически против этого. Раздраженный и разочарованный, в середине марта Сигизмунд I резко объявил о своем намерении отправиться в Англию[603].

Это решение должно было стать неожиданностью для Совета французского короля. Ранее Сигизмунд I не высказывал никаких намерений посетить Англию. Есть все основания полагать, что это было частью дерзкого плана по обходу арманьякских сторонников в королевском Совете, который зародился во внутреннем кругу королевской семьи.

Граф Арманьяк не пользовался популярностью в ближайшем окружении короля. Королева возмущалась его придирками и после катастрофы при Азенкуре стала беспокоиться о наследстве своих детей. После нескольких лет, в течение которых она более или менее отстранилась от политики, она вновь начала играть более активную политическую роль. Преждевременно состарившаяся в сорок шесть лет и настолько немощная, что ее приходилось возить в инвалидном кресле, она была заметна на празднествах по случаю визита Сигизмунда I. Изабелла видела в своем сыне Иоанне Туреньском инструмент для прекращения гражданской войны, естественного преемника линии на примирение начатой Людовиком Гиеньским. Она считала недопустимым, что споры между арманьякскими советниками ее мужа и герцогом Бургундским мешают принцу приехать в Париж и занять свое законное место во главе правительства.

Изабелла нашла союзника в лице тестя молодого принца, своего кузена Вильгельма Баварского из рода Виттельсбахов. Вильгельм находился в Париже вместе с канцлером нового Дофина и другими офицерами его дома на протяжении всего визита Сигизмунда I. Когда Сигизмунд I решил посетить Англию, Вильгельм Баварский предложил поехать с ним в качестве совместного посредника. Хронист из Сен-Дени сообщает со слов "хорошо осведомленных людей", что это была идея Сигизмунда I. Несомненно, Сигизмунд I принял ее, но на самом деле она была одобрена и, вполне возможно, задумана королевой Изабеллой. В Лондоне можно было привлечь к переговорам герцогов Бурбонского и Орлеанского. Герцоги были пленниками Генриха V. Но они были королевскими принцами, превосходящими знатностью всех советников Карла VI, за исключением герцога Беррийского. Даже находясь в плену они оставались значительными политическими фигурами и могли быть более гибкими переговорщиками, чем граф Арманьяк, и более сговорчивыми в отношениях с английским королем. Генрих V ясно дал понять, что не позволит им выкупить себя, кроме как в рамках общего мирного договора с Францией, и они настойчиво требовали новых переговоров с момента их пленения. У герцогов также были веские династические причины для того, чтобы установить нового Дофина в качестве регента вместо режима Бернара Арманьяка. Это обещало оживить ослабевающий престиж монархии и умиротворить вражду, которая довела ее до бессилия. Вильгельм Баварский считал, что его роль в Англии заключается в том, чтобы представлять интересы Дофина. Ожидалось, что несколько придворных молодого принца будут сопровождать Вильгельма в поездке, а значительные расходы в конечном итоге были оплачены из доходов с владений Дофина. Возможно, Вильгельм и Изабелла даже предполагали, что сделка, заключенная в Лондоне, может быть санкционирована Дофином и королевскими герцогами через голову королевского Совета в Париже[604].

7 апреля Сигизмунд I выехал из столицы Франции в Кале, чтобы отправиться в следующий этап своей миссии. В поездке его сопровождала небольшая делегация, представлявшая французское правительство, во главе с Рено де Шартром, архиепископом Реймсским, опытным дипломатом, который был видным членом французской делегации в Констанце. Вильгельм Баварский вернулся в свои владения, чтобы собрать свиту и деньги, которые ему потребовались бы для того, чтобы создать из себя достаточно внушительную фигуру при английском дворе[605].

19 апреля 1416 года, в день Пасхи, принцы обедали вместе в Лувре, когда их прервал помощник герцога Беррийского, увидевший вооруженных людей в окнах дома богатого горожанина, известного своими бургиньонскими симпатиями. Поднялась тревога. Лидеры арманьяков в городе бежали в Лувр, а Таннеги дю Шатель взял отряд солдат и арестовал зачинщиков. Когда их допрашивали, выяснилось, что это был хорошо организованный заговор против правительства арманьяков, во главе которого стояли люди, занимавшие центральное место в администрации. Одним из них был Николя д'Оржемон, каноник Нотр-Дам, председатель одного из отделений Счетной палаты и сын бывшего канцлера Франции. Согласно докладу Совета, заговорщики планировали захватить одни из северных ворот города и впустить туда войска Иоанна Бесстрашного. Затем толпа должна была подняться и овладеть улицами с криками "Бургундия!" размахивая знаменем герцога Бургундского. Герцоги Беррийский и Анжуйский должны были быть преданы смерти вместе с Таннеги дю Шателем, эшевенами Парижа и главными государственными чиновниками. Заговорщики, очевидно, установили контакт с герцогом Бургундским. Он отправил трех своих офицеров в Париж с посланиями о поддержке и пообещал, что его войска будут ждать неподалеку, когда наступит подходящий момент.

Когда весть об заговоре распространилась, многие участники его сбежали, опасаясь, что их скомпрометировали. Среди них были видные горожане и старшие магистры Университета. Бумаги, найденные в их домах, выявили еще около 500 сторонников, многие из которых были арестованы в последующие дни. Правительство запаниковало. В Париже было нехарактерно мало солдат, поскольку большая часть гарнизона находилась с коннетаблем под Арфлёром. Непосредственным результатом паники В Париже стало неожиданное облегчение для английского гарнизона в Арфлёре. Граф Арманьяк сразу же отправил Рамоне де ла Герра обратно в Париж с 800 солдатами. Затем он начал переговоры с графом Дорсетом о заключении короткого перемирия. Запасы Дорсета были близки к истощению. Он с радостью согласился на четырехнедельное перемирие с 5 мая по 2 июня, что позволило коннетаблю вернуться в Париж еще с 300 воинами[606].

В Париже Бернар Арманьяк начал жестокую кампанию репрессий. Целую череду приговоренных к смерти людей протащили на волокушах, чтобы казнить на площади Ле-Аль на глазах у сотен горожан. Еще больше тех, кто не заслуживал публичной казни, были безвестно задушены в подвалах Шатле. Как священнослужитель Николя д'Оржемон не мог быть приговорен к смерти. Однако его заставили наблюдать за первыми казнями на Ле-Аль, а затем церковные власти приговорили его к пожизненному заключению на хлебе и воде. Вскоре после этого он умер в грязной камере тюрьмы епископа Орлеанского в Мен-сюр-Луар. Однако, несмотря на эти отвратительные примеры, другие все еще замышляли возвращение герцога Бургундского в Париж. В последующие недели Иоанн Бесстрашный предпринял несколько попыток тайно провезти в город оружие и своих вооруженных сторонников. Отношения между правительством и парижанами достигли нового минимума. Городские ворота, за исключением четырех основных, были снова замурованы, а уличные цепи были вновь натянуты. Оружие, хранившееся в частных домах, было приказано сдавать под страхом смерти. Большое количество парижан было задержано, некоторые заключены в тюрьму, а другие изгнаны из города. Их имена выкрикивали глашатаи на углах улиц под звуки труб. Университет подвергся очередной чистке, серьезно поредевших рядов его магистров и профессоров. Считалось, что мясники были главной силой, стоявшей за запланированным восстанием, и рассматривались как эпицентр будущих потрясений. Они стали объектом особого преследования правительством. Их корпорация была лишена привилегий и монополий, а власть ее лидеров упразднена. Большой мясной рынок был закрыт, его здания снесены, а его функции были распределены между четырьмя небольшими рынками, разбросанными по Парижу. Эти меры оказались полностью контрпродуктивны, как это обычно бывает. В течение двух последующих лет Париж был подавлен и напуган, кипел обидой и гневом, за спиной арманьякских министров постоянно витала угроза, которая препятствовала всему, что они делали для защиты Франции от англичан[607].

В Вестминстере 16 марта 1416 года Парламент открылся во второй раз менее чем за пять месяцев. Цель собрания была по меньшей мере в равной степени распределена между дипломатией и финансами. Генрих V хотел извлечь выгоду из все еще сияющей славы победителя при Азенкуре. Агент города Бордо в Лондоне сообщал, что по мнению англичан король не может поступить плохо. Его мудрость и рассудительность превозносились ежедневно. "Воистину, — говорили люди, — мы никогда не видели в Англии ему подобных". Это был момент, когда необходимо было внушить французскому правительству и германскому королю силу решимости короля, силу единства его королевства и возможности его ресурсов, а также явное благоволение к нему Бога. Вступительное слово канцлера Бофорта прекрасно отражало эту политику. В нем был заново изложен официальный миф, возможно, в его самой крайней форме. Битва при Азенкуре, сказал Бофорт, была "небесным судом, исполненным мечом". Разве не Бог ясно выразил свое желание, сначала уничтожив французский флот при Слейсе в 1340 году, затем разгромив Иоанна II при Пуатье в 1356 году, "а теперь, в-третьих, наш самый достойный король на поле Азенкура?". "Господь простер свою руку, чтобы наказать упрямство французов, лишив их трех главных орудий против Англии: их ведущих портов, Кале и Арфлёра; их храбрости, которая постоянно подводила их в бою; и их военной силы, которая была утрачена в битве при Азенкуре. О Боже, почему этот жалкий и жестокосердный народ не подчиняется этим божественным приговорам, столь многочисленным и ужасным?"[608] Однако, несмотря на этот триумфальный тон, выступление Бофорта проходил на фоне поражения графа Дорсета в Па-де-Ко. Шли шумные приготовления к деблокаде Арфлёра. Епископ Бофорт напомнил Палате Общин, что война еще не окончена, а великие начинания могут быть доведены до конца только в том случае, если они обеспечены "средствами". Палата Общин согласилась перенести вторую из двух субсидий, предоставленных Парламентом после Азенкура, с ноября на начало июня. Ожидал ли король большего? Возможно. Но эта уступка позволила получить две полные субсидии в течение шести месяцев для финансирования крупномасштабных военных операций летом и спасла короля от серьезных затруднений[609].

Сигизмунд I Люксембург высадился в Дувре 1 мая 1416 года. В Англии он был принят еще более помпезно, чем во Франции. В Кале его встречал граф Уорик, одетым в свои лучшие одежды, вместе со всем гарнизоном. На каждом этапе пути в Лондон германского короля приветствовали братья короля в окружении магнатов и ветеранов Азенкура с тщательно спланированными церемониями. Мэр, олдермены и гильдии Лондона собрались на Блэкхите вместе с толпой горожан, чтобы приветствовать торжественную кавалькаду. Сам король в сопровождении 5.000 дворян и джентльменов, созванных из всех графств Англии, выехал на встречу с ним в миле от городских ворот у ручья, известного как St Thomas's Watering (Поток Святого Фомы) где сегодня Олбани-роуд пересекает Олд Кент-роуд. В честь высокого гостя в соборе Святого Павла был отслужен торжественный Те Deum. Весь Вестминстерский дворец был отдан в распоряжение Сигизмунда I, а сам Генрих V переехал за реку во дворце архиепископа Кентерберийского в Ламбете. Германский король был принят в Орден Подвязки, чья ежегодная церемония в День Святого Георгия была специально отложена с этой целью. Парламент был вновь созван, чтобы Сигизмунд I мог выступить перед ним, что он и сделал. Все его расходы на поездку были оплачены. Подарки сыпались на него со всех сторон. Сигизмунд I был доволен. "Эту землю можно назвать землей великого благородства и достоинства, изобилующей добрыми и богатыми людьми и благословенной в управлении, с изобилием всех достойных товаров, которые [нужны] земле", — сказал он своим хозяевам[610].

На самом деле после этих впечатляющих мероприятий ничего не происходило в течение более чем трех недель из-за отсутствия Вильгельма Баварского. Флотилия Вильгельма задержалась из-за штормов в Северном море и прибыла в Темзу только 28 мая. Работу конференции пришлось втиснуть в следующие две недели. Кроме Сигизмунда I и Вильгельма, в конференции участвовали Рено де Шартр со своим штабом, Генрих V с группой своих советников и герцоги Орлеанский и Бурбонский. Французских королевских герцогов поддерживали другие известные военнопленные, графы Ришмон, д'Э и Вандомский, а также бывший капитан Арфлёра Рауль де Гокур Младший. Сигизмунд I ловко воспользовался присутствием французских пленников, обращаясь с ними с подчеркнутым уважением, словно они были истинными представителями Франции. Он председательствовал на большом пиру в Вестминстерском дворце, а пленники сидели на почетном месте справа от него. За кулисами Генрих V применял свои собственные, более грубые методы давление. Его советники одновременно вели переговоры с послами герцога Бургундского. Бургундское посольство во главе с Жаком де Лихтервельде, одним из самых влиятельных советников герцога, находилось в Лондоне в течение июня. 17 июня граф Уорик отправился в Гент, где Иоанн Бесстрашный развлекал его с роскошью, большим размахом и шумом. Вряд ли эти события могли остаться незамеченными[611].

Перед мирной конференцией стояло два основных вопроса. Главный из них касался условий, на которых может быть заключен окончательный мир между Англией и Францией. Но более насущный вопрос касался судьбы Арфлёра. Генрих V с самого начала выдвинул свои условия для заключения мира. Он хотел, чтобы договор в Бретиньи был восстановлен в полном объеме, а Арфлёр был уступлен ему на вечные времена с достаточной территорией для его поддержания. Эти требования вряд ли могли стать неожиданностью. Кроме Арфлёра, на который Генрих V претендовал по праву завоевания, это были те же требования, которые он выдвигал перед кампанией 1415 года. После долгих обсуждений Рено и пленные отказались принять их, а английский король отказался их умерить. Очевидно, что без нового решения Совета в Париже не могло быть никакого прогресса. Это повлекло бы за собой задержку и усугубило бы положение Арфлёра.

Граф Арманьяк намеревался продолжать осаду Арфлёра, несмотря на текущие переговоры. Генуэзский флот к этому времени прибыл в Сену из Средиземноморья. К ним присоединился самый большой французский флот, собранный почти за три десятилетия. Генрих V был сильно встревожен. Он подозревал французов в том, что они намеренно затягивали конференцию, пока город не падет. Сигизмунд I и Вильгельм Баварский внесли различные предложения по решению этой проблемы. Наиболее перспективным было трехлетнее перемирие, чтобы дать время для проведения расширенной мирной конференции, на которой можно было бы рассмотреть все варианты с учетом новых инструкций для послов. Посредники предложили снять осаду и временно сдать город под их опеку, чтобы в дальнейшем действовать в соответствии с условиями окончательного договора, как только он будет согласован. Тем временем пленные французские принцы, будут освобождены условно-досрочно под соответствующее обеспечение. Английский король был настолько обеспокоен способностью гарнизона графа Дорсета продержаться, что был готов согласиться на этот пакет предложений, даже несмотря на то, что это лишило бы его возможности в течение еще трех лет пользоваться плодами победы при Азенкуре. В какой-то момент показалось, что французы в Лондоне тоже могут согласиться. Но в итоге ни Рено де Шартр, ни пленные принцы не были готовы поставить свою печать на столь важном документе, не снесясь с Советом в Париже. Отказ французских королевских герцогов в Англии исполнять отведенные им роли разрушил тщательно продуманный план, разработанный Изабеллой и Вильгельмом Баварским. Генрих V, разъяренный, пригрозил покинуть конференцию. 13 июня он опубликовал публичный меморандум о том, что французские пленники в Англии и королевские советники в Париже "всеми силами пытаются обмануть короля римлян, [графа] Голландии и короля". Он заявил о своем намерении предпринять экспедицию по оказанию помощи Арфлёру со всей возможной скоростью. Войскам был отдан приказ следовать в Саутгемптон для посадки на корабли. Было объявлено, что флот отплывет в Арфлёр в начале июля.

Перед лицом перспективы провала конференции и собственного бессрочного заключения в Англии французские военнопленные, которые до сих пор были солидарны с Рено де Шартром, теперь выступили с новым предложением, модифицированной версией старого. Они предложили, чтобы план посредников о временной опеке над Арфлёром был срочно представлен Совету Карла VI в Париже, а также ускоренный график возобновления переговоров о заключении постоянного мира. Принцы предложили провести встречу на высшем уровне на границе в Пикардии, на которой должны были присутствовать Сигизмунд I и Вильгельм Баварский, Генрих V и "великие люди его королевства", а также Карл VI вместе с принцами крови, которых он сам выберет. В случае недомогания одного из государей (речь, очевидно, шла о Карле VI), должны были быть назначены другие лица с соответствующими полномочиями. Шесть военнопленных, участвовавших в конференции в Лондоне, должны были быть доставлены в Кале во время конференции, готовыми к освобождению, как только будут согласованы подходящие условия. Рауль де Гокур Младший был досрочно освобожден, и отправлен во Францию в качестве эмиссара французских принцев в Лондоне в сопровождении Рено де Шартра и личного представителя Сигизмунда I, чтобы получить согласие французского правительства. Были установлены строгие сроки. Рауль и Рено обещали сообщить о реакции Франции в течение двадцати дней после своего отъезда. Если предложение будет принято в Париже, то в течение десяти дней после этого будут согласованы дата и место проведения встречи на высшем уровне, а также перемирие для безопасности участников. Встреча должна была состояться в течение пяти недель после этого. В отдельном документе (который не сохранился) были зафиксированы предлагаемые условия перемирия и договоренности о временной опеке над Арфлёром.

Рауль де Гокур и Рено де Шартр отправились во Францию вскоре после 20 июня 1416 года. Через несколько дней за ними последовал личный представитель Сигизмунда I, Николай Гараи, граф-палатин Венгрии, с документами, описывающими предложения, и личным письмом германского короля, в котором он рекомендовал их Карлу VI. Вскоре после них в Париж прибыл секретарь Канцелярии Филипп Морган, один из немногих людей, которым Генрих V доверял свои самые тайные секреты. Моргана сопровождали еще два чиновника. Они привезли с собой заверенные печатью полномочия короля на заключение перемирия. Похоже, считалось само собой разумеющимся, что предложения принцев-пленников будут приняты. Тем временем участники конференции разошлись в ожидании дальнейших событий: пленники — в свои охраняемые покои, Сигизмунд I — в уютную обстановку замка Лидс в Кенте, а Генрих V — для наблюдения за сбором своей армии в Саутгемптоне. Вильгельм Баварский вернулся домой. Чтобы поддерживать с ним контакт, король поручил своему другу и советнику Джону Каттерику, епископу Ковентри, который возвращался на Собор в Констанц, сопровождать его до Ле-Кенуа и оставаться при дворе в Эно в течение следующих недель[612].

Николай Гараи добрался до Парижа в начале июля 1416 года. Он и его спутники были приняты с большим блеском и пышностью и вскоре были допущены в Совет для изложения предложений своего господина. Это было большое и взволнованное собрание, на котором присутствовали ведущие члены Счетной палаты и Парламента. Король безучастно сидел на троне. Самым заметной отсутствующей фигурой был герцог Беррийский, который умер тремя неделями ранее в Нельском отеле в возрасте семидесяти шести лет, осколок прошлого, переживший золотые годы Карла V, и один из последних твердых сторонников мира с Англией в лагере арманьяков. После того как Николай Гараи изложил предложения, каждому советнику по очереди было предложено высказать свое мнение. Первым выступил Людовик Анжуйский, самый старший член королевской семьи и поддержал предложения. Как и большинство тех, кто последовал за ним. Но коннетабль, чья очередь подошла к концу заседания, горячо осудил их. По его мнению, Сигизмунд I и Вильгельм Баварский не были беспристрастными посредниками, а играли на руку королю Англии. Их истинной целью было деблокада Арфлёра, сопротивление которого подходило к концу. Трехлетнее перемирие было лишь приемом, чтобы дать англичанам время сделать его неприступным, как Кале. Предложенная встреча на высшем уровне была ловушкой, как и встреча на высшем уровне с Ричардом II в 1396 году, когда были даны бесчисленные обещания, которые англичане не собирались выполнять. В конце этой речи коннетабль убедил большинство присутствующих светских советников.

Однако "некоторые хитрые и опытные люди" (их имена не называются) предложили средний курс. Было известно, что Филипп Морган направлялся в Париж с полномочиями согласовать условия от имени Генриха V. Вместо того чтобы сразу отвергнуть их, эти люди предложили, что Совету будет лучше встретиться с Морганом, но затянуть обсуждение перемирия на столько, сколько будет необходимо, чтобы коннетабль смог вернуть Арфлёр. Так советники и решили поступить. На эту роль был назначен Рено де Шартр, которого поддержали два члена Совета и дипломатический секретарь короля Готье Коль. Это решение обязывало французское правительство к дорогостоящим военным операциям в течение следующих недель. Поэтому следующий этап заседания был посвящен обзору плачевного состояния финансов. Январскую талью оказалось чрезвычайно трудно собрать, за исключением Нормандии и других регионов, непосредственно пострадавших от угрозы со стороны Англии. Приток денег прекратился. Было решено ввести еще одну талью в размере 600.000 франков, чтобы покрыть расходы на успешную осаду Арфлёра — единственный случай, когда правительство пыталось взимать два налога в течение одного года. 7 июля было составлено и скреплено печатью письмо от имени Карла VI, в котором официально принимались предложения посредников и сообщалось, что представители короля встретятся с английскими послами в соборном городе Бове 17 июля для детального обсуждения[613].

Тем временем коннетабль с удвоенной яростью продолжал осаду Арфлёра. В поисках моряков были разосланы отряды вербовщиков. По всей Нормандии набирали каменщиков, плотников и кузнецов для строительства осадных сооружений и оборудования. Огромные запасы продовольствия направлялись в армию осаждавшую город. Внутри Арфлёра условия были ужасными. С начала осады только одному кораблю с припасами удалось прорвать блокаду, да и то лишь пройдя через французские линии под белым знаменем Франции — трюк, который вряд ли удалось бы повторить дважды. Туша корова стоила 10 марок, что в нормальных условиях равнялось цене хорошего боевого коня, хотя все боевые кони уже были съедены. Много лет спустя сэр Джон Фастольф, который был одним из лейтенантов Дорсета во время осады, считал, что 500 человек умерли от голода. Это было преувеличением старого вояки, но ясно, что многие люди действительно умерли. Только решимость и высокий статус графа Дорсета позволили поддерживать дисциплину в условиях, которые привели бы любой другой гарнизон к мятежу и продаже врагу[614].

Англичане вскоре поняли, что кажущееся согласие французского правительства с планом посредников было притворством. Граф Арманьяк не вел себя так, как будто ожидал перемирия. Сообщения, поступавшие из Бове, были обескураживающими. Когда английские агенты прибыли туда 17 июля, не было сделано никаких приготовлений для их приема. Они были вынуждены за свой счет разместиться в обычных гостиницах города и обнаружили, что у их дверей выставлена охрана, чтобы предотвратить их прогулки по улицам. Французские послы приняли их достаточно любезно, но признались, что не знали о предложении перемирия. Представители Сигизмунда I, по их словам, не передали им документ, в котором были изложены детали предлагаемого перемирия. Они должны были проконсультироваться со своим союзником Кастилией, прежде чем можно было бы договориться о перемирии сроком на три года. Затем они стали спорить о сроках. Возможно, предположили они, один год будет все же лучше, чем три. После почти двухнедельной чехарды 29 июля заседание было отложено для получения дальнейших инструкций. Задолго до этого английская делегация сообщила Генриху V, что его пытаются обмануть[615].

К последней неделе июля 1416 года английская армия помощь Арфлёру была готова. Но в последний момент Генрих V был задержан в Англии дипломатическими делами и не мог командовать ей сам. Поэтому 22 июля он назначил своего брата Джона, герцога Бедфорда, принять командование армией вместо себя. Через несколько дней Бедфорд взошел на борт своего флагманского корабля. Но потребовалось еще две недели, чтобы собрать корабли, разбросанные по гаваням Темзы и Солента, при сильном юго-западном ветре. Только в начале 14 августа вся армада собралась у мыса Бичи-Хед. По данным обычно надежной итальянской сети информаторов, в ней было около 300 судов. Большинство из них были реквизированными английскими торговыми судами и королевскими кораблями. Остальные были наняты в Нидерландах. Более крупные корабли были оснащены для ведения боевых действий: на носу и корме находились деревянные башни, а высоко над палубами на мачтах располагались "вороньи гнезда". Для защиты лучников от вражеских снарядов вдоль бортов были установлены ряды щитов-павез. Кроме моряков на борту находилось около 6.500 солдат. Вечером того же дня флот прибыл в Арфлёр[616].

Перед ним через устье Сены расположился французский блокирующий флот: семь больших парусных генуэзских карраков (один каррак сел на мель и разбился во время осады); около тридцати наемных кастильских карраков; небольшое количество баланжье, которые были изготовлены в результате последних усилий арсенала в Руане; и около сотни реквизированных французских торговых судов, оборудованных, как и их английские аналоги деревянными надстройками. Моральный дух войск на борту этих кораблей был низким. Из-за нехватки средств большинство из них получали лишь половину причитающегося им жалованья. В результате летом произошло массовое дезертирство, и многие корабли оказались недоукомплектованы. К тому же генуэзские галеры потеряли своего командира Джованни Гримальди, который был убит за несколько недель до этого в столкновении с английским конвоем, следовавшим из Бордо. В результате экипажи французского флота не желали сражаться, и галеры лежали на берегу у гавани Онфлёра. Общее командование было разделено между Гийомом де Лара, виконтом Нарбонским, южанином, который был втянут в арманьякскую сеть союзов благодаря браку с племянницей коннетабля, и Гийомом де Монтенем, который был капитаном Кана и морской армии. Когда поздно вечером английский флот был впервые замечен, они созвали корабельных капитанов, чтобы решить, что делать. На собрании преобладали генуэзские капитаны, которые порекомендовали наступать. Альтернативой было бы ожидание, пока англичане попытаются прорваться в город, что привело бы к тому, что масса французских кораблей оказалась бы зажатой между атакующим английским флотом и берегом и не смогла бы маневрировать, что и привело к катастрофе при Слейсе в 1340 году. Их совет был принят, и корабли были назначены на свои места. Французские и кастильские корабли были собраны в плотную массу у берега перед Арфлёром. Генуэзские карраки были размещены перед ними вместе с большим наемным немецким судном.

С наступлением темноты английский флот вошел в устье реки и бросил якорь недалеко от города. Корабли герцога Бедфорда, за двумя-тремя исключениями, выглядели карликами по сравнению с огромными кораблями из Генуи и Кастилии. Но у англичан было огромное численное превосходство и в кораблях, и в обученных солдатах. Кастильцы подсчитали шансы и решили не рисковать. В сумерках они уплыли прочь, и больше их не видели. Остальная часть французского флота ждала на своих позициях до утра. Обе стороны провели тревожную ночь. Поднялся ветер. Волны сильно болтали стоящие на якоре суда. На рассвете прозвучал сигнал трубы, и генуэзские карраки двинулись к английской якорной стоянке, а за ними последовал остальной французский флот. По мере продвижения французы рассредоточились, чтобы охватить английский флот с флангов. Две плавучие массы столкнулись. Завязался бой, продолжавшийся пять или шесть часов. Англичане нацелились на генуэзцев. Они прицепились к каждому карраку с помощью крючьев и пытались взобраться на них по трапам. Это была убийственная операция. Генуэзские экипажи отбивались от нападавших сверху копьями, арбалетными болтами и камнями. В конце концов три их каррака и немецкий корабль были захвачены, когда у защитников закончились боеприпасы. Большой французский когг и четыре небольшие гребные баланжье также были взяты на абордаж и захвачены. Еще два каррака сели на мель в устье реки. После того, как самые крупные корабли были захвачены или разбежались, остальная часть французского флота уплыла в Онфлёр и укрылась за песчаными отмелями устья реки. Потери были исключительно высоки с обеих сторон, особенно среди легковооруженных английских лучников и генуэзцев. Англичане утверждали, что убили 1.500 французов и генуэзцев и взяли в плен 400. Их собственные потери были выше: по достоверной оценке современников, 700 латников и 2.000 лучников были убиты или тяжело ранены. Около двадцати английских кораблей были потоплены. Но англичане деблокировали Арфлёр. Когда французские корабли бежали, открылся путь к устью Лезарда. Английские корабли поднялись по каналу и прошли между большими башнями-близнецами в закрытую гавань. Через несколько дней осада французами была прекращена. Армия коннетабля отступила, а набранные на месте войска были разведены по гарнизонам. Для англичан это была пиррова победа, но она была решающая[617].

Герцог Бургундский отстраненно наблюдал за конференциями в Лондоне, но он был заинтересован в их исходе самым серьезным образом. Мир между Англией и Францией стал бы для него катастрофой. Он позволил бы правительству арманьяков обратить всю мощь Франции против него. Самым страшным кошмаром герцога было то, что англичане могли бы даже поддержать арманьяков в этом стремлении в рамках мирного договора. Опасения Иоанна были не надуманными. Именно так поступил Генрих IV в 1412 году и предложил Сигизмунд I в 1414 году. Вся дипломатическая энергия герцога Бургундского была направлена на то, чтобы эта идея не всплыла в 1416 году. После нескольких месяцев дипломатических контактов на низком уровне в Лондоне и Кале в конце апреля было достигнуто соглашение о продлении англо-фламандского торгового перемирия еще на год. Перемирие признавало нейтралитет Фландрии в англо-французской войне, принцип, который неохотно принимался французским правительством в течение нескольких лет. Но оно не делало герцога Бургундского нейтральным в отношении других его владений. Именно этот шаг и намеревался предпринять Иоанн Бесстрашный. Это было главной целью миссии Жака де Лихтервельде в Англию в июне 1416 года. 24 июня, вскоре после того, как конференция Сигизмунда I в Лондоне распалась, Лихтервельде и его коллеги заключили новое соглашение с английским королем. Генрих V обещал, что в случае войны между Англией и Францией его войска не будут вторгаться во владения герцога Бургундского. В свою очередь Иоанн не позволит никому из своих подданных воевать против англичан. Эти обязательства должны были оставаться в силе до конца сентября 1417 года. Кроме того, Генрих V обязался до этого времени не заключать мир с Францией, противоречащий интересам герцога, и хотя до наших дней не сохранилось соответствующего письменного обещания Иоанна Бесстрашного, вполне вероятно, что оно было. Эти договоренности не были формальным военным союзом, но они стали важным шагом на пути к нему. Они служили заверением герцогу Бургундскому, что Генрих V не присоединится к коалиции против него, возглавляемой арманьяками, и гарантировали, что герцог не будет помогать обороне Франции от захватчика. Предполагалось, что соглашение должно было оставаться в тайне. Но его вряд ли можно было скрыть, поскольку обе стороны должны были проинструктировать своих чиновников, чтобы те привели его в исполнение. Инструкции Иоанна были очень четкими. Они запрещали его подданным сражаться во французских войсках в случае английского вторжения. Вскоре об этом стало известно королевским бальи. Копии соглашения были добыты и отправлены в Париж, где вызвали бурное негодование и разговоры об измене[618].

Теперь Генрих V решил расширить новое соглашение. В начале июля 1416 года он убедил Сигизмунда I присоединиться к нему и пригласить герцога Бургундского на встречу на высшем уровне в Кале. Герцог Берга, один из главных членов свиты Сигизмунда I, доставил это приглашение в Лилль. Там он объединился с послом Генриха V, графом Уориком, который в течение последнего месяца жил при бургундском дворе. Иоанн Бесстрашный принял их с распростертыми объятиями. Две недели пиров, поединков и показного общения обошлись ему более чем в 5.000 ливров. Отголоски этого, наверняка, услышали советники французского короля в Париже и его послы в Бове, как, несомненно, и предполагалось. К 23 июля в Лондоне стало известно, что Иоанн Бесстрашный принял приглашение приехать в Кале, и начались приготовления к его торжественной встрече. Территория перед воротами замка была заполнена шатрами из золотой ткани. Мрачные каменные палаты были обиты шелком, аррасом и дамастом, а магазины заполнены едой, вином и специями. На это было потрачено более 10.000 фунтов стерлингов. Тем временем Иоанн Бесстрашный начал демонстрировать англичанам, во сколько им обойдется его дружба. В конце июля приближенные герцога приступили к крупным военным операциям на севере Франции, которые Совет Карла VI в Париже расценил как намеренную попытку помочь англичанам, отвлекая французские войска от Арфлёра в критический момент осады. К границам Па-де-Ко были предприняты рейды тяжелой кавалерии. Несколько сотен человек из Артуа и Пикардии под командованием одного из главных капитанов герцога, Гектора де Савеза, в сопровождении Элиона де Жаквиля и других изгнанных кабошьенов в конце июля предприняли дерзкий рейд в сторону Парижа, который удалось пресечь только у ворот Сен-Дени, вечером 12 августа, потому что ворота были вовремя закрыты[619].

Германский король, чьи англофильские симпатии становились все более очевидными, теперь окончательно отказался от всякого подобия нейтралитета. 12 августа 1416 года он встретился с английским королем в Кентербери и после трехдневных переговоров объявил себя союзником Англии. Их договор, который был скреплен 15 августа, был необычным документом. Сигизмунд I изложил историю своей миссии с того момента, как покинул Констанц. Французское правительство, жаловался он, упорно посягало на территорию империи и на провинции Франции, которые по праву принадлежали королям Англии ("как нам часто давал понять наш брат Генрих, король Англии и Франции и господин Ирландии"). Оно тайно препятствовала его попыткам в Перпиньяне убедить Бенедикта XIII отречься от престола. На все его попытки посредничества оно отвечало насмешками и обманом. Отныне он и Генрих V будут друзьями и союзниками и каждый из них будет помогать другому, если потребуется, силой, чтобы отвоевать у Франции свои права. Судя по пространному письму с объяснениями, которое Сигизмунд I направил Карлу VI, его мотивы представляли собой любопытную смесь грандиозного и тривиального. Обида, несомненно, играла большую роль. Его гордость была уязвлена обращением с ним во Франции. Он был возмущен тем, как обманным путем его предложения о мирной конференции были сначала приняты, а затем отвергнуты французскими послами в Бове. Впечатленный победой Генриха V при Азенкуре и его очевидным авторитетом в Англии, а также польщенный экстравагантным вниманием к нему самому, Сигизмунд I был легко убежден, что только упрямство и нечестность мешают французскому правительству признать справедливость территориальных претензий английского короля.

Сигизмунд I видел во внутреннем разладе во Франции и военной мощи Англии возможность обратить вспять последовательный процесс, в ходе которого французская корона поглотила франкоязычные провинции на западных землях империи или низвела их до статуса сателлитов: полузабытое королевство Арль; старые имперские владения, графство Бургундия к востоку от Соны, Лотарингию и Мец. Какими бы фантастическими ни казались сейчас эти идеи, они отнюдь не были абсурдными в глазах тех, кто чувствовал, что является свидетелем предсмертных судорог французской монархии. К этим соображениям добавлялась забота Сигизмунда I о работе Констанцского Собора и будущем крестовом походе. Дело было не только в том, что единство латинского христианства было непременным условием для обоих начинаний. В конце лета 1416 года появились настойчивые сообщения о том, что Бернар Арманьяк, теперь единственный заметный сторонник Бенедикта XIII во Франции, пытается вернуть страну ему в повиновение и воссоздать авиньонское папство. На самом деле, хотя граф до конца жизни сохранял личную преданность Бенедикту XIII, эти сообщения почти наверняка были неправдой. Но Сигизмунд I, похоже, поверил им и боялся, что все его усилия по преодолению папского раскола могут быть сведены на нет. Министры французского короля, естественно, рассматривали Кентерберийский договор в более черно-белых тонах. Они были разгневаны и встревожены. Жан де Монтрей, вероятно, говорил от имени большинства из них, когда в жестоком памфлете, написанном из своего убежища в аббатстве Шали, обвинил Сигизмунда I в том, что тот все время был тайным союзником Генриха V, и объявил его притязания на роль нейтрального посредника как фикцию[620].

Как ни странно, несмотря на явную пристрастность, сам Сигизмунд I не считал свою роль посредника законченной. Похоже, что и Генрих V тоже. По завершении конференций в Бове английский и французский послы решили встретиться снова в согласованное время и в согласованном месте. Генрих V и Сигизмунд I надеялись, что предстоящая конференция в Кале напугает Совет французского короля и заставит его подчиниться, увидев призрак военного союза, объединяющего Англию, Бургундию и Германию против Франции. Поэтому на второй неделе августа встреча английского и французского послов была назначена на 4 сентября в Кале. Агент Генриха V при дворе графа Эно, Джон Каттерик, отправился в Лилль и убедил герцога Бургундского приурочить свое прибытие в Кале к приезду французской делегации, чтобы оказать на нее максимальное давление. В письме "германской нации" на Констанцском Соборе накануне своего отъезда в Кале Сигизмунд I сообщил, что надеется, что присутствие всех основных действующих лиц принесет мир[621].

Но ни Генрих V, ни Сигизмунд I не предвидели всей решимости французского правительства. Германский король прибыл в Кале со своей свитой 25 августа 1416 года. Генрих V последовал за ним через десять дней, 4 сентября, во главе флотилии из шестидесяти кораблей и в сопровождении канцлера Бофорта, архиепископа Чичеле, епископа Даремского и внушительной свиты солдат, придворных и клерков. Архиепископ Реймсский, Рено де Шартр, явился в Кале с опозданием на несколько дней, 9 сентября, в сопровождении своих помощников и незаменимого Готье Коля. Переговоры с ними не увенчались успехом. Английский король решил нанести им все те оскорбления, которые были нанесены его собственным послам в Бове. Их буквально заперли в их жилищах и заставили оплачивать собственные расходы, а их слугам запретили ходить по улицам без сопровождения. Должно быть, атмосфера была ледяной, когда они в конце концов предстали перед английскими советниками, назначенными для работы с ними: Архиепископ Чичеле и граф Дорсет, которых поддерживали три английских дипломата, с которыми Рено в последний раз встречался в Бове. Хотя французские эмиссары пробыли в Кале более трех недель, единственной записью о дискуссиях с ними является неясный меморандум, который они представили Сигизмунду I, когда их миссия была на грани провала. Это позволяет предположить, что они рассматривали приданое Екатерины Французской как единственный вопрос, по которому можно вести переговоры. Они настаивали на том, что любая сделка должна включать возвращение Арфлёра, и, похоже, у них не было новых предложений по поводу уступки территории на юго-западе или феодального статуса Аквитании. Они добавили предложение, что если это не устраивает Генриха V, то Сигизмунд I может склонить его на свою сторону, уступив территории, вырезанные из западных фьефов империи, "за что король Франции и его королевство будут вечно благодарны". Не было ни малейшего шанса на то, что это будет приемлемо для Генриха V. Это была сделка, которую он уже отверг в Уинчестере в июле предыдущего года, и, похоже, она не учитывала результат Божьего суда при Азенкуре. К концу сентября послы зашли в тупик. 29 сентября французские послы получили охранные грамоты для отъезда[622].

План короля, предусматривавший одновременный приезд герцога Бургундского в Кале с французским посольством, провалился. Прибытие Иоанна Бесстрашного затянулось из-за длительных переговоров о гарантиях, которые этот вечно подозрительный и никому не верящий человек требовал для своей безопасности. К тому времени, когда это удалось уладить, переговоры с французами уже сорвались. В итоге было решено, что герцогу будет предоставлен заложник на границе Кале, брат Генриха V, Хамфри, герцог Глостер, который будет служить гарантией его безопасного возвращения. Рано утром 4 октября 1416 года эти два человека одновременно ступили с противоположных берегов реки Аа на барки, обменялись короткими любезностями на середине реки и отправились каждый своей дорогой: Иоанн был принят графом Уориком и сэром Томасом Эрпингемом у восточных ворот Кале, а Хамфри — графом Шароле в Сент-Омере[623].

Первым делом герцога Бургундского в Кале был Сигизмунд I, с которым у него было много нерешенных вопросов, большинство из которых касались статуса владений Иоанна в империи. Наиболее деликатные из них, похоже, были улажены благодаря добрым услугам Генриха V вовремя, чтобы обычная публичная демонстрация доброй воли была замечена главным образом во Франции. В большом павильоне, возведенном перед воротами замка, герцог так низко склонился перед германским королем, что едва не коснулся земли, после чего двое мужчин обнялись, поцеловались и разделили традиционное вино и пряности. Для сравнения, почти ничего не известно о беседах Иоанна с Генрихом V. Они проходили в обстановке строжайшей секретности во внутренних покоях замка в течение семи дней. Согласно сплетням, собранным капелланом, который написал самый полный современный отчет, все было "двусмысленно и уклончиво". Как и в 1413 и 1414 годах, в этих переговорах присутствовал большой элемент нереальности. Главной целью Генриха V в переговорах с Иоанном Бесстрашным было усилить свою позицию на переговорах с арманьякским правительством в Париже, которое было единственно способным дать ему то, что он хотел. До прибытия герцога он уже потерпел неудачу в достижении этой цели. Альтернативой был военный союз с Бургундией, предусматривающий развертывание армий Иоанна в поддержку английского вторжения. Это, безусловно, было то, чего хотел Генрих V. Его Канцелярия подготовила проект обязательств, которые он хотел бы получить от Иоанна. В них говорилось о намерении Генриха V вторгнуться во Францию теперь, когда французы отказались выполнить его требования, таким образом, не оставив "другого государя, кроме Бога, у которого он мог бы искать справедливости". Герцог должен был заявить, что, будучи лучше информированным в этом вопросе, чем прежде, и "ввиду великих побед, которыми Бог по своей милости наградил упомянутого короля Англии и его благородных предков", он отныне будет поддерживать притязания Генриха V на корону Франции и принесет ему оммаж за свои владения, как только Генрих V завоюет "заметную часть" страны. Тем временем, говорилось в черновиках, Иоанн Бесстрашный будет вести войну всеми силами против арманьякских правителей Франции и против "всех их подданных, земель и сторонников". По словам хрониста Монстреле, чья информация, вероятно, была получена из сплетен при бургундском дворе, Генрих V предложил Иоанну Бесстрашному в качестве награды долю в своих завоеваниях.

В последующие годы арманьякская пропаганда часто обвиняла Иоанна в том, что он согласился на эти условия или что-то очень похожее на них. Но совершенно очевидно, что он этого не делал. Кроме трех черновиков в английских государственных архивах, полных пустых листов, ожидающих завершения, в обширных архивах Англии и бургундских герцогов нет никаких следов завершенного соглашения. У Иоанна также не было причин так открыто вступать в союз с английским королем. Он уже достиг своей главной дипломатической цели в июне, заключив договор о нейтралитете. Если Генрих V не перехитрит его, что было вполне возможно, он был в безопасности, по крайней мере, еще год от большой коалиции между французским правительством арманьяков и английским королем. Конечно, ему было выгодно, чтобы его враги в Париже были заняты английским вторжением в ближайшие месяцы. Но срыв переговоров между советниками Генриха V и Рено де Шартром означал, что это, скорее всего, произойдет в любом случае. На самом деле цель герцога на конференции в Кале была та же, что и у Генриха V: запугать Совет Карла VI и заставить его принять его условия. Формальный военный союз был даже не на втором месте. Человек, столь разбирающийся в ценности пропаганды, как Иоанн Бесстрашный, не мог рисковать оттолкнуть народное мнение в Париже и остальной Франции, открыто вступая в союз с национальным врагом. Тем не менее, личные встречи между руководителями имеют много преимуществ, одно из которых заключается в том, что взаимопонимание может быть достигнуто без формальных соглашений между встречающимися. Представляется вероятным, что к тому времени, когда Иоанн Бесстрашный покинул Кале 13 октября, эти два человека договорились об определенном стратегическом сотрудничестве в течение следующего года, даже если оно было далеко от союза или признания претензий Генриха V[624].

19 октября 1416 года Парламент открылся в Расписной палате Вестминстерского дворца в присутствии Генриха V, чтобы услышать необычный рассказ канцлера Бофорта об этих событиях. Божий замысел, сказал он им, не был осуществлен им за один день. Святой Дух сотворил мир за шесть дней и отдыхал только на седьмой. Предыдущие Парламенты и Большие Советы, сказал Бофорт, призывали короля к переговорам с Францией в надежде избежать войны и пролития христианской крови. Никто не мог отрицать, что Генрих V сделал все возможное. История его правления была непрерывной борьбой за мир. Канцлер тенденциозно рассказал о переговорах с Рено де Шартром. По его словам, были сделаны подробные предложения, над которыми работали прославленные дипломаты, но все безрезультатно. Французы, "пресыщенные гордыней и забывшие о своей слабости и поражении", отвергли всякую возможность соглашения. Поэтому "давайте вести войну, чтобы иметь мир, ибо цель любой войны — мир". Палата Общин проголосовала за еще одну двойную субсидию. Три четверти субсидии должны были быть выплачены в феврале 1417 года, когда ожидалось заключение контрактов на военную службу для нового вторжения во Францию. Сбор оставшейся суммы был отложен до ноября 1417 года, но король получил специальное разрешение брать под нее займы заранее. В результате приток денег за зиму составил 112.807 фунтов стерлингов, что стало самым большим показателем за одно полугодие за весь XV век. Вдобавок к тяжелым налогам, взимавшимся в течение последних трех лет, это представляло собой финансовое бремя, превосходящее все попытки Эдуарда III или Ричарда II. Действительно, по отношению к населению и ресурсам страны это бремя превосходило все, что было предпринято впоследствии, вплоть до великих войн XVIII века. Заседание Парламента закончилось на воинственной ноте 18 ноября 1416 года. Томас Бофорт, граф Дорсет, который на сегодняшний день оказался самым выдающимся военачальником, был возведен в герцога Эксетер с субсидией в 1.000 фунтов стерлингов в год из доходов короля, "слишком малой для такого великого человека", говорили лорды. Король объявил о своем намерении вторгнуться во Францию летом следующего года, "чтобы покорить непреклонное упрямство французов, которое не смягчить ни сладким молоком коз, ни пожирающим вином мести, ни даже самой тщательной дипломатией". Однако, несмотря на всю риторику и бряцание мечами, уже появлялись первые признаки усталости от войны и истощения от налогов. Палата Общин серьезно отнеслась к заверениям канцлера, что это должна быть война, чтобы положить конец войне. Они поставили условие, что Генрих V не должен пытаться перенести сбор второй субсидии или просить еще одну до того, как эта будет собрана. Архиепископ Чичеле приказал, чтобы праздник Святого Криспина, в который произошла битва при Азенкуре, отныне отмечался во всех церквях с дополнительными молитвами. Но блеск Азенкура угасал по мере того, как становились очевидными трудности, связанные с использованием этой победы. В последующие месяцы епископы сообщали, что призывы к молитвам и процессиям в поддержку следующей кампании короля были восприняты вяло[625].

Единственным участником конференции, который ничего не добился в Кале, был Сигизмунд I Люксембург. 24 октября он отправился в Дордрехт, первый этап своего долгого пути в Констанц. Его попытка выступить в качестве арбитра западноевропейской политики потерпела публичную неудачу, которая, должно быть, ранила этого гордого и амбициозного человека. Не получив никаких преимуществ в других направлениях, он стал открытым врагом правительства Франции. Под давлением Генриха V, побудившего его к поверхностному примирению с Иоанном Бесстрашным, Сигизмунд I быстро открыл для себя фундаментальные конфликты, разделявшие империю и Бургундский дом. Через несколько дней после отъезда из Кале он обнаружил, что вынужден избегать проезда через владения Иоанна на обратном пути, из-за опасности попасть в плен. Что касается его договора с королем Англии, то он не принес ему ничего, кроме новых военных обязательств и безнадежных мечтаний о возвращении франкоязычных провинций империи из-под власти французской короны. Генрих V и Сигизмунд I отнеслись к своим обещаниям менее серьезно, чем большинство историков. Вскоре после отъезда из Кале Сигизмунд I написал королю письмо, которое Генрих V назвал "дружеским", заверив его в "братской помощи, которую я надеюсь получить и от него". Проблема заключалась в слабом положении самого Сигизмунда I в Германии. У него не было ни власти, ни средств для оплаты армии или даже собственной свиты. Прибыв без гроша в Нидерланды в конце октября, он был вынужден финансировать свои расходы, заложив полученные в Англии подарки у ростовщиков Брюгге, включая регалии Ордена Подвязки[626].

Во Франции главным результатом союза Генриха V с Сигизмундом I и его публичной интриги с герцогом Бургундским стало предсказуемое изменение симпатий населения к правительству и самая смелая попытка создать единый фронт против захватчика. Главной фигурой в обоих событиях был Дофин, Иоанн Туреньский. После смерти Иоанна Беррийского в июне он унаследовал титул герцога Беррийского, а вместе с ним и богатые владения старика в Берри и Пуату, что значительно повысило его статус и увеличило его ресурсы. Однако этот мощный символ власти оставался тем, кем он был всегда: пассивной, бесцветной фигурой, живущей далеко от центра событий в Эно, политической марионеткой, которой манипулировал его тесть Вильгельм Баварский.

В конце августа 1416 года, как только он окончательно определился с датой встречи с Генрихом V, Иоанн Бесстрашный поехал в Ле-Кенуа вместе со своим сыном Филиппом, графом Шароле, для переговоров с Вильгельмом Баварским и его супругой (сестрой Иоанна). Целью этих переговоров, неустанно продолжавшихся в течение трех дней, было вырвать контроль над Дофином из рук Вильгельма. Вильгельм оказался совершенно невосприимчив к уговорам. Его больше всего волновало наследство дочери и зятя. Так как его амбициозные планы относительно Лондонской конференции не увенчались успехом, он отказался участвовать в конференции в Кале, перспективы которой казались ему не лучше. Вильгельм теперь считал, что единственным возможным выходом для Дофина было присоединиться к национальному сопротивлению историческому врагу. Иоанн Бесстрашный был встревожен. Он покинул Ле-Кенуа, размышляя, не стал ли его зять и бывший союзник арманьяком.

Его беспокойство было оправданным. Вскоре после этого, примерно в начале сентября, Вильгельм Баварский договорился с арманьякскими советниками Карла VI о том, что Дофин вернется в Париж и займет место титулярного главы королевского Совета. Но королевская казна была опустошена, чтобы оплатить достаточно внушительный военный эскорт для принца. 27 сентября, когда переговоры с англичанами в Кале были на грани срыва, из Ле-Кенуа от имени Дофина прибыл смелый манифест, адресованный главным городам Франции. Аррасский мир, объявил он, положил конец всякому оправданию нынешних разногласий между французами. Когда произойдет обещанное английское вторжение, он лично выступит против врага во главе объединенной нации. В нынешнем кризисе пусть каждый сохранит верность только королю и будет готов сражаться, как только его призовут[627].

Призыв Дофина к единству затронул важные интересы Парижа и, вероятно, большинства французов. В течение нескольких месяцев казалось, что найден способ примирить враждующие стороны. Королева, вооружившись своими полномочиями в соответствии с ордонансами, начала работать над достижением компромисса, который позволил бы ее сыну занять подобающее ему положение в Париже, а герцогу Бургундскому — почетное место в Совете. Ее усилия поддержали влиятельные фигуры, которые ранее были подавлены властной личностью коннетабля: герцог Анжуйский, который заставил себя преодолеть страх и ненависть к Иоанну Бесстрашному; значительное меньшинство в королевском Совете, люди, чьи симпатии были на стороне арманьяков, но которые были напуганы тем, что герцог Бургундский может объединиться с Генрихом V; и герцог Бретонский, старый друг и союзник королевы, который разделял ее взгляды и теперь был срочно вызван в столицу, чтобы поддержать ее.

Герцог Бургундский, с его привычной чуткостью к изменению политической ситуации, был достаточно склонен к сотрудничеству и вполне готов отказаться от договора о нейтралитете с Генрихом V, если такова будет цена. Под давлением Вильгельма Баварского и его супруги он вернулся в Эно в сопровождении Филиппа, графа Шароле, и многих придворных. Иоанн встретился с Вильгельмом в Валансьене 9 ноября 1416 года. Для них были устроены грандиозные пиры и развлечения. На фоне смеха и шума Вильгельм убеждал своего шурина отказаться от всех своих договоренностей с англичанами. 12 ноября они достигли соглашения. Судя по всему, письменного документа не было. Вместо этого соглашение приняло форму серии тщательно составленных устных обязательств, которыми обменялись Иоанн Бесстрашный, граф и графиня Эно и Дофин. Они договорились, что Вильгельм будет сопровождать Дофина в Париж. В течение двух недель после его прибытия туда герцог Бургундский будет вызван к королеве и примирится с королем. Взамен Иоанн Бесстрашный обязался жить в мире со своими бывшими врагами, за исключением герцога Анжуйского, которому он никогда не сможет простить отказ жениться своей дочери, и действовать совместно с Вильгельмом Баварским для защиты интересов короля и Дофины. Тем временем Вильгельм пообещал, что "не позволит Дофину оказаться во власти кого-либо, в ком он не может быть уверен". Граф ясно дал понять, что не будет лично воевать с англичанами, так как не был французом. В течение четверти века он был рыцарем Ордена Подвязки. Связи его дома с Англией были слишком тесными. Но он получил обязательство, что Иоанн Бесстрашный приложит все свои силы и влияние для защиты Франции от грядущего английского вторжения. Отъезд Дофина в Париж был назначен на конец ноября[628].

Не все были довольны этой попыткой принудить королевский Совет в Париже к соглашению с Иоанном Бесстрашным. В столице началась длительная борьба между сторонниками королевы и союзниками коннетабля. Арманьякские радикалы оказались в трудном положении. Они контролировали Париж и особу короля и имели в своем распоряжении крупнейшие военные силы на севере Франции. Однако юридически власть в государстве принадлежала королеве и Дофину во время отлучек Карла VI. В начале декабря 1416 года Дофин и его тесть отправились из Ле-Кенуа в Париж во главе величественной кавалькады. Их сопровождала "благородная компания, подобающая сыну короля", в действительности небольшая армия, и группа ближайших советников Иоанна Бесстрашного во главе с мастером дипломатических интриг Ренье Потом. Из Парижа кавалькада Дофина выглядела как бургиньонское триумфальное шествие. Она была вынуждена подолгу останавливаться в главных городах на своем пути, пока партии спорили между собой в столице. Все новости из города сводились к тому, что коннетабль и его друзья, хотя и были более чем рады возвращению Дофина в Париж, не хотели впускать в город его военный эскорт или позволить ему исполнять обязанности регента, если он предложит впустить герцога Бургундского. Многие из них боялись за свою положение, а некоторые — за свою жизнь. Они заявили, что "скорее умрут и увидят гибель королевства, чем допустят в столицу герцога Бургундского". Королева, которая планировала присоединиться к своему сыну по дороге, в Сен-Кантене, не появилась, вероятно, потому, что ей не позволили покинуть Париж. В конце декабря Изабелла послала в город герцога Бретонского, чтобы он представлял ее интересы. Но герцог приехал в сопровождении трех эмиссаров Бернара Арманьяка во главе с его главным лейтенантом, гасконским рутьером Рамоне де ла Герром. Они, должно быть, жестоко разъяснили герцогу Бретонскому позицию коннетабля[629].

В начале января 1417 года, вскоре после возвращения Иоанна Бретонского из Сен-Кантена, произошла одна из тех случайностей, которые могут нарушить все политические расчеты. Карл VI наслаждался одним из все более редких периодов ясности рассудка. Трудно сказать, как много он понимал из того, что происходило вокруг него. То немногое, что мы знаем о его мнениях в эти периоды ремиссии, говорит о его весьма непрочной связи с реальностью. Но он был достаточно вменяемым, чтобы председательствовать в Совете и время от времени высказывать свои пожелания. Герцог Бретонский вошел к нему в доверие и на короткое время сумел вырвать контроль над Советом у коннетабля. В результате политическое настроение в Париже резко изменилось. Герцог Бретонский сопровождал Дофина из Сен-Кантена в Компьень на следующем этапе его движения к столице. Парламент и Университет направили к нему делегации, призывая его войти в город и взять на себя управление правительством. Дофин был назначен титулярным лейтенантом короля во всех вопросах, касающихся войны. Королева наконец смогла покинуть гнетущую атмосферу Парижа и 21 января расположилась в двадцати милях от Компьеня в старом королевском дворце Санлиса вместе с герцогом Бретонским и большей частью королевского Совета. Принцы и их посланники постоянно курсировали между двумя дворами, делая последние приготовления к триумфальному въезду принца в его столицу[630].

Но этому не суждено было случиться. Свидетельства фрагментарны и неоднозначны, но, судя по всему, произошло следующее: примерно в конце января герцог Бретонский отправился в Анжер, чтобы обсудить ситуацию с Людовиком Анжуйским. В его отсутствие у короля случился рецидив, и коннетабль восстановил контроль в Париже. Примерно 18 февраля 1417 года Бернар Арманьяк внезапно появился в Санлисе. Там он резко прекратил переговоры с Дофином и отослал королеву и ее двор. В начале марта Арманьяк прибыл в Компьень с Рено де Шартром и группой советников, твердыми приверженцами Арманьяка. Если бы не Вильгельм Баварский и его солдаты, они, вероятно, увезли бы принца в Париж тогда же. Вместо этого в течение нескольких дней они управляли делами правительства из Компьеня. Они настырно обрабатывали впечатлительного Дофина, пытаясь оторвать его от тестя, льстили его растущему тщеславию, проводили заседания Совета в его присутствии, выкладывали перед ним проекты указов и открыли французскую королевскую казну для его прихотей. К тому времени, когда они покинули Компьень и вернулись в Париж, Иоанн Туреньский был склонен последовать за ними на их условиях. Вильгельм Баварский, чувствуя, что его влияние ослабевает, решил довести дело до конца. Он поскакал в Париж и 30 марта явился на заседание Совета в присутствии короля, коннетабля и его союзников. Граф сразу перешел к делу, заявив, что Дофину будет позволено вернуться в Париж только в рамках сделки, которая вернет герцогу Бургундскому его надлежащее место в правительстве. Если это не будет согласовано или не будут найдены другие средства для установления мира в королевстве, он отвезет Дофина обратно в Эно. Арманьякские советники были потрясены. В ту же ночь коннетабль решил арестовать графа Эно и держать его в качестве заложника для выдачи Дофина. Но Вильгельм был вовремя предупрежден и очень рано следующим утром покинул город, объявив, что направляется в пригородный монастырь Сен-Мор, важную местную святыню. Но как только его отряд выехал за ворота, он галопом помчался в сторону Компьеня. Вильгельм прибыл туда вечером и обнаружил, что его политический расчет рушится. Восемнадцатилетний Дофин, чье здоровье никогда не было крепким, заболел с большим абсцессом на шее. Его язык распух, а глаза выкатились из орбит. Иоанну становилось все труднее дышать. Врачи, срочно вызванные из Парижа, ничем не могли помочь принцу. Около полудня 5 апреля Дофин умер. Мало кто мог испытать большее облегчение от этого, чем граф Арманьяк[631].

Примерно во время празднования Рождества и Нового года при английском дворе герцог Бурбонский попросил о приватной беседы с Генрихом V. Герцог, очевидно, сожалел о своей непреклонности во время лондонской конференции в июне. Он сообщил Генриху V, что заказал из Франции материалы, касающиеся притязаний Англии на французскую корону и думал, что понимает его, но всегда считал это просто предметом торга. И сам Генрих V, и его советники дали ему понять, что он готов отказаться от притязаний на трон в обмен на французские провинции, уступленные по договору в Бретиньи, плюс Арфлёр и его ближайшие окрестности. Генрих V не отрицал того, что по сути, это была позиция, которую он занял во время конференции. Герцог Бурбонский сказал, что считает это "благородным и разумным предложением". Он считал, что сможет убедить других военнопленных согласиться с ним, и предложил, чтобы ему и Раулю де Гокуру Младшему было позволено вернуться в Париж по условно-досрочному освобождению, чтобы оказать давление на Совет Карла VI в Париже до того, как во Франция наступит лето. Если французский королевский Совет не будет готов согласиться с этим, он принесет оммаж Генриху V как королю Франции за все свои владения и замки во Франции и призовет других сделать то же самое. Что касается условий условно-досрочного освобождения, то пленники были готовы выдать залог в 40.000 экю в качестве гарантии возвращения Гокура. Сам герцог Бурбонский обещал внести залог в 200.000 экю за себя и привезти в Англию двух своих сыновей в качестве заложников.

Генрих V был явно ошеломлен. Он посовещался с епископом Даремским и двумя другими советниками. Они посоветовали принять предложение, но при условии, что сумма залога за герцога Бурбонского будет увеличена до 240.000 экю. По их мнению, существовал определенный риск того, что герцог и Гокур могут скрыться, но на этот риск стоило пойти, чтобы возобновить переговоры с французским правительством. В итоге инициатива герцога Бурбонского не увенчалась успехом, так как он не смог вовремя собрать залог. Гокур был условно-досрочно освобожден до 31 марта, чтобы вернуться во Францию. Но у него не было такого личного влияния, как у герцога Бурбонского, и он не имел ничего общего с политиками в Париже. Тем не менее, этот инцидент показателен. Он показал, насколько пали духом пленники Азенкура в Англии, когда каждое новое сообщение с другого берега Ла-Манша подтверждало, что Франция скатывается к гражданской войне, и перед ними открывалась перспектива пожизненного заключения во враждебной стране. Это также, возможно, самая четкая запись военных целей Генриха V, когда он готовился начать свое второе вторжение в Нормандию. В Париже цена Генриха V была уже хорошо известна. Арманьякские министры решили не платить ее, даже если бы это означало столкновение сразу с двумя врагами. В течение более года между Англией и Францией не было никаких дипломатических обменов по существу[632].

Во время переговоров Генриха V с герцогом Бурбонским уже началась подготовка ко второму вторжению во Францию. Нескольким десяткам капитанов было предложено сообщить офицерам короля о том, сколько латников и лучников они смогут привести во Францию. В феврале 1417 года они предстали перед Советом в Лондоне, чтобы заключить контракты на военную службу. Общая численность новой армии должна была составить около 3.000 латников и 9.000 лучников, что лишь немного меньше, чем в армии 1415 года. В контракте предусматривалась служба в течение года, и каждый отряд должен был взять с собой достаточно продовольствия, чтобы прокормить себя в течение шести месяцев. Планировался мощный осадный обоз, "снаряжение, собранное и хорошо подготовленное, как и подобает такому милостивому королю", — писал лондонский хронист. Было набрано не менее 1.000 плотников, каменщиков, рудокопов и других ремесленников. Вместе с королевскими клерками, капелланами и ремесленниками вся армия, должно быть, составляла что-то около 16.400 человек, указанных современными хронистами. По плану экспедиция должна была отплыть в первой половине мая[633]. В итоге она задержалась почти на три месяца. Главными проблемами, как всегда, были корабли и деньги.

Чтобы перевезти армию через Ла-Манш со всеми ее лошадьми, запасами и снаряжением, потребовалось бы более 800 судов. Реквизиция торгового флота началась рано, в конце января 1417 года, но вряд ли она обеспечила более 300 судов. Некоторые крупные транспортные суда были реквизированы у иностранцев в английских портах. Среди них было по меньшей мере девять венецианских и шесть генуэзских коггов, а также три корабля немецких ганзейских городов, реквизированных на английскую службу офицерами адмиралов к ярости их хозяев. Пять портов добавили еще пятьдесят семь кораблей. Дефицит судов все равно сохранился, и лишь частично был восполнен за счет фрахта за границей, в Голландии, Зеландии и Брабанте. По непонятным причинам корабли становилось все труднее найти. В составе флота вторжения 1417 года зарегистрировано по меньшей мере 129 зафрахтованных иностранных кораблей, что составляет менее пятой части от числа кораблей, нанятых для предыдущего вторжения. Список может быть неполным, но при любом раскладе ощущалась серьезная нехватка транспортных судов, и в конечном итоге оказалось необходимым доставить армию во Францию двумя последовательными переходами[634].

Главным изменением с 1415 года стало быстрое увеличение собственного флота короля. Генрих V унаследовал от своего отца всего восемь кораблей, в основном небольших, но уже через четыре года своего правления он обладал значительным флотом: два больших корабля, три генуэзских каррака, захваченных герцогом Бедфордом в сражении у Арфлёра, семь других парусных судов и одиннадцать гребных баланжье и балингеров. Еще несколько судов строились в Соленте и на Ротере (Восточный Суссекс) с осени прошлого года под руководством Уильяма Каттона из Уинчелси, управляющего королевскими кораблями. Эти корабли, вместе с захваченными итальянскими и кастильскими, в конечном итоге должны были довести численность королевского флота до более чем тридцати судов. Такое внезапное внимание к королевскому флоту в стране, которая традиционно полагалась на каперов, реквизированные и зафрахтованные торговые суда, было прямым ответом на французскую тактику блокады основных речных устьев Атлантического побережья. Генуэзские и кастильские союзники Франции развертывали большие вооруженные караваны грузоподъемностью в несколько сотен тонн, которые не имели аналогов в английском торговом флоте. Эти огромные корабли были менее маневренными, чем маленькие английские корабли, но они перевозили больше солдат, а их высота борта была главным преимуществом в эпоху, когда абордаж и таран были основными методами ведения морской войны, а луки и стрелы — главным оружием. Первый большой корабль Генриха V, Trinity Royal, который служил ему флагманом в 1415 году, имел грузоподъемность 540 тонн. Более поздние приобретения были крупнее. Holigost, реконструированный кастильский корабль, перевозил 760 тонн, а Jesus, строительство которого было завершено в ноябре предыдущего года, при грузоподъемности в 1.000 тонн был самым большим кораблем в Англии. Это были настоящие боевые корабли, а не транспортные суда. Некоторые из них были оснащены пушками. На Holigost их было семь. "На что надеялся король, когда вступал в борьбу с такими кораблями, и что он думал? — вопрошал чиновник, написавший Libelle of Englyshe Policye (Клевета на английскую политику) в следующем царствовании, когда все это перешло в область ностальгии и упреков, — это была не гордыня, а то, что он сделался господином в окрестных морях"[635].

Главной проблемой в 1417 году, как и в предыдущие годы, были финансы. Капитаны имели право на получение жалованья за первый квартал до отплытия корабля. По мере приближения даты отплытия денег на руках уже не было. Их пришлось занимать в течение нескольких недель, когда люди и корабли простаивали в портах, а жалование экипажу и плата за фрахт продолжала начисляться. В конце апреля 1417 года правительство приняло решение о принудительном займе. Большое количество видных людей было вызвано по именам, чтобы предстать перед королем и его Советом в Рединге и Солсбери для оценки займов которые они могут предоставить, а уполномоченные были посланы объезжать графства в поисках богатых людей, городов и монастырей, у которых можно было бы взять в долг. Такими методами было собрано около 300 займов на общую сумму 31.595 фунтов стерлингов. Почти половина этой суммы поступила от одного человека, дяди Генриха V, канцлера Бофорта, который в начале июня предоставил огромный заем в размере 14.000 фунтов стерлингов под будущие таможенные поступления Саутгемптона. Весь процесс заимствования стал примером того, как средневековые военные финансы работали по принципу "из рук в руки". Как только деньги поступали в казну, они тут же уходили на оплату войск, собирающихся в Саутгемптоне и Солсбери, а также корабельщиков и моряков, рассеянных в гаванях от Кента до Корнуолла. Тем временем дата отправки армии откладывалась неделя за неделей[636].

Генрих V был всегда скрытен в своих планах, и в некоторых отношениях они менялись в течение года[637]. Первоначальное намерение состояло в том, чтобы высадить армию у Арфлёра. Оттуда Генрих V намеревался возобновить стратегию, которая была нарушена в 1415 году из-за решительного сопротивления Арфлёра и потери большей части его армии от дизентерии. План предусматривал методичное завоевание Нормандии город за городом, замок за замком, при необходимости в течение длительного времени. Генриху V необходимо было завоевать и удержать достаточную территорию, чтобы быть самодостаточным как в военном, так и в финансовом отношении. В противном случае все расходы на войну во Франции легли бы на население Англии, как это было при Эдуарде III и Ричарде II. Генрих V достаточно хорошо знал историю, чтобы понять, что английский правящий класс не желал и, вероятно, не мог нести это бремя более чем относительно короткий период. Король должен был создать какую-то форму управления на завоеванных территориях. Грабежи не могли заменить налоги, а страх не мог заменить власть. Генрих V, уделяя внимание финансам и управлению, понимал эти вещи лучше, чем его знаменитые предшественники. В Нормандии он намеревался заполнить собой вакуум власти, оставленный гражданскими войнами во Франции, так, как этого не смог сделать Эдуард III.

План вторжения Генриха V в 1417 году изначально был задуман как часть тройного нападения на сердце французского королевства, начатого одновременно из Англии, Германии и владений Бургундского дома. Эта амбициозная идея, напоминающая североевропейские коалиции Эдуарда I и первых лет правления Эдуарда III, потерпела неудачу, когда герцог Бургундский отказался в Кале заключить официальный союз, а затем начал строить планы с королевой и Вильгельмом Баварским, чтобы вернуться к власти в Париже. Что касается немецкого крыла альянса, то трудно сказать, насколько Генрих V в нем был уверен. В Кентерберийском договоре Сигизмунд I Люксембург обещал принять участие во вторжении, хотя точный характер и степень его участия не были оговорены. В начале января 1417 года не менее трех самых влиятельных советников Генриха V, сэр Джон Типтофт, Филипп Морган и Хартунг фон Клюкс, находились с Сигизмундом I в Люксембурге, пытаясь уломать его. В конце концов они получили письменные заверения, в которых германский король обещал к середине лета собрать большую армию на восточной границе Франции. Были все признаки того, что он обещал серьезно. Сигизмунд I направил официальное письмо с вызовом Карлу VI. Он попытался восстановить давно утраченные права империи на Дофине и даже угрожал передать эту территорию, часть удела Дофина, одному из братьев Генриха V. Его агенты обратились за поддержкой к князьям империи и получили обещания на предоставлении армии в 3.000 человек[638]. Непонятно, как безденежный Сигизмунд I мог заплатить этим людям. Этот вопрос так и не был решен, потому что его планы были сорваны событиями на Констанцском Соборе.

Германский король вернулся в Констанц 27 января 1417 года после более чем восемнадцатимесячного отсутствия и обнаружил, что ситуация сильно изменилась. В городе звенели отголоски англо-французской войны и вражды арманьяков и бургиньонов. Между французской и бургундской делегациями возник серьезный вопрос о богословской ортодоксальности защиты Жаном Пети убийства Людовика Орлеанского, которую Жан Жерсон и другие французские лидеры решительно осудили как еретическую. Между английской и французской делегациями разгорелся шумный спор о системе голосования. Французы пытались заставить англичан слиться с немцами в единую "нацию" с одним голосом на всех. Каждая сторона публиковала желчные памфлеты с восхвалением своей нации, и в какой-то момент противоборствующие делегации были близки к тому, чтобы подраться на улицах. В эту сложную ситуацию Сигизмунд I привнес свою собственную браваду, бестактность и просчеты. Он въехал в город, демонстративно надев на шею драгоценную цепь Ланкастеров в сопровождении личного представителя Генриха V, сэра Джона Типтофта. Сигизмунд I часто беседовал с английскими делегатами наедине, делал оскорбительные и неосторожные замечания в адрес французов, которые широко распространялись, присутствовал на мессе перед всем Собором, одетый в мантию Ордена Подвязки.

Когда в конце марта 1417 года Сигизмунд I публично объявил о своем намерении объявить войну Франции, это заявление вызвало оцепенение. Французские делегаты, естественно, были возмущены, но протесты исходили не только от них. Даже немецкие делегаты, которые в целом симпатизировали Англии, были встревожены, а почти все советники Сигизмунда I, как сообщается, были против войны. Немцы, итальянцы и испанцы направили к Сигизмунду I депутацию с протестом. Если председатель Собора развяжет войну против одной из стран-участниц, указывали они, то вся его работа будет сведена на нет. Французское правительство, вероятно, отзовет свою делегацию и откажется признать любого Папу, которого изберет Собор, а итальянцы и испанцы вполне могут последовать этому примеру. Собор распался бы, а раскол продолжился. У Сигизмунда I не было ответа на эти вопросы. В конечном счете, он больше заботился об преодолении раскола и реформировании Церкви, чем о реализации международных амбиций короля Англии. Поэтому, с явной неохотой, он согласился отложить объявление войны. В конце концов, он так и не обнародовал его[639].

Новым Дофином Франции, третьим за последние пятнадцать месяцев, стал Карл, граф Понтье, одиннадцатый из двенадцати детей Карла VI и Изабеллы Баварской и их единственный оставшийся в живых сын. Тихий, угрюмый ребенок со слабым здоровьем, характерным для всех членов его семьи, Карл в раннем возрасте был обручен с дочерью Людовика, герцога Анжуйского, и воспитывался в семье своих будущих тестя и тещи. Главной фигурой в его жизни была грозная герцогиня Анжуйская, Иоланда Арагонская, представительница давней традиции сильных и решительных женщин Анжуйского дома. 22 февраля 1417 года Карлу исполнилось четырнадцать лет, поэтому формально он стал совершеннолетним. Но он еще не имел никакого политического опыта. Как и его умерший брат Иоанн, он не ожидал, что станет наследником престола, и, как и он, был огражден от борьбы столичных партий. Большая часть его жизни прошла при дворе герцога Анжуйского в Анжере и в Тарасконе в Провансе, где жизнь была слаще, чем в Париже. Анжуйский двор был важным питомником амбициозных политиков и талантливых администраторов, чьи пристрастия, как правило, были орлеанистскими и арманьякскими. И, хотя симпатии самого герцога были разными, в последние годы он был последовательным и яростным противником Иоанна Бесстрашного. Насколько это отразилось на Карле де Понтье, сказать трудно. Его собственное политическое образование началось лишь в конце 1415 года, когда двенадцатилетним мальчиком он был привезен в Париж после катастрофы при Азенкуре и стал посещать некоторые заседания королевского Совета под пристальным наблюдением герцога Анжуйского и графа Арманьяка[640].

Однако, когда Иоанн Туреньский умер, Карла в Париже не было. Его мать взяла его с собой, когда уезжала из города, чтобы организовать въезд Иоанна Туреньского в столицу. После изгнания из Санлиса коннетаблем она поселилась вместе с сыном в Венсенском замке. Там, за крепостными стенами, Изабелла начала создавать частную армию с помощью магистра своего двора Луи де Босредона, человека с безупречной арманьякской репутацией, который ранее служил Иоанну Беррийскому, Карлу Орлеанскому и самому коннетаблю. Его поддерживали овернец Пьер, сеньор де Жиак, чьи симпатии были в основном на стороне бургундского двора, и Жан де Гравиль, беженец из Па-де-Ко. Совершенно ясно, что Изабелла планировала поступить с новым Дофином так же, как она пыталась поступить с его покойным братом, и поставить его в качестве представителя короля во главе правительства, которое не было бы ни арманьякским, ни бургиньонским. Поскольку королева теперь была единственным законным источником власти согласно ордонансам, это было смертельной угрозой для правительства коннетабля[641].

Днем 18 апреля 1417 года Бернар Арманьяк и Таннеги дю Шатель с отрядом солдат, сопровождаемые безвольным королем, вступил в Венсен. Луи де Босредон и Карл де Понтье вышли встретить их на дороге — традиционный жест уважения. Эта встреча не оказалась добросердечной. Босредон был сразу же арестован и сопровожден в Париж, где его бросили в тюрьму. Сеньоры де Гравиль и де Жиак бежали вместе с большей частью телохранителей королевы. Коннетабль без сопротивления овладев крепостью, разлучил Изабеллу с ее детьми, Карлом и Екатериной. Затем он распустил ее двор и лишил ее доходов. Потребовалось некоторое время, чтобы решить, что делать с ней самой. Королева заявила о своем намерении удалиться в принадлежащую ей крепость в Мелёне. Но это сделало бы ее слишком независимой и не понравилось коннетаблю. Поэтому ее под охраной сопроводили в старую крепость XI века в Туре, где она практически стала пленницей. Ее слуги были уволены, а взамен к ней приставили новый персонал, возглавляемый королевским клерком и состоящий из креатур коннетабля. Низкородный хранитель, Лоран Дюпюи, назначенный следить за ее передвижениями и просматривать ее корреспонденцию, относился к королеве с презрением, отказываясь кланяться или снимать шапку в ее присутствии. Публично падение Изабеллы объясняли экстравагантностью и развратом ее двора. Большинство людей с радостью поверили в это. Королева не пользовалась популярностью, и о ее дворе годами ходили нехорошие сплетни. Что касается Луи де Босредона, то коннетабль так и не простил его. Некоторое время его держали в кандалах в крепости Монлери к югу от Парижа. В конце концов его привезли в Шатле в Париже, где он был зашит в кожаный мешок и утоплен в Сене глубокой ночью[642].

Весть об аресте королевы дошла до герцога Бургундского в его замке Эден в Пикардии. Это означало исчезновение его последней возможности подорвать режим арманьяков изнутри и заставило его объявить войну правительству в Париже. В Эден был срочно созван Совет его родственников, советников и капитанов. При их поддержке 25 апреля 1417 года Иоанн издал подстрекательский манифест. В этом искусно составленном документе он обрушился на все ведение французских государственных финансов на протяжении целого поколения. По его словам, когда он унаследовал свои владения в 1404 году и занял свое место в королевском Совете, он обнаружил, что королевство погрязло в коррупции и разграблено чиновниками, "ничтожествами, людьми без рода, единственной целью которых было держаться друг за друга, чтобы контролировать государственные финансы и направлять ресурсы государства в свои карманы". Как один из ближайших родственников короля и старший пэр Франции он был обязан что-то с этим сделать. Иоанн утверждал, что на протяжении всей своей сознательной жизни он был связан с делом реформ. Он публично осудил тех, кто виновен в разорении короны, на открытии Генеральных Штатов. При поддержке Парижского университета он продвигал Кабошьенский ордонанс. Но все его усилия были сорваны шайкой воров, которые изгнали его из двора, отменили ордонанс и навязали угнетенному и обнищавшему населению одну за другой тальи и принудительные займы. Они пренебрегали обороной страны, что привело к катастрофе при Азенкуре и поддерживали свою власть, устроив террор в Париже и отравив обоих Дофинов. Иоанн Бесстрашный призвал всех верных французов помочь ему уничтожить их "тиранию, бесчеловечность, вероломство, мстительность, жестокость, тщеславие и алчность". Герцог обещал многое. Он сделает все возможное, чтобы защитить королевство от разорения руками этих "предателей, мятежников, клятвопреступников, тиранов, убийц, мародеров и отравителей". Он восстановит порядок в управлении королевством, накажет виновных, которые его разрушили, и принесет облегчение от бесконечной череды "налогов, пособий, поборов, тальи, габеля, десятин, принудительных займов, грабежей, разбоев и других вымогательств"[643].

Все это было несостоятельно с политической и экономической точек зрения. Но это была вдохновенная пропаганда. Чиновники Иоанна Бесстрашного объезжали города его владений, публично зачитывая манифест и призывая жителей к официальной поддержке. Копии манифеста развозили по главным городам северной Франции и прибивали к дверям церквей. В мае и июне 1417 года по всему королевству прокатилась волна антиправительственных выступлений. Герцогу, видимо, повезло, а может быть, он умело выбрал время. Несколькими неделями ранее правительство распорядилось собрать талью для финансирования обороны Франции от англичан, уже третью за последние годы. Налог был представлен как "минимально возможный", но даже в этом случае его сумма составила около 750.000 ливров, что было одним из самых тяжелых поборов того времени. В большинстве городов обнародование манифеста герцога Бургундского последовало вскоре за появлением сборщиков налогов. В Реймсе, Шалоне, Труа и Осере посланцев герцога встретили с публичной демонстрацией энтузиазма. Несколько городов отвергли власть королевских чиновников. В Амьене герцог Бургундский призвал горожан изгнать их королевского бальи, старого сторонника Людовика Орлеанского, и после долгих колебаний они в конце концов сделали это. В Абвиле мэр и магистраты отказались разрешить сбор королевских налогов. В Руане после объявления манифеста герцога начались беспорядки, толпы людей выкрикивали оскорбления в адрес сборщиков налогов и заполнили улицы криками "Да здравствует Бургундия!"[644].

Воодушевленный успехом своего манифеста, Иоанн Бесстрашный последовал за ним, отправив глашатаев в северные города, чтобы с перекрестков улиц провозгласить, что все налоги отменены и не подлежат уплате. По всему региону это стало сигналом для толп народа, которые вторгались в жилища сборщиков и бросали списки налогоплательщиков в костры. Когда весна перешла в лето, поток заявлений в поддержку герцога Бургундского перерос в наводнение. Что побудило стольких людей внезапно стать бургиньонами, задавался вопросом хронист Сен-Дени, привычно подозрительный к народным движениям? Ответ, который он получил, был везде одинаков. Это было бремя налогов и усталость от непрекращающейся гражданской войны, в которой они были все более склонны винить арманьякский Совет в Париже. Обещание Иоанна Бесстрашного отменить налог с продаж и габель было в корне лживым, так как он знал, что став главой правительства он не сможет обойтись без них. Но несомненно, что это обещание изменило его политическую судьбу. Вскоре рост общественного протеста был подкреплен силой. В конце мая 1417 года отряды солдат под командованием Жана де Фоссо, Ферри де Майи и других бургундских капитанов перешли Сомму и двинулись через северные провинции, нападая на города, которые еще не объявили себя сторонниками герцога Бургундского. В этих войсках было много изгнанных кабошьенов, людей, жаждущих мести правительству, которое их разорило[645].

Эти события совпали с тяжелым финансовым кризисом в Париже. Во многих частях Франции талья оказалась неподъемной еще до появления манифеста Иоанна Бесстрашного. Вторая талья, по-видимому, была введена с не лучшими результатами. В начале мая Совет предпринял другие меры и обесценил монету. Золотой экю, который чеканился с 1385 года, был отменен и заменен новой золотой монетой с меньшим содержанием драгоценного металла, известной как агнельдор, по имени пасхального агнца, изображенного на оборотной стороне. Бланк, который не чеканился в течение некоторого времени, но все еще оставался самой распространенной серебряной монетой, был перевыпущен по цене примерно в четыре пятых от его прежней стоимости. Все это давало работу монетным дворам и прибыль правительству, но этого никогда не хватило бы для финансирования войны на два фронта даже в более спокойных условиях. Королевский Совет, не имея возможности найти средства, назначил специальную комиссию, чтобы найти способ как-то собрать деньги. 24 мая 1417 года члены комиссии предстали перед Советом в зале Парламента, чтобы объяснить, что они не могут выполнить условия, и предложить свою отставку. Их представителем был главный комиссар Раймон Рагье, бывший военный казначей и одна из главных мишеней для критики на Генеральных Штатах 1413 года. Он представил кипу бумаг с изложением текущего состояния финансов правительства. В целом, сказал Рагье, наличных денег было достаточно для выполнения существующих обязательств в следующем месяце, но после этого — ничего. В течение следующих четырех или пяти месяцев правительству потребуется еще 800.000 или 900.000 франков и он понятия не имеет, откуда их взять[646].

В этот момент дискуссия была прервана появлением двух офицеров Шатле, которые вошли в зал с запечатанной копией манифеста герцога Бургундского, только что полученного из Руана. Документ был зачитан перед собравшимися. Советники были ошеломлены яростью диатрибы Иоанна Бесстрашного. Их первой реакцией было недоверие и они отвергли его как подделку. Затем, когда стало ясно, что Иоанн действительно намерен уничтожить их любой ценой, они запаниковали и обратились к возможности договориться с герцогом. Четыре заседания Совета подряд не смогли прийти к решению по этому вопросу. Граф Арманьяк не собирался вести переговоры с герцогом Бургундским и к концу мая 1417 года, когда правительство потеряло контроль над большей частью северной Франции, он решил взять дело в свои руки. Из Парижа была выпущена прокламация, предупреждающая всех, кто объявил себя сторонником герцога Бургундского, вернуться к верности короне в течение двух недель. В июне, когда это не принесло результатов, коннетабль решил применить силу. Смешанный отряд из латников и генуэзских арбалетчиков был отправлен занять Перон на Сомме и начать рейды в Артуа и Пикардию. Рамоне де ла Герр отправился на север с еще 600 воинами и объединился с войсками, уже набранными Тома де Ларзи, фанатичным арманьякским бальи Вермандуа. Они провели безжалостную зачистку территории, которую недавно посетили бургундские компании. Деревья склонялись под тяжестью повешенных людей. Но Рамоне потерпел поражение с большими потерями, когда попытался помешать бургиньонам захватить важный город с мостом Невшатель на реке Эсна к северу от Реймса. Он был вынужден отступить к Сене и Уазе в надежде сформировать оборонительную линию к северу от Парижа. Оборонительная война была не в духе коннетабля, но дело было в том, что у него не хватало людей для любой другой стратегии. Он должен был держать сильный гарнизон в столице, а также защищать подступы к городу. Но Арманьяк не доверял никому, кроме преданных политических союзников и своих собственных гасконских и бретонских рутьеров[647].

За стенами Парижа эффективная власть режима Бернара Арманьяка ограничивалось ближайшими окрестностями города, Нижней Нормандией и провинциями по Луаре. Однако внутри Парижа его власть была как никогда сильна. На улицах были усилены полицейские патрули. Видные горожане были вынуждены приносить клятву верности. Всех, чья лояльность вызывала подозрение, по уважительным или неуважительным причинам, изгоняли из города. За лето было изгнано около 200 горожан и девяносто членов Университета, включая многих адвокатов Парламента и некоторых судей Шатле. Другие бежали, не дождавшись своей очереди. В королевском Совете положение коннетабля было неоспоримым. Смерть Людовика Анжуйского в конце апреля, последовавшая за смертью Иоанна Берриского и изгнанием королевы, устранила последний заметный независимый голос. Главы домов принцев Франции, за исключением герцогов Бургундии и Бретани, теперь все были пленниками или несовершеннолетними. 14 июня 1417 года Дофин Карл, неопытный ребенок, был назначен главой королевского Совета на время отлучек короля. К этому времени молодой принц получил обширные владения, включавшие не только Дофине, но и провинции Турень, Берри и Пуату. Его нахождение в центре событий прикрывало действия правительства завесой легитимности и престижа, гораздо большего, чем у графа Арманьяка. Однако коннетабль не пытался скрыть размер своей реальность власти, ни все более личный характер своего правления. На заседаниях Совета он присваивал себе первенство и занимал место председателя даже в присутствии канцлера. Его сторонники проходили по улицам Парижа с его знаменем и одевали короля в его ливрею, а их супруги обвешивали его гербовыми перевязями статуи святых в городских церквях[648].

Примерно в начале июня 1417 года герцог Бургундский созвал армию для похода на Париж. Войскам было приказано собраться 1 августа в Пикардии. Выбор времени сбора был продиктован необходимостью подтянуть контингенты, набранные во всех дальних владениях Иоанна в Артуа, Бургундии и Шампани, а также в владениях его союзников — герцогов Лотарингии и Савойи. Фландрия не предоставила войск, но ее Штаты согласились выплатить специальную помощь в размере 200.000 парижских ливров — самую большую субсидию, которую Иоанн Бесстрашный когда-либо получал от них. В Англию было отправлено небольшое посольство. Его главой был бургундский дворянин Гийом де Шампдивер, один из камергеров Иоанна Бесстрашного, которому было суждено стать главным агентом в отношениях Иоанна с английским королем. Генрих V принял посольство в начале июля в замке Порчестер, где он устроил свою штаб-квартиру, пока завершались последние приготовления к экспедиции на континент. Предположительной целью бургундской миссии были переговоры о продлении торгового перемирия между Англией и Фландрией. Но послам также было поручено продлить личный договор о нейтралитете Иоанна Бесстрашного с Генрихом V, срок действия которого истекал в конце сентября. Гийом де Шампдивер принимал самое активное участие в подготовке военного наступления Иоанна. Его свита была одной из самых больших в армии Иоанна Бесстрашного. Вряд ли можно представить себе, что форма предстоящей кампании не обсуждалась в Порчестере. В интересах обоих государей было скоординировать свои действия, чтобы вынудить французское правительство сражаться одновременно на двух фронтах[649].

Совет французского короля ничего не знал о миссии Гийома де Шампдивера. Но у него было много других причин думать, что англичане и бургундцы действуют согласованно. Совет с тревогой воспринял известие о приготовлениях герцога Бургундского и удвоил усилия по пополнению государственной казны перед лицом надвигающейся катастрофы. Дофин был отправлен в долину Луары с высокопоставленной свитой, чтобы собрать деньги и набрать войска в регионе, где орлеанистские настроения были наиболее сильны. В Париже коннетабль, чьи познания в финансовых делах были печально известны, заявил Совету и финансовым ведомствам, что деньги должны быть немедленно найдены любыми честными или нечестными способами, которые они смогут придумать. Для более богатых жителей Парижа был введен большой принудительный заем. Подходящие кредиторы получали вежливую просьбу и обещание гарантий, прежде чем комиссары переходили к более грубым методам: угрозам и расправам, аресту движимого имущества, секвестру доходов, размещению солдат в домах. Муниципалитет Парижа влез в долги, чтобы собрать деньги, и ввел специальный налог на каждого горожанина[650].

В начале июня 1417 года была предпринята запоздалая попытка решить проблему структурного дефицита государства. Совет рассмотрел всю сферу государственных финансов и предложил ряд мер, направленных на увеличение доходов короля на 650.000 франков. Предстояло решительно бороться с пышным ростом привилегий и льгот, которые на протяжении многих лет снижали доходность королевских налогов. Все освобождения от налога с продаж должны были быть отменены. Предоставленные королевским принцам права брать налог с продаж в своих апанажах должны были быть пересмотрены и, по возможности, заменены выплатой жалованья за ту военную службу, которую они фактически выполняли. Духовенство, еще одна освобожденная от налогов категория, должно было быть обложено налогом в размере десятой части их доходов. Расходы на содержание дворов короля, королевы и Дофина должны были быть сокращены на 80.000 франков в год. В качестве дополнительной меры было предложено конфисковать сокровищницу королевы в Мелёне, в которой, как считалось, хранились слитки и драгоценности на сумму 50.000 франков. Кроме того, Совет предложил увеличить ставку габеля и наложить дополнительный налог на вино, поступающее в города, обнесенные стеной, для продажи. Но самым важным было предложение собрать 300.000 франков, манипулируя стоимостью монеты, чтобы загрузить работой монетные дворы. Этот метод, классический ответ правительств на проблемы сбора налогов, ознаменовал возврат к методам, которые так сильно дискредитировали министров Филиппа VI и Иоанна II в прошлом веке. Вся программа мер покрыла бы только две трети недоимки за текущий год, даже если бы все они были реализованы и оправдали оптимистичные ожидания чиновников, которые ее разработали. Но ее оказалось трудно реализовать в условиях беспорядка лета 1417 года и перед лицом налоговой забастовки, организованной герцогом Бургундским. Девальвация продолжалась, также как и увеличение габеля. Замок Мелён был захвачен, а казна королевы вскрыта, но в ней оказалось меньше, чем предполагалось. Другие меры, включая все предложения по реформе налогообложения, в конечном итоге были отменены[651].

Результатом нищеты и сокращения возможностей правительства стало отсутствие французской полевой армии, которая могла бы противостоять значительным силам, собранным Генрихом V в Саутгемптоне, и мер по ее набору, что произошло впервые с начала англо-французских войн в 1330-х годах. Единственной передовой защитой Франции от вторжения была мощная морская эскадра, которая занималась блокадой Арфлёра против ожидаемого прибытия английского флота вторжения. В ее состав входил еще один генуэзский контрактный флот в составе девяти карраков, который базировался в устье Сены с момента своего прибытия из Средиземноморья в марте. Это были очень большие корабли грузоподъемностью до 600 тонн, оснащенные метательными катапультами. Их поддерживали двадцать шесть зафрахтованных кораблей из Кастилии и неопределенное количество переоборудованных торговых судов, реквизированных в нормандских портах. Вероятно, капитанам кораблей заплатили вперед до того, как они покинули свои порты, но в результате финансовых трудностей французского правительства численность солдат на борту была значительно ниже нормы. 29 июня 1417 года эта эскадра была атакована английским флотом, который внезапно вошел в Сену под командованием сэра Джона Холланда, ныне графа Хантингдона. Хантингдон имел с собой два больших корабля короля, Trinity Royal и Holigost. Другие его корабли были гораздо меньше генуэзских и подверглись значительному обстрелу на ранних стадиях боя. Но, согласно французским отчетам, у графа было в три раза больше латников, чем у противника, а также большое количество лучников. Как только английские экипажи смогли захватить крючьями суда противника и взять их на абордаж, бой стал неравным. Четыре генуэзских каррака были захвачены и доставлены в Англию, чтобы пополнить королевский флот. Остальные карраки бежали на юг и укрылись в гаванях северной Бретани, в то время как весь французский флот рассеялся и больше не принимал участия в боевых действиях в этом году. Среди многочисленных пленных был бастард Бурбонский, командовавший французским войсками. Эта катастрофа, открывшая Сену для английского транспортного флота, была вызвана, по словам хрониста Сен-Дени, неспособностью Совета собрать налоги или выплатить жалование своим солдатам[652].

Теперь английскую армию вторжения ничто не могло остановить, кроме гарнизонов главных городов и замков Нормандии. Были предприняты определенные усилия, чтобы привести эти места в состояние обороны, назначены комиссары для снабжения гарнизонами и припасами. Нормандия, находясь на передовой, была одной из немногих северных провинций, где люди все еще платили налоги, и некоторое время комиссары могли брать расходы на ее оборону непосредственно у местных сборщиков налогов. Но им пришлось конкурировать как за людей, так и за деньги с обороной Парижа от герцога Бургундского. В Нижней Нормандии имелись большие гарнизоны в Онфлёре и Кане, а также в Монтивилье в Па-де-Ко. Остальные войска в Нормандии были рассредоточены небольшими группами между несколькими десятками замков региона. Им не выплачивалось жалованье, и некоторые из них стали жить за счет окружающей местности, грабя и похищая людей, как будто они находились в вражеской стране. В результате попытки комиссаров усилить гарнизоны были встречены жителями враждебно, а иногда и с сопротивлением. Руан, самый большой и богатый город Нормандии и ворота в долину Сены, имел гарнизон всего в сто человек, и все они находились в цитадели. Когда комиссары попытались разместить гарнизон в нижнем городе, на улицы высыпала разъяренная толпа во главе с демагогом-бургиньоном по имени Ален Бланшар, который организовал сопротивление. По словам горожан, солдаты были иностранцами, другими словами, гасконцами и бретонцами[653].

Армии герцога Бургундского уже находились в движении. К середине июня 1417 года герцогиня, которая служила лейтенантом своего мужа в обеих Бургундиях, собрала около 3.500 человек в герцогстве и графстве. Они уже начали поход на север из Дижона в сопровождении около 800 савойцев, чтобы присоединиться к герцогу в Пикардии. Войска Иоанна из Фландрии, Артуа и Пикардии должны были собраться отдельно в июле на Сомме к востоку от Амьена. Реакция французского правительства была дезорганизованной и непоследовательной. В Париже у коннетабля было около 3.000 человек, но они были прикованы к месту из-за необходимости сдерживать население города. Единственные полевые войска, имевшиеся в распоряжении правительства, состояли из 2.000 ― 3.000 человек, собранных Дофином в провинциях Пуату, Мэн и Луары. В начале июля эти силы расположились лагерем вокруг Анжера. Этого было недостаточно, чтобы сдержать поток перебежчиков к герцогу Бургундскому по всей северной Франции. Узнав о восстании в Руане, Дофин направился прямо к городу. Затем, проезжая через Шартр, он получил известие, что контингенты бургиньонов достигли реки Арманс и готовы вторгнуться в Шампань. Город Сен-Флорентин, который контролировал главную переправу через Арманс, находился в осаде. Ни Карл, ни его советники не знали, в какую сторону повернуть. В конце концов они решили отрядить около 1.800 человек под командованием Жана де Торсе, магистра королевских арбалетчиков. Эти люди направились на восток, надеясь достичь Сен-Флорентин вовремя, чтобы снять осаду. Дофин тем временем вместе с остальными двинулся к Руану[654].

23 июля Дофин прибыл к воротам Руана. Внутри города вся трагедия Франции разыгрывалась в среде крошечной группы разгневанных и напуганных местных политиков. Бальи Рауль де Гокур Старший, выдающийся администратор и поэт, который когда-то был камергером Людовика Орлеанского, был верен правительству коннетабля. Он и его заместитель решили открыть ворота для Дофина. В ту же ночь группа людей в масках под предводительством смутьяна Алена Бланшара убила обоих чиновников в их домах и бросила их тела в Сену. На следующее утро королевские войска снаружи приготовились к штурму стен. Они овладели цитаделью, в которую можно было попасть через крепостные ворота с полей к северу от стен и заняли укрепленный монастырь Сен-Катрин, возвышавшийся над городом с востока. Произошла серия ожесточенных стычек с горожанами, стоявшими у ворот. Архиепископ, находившийся в свите Дофина, оказался лицом к лицу с канониками своего собора в полном вооружении, с мечами в руках. Потребовалось несколько дней жестоких переговоров, чтобы склонить горожан к покорности. 29 июля Дофин вошел в Руан как в завоеванный город, промаршировав по улицам, чтобы отслужить мессу в соборе в окружении толпы вооруженных до зубов солдат[655].

К этому времени попытка воспрепятствовать продвижению войск из Бургундии и Савойи провалилась. Жан де Торсе добрался до Сен-Флорентин и обнаружил, что горожане уже приветствовали бургиньонов в городе, оставив арманьякский гарнизон осажденным в старой цитадели графов Шампани. Между двумя армиями возникло неловкое противостояние, которое в конечном итоге было разрешено путем введения в замок нейтрального капитана, в то время как Жан де Торсе отправился на соединение с Дофином. Эта формула спасения лица фактически отдала переправу через Арманс бургиньонам, которые смогли беспрепятственно пересечь Шампань. Их поддерживал мощный артиллерийский парк, который уничтожал немногочисленные попытки сопротивления. "Ни один город не может продержаться более четырех или пяти дней перед лицом современной артиллерии", — со знанием дела отмечали герцогские бухгалтеры в письме к своим коллегам в Дижон[656].

29 июля, в день, когда Дофин вошел в Руан, Труа, второй город Шампани, открыл ворота для офицеров герцога Бургундского. Труа был многолюдным торговым и промышленным центром, наполненным богатыми особняками и церквями. Недавно он принял небольшой арманьякский гарнизон, но симпатии его жителей, как и многих других французских городов, были в подавляющем большинстве на стороне бургиньонов. Один из капитанов герцогини Бургундской, Жан де Тулонжон, вошел в южные предместья с двумя другими капитанами и небольшим отрядом солдат. Симон де Бурмон, королевский бальи, подошел к воротам, чтобы поговорить с ними, в сопровождении около тридцати арманьякских сторонников из гарнизона. За ними собралась большая толпа горожан, чтобы узнать, что происходит. Состоялась долгая беседа. Бальи отказывался позволить зачитать манифест герцога публично и в конце концов приказал запереть ворота. Но внутри города сторонники бургиньонов уже собрали своих силы. В течение часа они захватили город и открыли ворота. Бургундские капитаны направились на зерновой рынок у церкви Сен-Жан, где манифест Иоанна Бесстрашного был зачитан перед огромной толпой, ликующей и кричащей "Ноэль! Да здравствует король и герцог Бургундский!". В тот же вечер Симон де Бурмон сдал цитадель. В течение трех недель примеру Труа последовали два других крупных города Шампани, Шалон и Реймс. Оба они выгнали офицеров короля и приняли бургундских капитанов[657].

30 июля 1417 года, на следующий день после беспорядков в Труа, Иоанн Бесстрашный прибыл в Аррас. В дне пути от города, между Корби и Амьеном, перед маршалами герцога собрались еще 5.500 латников и лучников. В их число входили не только его собственные подданные из Артуа и Фландрии, но и около 1.300 человек, собранных его сторонниками и союзниками в других частях Франции. С учетом контингента, который в то время шел из Шампани, герцог располагал в общей сложности около 11.000 человек. Это была самая большая армия, которую он когда-либо собирал, и она примерно вдвое превышала объединенные силы Дофина и коннетабля. По другую сторону Ла-Манша, у Солента, собралась примерно такая же по численности армия. Люди, которым было назначено отплыть первыми, уже погрузились на корабли. Генрих V взошел на свой флагманский корабль под названием Jesus и повел армаду в Ла-Манш. Франция лежала перед ними беззащитная[658].