Столетняя война. Том IV. Проклятые короли

Глава VIII. Кабошьены: восстание в Париже, 1413 год.

28 сентября 1412 года труп Жана де Монтегю был снят с виселицы на Монфоконе и воссоединен с головой, доставленной с площади Ле-Аль, где она была выставлена на пике в течение последних трех лет. Останки умершего министра были захоронены его семьей в целестинском монастыре в Маркуси, который он построил в дни своего процветания и власти. Это был жест примирения по приказу Дофина Людовика, который Иоанн Бесстрашный не одобрил и на который не ответил взаимностью. Это было также, как и его поведение в Бурже, утверждением независимости молодого Дофина, который только начинал брать в свои руки бразды правления.

Людовик, герцог Гиеньский, имеет плохую историческую репутацию, главным образом потому, что самые красноречивые французские хронисты того времени были приверженцами герцога Бургундского, а самый объективный из них, Мишель Пинтуан из Сен-Дени, был также сентиментальным моралистом, не одобрявшим личную жизнь принца. Дофин, конечно, не был образцом правителя в духе своего деда Карла V. Приближаясь к своему шестнадцатилетию, он был широкоплечим, симпатичным молодым человеком, но болезненным, грузным и немощным, угрюмым и временами впадающим в депрессию. Людовик не любил ни оружия, ни публичных ритуалов французской монархии. На протяжении большей части своей жизни он вставал в полдень, обедал поздно вечером, ужинал в полночь и ложился спать на рассвете. Дофин наслаждался пирами и приемами, унаследовав эту черту от своего отца, но в остальное время большую часть бодрствования проводил в своих личных апартаментах, беседуя с близкими людьми, играя на арфе, коллекционируя украшения и драгоценности, и слушая хоровую музыку в своей частной часовне. С посторонними он мог быть нелюбезным и грубым. Но большая часть этого каталога пороков, или того, что считалось таковыми в XV веке, объяснялась его молодостью и хрупким здоровьем, а также тяжелой жизнью, которую он прожил после того, как в 1401 году сменил своего брата на посту наследника престола. Людовик был объектом манипуляций со стороны придворных политиков, столько, сколько он себя помнил. Он был ребенком безумного отца и недалекой матери, которого честолюбивые родственники наделили огромными номинальными полномочиями в надежде самим воспользоваться ими. Однако Людовик не был легкомысленным ничтожеством, каким его представляет историческая традиция. Он был культурным и умным, свободно владел латынью, мог красноречиво изъясняться на французском языке, был проницательным и наблюдателем в делах. По словам желчного бургундского каноника Нотр-Дам, который является одним из наших основных источников по внутренней истории Парижа в эти годы, он был "скорее своенравен, чем мудр". Возможно. Но к осени 1412 года у него сформировалось сильное чувство собственного достоинства, и он все больше обижался на своего властного тестя[407].

Дофин въехал в Париж через ворота Сент-Антуан 29 сентября в сопровождении графа Вертю, герцогов Бургундского и Бурбонского и длинной кавалькады знати. Горожане приветствовали их кострами и уличными гуляньями, как будто они одержали победу в великой войне. Но неискренность и непрочность мира должны были быть очевидны даже для празднующих. Единственным видным арманьякским лидером, который был готов все забыть, был герцог Беррийский. В конце года он вернулся в свой особняк в Нельском отеле и заключил личный союз с Иоанном Бесстрашным, в котором обещал относиться к нему "как к собственному сыну". Остальные вернулись в столицу полные гнева и ненависти после года, в течение которого их поносили в городе, а их опустевшие особняки были захвачены толпой. "Мир, мир! — кричал Гектор, бастард Бурбонский, одному из лидеров мясников, — придет другое время, и мы придем за вами". В течение нескольких дней мясники вооружались, уличные комитеты растягивали цепи через переулки и организовывали вооруженные патрули по ночам. Когда 23 октября 1412 года король поправился настолько, что его перевезли из Венсена в отель Сен-Поль, он был встречен на улице Сент-Антуан взрывами радости. Но за этим праздничным фасадом обстановка в городе была зловещей[408].

Основой Осерского мира было то, что стороны разделят власть в Париже, а арманьякские принцы и их сторонники будут должным образом приняты в королевский Совет. Но все старые приверженцы герцога Бургундии все еще оставались там. В результате Совет распался на спорящие группировки, неспособный принять решение. Главным предметом спора стало возмещение убытков, понесенных арманьякскими принцами и их сторонниками в результате бургиньонских проскрипций 1411 года. Это было обещано Осерским миром. Совет в Мелёне издал ордонанс от имени короля, который привел его в исполнение. Но герцог Бургундский вел упорную негласную борьбу, чтобы помешать его исполнению. Большинство государственных должностей были заняты его ставленниками. Большая часть конфискованного имущества была приобретена его союзниками, а герцогу нужно было сохранить их лояльность. Это была битва, которую он не мог позволить себе проиграть. Поэтому за Мелёнским ордонансом быстро последовал другой, позволявший действующим должностным лицам оспорить в суде свое отстранение и остаться при этом при должностях. Судьи Парламента, не в силах понять, какой стороны они боятся больше, уклонялись от решения этого вопроса, как только могли. Они находили различные технические причины, чтобы не регистрировать второй ордонанс, и откладывали рассмотрение исков арманьяков до тех пор, пока ситуация не прояснится. Наконец, на заседании Совета в середине ноября 1412 года, на котором арманьякские принцы, судя по всему, отсутствовали, Иоанн Бесстрашный провел ордонанс, утвердивший всех существующих выдвиженцев-бургиньонов на их местах, а владельцев конфискованного имущества — в их правах. Герцог Беррийский не вернул себе управление Лангедоком. Шарль д'Альбре не был восстановлен в должности коннетабля. Сеньор де Анже не вернул себе прежнюю должность магистра королевских арбалетчиков. Герцог Орлеанский не смог вытеснить комиссара-бургиньона, занимавшего его графство Суассон, или вернуть себе замок Пьерфон, принадлежавший его отцу. Его великолепный замок в Куси остался во владении графа Сен-Поля, который вывез оттуда все ценное и продал даже свинцовые трубы замкового водопровода на рынках Парижа. Ни один из лишенных должности арманьякских бальи и сенешалей не был восстановлен на службе, и лишь немногие из бывших офицеров гражданской службы оказались в Париже. Эти решения вызвали большое ожесточение и более или менее гарантировали провал заключенного мира[409].

Иоанн Бесстрашный был доволен тем, что его старым противникам закрыт путь к влиянию и богатству, но он не мог допустить сохранения тупиковой ситуации в центре правительства. Буржская кампания стала самым дорогостоящим военным предприятием французского правительства с 1380-х годов. Она обошлась короне более чем в 650.000 ливров наличными и оставила ее в большом долгу перед солдатами, ростовщиками и налоговыми сборщиками. Ресурсы собственных владений Иоанна не соответствовали тому, что ему было необходимо для поддержания его политической и военной популярности. Осенью 1412 года герцог резко урезал пенсии и пожалования, которые он щедро раздавал своим вассалам и приближенным в лучшие времена. Тем временем герцог Кларенс находился в Бордо с самой большой английской армией, которая ступила на землю Франции за последние тридцать лет, и заключал союзы с некоторыми из самых упорных врагов Иоанна Бесстрашного. Примерно в начале декабря 1412 года Иоанн решился на смелую авантюру. Он убедил Совет созвать Генеральные Штаты в Париж. "Прежде всего, будьте осторожны и никогда не допускайте в своем королевстве больших собраний дворян и общин", — написал однажды королю его секретарь Пьер Сальмон. Это была расхожая мудрость и предположительной причиной отступления от нее сейчас, был финансовый кризис монархии. Но у Иоанна Бесстрашного были более далекоидущие планы. Он надеялся обойти своих соперников-арманьяков, претендуя на власть с помощью программы радикальных реформ. Как и предыдущие собрания подобного рода, Генеральные Штаты, скорее всего, будут возглавлены радикалами из Парижа и промышленных городов севера, где герцог всегда пользовался поддержкой. Как и Карл Злой, король Наварры, за шестьдесят лет до этого, герцог был уверен, что его личная харизма позволит ему оседлать волну общественного недовольства[410].

Генеральные Штаты открылись в большом зале отеля Сен-Поль 30 января 1413 года. Король председательствовал сидя на троне в дальнем конце зала, по бокам от него находились Дофин и герцог Бургундский. С самого начала на заседании главенствовали представители города и Парижского Университета, которые присутствовали в большом количестве. Судя по фрагментарным сохранившимся записям, остальная Франция была представлена слабо. Северные города прислали свои делегации. Духовенство было представлено пятью северными церковными провинциями — Санс, Реймс, Руан, Бурж и Лион. Нет никаких следов представительства с юга страны. Арманьякские принцы остались в стороне, прислав вместо себя своих советников. Они опасались за свою жизнь в напряженной атмосфере столицы. Вступительное слово, которое произнес канцлер Дофина Жан де Ньель, должно быть, было воспринято с недоверием. С заключением мира в Осере, сказал канцлер, беды последних пяти лет остались позади и без колебаний заявил, что, по его собственному мнению, он будет длиться вечно. Главная угроза безопасности Франции теперь была из вне. Она исходила из Англии. Армия герцога Кларенса находилась в Бордо. Только огромная армия и огромные финансовые ресурсы позволили бы победить его. Король, по его словам, нуждался в трех вещах: "заверениях, поддержке и деньгах". Канцлер объявил, что вместо традиционного проведения отдельных собраний каждого сословия, они будут совещаться по церковным провинциям, причем Париж и Университет будут рассматриваться как отдельная церковная провинция и дал делегатам шесть дней, чтобы сформулировать свои предложениями[411].

В течение последующих дней различные группы в Генеральных Штатах подготовили свои doléances — традиционные заявления о жалобах, которые они ожидали удовлетворить в качестве условия предоставления любой финансовой поддержки. Первыми были представлены doléances провинций Реймс, Руан и Лион. Некоторые из их жалоб были типичными для подобных документов, знакомых по ассамблеям предыдущих веков: чрезмерное количество и дороговизна содержания королевских чиновников, их коррупция, некомпетентность и неправомерные действия, предвзятость или безразличие судей, которые должны были их сдерживать. Но две жалобы были громче и настойчивее всех остальных. Первая — это бремя налогов за последние одиннадцать лет, прошедших с момента введения первой тальи Людовика Орлеанского в 1402 году. Дело было не только в количестве и сумме тальи, а в расточительных методах ее сбора, в неравномерном распределении налога, который ложился в основном на плечи бедных и средних слоев населения, в присвоении доходов сборщиками налогов, чиновниками и принцами, а также в перенаправлении большей части того, что поступало в казну короля, на другие цели, кроме войны, для которой они якобы были введены. Второй жалобой было отсутствие адекватной защиты от англичан. Их новая вспышка агрессивности вызвала тревогу во многих провинциях Франции. Жители провинции Реймс говорили, что их провинция состоит из больших открытых равнин, хорошо доступных для английских армий, высаживающихся в Кале, и почти не защищенных. Представители провинции Руан указывали на длинную, изрезанную береговую линию Нормандии и их разрушенную морскую торговлю, и жаловались, что правительство ничего не сделало, чтобы защитить их от английского пиратства. Но ни у кого из них не было конструктивных предложений по примирению широко распространенного недовольства увеличением налогов с требованиями улучшения обороны от англичан, кроме обычной программы экономии на государственной службе и одного предложения о специальном налоге на богатых чиновников. В doléances сквозил опасный поток провинциального партикуляризма, который так часто всплывал в прошлые кризисы французского государства. Провинция Реймс хотела, чтобы ее налоги шли на ее собственную оборону — система, которая оказалась губительной, когда была навязана монархии в 1350-х и 1360-х годах. Провинция Руан заявила, что не будет голосовать за введение военных налогов в общенациональном собрании, а только в собственном провинциальном, что на практике означало то же самое. Только Гийом де Тиньонвиль, бывший королевский прево Парижа, в продуманном личном меморандуме, подготовленном для Генеральных Штатов, но известном сегодня только по краткому резюме, предложил более реалистичное предложение. По его мнению, единственным ответом на налоговое истощение Франции был прочный мир с Англией, подобный тому, который англичане пытались заключить в течение многих лет[412].

Все эти препирательства меркли перед продолжительной диатрибой против правительства короля, которую через несколько дней от своего имени и от имени города произнес Парижский Университет. Подготовка их doléances с самого начала сопровождалась спорами из-за разногласий внутри самого Университета. Радикалы главенствовали на факультете искусств (крупнейшем в Университете) и в колледжах нищенствующих монашеских орденов. Они были на стороне герцога Бургундского и парижских политиков и настаивали на бескомпромиссном обличении коррупции и неэффективности королевской администрации. Они подготовили большой список злоупотреблений, в котором со множеством подробностей описали некоторые наиболее вопиющие примеры и назвали виновных. Профессора богословского факультета не согласились с ними. Им было неприятна демагогия герцога Бургундского и подозрительны его парижские союзники. Многие из них также возмущались тем, что он спонсировал печально известный трактат Жана Пети в защиту убийства Людовика Орлеанского, в котором они обнаружили ряд опасных ересей. Богословы хотели более сдержанного и почтительного тона. Во внутренних дебатах в Университете победили радикалы. Но назначенный от Университета оратор, богослов по имени Бенуа Жантьен, имевший сильные претензии к Жану Пети, проигнорировал их указания и выступил с той орацией, которую хотел его собственный факультет. 9 февраля 1413 года он обратился к королю в присутствии такой большой толпы парижан, что заседание пришлось перенести в большой галерейный двор дворца, самое большое из доступных помещений. Там, к всеобщему возмущению слушателей, Жантьен произнес длинную и высокопарную речь о вреде гражданской войны, в которой справедливо обвинил обе стороны, отказался зачитать список злоупотреблений и сделал лишь очень ограниченные предложения по реформам. Вскоре после закрытия сессии Университет отрекся от него и потребовал еще одной аудиенции, на которой взгляды большинства могли бы быть изложены должным образом[413].

Вторая аудиенция была назначена на 13 февраля 1413 года. К этому дню король вернулся в прежнее состояние безумия. Он оставался неспособным следить за событиями в течение почти четырех месяцев. Вместо него стал председательствовать Дофин. Новым оратором от Университета стал Эсташ де Павилли. Он сильно отличался от Бенуа Жантьена и был радикальным монахом-кармелитом, знаменитым оратором и близким союзником гильдий мясников, которые, как считалось, платили ему гонорар. Павилли долго обличал слабость выступления своего предшественника, плод, по его словам, неуместной робости и ненужной умеренности. Затем, когда он закончил, он приказал молодому помощнику обладавшему зычным голосом зачитать перед собравшимися весь перечень злоупотреблений.

Это был замечательный документ. Он начинался с весьма пристрастной оценки текущей напряженности и слабости Франции перед лицом англичан, в чем обвинялись арманьяки, и особенно сам граф Арманьяк. Затем переходил к обзору состояния государственных финансов. Правительство было банкротом и достигло пределов способности страны платить налоги. Единственным выходом из положения было серьезное сокращение государственных расходов. На протяжении многих лет главной проблемой было присвоение королевских налоговых поступлений принцами, но парижский список злоупотреблений об этом умалчивал, поскольку единственными значительными бенефициарами после кризиса 1411 года были герцог Бургундский и его друзья. Вместо этого внимание было сосредоточено на расходах различных представителей королевской семьи и на раздутом штате государственных служащих. Утверждалось, что за время правления короля его бюджет увеличился более чем в пять раз, а расходы на содержание королевы — в четыре раза. Утверждалось, что большая часть этих расходов ушла в карманы офицеров и слуг, в то время как король, королева и Дофин были "тихо разграблены". Королевские владения обнищали и было заброшены, а доходы с них растрачивались управляющими. Число государственных служащих удвоилось. Их зарплаты, гонорары и привилегии вышли из-под контроля. Чиновники от канцлера и казначея до мелких местных управляющих поступали на государственную службу как люди со скромным достатком, и уже через несколько лет их видели с карманами набитыми золотом и серебром, владеющими большими замками, прекрасными городскими особняками и выдающими своих дочерей замуж за дворян. Друзья и клиенты великих людей получали роскошные пенсии и гранты. Все управление армиями было непоправимо коррумпировано, поскольку военные казначеи и их приспешники потворствовали возмутительным махинациям, делясь доходами с военачальниками. Выйдя за рамки обличения финансистов и администраторов, университетские doléances обратились к более широким политическим претензиям: паралич Совета, невежество и коррупция судей, неспособность советников Парламента, алчность налоговых сборщиков, мошенничество монетных дворов. Самые вопиющие преступники были названы поименно, и подробно описаны их злодеяния.

Трудно проверить всю эту информацию по сохранившимся записям, но очевидно, что авторы списка имели доступ ко многим деталям изнутри администрации. Некоторые факты были слишком известны, чтобы их отрицать, заявили в Университете. Другие были сообщены им "преданными людьми, обладающими значимостью и властью, которые желают лишь служить вашей чести и интересам". Описанные пороки культивировались так долго, что пресечь их теперь можно было только жестокими средствами, а именно: реформа администрации, принудительный заем у 1.500 самых богатых чиновников, жесткая экономия бюджета королевских родственников и отмена всех неправомерных пожалований и грантов. В конце чтения Эсташ де Павилли встал, чтобы напомнить Дофину, как часто подобные жалобы поступали раньше и как мало было сделано по ним. На этот раз, сказал он, к ним следует отнестись серьезно. Все присутствующие делегаты выкрикнули свое одобрение, подбадриваемые толпой зрителей, которые столпились во дворе, чтобы посмотреть на это зрелище[414].

Работа по реформированию началась сразу же, под давлением Университета и парижский улиц и при поддержке королевского Совета герцога Бургундского. Дофин назначил специальную комиссию из двенадцати "мудрых и выдающихся ученых людей" для подготовки всеобъемлющей программы реформы. В ее составе преобладали представители провинций, представленных в Генеральных Штатах, а также представители Университета и парижского муниципалитета. Многие из них также были советниками или пенсионерами герцога Бургундского. Как только комиссия приступила к работе, начались чистки. 24 февраля 1413 года на заседании Совета под председательством Дофина, на котором присутствовали Иоанн Бесстрашный и его сын Филипп, граф Шароле, был принят ордонанс об отстранении от должности почти всех высших финансовых чиновников Парижа. Александр ле Бурсье, влиятельный генеральный сборщик налогов, в течение многих лет обогащался, облегчая путь великих людей к грантам и назначениям. В ордонансе он был назван по имени. Многие из отстраненных чиновников были арестованы. Другие, вовремя предупрежденные, бежали из столицы или нашли убежище в ее церквях. Оставшиеся в живых пытались удержаться на своих постах, донося на своих коллег. Была назначена еще одна специальная комиссия, в которой также были представлены Университет и муниципалитет Парижа, для изучения их счетов и рассмотрения дальнейших мер по реформированию[415].

Эти события вызвали бурную реакцию среди дворян в Совете и при дворе. В их глазах Генеральные Штаты потерпели неудачу. Основной причиной их созыва была отчаянная потребность в новых налогах, но они не были согласованы. Дворяне были встревожены радикальными настроениями делегатов. Их пугал нарастающий гнев на улицах Парижа, где мясники мобилизовывали своих сторонников. Чистка администрации также вызвала глубокое возмущение. Многие из тех, кто пострадал при чистке, были их друзьями и клиентами, а некоторые были совершенно невиновны. Существовала реальная перспектива того, что принцы и высшее дворянство могут не только потерять свой привилегированный доступ к ресурсам короны, но и вынуждены будут отказаться от уже нажитого. Вскоре союзники Иоанна Бесстрашного среди знати начали отпадать от него. Герцог Анжуйский испугался еще до открытия Генеральных Штатов и уехал из Парижа в свои владения. Пьер де Эссар, королевский прево Парижа и до недавнего времени один из ближайших соратников Иоанна Бесстрашного, был возмущен, когда Университет включил его в свой список обличений, как одного из главных грабителей государства, и оказался отстранен от всех своих должностей в финансовой администрации. В ответ он обвинил герцога Бургундского в том, что тот является самым большим грабителем из всех. Он публично заявил, что Иоанн взял из королевской казны более 2.000.000 экю, и утверждал, что у него есть расписки, подтверждающие это. Но прежде чем он смог предъявить их, он был вынужден бежать из Парижа, опасаясь за свою жизнь. Купеческий прево Пьер Жантьен, еще один человек, обвиненный Университетом в казнокрадстве, был отстранен от исполнения своих обязанностей по управлению монетными дворами, быстро утратил свои прежние бургундские симпатии и вскоре был изгнан из муниципалитета[416].

Самым опасным отходом от дела бургиньонов был отход Дофина. Встревоженные усиливающейся атмосферой насилия в столице, брат королевы Людвиг Баварский и Эдуард, герцог Барский, до сих пор осторожно поддерживавшие режим бургиньонов, объединили свои усилия с братом герцога Орлеанского Филиппом, графом Вертю, одним из знаменосцев арманьякской партии. Вместе они убедили Дофина в том, что пришло время ограничить власть Иоанна Бесстрашного, взяв управление государством в свои руки. Людовик почти не нуждался в поддержке. Разрыв с герцогом Бургундским произошел из-за позиции почтенного канцлера Франции Арно де Корби. Арно, которому было восемьдесят восемь лет и который был канцлером уже четверть века, по словам секретаря Парламента, был "настолько дряхл и слаб, что едва понимал, пришел он или уходит". Но его дальнейшая служба имела определенное символическое значение, поскольку он был единственным оставшимся крупным государственным чиновником, который не был связан ни с одной из враждующих сторон. Дофин отказался уволить его после того, как парижане включили его в свой знаменитый список бюрократов-коррупционеров. В начале марта 1413 года состоялось бурное заседание королевского Совета. Когда Арно выступал перед собравшимися советниками, его прервал канцлер Дофина, бургиньон Жан де Ньель. Жан обвинил Арно в пустословии и велел перейти к делу. Оба чиновника обменивались оскорблениями через весь зал Совета. Заседание грозило перерасти в безобразную потасовку, когда Дофин встал со своего места, резко осадил Жана де Ньеля и приказал ему покинуть зал. В должности канцлера Дофина его заменил Жан де Вайи, уважаемый в Парламенте адвокат, которому суждено было стать одним из самых упорных врагов Иоанна Бесстрашного[417].

Этот шаг Дофина вызвал внезапный кризис в самом сердце правительства. Герцог Бургундский созвал заседание Большого Совета с целью навязать свою волю мятежному принцу. Совет, в котором преобладали союзники герцога, разрешил набрать армию из 2.000 латников и 1.000 лучников под командованием Иоанна. Они якобы предназначались для действий против гарнизонов замков арманьякских принцев. Но становилось все более очевидным, что истинная цель этого — ошеломить Дофина и его друзей в Париже. Напряжение в столице нарастало: Иоанн Бесстрашный и его союзники оказались вынуждены вступать во все более тесный союз с лидерами парижских корпораций, чтобы сохранить власть. На улицах города враждебность к Дофину усиливалась. В течение следующих нескольких недель все, что стояло между хрупким миром и кровавым народным восстанием, было неофициальное перемирие между Дофином и муниципалитетом, по которому парижане обязывались предупреждать правительство за два дня, прежде чем браться за оружие[418].

В конце апреля 1413 года Дофин предпринял смелую попытку вырвать власть из рук герцога Бургундского до прибытия его войск. На майский день в Венсенском лесу был назначен большой турнир. По плану Дофин, по этому поводу, должен был привезти короля в Венсен из столицы и разместить правительство во временной столице, возможно, на Луаре. Этот план был разработан советниками Дофина в Париже совместно с Пьером де Эссаром. Пьер отвечал за тщательные военные приготовления, необходимые для того, чтобы обезопасить путь бегства короля и предотвратить преследование парижан. 27 апреля Пьер и его брат в обстановке глубокой секретности прибыли с отрядом вооруженных людей к внешним воротам Бастилии. Крепость, по-видимому, не имела гарнизона. Ворота были закрыты, но они прорвались через них и засели внутри. Из Бастилии они отправили небольшой отряд солдат занять укрепленный мост через Сену в Шарантоне, по которому Дофин намеревался бежать вместе с королем. Еще три или четыре сотни человек были собраны на восточном берегу Сены, чтобы сопровождать короля и Дофина, как только они переправятся через реку. К сожалению, эти приготовления трудно было скрыть. Люди, посланные удерживать мост, были задержаны охраной моста с помощью жителей Шарантона и под вооруженной охраной доставлены в Париж. Там весь заговор был раскрыт. В штаб-квартире герцога Бургундского в Бургундском отеле было созвано экстренное заседание королевского Совета. Улицы Парижа были взбудоражены. Братья Легуа и два мясника, Дени Шомон и Симон Кутелье, известный как Кабош, прошли по городу, призывая мясников и их союзников к оружию. Их поддержали важные представители муниципалитета. Самым активным из них был Жан де Труа, яростный уличный оратор, который был одним из эшевенов (членов городского совета). Он и его последователи распространили информацию о том, что их враги пытаются похитить короля и Дофина и разрушить город[419].

На следующее утро, 28 апреля, около 3.000 парижан собрались на Гревской площади, перед ратушей Отель-де-Виль. Внутри здания вместе с капитанами стражи и группой видных горожан собрались купеческий прево и эшевены. Купеческим прево, сменившим Пьера Жантьена месяц назад, был богатый меняла по имени Андре Эпернон. Это был слабохарактерный человек: бесцветный, нерешительный и легко поддающийся влиянию. Он попытался убедить толпу снаружи разойтись. Но никто его не послушал. Вместо этого толпа по переулкам к востоку от Гревской площади и направилась к Бастилии. Лидерами толпы была разношерстая группа людей заключивших между собой союз. Среди них выделялся небольшой отряд придворных рыцарей Иоанна Бесстрашного, возглавляемый одним из его камергеров, Элионом де Жаквилем, который служил ему связным с мясниками. Их сопровождали Жан де Труа и предводители мясников и корчмарей. Один из них, мясник Кабош, чей статус и грубая кличка впоследствии стали символизировать эксцессы народного восстания, вскоре дали имя всему движению. С ними шли большая группа магистров Университета и группа радикалов из правительственных учреждений, большинство из которых были пенсионерами или протеже Иоанна Бесстрашного. Одним из них был Эсташ де Лэтр, президент Счетной палаты, другим один из личных секретарей короля Гийом Барро, вместе со своей строптивой супругой, ставший одним из главных организаторов и пропагандистов восстания.

В Бастилии Пьер де Эссар и его небольшая компания сторонников опасались за свою жизнь. Их было недостаточно, чтобы оборонять крепость. Де Эссар стоял у окна, расположенного высоко в западной стене и смотрел вниз на море вооруженных людей. Толпа к этому времени достигла примерно 20.000 человек и заполнила всю улицу Сент-Антуан. Пьер де Эссар попытался образумить собравшихся и заявил, что прибыл по приказу Дофина, и не хотел причинить никакого вреда ни королю, ни городу, а хотел только, чтобы ему позволили уйти и никогда не возвращаться без их разрешения. Пьер достал запечатанные письма Дофина и размахивал ими. Толпа выкрикивала в ответ оскорбления и обвинения в измене. Люди поклялись не уходить, пока не схватят его, стали готовиться к штурму и заявили о своем намерении разрушить всю крепость. Хотя во главе толпы стояли приближенные герцога Бургундского, события быстро выходили из-под их контроля. В начале дня на площади перед Бастилией появился сам Иоанн Бесстрашный. Он призвал толпу не совершать безумного нападения на королевскую крепость и сказал, что позаботится о том, чтобы Пьер де Эссар сдался. А пока он призвал всех разойтись[420].

Штурм был отменен, но толпа не расходилась. Оглашение того, что Дофин стоит за заговором Пьера де Эссара, вызвало новый всплеск ярости. Восставшие решили свести счеты с Людовиком Гиеньским и советниками, которые подговорили его на это. Резиденция Дофина находилась в нескольких сотнях ярдов в здании под названием Новый отель, на улице Пети-и-Мюссе, месте, известном прежде всего своими корчмами и борделями, которые в лучшие времена обслуживали многочисленный персонал королевского двора (современная деликатность переименовала ее в улицу Пти-Мюссе). Элион де Жаквиль оставил группу из вооруженных людей охранять выходы из Бастилии, а затем направился к Новому отелю в сопровождении Жана де Труа, предводителей мясников и нескольких сотен вооруженных людей, неся перед собой знамя города. Иоанн Бесстрашный только и успел, что проскакать впереди них, войти в здание и предупредить Дофина. Пока они обсуждали, что делать, из окон уже были видны парижане, столпившиеся перед воротами и требовавшие разговора с Дофином. Иоанн Бесстрашный посоветовал принцу как-то задобрить их. Принц подошел к окну. "Друзья мои, — сказал он, — что привело вас сюда? К чему все эти беспорядки? Я готов выслушать вас и исполнить вашу волю". Представителем парижан выступил эшевен Жан де Труа. Под бурные аплодисменты толпы он потребовал, чтобы Дофин выдал "предателей", которые настроили его против них. Дофин ответил, что эти люди были его верными советниками. Что же они такого сделали, что он должен выдать их? Жан де Труа достал лист бумаги со списком из пятидесяти имен, возглавлял который новый канцлер Дофина Жан де Вайи. Он передал список Дофину и попросил его зачитать. Дофин, возмущенный, отошел от окна. В ответ толпа выломала двери особняка и ворвалась в покои Дофина, где юный принц сидел в окружении своих приближенных и советников. Там они схватили Жана де Вайи вместе с главным советником Дофина герцогом Барским, его первым камергером Жаком де Ла Ривьером, четырьмя камердинерами и слугами. Одного из камердинеров толпе пришлось вырывать из рук герцогини Гиеньской, дочери Иоанна Бесстрашного, которая пыталась его защитить.

Дофин узнал среди зачинщиков нескольких придворных герцога Бургундского. Повернувшись к своему тестю, он в лицо обвинил его в руководстве мятежом. Иоанн ответил, что они поговорят, когда Дофин остынет. Затем, как бы подтверждая истинность обвинений Дофина, он удалился вместе с лидерами толпы и сопроводил пленников в Бургундский отель. Через два дня их переправили в Лувр. Вскоре к ним присоединился и Пьер де Эссар. Его уговорил сдать Бастилию Иоанн Бесстрашный, который сказал ему, что его разорвут на части, если он попытается сопротивляться. Иоанн гарантировал его безопасность, если потребуется, "своим собственным телом"[421].

События 28 апреля 1413 года ознаменовали начало нового царства террора в Париже. Толпа приняла белые шапероны в качестве отличительного символа своего восстания. Восставшие носили их повсюду на публике, навязывали их дворянам, церковникам, чиновникам, даже фрейлинам королевы. Это был отголосок городских восстаний 1380-х годов, когда белые шапероны носили воинствующие радикалы города Гент. Началась охота на тех друзей Дофина из списка Жана де Труа, которые не были схвачены в Новом отеле. Некоторые из них, зачастую люди незначительные, были случайно убиты, став жертвами неясных слухов, личной мести или простой ошибки. Слуга Иоанна Беррийского, который, как считалось, планировал поджечь город, был забит до смерти. Секретарю короля, обвиненному в передаче каких-то секретов неизвестным врагам, отрубили голову топором, а тело бросили в Сену. Человека, единственным преступлением которого был протест против насилия толпы, линчевали на улице. Была назначена специальная комиссия для поиска тех, чьи сердца не были на стороне восстания и их имена оглашались на перекрестках улиц. В начале мая около шестидесяти видных горожан были брошены в тюрьму либо потому, что их считали арманьяками, либо потому, что они выступили против насилия 28 апреля. Паника охватила особняки знати и апартаменты отеля Сен-Поль. Филипп, граф Вертю, тайно бежал из города. Личный врач Карла Орлеанского бросил все и бежал "полуголым" в деревню. Даже верные бургундские подданные, такие как сеньор де Крой и Рауль ле Мэр, бургомистр Сен-Донатьен в Брюгге, присоединились к бегству испуганных людей, которые ринулись из столицы, опасаясь худшего[422].

Поначалу царящая атмосфера на улицах города хорошо служила целям герцога Бургундского. Она позволила ему запугать Дофина, чье одобрение официальных постановлений правительства было его единственной связью с законностью и единственным источником его власти за пределами Парижа. Дофин стал пленником. Ему было предписано перевезти своих придворных в отель Сен-Поль. У каждого входа была выставлена охрана, чтобы предотвратить его побег. Жан де Труа был назначен капитаном дворца, чтобы следить за каждым шагом принца. Всех, кто пытался выйти за городские ворота, останавливали и досматривали на предмет писем, чтобы Дофин не попытался обратиться к кому-либо за поддержкой за пределами столицы. В начале мая 1413 года толпа ворвалась во дворец и заставила принца надеть белый шаперон, а их представитель прочитал ему суровую лекцию о его праздном и беспутном образе жизни и восприимчивости к советам предателей. В последующие дни любящий удовольствия молодой человек был подвергнут программе идеологического перевоспитания. Он был вынужден выслушивать частые и бесконечные нравоучения кармелитского смутьяна Эсташа де Павилли и других. Людовика заставляли изменить свой образ жизни и обвиняли в том, что он довел своего отца до безумия своими пагубными привычками. Ему напоминали о бесславной смерти Людовика Орлеанского, приводили примеры судьбы тиранов, взятые из истории и Священного Писания и угрожали лишением наследства в пользу младшего брата. У парижан было три основных требования. Во-первых они хотели возмездия заключенным в Лувре, которых они считали ответственными за первомайский заговор. Во-вторых требовали очистить Совет и королевский двор от своих врагов и поставить на их место своих выдвиженцев. В-третьих хотели ускорить реформу королевской администрации. Дофин уступил минимум, необходимый для того, чтобы избежать кровопролития и согласился вновь назначить бургиньона Жана де Ньеля своим канцлером. Он передал оборону города в руки лидеров толпы, назначив капитаном Парижа Элиона де Жаквиля и передав укрепленные мосты в Шарантоне и Сен-Клу в руки видных кабошьенов. Герцог Бургундский был назначен капитаном Бастилии и сразу же поставил там своим заместителем Элиона де Жаквиля. Однако эти уступки только разжигали аппетит восставших. 11 мая купеческий прево и четыре эшевена явились в отель Сен-Поль с несколькими тысячами парижан за спиной. Они предъявили список с именами шестидесяти "предателей", которых они хотели арестовать, включая духовника Дофина, личного казначея королевы и главных финансовых чиновников королевского двора, а также нескольких его секретарей. Когда Дофин отказался принять этот список, они заставили принца взять его и зачитать, а затем схватили тех предполагаемых предателей, которых можно было найти во дворце, всего около двадцати человек[423].

Через несколько дней после этого случая король ненадолго и частично вышел из забытья, но далеко не очевидно, что он был способен принимать решения или даже понимать происходящее. 18 мая 1413 года, когда он шел в процессии к Нотр-Дам, чтобы поблагодарить за свое восстановившееся здоровье, его встретили на улице купеческий прево и эшевены, которые вручили ему белый шаперон и потребовали, чтобы он его надел. Карл VI согласился, сделав жест доброй воли. Но его спутники, среди которых была большая часть придворной знати, ректор Университета и главные чиновники Парламента, не скрывали своего отвращения. Парижане заметили эти насмешки и решили уничтожить последние остатки сопротивления в отеле Сен-Поль. 20 мая муниципалитет приказал закрыть все ворота Парижа и выставить на улицах караулы. Через два дня, 22 мая, купеческий прево вошел в отель Сен-Поль в сопровождении четырех своих эшевенов, Элиона де Жаквиля, Эсташа де Павилли и большого отряда вооруженных людей. Защищать дворец было невозможно. Занимая обширную территорию на восточной окраине города между улицей Сент-Антуан и Сеной, залы, апартаменты, часовни, кабинеты и помещения были распределены между несколькими зданиями, разделенными тремя большими галереями, обширными садами, конюшнями и зверинцем. Кроме стены по периметру и одной башни, использовавшейся для хранения денег и драгоценностей, дворец был ничем не укреплен. Так случилось, что 22 мая дворец был необычайно полон посетителями. Большая компания дворян и церковников собралась на свадьбу брата королевы Людвига Баварского, которая должна была состояться на следующий день. Парижская делегация была принята в больших покоях короля Карлом VI, королевой и Дофином. Посмотреть на происходящее собрался весь двор, включая герцогов Беррийского, Бургундского, Лотарингского и Баварского, а также канцлера и коннетабля Франции. Эсташ де Павилли выступал в качестве представителя парижан. Он говорил перед собравшимися в течение четырех часов, с одиннадцати часов утра до трех часов дня. Большая часть этой утомительной речи была посвящена оправданию насилия, которому Дофин и его придворные подвергались с конца апреля. Сорняки заглушают красоту королевской лилии, заявил он, и хороший садовник должен вырвать их с корнем. С заключенными в Лувре придется поступить так, как они того заслуживают. Людей, которые все еще пытались помешать реформе государства, тоже нужно было вырвать с корнем.

К тому времени, когда кармелит закончил, вооруженная толпа численностью в несколько тысяч человек заполнила дворы дворца и прилегающие улицы. Герцог Бургундский спустился вниз, чтобы выразить свое неудовольствие действиями парижан. Он потребовал объяснить, почему они пришли вооруженными во дворец короля и чего они хотят. От имени парижан ответил эшевен Жан де Труа. Они пришли, сказал он, ради блага короля и королевства и не уйдут, пока не возьмут под стражу предателей, все еще находящихся на свободе. Он передал герцогу еще один список. Герцог вернулся с ним в покои короля. Король, похоже, сидел бесчувственный, а собравшиеся дворяне и офицеры онемели от страха. Единственным человеком, у которого хватило духу сопротивляться, была королева, поскольку в списке Жана де Труа оказались ее брат, ее духовник, ее личный секретарь, несколько ее придворных рыцарей и десять фрейлин. Она потребовала, чтобы герцог Бургундский и Дофин выступили против толпы. По крайней мере, людей следует убедить дать хотя бы недельную передышку, чтобы свадьба могла состояться, как было запланировано. Дофин разрыдался, и его тесть велел ему взять себя в руки. Они вышли вдвоем, чтобы поговорить с толпой и вернулись с пустыми руками. Люди внизу были непримиримы. Внутри дворца Элион де Жаквиль уже вошел со своими солдатами в личные апартаменты Дофина и захватил некоторых разыскиваемых людей, в том числе пятерых офицеров Дофина и нескольких фрейлин его супруги. Затем он ворвался в апартаменты королевы и арестовал Людвига Баварского и нескольких фрейлин королевы Изабеллы. Остальные, опасаясь расправы, спокойно спустились по лестнице и сдались солдатам, ожидавшим внизу. Их посадили на лошадей, по двое, и провезли по улицам. Дамы и некоторые из наиболее знатных пленников были доставлены в Лувр. Остальные были помещены в Консьержери, мрачную государственную тюрьму в сторожевой башне королевского дворца Сите[424].

Через два дня, 24 мая 1413 года, капитуляция двора была завершена. Жан де Труа вернулся в отель Сен-Поль с толпой вооруженных людей, с белыми шаперонами на головах. Окруженный своими единомышленниками, он вошел в зал, где король председательствовал на заседании Совета, и предъявил свои новые требования. Первое и главное из них заключалось в том, чтобы король утвердил всеобъемлющий проект декрета, который был подготовлен специальной комиссией по реформам, назначенной после роспуска Генеральных Штатов. Совет уже смирился с этим, и канцлер без возражений дал свое согласие. Далее эшевены потребовали, чтобы все арестованные были уволены со своих должностей при дворе и заменены другими, более приемлемыми для народа. Канцлер спросил, кто эти другие. Ему дали список тех, кого официальный хронист назвал "неясными и низкородными людьми", и канцлер обязался его изучить. В-третьих, они потребовали опубликовать королевский ордонанс, ратифицирующий насилие 22 мая. Это вызвало еще несколько дискуссий, но было принято по совету герцога Беррийского. Капитуляция Совета стала последним заметным публичным деянием престарелого Арно де Корби. Через несколько дней после этого он, вопреки желанию двора, был окончательно смещен с должности "смертельными угрозами" с улиц. Его заменил Эсташ де Лэтр, президент Счетной палаты. Эсташ был клиентом герцога Бургундского, активным сторонником его программы реформ и политически близок к кабошьенам[425].

26 и 27 мая 1413 года ордонанс о реформе был должным образом зарегистрирован на торжественном заседании Парламента, на котором присутствие короля преодолело возражения постоянных членов суда. Этот знаменитый документ, состоящий из 258 статей и требующий шести или семи часов для прочтения, стал известен как Кабошьенский ордонанс в честь лидера мясников, хотя сам Кабош не имел к нему никакого отношения. Ордонанс представлял собой необычайную смесь возвышенного и тривиального, компиляцию всех реформаторских указов, потерпевших неудачу за столетие предыдущих попыток, и настоящую энциклопедию пороков, которые народное мнение обнаружило во французском государстве начала XV века. Он ограничил число чиновников, упростил административные процедуры, объединил должности и упразднил большое количество синекур или почти синекур. Он регулировал вознаграждения слуг короля вплоть до зарплаты его прачки. Он сократил или отменил привилегии большого числа королевских слуг, некоторые из которых были названы поименно. Он ограничил административные и судебные сборы, предоставление грантов из налоговых поступлений или доходов королевского поместья и отменил некоторые значительные гранты прошлых лет. Он реорганизовал управление монетными дворами, королевскими владениями, служащими и судами. Прежде всего, ордонанс атаковал одну из коренных причин банкротства французского государства — присвоение денег. Невыплаченные гранты, выданные в настоящее время, должны были быть аннулированы, а новые запрещены. Кроме того, была предпринята серьезная попытка разобраться с прямым предоставлением принцам и королевской семье доходов от налога с продаж, собранных в их владениях. Они не были запрещены, но выплаты были приостановлены на три года, а некоторые получатели, в частности, королева и Дофин, должны были вернуть короне половину всего, что они получили с 1409 года. Даже эти меры, которые в сумме привели к полному преобразованию крупнейшей бюрократии Европы, рассматривались лишь как предварительные. Заключительная статья уполномочивала подготовившую ее комиссию продолжать работу и давала ей право добавлять дополнительные статьи к ордонансу по своему усмотрению[426].

Казни начались в начале июня. Король был вынужден назначить специальную комиссию для суда над заключенными в Консьержери и Лувре. Большинство из них были друзьями и ставленниками принцев. Некоторые содержались под номинальной защитой герцога Бургундского. Согласно официальному циркуляру, распространенному в городах после окончания кризиса, их призвали к ответу по сфабрикованным обвинениям, а некоторых из них пытали, чтобы добиться признания. Жак де Ла Ривьер, красивый, талантливый, владеющий несколькими языками камергер Дофина, которого обвинили в организации первомайского заговора, обманул палачей, разбив череп о каменную стену своей тюрьмы. Однако его труп все равно был обезглавлен. Несколько дней спустя камердинеров и придворных Дофина, молодых и в политическом смысле очень незначительных людей, повели на смерть. За ними последовал капитан отряда, посланного захватить мост Шарантон. Пьер де Эссар был приговорен к смерти, несмотря на обещание Иоанна Бесстрашного защитить его "собственным телом". Возможно, к счастью для него, он был уже не в своем уме, когда пришло время казни. Парижане не забыла, что когда-то Пьер был их героем и многие плакали, когда его, истерически смеющегося, вели на казнь. Офицеры Шатле насадили его голову на пику на три фута выше всех остальных и повесили его труп на цепях на верхушке виселицы в Монфоконе. Тело Жана де Монтегю, чье падение он организовал, было повешено там всего несколько месяцев назад. Многие заметили, как быстро повернулось колесо фортуны. В мрачном комментарии к смутному времени, герцог Брабанта однажды сказал Пьеру де Эссару, что Монтегю понадобилось двадцать два года, чтобы потерять голову, "но вам понадобится не более трех"[427].

Иоанн Бесстрашный потерял контроль над силами, которые он высвободил. Цели толпы уже не совпадали с его целями. Он был заинтересован в сохранении своей власти и, как и Университет и большая часть парижской элиты, в реформировании государственного аппарата. Толпа одобряла программу реформ, но двигало ею в основном экономическое недовольство, усугубленное классовыми противоречиями, которые были характерны для промышленных городов позднего средневековья. Судьба демагогов — быть управляемыми своими последователями. Современники, возможно, были правы, видя руку Иоанна в унижении Дофина в Новом отеле 28 апреля. Но его неспособность контролировать насилие толпы или обратить его в свою пользу была жестоко разоблачена 22 мая в отеле Сен-Поль. Это событие, как никакое другое, разделило сторонников Иоанна, пробудив скрытые, но сильные классовые чувства с обеих сторон. Остаточная поддержка герцога среди принцев, которая и без того была напряженной, практически исчезла, когда его союзники унизили короля, заключили в тюрьму их друзей и родственников и наполнили улицы города насилием и хаосом. Книга Кристины Пизанской Livre de la Paix (Книга мира), большая часть которой была написана сразу после этих событий, наполнена страхом перед анархией и насилием. Она предвидела массовые убийства и открытую войну с богатыми, когда толпы "безумного правительства низких и звероподобных людей" лакомились денежными сундуками и винными погребами своих классовых врагов. Как часто бывает, романистка уловила настроения мира мелких придворных, культурных администраторов и академиков, в котором она жила, — мира, одновременно открытого для идей, но социально глубоко консервативного[428].

Университет, в течение многих лет бывший ведущим сторонником реформы государства и надежным союзником герцогов Бургундских, был расколот крайностями, до которых доводилась их политика. Высокополитичный теолог Жан Жерсон, в принципе сторонник реформ, жаловался, что люди, которых трудно назвать ногами политического тела, взяли на себя право руководить головой, установив тиранию, которая является извращением благочестивого государства. Рыцари, духовенство, солидные буржуа были подчинены "возмутительной дерзостью простых ничтожеств". Даже Эсташ де Павилли, так часто выступавший на публике в качестве представителя радикалов, находил грубые манеры мясников невыносимыми. Лидеры Университета молчаливо поддержали нападение на Новый отель в апреле, но в мае категорически отказались одобрить вторжение в отель Сен-Поль. Парижские патриции были в равной степени в ужасе и от того, и от другого. Эти люди, обеспеченные бизнесмены, составлявшие местные комитеты по наблюдению и совет купеческого прево, были потрясены жестокостью Жана де Труа и тиранией неотесанных мясников и презираемых живодеров. Они осудили беспорядки на улице Пети-и-Мюссе на ближайшем заседании муниципалитета и направили Дофину послание с верноподданническими извинениями. Между тремя центрами восстания: ратушей, Большим мясным рынком и Бургундским отелем — разверзлась пропасть. Иоанн Бесстрашный оказался в затруднительном положении. Чем больше он терял поддержку среди уважаемых людей в муниципалитете и Университете, тем больше он зависел от кабошьенов и других экстремистов, чтобы удержаться у власти. Адвокат короля Жан Жувенель, верный государственный служащий и еще один инстинктивный реформатор, добился аудиенции у герцога после долгих часов ожидания в его приемной, чтобы предупредить его об опасности такого союза. Связь герцога с мясниками, по его словам, позорит Иоанна и подрывает его дело. Герцог выслушал его, после чего ответил, что поддержка мясников политически необходима и он не может и не хочет от нее отказаться[429].

Король, который находился в отлучке с конца мая, частично поправился в первые дни июля и впервые узнал о произошедших казнях. Он начал активно поддерживать попытки своего сына и окружающих его людей избавиться от герцога Бургундского и его сторонников. Отца и сына поддерживала разрозненная, но многочисленная и все более организующаяся коалиция людей, которые хотели только мира и порядка. Отношения между герцогом и Дофином окончательно испортились. За последние недели обида на тестя в душе молодого человека переросла в ненависть. Вскоре после выздоровления короля в отеле Сен-Поль произошла безобразная сцена во время бала, который давал Дофин. Элион де Жаквиль, разделявший пуританизм, свойственный большинству политических экстремистов, вошел в апартаменты Дофина в разгар веселья, упрекнул его в том, что он бесчестит титул сына Франции своими "беспутными танцами", и начал оскорблять его гостей. Дофин вытащил кинжал и трижды ударил Жаквиля в грудь. Гарнизон дворца из парижан выломал двери и ворвался внутрь, с мечами наголо, чтобы защитить его. Герцог Бургундский прибыл как раз вовремя, чтобы предотвратить резню. Что касается Жаквиля, то он выжил только благодаря кольчуге, которую он носил под одеждой. Бал был сорван, а у Дофина случился серьезный приступ, он упал на кровать и закашлялся кровью.

Тем временем мясники и их союзники усилили свою хватку на жизни в столице. Масса "чрезвычайных" комиссий продолжала свою работу со строгим и навязчивым рвением. Существовали комиссии по реформе администрации, по чистке государственной службы, по восстановлению королевских финансов, по суду над узниками Лувра и Консьержери, по конфискации и распродаже имущества подозреваемых арманьяков, по вымогательству денег у парижан, считавшихся богатыми или несимпатичными режиму. С марта по июль было создано еще не менее двух десятков комиссий, большинство из которых были востребованы и в основном укомплектованы кабошьенами. Постоянный поток беженцев, спасавшихся от насилия в Париже, превратился в наводнение. Герцог Беррийский, семидесяти трехлетний и слабый здоровьем, оказался покинутым своими придворными и друзьями и остался один в Нельском отеле. Он был вынужден укрыться со своим врачом в монастыре Нотр-Дам, все еще нося белый шаперон, наброшенный на него толпой. "Как долго мы должны терпеть тиранию этих злых людей?" — жалобно спрашивал он своего товарища по несчастью Жана Жувенеля[430].

Усиливающаяся угроза со стороны англичан усугубляла проблемы Иоанна Бургундского. В начале марта 1413 года он лично возглавил оборону Франции от англичан[431]. Но было очевидно, что он ничего не может сделать, чтобы остановить их. Некоторые люди, помня о вторжении графа Арундела, сомневались, действительно ли он хочет этого. Через день или два после нападения на Новый отель ведущие политики Университета тайно собрались в комнатах Эсташа де Павилли в монастыре кармелиток. Это была взволнованная и разобщенная группа людей, единственным общим чувством которых был страх перед Англией. Испугавшись за будущее Франции, династии и общественного строя, они решили посоветоваться с группой отшельников, мистиков и святых женщин. Все эти провидцы считали, что видят в происходящих событиях предвестие смены династии. Некоторые считали род Валуа проклятым. Одна из них рассказала о своем видении, в котором она увидела чудовищный образ короля Англии высотой с башню Нотр-Дам, восседающего на престоле перед собором в окружении чернокожих аколитов и отлученного от церкви короля Франции. Юрист Жан Жувенель считал, что настоящая проблема кроется в разногласиях между принцами. Без прочного мира между ними, заметил он с удивительной прозорливостью, они будут торговаться друг с другом за английскую поддержку, и Франция будет обречена[432].

Эффект был виден уже на границе в Гаскони, где англичане начали использовать междоусобицу во Франции при молчаливой поддержке недовольных арманьякских принцев. Герцог Кларенс к этому времени вернулся в Англию с большей частью своей армии. Но Томас Бофорт, граф Дорсет, остался в Гаскони в качестве лейтенанта с 240 английскими латниками, 1.000 лучниками и большим отрядом гасконцев, воодушевленный свидетельствами возрождения успехов английского оружия. Дорсет был агрессивным капитаном, который хорошо использовал самую большую англо-гасконскую армию, действовавшую в герцогстве с 1370-х годов. Его отряды продвигались вверх по Дордони в Перигор, захватив важный замок Бирон. В марте они пересекли Жиронду, осадили французский замок Тальмон в устье реки, захватили мощную крепость Субиз в устье Шаранты и заняли большую часть прибрежной области Сентонж и Пуату. В мае Дорсет действовал в графстве Ангулем, на территории орлеанистов, с 5.000 человек. В июле он готовился к осаде Монтандра, одной из главных крепостей на восточном берегу Жиронды. Сопротивление ему на местах практически отсутствовало. Многие из небольших городов добровольно открыли ворота в обмен на обещание освободить их от изнуряющих налогов, которые из года в год налагали французские командующие на границе. Ла-Рошель, единственный значительный французский порт к югу от Луары, оказался под угрозой[433].

Французское правительство беспомощно взирало на это со стороны. Маршал Бусико с марта находился в Лангедоке, пытаясь набрать армию для сдерживания англичан. Но он ничего не мог сделать без все пронизывающих местных связей домов Альбре и Арманьяк, которые были основой французских военных операций в регионе на протяжении более чем сорока лет. В мае 1413 года Жак д'Эйли приехал на границу с инструкциями остановить продвижение англичан и оттеснить их к Жиронде. Но и у него ничего не вышло. Его усилиям активно мешали офицеры Карла Орлеанского и Иоанна Беррийского, главенствующих территориальных магнатов региона. Капитан Карла в Шатонефе, гарнизон которого контролировал один из главных мостов через Шаранту, позволил английской армии без сопротивления пересечь реку, а затем объединился с ней, когда она продвинулась в северную часть Сентонжа. В ответ английские командиры старались не нападать на владения Орлеанского дома и его сторонников. Во время похода в Пуату местные чиновники Иоанна Беррийского позволили англичанам свободно покупать припасы. Жак д'Эйли обратился к двум главным офицерам Иоанна Беррийского, Арно-Гийому де Барбазану и Жану де Торсе. Арно-Гийом был уроженцем Бигорра и протеже Людовика Орлеанского, перешедшим после его смерти на службу к герцогу Беррийскому. Он был маршалом Пуату и капитаном крепости Люзиньян. Жан де Торсе был владельцем нескольких пограничных замков и сенешалем герцога в Пуату. Оба они сидели сложа руки, отвечая уклончиво на письма Жака д'Эйли и отказываясь снабжать его войсками или даже впустить в свои замки[434].

В Париже ответом на эти неудачи стала новая волна репрессий, поскольку кабошьены уже считали себя главной силой в стране. Поскольку финансовые департаменты были доведены до хаоса последовательными чистками, муниципалитет взял на себя обязанность собрать принудительный заем в размере 80.000 экю для финансирования контрнаступления. Процесс сбора этой суммы быстро приобрел признаки классовой войны, поскольку очередная специальная комиссия кабошьенов выделила своих более богатых противников для штрафных санкций. Известных или подозреваемых арманьяков задерживали, сажали в тюрьму или размещали у них в домах солдат, чтобы заставить их заплатить. Жану Жерсону выставили счет как крупный "заем". Когда он отказался платить, его дом был разграблен толпой, мебель вывезена, а сам он был вынужден скрываться в соборе Нотр-Дам. До конца жизни он считался одним из самых красноречивых и упорных врагов герцога Бургундского. Жана Жувенеля обложили огромной суммой в 2.000 экю, предположительно за то, что он был советником Людовика Орлеанского. Жувенель обратился в Парламент, но по приказу комиссии его заперли в Малом Шатле до тех пор, пока деньги не будут выплачены. Возник неприятный конфликт с Университетом, когда комиссия конфисковала подношения аббатства Сен-Дени и начала налагать взыскания на некоторых выдающихся профессоров. Неприязнь к кабошьенам усилилась. Крупная победа над англичанами, несомненно, залечила бы эти трещины в союзе радикалов. Но крупной победы не случилось. Жаку д'Эйли в конце концов удалось собрать армию в 4.000 человек и двинуться в поход на Пуату. Однако его контрнаступление провалилось, когда он высадился с моря у Субиза и попал в плен вместе с большей частью своего отряда. В конце лета его отправили в Англию, где он провел несколько лет в заточении в мрачном замке Уисбич в округе Фенланд (Кембриджшир)[435].

По мере того, как проходило лето, Дофин посылал все более неистовые призывы о помощи арманьякским принцам, все из которых (за исключением герцога Беррийского) покинули Париж и наблюдали за событиями издалека. В майские дни, когда стало очевидно, что поддержка бургиньонов иссякает, принцы набрались мужества и начали строить планы по возвращению власти. Движущей силой снова стал граф Алансонский. Примерно в середине мая 1413 года он организовал встречу старых лидеров Жьенской Лиги, включая представителей герцогов Орлеанского, Бурбонского и Бретонского. Она проходила в замке Людовика Анжуйского Сабле в Мэне. Месяц спустя граф Алансонский и его нормандские союзники собрали своих вооруженных сторонников в Вернее, в графстве Перш, примерно в восьмидесяти милях от Парижа. По другую сторону столицы Клинье де Бребан начал собирать вторую армию в орлеанских владениях в Шампани и Бри, чтобы завершить окружение города с востока и юга. Третья арманьякская армия собиралась во владениях герцога Беррийского в Берри и Оверни. Идея заключалась в том, чтобы оккупировать северную часть Иль-де-Франс, блокировать связь герцога Бургундского с его владениями в Нидерландах и голодом заставить город сдаться. Начало кампании было назначено на День Святого Иоанна Крестителя, 24 июня 1413 года[436].

В отличие от своих более радикальных союзников герцог Бургундский был политиком-реалистом. Он отчетливо видел, насколько слабыми стали его позиции и начал переговоры со своими противниками, как только они начали собирать свои силы. Когда давление на него усилилось, он нашел неожиданного союзника в лице герцога Беррийского. В свои преклонные годы герцог все еще пользовался известностью, но он был стар, болен и податлив. После длительных предварительных переговоров 10 июля 1413 года открылась трехдневная конференция, сначала в замке Иври на реке Эр, а затем в штаб-квартире арманьяков в Вернее. Делегация из Парижа номинально представляла короля, герцога Бургундского и герцога Беррийского. Но в действительности она представляла только Иоанна Бесстрашного. Ее главным членом был его советник Жан де Туази, епископ Турне, а большинство остальных были приверженцами герцога. Их инструкции были ограничены только выслушиванием требований. Принцы кратко изложили свои претензии и выдвинули свои требования. Они хотели провести мирную конференцию между принцами, на которой можно было бы выработать твердое соглашение, чтобы ввести в действие условия Осерского мира, восстановить мир в Париже и позволить арманьякам вернуться на свое место среди советников короля. В противном случае они будут бороться "огнем и кровью", чтобы вырвать короля из лап парижан и если потребуется, они навсегда удалят монархию из Парижа[437].

Королевский Совет рассмотрел требования арманьяков 13 июля 1413 года. Жан де Туази считал, что им следует уступить. Это была единственная альтернатива хаосу и классовой войне в столице. Против выступили кабошьены. Было очевидно, что для них не будет места при любом компромиссном мире, который может быть заключен с арманьяками. Купеческий прево и его Совет для обсуждения ситуации собрались отдельно. Их мнения разделились. Но во время обсуждения в зал Совета ворвался Элион де Жаквиль, за которым следовали мясники Дени Шомон, Симон Кабош и около сотни вооруженных людей. Мир был всего лишь уловкой, кричали они. Кабош выступил с яростной речью. Арманьяки, сказал он, были теми же людьми, которые в течение последних двух лет опустошили Иль-де-Франс и пытались поставить другого короля. Как только они завладеют королевской семьей, они конфискуют оружие и уличные цепи парижан и отменят привилегии города. "Кто бы ни осмелился утвердить этот мир, какова бы ни была его власть, — объявил он, — мы будем считать его изменником короля и города Парижа". Кабошьены перекричали советников, разогнали собрание и удалились, чтобы спланировать свои дальнейшие действия. Один из них, секретарь короля Гийом Барро, составил от своего имени письма, в которых отрицал, что на него и Дофина оказывалось какое-либо давление в Париже, и отвергал арманьякских лидеров как врагов и предателей. Эти документы были запечатаны покладистым бургундским канцлером Эсташем де Лаитром и распространены по всей Франции вместе с клеветническими памфлетами против арманьякских принцев. Кабошьены призывали всех горожан взяться за оружие против арманьяков, рыскавших по пригородам столицы. Они составили списки примерно из 1.600 человек, связанных с Дофином или подозреваемых в попытках содействовать миру между принцами, которых они планировали заключить в тюрьму или убить. Но у Жаквиля и его друзей больше не было массовой поддержки для осуществления этих страшных угроз. Вечером после сорванного заседания муниципалитета парижские наблюдательные комитеты, набранные из более обеспеченных жителей, собрались в тайном месте. Все они, за исключением представителей прихода Сент-Эсташ (квартал Ле-Аль), согласились поддержать мирные переговоры. Комиссары, назначенные для суда над узниками Лувра и Консьержери, почувствовали, в какую сторону дует ветер и начали потихоньку освобождать фрейлин королевы и более мелких придворных. Они освободили бы также герцогов Барского и Баварского, если бы Жан де Труа не остановил их[438].

Мирная конференция открылась в Понтуазе под Парижем 22 июля 1413 года. Заседание началось с появления большого арманьякского посольства. Представитель принцев произнес гневную речь, заявив, что они были возмущены оскорблениями, нанесенными монархии. Король, королева и Дофин стали практически узниками в отеле Сен-Поль. Авторитет короны был сведен на нет купеческим прево и эшевенами в сотрудничестве с коалицией смутьянов. Те дворяне, которые все еще находились в столице и не были заключены в тюрьму, не могли покинуть свои дома. Должности при дворе и в правительстве получали некомпетентные люди низкого происхождения. Осерский мир был отменен почти сразу после заключения. В отсутствие какого-либо надлежащим образом сформированного правительства принцы объявили себя представителями общественных интересов. Далее представитель принцев изложил их предложения. Они были удивительно умеренными в данных обстоятельствах: прекращение насилия; отзыв Клинье де Бребана и его войск, которые опустошали территорию к юго-востоку от Парижа; создание чрезвычайной комиссии для восстановления мира и справедливости; амнистия парижанам. Между тем принцы хотели получить аудиенцию у короля, королевы и Дофина в провинциальном городе, таком как Руан или Шартр, или в королевской крепости Мелён или Монтаржи, но не в Париже. Затем последовала неделя трудных переговоров. Задержка была вызвана главным образом сопротивлением герцога Бургундского, который возражал против того, чтобы его соперники имели доступ к королю в месте, где он не мог бы контролировать результат. Но герцог Беррийский считал, что предложенные условия были разумными, и общественное мнение было на его стороне. В конечном итоге, при условии одобрения королем, было достигнуто соглашение на условиях, предложенных арманьяками[439].

1 августа 1413 года герцоги Бургундский и Беррийский вернулись в Париж, привезя с собой текст проекта договора. После их прибытия в столицу начался четырехдневный кризис, разыгравшийся под знойным небом во время одной из самых сильных за последние годы жары. В тот же день проект был представлен королевскому Совету. Советники поддержали мир, но боялись реакции улиц. И у них были веские причины бояться. В разгар обсуждения Жан де Труа, мясники Легуа и Сен-Йон, а также живодер Кабош явились со своими сторонниками и ворвались в зал заседаний Совета. Они потребовали показать им проект договора. Члены Совета показали им его, но не осмелились принять в присутствии главарей толпы. Вместо этого они отложили опасный момент, предложив сделать паузу для консультаций с основными заинтересованными сторонами в городе[440].

На следующий день в ратуше купеческий прево и эшевены рассмотрели документ. Это было бурное заседание. Радикалы на нем присутствовали в полном составе. Анри де Труа, сын эшевена, прибыл с большой вооруженной охраной и объявил собранию, что мир является всего лишь уловкой, после чего удалился. "У некоторых людей слишком много крови, — сказал он, уходя, — самое время вылить ее острием меча". Как и королевский Совет, купеческий прево и большинство эшевенов были твердо привержены договору. Но, подавленные вооруженными людьми, столпившимися в зале, они пошли на те же ухищрения, что и королевский Совет. Они решили передать вопрос на рассмотрение местных собраний каждого квартала и отложить решение на следующий день. Жан де Труа и братья Легуа возражали против этого. Они знали, что могут запугать городской Совет, в то время как местные собрания, разбросанные по Парижу, где преобладали зажиточные горожане, скорее всего, поддержат мир. Начались бурные дебаты, в конце которых кабошьены оказавшись в меньшинстве стали угрожали насилием. Но были и другие гильдии ремесленников, готовые защищать мир. "В Париже столько же литейщиков, сколько мясников", — крикнул один из членов Совета в ответ Жану де Труа. Кабошьены потребовали отложить обсуждение на три дня, так как им нужно было время, чтобы собраться с силами. Но Совет, чувствуя, что все идет не так, как им хотелось бы, отказался. Арманьякские принцы ожидали ответа, а их армии уже переправились через Сену и ждали приказа на берегу Уазы. Стало известно, что отряды Клинье де Бребана и английские и голландские наемники Карла Орлеанского сосредоточились на Луаре[441].

3 августа стало днем, когда все округа, высшие государственные чиновники, Университет, духовенство и кварталы города должны были провести свои собрания. Жан де Труа сделал все возможное, чтобы упредить их и созвал собрание представителей кварталов рано утром в монастыре бенедиктинцев Святого Элигия на острове Сите. Монастырь, окруженный сетью переулков, заполнявших остров до реорганизации, произведенной в 1860-х годах бароном Жоржем Османом, был традиционным центром радикальной агитации со времен более раннего восстания Этьена Марселя за шестьдесят лет до этого. Квартальные, которые выступали в качестве руководителей местных комитетов наблюдения, должны были высказаться первыми. Кабошьены считали, что их можно убедить. Жан де Труа подготовил листовки, обличающие арманьяков и их договор, которые раздавали квартальным по мере их прибытия. Но когда он начал свою речь, первые представители Парламента появились раньше, чем им было приказано. Их представителем был Жан Жувенель, адвокат короля. Он осудил эти листовки под спонтанные крики одобрения. "Мир, мир", — кричали квартальные. У Жана де Труа выхватили из рук листовки и разорвали их на его глазах. В итоге все парижские округа одобрили договор, за исключением округов вокруг площади Ле-Аль и Бургундского отеля. Парижане сразу же сообщили о своем мнении королю и Дофину в отель Сен-Поль, опасаясь, что кабошьены обойдут их, если они оставят это на потом. Герцог Бургундский был заметно обескуражен. "Так поступать нельзя", — заявил он Жану Жувенелю, находившемуся в большом зале с делегацией Парламента. "Тактика мясников не оставляет нам другого пути", — ответил адвокат. Дофин появился в окне дворца, чтобы объявить ликующей толпе внизу, что договор будет одобрен. Герцог Бургундский проиграл[442].

Как только собрание закончилось, Дофин предпринял шаги, чтобы отвоевать у кабошьенов контроль над улицами. Поскольку большинство его естественных сторонников находилось в тюрьме, его главным помощником в этом предприятии стал бретонский рыцарь Таннеги дю Шатель, который был назначен прево Парижа и получил контроль над Шатле[443]. Таннеги, которому было уже за сорок, суждено было стать одной из ключевых политических фигур последующих лет. Он был классическим бретонским военным авантюристом, мелким дворянином из Финистера, прославившимся как активный участник рыцарских турниров и поединков, отважным участником морских набегов на английское побережье и умелым капитаном наемных компаний герцога Анжуйского в Италии. Таннеги недолго служил камергером при дворе Людовика Орлеанского, который любил, чтобы его окружали люди такого рода. Но Таннеги, похоже, не был привязан к каким-либо группировкам, а только к отдельным людям. К 1412 году он привязался к Дофину и служил ему с беззаветной преданностью, став его ближайшим политическим доверенным лицом, а в качестве маршала Гиени — главным военным советником. Его хитрость и неутомимая энергия должно быть оказались бесценными для неопытного молодого принца[444].

В течение ночи с 3 на 4 августа Париж был оживлен шумом, светом и движением. Все лояльные граждане были призваны явиться с оружием в руках на улицу Сент-Антуан перед отелем Сен-Поль на следующее утро, чтобы поддержать Дофина. Они жгли костры на перекрестках и организовывали вооруженные патрули. Поздно вечером того же дня живодеры Дени Шомон и Симон Кабош в сопровождении королевского секретаря Гийома Барро попытались перехватить инициативу. Они захватили ратушу Отель-де-Виль с отрядом из 400 наемных солдат и арбалетчиков и начали укреплять его для последней решительной обороны. Рано утром около 1.000 человек появились на Гревской площади, чтобы поддержать их. Но вскоре кабошьены оказались в значительном меньшинстве. Около 2.000 — 3.000 вооруженных сторонников Дофина собрались на ночь у церкви Сен-Жермен-л'Осеруа под сенью Лувра, ожидая схватки на следующее утро.

Иоанн Бесстрашный пытался лавировать и отчаянно пытался избежать открытого конфликта на улицах, который мог привести только к гибели его парижских союзников. Но в то же время он не хотел поддерживать восстание кабошьенов, которое окончательно уничтожило бы шансы на сделку с другими принцами. Он тщетно пытался убедить обе толпы разойтись. Вернувшись в отель Сен-Поль, он обнаружил, что несколько тысяч горожан уже собрались на улице в ответ на призыв Дофина. Они несли знамена с надписью "Мир". К концу утра Дофин, надев поверх доспехов тунику с гербом Франции, выехал из ворот Нового отеля. У Иоанна не было другого выбора, кроме как присоединиться к нему. В сопровождении герцога Бургундского и престарелого герцога Беррийского Дофин поскакал на запад. За ними следовал купеческий прево и ликующая масса вооруженных парижан. Процессия двигалась по улицам и вдоль берега Сены, как наступающий прилив миновала ратушу и пронеслись к Лувру. Овладев крепостью, парижане освободили герцога Барского и герцога Баварского, а затем, перейдя по мостам через Сену, открыли Консьержери и освободили находившихся там узников. Тем временем вооруженные лоялисты начали заполнять Гревскую площадь и смешиваться с кабошьенами. Кто-то призвал тех, кто за мир, встать справа, а всех, кто хочет войны, — слева. Таким образом всем стало ясно, что подавляющее большинство было за мир. Почти все люди, которых кабошьены собрали на площади, отказались поддерживать их и перешли направо к остальным. Внутри здания ратуши у Шомона и Кабоша сдали нервы. Они вышли, делая вид, что присоединяются к толпе, а затем скрылись в переулках.

Как только Дофин вернул себе власть над столицей, был отдан приказ арестовать лидеров восстания. Поисковые отряды выслеживали их всю ночь. Но большинство из них уже успели скрыться. Тома Легуа и его сыновья, Сент-Йоны и другие короли Большого мясного рынка бежали из города, а за ними последовали живодеры Шомон и Кабош. Их сообщники в администрации, секретарь короля Гийом Барро и канцлер Эсташ де Лэтр, сбежали вместе с ними. Жан де Труа скрылся, когда толпа разграбила его дом и вынесла мебель. Большинство беглецов направились в Бургундию, под защиту Иоанна Бесстрашного[445].

Бурное завершение восстания кабошьенов стало катастрофой и для Иоанна Бесстрашного. Вынужденный вести переговоры о мире с арманьякскими принцами в июле, он все еще мог спасти кое-что из своей политической власти в ходе торга, который, как ожидалось, должен был последовать за их возвращением в Париж. Его парижские союзники были бы защищены амнистией, которую предусматривал договор и остались бы в городе, представляя собой скрытую угрозу для его врагов, которую Иоанн умел использовать с пользой. Как бы то ни было, потерпевшее неудачу восстание кабошьенов позволило Дофину уничтожить союзников герцога. Их деятельность была сведена на нет в течение нескольких дней. Более тридцати специальных комиссий, с помощью которых кабошьены и их союзники навязывали свою волю городу и правительству в течение последних шести месяцев, были упразднены. Их сторонники были систематически отстранены от должностей, которые они получили при королевском дворе и в администрации. Герцог Бургундский был смещен с поста капитана Бастилии и заменен Людвигом Баварским. Лувр был передан в руки герцога Барского. Жан де Труа был смещен с поста капитана отеля Сен-Поль. Герцог Беррийский, ставший теперь не более чем символом, был восстановлен в должности капитана Парижа. Три из четырех парижских эшевенов были уволены. В результате этой чистки герцог Бургундский оказался в опасном положении, когда Дофин начал действовать против своих приближенных. Жан де Ньель, человек, оправдывавший убийство Людовика Орлеанского в Шартре и дважды навязанный Дофину в качестве канцлера, был уволен и заменен Жаном Жувенелем. Несколько советников Иоанна Бургундского были арестованы или сбежали. Король уже предложил лидерам арманьякской коалиции вернуться в Париж, а Карл Орлеанский собирал на Луаре небольшую армию, чтобы сопровождать их. Как только арманьяки овладели бы столицей, Иоанн оказался бы беззащитным среди своих врагов[446].

В течение двух недель после подавления восстания положение герцога Бургундского в столице стало опасным. Его слуги докладывали, что за Бургундским отелем следят вооруженные люди, а сам он считал, что его собственный арест — лишь вопрос времени. В отчаянии 23 августа он предпринял последнюю попытку и уговорил Карла VI, который лишь смутно осознавал происходящее, поехать с ним на охоту в Венсенский лес. Похоже, герцог намеревался бежать на север в Артуа, прихватив короля с собой. Для охраны моста через Уазу в Пон-Сент-Максансе был выставлен отряд латников, чтобы обезопасить их путь к отступлению и пресечь любую погоню. Новый канцлер Дофина Жан Жувенель, обнаружив, что король исчез из своих апартаментов, поднял тревогу. Жувенель поскакал за ним с отрядом латников, а Людвиг Баварский повел другой отряд к Шарантонскому мосту, чтобы предотвратить их переправу через Сену. Они настигли короля в лесу близ Венсена и отвезли его обратно в Париж. "Я всего лишь везу короля на охоту", — протестовал Иоанн. "Вы слишком далеко завезли его", — ответил Жувенель. Иоанн не стал возвращаться в город вместе с Жувенелем и королем и поскакал прямо в Понт-Сент-Максанс с горсткой людей, которые его окружали. Оттуда герцог направился в Лилль. В Париже он больше не появлялся почти пять лет[447].

31 августа 1413 года, через неделю после бегства герцога Бургундского из Парижа, Карл Орлеанский вошел в город через ворота Сен-Жак. Его сопровождали брат Филипп, герцоги Анжуйский и Бурбонский и граф Алансонский. У ворот под звуки труб их встречали герцог Беррийский, купеческий прево, новый канцлер Франции и толпа горожан, одетых в специально изготовленные ливреи с девизом Le droit chemin (Верный путь). Арманьякские лидеры с триумфом проехали по улицам, впереди них ехал человек на лошади, бросавший в толпу мелкие монеты для поддержания аплодисментов. К концу сентября к принцам в столице присоединились Шарль д'Альбре и Клинье де Бребан, а также граф Арманьяк с большим отрядом гасконских солдат[448].

Одним из первых действий Дофина после приема Карла Орлеанского в отеле Сен-Поль было убедить его прекратить носить траур на публике. Возможно, Карл и снял траурную одежду, но он не пошел на компромисс и не простил своего врага. Не пошли на компромисс и его друзья и союзники. Королевский Совет был очищен от всех сторонников герцога Бургундского. На смену им пришел сплоченный арманьякский корпус, объединенный передрягами последних четырех лет. Почти каждый из них был союзником или сторонником Людовика Орлеанского на момент его смерти. На своем первом заседании 2 сентября новый Совет принял решение о полном отказе от политики, с которой был связан Иоанн Бесстрашный. Три дня спустя, 5 сентября, в Парламенте состоялось еще одно заседание, на котором король полностью отменил Кабошьенский ордонанс. Копия ордонанса была представлена перед собравшимися нотаблями и торжественно разорвана в клочья секретарем. Некоторые из советников короля, которые никогда не были сторонниками герцога Бургундского или кабошьенов, выразили сожаление по поводу этой огульной отмены самой смелой программы реформ, которую пытались осуществить во Франции на протяжении более чем полутора веков. Но их заставили замолчать торжествующие арманьякские принцы. Ордонанс был слишком сильным символом дискредитировавшего себя режима и ущемил слишком много корыстных интересов. Все королевские указы, ущемлявшие интересы принцев, были отменены. Принцы и их последователи были восстановлены во всех своих прежних почестях и достоинствах, а конфискованное имущество было им возвращено. Пьер Жантьен, бывший купеческий прево, был восстановил в должности. Жан де Анже вернулся на пост магистра королевских арбалетчиков, а Клинье де Бребан — на пост адмирала Франции. Шарль д'Альбре был вновь назначен коннетаблем и въехал в Париж в парадном виде, но с собственным мечом, который он нес перед собой вместо меча коннетабля, все еще находившейся у бургиньона графа Сен-Поля. Герцог Беррийский был восстановлен в правах лейтенанта Лангедока, обязанности которого он никогда толком не исполнял. Все продажные креатуры принцев вернулись к своим прежним должностям в Счетной палате, в управлении по сбору налогов и королевскими владениями. За пределами столицы двадцать четыре бальи и сенешаля были уволены в течение последующих месяцев и заменены сторонниками нового режима. "Не осталось ни одного королевского офицера, назначенного герцогом Бургундским", — жаловался современный парижский хронист. Несколько десятков видных парижан, связанных с герцогом Бургундским, были изгнаны из королевства, а еще около 300 человек изгнаны из города[449].

Наряду с целым рядом мер, направленных на устранение влияния Иоанна Бесстрашного в правительстве, произошло символическое отречение от самого человека. Его враги, которые подвергались преследованиям и судебным расправам по его приказу, были оправданы. Трупы Пьера де Эссара, Жака де Ла Ривьера и Колина де Пюизе (который в 1411 году предал мост Сен-Клу арманьякам) были сняты с публичной виселицы в Монфоконе и переданы их семьям. 4 сентября двор собрался во дворце Сите, чтобы выслушать горькую, триумфальную проповедь Жана Жерсона, вышедшего из своего убежища в соборе, в которой он обрушил на тиранию, которую они только что пережили, все анафемы церковного учения и своей собственной образованности. "Прощать врага, стремящегося уничтожить человека, — это не настоящая жалость, — сказал он, — а глупая и жестокая глупость". Университет, который на протяжении многих лет был ближайшим политическим союзником герцога Бургундского, не терял времени на заискивание перед новым режимом. Подстрекаемое Жерсоном, собрание факультетов в бернардинской церкви объявило трактат Жана Пети еретическим. Вскоре после этого трактат был осужден советом Парижской епархии и сожжен палачом перед Нотр-Дам. Отказ от наследия герцога распространился даже на следующее поколение. Помолвка дочери Иоанна Екатерины с наследником Людовика Анжуйского была отменена, хотя последние два года она жила в доме своего будущего свекра. Екатерина была бесцеремонно отправлена вместе со своим гардеробом к отцу во Фландрию — смертельное оскорбление, которого Иоанн так и не простил[450].

Однако с точки зрения Дофина, триумф арманьяков был слишком полным. Он и его небольшой круг советников были готовы быть марионетками арманьякских принцев не больше, чем герцога Бургундского или кабошьенов. Они предпочли бы компромиссный мир, при котором все королевские принцы могли бы присутствовать вместе в королевском Совете, как это было во времена Филиппа Смелого. Похоже, Дофин придерживался прагматичного мнения, которое разделяли герцог Беррийский и многие высшие государственные чиновники, что каким бы возмутительным ни было убийство Людовика Орлеанского, о нем придется забыть в интересах сохранения гражданского мира. Но они были оттеснены на второй план огромным потоком прибывающих арманьякских советников. Новые люди были не в силах терпеть попытки Дофина проявить умеренность и первым делом они сместили маршала Дофина Таннеги дю Шателя с важнейшего поста королевского прево Парижа всего через месяц после того, как Дофин назначил его, заменив его своим человеком, на которого можно было положиться, чтобы удерживать столицу в своих интересах[451].