Столетняя война. Том V. Триумф и иллюзия

Глава IV. Жаклин Баварская, 1424–1428 гг.

16 октября 1424 г. Хамфри, герцог Глостер, вместе с Жаклин Баварской высадились в Кале с передовым отрядом армии для запланированного вторжения в Эно. Штаб-квартира супружеской пары располагалась в обнесенном стеной городе Гине на южной границе анклава Кале. В Англии основную часть армии Глостера по-прежнему собирал его друг и главный лейтенант, граф-маршал, Джон Моубрей. В течение следующего месяца отряды Моубрея поэтапно переправились через Ла-Манш, доведя общую численность армии до более чем 4.000 человек. Не ясно, как Хамфри смог набрать и оплатить такое большое войско. Он не был богатым человеком и не получал никакой поддержки из государственных доходов Англии. Скорее всего, он пользовался некоторой финансовой поддержкой друзей и клиентов из числа знати. Но, судя по всему, герцог финансировал это предприятие в основном за счет общественного призыва. Хамфри всегда стремился заручиться поддержкой купечества, и его обращение было адресовано главным образом горожанам. "Наше предприятие, — говорил он им, — направлено на благо всех добрых людей, и особенно купцов этого королевства". И они ответили значительными субсидиями и займами. Так Совет Лондона выделил ему 500 марок[195].

Известие о высадке Глостера в Кале было воспринято в Париже с предсказуемой яростью. Настроения в Париже были отражены в письме, адресованном Глостеру опорой ланкастерского режима — Парижским Университетом. Что, спрашивали они, могло заставить его пойти на столь грубое нарушение союза с Бургундией, который он сам поклялся соблюдать? "Ради Бога… подумайте, какой скандал обрушился на Вашу голову из-за Вашего лжесвидетельства, какой вред вы нанесли своему королю, какой ущерб вы причиняете нам, какую радость Вашим врагам и смятение Вашим друзьям". Но в Англии мнения разделились. Глостер был яркой фигурой, у его агрессивных методов ведения дел были свои поклонники. Среди них были граф Саффолк и сэр Томас Ремпстон, служивший когда-то в свите Глостера. Они сомневались в военной ценности союза с бургундцами, и им не хватало более объективного взгляда Бедфорда на интересы Англии. Почему бы вам не объединить усилия с англичанами, предложил однажды Саффолк герцогу Бретани, ведь вместе мы смогли бы справиться с герцогом Бургундским. Позднее к сторонникам Глостера присоединился и граф Солсбери. Граф публично рассорился с Филиппом Бургундским, назвав того развратником, потому что, по слухам, герцог пытался соблазнить его жену. Поговаривали, что в какой-то момент граф Солсбери пришлось отговаривать от возвращения в Англию чтобы помочь Глостеру[196].

Когда Хамфри прибыл во Францию, регент находился в трудной политической ситуации. Чуть более чем через месяц в Маконе должна была открыться мирная конференция под патронажем герцога Савойского. Англичане не были приглашены, и неявная угроза примирения Бургундии и Валуа, должно быть, занимала большинство умов. До сих пор Бедфорд отказывался порвать со своим взбалмошным младшим братом. Он пытался сохранить мир, выступая в роли посредника, миротворца, а затем арбитра. Прибегнув к силе, Глостер в корне изменил ситуацию. Это заставило Бедфорда отказаться от нейтралитета и превратило его в сдержанного, но активного противника авантюр своего брата как во Франции, так и в Вестминстере. В окружении Бедфорда были и такие, кто считал, что все это лишь показуха и что он будет продолжать пытаться усидеть на двух стульях сразу или даже оказывать тайную поддержку своему брату. Возможно, так думал и сам Глостер. Если это так, то последующие события должны были показать, что он ошибался.

Как только Хамфри сошел на берег, герцог Бургундский отправился в Париж со своими главными советниками. Там они застали послов герцога Брабантского. В течение нескольких дней все они тесно общались с регентом. В конце октября герцоги Бедфорд и Бургундский выступили как арбитры с совместной декларацией. Они обязали соперничающих претендентов принять участие в очередных переговорах и объявили о своем намерении созвать конференцию с участием всех заинтересованных сторон. В противном случае они пригрозили силой навязать разумное урегулирование по собственному усмотрению. При этом ни один из претендентов не должен был прибегать к оружию. К обоим претендентам были направлены послы с копиями совместной декларации и указаниями добиваться ее выполнения. Иоанн Брабантский подчинился, так как не хотел бросать вызов Филиппу Доброму, от поддержки которого полностью зависел. Поэтому Иоанн оставил гарнизоны в главных городах и замках западного Эно, а армию собранную им в Нивель у восточной границы Эно, распустил. Затем он удалился в Лувен, где предложил провести конференцию с представителями Хамфри. Это был серьезный просчет, поскольку герцог Глостер по своему характеру был не склонен к переговорам и отказался пойти навстречу сопернику. Узнав о том, что армия в Нивель распущена, он отправил в Париж новое послание, в котором объявил о своем намерении немедленно выступить в поход на Эно. Когда это бескомпромиссное заявление достигло Парижа, Филипп Бургундский заявил Бедфорду, что в этом случае он поддержит своего кузена, Иоанна Брабантского, военной силой. 18 ноября 1424 г. Глостер и Моубрей во главе своей армии вышли из Гина и направились на восток[197].

Графство Эно, или Геннегау (фр. Hainaut, нем. Hennegau) было франкоязычным фьефом Священной Римской империи, и располагалось в южной части обширной плодородной равнины между Шельдой и Мёзом (Карта V). Это был один из наименее урбанизированных регионов Нидерландов, малонаселенный, с небольшим количеством крепостей, незначительной промышленностью и всего одним крупным городом — Валансьеном. Этот регион практически не был затронут войной со времен первых кампаний Эдуарда III и был плохо подготовлен к сопротивлению вторжению. Единственной серьезной линией обороны с запада была естественная преграда в виде реки Шельда. Герцог Брабантский рассчитывал, что Глостер двинется прямым путем из Кале через Фландрию и Турнезе, а затем вторгнется в Эно с севера. Там была сосредоточена большая часть его гарнизонов. Но Хамфри, точно осведомленный о дислокации войск Иоанна, обошел их, взяв курс на юг через Артуа. Он переправился через Шельду у города Бушен на юго-западе графства, который принадлежал матери Жаклин, вдовствующей графине, и не оборонялся[198].

В Эно очень сочувствовали Жаклин, которая была наследницей баварской династии, правившей графством в течение 80-и лет. Но эти симпатии не распространялись на герцога Глостера. В городах была серьезная обеспокоенность перспективой военной оккупации графства английской армией. Перед отъездом на континент, супругов в Кентербери посетила делегация Штатов Эно, чтобы выразить свой протест. Мать Жаклин, Маргарита Бургундская, энергичная дама лет 50-и, чьи владения включали большую часть юго-востока графства, была главным сторонником Жаклин на этой территории. Она обратилась с письмами во все города и к ведущим дворянам Эно, призывая их принять Хамфри и Жаклин в качестве своих правителей.

После вступления Хамфри в графство настроения изменились. Отсутствие герцога Брабантского и разбросанность его армии оказались решающими факторами. Сопротивление рухнуло практически в одночасье. Одним из первых покорился сеньор де Гавр, которого Иоанн Брабантский назначил командовать обороной. Его примеру последовали все города и дворянство, за исключением фламандского города Халле на северной границе и нескольких влиятельных баронов, тесно связанных с бургундским и брабантским дворами. 27 ноября 1424 г. герцог Глостер в сопровождении Жаклин и Маргариты Бургундской въехал в Монс, столицу Эно. В течение последующих дней в городе собрались Штаты Эно, которые отказались от верности герцогу Брабантскому, признали Жаклин и ее мужа своими сюзеренами и выделили им субсидию в размере 80.000 ливров на содержание армии[199].

Оказавшись перед лицом внезапной потери Эно, Филипп Добрый сделал то, что грозился сделать на конференциях в Париже. 21 ноября 1424 г. он созвал войска из всех своих владений, чтобы поддержать кузена. В течение следующих шести недель бургундские войска начали скапливаться на северных и восточных границах Эно. Рейдовые отряды перебирались через границу, сжигая деревни, убивая и грабя, вызывая поток беженцев через территорию, которая еще недавно была одним из самых спокойных регионов Северной Европы. Джон Моубрей не замедлил ответить тем же. Он собрал своих людей из гарнизонов, в которых они были расквартированы, и во главе большого рейдерского отряда отправился через границу в Брабант. Англичане дошли до Брюсселя, оставляя за собой след из сожженных деревень и захватив большое количество скота и лошадей. Иоанн Брабантский, никогда не отличавшийся хорошим здоровьем и твердым характером, не выдержал. Он страдал от физического и психического расстройства. Его собственный Совет беспокоился, что он "ведет себя не так, как подобает такому великому сеньору", и сомневался, что он способен справиться с ситуацией. В январе 1425 г. в Брюсселе собрались Штаты Брабанта, которые вынудили Иоанна передать командование армией своему более способному младшему брату, 20-летнему Филиппу, графу де Сен-Поль. Общее руководство кампанией было передано в опытные руки брата Жана де Люксембург — Пьера, который, будучи сеньором д'Энгиен, являлся главным территориальным магнатом северного Эно.

Пьер был разумным выбором. Его уважали при бургундском дворе, и в то же время он был известным англофилом, сражавшимся вместе с Генрихом V при осаде Мелёна и последовательно поддерживавшим двуединую монархию. Его вторжение в Эно было негласно поддержано герцогом Бедфордом. Среди лейтенантов Пьера было несколько французских офицеров Бедфорда, в том числе Жан де Люксембург и Вилье де Л'Иль-Адам, которые вряд ли согласились бы служить без благословения регента. Есть некоторые свидетельства того, что Бедфорд даже согласился участвовать в оплате их военных расходов. Это был очень странный союз. Жан и Вилье оказались в одной компании со своими врагами, включая дофинистских капитанов, таких как Потон де Сентрай, которые выступали в качестве наемников[200].

В начале марта 1425 г. армия графа Сен-Поля вошла в Эно со стороны Нивеля и осадила обнесенный стеной город Брен-ле-Конт, главную крепость на восточной границе. Герцог Глостер разместил в городе гарнизон из 200 человек. Но оборонительные сооружения были старыми и плохо отремонтированными. Первые же артиллерийские залпы обрушили несколько башен и проделали в стенах несколько брешей. Хамфри, находившийся в 20-и милях от Монса, 5 марта двинулся к Брену с основной частью своей армии, в сопровождении грозной Жаклин. Под Бреном он показал себя не с лучшей стороны. Армия Сен-Поля была больше его собственной, но большую часть ее составляли недисциплинированные пехотинцы, набранные из городов Брабанта, в то время как войска Глостера состояли в основном из опытных солдат. Однако Хамфри не предпринял ни одной попытки атаковать противника. Осаждающие предприняли ряд штурмов городских стен с помощью лестниц, а английская армия стояла на небольшом расстоянии, ничего не предпринимая.

Английский гарнизон Брена окончательно потерял надежду и 11 марта согласился сдать и город, и замок в обмен на сохранение жизни и личного имущества. Горожане, доблестно сражавшиеся рядом с англичанами, были брошены на произвол судьбы. Чтобы избежать разграбления, они предложили крупную денежную репарацию, но тщетно. Капитаны графа де Сен-Поль взяли деньги, но не смогли сдержать своих людей. Войска устроили погром на улицах, перебили большую часть жителей и оставили после себя груду обугленных развалин. Видные сторонники герцога Глостера, были схвачены и казнены. Судьба английского гарнизона была не намного лучше. Многих из них линчевали, когда они выходили из крепости, несмотря на условия капитуляции.

После падения Брена ситуация зашла в тупик. Хамфри отступил в город Суаньи, расположенный на дороге к Монсу. Оттуда он послал своих герольдов графу де Сен-Поль с вызовом на бой. В течение четырех дней две армии противостояли друг другу, выстроившись в боевой порядок между Суаньи и Бреном. Пока каждая из сторон ждала, что предпримет другая, погода испортилась. Обильный снегопад снизил боевой дух обеих сторон. Пехота Сен-Поля решила, что с нее хватит, и взбунтовалась, покинув поле боя вопреки приказам своих капитанов. Без них Сен-Поль решил, что у него недостаточно сил для противостояния англичанам и в середине марта он вместе с остатками своих людей отступил в Брюссель[201].

Герцог Глостер остался во владении графством, но его авантюра бесславно закончилась фарсом в течение нескольких дней. С начала года он вел ожесточенную публичную переписку с Филиппом Добрым. Хамфри не согласился с манифестом Филиппа, в котором тот обвинял его в пролитии христианской крови, отвергнув предложение о третейском суде. Хамфри был уязвлен этим обвинением и обвинил Филиппа в выдумывании фактов. В любом случае, добавил он, весь этот конфликт был частным делом Жаклин и Иоанна Брабантского, и Филиппа он не касался. И действительно, учитывая его близкие родственные отношения с Жаклин и приверженность договору в Труа, если Филипп и должен был вмешаться в конфликт на чьей-либо стороне, то это должна была быть сторона Жаклин. Герцог Бургундский ответил из Брюгге 13 марта вызовом на поединок. Глостер, 26 марта из Суаньи, принял вызов Филиппа. Было решено, что поединок состоится в присутствии герцога Бедфорда в День Святого Георгия, 23 апреля 1425 года. То, что Филипп решился на такой отчаянный шаг, говорит о том, что он был взбешен поведением герцога Глостера. Его советники были в панике. Они убеждали Филиппа отложить поединок в надежде, что будет найдено другое решение. Но Филипп и слышать об этом не хотел. Он был серьезно настроен на единоборство с Хамфри и сразу же отправился в свой загородный дом в Эдене (Артуа), чтобы хорошенько подготовиться. Он созвал дворян, чтобы они сопровождали его в качестве пышной свиты и потратил около 14.000 ливров на вышитые плащи, попоны с гербами, знамена, вымпелы и роскошные шатры[202].

Относился ли Глостер к предстоящему поединку столь же серьезно — вопрос сложный. В последних числах марта он внезапно покинул Эно и со всей своей армией отправился обратно в Кале, оставив Жаклин в одиночестве. Хамфри объяснил это тем, что едет домой, чтобы приобрести подходящее оружие и подготовиться к поединку. Он заявил, что скорого вернется с другой армией. На самом деле, вероятно, он не мог больше содержать уже имеющуюся армию. Дезертирство сильно подкосило ее силы. Через шесть месяцев после того, как солдаты собрались на побережье Кента, срок действия их контрактов, вероятно, уже истекал. Хамфри тяготили и более личные обстоятельства. У него было плохое здоровье и он уже устал от своей властной супруги. В поход он взял с собой одну из ее фрейлин, Элеонору Кобэм, которая впоследствии стала его женой, а возможно, уже была его любовницей. 12 апреля, всего за одиннадцать дней до даты, когда он должен был встретиться с герцогом Бургундским в поединке, Хамфри отплыл в Англию. Там его встретили весьма холодно. Он доложил королевскому Совету о своей переписке с Филиппом Добрым и заявил, что теперь его главная цель — не дать герцогу Брабантскому узурпировать наследство своей жены. Для этого, по его словам, ему срочно нужны деньги и люди. От имени Совета ему ответил его враг Генри Бофорт, недавно ставший канцлером Англии. Судя по дошедшим на континент сообщениям, он был краток и бескомпромиссен. По словам Бофорта, вторжение Глостера в Эно и его бурная перепалка с самым могущественным принцем Франции заслуживают всяческого порицания. Все это грозило разрушить союз Англии с герцогом Бургундским и свести на нет английские завоевания во Франции и у Совета нет ни денег, ни людей, чтобы поддержать еще одно подобное предприятие[203].

В Париже герцог Бедфорд принял все меры для предотвращения поединка. Как главный судья на суде чести, он должен был решить вопрос без кровопролития, если это было возможно. Посоветовавшись с епископами, дворянами и докторами гражданского и канонического права, Бедфорд 22 сентября 1425 г. торжественно вошел в Большой зал Людовика Святого во дворце на острове Сите. Сидя под позолоченными и расписными статуями королей Франции, он огласил свое решение. Бедфорд заявил, что письма обеих сторон не выходят за рамки вежливости и ни одна из сторон не потеряла ни лица, ни чести. Поединок был запрещен, и сторонам было приказано хранить "вечное молчание" по этому вопросу. Присутствовавшие при этом послы герцога Бургундского хоть и заявили официальный протест от его имени, но в душе,видимо, вздохнули с облегчением[204].

К этому времени недолгое правление Жаклин в Эно подошло к концу. Хамфри оставил ее в Монсе лишь с несколькими сопровождающими и небольшим отрядом личных телохранителей. Ее сторонники хотели, чтобы Жаклин осталась, так как она, находясь в Эно, была знаменем сопротивления брабантцам и не могла выполнять эту роль уехав в Англию. Но без мужа и его армии ее дело быстро рухнуло. Почти все, кто признал ее и Хамфри предыдущей осенью, теперь покинули ее. Среди них была большая часть дворянства и все города, кроме Монса. Жители Монса перед отъездом Хамфри поклялись защищать Жаклин от ее врагов и на какое-то время остались верны своей клятве. Они собрали припасы для осады, разрушили городские предместья, сломали мосты через ров, наняли в гарнизон профессиональных солдат, а на стенах разместили артиллерию. В третью неделю мая 1425 года Иоанн Брабантский прибыл к стенам Монса с войском и артиллерийским обозом. Он перерезал водотоки, питавшие город, и стал обстреливать стены. Горожане же начали осторожные переговоры с герцогом Бургундским. Тот сделал им предложение, которое позволяло избежать разрушения города. Жаклин должна была сдаться ему лично и жить под его "защитой" до тех пор, пока Папа Римский не решит, за кем она замужем — за Хамфри Глостером или за Иоанном Брабантским. Тем временем Эно должен быть возвращен герцогу Брабантскому, который в любом случае мог уже занять его силой[205].

Филипп созвал все конфликтующие стороны на конференцию во фламандском городе Дуэ, чтобы они выслушали его предложения. Жаклин отказалась участвовать в конференции, но ее мать, вдовствующая графиня, присутствовала на ней, также как герцог Брабантский и делегация из города Монс. Но никакого обсуждения не было. Герцог заявил собравшимся, что он приехал сообщить им свои условия, а не вести переговоры. Все подчинились, даже вдовствующая графиня, так как она никогда не забывала, что Филипп Добрый был "главой семьи, из которой она происходила, и тем, на кого она полагалась больше всего на свете". Хронист Жан де Ваврен, бывший свидетелем эти события, вероятно, был прав, когда говорил, что безжалостность реакции Филиппа Доброго шокировала многих жителей Эно. Но для тех, кто был знаком с тем, как различные ветви Бургундского дома всегда функционировали как единое семейное предприятие, вмешательство Филиппа Доброго не должно было стать неожиданностью. Только Жаклин оставалась непокорной. Но в начале июня 1425 г. жители Монса навязали ей свою волю. Они арестовали всех ее сторонников в городе а некоторых из них предали смерти. На напряженном собрании в ратуше они заявили Жаклин, что если она не примет условия Филиппа, то они убьют всех ее оставшихся сторонников а ее саму передадут герцогу Брабантскому. Когда Жаклин напомнила им о их клятве, они ответили, что не имеют достаточно сил, чтобы спасти ее. Объявив себя "несчастной женщиной, самой подло преданной из всех живущих", Жаклин обратилась с эмоциональным воззванием к Хамфри в Англию. Но Хамфри ничего не смог бы сделать для нее, даже если бы послание дошло до него, а не было перехвачено агентами Филиппа по дороге. 13 июня 1425 года Монс распахнул свои ворота перед Иоанном Брабантским. Жаклин, обливаясь слезами, умоляла разрешить ей поселиться в Брабанте, и не передавать под опеку Филиппа Доброго. Но ее мольбы были проигнорированы и она была передана представителю Филиппа, принцу Оранскому, который под охраной доставил ее в Гент. Там Жаклин поселили, под строгим наблюдением, в роскошном городском особняке графов Фландрских, пока готовился ее переезд в более безопасное место в Лилле[206].

События в Эно надолго отбросили тень на англо-бургундский союз. Очистив север от дофинистских гарнизонов, защитив Бургундское герцогство перемирием в Шамбери, Филипп Добрый в практически самоустранился от участия в англо-французской войне. Он заигрывал с идеей примирения с Дофином и время от времени вступал в активные переговоры с его агентами, но так и не решился на это. Филипп предпочитал, чтобы о его планах догадывались и союзники, и враги. Это ничего ему не стоило и укрепляло его позиции на переговорах. Иоанн V Бретонский был менее циничен. Он открыто заявил, что выступает за примирение между Дофином и Бургундским домом и полагал, что, лишившись поддержки герцога Бургундского, англичане будут вынуждены согласиться на всеобщий мир, что положит конец его собственному опасному положению между двумя главными воюющими сторонами.

Главным действующим лицом в затянувшихся и в конечном итоге безрезультатных дискуссиях был Артур де Ришмон. В июне 1424 г. он вернулся в Бретань после бурного обмена мнениями с герцогом Бедфордом в Париже. Оттуда он дал понять министрам Дофина, что хочет сменить сторону. По его словам, он был небогат и всегда зависел от благосклонности более могущественных людей, чем он сам и подчинился Генриху V только для того, чтобы угодить своему брату Иоанну V и Филиппу Доброму, а также чтобы вырваться из английского плена. Ришмон заявил, что его верность англичанам чисто личной, а теперь, после смерти Генриха V, он ничем им не обязан[207]. Ришмон был искренне заинтересован в восстановлении мира между принцами Франции и менее заинтересован, чем Иоанн V или Филипп Добрый, в заключении мира с англичанами, к которым он всегда относился с неприязнью. Хорошо зная их, он, возможно, считал любое соглашение с ними недостижимым. Но главным мотивом для него было личное честолюбие. Ришмон не мог быть более чем второстепенным игроком в Бретани или ланкастерской Франции, но был полон решимости стать крупной фигурой в Буржском королевстве.

В августе 1424 г. Иоланда Анжуйская договорилась о встрече Ришмона с Дофином, которая должна была состояться в ее столице Анже в октябре. Были предприняты чрезвычайные меры, чтобы убедить патологически недоверчивого Ришмона в том, что он не попадет в ловушку. Для обеспечения его безопасности были предоставлены заложники, в том числе двоюродный брат Дофина — Орлеанский бастард. На время проведения конференции ему было предоставлено временное владение четырьмя лучшими замками Дофина: Шинон и Лош в Турени, Меэн-сюр-Йевр в Берри и Люзиньян в Пуату. Казалось бы, Ришмон действовал от своего имени. Но за его спиной стоял его брат, герцог Бретонский, который оплатил расходы на внушительную свиту и включил в нее несколько своих советников. Дофин возлагал на эту встречу большие надежды и заявил своим сторонникам, что после разгрома шотландцев при Вернёе ожидает от Бретани новой армии, которая будет сопровождать его в Реймс для коронации[208].

20 октября 1424 г. Ришмон въехал в Анжер и был принят как почетный гость. За воротами его встретила толпа министров и придворных, которые оказали ему экстравагантные почести и сопроводили к Дофину в монастырь бенедиктинского аббатства Сент-Обен. Встреча была тщательно срежиссирована, как это почти всегда было в подобных случаях. Ришмон сказал Карлу, что его истинные симпатии не изменились с тех пор, как он сражался во рядах французской армии при Азенкуре. Верность англичанам, которую он хранил последние четыре года, была не более чем ширмой и теперь он был готов служить Дофину как сердцем, так и правой рукой. Дофин предложил Ришмону должность коннетабля Франции — высший государственный пост, который оставался вакантным после гибели графа Бьюкена при Вернёе. Однако Ришмон и Иоанн V были настроены на более выгодную сделку. Ришмон отказался сразу принять предложение Дофина. По его словам, ему необходимо было посоветоваться с Филиппом Добрым и Амадеем Савойским и прежде чем братья Монфор возьмут на себя какие-либо обязательства, они намеревались заявить о своих претензиях на главенствующую роль в правительстве Дофина[209].

30 ноября 1424 г. Филипп Добрый отпраздновал свою свадьбу с Бонной д'Артуа, вдовствующей графиней Неверской, в замке графов Мулен-Анжильбер. Это была семейная встреча кузенов и родственников, на которой впервые после гражданских войн собрались дворы Бургундии, Бретани и Буржского королевства. Как только праздник закончился, вся кавалькада отправилась в Макон на открытие мирной конференции под патронажем герцога Савойского. Важность, которую придавали конференции все стороны, отразилась на статусе ее участников. Филипп Добрый присутствовал лично. Иоанн V Бретонский был представлен Артуром де Ришмоном и делегацией бретонского Совета. Дофин направил графа Клермонского в сопровождении своего канцлера Мартена Гужа и главного дипломата Рено де Шартра. Англичане представлены не были. Амадей Савойский и не надеялся на заключение всеобщего мира, так как самонадеянность правительств в Руане и Париже после битвы при Вернёе сделала его недостижимым. Его целью было погасить пламя гражданской войны и объединить французских принцев против англичан.

За основу были взяты предложения герцога Савойского, сделанные в 1423 г. в Бур-ан-Брессе, и протокол, составленный в мае в Нанте. Быстро выяснилось, что главным препятствием на пути к согласию было видное положение при дворе Дофина тех, кто стоял за убийством в Монтеро и последующей попыткой свержения Иоанна V в Бретани. Этот неразрешимый вопрос до сих пор обходился стороной во всех переговорах. Когда послы Дофина попытались оправдать его роль в убийстве, заявив, что он был молод и легко поддался дурному совету, Филипп ответил, что в таком случае ему следует уволить тех, кто дал ему этот совет. Амадей заметил, что вражда вряд ли закончится, пока Дофин окружен такими людьми, как Луве и его друзья. На этой ноте конференция была прервана всего через два-три дня дискуссий. Филипп очень четко обозначил свою позицию. Иоанн V был столь же откровенен, когда в новом году перед ним предстал Таннеги дю Шатель. Миссия Таннеги заключалась в получении военной поддержки против Англии. Герцог решительно заявил ему, что бретонцы не смогут оказать помощь, пока он и его единомышленники не покинут окружение Дофина. Герцоги Бургундский и Савойский прислали послания, в которых в столь же бескомпромиссных выражениях говорилось о том же самом. В новом году миротворцы вновь собрались в великолепном замке герцога Савойского Монлюэль, возвышающимся над долиной Роны выше по течению от Лиона. Но Мартен Гуж мог предложить в Монлюэль не больше, чем в Маконе. Ненавистные советники Дофина остались на своих местах, и переговоры сорвались[210].

Но конференция не была совсем безрезультатной, так как представители Дофина согласились на значительное расширение территории, на которую распространялось перемирие с Бургундией. До сих пор оно распространялось только на земли к востоку от Луары и Алье, то есть на южные владения герцогов Бургундских и апанажи герцогов Бурбонских и графов Неверских. В Монлюэль перемирие было распространено на прилегающие области, которые либо принадлежали Дофину, либо оспаривались между ним и Филиппом. Речь шла о Дофине и обширном комплексе территорий на восточной границе Буржского королевства, включая весь Берри, Осерруа и Гатине. Расширенное перемирие, объявленное герцогом Савойским из небольшого городка Баже в Брезе, стало очередным этапом отказа бургундцев от активного ведения войны. Англичанам оставалось в одиночку сражаться в важнейшем регионе к югу от Парижа. Кроме того, это более или менее исключало возможность английского вторжения в верховья Луары, которое пришлось бы начинать с бургундской территории, охваченной перемирием[211].

Ришмон и герцог Савойский считали конференцию неудачной, поскольку не было достигнуто ощутимого прогресса в деле отрыва герцога Бургундского от его английских союзников. Они обвинили в этом министров Дофина, чье постоянное присутствие при дворе Дофина стало главным препятствием на пути к соглашению. Оставшись наедине в Монлюэль после того, как дипломаты разъехались, они согласовали план, который зафиксировали в коротком меморандуме, состоящем из четырех статей. Эти статьи представляли собой не что иное, как предложение о захвате власти Дофином. Герцоги Бретонский и Савойский настаивали на выдвижении достаточного количества своих людей в члены Совета Дофина, чтобы они могли вести его дела, вместе с миролюбиво настроенными существующими членами. Дофин должен был действовать в соответствии с их советами. Новые члены Совета должны были регулярно отчитываться перед обоими герцогами о работе Совета и ведении войны. Им также поручалось разработать соответствующие условия соглашения с герцогами Бургундским и Бретонским. Немногие сохранившиеся документы в большей степени свидетельствуют о презрении к политическим способностям 21-летнего Дофина[212].

В феврале 1425 г. двор Дофина переехал в огромную крепость Генриха II Английского XII века на берегу Вьенны в Шиноне. В конце того же месяца сюда прибыл Ришмон в сопровождении послов герцогов Бретонского и Савойского. Они привезли с собой заготовленные в Монлюэль предложения и представили их Дофину и его Совету. От их принятия, по их словам, зависело будущее мирных переговоров и согласие Ришмона на должность коннетабля. Эти предложения поддержала Иоланда Анжуйская. Мнения министров Дофина разделились. Таннеги дю Шатель, будучи бретонцем, не хотел порывать с Иоанном V и заявил, что готов уйти в отставку ради достижения мира, и со свойственной ему несдержанностью настаивал на том, что также должны поступить его коллеги. Но Жан Луве слишком любил власть. Он отказался уступить главенствующее положение в правительстве, которое занимал последние шесть лет, даже если это сорвет переговоры с герцогами Бургундским и Бретонским. Между советниками шли гневные перепалки по поводу того, на ком лежит вина за убийство Иоанна Бесстрашного в Монтеро. В один из моментов Таннеги, как говорят, в присутствии Дофина подрался с одним из сторонников Луве. Дофин был не в состоянии разрешить раскол между людьми, от которых он так долго зависел. Он созвал заседание Генеральных Штатов, на котором из-за поспешности его проведения могли присутствовать только те, кто находился на небольшом расстоянии от Шинона. Штаты одобрили предложения из Монлюэль.

В результате был достигнут некоторый компромисс. Дофин принял предложения, а Ришмон согласился стать коннетаблем. Но Луве и его сторонники должны были остаться на своих постах. Более того, от Ришмона потребовали, чтобы он, вступая в должность, поклялся "на Святом Евангелии, своим крещением и местом в раю", что не сделает ничего, что могло бы подорвать их позиции. Тот с готовностью дал клятву, но без малейшего намерения ее исполнить. На этом двусмысленном основании на лугу под крепостными стенами в присутствии делегатов Генеральных Штатов и толпы министров и придворных ему был торжественно вручен меч коннетабля. В указе, оформлявшем его назначение, восхвалялись его доблесть при Азенкуре, а также "ум, трудолюбие, мудрость и мужество, как в военном деле, так и в других сферах". Далее излагался план его действий. Ришмон должен был возглавить ведение войны, которая до этого велась неудовлетворительно из-за отсутствия единого командования, он должен был привнести организованность и дисциплину в армии Дофина, чтобы войскам больше не приходилось жить грабежом подданных.

В этом плане были и другие элементы, не зафиксированные в документе, но изложенные в циркуляре, разосланном Иоландой Анжуйской в главные города королевства. План был откровенно враждебен старым министрам. В нем говорилось, что Ришмон и Иоланда вместе с единомышленниками из Совета намерены примирить Дофина с Бретанью и Бургундией и навести порядок в его администрации, бюджет которой, по их мнению, разворовывался его советниками для пополнения собственных карманов и карманов своих клиентов. Для многих из присутствовавших на посвящении нового коннетабля, его назначение, казалось, подводило черту под неудачами прошлого. Отчитываясь перед своими избирателями на следующий день после того, как Генеральные Штаты разошлось, делегаты от Тура отметили значительное изменение настроения. Чувствовался оптимизм, что худшее уже позади и скоро будет заключен мир между французскими принцами. Но их оптимизм не разделяли те, кто знал ситуацию лучше всех. Сам новый коннетабль заявил делегатам от Лиона, что, по его мнению, королевство Валуа "движется к своему полному уничтожению"[213].

Легко понять, почему Ришмон так мрачно смотрел на существующее положение. Луве и его единомышленники демонстративно отсутствовали на заседании Совета, утвердившем его назначение. За кулисами они активно сопротивлялись реализации его плана реформирования правительства. Конфликт между коннетаблем и министрами спровоцировал кризис, продолжавшийся в течение следующих четырех месяцев и поставивший Буржское королевство на грань гражданской войны. В течение почти всего этого периода Луве продолжал контролировать самого Дофина и весь государственный аппарат. Он назначил себя "верховным управляющим" финансами королевства, получив власть над всеми сборщиками доходов. Он удалил из Совета Дофина всех тех, кто поддерживал проект соглашения с Бургундией и Бретанью и заменил большое количество чиновников и офицеров на верных себе людей. Мартен Гуж был смещен с поста канцлера, а Таннеги дю Шатель изгнан из двора. Назначение Ришмона нельзя было отменить, но он не имел доступа к Дофину, и ходили слухи о заговорах с целью его убийства. Новый коннетабль был направлен с личной свитой из 3.000 человек для борьбы с англичанами в Мэне. Луве полагал, что эти люди могут быть использованы против него самого. Он отменил смотры войск Ришмона в подконтрольных ему областях и лишил их средств, предназначенных для выплаты жалованья.

В апреле 1425 г. главные противники Луве — Ришмон, Иоланда Анжуйская и два уволенных министра Мартен Гуж и Таннеги дю Шатель — собрались в замке герцогов Анжуйских в Анжере, чтобы выработать план дальнейших действий. Они заявили о своем намерении освободить Дофина из лап "злобных предателей", стали набирать войска в Бретани и обратились к дворянству и крупным городам с призывом пополнить их ряды. Вскоре стало ясно, насколько всем ненавистен Луве. Из Пуату, Берри и Оверни видные дворяне привели своих сторонников под знамена Ришмона. В Бретани Иоанн V объявил, что его младший брат Ришар присоединится к ним с армией бретонцев. Все значительные города заявили о своей поддержке, за исключением Вьерзона и Сель в Берри. В начале мая Ришмон и его союзники заняли Бурж, одну из двух столиц Дофина, где были приняты горожанами с одобрением. Они взяли под контроль финансовые ведомства, отчего сбор налогов прекратился. Тем временем Луве засел вместе с Дофином в его другой столице, Пуатье, под защитой итальянских и шотландских наемников и свиты Пьера Фротье, того самого ненавистного человека 1419 года[214].

В начале июня 1425 г. Луве и Дофин покинули Пуатье с небольшой армией, чтобы двинуться на Бурж и противостоять коннетаблю. Их продвижение было остановлено в Вьерзоне, в 20-и милях к западу от города, Иоландой Анжуйской. Грозная теща Дофина была единственным человеком, обладавшим достаточным влиянием и статусом, чтобы преодолеть барьеры, которые Луве воздвиг вокруг своего господина. О встрече в Вьерзоне не сохранилось никаких сведений, но очевидно, что вмешательство Иоланды было решающим. Теща убедила Дофина отступить в Сель на границе Берри и Турени, а затем распустить войска и отстранить Луве. Для министра была придумана фиктивная миссия в Лангедок, и через несколько дней он уехал. Иоланда вернулась из Сель в Бурж, взяв с собой Дофина. В городе Ришмон созвал собрание своих сторонников. В него вошли капитаны его армии, дворяне, откликнувшиеся на его призыв, и те представители городов, которых удалось вызвать по первому требованию. Дофин обратился к ним с речью, написанной для него Ришмоном и его союзниками, в которой признал пороки своего правления. По его словам, его сбили с пути дурные советы. Но отныне он будет делать "все, что посоветуют ему его кузен из Бретани и его коннетабль". Карл и оставшиеся при нем придворные были сопровождены в Пуатье, где должны были быть завершены мероприятия по реорганизации управления королевством. 5 июля 1425 г. он издал указ, официально отстраняющий Луве от должностей и аннулирующий все полномочия, которыми он наделил его ранее[215].

Слабость Карла редко была столь очевидна. В руках Ришмона он выглядел такой же марионеткой, как и в руках Луве и так и не простил Ришмону публичное унижение этих недель. Даже подчинившись его требованиям в Бурже, он отказывался дать Ришмону аудиенцию до 9 июля, и согласился лишь после деликатных переговоров, проведенных Иоландой Анжуйской. Однако, как бы жестоко это ни было, Ришмон добился смены режима, которую он планировал с момента своего согласия стать коннетаблем. Луве под конвоем увезли в Прованс, где за границами Франции он прожил в отставке оставшиеся ему 15 лет жизни. Гийом д'Авогур и врач Жан Кадар последовали за ним в изгнание на юг. Таннеги дю Шатель был сослан в Лангедок, где с почестями занял пост сенешаля Бокера. Зять Луве, Орлеанский бастард, временно попал в опалу. Пьер Фротье был уволен с должности, а телохранителей Дофина, которыми он командовал, заменили другими, более надежными капитанами. Это был конец старой арманьякской партии, которая до бургиньонского переворота 1418 г. господствовала в Париже и с тех пор главенствовала в Буржском королевстве. Дофин вырос под опекой этих людей и расстался с ними по принуждению и с явным сожалением, продолжая защищать их от мести Филиппа Доброго. Все они получали солидные вознаграждения и пенсии. Спустя много лет, когда он стал управлять своими делами самостоятельно, их снова стали принимать при дворе, хотя они так и не вернули себе былого влияния[216].

После первого вторжения в Мэн осенью 1424 г. английское наступление на западе застопорилось. Сэр Николас Бурде не смог ничего сделать под Мон-Сен-Мишель. Дофинистские капитаны в Анжу и Мэне провели успешное контрнаступление, отвоевав большинство захваченных англичанами замков в долине реки Сарта, в том числе и Бомон-ле-Виконт. В первые месяцы 1425 г. герцог Бедфорд предпринял шаги, чтобы вдохнуть новую жизнь в наступление на западе. Его доверенный советник Роберт Жоливе был отправлен в Нижнюю Нормандию, чтобы собрать свежие войска для армии Бурде под Мон-Сен-Мишель. Для усиления блокады горы с моря было зафрахтовано 20 кораблей, большинство из которых находилось в портах Англии. В Мэне Фастольф получил подкрепление и вновь перешел в наступление. Он предпринял рейд в долину реки Луар и занял важный город с мостом Ла-Шартр-сюр-ле-Луар. Туда были направлены значительные силы под командованием Томаса, лорда Скейлза, и Уильяма Гласдейла, которые планировали превратить его в передовую базу для завоевания Анжу. Уже через месяц они обложили данью земли, простиравшиеся на юг до Тура. Из Руана регент поручил графу Солсбери завершить весной завоевание Мэна с армией в 1.600 человек и мощным артиллерийским обозом[217].

Повторная попытка захватить Мон-Сен-Мишель оказалась неудачной. Примерно в конце апреля 1425 г. Бурде начал штурм крепости с приливных песков между Ардевон и горой. Защитники узнали об этом плане и вызвали подкрепление из Майена, где находились отряды Жана де ла Э. Капитан Майена еще до рассвета выехал из города в Мон-Сен-Мишель с конным отрядом и успел преодолеть все расстояние к полудню. Это был замечательный подвиг. Прибыв на место, майенцы обнаружили, что прилив закончился и на песке под водными воротами идет бой. Защитники крепости вышли из ворот, чтобы отогнать англичан от стен. Англичане упорно теснили их назад, когда неожиданно в их тылу появился отряд де ла Э. Теперь англичане оказались атакованными с двух сторон. По подсчетам защитников, более 200 англичан было убито или взято в плен. Среди пленных оказался и сам Бурде. Это была обескураживающая неудача. Пришлось срочно посылать из Нормандии графа Саффолка с войсками, чтобы укрепить позиции англичан. Но дальше все пошло еще хуже. Зафрахтованные корабли с латниками и лучниками прибыли к горе в апреле и начале мая, и на некоторое время удалось остановить регулярные поставки из Сен-Мало. Но примерно в конце июня флотилия вооруженных торговых судов из бретонского порта прорвала блокаду, разогнав корабли осаждающих и перебив многих людей, на них. Вскоре после этого англичане сняли осаду[218].

Завоевание Мэна, напротив, оказалось одной из самых успешных кампаний графа Солсбери. Ее начало было отложено на несколько месяцев, в основном из-за позднего прибытия ежегодной экспедиционной армии из Англии, которая высадилась в Кале только в середине июня. Кроме того, потребовалось много времени, чтобы перевезти тяжелые артиллерийские орудия через холмы Перша на передовую базу графа в Алансоне. В результате наступление было начато только в последних числах июня, но и тогда оно развивалось с впечатляющей быстротой. Два главных дофинистских гарнизона в долине реки Сарта — Бомон-ле-Виконт и Ла-Гьерш — сдались в течение нескольких дней, и путь на Ле-Ман был открыт[219].

К счастью для Солсбери, правительство Дофина было парализовано враждой Ришмона с Жаном Луве и его сторонниками. Когда он вторгся в Мэн, министры Дофина находились в Пуатье, занятые своими внутренними распрями, которые в то время приближались к своему апогею. Они пытались реагировать на каждую новость по мере ее поступления, но английское наступление постоянно обгоняло ответные действия. Примерно в начале июля Ришмон созвал всех свободных людей для сбора в Сомюре. Он надеялся к началу августа собрать на Луаре армию в 3.000 человек, готовую переломить удручающий ход событий в Мэне. Граф де Фуа, как полагали, направлялся на север из Тулузы с не менее чем 1.600 гасконскими солдатами. Ришмон рассчитывал, что Ле-Ман продержится до прибытия этих войск. Но до этого времени в провинции находился лишь небольшой отряд дофинистов под командованием Жана Жирара. 17 июля, когда стало ясно, что Солсбери движется к Ле-Ману, Жирар получил приказ взять 60 латников и немедленно отправиться в город для усиления гарнизона. Но было уже поздно. Первые английские контингенты достигли Ле-Мана неделей раньше. 20 июля 1425 года граф Солсбери с основной частью своей армии прибыл под стены города[220].

Ле-Ман был расположен на крутом холме на восточном берегу реки Сарта. Его гарнизон возглавлял профессиональный капитан, но профессиональных солдат было мало. Запасы провизии были невелики. Стены города сохранившиеся с римских времен были непригодны для противостояния артиллерии. Солсбери разместил свой штаб в доминиканском монастыре на востоке от города под большой готической апсидой собора. Оттуда он послал жителям требование о сдаче. Необычно, что текст требования сохранился в книге герольда. Граф объявил, что пришел вернуть город к законному повиновению. Если жители подчинятся, то с ними будут обращаться "вежливо" и они будут пользоваться всеми традиционными привилегиями. Если же они не покорятся, то их ждет судьба, постигшая многие другие города, которые были взяты штурмом после тщетных надежд на помощь. По слова Солсбери, с Божьей помощью, он "наложит на них такое наказание, о котором люди будут говорить вечно". Когда требования Солсбери были отвергнуты, его артиллерия начала бить по стенам. Через две недели значительная их часть была разрушена, как и большая часть квартала окружавшего городской собор. Английские артиллеристы израсходовали огромное количество пороха — 3.000 фунтов. 2 августа горожане послали в лагерь графа своего епископа с просьбой об условиях капитуляции. Соглашение было достигнуто в тот же день.

Солсбери навязал осажденным стандартное к тому времени соглашение о капитуляции. Гарнизону и тем, кто откажется жить под властью Англии, было разрешено уйти с личным имуществом. Остальные должны были принести клятву верности и внести репарацию в размере 1.000 ливров на покрытие расходов по осаде. Исключение составляли английские перебежчики, французы, ранее присягнувшие на верность Генриху VI, лица, причастные к убийству Иоанна Бесстрашного в 1419 г. или похищению Иоанна V Бретонского в 1420 г., а также все профессиональные артиллеристы. Жителям было дано всего восемь дней на ожидание помощи. В день капитуляции армия Ришмона только начала собираться. Стюарт-Дарнли находился в Пон-де-Се, к югу от Анжера, с 450 шотландцами. У самого Ришмона в Пуатье было не более 300 человек. Но к назначенному месту сбора в Сомюре явилось лишь незначительное количество людей. Коннетабль объявил, что на следующий день отправится в Сомюр и выступит против англичан, но из-за медленного хода сбора войск такая спешка была бессмысленной. Фактически он двинулся с места только через неделю. В полдень 10 августа 1425 г., в тот день, когда Ришмон выступил из Пуатье, Ле-Ман открыл ворота перед графом Солсбери. Присутствовавший при дворе Дофина Беррийский Герольд обвинил в этом раздоры его министров, которые не позволили организовать эффективное контрнаступление раньше. "Из-за этих споров и разногласий, — писал он, — Ле-Ман был потерян"[221].

Солсбери оставался в Ле-Мане около трех недель, а отряды его армии рассредоточились по равнине, захватывая обороняемые замки и разрушая пустующие. В конце августа 1425 г. к нему присоединился граф Саффолк, прибывший из под Мон-Сен-Мишель с подкреплением из разбитой осадной армии Бурде. Вместе они двинулись на штаб-квартиру Амбруаза де Лоре в Сен-Сюзанн. Сен-Сюзанн была форпостом баронства Бомон, принадлежавшего герцогам Алансонским. Расположенный на отроге скалы, возвышающейся над рекой Эрве, он по сей день остается одним из наиболее хорошо сохранившихся обнесенных стеной городов региона. Артиллерийский обоз Солсбери несколько дней добирался из Ле-Мана, но, прибыв на место, быстро справился с древними стенами. В конце сентября, после двух недель круглосуточной бомбардировки, Амбруаз де Лоре сдался на условиях. Они были суровыми. Капитан Сен-Сюзанн держался слишком долго, а ожесточенность его обороны привела в ярость графа Солсбери. Де Лоре и его людям было разрешено уйти. Но они должны были оставить своих лошадей и имущество и поклясться не воевать против англичан в течение года. Те, кто остался в городе, должны были выплатить репарации в размере 2.000 экю, что более чем в два раза превышало сумму, затребованную от гораздо более крупного и богатого города Ле-Ман. Профессиональные артиллеристы гарнизона были повешены на крюках за воротами, а к их ногам были привязаны пушечные ядра[222].

Из полевой армии в 3.000 человек, запланированной для контрнаступления Ришмона, к началу сентября 1425 г. явилось менее 1.300 человек. О хаосе и разладе в Буржском королевстве говорит тот факт, что почти никто из этих людей не был выходцем с территории контролируемой Дофином. Почти все они были бретонцами или шотландцами. В третью неделю августа Ришмон двинулся к Анже, а в начале сентября — вверх по долине реки Сарта к Ле-Ману. Но численность его войск сократилась из-за дезертирства и необходимости оставлять гарнизоны в наиболее важных замках. После ухода из Сомюра солдатам ничего не платили, и они угрожали поднять мятеж. Примерно в середине октября армия Ришмона вторглась в Мэн, пытаясь, по-видимому, застать врасплох гарнизон Ле-Мана. Но дофинисты были встречены отрядом армии Солсбери в небольшой деревушке Сен-Жюльен, расположенной в десяти милях к востоку от Ле-Мана, и обращены в бегство. Это был последний раз, когда Ришмон, на которого так сильно надеялись, предпринял контрнаступление[223].

В начале октября 1425 г. первые отряды английской армии достигли долины реки Майен в западном Мэне. Город Майен стоял на западном берегу реки в предгорьях северного нагорья. В нем размещался крупный гарнизон — последние значительные силы дофинистов, оставшиеся в округе. Последние два с половиной года здесь находилась штаб-квартира Жана де ла Э, но после вторжения Солсбери он покинул это место, оставив командовать его обороной двум местных дворян. Старая крепость была построена в X веке и усилена башнями в XIII веке. Как и другие укрепления Мэна, она находилась в плохом состоянии и не была рассчитана на ведение современной осадной войны. Тем не менее, она продержалась против графа Солсбери более шести недель — дольше, чем любая другая крепость. Артиллеристы графа израсходовали здесь столько же пороха, сколько под Ле-Маном и Сен-Сюзанн, вместе взятыми, и при этом не произвели на стены никакого впечатления. Англичане также безуспешно пытались их подорвать. Они даже предприняли штурм главного замка с помощью лестниц, но были отброшены назад с большими потерями. В конце концов Солсбери был вынужден предложить гарнизону щедрые условия, чтобы склонить его к капитуляции в начале ноября 1425 г.[224].

После сдачи Майена Солсбери покинул Мэн, но кампания еще не была закончена. Вскоре после его отъезда группа дофинистских партизан захватила Ла-Ферте-Бернар, крепость с гарнизоном на реке Юина, которая обозначала восточную границу штата Мэн. Это было напоминанием о том, что дофинистские гарнизоны в Мэне состояли в основном из местных дворян, которые не покидали провинцию при взятии своих крепостей, а затаивались в ожидании удобного случая отомстить. Отрядом захватившим Ла-Ферте-Бернар командовал Луи д'Авогур, младший брат опального министра Дофина. Он был местным офицером Иоланды Анжуйской, которая командовала в Ла-Ферте-Бернар до английского вторжения и вернулась, когда англичане встали на зимние квартиры.

В Париже граф Солсбери решил вернуться в Мэн, как только будут собраны средства для осады. Он создал передовую базу в Беллеме в Перше и прибыл туда примерно в конце января 1426 года. Примерно 2 февраля он подошел к Ла-Ферте-Бернар. Замок, примыкавший с юга к городу, был защищен двумя обводами стен и окружен водой и болотом. Солсбери попытался взять его традиционным способом — артиллерийским обстрелом с последующим штурмом, но в итоге был вынужден блокировать его, чтобы взять гарнизон измором. В тылу графа другая группа местных дворян предприняли дерзкую попытку отвлечь англичан, напав на крупную крепость Алансон, пока ее капитан сэр Джон Фастольф и большая часть гарнизона находились в осадном лагере. Они надеялись, что их впустит гасконский предатель из гарнизона. Но гасконец взял деньги и раскрыл заговор графу Солсбери. В результате при подходе к городу они попали в засаду и потеряли большую часть своих людей. В Ла-Ферте-Бернар припасы гарнизона были почти исчерпаны и в начале апреля 1426 г. Луи д'Авогур капитулировал[225].

За девять месяцев граф Солсбери захватил почти весь Мэн, за исключением баронства Лаваль на юго-западе графства. В результате граница английской оккупации была отодвинута на юг от нормандской границы до долины реки Луар, где спорная территория обозначала границу с Анжу. Однако здесь наступление англичан остановилось. Офицеры Иоланды Анжуйской создали мощную линию замков с гарнизонами от Краона до Шато-дю-Луар, которую англичане не смогли преодолеть, и довольствовались лишь короткими набегами. Оккупация Мэна обеспечила некоторую защиту полуострова Котантен и юго-западной части Нормандии от набегов противника и позволила изолировать гарнизон Мон-Сен-Мишель. Однако эти преимущества достались дорогой ценой. Солсбери оставил после себя оккупационную армию, размещенную гарнизонами в не менее чем четырнадцати замках, большинство из которых находилось на юге графства. В течение следующего года англичане основали еще не менее пяти. Но и в этом случае они не были уверены в своем положении в Мэне. Их власть не была принята населением так же легко, как в Нормандии. Они сталкивались с постоянным молчаливым, а иногда и активным сопротивлением местной знати. Краон на севере Анжу стал базой крупного рейдерского отряда под командованием одного из придворных рыцарей Дофина, Готье де Брусака, который неоднократно совершал набеги в долины рек Удон и Майен. Лаваль получил дофинистский гарнизон в 270 человек, один из самых крупных в регионе. На восточном направлении Мэн был открыт для набегов на долину реки Луар со стороны компаний Ла Ира, обосновавшихся в окрестностях Вандома[226].

Как источник доходов, Мэн оказался разочарованием для своих завоевателей. Боевые действия были чрезвычайно разрушительными. Переброска войск обеих сторон сделали невозможным посев и сбор сельскохозяйственных культур и урожайность зерновых сократилась на три четверти и более. Разрушение амбаров и мельниц довершало бедствие. За английской оккупацией последовали годы партизанской войны, что замедлило процесс восстановления. Крестьяне и фермеры бросали землю и уходили в соседнюю Бретань. Мэн стал частью личных владений герцога Бедфорда. Зачатки гражданской администрации были созданы в 1425 г. под руководством военного губернатора сэра Джона Фастольфа и канцлера, опытного солдата и администратора сэра Джона Попхэма. Мэн имел свой Совет, заседавший в Ле-Мане, и независимое финансовое управление. Английские поселенцы прибывали в большом количестве. Некоторые из главных капитанов, включая Фастольфа, были наделены обширными землями. Для более скромных солдат, сражавшихся при Вернёе, были выделены земли с доходом до 60.000 ливров в год. Англичане не пытались примирить население Мэна с новым режимом, как это было сделано с некоторым успехом в Нормандии. Они рассматривали графство как вражескую территорию, находящуюся под военной оккупацией. Расходы, связанные с оккупацией, а они были немалыми, покрывались жителями, как, впрочем, и всегда при военной оккупации. Гарнизоны регулярно требовали у местных деревень продовольствие и другие товары без оплаты. Графство облагалось налогами на той же основе, что и Нормандия, но в отличие от Нормандии оно было обязано платить pâtis. В трех местных центрах — Ле-Мане, Сен-Сюзанн и Майене — была создана централизованная система сбора pâtis и продажи охранных грамот, без которых передвижение по графству было практически невозможно. Сэр Джон Фастольф, писавший много лет спустя, подсчитал, что Мэн приносил военную прибыль в размере 4.000 марок (2.666 фунтов стерлингов) в год для личной казны Бедфорда. Но все это и даже больше тратилось на расходы по оккупации и обороне[227].

В сравнении с высокими амбициями Ришмона и Иоланды Анжуйской, дворцовый переворот 1425 г. оказался неудачным. Совет Дофина был реорганизован таким образом, что в него вошел гораздо больший аристократический элемент, что стало ответом на одно из самых постоянных критических замечаний в адрес режима Луве. Единственный список, которым мы располагаем, содержит девятнадцать имен, в том числе двенадцать крупных дворян и четырех епископов. В делах Совета главенствовал триумвират в составе Иоланды Анжуйской, коннетабля и Пьера де Жиака. Иоланда, единственная женщина, ставшая постоянным членом Совета в этот период, в течение последующих двух лет почти постоянно проживала при дворе и обычно присутствовала на его заседаниях. Ришмон обладал влиянием, но был занят армией и избегал рутины управления.

Пьер де Жиак был самым странным человеком в этой группе. Он был дворянином из Оверни, чья семья имела давние связи с королевским домом (его дед был канцлером в течение пяти лет в 1380-х годах). Сам Пьер вырос на службе у Иоанна Бесстрашного и был в числе тех, кто находился с ним в момент его убийства. Сразу после этого он переметнулся на сторону Дофина, что вызвало подозрения в его причастности к этому преступлению. Скорее всего, это было неправдой, но не исключено, что именно так и было. Пьер де Жиак был человеком, предпочитавшим насильственные методы в решении проблем. В его послужном списке было как минимум одно насильственное похищение, а свою первую жену он, по общему мнению, отравил. Принятый при дворе Дофина, Пьер вошел в ближайшее окружение Жана Луве и поддерживал его до конца. Теперь же он стал первым камергером и взял на себя роль Луве как привратника Дофина. Выбор, вероятно, был за самим Дофином, так как, вечно неуверенный в себе, он всегда нуждался в поддержке друзей. Жиак был человеком весьма ограниченных способностей, но зато он был типичным придворным фаворитом, одновременно надменным и вкрадчивым. За короткое время он приобрел такое же влияние на своего господина, каким пользовался Луве. "Люди говорили, что король очень любит его и сделает все, что он пожелает, — писал один из современных придворных наблюдателей, — поэтому дела пошли очень плохо". Рабочими лошадками нового Совета стали епископы: уважаемый Мартен Гуж, восстановленный в должности канцлера, дипломат Рено де Шартр и Гийом де Шампо, епископ Лаона, старый соратник Луве, отвечавший за финансовое управление и, по общему мнению, не обладавший ни рассудительностью, ни честностью[228].

Основной проблемой нового правительства была та же, что и у предшественника: отсутствие надежного источника налоговых поступлений, из которого можно было бы оплачивать войска. В октябре 1425 г. в Пуатье состоялось заседание Генеральных Штатов Лангедойля, а месяцем позже в Меэн-сюр-Йевр — Лангедока. Эти собрания закрепили июльские изменения в правительстве. Они также одобрили предложенную коннетаблем реорганизацию феодальной армии в регулярную, которая не должна была жить за счет земли. Обе ассамблеи утвердили налоги на сумму 1.050.000 ливров, завершив тем самым трехлетнюю программу налогообложения, начатую Генеральными Штатами в 1423 году. Однако эти субсидии не решили финансовых проблем Дофина. Во-первых, доходность была снижена из-за обычных проблем административной дезорганизации и мелкой коррупции. Во-вторых, налоги были назначены без учета способности населения их платить. Рецессия, депопуляция и военные разрушения наложили свой отпечаток на население Буржского королевства. В-третьих, старые привычки не исчезли, и беспорядочные пожалования ренты, пенсий и денежных подарков привилегированным придворным не прекращались. Новые советники были самыми крупными бенефициарами, как и старые. Однажды Ришмон сказал одному из представителей города Лиона, что "не интересуется финансовыми вопросами". Он так и не смог разобраться в глубоких финансовых проблемах, которые разрушили его надежды на создание регулярной армии по образцу английской армии в Нормандии. Большинство его коллег по Совету были не лучше. Когда епископ Пуатье Юг де Комбарель выступил на заседании Совета против бесчинств неоплачиваемых войск Дофина и призвал к реформам в дворянском сословии, ответа не последовало. Придя в покои Дофина после заседания, Пьер де Жиак произнес грозную клятву и заявил, что епископ должен быть брошен в реку вместе со всеми единомышленниками[229].

18 сентября 1425 г. граф де Фуа прибыл в долину Луары из Лангедока с блестящей свитой из сеньоров юга и не менее чем 2.000 гасконских воинов, но обнаружил, что денег на их содержание нет. Гасконские вожди следовали за двором, принимая пожалования и милости, но не проявляли склонности воевать без жалованья. Младшим капитанам было поручено вести людей на запад через Босе, чтобы присоединиться к Ришмону в на границе Мэна. Но они уже не желали служить даром и дошли не дальше Бонневаля и Сомюра, после чего повернули назад. В зимние месяцы они вознаградили себя грабежом населения Орлеана. Министры Дофина пытались ограничить ущерб, рассредоточив их по гарнизонам, разбросанным по провинциям долины Луары. Но их постоянные грабежи и насилие едва не спровоцировали восстание. Когда в ноябре Дофин и Иоланда Анжуйская приказали городу Туру принять гасконский гарнизон, городской Совет, поддержанный архиепископом и общим собранием жителей, проявил непокорность. Они только недавно избавились от шотландцев и считали это новое племя мародерствующих пришельцев не лучше врага. Они указывали на запустение, в которое гасконцы привели другие города региона, и угрожали оказать им силовое сопротивление. В один прекрасный момент, когда горожане посчитали, что гасконцы приближаются, они закрыли свои ворота, выставили охрану на стенах, а на башнях собора и аббатства Святого Мартина днем и ночью дежурили часовых, которые должны были звонить в колокола, если гасконцы появятся в полях[230].

Шотландцы и большинство бретонцев, служивших у Ришмона, со временем были уволены в запас и поселены в городах и замках северного Анжу, где им также было разрешено жить за счет земли. Превращение региона в пограничную зону стало катастрофой для его населения. В наиболее пострадавших районах перестали функционировать суды, упала арендная плата и урожайность, издольщики и арендаторы покидали землю, оставляя после себя заброшенные постройки, сгоревшие амбары и разрастающийся кустарник. Ущерб усугублялся поборами английских гарнизонов из графства Мэн. Но в большей степени это было дело рук солдат, состоявших на службе у Дофина. Его чиновникам, проезжавшим по региону, требовался военный эскорт для защиты от шотландских гарнизонов. К июню 1426 г. министры Дофина пришли к выводу, что из-за бесчинств неоплачиваемых солдат невозможно собрать налоги, которые были назначены для их оплаты. Но вместо реформ они прибегли к разовым мерам. В декабре 1426 г. они вернулись к непопулярной и пагубной политике обесценивания монет. Была введена новая чеканка серебряных монет с пониженным содержанием драгоценного металла. В течение трех лет новые монеты потеряли значительную часть своей стоимости в ходе последовательных перечеканок[231].

После переворота, в результате которого были смещены старые министры Дофина, Совет направил посольство к герцогу Савойскому с просьбой возобновить роль посредника. Другое посольство было направлено ко двору Иоанна V в Нанте с предложением встретиться с Дофином, поскольку советники, стоявшие за заговором Пентьевров 1420 года, были изгнаны. Встреча состоялась в течение нескольких дней в Сомюре в начале октября 1425 года. Въезд двух главных лиц был тщательно срежиссирован в соответствии с требованиями старшинства и статуса: первым прибыл герцог, за ним с интервалом в один день — Дофин, каждого из которых сопровождала внушительная кавалькада дворян и советников. Они встретились в поле за городом, дважды демонстративно обнялись и вместе отправились в замок Иоланды Анжуйской, где и должны были состояться переговоры.

Дофин был готов заплатить высокую цену за поддержку Иоанна V, как политическую, так и финансовую. Он заявил, что будет руководствоваться советами Иоанном V во всех делах, как государственных, так и частных. В ответ Иоанн V изложил свои предложения, которые, по его словам, были "необходимы и выгодны" для достижения какого-либо прогресса. По сути, они представляли собой повторение четырех предложений, согласованных Ришмоном и Амадеем Савойским в Монлюэль. Прежде всего, Карл должен был заключить мир с герцогом Бургундским сделав тому щедрое предложение, основанное на неудачных предложениях, сделанных на предыдущих конференциях в Бург-ан-Брессе, Нанте, Маконе и Монлюэль. Во-вторых, чтобы исполнить свой долг перед Богом и собственной совестью, Дофин должен сделать разумное предложение англичанам, чтобы добиться хотя бы перерыва в боевых действиях. В-третьих, пока война продолжалась, герцог должен был взять под контроль ресурсы самого Дофина. Проблема, по мнению Иоанна V, заключалась не в недостатке доходов, а в растрате тех доходов, которые имелись. Поэтому он предложил лишить Дофина возможности контролировать свои финансы. Доходы с Лангедойля должны были быть переданы двум комиссарам, один из которых назначался Дофином, а другой — герцогом. Комиссары должны были согласовывать любые статьи расходов или, в случае отсутствия согласия, передавать вопрос на решение Иоанну V или его брату коннетаблю. Для обсуждения этих предложений советники обеих сторон собирались каждый день на два полных заседания. Переговоры перемежались пирами, балами и поединками. По словам агента города Лиона, околачивавшегося в прихожей замка, с обеих сторон были произнесены "прекрасные и примечательные речи". Наконец, Дофин полностью принял условия герцога и дал торжественную клятву соблюдать их. Только его отчаянное положение могло оправдать такую передачу власти в руки герцога Бретонского. Взамен Иоанн V обещал оказать Дофину военную помощь против англичан. Графы де Фуа, Клермонский и Вандомский, а также сеньор д'Альбре, присутствовавшие при этом, обещали сделать то же самое. Затем герцог под крики "Ноэль!", раздававшиеся из густой толпы министров и придворных, стоявших вокруг, принес Дофину оммаж за свое герцогство. Иоланда Анжуйская была очень довольна. В письме к жителям Тура она сообщила, что переговоры прошли успешно. "Вскоре, — сообщала она, — все принцы Франции будут объединены". Надежды Иоланды были слишком оптимистичны, и вскоре ей пришлось разочароваться[232].

Конференция в Сомюре была очень представительным и шумным мероприятием, что не ускользнуло от внимания англичан, которые отреагировали с предсказуемой яростью. После возвращение в Бретань к Иоанну V прибыло посольство от герцога Бедфорда. Послы явились, чтобы выяснить, что происходит, и призвать его соблюдать союз, скрепленный клятвами в Амьене два года назад. По их словам, герцог Бедфорд был особенно обеспокоен большим количеством бретонских солдат на службе у Дофина. Иоанн V довольно уклончиво ответил, что соглашения, заключенные с Бедфордом в Амьене, и договоренности, достигнутые в Сомюре, являются шагом к заключению всеобщего мира, который будет распространяться и на Англию. Герцог полагал, что англичане будут рады этой перспективе так же, как и он сам. Что касается солдат, то он был не в том положении, чтобы указывать своим подданным, на чьей стороне они должны сражаться. Ответ Бедфорда был бескомпромиссным. Он заявил Иоанну V, что не заинтересован в заключении всеобщего мира, кроме как на условиях признания Генриха VI королем всей Франции. В любом случае, дипломатический проект в предложенном виде необходимо было сначала обсудить с герцогом Глостером как протектором Англии и Филиппом Добрым, чье согласие было бы необходимо. Но поскольку Иоанн V стал союзником Дофина, регент будет рассматривать его как врага и может выступить на стороне его давних соперников — графов Пентьевров. Иоанн V признался, что был шокирован такой реакцией. Но она соответствовала той линии, которой англичане придерживались со времени заключения договора в Труа. Угрозы Бедфорда были серьезными и были восприняты всерьез. Иоанн V запаниковал и послал герольда к герцогу Бургундскому, умоляя его ходатайствовать за него не только перед самим Бедфордом, но и перед Генри Бофортом, герцогом Эксетером, Парламентом и всеми остальными в Англии, кто мог бы смягчить гнев Бедфорда[233].

К тому времени, когда это послание дошло до Филиппа, было уже слишком поздно искать компромисс. Вестминстерский Совет объявил "открытую войну" Бретани и разрешил английским кораблям атаковать бретонские суда в море. Впервые за многие годы английский военный флот был мобилизован для патрулирования Ла-Манша. Торговля между Бретанью и Англией прекратилась. Граф Пентьевр и его брат, которые находясь в изгнании в Нидерландах и продолжали замышлять козни против дома Монфоров, были приглашены в Париж или Вестминстер для обсуждения вопросов, представлявших взаимный интерес. Более зловещим для Иоанна V было то, что граф Саффолк, командующий в Нижней Нормандии, начал концентрировать войска на границе Бретани. Он занял Понторсон, расположенный к югу от Мон-Сен-Мишель, мощная цитадель которого и укрепленный мост обозначали границу Бретонского герцогства. Далее к югу полуразрушенная крепость Сен-Жам-де-Беврон, покинутая англичанами после 1418 г., была отремонтирована, чтобы стать базой для другого отряда под командованием энергичного сэра Томаса Ремпстона. В начале 1426 г. Саффолк и Ремпстон вторглись в Бретань с 500 конными людьми и проникли почти до Ренна, где в то время находилась резиденция Иоанна V. Этот регион, откормившийся за полвека мира, принес богатую добычу и пленных[234].

Набег Саффолка спровоцировал короткую, но разрушительную войну на границах Бретани. Иоанн V созвал все баронство своего герцогства для защиты границы. Его братья Артур де Ришмон и Ришар, граф Этампский, были отозваны для принятия командования феодальным ополчением. Их первой задачей было ликвидировать новые базы графа Саффолка на границе герцогства. Примерно в середине февраля 1426 г. бретонцы взяли стены Понторсона кровопролитным штурмом, в результате которого большинство защитников погибли или попали в плен. Замок был разрушен, а в стенах города заделаны проломы, чтобы сделать его неприступным. В последних числах февраля Ришмон двинулся на юг к Сен-Жам-де-Беврон. Там его армия потерпела поражение по той же причине, что и армия в Мэне годом ранее. У Ришмона закончились деньги. Бретонцы до сих пор служили в долг, но их терпение было на исходе. Некоторые из них уже не могли покупать еду на передвижных рынках, которые следовали за каждой армией и они начали дезертировать.

6 марта, примерно через неделю после начала осады, Ришмон созвал военный совет. Собравшиеся капитаны поняли, что у них нет времени на то, чтобы брать город измором. Нужно было штурмовать его, пока их армия не распалась. Сен-Жам был построен на отроге скалы, возвышающемся над крутым изгибом реки Беврон. С трех сторон его защищала река, а с четвертой — мощный обнесенный рвом больварк с собственным гарнизоном. Был отдан приказ о двойном штурме. Бретонцы должны были перебраться через стены с северной стороны города, а Ришмон с французами атаковал больварк с запада. Атака началась в тот же день артиллерийским обстрелом, после чего штурмовые отряды устремились вперед с лестницами. Внутри города под командованием сэра Томаса Ремпстона находилось несколько сотен человек. Они отбивались "как львы".

После трех-четырех часов ожесточенных рукопашных боев на стенах с севера подошло конное войско. Это был бретонский отряд, который Ришмон расположил вокруг Авранша для сдерживания английского гарнизона. Бретонцы прибыли, чтобы поддержать своих товарищей. Но обе стороны посчитали, что это английская армия для оказания помощи осажденным. Англичане кричали с вершин стен "Солсбери!" и "Саффолк!". Бретонцы в панике отказались от штурма и в беспорядке отступили к своим лагерям. В этом месте река Беврон расширялась, образовывая цепь глубоких запруд, с узкими дамбами, которые быстро были забиты бегущими людьми. Защитники открыли ворота и пошли на вылазку, обрушившись на отступающих сзади. Началась резня. Те, кто не смог перебраться через дамбы, бросились в воду, где многие из них утонули. С наступлением ночи оставшиеся в живых, многие из которых были тяжело ранены, скрылись в лесу. Их капитаны, сев на коней, тщетно пытались их остановить. Паника охватила и остальную армию, которая присоединилась к бегству. Около двух часов ночи был замечен пожар, охвативший лагерь бретонцев. Ришмон, несмотря на ранение в бедро и дезертирство большей части армии, оставался на своем посту до тех пор, пока его брат Ришар, граф Этампский, не уговорил его уйти, что, по словам его оруженосца и биографа, который был с ним, было одним из самых горьких моментов в его жизни. Братья уехали при свете пламени вместе с теми немногими людьми, которые с ними остались. Противнику было оставлено большое количество имущества и снаряжения, в том числе 14 артиллерийских орудий и 141 штандарт. По сообщениям, дошедшим до Англии и, вероятно, основанным на подсчете герольдов, потери бретонцев составили 1.500 человек убитыми на поле боя, в том числе 800 дворян.

Через два дня граф Саффолк прибыл из Авранша с большим отрядом свежих людей и принял командование. Он собрал в Сен-Жам тех, кто еще был в состоянии сражаться, и вторгся в Бретань по северной дороге, направляясь к Доль-де-Бретань. Иоанн V находился в Ренне. Не имея армии, он был беззащитен. Альтернативы унизительной капитуляции не было и Иоанн V послал герольда в лагерь Саффолка с просьбой о перемирии. Саффолк потребовал денежную компенсацию, прежде чем даже рассматривать этот вопрос. После некоторого торга ему было выплачено 4.500 франков в обмен на короткое перемирие до конца июня 1426 г.[235]

Катастрофа при Сен-Жам-де-Беврон и Реннское перемирие положили конец надеждам Дофина на большое наступление против англичан в 1426 году. Бретонцы, которые должны были стать его острием, были вынуждены выйти из войны. Гасконцы, на которых возлагались столь большие надежды, все еще находились в Берри и Турени, но в марте были отведены. Весной они вернулись на юг, так ничего и не сделав врагу за все шесть месяцев пребывания на севере. Министры Дофина прибегли к отчаянным мерам, чтобы найти новую армию. Они попытались отозвать Людовика, герцога Анжуйского, и его сторонников из Неаполя. На оплату его расходов было выделено 10.000 ливров. Но Людовик не приехал. Попытки набрать 2.000 ― 3.000 человек в долг в Кастилии также не увенчались успехом. Радужная картина военно-политического положения Дофина, которую поручили нарисовать его послам, не нашла отклика у хорошо информированных советников кастильского короля. Они без притворства отвечали, что оказали бы Дофину всю необходимую поддержку и даже больше, если бы уже не обложили своих подданных налогами до предела[236].

Ришмон так и не понял, что деньги для оплаты армий не могут быть созданы по его желанию и возложил вину за неудачу на канцлера Иоанна V Жана де Малеструа. Он всегда считал Малеструа английским агентом и обвинял его в том, что тот принял взятку за удержание жалованья солдатам, чтобы заставить их снять осаду. В апреле 1426 г. Ришмон явился в поместье канцлера под Нантом, арестовал его и отправил в Шинон. Малеструа отпустили только после того, как он пообещал совершить "чудо", чтобы оторвать Филиппа Доброго от англичан. Это, по мнению Ришмона, было единственным способом удержать Бретань в лагере Дофина и изменить все более неблагоприятный ход войны[237].

Теперь все зависело от позиции герцога Бургундского. Иоанн V согласился заключить мир с Дофином в Сомюре только потому, что думал, что Филипп Добрый сделает то же самое. Ришмон полагал, что у него есть заверения Филиппа, что он откажется от англичан, как только будут изгнаны убийцы его отца. После конференции в Сомюре Иоанн V отправил официальное посольство к герцогу Бургундскому, указав, что с их изгнанием исчезло единственное препятствие к примирению с Дофином. Если примирение между двумя ветвями дома Валуа и должно состояться, то, по словам послов, оно должно произойти сейчас, пока не нанесен непоправимый ущерб французской короне, "главным украшением которой является герцог". В составлении этих инструкций прослеживается влияние Ришмона, а один из двух послов, Филибер де Водри, несомненно, был агентом Ришмона. Еще одна просьба последовала после Рождества, когда Иоанн V получил угрозы герцога Бедфорда и почувствовал для себя серьезную угрозу. Дофин добавил к этому свои уговоры, используя в качестве посредников при бургундском дворе своего личного секретаря Алена Шартье и пуатевинского дворянина Жоржа де Ла Тремуя. Ни одно из этих обращений не получило однозначного ответа. В определенной степени это объяснялось громоздкостью имевшихся способов связи. Филипп вел кампанию в Голландии в течение всей осени 1425 г. и следующей зимы, и с ним было трудно установить контакт. Но есть все основания полагать, что он был рад такому медленному темпу ведения дипломатических дел. Ему было выгодно оставаться в стороне как можно дольше[238].

Положение Филиппа Доброго было особенно сложным в результате политического кризиса в Англии и Нидерландах, спровоцированного амбициями Хамфри, герцога Глостера. В течение 1425 г. Хамфри молча признал свое поражение в Эно. Но его жадный взор переместился на голландскоязычные графства Голландию и Зеландию (Карта V). Эно с его безмятежными пейзажами и прекрасными замками был излюбленной резиденцией графов из баварского дома Виттельсбахов, а до них — графов из дома Авен. Но Голландия и Зеландия, которые с XI века управлялись как единое графство, были самыми богатыми частями наследства Жаклин, доставшегося ей от отца. Голландия была самой густонаселенной территорией Нидерландов после Фландрии. Ее растущие города стали крупными центрами суконной промышленности Северной Европы. Мидделбург был важным центром международной торговли в то время, когда порт Слейс постепенно заиливался, а Антверпен только начинал свое восхождение. Стоя на перекрестке богатых торговых путей, соединявших Атлантику, Балтику и Рейнскую область, эти города вскоре должны были стать серьезными конкурентами крупным промышленным и торговым центрам Фландрии[239].

В течение многих лет в политике Голландии и Зеландии доминировали две политические партии — партия крючков (по-голландски Hoeken) и партиия трески (Kabeljauwen). Во главе обеих партий стояли дворяне, но к этому времени партия трески стала ассоциироваться с промышленными и торговыми элитами крупных городов. Крючки опирались в основном на земельную аристократию, но они контролировали несколько городов, в частности Гауду, и имели сторонников во многих других. Различия между партиями не имели четких идеологических или социальных границ. Они зависели от традиций, от соперничества на местах, от сетей патронажа, которыми управляли городские партийные боссы, но прежде всего от необходимости находить союзников против противоположной партии. Графы Голландии считали необходимым связывать себя с той или иной группой, чтобы создать базу власти в регионе, в котором они обычно отсутствовали. Отец Жаклин был последовательным покровителем и сторонником крючков и нажил себе немало врагов, назначая на важные посты только представителей этой партии. Во время войны за трон, последовавшей за его смертью, Жаклин, естественно, воспользовалась его союзами, в то время как ее дядя и соперник Иоанн Баварский столь же естественно нашел поддержку среди ведущих городов. Режим Иоанна Баварского в Голландии и Зеландии был ненавистен лидерам крючков, которых он систематически вытеснял с постов и из сферы влияния в течение шести лет своего правления[240].

6 января 1425 г. Иоанн Баварский умер в Гааге, убитый, как считалось, своим маршалом Яном ван Влитом с помощью медленного яда, нанесенного на листы молитвенника. Обвинения в отравлении были слишком распространены в эпоху позднего Средневековья, чтобы принимать их за чистую монету. Но в своем признании, полученном под пытками, ван Влит с большим количеством косвенных подробностей утверждал, что ему заплатили за это английский купец и группа дворян крючков. Это, а также тот факт, что ван Влит был женат на единокровной сестре Жаклин Баварской, не позволило ему полностью избавиться от подозрений в соучастии. Иоанн Баварский умер бездетным. Его престолонаследие было сложным делом. Он принял титул графа Голландии и Зеландии и, как правило, считался таковым. Однако по закону он был лишь залогодержателем и регентом Жаклин. За год до смерти он назначил Филиппа Доброго наследником своего личного имущества. В него входили права залогодержателя Голландии и Зеландии, а также обширные личные владения в южной Голландии, в том числе Дордрехт, бывший в то время главным городом Голландии. В наследство не входило управление этими двумя графствами. Даже Иоанн Баварский понимал, что его регентство закончится после его смерти, а управление Голландией и Зеландией перейдет к Жаклин и ее мужу (кто бы это ни был). Поэтому его внезапное исчезновение с политической сцены стало решающим событием в истории региона[241].

Когда Иоанн Баварский умер, Хамфри Глостер и Жаклин все еще находились в Эно. Они сразу же заявили о своих претензиях на управление двумя графствами и разослали гонцов с призывом к населению признать их. Но пропагандой они не ограничились. Жаклин установила контакт с видным дворянином из партии крючков Флорисом ван Кийфхуком. Он собрал группу сторонников и безуспешно пытался отвоевать для нее Гауду. Затем, в конце января 1425 г., он и его сподвижники от имени Жаклин заняли речной порт Схонховен на реке Лек, изгнали гарнизон и захватили замок. На несколько месяцев этот город стал изолированным форпостом ее дела в Голландии.

Во время смерти Иоанна Баварского Филипп находился в Бургундии. В его отсутствие делами в Нидерландах занимался Совет Фландрии, заседавший в Генте. Совет отреагировал быстро. Инициатива принадлежала Роланду ван Уиткерке, нидерландскому дворянину из Фландрии, который служил главным советником и агентом Филиппа в Голландии. Через несколько дней после смерти Иоанна Баварского он вместе с другими советниками отправился на север, чтобы лично завладеть городами и областями, принадлежавшими покойному. Дворянство из партии трески почти сразу же провозгласило Иоанна Брабантского истинным мужем Жаклин и взяло в свои руки управление обоими графствами. Герцог Брабантский прибыл в Гаагу в начале февраля 1425 г. и принял присягу от голландских городов. Вернувшись в Брабант, он оставил в Голландии двух штатгальтеров[242], которые управляли от его имени и чья власть была признана на большинстве территорий. В марте 1425 г. сторонники Жаклин были осаждены в Схонховене большим войском, собранным из всех главных городов Голландии. Последние очаги восстания крючков были подавлены к концу июня 1425 г. с помощью войск, переброшенных из Бургундии. Казалось, что дело Жаклин потерпело крах. Глостер вернулся в Англию со своей армией, а сама Жаклин была заключена во дворце в Генте[243].

Партия трески захватила Голландию и Зеландию от имени герцога Брабантского, но реальным бенефициаром их переворота был Филипп Добрый. Он не собирался оставлять Голландию и Зеландию в руках Иоанна Брабантского, давно решив, что у его кузена не хватит ни ума, ни сил, чтобы удержать выпавший ему приз, и был намерен забрать Голландию и Зеландию себе. Для этого герцог использовал методы, которые всегда предпочитал: дипломатию и запугивание. В середине июля кузены встретились в Мехелене, и Иоанн покорился своей судьбе. 19 июля 1425 г., "учитывая множество владений и территорий, доставшихся ему по наследству или по браку, которыми он не может удобно управлять сам", он назначил Филиппа своим лейтенантом в Голландии и Зеландии сроком на 12 лет с правом распоряжаться ими по своему усмотрению[244].

В начале июля 1425 г., через две недели после заточения Жаклин в Генте, герцог Бедфорд в сопровождении супруги и главных советников прибыл в загородное поместье Филиппа Доброго в Эдене в Артуа для переговоров, продолжавшихся почти неделю. Это был повод для взаимной лести, охоты, танцев и пиров, а также для обсуждения вопросов, представляющих взаимный интерес. Двое из присутствовавших бургундских дворян, воевавших в Эно, были замечены с вышитыми хоругвями, декларировавшими их готовность принять вызов англичан и их союзников. Бедфорд обиделся и потребовал убрать их, пока ему не объяснили, что они относятся только к английским сторонникам герцога Глостера. Унижение Хамфри Глостера в Эно, очевидно, доставило всем удовольствие[245].

Через два месяца сердечное согласие союзников было нарушено неожиданным и очень нежелательным событием. 2 сентября 1425 года рано утром Жаклин сбежала из своей позолоченной клетки в Генте. Слуги тайно вывели ее из дворца, переодетой в мужскую одежду, и сопроводили по улицам спящего города к воротам. Там ее ждала группа голландских дворян-крючков с лошадьми. Жаклин поехала в Антверпен, а оттуда через северный Брабант в Голландию. На второй неделе сентября она прибыла в Гауду, главный город крючков в Голландии, где ее восторженно приветствовали сторонники. Там она поселилась в замке, который должен был стать ее базой на протяжении почти всех последующих трех лет. По мере того как весть о ее возвращении распространялась по Голландии, в Гауду съезжались знатные люди из партии крючков, чтобы выразить ей свое почтение. Среди них были главы многих ведущих дворянских семей, прибывшие со своими приближенными. Мы не знаем, сколько войск ей удалось собрать, но они вряд ли могли сравниться с теми, которыми располагал герцог Бургундский. Судя по всему, у нее не было и артиллерии. Одним из первых ее действий было письмо Хамфри Глостеру в Англию, в котором она просила его привести самую большую армию какую он сможет собрать, чтобы помочь ей захватить города и крепости ее врагов[246].

Филипп Добрый находился в Брюгге, когда узнал о побеге Жаклин. Сначала он предположил, что она направляется в Англию, и приказал следить за портами. Когда стало ясно, что она направляется в Голландию, он отреагировал с поразительной быстротой. 6 сентября, через четыре дня после исчезновения Жаклин, Филипп обратился к рыцарскому сословию своих владений с призывом сопровождать его в Голландию. 15 сентября он отплыл в Слейс на 200 реквизированных кораблях с армией в 3.000 человек. 18 сентября войска высадились в Роттердаме. На набережной его встречали представители ведущих городов партии трески — Лейдена, Харлема и Амстердама. Из Роттердама Филипп отправился в Гаагу, а затем совершил поездку по городам Голландии, принимая присягу от их жителей. Однако триумфальное продвижение было неожиданно прервано серьезным военным поражением. 22 октября 1425 г., когда Филипп вернулся в Роттердам, большой отряд ополченцев из главных городов партии трески продвигался к штаб-квартире Жаклин в Гауде, но попал в засаду устроенную ее сторонниками в деревне Альфен, расположенной в 10 милях к северу от города. Ополченцы были разгромлены и потеряли все свои штандарты, которые с триумфом были доставлены в зал замка в Гауде. Пока под властью Жаклин находилась лишь скромная территория к северу от реки Лек, вокруг городов Гауда, Схонховен и Аудеватер. Кроме того, примерно в это же время она захватила порт Зевенберген, расположенный южнее на протоке Мерведе, что обеспечило ей доступ к судоходству и позволило поддерживать связь с Англией. Победа укрепила ее позиции среди голландцев, побудив колеблющихся заявить о своей поддержке. Это стало началом разрушительной партизанской войны между партиями крючков и трески, которая в итоге охватила большую часть Голландии и Зеландии. Особенно сильно пострадал Дордрехт. Примерно в это же время стали распространяться слухи о том, что герцог Глостер пытается откликнуться на призыв своей жены из Гауды. Сообщалось, что в Англии собираются войска для вторжения в Голландию. Для Филиппа Доброго то, что начиналось как демонстративный военный променад, стало выглядеть как настоящая война. Чтобы успокоить главные города партии трески, ему пришлось пообещать им, что он не покинет Голландию и Зеландию до тех пор, пока Жаклин не будет разгромлена. Тем временем во Фландрский Совет стали поступать неистовые просьбы срочно направить в Голландию еще 4.000 солдат[247].

Голландия и Зеландия представляли для Англии гораздо больший интерес, чем Эно. Эти два графства являлись важным рынком сбыта английской шерсти. Они были основным пунктом назначения для экспорта английских тканей, большая часть которых попадала на рынки Северной Европы через посредников, базировавшихся там же. В Мидделбурге и Дордрехте существовали общины английских купцов, которые на практике являлись форпостами лондонской Почтенной компании торговцев тканями. Для английских купцов перспектива бургундского захвата Голландии и Зеландии была крайне нежелательной. Она грозила привнести на один из важнейших рынков протекционизм и ответные конфискации, которые ассоциировались у них с бургундской Фландрией. Особенно сильная неприязнь возникли в Лондоне, где была сосредоточена основная часть торговли с Голландией и Зеландией и где была сильна враждебность к герцогу Бургундскому и его фламандским подданным[248].

Тесные отношения герцога Глостера с лондонским купечеством были одним из его главных политических преимуществ, и он прилагал все усилия для их укрепления. Став канцлером, Генри Бофорт превратился в эффективного правителя Англии. Считалось, что у него сердце лежит "тяжелая обида" на лондонцев, и Глостер умело использовал это обстоятельство, чтобы подставить подножку своему сопернику. В феврале 1425 г., когда Глостер еще находился в Эно, в городе произошел взрыв гнева против иностранных купцов, направленный главным образом против фламандцев, самой многочисленной и процветающей из иноземных общин города. Бофорт объявил себя защитником этих подданных герцога Бургундского. После того как по городу были распространены подстрекательские листовки против них, Бофорт принял слишком жесткие меры. На основании сомнительной информации, полученной от платного осведомителя, он арестовал нескольких видных лондонцев и обвинил их в государственной измене. Чтобы усмирить город, он разместил в Тауэре большой гарнизон под командованием камергера Бедфорда сэра Ричарда Вудвилла, который был отправлен в Англию для укрепления его власти. Когда через шесть недель Хамфри вернулся в Англию из Эно, он принял сторону лондонцев. Герцог появился у Тауэра и потребовал впустить его. Вудвилл, которому было приказано никого не пускать без разрешения Совета, отказался, и Бофорт поддержал его. Позже Глостер вернулся, когда Вудвилла не было на месте, и силой заставил его заместителя освободить одного из содержавшихся там узников. Отменив распоряжения Совета, Глостер заявил лейтенанту, что его собственный приказ должен быть достаточным ордером. Вскоре после этого, обращаясь к городским властям, герцог заявил, что вполне понимает, почему они сочли поведение Бофорта слишком жестким. По его словам, они могли ожидать от него лучшего обращения[249].

30 апреля 1425 г. в Вестминстере открылся Парламент, на котором символически председательствовал трехлетний король. Главной темой заседания стал конфликт между Глостером и Генри Бофортом. Хамфри так и не простил Бофорта за то, что тот возглавил группировку, разгромившую его в 1422 г., когда он пытался добиться для себя регентства в Англии. Канцлер был категорически против авантюр Глостера в Нидерландах. Его язвительные упреки в адрес кампании Глостера в Эно, должно быть, звучали в ушах герцога еще несколько недель. Объявление герцогом себя в качестве защитника лондонцев против канцлера довело их вражду до апогея. "Лорд Глостер, — как позже заметит Совет, — долго терпел и испытывал тяжесть и неудовольствие против личности милорда канцлера, своего дяди". Атмосфера в Вестминстере была напряженной. Бофорт утверждал, что получил достоверные сведения о том, что Хамфри планирует напасть на него. В Лондоне распространялись агрессивные листовки против канцлера. Толпа собралась в переулках района Винтри, в западной части города, и кричала, что если им удастся схватить Бофорта, они бросят его в Темзу, "чтобы он научился плавать". Бофорт находился в сильной позиции, поскольку по решению 1422 г. все полномочия короны были переданы Совету, в котором он и его союзники главенствовали. Глостер был намерен обойти их в Парламенте, чтобы заручиться поддержкой для своей жены в ее притязаниях на наследство. Парламент заседал два с половиной месяца, до середины июля. Официальные отчеты, как всегда, сдержанны. Ясно лишь, что Глостеру удалось перехитрить своего соперника. Палата Общин симпатизировала Жаклин Баварской. Она предложила Совету обратиться к Филиппу Доброму с просьбой отпустить ее в "индифферентные" (то есть нейтральные) руки. 14 июля 1425 г., в последний день заседаний, Совет одобрил предоставление Хамфри займа в размере 20.000 марок четырьмя ежегодными выплатами для оплаты его "разнообразных нужд". Под этим, вероятно, подразумевалась выплата задолженности по военному жалованью войскам, служившим ему в Эно. Таким образом, по словам лондонского хрониста, одна из самых неспокойных парламентских сессий за многие годы завершилась "дурным концом, слишком позорным как его мог бы назвать любой благоразумный человек"[250].

Герцог Глостер, видимо, получил призыв Жаклин о помощи примерно в середине сентября 1425 года. Со свойственной ему стремительностью он сразу же решил отправить армию в Голландию. В конце того же месяца он уже активно набирал войска. Поэт Джон Лидгейт, подражая своему покровителю, предвкушал скорый союз Англии и Голландии, "новое солнце, которое будет радостно сиять в обеих землях". Однако на этот раз Хамфри не собирался сам возглавлять армию, так как в прошлый раз он убедился, насколько ослабевает его влияние в Совете, когда он находится за пределами Англии. Вместо него выбор пал на магната из Эссекса Уолтера, лорда Фицуолтера, который в то время служил в армии графа Солсбери в Мэне. Хотя Фицуолтеру было всего 25 лет, он уже был опытным солдатом. Он много лет воевал во Франции, приобрел репутацию жестокого человека не признающего никаких законов, за что однажды был заключен в парижскую тюрьму. Но, кроме короткого отправления должности капитана в Вире, у него не было опыта самостоятельного командования. Вероятно, деньги стали причиной его участия в авантюре Глостера. Фицуолтер попал в плен в битве при Боже и испытывал трудности с выплатой выкупа и несомненно, надеялся стяжать славу и получить возможность поправить свое пошатнувшееся финансовое положение[251].

Сообщения о военных приготовлениях Глостера дошли до Совета Фландрии в Генте в начале октября 1425 года. В Париже герцог Бедфорд срочно отправил в Англию сэра Ральфа Ботелера с группой своих советников, чтобы поговорить с Глостером и выяснить, что происходит. В Вестминстере канцлер и Совет перепугались. Сбор частной армии в Англии, по их мнению, был серьезным нарушением закона. Ни канцлер, ни Совет не знали, что герцог собирается с ней делать. Они опасались, что Глостер планирует совершить переворот. Его поведение, безусловно, способствовало их опасениям. В последние дни октября 1425 г. герцог находился в замке Байнардсс, своем обнесенном стеной особняке на берегу Темзы рядом с Блэкфрайерс. Вечером 29 октября 1425 г. он разослал по городу призыв к горожанам собраться с оружием в руках. На следующее утро он приказал мэру и олдерменам выделить ему 300 конных людей, очевидно, для того, чтобы захватить короля-ребенка, который в это время находился во дворце Элтем в Кенте. Генрих VI был всего лишь символом королевской власти, но перспектива его перехода под власть Глостера была для Бофорта непереносимой. Кроме того, он беспокоился о собственной безопасности, поскольку путь Глостера и его сторонников в Элтем пролегал через Лондонский мост и густонаселенные улицы района Саутварк. Именно в Саутварке находились главные цели лондонской гильдии. Здесь находилась самая большая в Англии колония иммигрантов, а также поместье епископов Винчестерских, где жил сам Бофорт. Канцлер решил остановить орду Глостера, перекрыв Лондонский мост. На южном конце моста были натянуты цепи, а для защиты сторожевой башни были поставлены солдаты. Когда весть об этом распространилась, город взорвался. Повсюду были закрыты лавки, люди сходились к мосту, чтобы противостоять людям канцлера. Противостояние продолжалось до конца дня и всю следующую ночь. Сражения удалось избежать только благодаря вмешательству архиепископа Чичеле и Педро, сына короля Португалии, находившегося с визитом в Англии. Они заключили перемирие, которое позволило каждой из сторон отвести свои войска без кровопролития. Но в конце концов Глостер добился своего. Ему разрешили привезти короля-ребенка в Лондон в сопровождении остальных членов Совета, мэра, олдерменов Лондона и большой толпы лондонцев. Следующее заседание Совета герцог провел в своем особняке в замке Байнардс. Через несколько дней Совет санкционировал выплату первой части парламентского займа Глостеру[252].

Оказавшись вне игры в Лондоне и Вестминстере, 31 октября 1425 г., Генри Бофорт написал герцогу Бедфорду в Париж, требуя от него немедленного возвращения в Англию. Согласно политического соглашения 1422 г., полномочия Глостера как протектора королевства автоматически приостанавливались, если его старший брат находился в Англии. "Поскольку вы желаете благополучия королю, нашему суверенному господину, и его королевствам — Англии и Франции, и вашему собственному, и нашему тоже, поспешите сюда, — писал Бофорт, — у вас здесь такой брат, что дай Бог, чтобы он был хорошим человеком". Для Бофорта, как, несомненно, и для Бедфорда, на карту было поставлено не что иное, как будущее двуединой монархии. "Ваша мудрость хорошо знает, — писал Бофорт, — что процветание Франции зависит от благосостояния Англии". Письмо Бофорта было поспешно доставлено во Францию и вручено герцогу Бедфорду 3 ноября, всего через три дня после его написания. Бедфорд согласился вернуться, но он не мог вернуться так быстро, как хотелось бы Бофорту. Необходимо было решить текущие проблемы в Бретани, в Мэне и в Шампани. В итоге регент смог покинуть Париж только в начале декабря. В Англию он прибыл незадолго до Рождества. 7 января 1426 г. был созван Парламент. Официально въехав в Лондон через три дня, 10 января, Бедфорд не терял времени, чтобы показать свои симпатии. Он въехал в Вестминстер с канцлером Бофортом под руку, а Глостер демонстративно отсутствовал. Мэр и олдермены встретили его с трепетом и преподнесли ему два серебряных таза, за которые их "не поблагодарили"[253].

К тому времени, когда Бедфорд добрался до Англии, армия Фицуолтера, должно быть, уже отправлялась в путь. Примерно на Рождество 1425 г. Фицуолтер отплыл от берегов Темзы с 1.500 человек, на 24-х больших кораблях. Герольд Глостера, отправившийся вместе с ними, утверждал, что это "цвет английских лучников, избранные из избранных". Филипп Добрый получил множество предупреждений об их отплытии. Бедфорд получил последние сведения о продвижении Фицуолтера, пока тот находился в Кале, и передал их чиновникам Филиппа во Фландрии. Дополнительные сведения поступали от капитана крепости у входа в гавань Слейс, который считал корабли, когда они проплывали мимо. Фицуолтера сопровождала группа вождей партии крючков, которые служили ему советниками и проводниками. Они договорились о встрече с одним из главных сторонников Жаклин, Яном ван Хаамстеде, на Схаувене, одном из крупных островов Зеландии. Ван Хаамстеде ждал их там с примерно 2.000 зеландцев. Переход Фицуолтера по морю был сопряжен с несчастными случаями. Его корабли из-за плохой погоды разделились и не все добрались до места встречи. Некоторые из отставших кораблей были атакованы в море. Большинство из них были слишком велики для мелководных заливов Зеландии, поэтому пришлось искать глубоководный порт. 5 января 1426 г. флот с запозданием прибыл к Зирикзее, который имел лучшую глубоководную гавань на острове Схаувен. Жители Зирикзее было настроено враждебно. Захватчики были вынуждены отступить к Броуверсхавену, небольшому укрепленному городу-бастиде с защищенной, но мелководной гаванью на другой стороне острова. Высадка на берег далась людям Фицуолтера нелегко. Из-за потерь и навигационных ошибок они лишились около трети своего состава. Оставшимся в живых пришлось пересаживаться на баржи, чтобы добраться до берега.

Герцог Бургундский провел Рождество и Новый год в Лейдене. Он получил известие о высадке английского десанта в тот же вечер. На следующий день, 6 января 1426 г., он выступил со своей армией в Роттердам. По его собственным оценкам, с ним было около 6.000 человек. Из них менее половины составляли французы и фламандцы, остальные — местные контингенты, предоставленные голландскими городами партии трески. За удивительно короткое время роттердамские корабельщики собрали целую флотилию судов с малой осадкой, чтобы перевезти этих людей к побережью. В течение нескольких дней сильные ветры не позволяли флоту Филиппа подойти к Броуверсхавену. Но 13 января, в прекрасный ясный день, корабли смогли встать на якорь в полутора милях к западу от города. Англичане и их союзники из Зеландии следовали за прибывшими вдоль берега с целью помешать высадке.

Армия, высаживающаяся на береговые пляжи и приливные отмели, чрезвычайно уязвима. Для армии Филиппа этот процесс был особенно сложен, поскольку прилив закончился, и людям герцога пришлось преодолевать значительное расстояние вброд с тяжелым снаряжением. Как ни странно, Фицуолтер не смог воспользоваться их трудностями. Он разместил своих людей за дамбами, оставив бургундцам возможность беспрепятственно высадить большую часть своей армии и самим занять дамбы. К тому времени, когда Фицуолтер решил атаковать, бургундцы высадили на берег около двух третей своей армии (около 4.000 человек) и выстроили ее в боевом порядке на дамбах. Англичане и их союзники из Зеландии построились в классическом английском боевом порядке, с лучниками на флангах. Они шли навстречу строю Филиппа идеальным шагом, издавая грозные крики и трубя в трубы и рога. Бургундцы были более многочисленной из двух армий и имели преимущества в обороне находясь на возвышенности. Они выставили перед своей линией около 1.000 арбалетчиков из союзных городов. Но хотя арбалетчики вели огонь до тех пор, пока противник не приблизился на расстояние выстрела из лука, выпущенные ими болты не производили никакого впечатления на стальные шлемы и кирасы английских латников. С таким же успехом можно было стрелять в них гнилыми яблоками, заметил один из очевидцев. Английские длинные луки быстро рассеяли голландских горожан и заставили их отступить в тыл. Однако тяжеловооруженные французские и фламандские латники, стоявшие в строю за ними, предприняли сокрушительную контратаку. Они теснили людей Фицуолтера назад до тех пор, пока их ряды не прорвались, и они не повернули и не обратились в бегство. Все закончилось очень быстро. Преследование было возложено на легковооруженных голландских горожан, которые убивали всех без разбора.

Часть разбитой армии сумела перебраться через пески и была подобрана английскими кораблями, стоявшими на якоре в проливе. Среди спасшихся был и сам Фицуолтер. Он сбросил с себя доспехи и оставил на берегу свое знамя, где их потом нашли победители. Другим повезло меньше. Они тонули в море или дренажных каналах, их преследовали вдоль дамб и рубили сотнями. Когда резня закончилась, герольд Глостера предстал перед герцогом Бургундским в великолепной парчовой тунике, расшитой гербом Хамфри, в сопровождении герольда лорда Фицуолтера. Он доложил о судьбе боевых товарищей. "Все мертвы", — объявил он. "А лучники?" "Все, кроме 300". Среди пленных были Ян ван Хаамстеде и около 200 англичан. Битва при Броуверсхавене, разыгравшаяся в отдаленном уголке Северной Европы с участием сил частных армии, редко вспоминалась в последующие годы, но она принесла свои уроки. Она стала яркой демонстрацией убойной силы длинного лука даже на столь позднем этапе его существования, а также превосходства современных пластинчатых доспехов. Единственный заметный пострадавший со стороны бургундцев был убит стрелой, попавшей ему в глаз, поскольку на нем не было шлема[254].

Герцог Бедфорд прибыл в Вестминстер в январе 1426 г. с амбициозными планами. Он хотел положить конец вражде между Генри Бофортом и герцогом Глостером и восстановить отношения с герцогом Бургундским после двух неудачных попыток английских войск вырвать из его рук наследство Жаклин Баварской. Кроме того, он должен был убедить политическое сообщество признать войну во Франции делом всех англичан, а не просто иностранной авантюрой дома Ланкастеров. Некоторые члены Совета уже задумывались, стоит ли продолжать борьбу за договорные провинции Франции. Когда стало ясно, что ценой их сохранения является бесконечная война, не удовлетворился бы сам Генрих V только Нормандией?[255]

18 февраля 1426 года в непривычной обстановке большого зала Лестерского замка открылся Парламент. Этот город был выбран потому, что являлся важным центром ланкастерской власти, удаленным от лондонской толпы и влияния герцога Глостера. Но угроза насилия не покидала собравшихся даже Лестере. Пэры приезжали со своими толпами буйных сторонников, ожидая неприятностей. Членам двух домов пришлось напомнить, чтобы они оставили мечи и кинжалы в своих жилищах, но в ответ они принесли дубинки, спрятанные "в их плащах", и камни "за пазухой и рукавах". Герцог Глостер заперся в своих покоях. Обиженный тем, что его вытеснили из правительства, он отказался присутствовать на подготовительном заседании Совета по обсуждению его ссоры с Бофортом, если канцлер не будет предварительно уволен, но это требование было отвергнуто с порога. Новости с континента омрачали его настроение. Кардинал-комиссар, которому было поручено рассмотреть дело Жаклин в Риме, недавно признал ее брак с Хамфри прелюбодейным и недействительным. Это была серьезная неудача, хотя и не окончательная, поскольку окончательный вердикт должен был вынести сам Папа Римский. За этой новостью быстро последовали первые сообщения об разгроме армии Фицуолтера под Броуверсхавеном[256].

В конфликте между Глостером и Бофортом пришлось применить весь запас такта Бедфорда. Глостер подготовил длинный список обвинений против канцлера, включая несколько экстравагантных обвинений в измене, относящихся к предыдущему царствованию. Бофорт представил подробный письменный ответ. Под давлением обоих соперников конфликт был передан на рассмотрение комитета советников. 12 марта 1425 г. король-ребенок был введен в зал заседаний для оглашения решения комиссии архиепископом Кентерберийским. С Бофорта были сняты все обвинения, предъявленные Глостером, и Хамфри пришлось сделать публичное заявление о признании этого факта. Им было приказано "пожать друг другу руки в знак и доказательства полной и непоколебимой любви и привязанности, которая будет поддерживаться между ними". Но в действительности Глостер одержал победу. Бофорта заставили отказаться от должности канцлера и разрешили выйти из состава Совета, чтобы отправиться в паломничество за границу. В качестве компенсации ему было разрешено принять предложение о кардинальской шапке, от которой Генрих V потребовал его отказаться десятилетием ранее[257].

Вражда Глостера и Бофорта отвлекла внимание от насущного вопроса об уровне английской поддержки войны во Франции. Непосредственной проблемой был упорный отказ Палаты Общин признать масштаб финансовой проблемы. В 1422 и в 1425 годах Парламент санкционировал дальнейшие государственные займы в счет будущих налоговых поступлений, но не утвердил новых налогов, за счет которых можно было бы их погасить. В то же время постоянные доходы государства были неудовлетворительны. На таможенные поступления сильно повлиял конфликт между Глостером и Филиппом Добрым, резко сокративший объем торговли. Английских купцов арестовывали в подконтрольных Филиппу городах Голландии и Зеландии, а фламандские корабли и грузы конфисковывали в Англии. Экспедиционные армии, отправленные во Францию в 1424 и 1425 годах, финансировались за счет займов, но заимствования в таких масштабах без новых источников дохода были непосильны более чем на краткий срок. Осенью 1425 г. поток займов прекратился. Впервые с момента восшествия короля на трон в 1426 году не было запланировано никакой экспедиционной армии из Англии.

Герцог Бедфорд был в ярости. Он заявил, что если не будет предоставлена новая парламентская субсидия, то он откажется возвращаться во Францию и не возьмет на себя ответственность за защиту интересов молодого короля там. Палата Лордов потребовала отчета о состоянии государственных финансов. Чтобы казначей Джон Стаффорд, епископ Бата и Уэллса, мог представить его, из Вестминстера были доставлены отчеты Казначейства. Палата Общин, видимо, осталась недовольна, так как Стаффорд, который в течение последних трех лет с трудом сдерживал дефицит, отказался больше нести это бремя и сложил с себя полномочия. В мае его преемник сэр Уолтер Хангерфорд представил Парламенту новый доклад. Парламент по-прежнему решил остаться в стороне и отказался предоставить субсидию. Парламентарии лишь разрешили правительству занять еще 40.000 фунтов стерлингов на срок до одного года[258].

На основании этого решения графу Уорику в июле 1426 г. было поручено собрать в Англии 800 человек — самую маленькую на сегодняшний день экспедиционную армию. Однако кампания по привлечению заемных средств, которая должна была ее финансировать, оказалась неудачной. Совет больше не мог рассчитывать на займы у Генри Бофорта после его ухода из правительства. Другой крупный кредитор, Корпорация лондонского Сити, сделала небольшой денежный взнос, но на этом все и закончилось. Итальянские купеческие круги взяли пример с Корпорации. В отчаянии Совет прибег к приему, который в последний раз использовал Генрих V во время кризиса 1421 года. Он обратился к населению, надеясь покрыть дефицит за счет большого количества мелких займов. В каждом графстве были назначены комиссары, которым было поручено созвать "лучших людей" и призвать их одолжить деньги королю в трудную минуту. В итоге было собрано менее 4.400 фунтов стерлингов, из которых на долю комиссаров графств пришлась лишь четверть. Разнообразие оправданий, приводимых в их отчетах, говорит о снижении энтузиазма в отношении войны с 1421 года. Большинство ссылалось на бедность. В Норфолке и Нортгемптоншире люди указывали на то, что им до сих пор не вернули займы, выданные Генриху V. В Восточной Англии они протестовали против того, что их товары были конфискованы в Голландии и Зеландии. В Беркшире и Оксфордшире 22 человека явились по вызову комиссаров, но ни один из них не согласился дать денег в долг. Многие из "лучших людей" вообще не явились[259].

Чтобы получить деньги на оплату армии, которую он планировал взять с собой при возвращении во Францию, Бедфорд был вынужден прекратить оплату других государственных расходов. Главной жертвой этой вынужденной экономии стал гарнизон Кале. В мае 1426 г. все выплаты из английских доходов казначею Кале были приостановлены и были возобновлены только почти год спустя. Аналогичным образом были сокращены выплаты на оборону Гаскони. В результате в казначействе скопилось около 18.000 фунтов стерлингов. Они были использованы для оплаты авансов армии Уорика, отплывшей во Францию в конце августа 1426 г., и 1.200 человек, которых Бедфорд взял с собой во Францию в марте следующего года. Протесты гарнизона Кале были частично купированы обещанием погасить задолженность по зарплате из первой части выкупа за шотландского короля Якова I — весьма неопределенного долга, который был меньше, чем причиталось, и уже был просрочен[260].

Парламент был распущен 1 июня 1426 г., и Совет вернулся в Вестминстер. Герцог Бедфорд надеялся в этот момент вернуться во Францию. На самом деле он задержался в Англии еще на десять месяцев из-за незавершенных дел, как финансовых, так и политических. В первую очередь необходимо было сдерживать амбиции своего брата. Жаклин Баварская, "закаленная в боях дама", как называл ее восхищенный Жан де Ваврен, сумела удержать свои позиции в Голландии в течение всех кризисных месяцев в Англии. Город Алкмар и вся прилегающая к нему приморская провинция Кеннемерланд на севере Голландии перешли под ее власть. С помощью кеннемерландцев она осадила Харлем, один из главных городов Голландии, где лейтенант Филиппа Роланд ван Уиткерке держался во все более стесненных условиях. Армия помощи, которую сын Роланда привел из Фландрии, была уничтожена во второй битве при Альфене. Филипп Добрый был вынужден в июле вернуться в Голландию со свежей армией, чтобы восстановить положение. Тем временем в Англии Бедфорд препятствовал любым попыткам послать помощь Жаклин. Герцог Глостер выжидал. "Пусть мой брат правит, как ему хочется, пока он находится в этой стране, — сказал он, — а после его отъезда во Францию я буду править так, как мне покажется правильным"[261].

В то время как Бедфорд делал все возможное для восстановления пошатнувшегося союза Англии с Бургундией, герцог Бретонский и его брат коннетабль предприняли самую решительную попытку его разрушить. Примерно в конце июля Иоанн V назначил посольство во главе с Жаном де Малеструа, которое должно было совершить большое турне по главным дворам, начиная с дофинского, затем посетить герцога Савойского в Женеве и, наконец, предстать перед герцогом Бургундским в Нидерландах. Миссия Жана де Малеструа открыла зиму интенсивной дипломатии, целью которой было убедить Филиппа Доброго отказаться от союза с англичанами и объединить усилия с Дофином и герцогом Бретонским[262].

Ришмон и его советники принимали самое активное участие в составлении инструкций для Малеструа. Они перечислили все старые аргументы, которые приводили Филиппу. Но к ним добавился новый, поразительный. Иоанн V утверждал, что ему стало известно о заговоре англичан с целью убийства Филиппа в интересах герцога Глостера. Это утверждение было подкреплено досье, содержащим, как утверждалось, подлинные документы регента, герцога Глостера и графа Саффолка. История, рассказанная в этих документах, представляла собой тщательно продуманную фальсификацию. Утверждалось, что осенью 1424 г., когда Глостер приступил к завоеванию Эно, англичане были обеспокоены предстоящей женитьбой Филиппа Доброго на Бонне д'Артуа. Считалось, что она враждебно относится к Англии и является твердой союзницей Дофина, что может подтолкнуть Филиппа к тому, чтобы повернуть оружие против своих бывших союзников. Филиппа, как утверждалось, нужно было остановить, пока этого не произошло. Первоначальная идея, предложенная герцогом Глостером, заключалась в том, чтобы арестовать его во время очередного приезда в Париж и доставить в качестве пленника в Англию. Согласно этому документу, герцог Бедфорд в принципе согласился с этой идеей, но посчитал, что арестовывать Филиппа в центре Парижа нецелесообразно. Такая попытка спровоцировала бы немедленное восстание в столице. Лучше было бы убить его и представить это как несчастный случай. Бедфорд предложил пригласить Филиппа на поединок, на котором его можно было бы убить "тонким ударом", не выглядящим преднамеренным. Эта идея была одобрена как Советом Бедфорда в Руане, так и Советом в Вестминстере.

В этих документах было много неправдоподобного, и не в последнюю очередь тот факт, что подобные вещи вообще были зафиксированы в письменном виде. Но в целом они были весьма убедительны. В них упоминались реальные события и приводились точные даты, когда предполагаемые фигуранты действительно находились в тех местах, о которых говорилось. Более того, письма Саффолка были, по всей видимости, подписаны им самим и скреплены его печатью. На самом деле эти документы были искусно подделаны нормандским рыцарем, по имени Гийом Бенуа, ранее состоявшим на службе у Саффолка. Саффолк делился с Бенуа многочисленными секретами, которые тот использовал для придания правдоподобности сфальсифицированным документам. Граф также разрешил ему хранить свою печать, которую Бенуа использовал для подделки одного из документов и для удостоверения подлинности бланков, которые впоследствии были использованы для подделки других. Мотивом Бенуа были деньги. В поисках покупателя он предлагал купить эти документы различным бургундским чиновникам. В конце концов он познакомился с Артуром де Ришмоном, который пообещал ему хорошее вознаграждение за его труды. Ришмон знал, что документы являются подделкой. Он и его ближайшие советники даже предложили "доработать" один из них и использовать один из чистых бланков для создания другого. Однако Иоанн V и его канцлер, судя по всему, были искренне увлечены в их подлинности. Они договорились, что Бенуа должен сопровождать Жана де Малеструа к герцогу Бургундскому, чтобы тот поручился за их содержание[263].

В августе 1426 г. Жан де Малеструа прибыл ко двору Дофина в Меэн-сюр-Йевр, чтобы рассказать о своей миссии. Дофин был воодушевлен. Герцог Савойский, представители которого присоединились к Малеструа в Меэне несколькими неделями позже, тоже был воодушевлен. Карл созвал Генеральные Штаты Лангедойля, главным делом которых было рассмотрение плана. Судя по докладу делегатов от города Тура, присутствующие с энтузиазмом поддержали его. Они считали, что примирение с Филиппом Добрым — единственный выход из налогового истощения и грабежей со стороны неоплачиваемых солдат. Карл назначил Жана де Малеструа своим послом и отрядил четырех человек, включая советника и Беррийского Герольда, для сопровождения его миссии[264].

В то время как Жан де Малеструа направлялся ко двору герцога Савойского в Женеве, коннетабль и граф Клермонский встречались с маршалом Бургундии Жаном де Тулонжоном и его коллегами-комиссарами в Бурбон-Ланси, а затем в Мулене, столице герцогов Бурбонских. Это была последняя из очередной серии конференций, созванных для пересмотра и продления региональных перемирий между Дофином и герцогом Бургундским. Но по ее окончании граф Клермонский и Ришмон обратились к своим бургундским коллегам с "протестом", который должен был быть передан лично Филиппу. Ришмон, по их словам, принял должность коннетабля Франции с согласия Филиппа при том понимании, что если ему удастся изгнать людей, виновных в убийстве его отца, то герцог заключит мир с Дофином. Он, Ришмон, сдержал свое слово и в настоящее время все советники и подданные Карла желали примирения между двумя ветвями династии Валуа. Не хватало только согласия Филиппа. Когда Жан де Малеструа добрался до Женевы, эти аргументы были поддержаны герцогом Савойским, который добавил своих представителей к растущему дипломатическому поезду, следовавшему за канцлером Бретани[265].

Одна из опасностей средневековой дипломатии заключалась в том, что события, как правило, развивались быстрее передвижения послов, особенно если речь шла о епископах или других крупных сеньорах, статус которых предполагал наличие большой свиты и неспешный темп передвижения. Жан де Малеструа достиг Фландрии только в конце января 1427 года. К этому времени военное давление на Иоанна V усилилось. Графа Солсбери на посту командующего западным сектором пограничья сменил граф Уорик. Уорик был искусным политиком, в течение пяти лет являвшимся правой рукой Генриха V. Он был, пожалуй, единственным соратником Бедфорда, который не уступал ему ни в интеллекте, ни в политических способностях. В июне истек срок перемирия в Бретани, о котором Иоанн V договорился в марте 1426 года. Английские набеги на Бретань, совершаемые из Сен-Жам-де-Беврон и крепостей в Мэне, возобновились с обычными разрушительными последствиями. С наступлением зимы на бретонской границе назревала гуманитарная катастрофа. Обнесенные стенами города, такие как Витре, были переполнены беженцами. У главного городского госпиталя уже не было ни средств для обеспечения своей деятельности, ни еды для толп нищих и раненых у его дверей. Большую часть приграничной территории к востоку от Ренна пришлось освободить от охраны замка, поскольку все пригодные для жизни мужчины погибли, попали в плен к англичанам или бежали в более безопасные районы. Офицеры герцога, находившиеся в этом районе, докладывали, что на памяти человечества никто никогда не сталкивался с подобной ситуацией. Это было началом нового, мрачного периода в истории бретонского пограничья, когда оно разделило разруху и запустение, ставшие общей судьбой других пограничных районов Франции. В последующие годы северный сектор пограничья потерял от половины до трех четвертей своего населения[266].

В отчаянии герцог Бретонский решил попытаться заключить еще одно перемирие с англичанами. Он объединил свои усилия с Иоландой Анжуйской, которая была обеспокоена сложившейся ситуацией не меньше его. Если Бретань попадет в руки англичан, то, несомненно, следующими будут владения Анжуйского дома. Иоанн V и Иоланда выработали совместный подход к англичанам. В их планах было нечто похожее на соглашение, которое они заключили с Генрихом V в конце 1417 г. после ряда поражений. Они планировали просить о региональном перемирии. Согласно этому предложению, огромная территория западной Франции, включающая герцогства Бретань и Анжу, оставшуюся часть графства Мэн и всю Турень, должна была стать фактически нейтральной. Эта идея была поддержана герцогом Савойским и провинциальными Штатами Анжу и Турени. То, что о подобной идее задумывалась главная сторонница Дофина в Совете и мать его супруги, свидетельствовало о плачевном состоянии Буржского королевства. В конце концов, они зря потеряли время, поскольку граф Уорик ясно дал понять, что перемирия для него не достаточно. Он хотел полного подчинения Бретани. В декабре 1426 г. граф призвал Иоанна V вернуться к союзу с Англией и возобновить оммаж Генриху VI. В ответ герцог решил потянуть время. Он пообещал дать ответ в свое время и отправить одно посольство в Париж, а другое — в Вестминстер. Тем временем Иоанн V усилил давление на герцога Бургундского, чтобы тот пришел ему на помощь. По его словам, ущерб, нанесенный восточному пограничью Бретани, был больше, чем он мог вынести и если Филипп не возьмет на себя обязательство в ближайшее время присоединиться к союзу с Дофином и не предпримет активных действий по его поддержке, ему придется заключить с англичанами наилучшую сделку[267].

Только в начале марта 1427 г. разбухший дипломатический кортеж Жана де Малеструа был наконец принят герцогом Бургундским в Дордрехте (Голландия). Филиппа не впечатлило ни количество послов, ни интенсивность шумихи. Кроме предполагаемого английского заговора, он уже слышал все их аргументы. Его советники быстро разобрались в фальшивках Бенуа. Их автор был арестован и брошен в тюрьму. О содержательном ответе Филиппа на предложения послов ничего не известно, но очевидно, что он не был положительным. Он отказался следовать за герцогом Бретонским в лагерь Дофина и не принял на себя никаких обязательств. Что касается несчастного Бенуа, то он был доставлен во Фландрию в обозе Филиппа и заключен в камеру герцогского замка в Лилле. Там он во всем признался, раскрыв всю глубину двуличия Ришмона. Провал миссии Жана де Малеструа стал решающим моментом. Герцогу Бретонскому не оставалось ничего другого, как заключить мир с англичанами на самых выгодных для себя условиях. Министры Дофина, в свою очередь, были разочарованы ответом Филиппа и потеряли интерес к переговорам с ним. В марте в Женеве должна была открыться очередная мирная конференция, организованная герцогом Савойским, но министры Карла даже не потрудились направить туда свою делегацию[268].

В новом году граф Уорик собрал самую большую полевую армию, которую англичане еще не отправляли в Бретань: 600 латников и 1.800 лучников. В центре внимания обеих сторон находилась большая пограничная крепость Понторсон, расположенная к югу от Мон-Сен-Мишель. За год до этого Ришмон частично разрушил ее стены, но потом раздумал и поставил на развалинах смешанный отряд из бретонцев, французов и шотландцев под командованием одного из своих бретонских лейтенантов Жана де Ростренена. Тот провел ремонт укреплений и превратил это место в базу для набегов на Нижнюю Нормандию и Мэн. Но все это предприятие было сопряжено с неудачами. Во время рейда против английского гарнизона Авранша Жан де Ростренен вместе со значительной частью своего отряда был захвачен в плен. Гарнизон всерьез задумался об оставлении крепости англичанам. Но Ришмон убедил их остаться и пообещал привести с Луары свежие войска для подкрепления. Бертран де Динан, сеньор де Шатобриан, сменивший Ростренена на посту капитана Понторсона, призвал добровольцев удерживать город до прибытия Ришмона. Добровольцами стал почти весь гарнизон, кроме шотландцев, которые посчитали, что оборона города бесперспективна, и ушли. Их опасения оказались вполне оправданными.

В конце февраля 1427 г. к стенам Понторсона прибыл граф Уорик. Защитники вели доблестную, но безнадежную оборону. 17 апреля 1427 г., когда осада продолжалась уже около семи недель, большой отряд под командованием Жана де ла Э устроил засаду на английский обоз с продовольствием на прибрежной дороге к востоку от Мон-Сен-Мишель. Хотя численность английского конвоя была больше, чем у отряда де ла Э, англичане были разбиты понеся значительные потери. Когда известие об этой катастрофе достигло Понторсона, гарнизон затребовал условий для капитуляции. Ему было предоставлено три недели для ожидания помощи. Вероятно, операция по оказанию осажденным помощи была бы вполне осуществима, поскольку на небольшом расстоянии от Понторсона находились две значительные армии. Ришмон со своей армией находился на реке Сарта, примерно в пяти днях пути. Герцог Бретонский объявил в своем герцогстве арьер-бан и находился в 30-и милях от Понторсона в Динане, где его офицеры собирали свою армию. Ришмон отправился в Динан, чтобы посоветоваться с братом. Он взял с собой своих главных капитанов, включая Джона Стюарта-Дарнли и недавно получившего назначение маршала Жана де Бросс, сеньора де Буссак. Все они хотели освободить город от осады. Но Иоанн V и слышать об этом не хотел. Он никогда не хотел серьезной конфронтации с англичанами на своей границе и не любил рисковать вступая в полевое сражение. Кроме того, к этому времени он, вероятно, получил доклад Жана де Малеструа о провале его миссии к герцогу Бургундскому и решил покориться англичанам[269].

Герцог Бедфорд покинул Англию в конце марта 1427 года. Он остановился в Кале, чтобы стать свидетелем вручения папским легатом кардинальской шапки Генри Бофорту в городской церкви, и в Амьене, чтобы посоветоваться с Жаном де Люксембургом и другими французскими капитанами на его службе. 5 апреля он въехал в Париж. Первой его задачей по прибытии в столицу было завершение подчинения герцога Бретонского. 28 апреля 1427 г. регент еще раз надавил на Иоанна V и передал графу Солсбери все ценные владения герцога за пределами Бретани, большинство из которых находилось на оккупированных Англией территориях. Когда через несколько дней, 8 мая, Понторсон открыл ворота графу Уорику, Иоанн V отказался от неравной борьбы. Его послы явились к герцогу Бедфорду, чтобы узнать, на каких условиях англичане готовы прекратить военные действия. Бедфорд ответил им, что Иоанн V должен будет восстановить договоренности, достигнутые в Амьене в 1423 году. Клятву о соблюдении договора в Труа должен был принести не только сам герцог, но и его брат Ришар, граф Этампский, оба его сына, а также все главные бароны и города Бретани, представленные в Штатах герцогства. Иоанн V должен был лично принести оммаж Генриху VI в течение трех месяцев после первого приезда короля в его французское королевство. 3 июля 1427 г. эти условия были приняты послами Иоанна V. В тот же день договор был скреплен печатью регента в Париже. Уполномоченные Бедфорда привезли его в Бретань, чтобы представить герцогу и Штатам герцогства для ратификации[270].

Жалкая покорность герцога Бретонского не сразу дошла до ушей министров Дофина. В конце июля 1427 г. делегация из Шинона предстала перед Иоанном V в Редоне. Ее возглавлял архиепископ Турский Жак Желю. Желю был человеком, к которому Дофин иногда обращался за советом, хотя тот и не входил в его Совет. Это был выдающийся канонический юрист и международный церковный политик, человек твердых моральных убеждений, который однажды в лицо сказал Папе, что ему пора отречься от престола. Не стал он скромничать и в этот раз. По его словам, ходили слухи, что герцог в трудную минуту отказался от своего законного короля и согласился принести оммаж его сопернику. Иоанн V не стал отрицать этого. По его словам, он заключил мир с англичанами по двум причинам. Во-первых, обещания, данные ему Дофином, не были выполнены. Предположительно, речь идет о договоренности в Сомюре о предоставлении герцогу решающего голоса в делах Дофина. Во-вторых, он был "недостаточно силен, чтобы нести бремя стольких войн, когда англичане сидят у самых ворот его владений". Желю считал, что это ничтожные причины по сравнению с требованиями справедливости и разума. Что касается Иоанна V, то Желю полагал, что изменить уже ничего нельзя, но, возможно, еще есть шанс переубедить бретонские Штаты. Желю предложил отправиться в Ренн, где они должны были собраться, и выслушать их мнение. В итоге в Ренн он так и не поехал, возможно, потому, что Иоанн V не позволил ему этого сделать. Но он написал гневный протест, который был зачитан перед собравшимися бретонскими Штатами. Это было одно из самых красноречивых и эмоциональных заявлений, когда-либо сделанных в поддержку дела Валуа. Ваш герцог, писал Желю, взял курс, который был "непродуманным, подлым, несправедливым и не отличался ни честностью, ни благородством". Неужели он пренебрег историей Бретани? Он забыл о родственных узах, связывавших его с французской короной? Неужели он забыл о той благосклонности, которую проявляли к его дому предыдущие французские монархи? Неужели сердца бретонцев настолько тверды, как мрамор, что они могут легкомысленно пройти мимо этих вещей? Неужели их не беспокоит, что они передают будущим поколениям несмываемое пятно предательства? "Строить свое состояние на гибели грядущего поколения может принести вам некоторые кратковременные выгоды, — писал Желю, — но ясно, как яркость полуденного солнца и темнота безлунной ночи, что это не почетный поступок, а позорный обман". Но слова архиепископа остались без внимания. Герцог, докладывал он Дофину, был "жестким и непреклонным перед лицом всех моих протестов"[271].

После отъезда Желю из Бретани Штаты ратифицировала договоренности Иоанна V под наблюдением уполномоченных герцога Бедфорда. Брат и два сына герцога принесли присягу, которую требовал от них Бедфорд, а также пять епископов, семь кафедральных капитулов, три города и тридцать четыре барона. Однако было очевидно, что, несмотря на демонстрацию согласия, бретонское общество было расколото, особенно в восточных франкоязычных районах, которые традиционно поддерживали монархию Валуа. Некоторые значимые фигуры, такие как сеньор де Ре, остались в стороне. Другие, как, например, сеньор де Бомануар, принесли присягу, но вскоре оказались на стороне Дофина. Наследник великого виконтства Роан, чья семья была опорой роялистов во время бретонских гражданских войн прошлого века, официально зафиксировал у нотариуса, что присягал под принуждением. По его словам, он не будет считать себя связанным обязательствами после того, как нынешний кризис минует. Его отец, старый виконт, не стал присягать даже на таких условиях. Он выразил официальный протест против того, что его сын не смог противостоять "страшной настойчивости" герцога. Через год Дофин считал, что в Бретани еще осталось несколько знатных семей, на которые он мог рассчитывать, в том числе Ре и Роан. Но, оглядываясь на "дезертирство" герцога Бретани, он расценивал его не иначе как катастрофу. Без этого, заявлял Карл, ему удалось бы отвоевать большую часть территории, удерживаемой англичанами во Франции. Но это были лишь мечты, в которых предполагалось, что если бы Иоанн V остался в подданстве Дофина, то он поставил бы в армию тысячи опытных бретонских солдат, которых у него не было и которым Дофин все равно не смог бы заплатить[272].

17 апреля 1427 г. произошло одно из тех переломных событий, которые так часто нарушали ожидания всех участников спора о наследстве Жаклин Баварской. Иоанн IV, герцог Брабантский, умер в Брюсселе в возрасте 23-х лет от загадочной болезни, поразившей его за неделю до этого, когда он выезжал из города. Его смерть значительно усилила юридические позиции Жаклин и ослабила позиции Филиппа. Герцогство Брабант автоматически перешло к брату покойного Филиппу, графу де Сен-Поль. Но права Иоанна IV на Эно, Голландию и Зеландию были полностью получен от Жаклин, а полномочия Филиппа Доброго в Голландии и Зеландии — от Иоанна IV. После смерти Иоанна IV управление всеми тремя графствами переходило к Жаклин. Юристы Филиппа направили всю свою изобретательность на то, чтобы обосновать сохранение контроля Филиппа над ее наследством. Они указывали на то, что брак Жаклин с Хамфри все еще недействителен, даже если ее брак с Иоанном Брабантским закончился с его смертью. Они утверждали, что если Жаклин публично не признает этот факт, то лишится права управлять своими владениями, которые должны в таком случае считаться вакантными. В этом случае, по мнению Филиппа, он сам, как ближайший родственник Жаклин, имел право на все три графства. Пока же он возьмет на себя управление этими территориями в качестве "заинтересованной стороны" для того, кто в конце концов окажется прав. С точки зрения закона все это было весьма сомнительно. Но это вряд ли имело значение перед лицом главенствующего политического положения Филиппа в регионе. В июне в Валансьене было созвано совместное заседание Штатов Фландрии, Пикардии и Эно. Как всем было известно, они собрались для того, чтобы официально оформить то, что к тому времени уже считалось свершившимся фактом. Поскольку сама Жаклин была привязана к Голландии, единственное сопротивление исходило от ее матери, Маргариты Бургундской, и от города Монс. Маргарита созвала собрание своих сторонников в надежде упредить герцога. Монс направил в Голландию агентов, чтобы выяснить мнение самой Жаклин. Обе инициативы были быстро пресечены. В начале июня Филипп прибыл в Валансьен в сопровождении большого числа бургундских баронов для наблюдения за ходом заседаний Штатов. Они прошли вполне удовлетворительно. Все представители Эно признали Филиппа своим правителем, в том числе, в конце концов, и представители Монса[273].

Из Гауды Жаклин протестовала против бесцеремонных действий Филиппа. Но ее позиция была слабой. За последние 18 месяцев Филипп Добрый провел три длительные кампании в Голландии и Зеландии. Помимо дворянства и городских ополчений партии трески, он направил туда войска из других своих владений. Герцог задействовал флоты, зафрахтованные в Артуа и Фландрии, и захватил корабли северных территорий. В 1425–1428 гг. он вложил, по его собственным подсчетам, в завоевание более 1.000.000 золотых салюдоров (около 250.000 фунтов стерлингов). Осада Харлема, единственная осада крупного города партии трески, которую пыталась предпринять Жаклин, была сорвана в июле предыдущего года. Кеннемерланд и Алкмар покорились герцогу Бургундскому, выплатив при этом большие репарации. Выдержав две осады, островной порт Зевенберген в апреле 1427 г. окончательно капитулировал. В результате Жаклин потерял контроль над южной Голландией и всей Зеландией и вынуждена была вести арьергардные бои в окрестностях Утрехта и на Зёйдерзе. За несколько дней до смерти герцога Брабантского она обратилась к Вестминстерскому Совету с письмом, в котором заявила, что "не сможет долго продержаться без вашей помощи и помощи моего мужа"[274].

Последнее обращение Жаклин к английскому правительству было доставлено одним из ее ближайших советников, Луи ван Монтфортом, одним из тех, кто два года назад организовал ее первый въезд в Гауду. Монтфорт и его спутники прибыли в Вестминстер примерно в середине мая 1427 года. Совет был явно смущен как временем, так и содержанием обращения Жаклин. Поскольку Бедфорда и Бофорта не было в стране, необходимо было противостоять неизбежным требованиям герцога Глостера о поддержке. Советники решили отложить принятие решения на время консультаций с Бедфордом и Филиппом Добрым во Франции. В качестве эмиссаров были выбраны Уильям Алнвик, епископ Норвичский, и военачальник и администратор Джон, лорд Типтофт. В Париже герцог Бедфорд был встревожен внезапным появлением проблемы, которая, как он думал, уже исчезла. Он спешно покинул Париж, чтобы посоветоваться с герцогом Бургундским. Герцоги встретились в Лилле 6 июня и после недельного обсуждения поехали вместе в Аррас, чтобы встретиться с Алнвиком и Типтофтом. В итоге был достигнут компромисс. Они согласились, что Жаклин можно вывести из Голландии и доставить в Англию, но никто не должен был помогать ей вернуть свое наследство. 23 июня Совет в Вестминстере согласился предоставить Глостеру ссуду в размере 9.000 марок (6.000 фунтов стерлингов) на строгих условиях. Эти деньги должны были быть потрачены исключительно на сбор войск для спасения Жаклин и на оплату существующих гарнизонов. Ни в коем случае нельзя было тратить эти средства на новые завоевания или другие наступательные операции в Голландии. Для обеспечения соблюдения этих условий деньги должны были выплачиваться двум специальным казначеям, которым предписывалось расходовать их только на разрешенные цели[275].

Совет выполнил свой долг по отношению к герцогу Бедфорду. Но советники явно чувствовали, что их решение не поможет личной трагедии Жаклин Баварской и написали замечательное письмо Бедфорду. В нем они указывали, что английский народ принял дело Жаклин своими сердцами. Она, несомненно, пострадала от жестокой несправедливости. Кроме того, она была преданной союзницей Англии, сохранившей верность герцогу Глостеру в самые трудные времена. Она пережила необычайные невзгоды и теперь отдалась на их милость. По их мнению, настало время Бедфорду признать все это и заставить герцога Бургундского прекратить курс "угнетения, узурпации и оскорбления", на который он, похоже, был настроен. С этим трудно было не согласиться, но Бедфорд был непоколебим. Написав Совету из Корбея в конце июля 1427 г., он принял к сведению критические замечания по поводу поведения Филиппа, но обвинил советников в том, что они встали на сторону Глостера, не выслушав мнения Филиппа. Он напомнил им, что их первейший долг — служить юному королю. Филипп Бургундский был великим и могущественным принцем и его поддержка была основой двуединой монархии и открывала единственную перспективу на установления мира. По сравнению с этим интересы Жаклин Баварской не имели для Англии никакого значения. Бедфорд отправил копию этого письма Филиппу. Несомненно, тот был удовлетворен.

Однако герцог Глостер удовлетворен совсем не был. Он отказался принять ограничения, наложенные на него Советом, и привлек на свою сторону ряд влиятельных союзников. Среди них был граф Солсбери, который прибыл в Лондон из Франции в середине июля якобы для того, чтобы поддержать требования герцога Бедфорда о более щедрой поддержке войны во Франции. Глостер начал искать другие источники поддержки, которые могли бы превзойти враждебность Вестминстерского Совета и герцога Бедфорда. Одним из них был город Лондон, другим — Парламент, заседание которого должно было состояться в октябре. Тем временем Глостер вновь начал набирать войска в Англии. Его усилия активно поддерживал граф Солсбери, который, возможно, даже подумывал о том, чтобы самому возглавить эту армию. Что подумал Бедфорд о поведении своего эмиссара, не сообщается, но можно предположить. В Англию были срочно отправлены два агента, чтобы образумить Хамфри. Они привезли с собой личное письмо регента, в котором тот призывал брата проявить верность юному королю, наследие которого он был обязан защищать. "Прислушайся к советам тех, кто желает тебе добра, — писал Бедфорд Хамфри, — и если тебе дорого величие нашей семьи и репутация твоего имени, ты должен прекратить попытки достичь своих целей силой и попробовать путь консенсуса и мира"[276].

В итоге именно Жаклин, а не Хамфри, обратилась по пути консенсуса и мира. В сентябре 1427 г., получив донесение Луи ван Монтфорта, она отправила Филиппу Доброму во Фландрию сообщение о своей готовности к переговорам. Было заключено короткое перемирие, чтобы советники могли встретиться. Филипп послал Юга де Ланнуа, который хорошо знал дело и недавно обсуждал те же вопросы с Бедфордом и Глостером. Его сопровождал другой опытный дипломат, Жан, сеньор де Рубе. Уже при первых встречах стало ясно, как мало Жаклин могла выторговать. Советники Филиппа не стали тратить время на юридические аргументы, которыми были украшены публичные заявления их господина. Герцог не оспаривал ее законного права на три графства, говорили они ей, но он считает герцога Глостера своим смертельным врагом, ее брак с ним — недостойным, а перспективу присутствия Англии на его заднем дворе — нетерпимой. Если она хочет вернуть свои владения, ей придется отречься от брака с Глостером и союза с Англией и согласиться на то, чтобы ее владения никогда не переходили под чью-либо власть. Жаклин отвергла эти условия. Она еще не теряла надежды на поддержку Англии. Зная, что Вестминстерский Совет не желает вмешиваться, а Бедфорд надеется на компромиссное решение, она отправила в Англию своего личного секретаря Жана Гранье с последним обращением. Возможно, рассуждала она в своих инструкциях, ее предыдущие эмиссары не были людьми с достаточным статусом. Возможно, они не смогли донести до англичан весь ужас ее ситуации. По словам Жаклин, компромиссного мира быть не может, поскольку она не желает отрекаться от Хамфри или заключать сделку с Филиппом Добрым на его условиях. Но если она не получит срочной вооруженной поддержки, то вряд ли ей предложат что-то лучшее. По ее словам, сейчас ей нужны были "не конференции и послы, а достойная армия, достаточно сильная, чтобы одолеть своих врагов"[277].

Филипп Добрый ответил на отказ Жаклин возобновлением войны. В конце сентября 1427 г. он вернулся в Голландию, чтобы начать там четвертую за два года кампанию. Кампания, призванная окончательно завершить завоевание, оказалась трудоемкой, а ее результаты — неутешительными. Большая часть осени была занята длительной осадой Амерсфорта на территории Утрехта. Штурм города, которым руководил лично Филипп, закончился неудачей и большими потерями. Плавучий блокгауз, с помощью которого он пытался блокировать выход из города к заливу Зёйдерзе, был разбит артиллеристами Жаклин, а затем унесен льдинами[278].

13 октября 1427 г. в Вестминстере открылся Парламент. Герцог Глостер был намерен заручиться его поддержкой в вопросе отправки армии в Голландию, обойдя Совет на собрании, где его мнение и красноречие будут иметь большее значение. Герцог Бедфорд направил двух эмиссаров, чтобы изложить пэрам свою точку зрения. По их мнению, решение кризиса в Голландии путем переговоров было единственно возможным. Несмотря на красноречие секретаря Жаклин и "прискорбное" письмо, направленное ею в обе Палаты, эта точка зрения, похоже, была принята английским политическим сообществом. Все сдерживаемое негодование Глостера против коллегиальной системы правления, навязанной ему лордами в 1422 г., теперь вышло на поверхность. Он вспомнил о своем прежнем требовании признать его регентом и о том, как его советники отстаивали это требование и призвал лордов вернуться к рассмотрению этого вопроса и заново определить его полномочия на более широкой основе. Лорды отнеслись к этому без энтузиазма. Они отложили рассмотрение вопроса и перешли к другим делам. В конце концов, 3 марта 1428 г. они полностью отклонили требования Глостера и заявили, что он должен довольствоваться теми полномочиями, которые у него уже есть. В Парламенте, добавили они, он не имеет никакого статуса, кроме пэра, как и все остальные. Планы Глостера по вторжению в Голландию были отменены. Некоторое время он придерживался предложенного Советом более ограниченного плана по спасению Жаклин и ее возвращению в Англию, но в конце концов отказался и от этой идеи[279].

Заключительный акт пятилетнего приключения Жаклин был написан в Риме Папой Мартином V. 9 января 1428 г. он объявил, что ее брак с Иоанном Брабантским был действительным, а брак с Хамфри — недействительным. Филипп Добрый, чьи агенты вели тяжбу в Риме от имени герцога Брабантского, был реальной заинтересованной стороной. Его удовлетворение было зафиксировано бухгалтерами, которые подсчитали расходы. "Окончательным решением Папы наш господин достиг своей цели", — написали они под соответствующей записью. Герцог Глостер тоже так считал. Его интерес к Жаклин уже угас и через несколько недель после решения Папы он женился на своей любовнице Элеоноре Кобэм[280].

Жаклин, вероятно, могла бы какое-то время продолжать борьбу. Ее длительное личное противостояние с герцогом Бургундским в действительности было гражданской войной в Нидерландах, которая с перерывами велась в течение десятилетий до того, как она возглавила партию крючков. Но хотя она все еще имела значительную поддержку среди дворянства и влиятельного союзника в лице принца-епископа Утрехтского, она не контролировала ни один из крупных торговых городов Голландии и Зеландии, за исключением Гауды. Жаклин потеряла свой флот и никогда не осуществляла административный контроль над этими двумя графствами, которые надежно держали в руках Филипп Добрый и его фламандские губернаторы и капитаны. Один воинственный бургундский автор высказал мнение, что английская армия, поддерживаемая флотом из кораблей с малой осадкой, могла бы захватить всю эту землю. Сам Филипп, возможно, придерживался того же мнения. Но политические и логистические проблемы были слишком велики. В Англии Жаклин теперь была не более чем волнующим символом, "столь любимым по всей земле", как поет Джон Лидгейт в своей Complainte for my Lady of Gloucester (Жалобе миледи Глостер). Это была гипербола, но она имела реальный резонанс в общественном мнении. Мэр и олдермены Лондона обратились с просьбой оказать Жаклин финансовую поддержку и сами собрали не менее 1.000 марок на ее нужды. Делегация женщин с главного продовольственного рынка, надев свои лучшие наряды, выступила в Парламенте с критикой обращения с ней герцога Бургундского. Они осуждали герцога Глостера за то, что тот не смог ее спасти и женился на другой женщине. Сама Палата Общин поставила условием выделения субсидии обеспечение союзницы, "которая живет в такой тоске и тяжести и так прискорбно пишет нашему суверенному лорду и всем владетелям этой благородной страны"[281].

3 июля 1428 г. Жаклин была вынуждена подписать в Делфте договор с Филиппом Добрым. Договор формально признавал ее право на три графства, унаследованные от отца, но лишал ее их управлением. Управление ими вместе со всеми замками Жаклин переходило к самому Филиппу. Доходы от этих территорий переходили также к нему, кроме пособия на ее содержание. Если она выйдет замуж без согласия Филиппа, суверенитет ее владений должен был быть утрачен и безоговорочно передан герцогу. На самом деле Филипп не собирался разрешать ей вступать в новый брак, так как любой ее ребенок унаследовал бы ее владения в приоритетном порядке перед ним самим. Когда через несколько лет она тайно вышла замуж за голландского дворянина Франка ван Борселена, ее муж был арестован, а она была вынуждена была отречься от престола. Жаклин, которой когда-то суждено было стать королевой Франции и графиней Эно, Голландии и Зеландии, умерла почти безземельной в октябре 1436 г. в мрачном замке Тейлинген, XIII века постройки, руины которого до сих пор возвышаются над равниной к северу от Лейдена. Ей было тридцать пять лет — молодая женщина даже в том мире, где старость наступала рано[282].