Столетняя война. Том V. Триумф и иллюзия

Глава VIII. Разлад в рядах союзников, 1431–1434 гг.

Ожидалось, что прибытие Генриха VI во французские владения возродит верность к двуединой монархии среди все более шаткого населения северной Франции. На деле же значительная часть пользы была упущена, поскольку небезопасность северных провинций не позволила королю проявить себя. В апреле 1430 г., когда Генрих VI прибыл в Кале, все основные пути из Кале в Париж находились под угрозой со стороны французских гарнизонов в долине Уазы и Иль-де-Франс. Руан был более защищен, чем Париж, но французские рейды в Омалье и Торси перекрыли прямой путь из Кале и привели к хаосу в Па-де-Ко. Опекуны и советники молодого короля не хотели рисковать и везти его через зону боевых действий. В честь его прибытия в Париже зажгли костры и зазвонили в церковные колокола, но, поскольку сеттер пшеницы стоил сорок су, а пинта масла — шесть, парижане не находили повода для радости. Некоторые из них даже сомневались в том, что сообщения о его прибытии во Францию были правдивыми. Пьер Кошон, хронист из Руана, был не единственным, кто отметил странность празднования прибытия короля, который находится не ближе Кале[508].

Остатки надежд на коронацию в Реймсе были похоронены неспособностью союзников прорваться в Шампань. Ключевыми позициями дофинистов там были кафедральный город Лаон и Ланьи на Марне, которые перекрывали два главных пути к городу коронации. Во время осады Компьеня Жан де Люксембург отделил часть бургундских войск и попытался занять Лаон. Ему удалось создать базу в Крепи-ан-Валуа, но его армия была недостаточно сильна, чтобы противостоять крупным силам, которые французы разместили в укрепленном аббатстве Сен-Венсан под стенами Лаона. Вскоре Люксембург был отозван под Компьень, чтобы принять участие в последних катастрофических днях осады. Не лучше обстояли дела у англичан и в Ланьи. Гарнизон Карла VII был усилен и разросся на два вспомогательных опорных пункта: старую, но все еще мощную крепость Монже на противоположном склоне холма, где Людовик Орлеанский, по слухам, занимался магией и сатанинскими обрядами, и обнесенный стеной город и замок Гурне на правом берегу Марны в восьми милях ниже по течению. В марте 1431 г. герцог Бедфорд попытался захватить Ланьи с помощью войск, набранных в основном из гарнизона Парижа. Но, как и у Люксембурга, у него не было для этого ни сил, ни времени. Гурне и Монже, сдавшиеся Бедфорду, были быстро вновь заняты противником, как только герцог отошел[509].

Единственным возможным альтернативным местом проведения коронации оставался Париж. Однако столица была едва ли более доступна, чем Реймс, из-за неспокойной военной обстановки в Иль-де-Франс. Повсюду, как грибы после дождя, возникали новые гарнизоны, действовавшие от именем Дофина. Большой французский отряд занял замок Ла-Шассе в лесу Монморанси к северу от города, другой отряд обосновался и укрепил здания бенедиктинского аббатства Сен-Мор-ле-Фоссе у Венсенского леса. Англичане направили значительные силы в Иль-де-Франс и быстро отвоевали оба этих места. В сентябре-октябре 1430 г. герцог Норфолк провел зачистку северной части Иль-де-Франс, а граф Стаффорд провел параллельную операцию в Гатине и в районе Бри. Но с переброской крупных сил для поддержки Филиппа Доброго в Пикардии после катастрофы под Компьенем ситуация вновь резко ухудшилась. Французские отряды вернулись и заняли брошенные замки, укрепленные церкви и дома. Они перекрыли движение по дорогам и рекам, оставив рынки городов и поселков пустыми, а их население — голодающим. В сельской местности крестьяне переходили к бандитизму, укрепляя отдельные крестьянские дома или кочуя по региону большими и страшными шайками[510].

Пока король ждал в Кале, большая часть английской армии, сопровождавшей его из Англии, была переброшена в Нормандию. Бастард Кларенс получил подкрепление под Торси. Граф Стаффорд начал новую осаду Омаля. В начале июня 1430 г. Эдмунд Бофорт принял капитуляцию гарнизона Ла Ира в Шато-Гайяр. В июле за ним последовали Торси и Омаль. Андре де Рамбюр, захваченный в Омале, был отправлен в качестве пленника в Англию, где пробыл в неволе более шести лет. В июле 1430 г. северная граница Нормандии была признана достаточно безопасной, чтобы Генрих VI мог отправиться из Кале в Руан с большим военным эскортом. Он проезжал через один за другим города Пикардии, принимая у ворот тщательно срежиссированные демонстрации верности. Наконец, 29 июля Генрих VI торжественно въехал в Руан. Все было сделано для того, чтобы запечатлеть это событие в памяти народа. Ведущие горожане встречали его в алых и пурпурных одеждах. Ворота были украшены знаменами с гербами и позолоченными фигурами геральдических зверей. Улицы были украшены транспарантами. Все церковные колокола города звонили, когда король проезжал по улицам к собору — "прекрасный ребенок", как заметил один из наблюдателей. Но юный король не оправдал возложенных на него надежд. Его единственными словами было замечание о восторженных криках "Ноэль!", раздававшихся из толпы. Он попросил их быть менее громкими. Затем он скрылся в цитадели и в течение последующих восемнадцати месяцев редко появлялся на публике[511].

Зима 1430–41 гг. стала самой тяжелой за всю историю человечества. Анархия на севере без разбора затронула общины обоих подданств. Но наиболее серьезные последствия были ощутимы в Париже. Движение по Уазе и Марне было перекрыто. Продовольствие приходилось доставлять в столицу по небезопасным дорогам Босе или в сопровождении конвоев баржами из Нормандии. Они часто подвергались нападениям и несли большие потери от набегов людей Ла Ира из Лувье и французских компаний в долине Уазы. Цены на городских рынках поднялись до невиданных высот. Бедняки, которым нечего было есть, кроме орехов и хлеба, умирали на улицах и в подвалах или бежали за ворота, чтобы попытать счастья в безлюдной сельской местности за городом[512].

В течении этих страшных месяцев стало ясно, что пребывание Генриха VI во Франции придется продлить намного дольше первоначально запланированного срока. В связи с этим возникли серьезные проблемы с финансированием и набором войск. Численность армии к этому времени была значительно ниже чем по прибытии. Помимо обычных потерь от ран, болезней и дезертирства, отряд сэра Джона Кларенса, судя по всему, отправился домой после падения Торси в июле 1430 г., когда истек срок контракта. В декабре по той же причине ушли еще несколько отрядов. Люди, пришедшие с королем, были наняты на двенадцать месяцев службы до марта 1431 г., но большинство из них не получали жалованья с сентября 1430 г. Совет короля в Руане не забыл о мятеже английской армии под Компьенем. В переписке советников сквозило явное отчаяние. В письме от имени короля, адресованном Корпорации лондонского Сити, они заявили, что заем в 10.000 марок сейчас "принесет больше облегчения и пользы в нашей нынешней нужде, чем, возможно, удвоенный и гораздо больший в другое время". Однако, как и другие кредиторы, Корпорация не могла оказать помощь до тех пор, пока не появятся перспективы налоговых поступлений, под которые можно было бы обеспечить заем. В Вестминстере Совет уже принял решение о том, что Парламент должен быть созван в новом году. Кардинал Бофорт вернулся в Англию, чтобы изложить правительству свою позицию по поводу очередного раунда налогообложения[513].

Парламент открылся в Расписной палате Вестминстерского дворца 12 января 1431 года. Вступительную речь на открытии произнес ученый доктор Линдвуд, хранитель Тайной печати. Он почти ничего не сказал о войне во Франции, но его цитата из Библии сказала все: "утвержу престол царства его" (1 Паралипоменон 22:10). Палата Общин воспрянула духом. Новые налоги, хотя и не были публично объявлены до последнего дня сессии 20 марта 1431 г., вероятно, были согласованы в течение нескольких дней после ее открытия. В дополнение к обычным торговым пошлинам Палата Общин предоставила стандартную субсидию, выплачиваемую в ноябре 1431 г., и еще одну треть субсидии, выплачиваемую в апреле 1432 г. Кроме того, предусматривался налог на прибыль и с каждого рыцаря предполагалось взимался налог в размере фунта стерлингов, что фактически являлось поземельным налогом. Ожидалось, что с учетом субсидий от духовенства эти налоги принесут около 75.000 фунтов стерлингов. Министры короля в Англии направляли на французскую войну каждый пенс, который смогли найти, отложив другие потребности в средствах, такие как оборона Ирландии, гарнизон Кале и выплата задолженности по предыдущим кампаниям. Но до тех пор, пока не поступили субсидии, их главным ресурсом были займы. Совет начал самую успешную кампанию заимствований за весь XV век. В первой половине 1431 года было собрано почти 65.000 фунтов стерлингов. Даже Генриху V, который был самым искусным собирателем займов, не удавалось добиться такого успеха. Кардинал стал главенствующей фигурой по обе стороны Ла-Манша. Его вклад составил не менее 20.000 фунтов стерлингов. Набором новой экспедиционной армии занимались в основном его племянники, Эдмунд, граф де Мортен, и Томас, граф дю Перш. За три месяца было нанято около 3.500 человек, что стало самой крупной экспедицией за все время царствования после той, что прибыла вместе с королем годом ранее[514].

Новая армия отплыла во Францию поэтапно в период с апреля по июль 1431 года. В результате общая численность войск, находившихся на севере Франции, вернулась к пиковому значению в 10.000 ― 11.000 человек, достигнутому летом 1430 г. Приток войск позволил Совету в Руане укрепить оборону Нормандии и открыть путь в Париж для коронации короля. Главным препятствием, которое еще предстояло преодолеть, был гарнизон Ла Ира в Лувье. Это был, пожалуй, самый крупный французский гарнизон к северу от Луары и, безусловно, самый опасный, поскольку он располагался в самом центре Нормандии. Уиллоуби и Скейлз осадили Лувье в сентябре предыдущего года, но недооценили силы обороняющихся и отказались от операции через месяц. Учитывая возможность переправы свежих войск через Ла-Манш, Совет решил повторить попытку в апреле 1431 года. К тому времени город представлял собой еще более сложную задачу для осады, поскольку за зиму защитники укрепили его, а Орлеанский бастард привел дополнительные войска. В апреле Уиллоуби прибыл к городу с передовым отрядом в 1.200 человек. Когда в мае братья Бофорты высадились в Кале с первым корпусом экспедиционной армии, им было приказано присоединиться к нему. На первом этапе им повезло. Ла Ир покинул город, чтобы организовать армию помощи, но при переправе через Босе он столкнулся с отрядом из бургундского гарнизона Дурдана. Его опознали и взяли в плен, где он и оставался до следующего года. Пленение Ла Ира едва не привело к падению Лувье. Его гасконские соратники не выдержали и тайно заключили сделку с осаждающими. Брат Ла Ира Амадок, взявший на себя командование обороной, в конце концов восстановил контроль, отказался от сделки, и гасконцы продолжили борьбу. Англичане удвоили свои усилия. Они перебросили через Эвр понтонные мосты и привлекли еще несколько сотен человек из Руана и Нижней Нормандии. Осаждающая армия максимально насчитывала более 4.000 человек, что сравнимо с армией, осаждавшей Орлеан[515].

Капитаны Карла VII делали все возможное для освобождения Лувье от осады. На севере Нормандии маршал Буссак разместил свой штаб в Бове. Буссак и Потон де Сентрай организовали ряд диверсий в надежде отвлечь на себя хотя бы часть осаждающей армии. В августе 1431 г., когда положение защитников Лувье стало отчаянным, они собрали большие силы для похода на Руан. Надеясь вернуть победный дух 1429 года, они взяли с собой пастуха Гийома из Жеводана, провидца, который проповедовал послание, очень похожее на послание Жанны д'Арк. Согласно недружественному английскому источнику, они считали, что "если бы он приложил руку к стене замка… она должна была бы рухнуть от силы его святости". Но планы Буссака были раскрыты английскими шпионами. Когда армия маршала собралась в деревне Милли под Бове, ее застал врасплох английский отряд из Гурне под командованием графов Уорика и Стаффорда. Французы только и успели, что собраться на возвышенности и выстроиться в боевой порядок. Когда англичане двинулись вверх по склону пешком, французский маршал приказал кавалерии атаковать. Но атака получилась беспорядочной. Вырвавшиеся вперед французские лидеры были окружены противником. Остальные, включая и маршала, повернули и бежали. Англичанами было пленено 60 знатных дворян, в том числе Потон де Сентрай и незадачливый Гийома из Жеводана. Сражение при Милли решило судьбу Лувье. Гарнизон капитулировал через несколько дней, 22 октября, на седьмом месяце осады. Через три дня защитники вышли из ворот с тем имуществом, которое смогли унести. Оборонительные сооружения города были методично снесены до основания. В осаде занявшей все лето была задействована значительная часть английской армии во Франции[516].

В Руане окончательное решение о проведении коронации в Париже было принято сразу же после капитуляции Лувье. Приглашения были разосланы в тот день, когда англичане вошли в город. В письмах, составленных Жаном Ринелем от имени Генриха VI, доказывалась необходимость коронации в Париже. По его мнению, церемония коронации не всегда проводилась в Реймсе. Приводился список королей, короновавшихся в других местах, начиная с Пипина Короткого. Разве Париж не является столицей и главным городом Франции? Разве город не относится к числу самых святых, являясь хранителем реликвий страстей Христовых, находящихся в Сент-Шапель[517]?

После снятия осады Компьеня министры Карла VII переориентировали свою стратегию таким образом, чтобы сделать Филиппа Доброго своей главной целью. Они надеялись, напомнив герцогу о тяжелой цене союза, вбить еще больший клин между ним и англичанами. Главным направлением французского наступления стало само герцогство Бургундское. Летом 1430 г. Арно Гийом де Барбазан, недавно освобожденный из тюрьмы в Шато-Гайяр, был назначен генерал-капитаном Карла VII в Шампани. Барбазан был чрезвычайно способным военачальником. "Эксперт, тонкий и известный в вопросах войны", — так отзывался о нем современник. Долгое пребывание в плену не повлияло на его мастерства. Он сосредоточил свои силы в южной Шампани, где цепь бургундских гарнизонов контролировала большинство переправ через реки Сена и Об. В бедственную зиму 1430–31 года Барбазан захватил все эти бургундские места с мостами, кроме Бар-сюр-Сен. Шапп, самый сильный из них и последний, подвергшийся нападению, на короткое время стал очагом острой региональной борьбы. Маршал Бургундии Антуан де Тулонжон предпринял решительную попытку освободить его от осады, направив 1.800 человек из герцогства и 600 англичан, присланных сэром Томасом Гаргрейвом из Бассиньи. Барбазан, со своей стороны, вызвал на помощь Рене Анжуйского, который прибыл с 500 лотарингцами на поздних этапах осады. 13 декабря 1430 г. бургундцы и их английские союзники были разбиты в упорном сражении к югу от крепости и отступили в Бургундию, бросив свой обоз и артиллерию и оставив Барбазана принимать капитуляцию гарнизона. В результате этой кампании вся северная граница Бургундии оказался под угрозой вторжения из Шампани[518].

Наступательные действия против Бургундского герцогства велись параллельно с запада и юга. В ноябре 1430 г. Жорж де Ла Тремуй был назначен лейтенантом Карла VII в Осерруа и Бургундии. В первые месяцы 1431 г. по его инициативе в регион из долины Луары хлынула новая волна вольных компаний. Вскоре Осер был окружен вражескими гарнизонами, а к июню возникла угроза его подчинения Карлу VII. В это же время граф Клермонский был назначен лейтенантом на южной границе герцогства и начал агрессивную кампанию в Шароле и Маконне совместно с кастильским рутьером Родриго де Вильяндрандо. Столкнувшись с одновременным наступлением сразу с трех направлений, советники Филиппа в Лилле и Дижоне оказались не в состоянии справиться с ситуацией. Они постоянно держали в поле около 4.000 человек, распределенных между долиной Соммы, графством Ретель на северо-востоке Шампани и границами Бургундии. Это было больше, чем численность армии, развернутой под Компьенем. Затраты были огромными. Поиски Филиппом выхода из англо-французской войны приобрели новую актуальность[519].

Весной 1431 г. к тяготам Филиппа добавилась новая проблема. 25 января 1431 г. в Нанси после продолжительной болезни скончался герцог Лотарингский, Карл, оставив свои владения без наследника мужского пола, за которые развернулась ожесточенная война между претендентами. До последнего вздоха старый герцог убеждал своего зятя и преемника Рене Анжуйского никогда не перечить герцогам Бургундским, если он хочет жить не испытывая проблем. Но Рене вряд ли прислушался к этому совету. Он был шурином Карла VII и нуждался в поддержке французского короля, чтобы отбиться от претензий со стороны Антуана, графа де Водемон. Граф был одним из ведущих баронов Шампани и Лотарингии и главным союзником герцогов Бургундских в этом регионе. Кроме того, он был племянником и ближайшим родственником покойного герцога. Антуан никогда не соглашался на переход наследование герцогства к Анжуйскому дому и в апреле 1431 г. Рене объявил ему войну. У Водемона не было достаточно сил, чтобы противостоять объединенным силам дворян Лотарингии и Бара, почти все из которых поддерживали Рене. Поэтому, оставив супругу управлять своими землями, он бежал ко двору герцога Бургундского с просьбой о помощи. В Эдене он встретился с Филиппом Добрым в присутствии его главных советников. Туда же из Дижона прибыл маршал Бургундии Антуан де Тулонжон и несколько бургундских советников с мрачными сообщениями о военной ситуации после походов Барбазана. Мнения советников Филиппа разделились. Люди из Артуа и Пикардии были встревожены недавними вторжениями французов в долину Соммы. За три недели до этого едва не увенчалась успехом попытка захватить важный город Корби. Они хотели, чтобы Филипп укрепил свои силы на севере. С другой стороны, маршал Бургундии видел, что самые крупные проблемы назревают в его собственной зоне ответственности, где имеющиеся в его распоряжении силы были слишком разбросаны. Он хотел перебросить туда войска с севера. Для Филиппа воцарение в Лотарингии Анжуйского дома стало бы геополитической катастрофой. Герцог встал на сторону Тулонжона и 4 мая приказал перебросить на северо-восток всех людей, которых можно было вывести с фронта на Сомме[520].

Примерно в середине мая 1431 г. Рене Анжуйский вторгся в графство Водемон с армией из лотарингцев и немцев. К ним присоединились все партизаны Карла VII, находившиеся в пределах досягаемости. Роберт де Бодрикур прибыл из Вокулера, а Арно-Гийом де Барбазан — из Шампани. По оценкам современников, общая численность армии составляла около 6.000 конных и около 1.500 пеших воинов. Это была большая армия, но весьма неоднородная по качеству. Кавалерийские контингенты Бодрикура и Барбазана были опытными ветеранами. Но лотарингская конница представляла собой бесформенную массу дворянского ополчения. Пешие солдаты были тоже ополченцами, но городскими и плохо вооруженными. Лучников почти не было. С этим разношерстным войском Рене осадил замок Водемон, располагавшийся на отроге скалы на высоте 500 футов над долиной Мозеля. Примерно в 200 милях от него Антуан де Тулонжон собрал около 1.500 человек из Пикардии и Артуа, предоставленных Советом Филиппа. Примерно в середине июня они объединились в северной Бургундии с 1.800 кавалерии, собранной офицерами Филиппа в Дижоне. Сэр Томас Гаргрейв прибыл из Бассиньи с контингентом английских войск, в основном лучников. Всего в распоряжении Антуана де Тулонжона было, вероятно, от 3.500 до 4.000 человек, когда он выступил против войска Рене. Союзники значительно уступали противнику в численности, но их армия состояла из более дисциплинированных ветеранов с лучшими командирами.

Обе армии встретились 2 июля у Бюльневиль, замка на старой дороге из Нёшатель в Нанси, примерно в двадцати пяти милях к югу от Водемона. Сэр Томас Гаргрейв принял общее командование войсками, расположив их в соответствии с классической английской тактической доктриной. Союзники соорудив полевые укрепления заняли позиции на возвышенности с лучниками и артиллерией на флангах. Кавалеристам обеих Бургундий, которые хотели вести рыцарский бой верхом, было твердо сказано, что этого делать нельзя. Барцы и лотарингцы первыми начали лобовую атаку в пешем строю. Сражение длилось не более четверти часа. Армия Рене была рассеяна в первые же мгновения. Бургундская кавалерия села на коней и три часа преследовала противника по равнине. Более 2.000 человек было убито и несколько сотен взято в плен. Среди погибших был и сам Барбазан, который советовал не идти в лобовую атаку. Рене Анжуйский попал в плен к оруженосцу из Эно и был продан своему заклятому врагу Филиппу Бургундскому[521].

Битва при Бульневиле несколько смягчила проблемы герцога, но нисколько не уменьшила его недовольство англичанами. В начале мая 1431 г. Квентин Менар, один из офицеров Филиппа Доброго, прибыл в Вестминстер, чтобы обсудить военную ситуацию с кардиналом Бофортом и английским Советом. Менар привез с собой ультиматум в котором говорилось, что если до конца июня англичане не согласятся поддержать оборону владений герцога своими войсками и за свой счет, Филипп прибегнет к "другим мерам" для защиты своих интересов. Упоминание о "других мерах" не осталось незамеченным министрами Генриха VI. Это была едва завуалированная угроза начать прямые переговоры с Карлом VII и выйти из войны. Ни Бофорт, ни английский Совет в Вестминстере не хотели идти на такой риск. Они передали ультиматум Филиппа советникам короля в Руане, которые придерживались того же мнения. Несмотря на финансовые и военные трудности, они согласились отправить Жана де Люксембурга с 1.800 человек для поддержки обороны северных владений Филиппа. Но они признали себя неспособными помочь герцогу в Бургундии[522].

На самом деле Филипп уже начал переговоры с Карлом VII, не дожидаясь истечения срока его ультиматума. Пока Менар находился в Вестминстере, камергер герцога Жан де Ла Тремуй, сеньор де Жонвель, обсуждал в Шиноне со своим братом Жоржем возможность заключения длительного перемирия, первоначально ограниченного восточной Францией. В сентябре они договорились о двухлетнем перемирии, которое распространялось на Бургундию и Шампань. Через три месяца, в декабре 1431 г., Рено де Шартр отправил посольство в штаб-квартиру Филиппа в Лилле и договорился о шестилетнем перемирии, охватывающем все фронты. Условия включали оговорку, позволявшую Филиппу выполнить свои договорные обязательства перед англичанами. Но это мало что значило, поскольку единственным твердым военным обязательством Филиппа было обещание, данное в Амьене в 1423 г., предоставить 500 солдат в случае необходимости. Однако существовало секретное соглашение, которое фактически не позволяло Филиппу брать на себя более серьезные обязательства перед англичанами. Если бы эти условия были соблюдены, то на практике они положили бы конец военному сотрудничеству между Бургундией и Англией. Филипп это прекрасно понимал. За день до скрепления документа печатью он уведомил своего союзника о своих условиях и предложил объяснение. Англичане не прислали ему необходимых войск и не оплачивали его армию. Герцог не мог больше нести расходы на оборону своих владений и заранее предупредил союзников о возможных последствиях. По его мнению, война должна была закончиться. Это было письмо человека, который всегда признавал свои политические обязательства перед английским правительством, но никогда не рассматривал войну как совместное предприятие. Герцог Бедфорд ответил ему в столь же резких выражениях и это стало началом длительного периода охлаждения отношений между союзниками[523].

Спасло англо-бургундский союз в 1431 г. то, что ни одна из сторон заключивших перемирие не смогла добиться его соблюдения от своих партизан. Представители Карла VII даже откровенно признали это. Их господин, по их словам, "использовал в своих войнах только чужаков, которым он отдал сельскую местность, и в этом вопросе они ему не подчинялись". Министры французского короля говорили то же самое о солдатах герцога Бургундского. В перечне своих жалоб на нарушение бургундцами перемирия в Пикардии они указали на эту проблему. Офицеры Филиппа не могли обеспечить дисциплину среди солдат, не занятых на оплачиваемой службе. Тот факт, что перемирие не связывало англичан никакими обязательствами, усугублял ситуацию. Ряд бургундских капитанов просто объявили себя на английской службе и продолжили борьбу. Особенно сильно пострадало герцогство Бургундское. На южной границе герцогства компании находившиеся под номинальным командованием графа Клермонского продолжали действовать в Шароле и Маконне, как будто ничего не изменилось. На восточной и северной границах Бургундии наступление рутьеров, начатое Ла Тремуем годом ранее, продолжалось с неослабевающей яростью. Один из капитанов Ла Тремуя, небезызвестный Жак д'Эспайли (Forte-Épice) в новогоднюю ночь 1431 г. с 200 воинами перебрался через стены Аваллона. Налетчики разграбили город и оставались в нем почти два года, разместив вспомогательные гарнизоны по всей северной Бургундии, угрожая Осеру, Тоннеру и Везле. Крупные отряды иррегулярных войск укрепились в Краване, в близлежащем замке и городе Маи, а также в обнесенном стеной городе Шабли. Доходы герцогства сократились на большей части этого региона[524].

2 декабря 1430 г. Генрих VI, которому через четыре дня должно было исполниться девять лет, подошел к стенам своей столицы через равнину Сен-Дени. Стоял холодный день, на земле лежал густой иней. Король восседал на белом коне, одетый в золотисто-голубую мантию и черную суконную шапку. Впереди ехали четыре рыцаря с его мечом и короной, сопровождаемые целым сонмом герольдов и трубачей. Молодого короля сопровождали французский канцлер Луи де Люксембург, кардинал Бофорт, герцог Бедфорд, епископ Алнвик, молодой герцог Йорк, графы Уорик, Арундел, Солсбери и Стаффорд, а также большая толпа французских капитанов, епископов и чиновников. Парижане тщательно продумали прием короля. Несмотря на окружающую бедность, горожане не пожалели средств, чтобы сделать его как можно более эффектным. Муниципалитет для этого заложил почти весь годовой доход. Купеческий прево встретил королевскую кавалькаду на равнине между Парижем и Сен-Дени. За ним следовали все ведущие горожане официального Парижа: магистраты, командиры городского ополчения, советники Парламента и Счетной палаты, сотрудники правительственных учреждений и государственного секретариата, факультетов Университета — все в парадных мантиях и шапочках, соответствующих их должностям.

Улица Сен-Дени, ведущая от ворот Сен-Дени к Шатле, была королевской дорогой средневекового Парижа, местом прибытия и отбытия армий и посольств, императоров, принцев и королевских невест, традиционным маршрутом радостных вступлений, которыми каждый король Франции отмечал свое восшествие на трон, и государственных похорон, которые ожидали его в конце царствования. Улица была переполнена народом. Когда процессия Генриха VI въезжала в город, представители городских гильдий по очереди шли рядом с ним, держа над его головой голубой шелковый балдахин, расшитый золотыми геральдическими лилиями. У церквей стояли священнослужители в облачении и со святыми реликвиями в руках. Через определенные промежутки устраивались представления, пантомимы, мистерии и живые картины. Взятого в плен провидца Гийома Пастуха привезли из его камеры в Руане, связанного веревкой, и выставили на обочине дороги — это было его последнее появление на публике перед тем, как его по тихому утопили в Сене. На помосте перед Шатле, перед тем как процессия достигла Моста Менял, было выставлено изображение короля-ребенка, над которым возвышались две короны — Англии и Франции, с одной стороны стояли актеры, изображавшие герцога Бургундского и главных капитанов, которые подносили ему меч Франции, а с другой — герцога Бедфорда, кардинала Бофорта и ведущих английских дворян, которые подносили меч Англии. Генриха VI отвели во дворец на острове Сите для осмотра священных реликвий и в Отель Сен-Поль для встречи с его бабушкой, Изабеллой Баварской, почти забытой фигурой из трагического прошлого Франции, после чего он удалился в расположенный напротив Отель де Турнель. Окружавшие его люди были слишком обеспокоены неспокойной обстановке Парижа, чтобы позволить ему долго оставаться на виду у своих подданных. На следующее утро юного короля перевезли в безопасный Венсенский замок, где он оставался в течение следующих двух недель[525].

Генрих VI был коронован в соборе Нотр-Дам 16 декабря 1431 года. Под вратами собора был сооружен высокий помост, к которому вела широкая лестница, покрытая синей тканью, расшитой золотыми геральдическими лилиями. Король прошел по нефу с двумя коронами — английской и французской, которые несли перед ним. Поднявшись по лестнице, он сел на трон в центре помоста. Генрих VI поклялся защищать привилегии французской Церкви и управлять своими французскими подданными с мудростью и милосердием. Он был помазан на царство святым елеем. Королевские регалии были привезены из сокровищницы аббатства Сен-Дени. Ему были вручены шпоры и государственный меч, затем кольцо, скипетр и держава. В конце церемонии король был усажен на трон, держа в руках английскую корону, на его голову была возложена французская корона, а кардинал провозгласил: "Да здравствует король".

Хронисты сообщали, что церемония проходила по обряду принятому в Англии, а не во Франции. Это не соответствует действительности, но, вероятно, большинство людей считало именно так. В качестве чина службы использовался коронационный чин Карла V, тщательно измененный, чтобы исключить упоминание города Реймс и его архиепископа. Но ошибка хронистов была показательной, поскольку мало что было сделано для того, чтобы уважить чувства французов и соответствовать идеологии двуединой монархии. Права епископа Парижского на проведение церемонии были узурпированы кардиналом Бофортом, который настоял на том, чтобы провести ее самостоятельно. Каноники Нотр-Дам были возмущены, когда один из чиновников унес золотой кубок, из которого король пил вино для причастия, вместо того чтобы оставить его в соборной сокровищнице, как того требовала традиция (позже он был возвращен после неприличной перепалки). Месса, последовавшая за церемонией коронации, была исполнена английскими хористами Королевской Капеллы, возможно, в прекрасной полифонической обработке (Missa da gaudiorum premia), которую, как считается, написал Джон Данстейбл в честь бракосочетания родителей короля и заключения договора в Труа. Традиционный порядок церемонии предусматривал присутствие двенадцати пэров Франции и государственных чиновников, но единственными пэрами были епископы Бове и Нуайона. Герцог Бургундский, старший пэр Франции, находился в Лилле, где вел переговоры с канцлером Карла VII о шестилетнем перемирии. Позднее он утверждал, что не одобрял эту церемонию, поскольку она вредила перспективам всеобщего мира, на который он возлагал надежды. Герцог Бретонский, номинально являвшийся английским союзником, также отсутствовал. Его участие поставило бы под угрозу его попытки поддерживать отношения с обеими сторонами. Роли шести светских пэров Франции, судя по всему, исполняли английские дворяне. Коннетаблем Франции, в чьи обязанности входило передавать государственный меч в руки короля, был англичанин Хамфри, граф Стаффорд. Другие англичане заняли большинство почетных мест, как в соборе, так и на государственном пиру, который состоялся во дворце. Коронационный пир оказался публичной катастрофой. Для представителей муниципалитета, советников Парламента и представителей Университета не было зарезервировано мест. Они были вынуждены сидеть вместе с простыми торговцами в глубине зала, где им подавали подпорченное мясо, приготовленное за четыре дня до начала пира и признанное негодным для более высокородных гостей. Даже больные из Отель-Дьё (Божий дом), традиционно посещавшие церемонию коронации для получения милостыни, заявили, что их плохо обслужили[526].

"Всем этим заправляли англичане, которые не позаботились о чести праздника", — сетует городской хронист. Они сделали для находившейся в упадке торговли предметами роскоши меньше, чем средний буржуа, выдававший замуж свою дочь. "Воистину, никто не мог сказать об этом ни одного доброго слова". Кроме англичан. Они, по крайней мере, были довольны. Это было сделано "достойно, со всей торжественностью, которая только может быть сделана и предписана", — говорили они себе. Тем не менее, эта церемония явно не достигла своей главной цели — доказать французам законность двуединой монархии. Ни одна из традиционных коронационных милостей не воспоследовала. Не было амнистировано ни одного пленного. Налоги нисколько не уменьшились. Король председательствовал на официальном заседании Парламента, в окружении английских дворян и, хотя он мог изъясняться на прекрасном французском языке, обращался к советникам кратко и по-английски. На следующий день после Рождества от имени юного короля было обнародовано цветистое послание, в котором он восхвалял Париж и заявлял, что чувствует себя там так же уютно, как римские императоры в Риме. Затем весь двор отправился в Руан, а оттуда в Кале. Вместе с ним отправилось большинство крупных лордов, приехавших с ним во Францию в 1430 году. 16 февраля 1432 г. все они отплыли в Англию[527].

В Лондоне Генриху VI был оказан шикарный прием. Блэкхит был переполнен, когда мэр и олдермены вышли на Олд Кент Роуд, чтобы его встретить. От Лондонского моста до Ладгейта улицы были заполнены ликующими толпами. Представления устроенные по этому поводу были более политизированы, чем все то, что можно было увидеть в Париже. На Лондонском мосту гиганты, в сопровождении геральдических зверей, с мечами Англии и Франции провозглашали, что они усмирят врагов короля. В Чипсайде декорации замка были обрамлены фигурами Эдуарда Исповедника и Людовика Святого, а разукрашенное генеалогическое древо показывало происхождение Генриха VI от королевских домов обоих королевств.

Король вернулся в Вестминстер, где уже разразился политический кризис, о котором он, должно быть, знал даже в своем юном возрасте. Причиной его стала непримиримая враждебность Хамфри, герцога Глостера, к кардиналу Бофорту и его стремление установить свою личную власть над правительством Англии после почти двух лет, в течение которых Бофорт руководил политикой обоих королевств. Свои планы Хамфри вынашивал уже несколько месяцев. Но они приобрели новую остроту в связи с перспективой возвращения короля и советников, которые были с ним во Франции. Оружием герцога стал статут XIV века praemunire, принятый для противодействия притязаниям папства на международную юрисдикцию в церковных делах. Он запрещал ввозить в Англию папские буллы без разрешения и под угрозой конфискации. Считалось, что Бофорт получил папскую буллу, освобождавшую его как кардинала и папского легата от юрисдикции архиепископа Кентерберийского. В то же время Глостер подготовил для своего соперника обвинения в измене, которые, хотя и не были использованы, получили широкую огласку. Его целью было разорить Бофорта в финансовом отношении и лишить его политического влияния, которое в основном основывалось на его богатстве. Глостер надеялся заручиться поддержкой широких масс, утверждая, что конфискованное имущество Бофорта позволит финансировать войну, не прибегая к введению парламентских налогов[529].

В конце ноября 1431 г. герцог Глостер убедил Совет санкционировать расследование в отношении Бофорта. Весть об этом, видимо, дошла до кардинала в Париже, когда он собирался возглавить церемонию коронации в соборе Нотр-Дам. Его первым побуждением было держаться подальше от Англии, пока буря не уляжется. При возвращении в Англию он сопровождал Генриха VI до Кале, а затем откланялся, сославшись на то, что Папа вызвал его в Римскую курию. Но пока король находился в Кале, пришло известие, которое изменило его мнение. В ночь на 6 февраля герцог Глостер обнаружил четыре огромных сундука, в которых находились все нажитые Бофортом богатства: золотая и серебряная посуда, слитки и монеты, которые ночью грузили на корабль в Сандвиче, чтобы отвезти их владельцу на континент. Для вывоза этих ценностей требовалось специальное королевское разрешение, которое Бофорт не позаботился получить. Глостер конфисковал сундуки от имени короля. Без своего богатства Бофорт не мог ни содержать себя на континенте, ни сохранять политическое влияние в Англии. Теперь ему не оставалось ничего другого, как вернуться и бороться за свое положение.

Сначала Бофорт удалился ко двору Филиппа Доброго во Фландрии, где мог следить за развитием событий в Англии. Из Гента он обратился с письмом к потенциальным союзникам в Англии и сообщил им, что обвинения против него необоснованны и что он выступит перед Парламентом, "чтобы узнать причины, по которым меня так странно унижают, и объявить себя человеком, который не заслужил такого обращения". Тем временем Глостер принялся за уничтожение сети друзей и клиентов Бофорта. 25 февраля он воспользовался полномочиями полученными от короля, чтобы уволить всех союзников Бофорта с занимаемых должностей и заменить их своими друзьями. Когда один из старых членов совета, Ральф, лорд Кромвель, пожаловался на то, что это произошло без уведомления и вопреки установленным правилам, ему ответили, что достаточным основанием является то, что "милорду Глостеру и другим присутствующим в Совете было угодно, чтобы это было сделано"[530].

После чистки устроенной Глостером обновленный Совет созвал Парламент. Предполагалось, что именно в нем состоится разборка Глостера с кардиналом. Герцог рассчитывал на легкую победу. Но когда 12 мая сессия открылась, он обнаружил, что перестарался. Вычищенные ранее офицеры и советники сидели на скамьях вместе со своими друзьями и союзниками. Многие из лордов служили во Франции и знали цену заслугам Бофорта. Другие были личными поручителями по его займам и начали беспокоиться о последствиях его разорения для их собственного состояния. Когда в июне Бофорт сам прибыл из Фландрии, его друзья горой встали на его защиту. Кардинал выступил в Парламенте и со своего места среди лордов призвал каждого, кто обвинит его в измене, выступить с обвинением и обосновать его. Блеф Глостера был раскрыт. Он спешно стал совещаться с лордами. В конце концов договорились, что король объявит с трона, что Бофорт не обвиняется ни в какой измене и что он, Генрих VI, считает его своим верным подданным. Палата Общин обратились к королю с просьбой отменить предписание о расследовании. Совет испугался и 3 июля заключил сделку с кардиналом. Предписание было отменено, а все судебные процессы против него прекращены. Сокровища Бофорта были возвращены ему в обмен на заем в 6.000 фунтов стерлингов на войну во Франции и залог в размере 6.000 фунтов стерлингов до принятия решения о попытке их незаконного вывоза. Сделанные у него займы на сумму 13.000 марок (8.667 фунтов стерлингов) должны были быть погашены из средств очередной парламентской субсидии в приоритетном порядке по отношению ко всем остальным долгам. Но, несмотря на провал своей затеи, Глостер одержал одну заметную победу. Совет по-прежнему состоял из его выдвиженцев, а Бофорт исключен из состава. Это позволило герцогу в течение следующего года главенствовать в правительстве Англии[531].

Во Франции герцог Бедфорд возобновил свои полномочия регента, как только Генрих VI сел на корабль в Кале. Парижская и лондонская феерии отодвинули на задний план насущные проблемы, с которыми теперь предстояло столкнуться. Несмотря на двухлетнее пребывание короля во Франции с самой многочисленной английской армией со времен Генриха V, стратегическое положение Англии принципиально не изменилось. Урок коронационной экспедиции заключался в том, что перед лицом возрожденной монархии Валуа временного усиления было недостаточно. Оккупация северной Франции потребовала бы непрерывных усилий более крупных сил в течение более длительного времени, чем Англия могла выдержать. Англичане никогда не смогли бы восстановить контроль над жизненно важными речными долинами, в то время как такие города, как Орлеан, Компьень и Лувье, были способны противостоять им в течение нескольких месяцев. В серии писем, адресованных королю в Англию, муниципалитет Парижа выразил свое мнение в резких выражениях. Присутствие короля, по их мнению, породило большие надежды, которые не оправдались. Политический кредит Англии был израсходован. Люди почувствовали себя брошенными, когда Генрих VI вернулся в Англию с большей частью своей армии. Их преданность его делу, заявляли парижане, была вознаграждена лишь нищетой и страданиями. Это мнение совпадало с мнением герцога Бургундского. Для того чтобы дом Ланкастеров воспринимался всерьез, ему необходимо было создать во Франции гораздо более крупное постоянное военное присутствие[532].

После отъезда короля численность английских войск, находившихся в распоряжении регента, сократилась до 5.000 ― 5.600 человек, то есть примерно до того уровня, который был до его прибытия. Англичане долго размышляли над тем, как лучше разместить эти войска. Существовавшая система вывода войск из гарнизонов для службы в поле достаточно хорошо работала, когда англичане вели наступательные действия, как это обычно происходило до 1429 года. Но она оказалась неспособной защитить контролируемую территорию от угрозы сразу с нескольких направлений. Англичане были вынуждены перейти к оборонительной стратегии, сосредоточив почти все имеющиеся силы в более чем сорока королевских гарнизонах. Это чрезвычайно затрудняло вывод армии в поле. Только отвлечение от намеченной цели крестоносной армии Бофорта позволило противостоять войскам Карла VII после катастрофы при Пате. Правительство регента усвоило этот урок. В последующие годы оборона Нормандии была реорганизована с целью создания более крупных полевых армий. В 1429 г. Бедфорд ввел систему creus (увеличения), позволявшую варьировать численность отдельных гарнизонов в зависимости от ситуации. Крупные гарнизоны усиливались дополнительными войсками, размещавшимися в них для "проживания и размещения", которые в любой момент могли быть выведены для службы в полевых армиях. Они находились под командованием региональных капитанов в течение длительного времени, как правило, с весны по октябрь. В начале 1430-х гг. региональными капитанами обычно были граф Арундел и Роберт, лорд Уиллоуби. Они командовали крупными мобильными резервами, способными оперативно вмешаться в критические моменты. Новая система была официально закреплена в правилах службы гарнизонов, введенных осенью 1434 г., но действовала она уже некоторое время до этого. Весной 1432 г., после возвращения Генриха VI в Англию, треть английских войск, находившихся в Нормандии, была переведена на службу в поле. Через год более половины из них несла такую службу в различных частях герцогства[533].

Ограничивающим фактором для всех действий англичан во Франции были деньги. Финансовая администрация в Нормандии работала в условиях нарастающих проблем. Расходы на оборону герцогства покрывались в основном за счет периодически выделяемых Штатами Нормандии субсидий. В принципе, Штаты стремились покрывать все расходы на оборону герцогства. В периоды максимальной военной активности их субсидии могли быть очень большими. В 1431 г., когда военная активность была на пике, Штаты собирались не менее трех раз и выделили в общей сложности 410.000 ливров — самую большую сумму, которую они когда-либо выделяли за один год. Однако Штаты чутко реагировали на экономические условия и жалобы населения. После отъезда короля они вернулись к прежней схеме предоставления меньших субсидий, как правило, номинальной стоимостью от 160.000 до 200.000 ливров в год. Хорошее представление о состоянии финансов Нормандии (за исключением Мэна) дает бюджет, составленный для герцога Бедфорда его нормандскими бухгалтерами в конце 1433 года. Со времени кризиса 1429 г. администрация вложила свои активы в герцогстве и увеличила постоянные доходы правительства почти на 30%, до 180.000 ливров в год. В текущем году Штаты вотировали субсидию в размере 160.000 ливров, в результате чего общий доход составил 340.000 ливров. Расходы же составили 377.622 ливра, из которых около двух третей приходилось на содержание армии в Нормандии. Таким образом, бухгалтеры предполагали дефицит в размере около 40.000 ливров[534].

В первой половине 1430-х годов Нормандия, вероятно, еще могла практически самостоятельно финансировать свое правительство и оборону. Но она не могла финансировать правительство и оборону остальной части ланкастерской Франции. В результате французских завоеваний налоговые поступления за пределами Нормандии сократились до нуля, за исключением значительных доходов города Парижа и нескольких городов в Пикардии, таких как Амьен и Абвиль. Это создавало серьезные проблемы для правительства регента, которое продолжало выплачивать жалованье английским гарнизонам, но не могло оплачивать ни гражданских служащих, ни местные войска, находившиеся на его содержании. Английские советники в Руане, во время пребывания там короля, пытались найти средства на содержание местных войск, но не проявляли особого сочувствия к требованиям государственных служащих. Когда в октябре 1430 г. советники Парламента пожаловались на то, что их жалованье задерживается уже два года, им ответили, что есть более срочные задачи. В феврале 1431 г. они все еще ничего не получили и объявили забастовку. Бедфорд, вернувшись к своим полномочиям, занял более гибкую позицию по отношению к этой группе людей, чей статус и влияние никогда не были должным образом оценены английскими советниками. Он согласился сделать жалованье Совету и Парламенту первой статьей доходов Франции. Но даже это стало возможным только благодаря резкому сокращению числа судей и офицеров, состоящих на государственной службе. В других ведомствах наблюдалась та же смесь неплатежей и равнодушия. Когда в ноябре 1431 г. Большой Совет рассматривал состояние государственных финансов, он распорядился продать все конфискованные земли, находившиеся в руках правительства, чтобы погасить часть растущих задолженностей. Однако Большой Совет понимал, что это не более чем временная заплатка. В долгосрочной перспективе, по мнению членов Совета, даже самые высокие налоги, взимаемые в Нормандии в течение многих лет, и "огромные суммы", поступающие в настоящее время из Англии, не позволят надежно защитить ланкастерскую Францию[535].

Проблема "огромных сумм" из Англии становилась актуальной по обе стороны Ла-Манша. После возвращения Генриха VI в Англию начался затяжной финансовый кризис. Коронационная экспедиция стала самой дорогостоящей кампанией царствования. Ее стоимость, включая расходы на передовой отряд сэра Джона Кларенса и субсидии, выплаченные герцогу Бургундскому, составила более 170.000 фунтов стерлингов. В обычных условиях расходы на английские армии ограничивались авансами, выплаченными людям в Англии, и расходами на их доставку. Расходы на армии во Франции покрывались за счет казначеев Руана и Парижа. Но на этот раз английскому казначейству пришлось оплатить большую часть расходов, понесенных во Франции. Нормандия внесла лишь около 40.000 фунтов стерлингов, а остальная часть ланкастерской Франции — вообще ничего. В последний год коронационной экспедиции сундуки с английской монетой регулярно загружались на корабли в Кенте и Сассексе и перевозились через Ла-Манш для доставки офицерам короля в Руан или Дьепп. Эти сундуки ознаменовали начало значительного переноса бремени войны с французских на английские доходы[536].

В начале 1431 г. Совет в Вестминстере решил, что нет иного выхода, кроме как рассматривать жалованье английского корпуса во Франции и 1.800 местных солдат, находившихся на английской службе, как плату из доходов Англии. Новая политика никогда не проводилась систематически, поскольку доходы Англии не соответствовали поставленной задаче. Однако для выполнения наиболее срочных обязательств были сделаны крупные перечисления. Жан де Люксембург получал свое жалованье из английских средств. Из этого же источника получала жалованье его армия, собравшаяся в июле 1431 года. Его двоюродный брат, бастард де Сен-Поль, командовавший важным гарнизоном на Марне у Мо, также получал жалованье из Англии. В последующие месяцы английские доходы использовались от случая к случаю, чтобы залатать дыры в финансировании операций за пределами Нормандии, когда бедствие грозило обернуться катастрофой. Однако высокий уровень прямого налогообложения, достигнутый в 1428–1431 гг., вызвал в Англии протест и налоговое истощение, а неспособность добиться военного перелома породила общий скепсис в отношении реальной ценности этих жертв. Как признал новый канцлер Джон Стаффорд, епископ Батский, в своей вступительной речи к Парламенту в мае 1432 г., англичане в последнее время "жили в длительных и постоянных лишениях". Все, что Палата Общин могла предоставить в этом году, — это половинную субсидию взамен поземельного налога предыдущего года, который оказался неподъемным. Новых денег не было. Поскольку государственные займы обычно обеспечивались будущими налоговыми поступлениями, они тоже иссякли. В течение трех лет после возвращения короля из Франции доходы резко сократились, а объем заимствований уменьшился до менее чем половины от прежнего среднего уровня[537].

Финансовую ситуацию усугубило неуклюжее меркантилистское законодательство. Так называемый Закон о разделе (Partition Act) был принят Парламентом в 1429 году и вступил в силу в следующем году. Этот закон был попыткой решить растущую проблему экспорта слитков драгоценного металла и монет. Война имела важные последствия для платежного баланса Англии. Приходилось вывозить значительные объемы серебра в кошельках английских солдат или в сундуках, предназначенных для военных казначеев во Франции. Это было возможно только потому, что Англия являлась крупным экспортером сырья, в частности шерсти, и имела положительное сальдо торгового баланса, что традиционно делало ее получателем серебра. Из этого профицита и складывались расходы на войну во Франции. Однако континентальные покупатели английской шерсти все чаще платили за товар континентальной монетой того же номинала, но более низкого качества. Большая часть этой некачественной монеты была изготовлена на монетных дворах Филиппа Смелого в Нидерландах, которые успешно конкурировали с английскими монетными дворами за счет уменьшения в монетах доли серебра. Плохие деньги вытесняли хорошие. Закон о разделе попытался решить эту проблему, обязав иностранных купцов, покупающих шерсть или пряжу в Кале (единственном разрешенном пункте продажи), платить за них слитками серебра, а продавцов — отвозить не менее трети вырученных денег на монетный двор Кале для переплавки и чеканки английской монеты. Для обеспечения соблюдения закона товары должны были продаваться по фиксированной цене, установленной компанией Стейпл, и продавцам запрещалось продавать их в кредит. Эти изменения привели в замешательство торговлю, которая традиционно функционировала на основе того, что только часть цены оплачивалась наличными, а остальная часть — векселями на различных условиях. Этот неявный кредит был необходим для финансирования текстильной промышленности Фландрии и Нидерландов. Кроме того, новые правила позволили компании Стейпл в Кале действовать как картель, взвинчивая цены на шерсть до невиданных высот. Закон вызвал возмущение в Нидерландах и привел к длительному спаду в текстильной промышленности континента в результате чего объем английского экспорта шерсти в 1429–1433 гг. резко сократился. Таможенные поступления, которые на протяжении десятилетий были основой финансов английского правительства, за тот же период сократились вдвое[538].

К счастью для англичан, эти годы совпали с новой серией политических кризисов в Буржском королевстве. Когда в 1430 г. Парламент Пуатье пожаловался, что анархия отвлекает ресурсы от борьбы с Англией и Бургундией, главным виновником оказался министр короля Жорж де Ла Тремуй. Его вражда с Артуром де Ришмоном в Пуату стала самой разрушительной из многочисленных частных войн Франции и самой пагубной в политическом плане. Его ставленник Жан де ла Рош был назван Парламентом одним из самых жестоких отечественных грабителей. Ничего не изменилось и два года спустя. За раздорами во Франции Валуа пристально наблюдали и герцог Бедфорд, и Филипп Добрый. В меморандуме, подготовленном для английского Совета, Юг де Ланнуа призывал англичан воспользоваться ситуацией. Иоанн V Бретонский и его брат Ришмон, по его мнению, были ключевыми фигурами, которые могли бы переломить ход войны, если бы их удалось привлечь на сторону Англии. Они оба враждовали с властным министром Карла VII и Ланнуа полагал, что их можно склонить на свою сторону, если Генрих VI пообещает герцогу Бретонскому Пуату, а Ришмону — должность коннетабля. Зимой 1431–32 гг. серьезный инцидент на границе с Бретанью выявил все эти противоречия и показал, насколько опасным стало продолжающееся противостояние между Ла Тремуем и его врагами[539].

В конце сентября 1431 г. герцог Алансонский похитил канцлера Бретани Жана де Малеструа, возвращавшегося из посольства к французскому двору. Герцог Алансонский был озлобленным и вспыльчивым человеком. Мало кто заплатил более высокую цену за свою верность делу Валуа. В 1417 г. он потерял свое герцогство из-за вторжения Генриха V. Большая часть его владений в Мэне была захвачена англичанами в 1424 и 1425 годах. После пленения при Вернёе он отклонил предложение герцога Бедфорда восстановить его во всех владениях и отпустить без выкупа в обмен на принесение оммажа Генриху VI, заявив, что никогда не откажется от верности законному господину. Поэтому ему пришлось заплатить большой выкуп, для чего пришлось заложив Фужер, свое самое ценное владение, своему дяде, Иоанну V герцогу Бретонскому. Герцог Алансонский надеялся поправить свое положение, и сыграл заметную роль в эпопее Жанны д'Арк, но в итоге победитель при Пате за свои усилия не получил ничего. Герцог считал залог Фужера своему дяде грабительским и хотел внести в него изменения. Он возродил старые претензии своей семьи к дому Монфоров и заявил, что будет удерживать канцлера Иоанна V до тех пор, пока эти претензии не будут удовлетворены. В начале января 1432 г. Иоанн V и Ришмон осадили герцога в его замке Пуансе, впечатляющие руины которого до сих пор можно увидеть над рекой Верзе на старой границе между Бретанью и Мэном[540].

Иоанн V считал, что необдуманный поступок герцога Алансонского был спровоцирован французским двором, в частности Жоржем де Ла Тремуем и обратился за помощью сначала к английским командирам гарнизонов Нижней Нормандии и Мэна, а затем к герцогу Бедфорду в Париже. Бедфорд ухватился за возможность половить рыбку в мутной воде французской политики. Как оказалось, он имел все возможности для вмешательства, поскольку английская армия численностью около 1.200 человек как раз действовала на юго-западной границе, где занималась осадой партизан герцога Алансонского в замке Бонмулен. Бедфорд отправил Томаса, лорда Скейлза, на переговоры с герцогом Бретонским в Ренн. Скейлз предложил Иоанну V сделку по схеме, предложенной ранее Югом де Ланнуа. Англичане предоставят в распоряжение герцога армию для завершения осады Пуансе и защиты его от возможной французской контратаки. После падения Пуансе английская и бретонская армии должны будут вместе перейти Луару у Нанта и совместно приступить к завоеванию Пуату. Скейлз привез с собой официальную грамоту от имени Генриха VI о передаче всего графства Пуату герцогу Бретонскому с правом выкупа англичанами в любое время в течение следующих двадцати лет за 200.000 франков. Иоанн V клюнул на эту приманку и согласился на условия Скейлза. В отдельном соглашении герцог обещал уступить Пуансе лично Бедфорду, как только тот его завоюет.

Через несколько дней около 2.000 английских солдат, снятых с осадных линий под Бонмуленом и гарнизонов юго-запада, под командованием Роберта, лорда Уиллоуби, и сэра Джона Фастольфа направились к Пуансе. Их появление у крепости довело общую численность осаждающей армии до 4.500 человек. Герцог Алансонский, чей замок был плохо обеспечен людьми и продовольствием, не надеялся отбиться от этого огромного войска. Поэтому он тайно бежал через ворота с полудюжиной спутников и направился в Шато-Гонтье, оставив беременную жену в замке. Из Шато-Гонтье он обратился за поддержкой к Карлу VII. Герцог предлагал не что иное, как тотальную войну между Францией и Бретанью. Это вполне устраивало герцога Бедфорда. Но это устраивало и Ла Тремуя. Он сделал войну герцога Алансонского своей собственной. Его гарнизон в Краоне, один из самых крупных на границе с Мэном, был отправлен на усиление обороны Пуансе. Жан де ла Рош прибыл на север из Пуату со своими отрядами. Рауль де Гокур, который на тот момент все еще оставался союзником министра, был направлен в этот район из долины Луары с дополнительными людьми[541].

К несчастью для Бедфорда, он заключил слишком выгодную для себя сделку с бретонским герцогом. Напуганные последствиями достигнутого соглашения, братья Монфоры потеряли самообладание. Они связались с Раулем де Гокуром и Иоландой Анжуйской и попросили их выступить посредниками при заключении соглашения. 19 февраля 1432 г., когда осаждающие уже подорвали одну башню Пуансе и были готовы штурмовать крепость, герцог Алансонский достиг соглашения с Иоанном V. Иоанн V согласился снять осаду. А герцог Алансонский, в свою очередь, обещал освободить Жана де Малеструа и сдать еще один из своих замков на границе с Бретанью. Иоанн V больше не нуждался в опасной поддержке английской армии и отменил вторжение в Пуату. Англичане были в ярости. Они отказывались уходить, если им не заплатят. Пришлось платить, к тому же пожалование Пуансе Бедфорду было выкуплено еще за 4.000 салюдоров. Как только он избавился от неудобных английских союзников, герцог Бретонский вместе с Ришмоном и Раулем де Гокуром удалился в Ренн. В течение двух недель они достигли временного соглашения, урегулировав все оставшиеся разногласия между Карлом VII и братьями Монфор, включая те, что возникли в результате войны между Ришмоном и Ла Тремуем в Пуату[542].

Главным проигравшим, помимо англичан, стал Ла Тремуй. Реннский договор положил начало освобождению Карла VII от его влияния. Заклятым врагом министра стала Иоланда Анжуйская, давняя союзница Ришмона, вмешательство которой в дела короля уже привело к гибели одного фаворита. Она была идейным вдохновителем Реннского договора и сопровождала участников переговоров в Шинон, чтобы убедить короля его ратифицировать. После двухлетнего перерыва, в течение которого она отсутствовала в королевском Совете, Иоланда снова там появилась. Вскоре объявился еще один соперник Ле Тремуй в лице ее третьего сына, Карла Анжуйского. В 1432 г. Карлу было всего восемнадцать лет, но у него было много преимуществ в борьбе за влияние и власть при дворе. У него были близкие личные отношения с королем, который был его зятем и воспитывался вместе с ним при дворе Анжуйских герцогов. С марта 1430 г., когда ему было всего шестнадцать лет, он заседал в королевском Совете. В том же году он был назначен королевским лейтенантом в Анжу и Мэне. По словам бургундского хрониста Жоржа Шателена, уже в юном возрасте он пользовался репутацией рассудительного, красноречивого и щедрого человека. В течение следующего года Карл Анжуйский и его мать становились все более влиятельными фигурами при разобщенном дворе Карла VII[543].

Несмотря на внутренние проблемы министров Карла VII, 1432 г. стал ужасным годом для англичан. Он начался неудачей под Пуансе. Затем, 3 февраля, французские партизаны захватили замок Руана и удерживали его против англичан около шести недель. Маршал Буссак решил предпринять еще одну попытку захвата нормандской столицы после фиаско предыдущего года, на этот раз с помощью одного из членов гарнизона замка, беарнского эшельера (профессионального строителя стен) Пьеро де Биу, который согласился впустить французов в цитадель. В этой операции участвовало около 600 человек. Они покинули Бове и двинулись на запад через густые леса, покрывавшие в то время большую часть пути. Когда они оказались в двух-трех милях от Руана, один из них, Гийом де Рикарвиль, отправил ночью 120 человек вперед, чтобы установить контакт с Пьеро. С его помощью люди Рикарвиля спустились в сухой ров и взобрались на стены огромной круглой Большой Башни Филиппа Августа в северном углу замка. Они захватили башню и овладели всем замком, убив всех из гарнизона кто попался под руку, а остальные бежали через стены в город. Граф Арундел, сменивший Уорика на посту капитана Руана, спасся, спустившись по веревке со стены в ров.

Но тут все все пошло наперекосяк. Рикарвиль отправился за помощью к людям Буссака, ожидавшим в лесу. В это время в Руане поднялась тревога, и Буссак потерял самообладание. Он поспешно ретировался, сопровождаемый войском и самим Рикарвилем. Люди в замке были брошены на произвол судьбы. Они отступили в Большую Башню с тем небольшим количеством продовольствия, которое смогли найти на складах замка, и забаррикадировались там. Башня была быстро окружена английскими войсками, поддержанными толпой разъяренных горожан. Граф Арундел вызвал подкрепление из соседних гарнизонов. Подтянув артиллерию, он приказал артиллеристам сбить верхние этажи башни и замуровать защитников под обвалом. 14 февраля 105 человек, оставшихся в живых, безоговорочно сдались и все были преданы смерти. Пьеро де Биу был схвачен, повешен и четвертован на рыночной площади Руана. Заговор провалился, но он пошатнул позиции англичан и продемонстрировал уязвимость даже самых хорошо укрепленных крепостей перед лицом предательства и неожиданного нападения[544].

На границах герцогства Алансонского и Мэна англичан тоже постигла череда неудач. Роберт Уиллоуби осадил штаб-квартиру Амбруаза де Лоре в Сен-Сенери после неудачи под Пуансе. Де Лоре и Жан де Бюэль собрали отряд помощи и с 1.400 человек выступили вверх по долине реки Сарта. Под Бомон-ле-Виконт, в пятнадцати милях от Сен-Сенери, они были атакованы ранним утром 1 мая 1432 г. отрядом осаждающей армии под командованием сэра Джона Монтегю, внебрачного сына покойного графа Солсбери. Французы совершили ошибку, разделившись на две группы расположившиеся на противоположных берегах реки Сарта. Монтегю застал врасплох один из французских лагерей. Люди находившиеся там были взяты в плен или бежали, не успев вооружиться и построиться. Но англичане упустили свою победу, рассыпавшись, чтобы захватить пленных и разграбить французский лагерь. Пока они занимались этим, войска Жана де Бюэля, находившиеся на противоположном берегу реки Сарта, перешли через мост у Бомон-ле-Виконт и обрушились на них с тыла. Пленные французы похватали оружие, обратились против своих пленителей и присоединились к разгрому. Монтегю бежал с поля боя, а большая часть его отряда была перебита. Уиллоуби был вынужден отказаться от осады Сен-Сенери.

Вскоре после этого Уиллоуби был отозван для решения кризисных ситуаций в других местах, оставив поле партизанам де Лоре. В последующие месяцы они расширили границы захваченной территории в Мэне и заняли большую часть герцогства Алансонского. Ими же было захвачено и превращено в крепость большое аббатство Сент-Эвруль на берегу реки Шарантон. В герцогстве Алансонском они захватил Л'Эгль, крупный дорожный узел на границах Босе. В их же руки попал не имевший гарнизона кафедральный город Се. Они поставили гарнизоны в Силле-ле-Гийом и Бомон-ле-Виконт — двух наиболее оспариваемых призах кампаний 1424 и 1425 гг. Английская администрация в Мэне, казалось, находилась на грани краха. Численность ее войск сократилась до трех основных гарнизонов — в Ле-Мане, Майене и Сен-Сюзанн. С баз в Алансонском герцогстве и Мэне французы теперь могли совершать рейды вглубь регионов, до сих пор надежно контролируемых англичанами. В конце сентября 1432 г. де Лоре напал на ярмарку собравшуюся перед воротами Кана и захватив столько пленных, что его люди не справились с таким количеством конвоируемых и были вынуждены отпустить большинство из них[545].

Дальше было еще хуже. 23 марта 1432 г. французы захватили Шартр, столицу Босе и центр дорожной сети региона. Шартр имел старый обвод стен, возведенных еще в XII веке, и еще более старую цитадель, которую защищал бургундский гарнизон численностью около 100 человек. Как и в случае с Руанским замком, его захват стал возможен благодаря предателям внутри. Французы подговорили к измене двух городских купцов. Рано утром те подошли к воротам во главе сорока или пятидесяти человек, одетых как возчики, и нескольких повозок с оружием, спрятанным под товарами. Привратники узнали купцов и пропустили их внутрь, а монах-доминиканец, участник заговора, созвал горожан на проповедь под открытым небом на другом конце города. Налетчики захватили ворота, убили привратников и растеклись по городу. Орлеанский бастард, затаившийся с большим отрядом в ближайшем лесу, последовал за ними. Профессиональный гарнизон повскакивал на коней и, не предприняв даже попытки к сопротивлению, бежал в Эврё. Горожане запаниковали. Некоторые из них бежали, бросая свои дома. Другие взяли в руки оружие и сплотились под командованием губернатора города и епископа Жана де Фретиньи, стойкого сторонника бургиньонов, назначенного Шартр в 1419 году по приказу Иоанна Бесстрашного. Они попытались дать отпор захватчикам на рыночной площади, но были быстро перебиты. Более шестидесяти горожан было убито и более пятисот взято в плен. Среди погибших были епископ и губернатор. Город был "взят мечом", поэтому он был жестоко разграблен, а сторонники бургиньонов были собраны и казнены.

В руках Орлеанского бастарда Шартр стал крупной военной базой, из которой он вел войну на юге Нормандии в течение последующих двенадцати лет. Его отряды заняли ряд замков, расположенных вдоль старых римских дорог от Парижа до Иври и Дрё. В их число входили Удан, принадлежавший парижскому прево Симону Морье, большая крепость герцогов Бретонских Монфор-л'Амори, замки Рамбуйе и Бейн. Как и большинство частных замков, они были старыми, не имели достаточного гарнизона и плохо содержались. Важный город Мант на южном берегу Сены, в котором находился королевский гарнизон, подвергался постоянным набегам и, по крайней мере, одному внутреннему заговору с целью открыть ворота врагу[546].

Для Парижа последствия были исключительно серьезными. В результате операций французов из Шартра большая часть Босе оказалась под их контролем и перекрыла пути к столице, лишив город значительной части поставок зерна. Поскольку Уаза удерживалась французскими компаниями в Крее и Компьене, а верхняя долина Сены была блокирована гарнизоном Мелёна, снабжение Парижа теперь как никогда зависело от восстановления сухопутных и речных путей через долину Марны. В марте парижане заявили Генриху VI, что Ланьи необходимо вернуть и разрушить его стены, "иначе вы не останетесь господином своего королевства, как это должно быть". Советники Генриха VI в Англии следили за событиями издалека, но вся ярость парижан обрушилась на регента. В марте 1432 г. Большой Совет принял решение о новой атаке на Ланьи. Опыт Орлеана и Компьеня, а также попытка взять Ланьи в предыдущем году показали, что потребуются очень большие силы. Это должна была быть главная военная операция года. Ядро армии составляли английские и французские отряды, находившиеся на службе у Бедфорда. Кроме того, из гарнизонов Нормандии было выведено около 1.500 человек, что составляло почти половину всех их сил на тот момент, и вызвано подкрепление из Англии. В начале мая из Парижа был отправлен передовой отряд в 1.200 человек под командованием графа Арундела и недавно назначенного маршала Франции Вилье де Л'Иль-Адама[547].

Сначала они добились определенного успеха и без труда одолев периферийные гарнизоны-сателлиты, к концу первой недели мая подошли к городу. Ланьи располагался на южном берегу реки. Каменный мост соединял его с барбаканом на северном берегу, где расположились англичане. Защитники хорошо подготовились. В городе находилось более 800 человек под командованием рыцаря из Лимузена Жана Фуко и шотландского капитана сэра Хью Кеннеди. Первой целью графа Арундела стал мост. Одна арка была разрушена бомбардой с первого выстрела. Барбакан, который таким образом был отрезан от города, вскоре подвергся штурму и после ожесточенного боя захвачен. Через несколько дней большая часть моста была разрушена артиллерией. На небольшом расстоянии ниже по течению через Марну были наведены понтонные мосты. Но на этом удача Арундела закончилась. Он переправился через реку и отдал приказ о штурме Ланьи сразу в нескольких местах, который закончился дорогостоящим провалом. Штурмовые отряды понесли большие потери и лишились пяти своих штандартов, прежде чем прозвучал сигнал к отступлению[548].

Ланьи был крайне важен для обеих сторон. Его падение стало бы серьезным препятствием для французской кампании по блокаде Парижа. Кроме того, это подорвало бы позиции французов на севере, так как мост в Ланьи был основным путем, по которому их войска могли пройти между Пикардией и центрами королевской власти в долине Луары. Осада стала публичным испытанием на прочность, и проиграть здесь не могла позволить себе ни одна из сторон. За ходом борьбы за город пристально следили не только в Париже, но и в Пикардии и Бове, где французская оккупация начала вызывать отпор со стороны населения. Опыт Бове был, пожалуй, типичным. Поддержка муниципалитетом дела Валуа была поставлена под сомнение активной частью горожан, возражавших против присутствия в городе многочисленного и недисциплинированного гарнизона маршала Буссака. Горожане открыто заявили, что не позволят маршалу вернуться в город и что в случае падения Ланьи откроют ворота англичанам[549].

После того как штурм стен Ланьи Арунделом провалился, осада пошла на спад. Неудача сильно ударила по моральному духу, и среди англичан началось массовое дезертирство. У парижских казначеев не было денег на выплату жалованья местным войскам, которые в свою очередь тоже грозили дезертировать. В результате, хотя англичанам и удалось окружить город, их войска были слишком разбросаны. В Париже герцог Бедфорд стал срочно искать подкрепления и объявил в Нормандии арьер-бан. Но отклик был скудным, и призыв пришлось повторять несколько раз. По герцогству были разосланы офицеры, которые выискивали уклонистов. Срочно был отозван Роберт Уиллоуби, который с трудом сдерживал французское наступление в Мэне. Англии Совет согласился отправить во Францию 1.200 человек подкрепления под командованием сэра Уолтера Хангерфорда. Однако эти планы были приостановлены, пока в Вестминстере разворачивался очередной раунд борьбы между герцогом Глостером и кардиналом Бофортом. Глостер надеялся профинансировать войска Хангерфорда за счет средств, полученных в результате экспроприации Бофорта. Лишь в середине июля, когда Совет принудил соперников к соглашению, Палата Общин проголосовала за половину обычной субсидии, и Бофорт смог возобновить выдачу займов. 19 июля капитаны Хангерфорда получили скрепленные печатями контракты, и только тогда начался громоздкий процесс реквизиции судов для перевозки экспедиционной армии[550].

Тем временем английская армия под Ланьи потерпела ряд поражений. 24 мая маршал Буссак внезапно появился у города с оперативной группой, сформированной из французских гарнизонов в Бовези и долине Уазы. Люди Буссака атаковали артиллерийские парки Арундела, убив многих опытных канониров, а затем успешно пробились через осадные линии с обозом припасов. 2 июня за стенами города произошло полевое сражение, которое, судя по всему, закончилось для англичан неудачно, хотя подробности его неясны. Вскоре после этого события прибыл герцог Бедфорд с основной армией, чтобы вдохнуть жизнь в осаду. Англичане перегруппировались и решили взять город измором[551].

В начале августа 1432 г. министрам Карла VII удалось собрать еще один отряд помощи. Он был невелик — всего 800 человек. Люди были собраны с большим трудом из отряда маршала Буссака на севере, людей Орлеанского бастарда в Босе, отрядов кастильского рутьера Родриго де Вильяндрандо и корпуса шотландских лучников. Это предприятие было профинансировано еще одним крупным займом из вместительных сундуков Ла Тремуя. 10 августа, когда гарнизон Ланьи начал переговоры о капитуляции, английские разведчики обнаружили отряд Буссака, подошедший по дороге из Мелёна. Переговоры были приостановлены. Герцог Бедфорд расположил своих людей на противоположной стороне дороги перед ручьем к югу от города. Французы подошли по полю в сильную августовскую жару и выстроили свои силы. Их численность была значительно меньше, и они не собирались сражаться. Но они оттянули Бедфорда от города, а Родриго де Вильяндрандо с небольшим отрядом в восемьдесят человек, стадом скота и обозом с мукой и другими припасами обошел английский фланг и с боем стал пробиваться через ослабленные осадные линии. У одних из ворот завязалось ожесточенное рукопашное сражение. Наконец, Родриго удалось прорваться в город с припасами. Герцог Бедфорд оказался в безвыходном положении. Гарнизон Ланьи был пополнен. Армия маршала Буссака отошла от города в целости и сохранности и, судя по всему, направлялась в Иль-де-Франс. Между армией Буссака и Парижем не было английских войск. Уолтер Хангерфорд и его люди все еще ждали в Уинчелси, когда они смогут пересечь Ла-Манш. С ними были два офицера казначейства с сундуками, в которых находилось 2.500 фунтов стерлингов наличными для выплаты жалованья армии за сентябрь и октябрь. Поскольку его собственная армия находилась на грани развала, Бедфорд решил поставить все на последний штурм. И он почти удался. В какой-то момент на стенах показался штандарт регента. Но новые волны защитников сдерживали англичан до тех пор, пока не прозвучал сигнал к отступлению. Через неделю герцогу сообщили, что маршал Буссак добрался до Митри, расположенного всего в двадцати милях от Парижа. Бедфорд прекратил осаду и бросив артиллерию в поле, поспешил вернуться для обороны столицы. Экспедиционная армия и деньги прибыли слишком поздно, в сентябре[552].

Неудача Бедфорда под Ланьи стала тяжелым ударом по его репутации. Это был последний раз, когда он лично командовал армией. В сорок три года герцог был уже серьезно измотан и здоровье стало его подводить. В ноябре его супруга Анна Бургундская, которой он был очень предан, умерла в парижском Бурбонском Отеле, став жертвой последней эпидемии, охватившей бедствующий город. Моральный дух в столице упал до самого низкого уровня. Осенью этого года появились новые сообщения о заговорах сторонников Карла VII с целью впустить врага в город. Горожане не решались выйти за ворота, даже чтобы привезти виноград из своих пригородных виноградников. Цены на пшеницу на городских рынках выросли на 70% от уже исторически высоких. В Англии зерно скупали оптом и отправляли на баржах по Сене, чтобы облегчить бедственное положение французской столицы[553].

К этому времени все проблемы Англии — военные, финансовые и дипломатические — были обострены новой дипломатической инициативой папства, первой за последние восемь лет. В конце ноября 1430 г. Папа Мартин V назначил легата для посредничества в заключении постоянного мира между всеми тремя воюющими сторонами. Его выбор пал на итальянского картезианца, кардинала Никколо Альбергати. Альбергати уже имел международную репутацию успешного дипломата. В то время, когда большинство кардиналов вели мирскую жизнь, он соблюдал все аскезы своего ордена: постился, не ел мяса и носил под одеждой власяницу. В течение многих лет, он служил папским дипломатом, несмотря на телесную слабость, вызванную его образом жизни, и страдания от камней в мочевом пузыре и подагры. Альбергати был, пожалуй, самым опытным миротворцем в Европе. Ранее, в 1422 г., во времена Генриха V, он выполнял миротворческую миссию во Франции, выступал посредником в ссорах германских князей, а недавно председательствовал на конференции в Ферраре, положившей конец войне между Венецией, Флоренцией и Миланом. Его портрет работы Яна ван Эйка в музее Вены (если это действительно он) согласуется с тем, что мы знаем о нем из других источников. На картине изображен спокойный, благодушный и слегка утомленный жизнью человек в возрасте около пятидесяти лет, одновременно проницательный и добродушный. Мартин V не дожил до начала миссии Альбергати и умер в феврале 1431 года. Но назначение легата было подтверждено его преемником Евгением IV[554].

Это произошло в сложный момент в отношениях Англии с папством. Они были напряженными на протяжении многих лет, главным образом из-за долгой и бесплодной борьбы Мартина V за отмену статутов XIV века, ограничивавших осуществление папской юрисдикции в Англии. В конце концов Мартин V признал свое поражение в этом вопросе. Но он был глубоко потрясен отвлечением крестоносной армии кардинала Бофорта на войну во Франции в 1429 году и стал открыто враждебно относиться к военным предприятиям англичан. В письме к Филиппу Доброму он высказал сомнения в том, что англичане действительно заинтересованы в мире, и призывал его заключить сепаратный мир с Карлом VII невзирая на договор в Труа. Новый Папа, Евгений IV, отнесся к притязаниям Англии не лучше. Жан Жувенель дез Юрсен, встречавшийся с ним находясь в составе французского посольства в Рим в начале его правления, сообщал, что новый Папа считал притязания Англии "неразумными и нечестивыми". Альбергати был более сдержан, но в принципе его мнение ничем не отличалось. В ходе своей предыдущей миссии он хорошенько изучил сложившуюся политическую обстановку и прежде всего, усвоил урок недавней печальной истории Франции, когда английское вторжение стало возможным благодаря гражданской войне в стране. По мнению кардинала, единственным способом положить конец конфликту Англии и Франции было примирение короля Валуа с Бургундским домом[555].

После провала первой миссии Альбергати было предпринято еще несколько попыток заключить мир, большинство из которых проходили под эгидой герцога Савойского. Все они окончились безрезультатно, хотя англичане, казалось, одерживали верх. Неудачи, постигшие англичан в последнее время, дали новую надежду на примирение. Филипп Добрый, главной целью которого теперь было прекращение войны, надеялся, что папское посредничество заставит англичан пойти на уступки. Из-за позиции Филиппа англичанам было трудно игнорировать Альбергати, как они игнорировали Амадея Савойского. В феврале 1431 г. ситуация была рассмотрена в Вестминстере в ходе, на удивление, откровенного обсуждения на Совете. Поводом послужил скорый отъезд некоторых членов Совета, включая кардинала Бофорта, епископа Алнвика и лордов Типтофта и Кромвеля, к советникам короля в Руан. События во Франции развивались крайне неутешительно. Осада Компьеня провалилась. Герцог Бургундский распустил свою армию. Оптимизм, с которым король год назад отправился во Францию, испарился. Надвигались финансовые проблемы. "Англия, — говорили советники, отправлявшиеся во Францию, — не может нести расходы, связанные с постоянной войной". Остальные были согласны. Война не могла вестись ни за счет Англии, ни за счет французских подданных Генриха VI. Единственным способом вернуть территории, утраченные с 1429 г., было предоставление их тому, кто мог их вернуть, то есть передать ведение войны в руки вольных компаний, действующих на свой страх и риск. Так поступали Эдуард III в конце 1350-х годов и министры Ричарда II в 1380-х годах, что в обоих случаях привело к катастрофическим последствиям. Что касается миссии Альбергати, то все стороны были согласны с тем, что ее следует приветствовать, по крайней мере, внешне. Для общественной репутации правительства, как в Англии, так и во Франции, было важно, чтобы его считали открытым для разумных предложений. Но у Совета были те же опасения, что и всегда, по отношению к мирным инициативам. Им нечего было предложить на мирной конференции. Коронация Генриха VI в соборе Нотр-Дам стала публичным провозглашением его притязаний, что затрудняло любые уступки. Эти люди были пленниками своих собственных притязаний, обреченные логикой прошлого вести войну, которую, как они знали, они уже не могли выиграть. В марте 1431 г., примерно через месяц после этого обсуждения, Совет получил разрешение Парламента на переговоры с королем Валуа. Но советники так и не выработали согласованную позицию на переговорах. Их цель, как выяснилось, заключалась в том, чтобы добиться долгосрочного перемирия, которое ничего не решало бы, но, по крайней мере, защищало бы их нынешние позиции до тех пор, пока положение не улучшится или пока король не достигнет совершеннолетия. Эта стратегия стала гибельной для союза с герцогом Бургундским, который научился не доверять перемириям и искренне желал постоянного мира[556].

Кардинал Альбергати прибыл к французскому двору в Амбуаз в конце сентября 1431 года. Вскоре он нашел общий язык с Карлом VII и его министрами. Как и легат, они считали, что в первую очередь необходимо примирение с герцогом Бургундским. Миссия Альбергати рассматривалась ими как способ отделить Бургундию от Англии. Но, в отличие от легата, они не надеялись, что это приведет к заключению всеобщего мира. За несколько лет до этого они уже пришли к выводу, что англичане не настроены на мир. Насколько это понимал сам Альбергати, сказать трудно, но вскоре это должно было стать очевидным. В начале октября кардинал въехал в Руан. В нормандской столице его ожидали советники Генриха VI, и уже обсуждали между собой возможные варианты. Они проконсультировались с Большим Советом в Париже и ведущими английскими дворянами в Нормандии, включая герцога Бедфорда, а также с Филиппом Добрым. И у них был готов ответ. Англичане заявили, что в принципе готовы обсуждать мир на выгодных условиях и тем временем рассмотреть вопрос о перемирии на всех фронтах. Но они не были готовы приостановить военные действия в разгар кампании и полагали, что то же самое можно сказать и о Филиппе Добром.

Однако Филипп оказался в более сложном положении, о чем, несомненно, узнал Альбергати, когда отправился на встречу с ним в Лилль. Хотя герцог отчаянно желал прекращения войны, он был связан своей печатью на договоре в Труа и клятвой соблюдать его. В дальнейшем его позиция на переговорах была изложена в инструкциях для дипломатов и оставалась неизменной вплоть до 1435 года. Приоритетными вопросами для Филиппа были: окончание войны, достойная компенсация за убийство отца и подтверждение территориальных завоеваний, полученных в ходе гражданских войн и в период английского владычества. Но он еще не был готов к официальному разрыву с англичанами или заключению сепаратного мира с Карлом VII. Такая позиция означала, что перспективы мира зависели от готовности англичан пойти на уступки, в частности, в отношении их претензий на французскую корону. Филипп, видимо, надеялся, что их удастся склонить к согласию в обмен на достаточно щедрое территориальное урегулирование, как это было сделано в Бретиньи в 1360 году[557].

Расчеты всех трех воюющих сторон осложнялись серьезным кризисом в самой католической Церкви. 1430-е годы стали мрачным периодом в истории Церкви, столкнувшейся с междоусобными войнами христиан, ересью в Богемии и угрозой со стороны возрождающегося ислама. С июля 1431 года в швейцарском городе Базеле заседал церковный Вселенский Собор. Он был созван Мартином V в соответствии с постановлениями Констанцского собора, предписывавшими Вселенскому Собору собираться через регулярные промежутки времени. В Базеле делегаты Собора почти сразу же оказались втянуты в долгий и мучительный спор с Евгением IV по поводу его притязаний на верховную власть в Церкви, который омрачил весь остаток долгого правления этого Папы. Евгений IV, меркантильный и импульсивный человек, ослабленный инсультом произошедшим вскоре после его восшествия на трон, был плохо подготовлен к решению этой проблемы. В ноябре 1431 г. он распустил Базельский Собор и попытался воссоздать его в более благоприятной атмосфере Италии. Делегаты проявили непокорность и отказались разойтись. Поддержанные императором Сигизмундом и большинством кардиналов, они провозгласили, что Вселенский Собор является высшим органом власти в Церкви и не может быть распущен или приостановлен Папой без его собственного согласия. За этими заявлениями последовали дипломатические демарши при европейских дворах и шквал пропаганды в пользу своих претензий[558].

Среди европейских государей позиция Вселенского Собора вызывала симпатии. Соборный режим управления Церковью ослабил бы центральную власть папства и усилил бы их собственный контроль над национальными Церквями. Французская Церковь по обе стороны политического раскола имела сильные галликанские и соборные традиции, а также давние опасения по поводу всеобщего распространения папской юрисдикции. В ланкастерской Франции соборные настроения были сильны в Парламенте и Парижском Университете, а также в ряде кафедральных соборов, в том числе в Руане и Париже. Во Франции Валуа церковный Собор, созванный Карлом VII в феврале 1432 г. в Бурже, единодушно высказался в пользу предложений Базельского Собора. Большинство европейских правителей признали легитимность Собора, стараясь при этом избежать нового раскола или открытого разрыва с папством. Они разрешили своему духовенству направлять делегации в Базель, а со временем отправили и собственные официальные посольства. Карл VII был представлен в Базеле с ноября 1432 года. Филипп Добрый, Иоанн V Бретонский и Яков I Шотландский последовали этому примеру к началу 1434 года[559].

Позиция Англии была более двусмысленной, и ее решение заняло больше времени. Летом 1432 г. в Вестминстер явились посольства от Папы и Собора для аргументации своих позиций. После долгих внутренних дебатов и решительного вмешательства герцога Глостера министры Генриха VI приняли решение участвовать в Соборе. В феврале 1433 г. в Базель прибыла делегация английской Церкви. Правительство объявило, что позднее в том же году оно направит своих послов от имени обоих королевств Генриха VI. Основная причина его желания участвовать в Соборе не была связана с войной во Франции. Его сильно беспокоили гуситы и их связи с английскими лоллардами, которые считались политическими революционерами. Правительство считало, что Собор может стать ценным инструментом для борьбы с угрозой ереси. Но еще одним важным фактором было желание иметь альтернативного посредника на случай, если Альбергати потерпит неудачу или станет действовать против англичан. Такого же мнения придерживался и Филипп Добрый.

Однако отношения Англии с Собором начались неудачно. Приняв решение об участии в Соборе, правительство не знало о ряде важных процедурных решений, которые были приняты в Базеле в самом начале его работы. Собор отказался от системы голосования по нациям, которая применялась в Констанце и давала англичанам такой же вес, как и Франции. Кроме того, делегаты должны были принести так называемую "клятву инкорпорации", которая, по сути, обязывала их работать на коллективные цели Собора, а не в интересах стран, из которых они прибыли. Когда члены Совета в Вестминстере узнали об этом, они были возмущены, выразили протест против обоих решений и запретили англичанам, уже находившимся в Базеле, приносить присягу и присутствовать в Соборе до тех пор, пока не будет восстановлена система голосования по нациям. В результате английская делегация оказалась отстраненной практически от всех дел Собора. В мае 1433 г., вскоре после того как официальное английское посольство отправилось в Базель, оно было отозвано. От имени Генриха VI Собору было направлено письмо с протестом. По его словам, его подданных лишили возможности трудиться в винограднике Господнем, а вместо этого "оставили стоять в стороне, как праздные и отвергнутые руки". Это послание, когда оно было зачитано перед Собором, вызвало бурные дебаты но не из-за его содержания. Архиепископ Турский возражал против использования Генрихом VI титула "король Англии и Франции" и произнес длинную речь в защиту притязаний Карла VII. Это вызвало агрессивный ответ бургундской делегации по поводу убийства Иоанна Бесстрашного. Бургундский представитель закончил свое выступление громким заявлением о том, что Генрих VI является истинным и единственным королем Франции, но его слова были заглушены громкими криками в адрес "бургундских предателей" с французских скамей[560].

Базельский Собор претендовал на выполнение классической для церкви функции посредника в международных спорах. С самого начала он провозгласил мир в Европе важнейшей составляющей своей роли. Эти претензии становились все более правдоподобными по мере увеличения числа национальных делегаций. Папа оставался одинокой фигурой в Риме, а Базель стал столицей Церкви и местом проведения крупного международного собрания представителей государей Европы. Поначалу делегаты Собора задумывались о инициации параллельного мирного процесса под своей эгидой. В энциклике, обращенной ко всему народу Франции в марте 1432 г., они призвали все воюющие стороны направить делегации в Базель для участия в мирной конференции. Но никто из них не воспользовался этой идеей, которая вскоре была оставлена. Альбергати был легатом Папы, а не Собора. Но, возможно, осознавая опасность того, что воюющие стороны могут сыграть на руку Собору против Рима, он позаботился о том, чтобы привлечь базельских делегатов к сотрудничеству на всех этапах. Легат приглашал их присылать представителей на очередные конференции во Франции и отчитывался о проделанной работе как перед Папой, так и перед Собором. По мере обострения отношений между Римом и Базелем только тактичное поведение Альбергати и его высокая репутация в обоих городах позволили сохранить этот беспристрастный подход[561].

Кардинал Альбергати с трудом организовал мирную конференцию под шум бряцания оружия. В течение шести месяцев после первых встреч с представителями трех держав 58-летний кардинал со своим небольшим штатом сотрудников странствовал по замерзшим дорогам северной Франции из одной столицы в другую в условиях самой холодной и долгой за последние годы зимы. Первой его задачей было достижение согласия по поводу места проведения конференции. Английский Совет хотел, чтобы конференция проходила в Нидерландах, вдали от зоны военных действий и в легкой доступности от Англии. Первоначально англичане предложили Камбре — резиденцию независимого церковного принципата на северной границе Франции. Карл VII не согласился ни на какой город к северу от Сены. Он предложил Осер или Невер, но герцог Бедфорд отверг эти варианты, сославшись на то, что они слишком далеки и опасны и в свою очередь предложил Бри-Конт-Роберт, небольшой обнесенный стеной городок к юго-востоку от Парижа на дороге в Мелён, который в настоящее время находился в руках англичан. Не успели эти разногласия разрешиться, как герцог Бургундский потеряв терпение, встретился с представителями Карла VII в Дижоне. В начале мая 1432 г. они договорились, что конференция откроется в Осере 8 июля. Филипп отправил одного из своих личных секретарей в Париж, чтобы уведомить Большой Совете о свершившемся факте и спросить, что советники собираются делать. Они ответили, что должны проконсультироваться с Советом в Англии, но по секрету сообщили эмиссару, что все же рассчитывают на участие англичан. Но они рассчитывали обойтись без советников в Вестминстере. Совет в Англии был разгневан упрямством французского короля в вопросе о месте встречи и не стремился, как Бедфорд, идти в ногу с герцогом Бургундским. К середине июня, когда ответа из Англии все еще не последовало, конференция была отложена до конца сентября[562].

Альбергати созвал делегации каждой из сторон на предварительную встречу в бургундском городе Семюр-ан-Осуа, чтобы обсудить, как должна проходить основная конференция. Делегации Карла VII и Филиппа Доброго предстали перед ним в первую неделю августа 1432 г. во главе со своими канцлерами. Базельский Собор также прислал своих представителей. Англичане не явились. По словам Альбергати, они в последний момент обратились за конвоем, а затем пожаловались, что он прибыл слишком поздно и оказался неподходящим. Французы и бургундцы согласились еще раз перенести основную конференцию на конец октября, чтобы дать англичанам время. Но что делать, если они так и останутся в стороне? Альбергати уже определил английское правительство как главное препятствие на пути к миру. Он подозревал, что англичане не явятся в Осер и в этом случае, по его мнению, Карл VII и Филипп Добрый должны заключить отдельный мир без них. Это, естественно, устраивало французов. Но Николя Ролен не захотел этого делать. В отсутствие англичан, по его мнению, они не смогут ни договориться, ни доложить о том, что было сказано. В кулуарах заседаний стороны прощупывали позиции друг друга по основным вопросам. Ответы были неутешительными. Стало ясно, что французы не желают вести переговоры с англичанами, так же как и англичане с ними. Они терпели участие англичан в Осере только потому, что на этом настаивал Филипп Добрый. Но на вопрос, на какие территориальные уступки они готовы пойти ради мира, Рено де Шартр ответил, что в принципе ни на какие. Бургундский канцлер доложил герцогу о ситуации в мрачных тонах. Филипп же сказал своему канцлеру, что он не намерен отказываться от мирного процесса, даже если конференция в Осере провалится и в случае необходимости им придется перенести обсуждаемые вопросы на новую конференцию или найти другого посредника, например, Базельский Собор[563].

К удивлению многих, когда 27 ноября 1432 г., с опозданием на месяц, мирная конференция в Осере все же открылась, на ней присутствовали и англичане. Их представительство не было ни столь выдающимся, ни столь опытным, как у других сторон, делегации которых вновь возглавляли канцлеры. Представителем англичан был Джон Лэнгдон, епископ Рочестерский, который только недавно начал принимать активное участие в делах английского Совета. Его поддерживал йоркширский рыцарь сэр Генри Бромфлит, который несколькими годами ранее служил во Франции в качестве одного из придворных рыцарей Генриха V. В некотором смысле самым интересным членом английской делегации был третий — гражданский юрист Томас Беккингтон, протеже и бывший канцлер герцога Глостера, а теперь участник своей первой серьезной дипломатической миссии. Ему суждено было стать личным секретарем Генриха VI и одним из его главных дипломатических советников. К этим людям из Парижа присоединились члены Большого Совета, в том числе Жиль де Кламеси и сэр Джон Фастольф.

Несмотря на полный состав участников, а может быть, и благодаря ему, атмосфера была столь же ядовитой, как и предполагал Ролен. Альбергати считал, что большая часть вины лежит на англичанах. Они, как всегда, начали заседание с требования признания двуединой монархии. Это вызвало обычный отказ французов обсуждать этот вопрос. В качестве запасного варианта англичане предложили длительное перемирие, в идеале — на три года, но в крайнем случае — на год. Французы, со своей стороны, были не более сговорчивы. Они не делали никаких предложений о заключении постоянного мира и полностью отвергли альтернативное предложение о перемирии. Перемирие, по их мнению, все равно не будет соблюдаться, учитывая масштабы боевых действий, которые ведут иррегулярные войска. Тогда они выдвинули новое требование. Прежде чем вести какие-либо серьезные переговоры, французские пленники в Англии — герцог Орлеанский, его брат граф Ангулемский и герцог Бурбонский — должны быть доставлены во Францию, чтобы советники Карла VII могли с ними посоветоваться. Французы были обеспокоены тем, как поведут себя пленные принцы так долго находящиеся в неволе. И герцог Бурбонский, и герцог Орлеанский были близки к тому, чтобы отказаться от дела Валуа. Министры французского короля надеялись противостоять давлению, которому подвергались в Англии эти одинокие и отчаявшиеся люди.

В действительности же позиции, занятые в Осере как англичанами, так и французами, были шарадой. По разным причинам ни те, ни другие на самом деле не хотели заключать соглашение. Альбергати считал, или так он позже сказал герцогу, что только бургундская делегация была действительно заинтересована в мире. Возможно, так оно и было, но даже у бургундцев руки были связаны договорными обязательствами герцога перед англичанами. Им было предписано поддерживать притязания английской династии на французскую корону в той мере, в какой они основывались на договоре в Труа, но не в той, в какой они основывались на "старых распрях", то есть на наследственном праве. Срыв конференции в Осере не стал неожиданностью для ее участников. Но неоправданно большие надежды на конференцию возлагались в других местах. В Париже, где частичная блокада города продолжала создавать реальные трудности, критика правительства стала настолько острой, что власти, опасаясь беспорядков, арестовали ряд главных недовольных горожан[564].

Весной и летом 1433 г. миссия Альбергати окончательно потерпела крах. Кардинал, памятуя о чувствительности англичан к месту проведения конференции, предложил созвать другую конференцию между удерживаемым англичанами городом Корбеем на Сене и удерживаемым французами городом Мелён в двенадцати милях выше по течению. Делегации собрались в своих крепостях 21 марта 1433 года. Альбергати разместился со своим штабом в Сен-Пор, на полпути между этими двумя городами, вероятно, в пустующих зданиях цистерцианского аббатства, покинутого монахами во время гражданских войн. Именно здесь проходили пленарные заседания. Вся конференция была посвящена вопросу о принцах-пленниках в Англии. Англичане заявили, что они содержатся в Дувре и при необходимости будут переправлены через Ла-Манш в Кале. Там с ними и должны были встретиться французы. В качестве альтернативы конференцию можно было бы перенести куда-нибудь в Пикардию, а пленников доставить как можно ближе к выбранному месту. Французы ответили, что они не имеют права продолжать переговоры, если пленные не будут доставлены по крайней мере в Руан. Спор продолжался более двух недель, пока легат не прервал конференцию, отправившись к французскому двору, чтобы лично решить вопрос с Карлом VII. Альбергати вернулся в Сен-Пор в июне, убедив французского короля согласиться с английскими предложениями относительно пленных и принять короткое перемирие на четыре месяца до возобновления конференции. Бургундцы с радостью согласились. Было составлено официальное соглашение, готовое к подписанию. Но к этому времени англичане разработали планы крупного наступления на западе. Луи де Люксембург приехал из Парижа и лично явился в Корбей, чтобы объявить, что предложенное перемирие неприемлемо.

В сложившейся ситуации Альбергати отказался от своей миссии как от безнадежной. Франция была разделена на два вооруженных лагеря, ожидающих сигнала к нападению, писал он в своем докладе Базельскому Собору. По его мнению, настало время, чтобы Собор направил собственных послов ко всем трем воюющим сторонам и выяснил, смогут ли они добиться большего успеха, чем он. 10 сентября 1433 г. легат был встречен у ворот Базеля всеми кардиналами находившимися в городе и препровожден в Собор, где через шесть дней он лично выступил с тем же мрачным посланием[565].

В начале 1433 г., когда военное положение Англии ухудшилось по обе стороны Ла-Манша, герцог Бедфорд организовал совместную конференцию Вестминстерского и Парижского Советов. Она должна была состояться в апреле в Кале. Предметом обсуждения должны были стать текущее состояние переговоров с Францией, а также дальнейшее направление и финансирование войны, если предположить (что казалось вероятным), что мирная миссия Альбергати провалится. За формальной повесткой дня скрывались более широкие опасения регента относительно компетентности правительства герцога Глостера в Англии и управления финансами, от которых теперь все больше зависела судьба войны во Франции. Длительный спор между Глостером и Бофортом, произошедший летом предыдущего года, возможно, стоил ему Ланьи. В новом году несколько серьезных инцидентов продемонстрировали масштабы финансовой дезорганизации в Вестминстере[566].

В феврале 1433 г. в гарнизоне Кале произошел мятеж, второй за последние десять лет. Кале был, пожалуй, самым ярким примером привычки английского Совета финансировать текущие операции, откладывая необходимые расходы в других местах. В городе с его крепостью и зависимыми территориями, помимо штата строителей, чиновников и клерков, находился большой гарнизон, чье жалованье было самой крупной повторяющейся статьей в счетах правительства. В течение многих лет эти люди получали лишь часть причитающегося им жалованья. Спад в торговле шерстью, последовавший за Законом о разделе 1429 г., усугубил проблему, поскольку казначей Кале получал средства в основном за счет отчислений от шерстяной таможни. В какой-то момент в 1432 г. платежи, по-видимому, прекратились совсем. Поступления из казначейства упали в разы, а большая часть выплат казначею Кале была перенаправлена на погашение задолженности графу Уорику за время его пребывания в должности капитана города. В результате около половины гарнизона восстала, изгнала лейтенанта Бедфорда сэра Уильяма Олдхолла и захватила запасы шерсти компании Стейпл в качестве обеспечения выплаты жалованья. Бедфорд уже пережил один мятеж английской армии, произошедший под Компьенем в октябре 1430 г., и не был готов допустить еще один. В конце марта 1433 г. он покинул Руан и направился в Кале. 7 апреля он прибыл в дальний форт Балингем, где начал переговоры с мятежниками и обманом заставил их подчиниться. Он дал им письменные гарантии по таможне, которые не имели никаких шансов быть выполненными, а взамен мятежники согласились впустить его в город. В последнюю неделю апреля герцог со своей свитой вошел в город, где его бурно приветствовали и горожане, и гарнизон. Как только он оказался внутри, ворота были закрыты, а мятежники арестованы и отправлены в различные тюрьмы города. Их требования были и аннулированы. В итоге двести из них, почти половина гарнизона, были изгнаны, а их имущество конфисковано. Четверо зачинщиков были приговорены к смертной казни и обезглавлены на рыночной площади[567].

За мятежом гарнизона Кале быстро последовали хаотичные попытки по формированию экспедиционной армии на 1433 год. В начале года английский Совет принял решение об отправке в Нормандию армии под командованием графа Хантингдона. По первоначальному замыслу она должна была быть сопоставима с великой экспедицией графа Солсбери, который в 1428 году привел во Францию 2.700 человек. Но в итоге в мае Хантингдон отплыл лишь с половиной этого числа. Но и это оказалось больше, чем могло позволить себе казначейство. Зарплата за первый квартал службы была взята из денег, которые попечители герцогства Ланкастерского выделили на неоплаченные долги Генриха V. Зарплата за второй квартал должна была быть выплачена при отплытии, но в апреле, когда корабли и люди собирались в Уинчелси, новый казначей лорд Скроуп из Мэшема сообщил, что государственная казна пуста. Он даже не мог оплатить расходы на дипломатические миссии и доставку советников в Кале на конференцию созываемую Бедфордом. В итоге деньги опять были одолжены у кардинала Бофорта, хотя теперь уже не было никаких необремененных доходов, которые можно было бы предложить в качестве залога. Кардиналу пришлось принять личные гарантии каждого члена Совета[568].

Конференция двух Советов состоялась примерно в начале мая 1433 года. Это было масштабное мероприятие. Флотилия кораблей перевезла герцога Глостера, канцлера Стаффорда, его предшественника архиепископа Кемпа, епископа Алнвика, графа Саффолка, лордов Хангерфорда и Кромвеля и других членов Совета, а также толпу приближенных и чиновников, через Ла-Манш в Кале. Не менее пятнадцати кораблей были загружены продовольствием и другими припасами. Из Парижа и Руана прибыли Бедфорд и Луи де Люксембург, а также другие члены Большого Совета, включая Рауля ле Сажа, сэра Джона Фастольфа и президента Парижского Парламента. Приехал и кардинал Бофорт, находившийся во Франции с марта. Жан де Люксембург и граф де Сен-Поль присутствовали в качестве советников герцога Бургундского и главных французских военачальников на ланкастерской службе. Герцога Бретонского представлял его личный секретарь, англичанин, Джеймс Годарт[569].

Вскоре после открытия конференции ее участники получили еще одно неприятное напоминание об уязвимом положении ланкастерской Франции. Сен-Валери был обнесенным стеной городом на южном берегу устья Соммы с бургундским гарнизоном. Теоретически он был защищен шестилетним перемирием между Карлом VII и герцогом Бургундским. Но Луи де Ванкур, французский капитан, базировавшийся в Бове, незаметно прошел через Пикардию и однажды на рассвете захватил город с помощью эскалады. Налетчики разграбили город, перебили большую часть гарнизона, а затем обосновавшись там, начали совершать набеги по всей долине Соммы. Опыт показывал, что если не удавалось быстро выбить их из захваченных мест, то захватчики окапывались и их было очень трудно изгнать. Советникам в Кале пришлось принимать срочные меры. Английский гарнизон в Ле-Кротуа на противоположном берегу эстуария Сены был усилен верными контингентами из гарнизона Кале. Граф де Сен-Поль сразу же отправился блокировать Сен-Валери, а Жан де Люксембург занялся сбором сил, необходимых для полномасштабной осады. Эти меры требовали немедленных денежных выплат. Способ, которым Совет воспользовался для их получения, прекрасно иллюстрирует непостоянство и импровизацию, характерные для английских государственных финансов в этот период. Архиепископ Кемп, который по окончании конференции должен был отправиться в Базель, опустошил свои сундучки, чтобы полученные им на расходы 1.000 фунтов стерлингов были использованы в качестве аванса на содержание армии Сен-Поля. В поисках более значительных средств советники в отчаянии обратились к кардиналу Бофорту, у которого в Кале находилась часть его сокровищ. Бофорт выдвинул свои условия и был восстановлен, несмотря на противодействие Глостера, в королевском Совете. Взамен он согласился дать в долг 10.000 марок (6. 667 фунтов стерлингов), которые сразу же были выплачены Луи де Люксембургу. Снова не нашлось свободных доходов, которые можно было бы предложить в качестве обеспечения займа, и кардинал опять был вынужден принять дополнительные гарантии у каждого советников лично. О расколе в английском Совете свидетельствовало то, что гарантию подписали только союзники Бофорта. Друзья Глостера решительно держали свои кошельки закрытыми[570].

Очевидно, что война больше не могла финансироваться по принципу "из рук в руки". Герцог Бедфорд потребовал от английских советников рассказать, какие у них планы на будущее. В состоянии ли они, спросил он, направить во Францию "более ответственную и постоянную помощь, чем когда-либо прежде"? Ответ не обнадежил. У них не было никаких планов. Несмотря на критическое положение дел во Франции, Бедфорд решил, что должен вернуться в Англию и взять там власть в свои руки, о чем и сообщил собранию. По его словам, ему необходимо объяснить английским подданным короля, насколько близка к гибели Франция, а французским — на какую помощь со стороны Англии они могут реально рассчитывать. Было решено срочно созвать Парламент в Вестминстер и обеспечить присутствие самого Бедфорда[571].

Парламент открылся 8 июля 1433 г. в Расписной палате Вестминстерского дворца в атмосфере назревающих распрей. Герцог Бедфорд председательствовал на заседаниях. Он имел право первенства над герцогом Глостером, как только ступал на английскую землю, что Хамфри в общем-то признавал, но был глубоко возмущен. Он стал говорить о неправильном ведении братом войны во Франции и готовить обвинения против него, которые, как и обвинения в измене кардинала годом ранее, были распространены в кулуарах, но так и не были официально озвучены. Бедфорд отреагировал так же, как и Бофорт. Вскоре после открытия сессии он выступил перед обеими Палатами с заявлением, в котором бросил вызов тем, кто распространяет подобные слухи, и призвал их открыто заявить о них и обосновать. И снова Глостер пошел на попятную и нагло заявил, что до него подобные слухи не доходили. Короля заставили подняться с трона и объявить Бедфорду особую благодарность за его "добрые, похвальные и плодотворные заслуги" во Франции. Не приходится сомневаться, что это отражало мнение обеих Палат. Руководство Бедфорда делами Ланкастеров во Франции вызывало всеобщее восхищение, в то время как годичный эксперимент Глостера с личным правлением посеял разногласия, оттолкнувшие от него большую часть политического сообщества[572].

В первую очередь Бедфорд занялся кадровым составом правительства и восстановлением финансовой дисциплины. Совет был переформирован. Несколько менее компетентных членов получили отставку. Союзники Глостера были уволены или оттеснены на второй план. Полномочия казначея Скроупа по санкционированию расходов были существенно ограничены, и 11 августа его сменил Ральф, лорд Кромвель. Кромвель был ветераном Нормандии, чей опыт участия в войне восходил к Арфлёру и Азенкуру. Кроме того, он был надежным союзником Бедфорда и отнюдь не другом Глостера. Ему суждено было занимать свой пост в течение десяти лет, и он оказался одним из немногих министров, кто действительно понимал проблемы королевских финансов. В течение нескольких дней после своего назначения он временно прекратил все выплаты из Казначейства, пока не будут созданы надлежащие накопления на расходы королевского двора. Затем Кромвель установил некоторые приоритеты для других выплат, ограничив выплату аннуитетов тем получателям, чья политическая или военная поддержка была крайне необходима. Была проведена инвентаризация драгоценностей короны и пресечены различные коррупционные схемы в Казначействе[573].

"Осень, — объявил канцлер Стаффорд после того, как Парламент был распущен в августе, — это время, когда лордам подобает заниматься отдыхом и охотой, а общинам — сбором урожая". Прежде чем согласиться занять пост казначея, Кромвель поставил условие, что ему будет позволено представить Парламенту полный финансовый отчет. Он хотел, чтобы парламентарии поняли, насколько тяжелая ситуация досталась ему в наследство. "Хорошо бы, — писал позднее сэр Джон Фортескью, — чтобы мы сначала оценили, к чему приведут его первые расходы и затраты, поскольку после этого необходимо соразмерять его доходы". Однако это делалось редко. Счета английского государства за этот период впечатляют своим объемом, но они предназначались для выявления мошенничества, а не для представления текущего состояния финансов короля. В течение лета сотрудники Казначейства трудились над записями, чтобы составить нечто похожее на бюджет. В результате получился замечательный документ, который был представлен на рассмотрение Парламента 18 октября 1433 г., после того как он вернулся с каникул. На основе данных за 1429–32 финансовые годы он показал, что постоянные доходы короны составляли менее 60.000 фунтов стерлингов в год, что практически покрывало расходы на внутреннее управление Англией. Если учесть оборону Ирландии, Гаскони, Кале и шотландской границы, то структурный дефицит составлял почти 16.000 фунтов стерлингов в год, а на войну во Франции не оставалось вообще ничего. Общая задолженность правительства неконтролируемо росла, поскольку жизненно важные расходы откладывались, а долги перед солдатами и подрядчиками накапливались. На момент обращения Кромвеля к Парламенту долг составлял более 168.000 фунтов стерлингов — астрономическую сумму, эквивалентную почти трехлетнему обычному доходу или пяти парламентским субсидиям. Из них около 45.000 фунтов стерлингов приходилось только на Кале. Эти цифры придали словам Кромвеля точность и авторитет, но общая картина не могла не удивить. Урок заключался в том, что для продолжения войны во Франции необходимо кардинально изменить уровень парламентского налогообложения[574].

Парламентская сессия стала поводом для того, чтобы еще раз проанализировать перспективы войны и мира. Оба союзника Англии — герцоги Бургундский и Бретонский — прислали в Вестминстер своих послов. Иоанна V вновь представлял Джеймс Годарт. К нему присоединился ирландский рыцарь сэр Томас Кьюсак, ветеран Азенкура, служивший в то время капитаном корпуса английских лучников герцога Иоанна V. Посольство герцога Бургундского возглавлял Юг де Ланнуа, уже ставший привычной фигурой в Вестминстере.

Отношения между Бедфордом и Филиппом Добрым были ледяными. Смерть Анны Бургундской в ноябре предыдущего года разорвала самую прочную нить связывавшую двух герцогов. Последовавший второй брак Бедфорда с Жакеттой де Люксембург завершил разрыв отношений с Филиппом. Жакетта была 17-летней дочерью старшего брата Жана де Люксембурга Пьера, графа де Сен-Поль, "живой, красивой и любезной", по словам хрониста Монстреле, который, вероятно, был с ней знаком. Бракосочетание было отпраздновано в соборе Луи де Люксембурга в Теруане в апреле 1433 г., за несколько дней до открытия конференции в Кале. Этот брак закрепил личный союз Бедфорда с домом Люксембургов, ведущие члены которого на протяжении многих лет были опорой двуединой монархии. Но это привело в ярость герцога Бургундского. Люксембурги были знатнейшим дворянским домом Пикардии, одновременно его самыми могущественными вассалами и главными региональными соперниками. Брак с Бедфордом грозил оторвать их от политической сети Филиппа во Франции и поставить в прямую зависимость от английской династии. Кардинал Бофорт попытался организовать встречу Филиппа и Бедфорда в Сент-Омере в начале июня в надежде на примирение. Но хотя оба герцога приехали в Сент-Омер, чувство неприязни между ними было настолько сильно, что ни один из них не согласился первым обратиться к другому, и встреча так и не состоялась[575].

Ввиду деликатного характера своей миссии Юг де Ланнуа получил инструкции из уст самого Филиппа в саду герцогского особняка в Аррасе. Филипп дал волю всем своим накопившимся обидам на англичан. Он жаловался, что они не хотят ни заключать мир с королем Валуа, ни вкладывать в войну ресурсы в таких масштабах, которые могли бы принести им победу. Он считал, что мир, заключенный путем переговоров, — это единственный выход из войны, которую ни одна из сторон не могла выиграть. Если бы англичане захотели продолжать войну при его поддержке, им пришлось бы выделить гораздо больше денег и войск, и принять более активное участие в обороне его владений, а также своих собственных. Но англичане были не в состоянии сделать это, о чем Филипп наверняка знал. В июле 1433 г. они уже содержали на севере Франции около 6.000 солдат. Около 4.800 из них составляли англичане, размещенные границах и в гарнизонах Нормандии. Остальными были французские войска на английской службе под командованием братьев Люксембургов. Около трети этих сил в данный момент было занято в осаде Сен-Валери, которая началась в начале июля и продолжалась до условной капитуляции гарнизона Луи де Ванкура в конце августа. Кроме того, Филипп Добрый утверждал, что только в Бургундии в течение прошлого года он заплатил 4.500 солдатам за службу в гарнизонах и полевых войсках, не говоря уже о тех силах, которые ему приходилось содержать на Сомме. Ланнуа было приказано проследить за тем, чтобы англичане поняли, как сильно герцог переживает по этому поводу[576].

Филипп поручил своему посланнику выяснить текущие мнения в Англии в то время, когда все политическое сообщество будет собираться в Вестминстере на заседание Парламента. Ланнуа продлил свое пребывание в стране до начала работы Парламента и держал ухо востро. Его выводы были проницательны и показательны. К счастью, Филипп проигнорировал его просьбу уничтожить его отчет, как только он его прочитает. Ланнуа присутствовал на двух заседаниях Совета и имел аудиенцию у короля ("очень красивого ребенка с хорошим присутствием ума"). Он также беседовал наедине с рядом членов Совета, включая кардинала Бофорта, герцога Бедфорда и графов Уорика и Саффолка. Всех этих людей он встречал раньше, во время предыдущих миссий в Англию или во Фландрию, и их настроение было мрачнее, чем обычно. Все они казалось потеряли надежду на победу. Бофорт был приветлив, но "несколько странен" и более насторожен, чем раньше. Уорик был любезен, но мрачен. Люди были подавлены поворотом, который приняла война, и враждебно относились к Филиппу, который, как считалось, слишком многого требовал и слишком мало вносил. Ланнуа каждый день, когда он находился в Лондоне, слышал грубые слова и отвратительные угрозы в адрес своего господина. По заверениям Уорика, так говорили только низшие чины, хотя сам граф признавал, что приближенные короля были раздражены тем, что за два года, проведенных Генрихом VI во Франции, Филипп ни разу не посетил короля. Герцог Бедфорд осознавал, что Филипп больше не считает его своим другом, но в Вестминстере он оставался самым твердым сторонником Филиппа и постоянно напоминал членам Совета, что Филипп незаменим. Советники явно были настроены скептически, но Ланнуа не нашел никаких доказательств того, что они вели тайные переговоры с Карлом VII, как опасался Филипп.

Ясно лишь то, что большинство власть имущих, по словам Ланнуа, поняли, что "французское дело так продолжаться не может". Теперь они должны были решить, заключить ли мир с королем Валуа на самых выгодных для себя условиях или послать во Францию "очень большую и мощную" армию. Другого выхода не было. Ланнуа дважды беседовал с кардиналом Бофортом. Кардинал сказал ему, что решение находится в руках нынешнего Парламента. И пока парламентарии не примут решение о финансировании нового наступления, невозможно понять, будет ли Англия выходить из войны путем переговоров или продолжит ее в более широком масштабе. Граф Саффолк сообщил Ланнуа, что общее мнение Совета сводится к тому, что мир путем переговоров является необходимым. Однако герцоги Бедфорд и Глостер придерживались собственного мнения. Юг де Ланнуа имел лишь краткие и малоинформативные беседы с Бедфордом и ни одной с Глостером. Но хотя братьев разделяла личная неприязнь и конкурирующие планы в отношении Франции, они были едины в своем благоговении перед наследием Генриха V.

Сам Бедфорд разделял общее стремление вывести Англию из войны, но не мог заставить себя отказаться от амбиций, к реализации которых так близко подошел его старший брат. Его мнение прозвучало в характерном красноречивом заявлении, которое он сделает Генриху VI летом следующего года перед возвращением во Францию:

Искренность Бедфорда была очевидна, но его положение было безвыходным. Если Парламент не поддержит его планы финансово, то нужно будет найти какой-то способ удержать союзников и продолжить мирный процесс. Но он не был готов пойти на уступки, на которых только и можно было заключить мир с Францией[577].

В этой неординарной ситуации Совет хватался за соломинку, пытаясь найти выход из войны на приемлемых условиях. Избранным инструментом в достижении этой цели вновь стал герцог Орлеанский. Проведя восемнадцать лет в плену в Англии, герцог был готов практически на все, чтобы вернуться на родину. Его герольд сообщил Югу де Ланнуа, что его господин "не намерен ни на минуту дольше мириться со своим нынешним положением". Всегда было ясно, что единственной надеждой Карла на освобождение является политическая сделка с его пленителями. Уже несколько лет назад он тайно признал Генриха VI королем Франции и неоднократно предлагал ему посредничество. В 1427 г. он выступил с собственными мирными предложениями и уже начал заручаться их поддержкой во Франции, но в результате осады Орлеана этот план сошел на нет. Карл чувствовал себя, по его собственным словам, "как меч, заткнутый в ножны, бесполезным, пока его не вытащат".

В 1433 г. Совет решил, что пришло время более эффективно использовать герцога Орлеанского. Есть все основания полагать, что за этим стоял граф Саффолк. Саффолк был одним из самых долговечных английских военачальников во Франции, пока его военная карьера не оборвалась в результате катастрофы 1429 года. Он попал в плен при штурме Жаржо и стал пленником Орлеанского бастарда, единокровного брата Карла. В начале 1430 г. Саффолк был условно-досрочно освобожден и вернулся в Англию. Там он женился на Алисе Чосер, богатой вдове последнего графа Солсбери из рода Монтегю, и начал создавать личную региональную базу власти в Восточной Англии и еще одну в Оксфордшире. Саффолк традиционно был союзником Глостера, и его назначение в Совет в ноябре 1431 г., по-видимому, было сделано с подачи герцога. Однако Саффолк быстро зарекомендовал себя как один из самых усердных и независимых советников короля, а также как убежденный сторонник мира, заключенного путем переговоров. Саффолк подружился с Карлом Орлеанским. У них было много общих интересов, как политических, так и литературных. В 1432 г. он успешно ходатайствовал о передаче ему опеки над пленником, и с августа того же года обычной резиденцией Карла стал замок графа в Уингфилде. Там Саффолк побудил Карла возродить свои прежние посреднические планы. В течение трех недель после переезда Орлеанский бастард вместе с членами своего штаба из Блуа посетил Карла в Англии. Карл установил контакты с другими видными деятелями Франции, включая Иоланду и Карла Анжуйского, братьев Монфор — Иоанна V и Ришмона, герцога Алансонского, графа Клермонского, южных графов — Фуа, Арманьяка и Пардиака, а также некоторых офицеров Карла VII, включая его канцлера Рено де Шартра. Карл был уверен, говорил он Югу де Ланнуа, что эти люди, "величайшие сеньоры двора и партии французского короля", будут брать с него пример, когда дело дойдет до условий заключения мира. В июле 1433 г. герцога Орлеанского привезли из Дувра в лондонский особняк графа Саффолка, где он представил свои подробные предложения на рассмотрение Совета[578].

14 августа 1433 г., после шести недель переговоров, герцог Орлеанский скрепил грамоту, в которой объявил о своем намерении созвать мирную конференцию после 15 октября либо в Кале, либо где-нибудь в Нормандии. Обращаясь к Генриху VI как к "моему господину, королю Франции и Англии", а к Карлу VII — как к "Дофину", он выразил уверенность, что великие сеньоры Франции, с которыми он обсуждал этот вопрос, поддержат заключение постоянного мира на условиях признания Генриха VI королем Франции при условии, что его сопернику из рода Валуа будут предоставлены соответствующие территориальные и финансовые гарантии. Карл Орлеанский вряд ли мог себе представить, что король Валуа добровольно согласится на такой договор. Скорее всего, он имел в виду аристократический переворот против своего кузена. Если в течение года не удастся заключить мир на этих условиях, он обещал принести оммаж Генриху VI как королю Франции и Англии и служить ему против Карла VII. И в этом случае он должен был быть освобожден без выкупа. Оказавшись на свободе, герцог обязался устроить так, чтобы его подданные и союзники во Франции сами принесли оммаж английскому королю. Англичанам должно было быть передано большое количество опорных пунктов, расположенных по всей территории французского королевства. В их число входили Мон-Сен-Мишель и Ла-Рошель — единственные подвластные Карлу VII крепости на Атлантическом побережье, города Орлеан, Блуа и Шатоден, входившие в Орлеанский апанаж, крепости Бурж, Пуатье, Тур, Лош и Шинон — главные центры управления Карла VII, столицы провинций Лимож и Сентонж и город Безье в Лангедоке[579].

Трудно сказать, насколько серьезно относились к этому необычному проспекту министры английского короля или сам Карл Орлеанский. Однако Совет принял меры к тому, чтобы на конференции организованной герцогом Орлеанским присутствовала их высокопоставленная делегация. Англичане пригласили Филиппа Доброго лично присутствовать на конференции или, по крайней мере, направить туда достаточно внушительное посольство. Мы не знаем, что сообщали Карлу Орлеанскому его корреспонденты во Франции, но очевидно, что в общении с английским Советом герцог сильно преувеличивал шаткость положения Карла VII и свое влияние в стране, которую он не видел почти два десятилетия. По всей видимости, Карл надеялся использовать недовольство главенствующей ролью Жоржа де Ла Тремуя при дворе Карла VII, поскольку почти все, кого он назвал своими сторонниками, были известными врагами всесильного министра. Но если таков был план, то он был сорван еще до того, как грамоты были скреплены печатями. Когда в середине июля Юг де Ланнуа проезжал через Кале по пути домой, он столкнулся с другим бургундским дипломатом, только что вернувшимся от французского двора и тот сообщил ему о падении Ла Тремуя[580].

Падение министра началось с Реннского договора, который заставил его урегулировать спор с Ришмоном и ознаменовал возвращение Иоланды Анжуйской к влиянию при дворе. Ла Тремуй рассматривал этот договор как акт войны. В августе 1432 г., сразу после освобождения Леньи, он взял на службу еще одного знатного рутьера, кастильского солдата удачи Родриго де Вильяндрандо, и отрядил его в Анжу. Родриго вторгся в герцогство Иоланды из Турени и стал угрожать ей. Карл Анжуйский, фактически управлявший герцогством в отсутствие старшего брата, не поддался на уговоры. Его лейтенант Жан де Бюэль собрал дворянство герцогства и в сентябре столкнулся с Родриго к югу от Пон-де-Се. Произошло ожесточенное сражение, в котором войска Родриго были обращены в бегство. Кастильцы отступили в Турень, где несколько недель занимались грабежами и разрушениями, а затем ушли в Лангедок.

По мере того как положение Ла Тремуя становилось все более шатким, при дворе создавалась мощная коалиция, ожидавшая удобного случая для его смещения. Даже бывшие друзья министра, такие как Рауль де Гокур и Ла Ир, были готовы покинуть его. Такой случай представился в конце июня 1433 года. Мирные переговоры в Сен-Пор только что провалились, а англичане сосредотачивались для нового наступления. Карл VII и Ла Тремуй прибыли с двором в Шинон. Капитаном Шинона был Рауль де Гокур и в туже ночь его заместитель впустил в крепость через ворота отряд из сорока или пятидесяти вооруженных людей. Их возглавляли четыре человека: лейтенант Карла Анжуйского Жан де Бюэль, соратник Бюэля по анжуйскому походу Пьер де Брезе, адъютант Ришмона Прежен де Коэтиви и родственник самой главной жертвы Ла Тремуя Луи д'Амбуаз. Ла Тремуй был застигнут врасплох в своей постели и объявлен арестованным. Завязалась борьба, в ходе которой министр получил удар кинжалом в живот. Король понял, что происходит, как только услышал шум в соседних комнатах и послал своих приближенных узнать, что случилось. Королева, которая, возможно, была в курсе заговора, успокоила его, и Карл пассивно подчинился событиям, которые он и не пытался контролировать. Раненого, но живого Ла Тремуя под конвоем доставили в замок Жана де Бюэля в Монтрезор близ Лоша, а затем позволили ему удалиться в свой замок в Сюлли, все еще богатым, но уже не влиятельным человеком[581].

Естественно, что в Англии и Бургундии было много предположений о том, кто заменит человека, который в течение шести лет главенствовал во французском правительстве. Карлу VII, вечно испытывавшему недостаток уверенности в себе и скучавшему от рутины управления страной, нужны были министры, которые были бы не только слугами, но и друзьями. Он был склонен делегировать им больше полномочий, чем считалось приличным для короля. Но он никогда больше не передавал управление страной в руки одного человека, как это сделал для Ла Тремуя. Наблюдая за происходящим из своей ссылки в Провансе, Жан Луве не утратил ни своей проницательности, ни понимания работы правительства. В меморандуме, написанном для герцога Савойского, он сообщал, что у короля теперь "нет ни одного слуги, имеющего власть над всеми остальными". Однако Карл Анжуйский, его мать Иоланда и сестра-королева, тем не менее, пользовались непревзойденным влиянием. Их поддерживали участники переворота Жан де Бюэль, Прежен де Коэтиви и Пьер де Брезе, а также солидный корпус профессиональных администраторов, прошедших обучение в анжуйской администрации в Анже и Тарасконе. Эти люди на долгие годы стали главенствовать во французском правительстве. Ни одно решение не принималось без их согласия. Ришмон вернул себе должность коннетабля, но не прежнюю политическую власть. По крайней мере, на первых порах это было правительство родственников Карла VII, такое правительство, которое, по мнению современников, соответствовало существующему положению вещей. Однако последствия для хода войны были скромными. Больше внимания было уделено западному фронту в Мэне и герцогстве Алансонском, а также отношениям с Бретанью, которые всегда были главной заботой Анжуйского дома. Однако проблемы с деньгами и войсками оставались теми же, что и раньше. По мнению Ла Тремуя, которое разделял и Рено де Шартр, необходимым условием победы было отторжение Бургундии от Англии. Это оставалось ортодоксальной точкой зрения политического сословия. И никто не был склонен идти на существенные уступки англичанам, прежде всего по неразрешимым вопросам суверенитета и прав на корону[582].

Дворцовый переворот при французском дворе положил конец любым надеждам, которые Карл Орлеанский мог возлагать на свою конференцию. Английское правительство назначило местом проведения конференции Кале и выдало охранные грамоты большому числу французских советников и дворян, которые, как оно надеялось, примут в ней участие. Но ни один из них не приехал. В конце октября 1433 г. сэр Уильям Олдхолл сообщил из Кале, что делегатов еще не видно и полагал, что они могут появиться к Рождеству. Были некоторые разговоры о переносе сроков проведения, но и в новом году проект даже теоретически еще не был реализован. Французы, вероятно, не знали об условиях сделки Карла Орлеанского с англичанами, но они с опаской относились к инициативам отчаявшихся пленников в Англии и решили бойкотировать конференцию[583].

Попытки англичан выйти из войны с Шотландией не увенчались успехом. Одной из первых задач Бедфорда в Англии был новый подход к отношениям с северным королевством. До сих пор король Яков I придерживался буквы соглашения с английским Советом. Но ему не удалось остановить шотландских солдат удачи, которые добровольно уезжали воевать на стороне Карла VII. В 1430 г. Вестминстерский Совет сообщил, что шотландцы "ежедневно" проходят через Дьепп и другие порты под носом у английских чиновников, направляясь воевать за Карла VII[584]. Пока дела во Франции шли хорошо, англичане спокойно игнорировали скрытую угрозу со стороны Шотландии. Но в новых обстоятельствах Шотландия стала занимать все большее место в их мыслях. Бервик и Роксбург, последние уцелевшие английские гарнизоны в Шотландской низменности, находились в плохом состоянии и вряд ли стоили затрат на их оборону. Охрана границы обходилась дорого и затрудняла набор войск в северных графствах для службы во Франции. Маргарита Стюарт все еще оставалась в Шотландии, но угроза того, что в один прекрасный день Яков I может отправить ее во Францию с другой шотландской армией, висела над англичанами как дамоклов меч.

В августе 1433 г. в Шотландию было направлено посольство под руководством шурина короля Якова I, Эдмунда Бофорта, графа де Мортен, для переговоров о заключении постоянного мира. Бофорт был уполномочен сделать заманчивые предложения: вернуть Бервик и Роксбург и отказаться от притязаний Англии на оммаж от шотландских королей. Договор на этих условиях восстановил бы территориальную целостность Шотландии в том виде, в каком она существовала до рокового вмешательства Эдуарда III в дела страны за столетие до этого. Яков I клюнул на эту приманку. Он созвал Генеральный Совет (фактически Парламент), который собрался в доминиканском монастыре в Перте в октябре 1433 года. Но хотя король был не прочь принять английское предложение, Совет после двух дней ожесточенных дебатов отклонил его. Хронист Уолтер Боуэр присутствовал на заседании в качестве аббата Инчколма. Он был одним из членов комиссии, которой было поручено выяснить мнение участников собрания. По его словам, решающим фактором стал договор с Францией, который исключал возможность заключения сепаратного мира с англичанами. Духовник Якова I, аббат Джон Фого из Мелроуза, пытался убедить собрание в том, что обещание не заключать мир с врагом противоречит Божьему закону и не является обязательным. Но он был проигнорирован и впоследствии обвинен инквизитором Шотландии в ереси. Сам Боуэр считал, что английские предложения были сделаны не из лучших побуждений, а были хитрой уловкой, направленной на отторжение шотландцев от французов. Многие из присутствующих, видимо, разделяли его мнение. Другие указывали на "неизлечимую обиду" шотландцев на Англию. Наследие Эдуарда I и Эдуарда III было не так легко забыть. Шотландцы не настолько доверяли англичанам, чтобы отказаться от своего единственного континентального союзника. На практике это привело к тому, что мир с Шотландией мог быть заключен только в рамках общего урегулирования с Францией. В следующем году англичане обновили свои предложения, добавив к ним предложение о брачном союзе между молодым Генрихом VI и дочерью шотландского короля. Но шотландцы остались непоколебимы[585].

Незадолго до Рождества 1433 г. Палата Общин наконец подошла к решению военных и финансовых проблем. Парламентарии ознакомились с мрачным докладом Кромвеля о состоянии финансов короля, но не пожелали предоставить более чем одну стандартную субсидию. Эта субсидия не была щедрой и выплачивалась четырьмя частями в течение двух лет, что было необычно долго. Кроме того, Палата Общин начала практику предоставления скидок городам и графствам, которым было трудно собрать сумму, причитающуюся по устаревшей схеме налогообложения, которой было уже почти сто лет. Скидки объявлялись необходимыми для облегчения положения местных общин, "пришедших в запустение, обезлюдевших или разрушенных, чрезмерно обедневших, или чрезмерно обремененных указанным налогом". В результате величина стандартной субсидии уменьшилась примерно на одну десятую часть. Это был переломный момент. Палата Общин дала понять, что не желают увеличивать масштаб обязательств Англии по участию в войне во Франции. Церковь оказалась еще более непримиримой, чем Палата Общин. Ярко выраженное меньшинство делегатов собора Кентерберийской епархии, собравшегося в лондонском соборе Святого Павла, отказалось вообще предоставлять какие-либо субсидии, ссылаясь на бедность, чуму и прошлое финансовое бремя. Две делегации Палаты Лордов, сменявшие друг друга, пытались убедить их в растущей численности и силе французских армий, но безрезультатно. Собор отказался, как и в прошлом, приобщить к парламентской субсидии полную десятину, а вотировал только часть. Более половины совокупной стоимости этих субсидий уже было направлено на погашение недавних займов у Бофорта. В течение следующих двух лет денежные поступления в казну упали до исторически низкого уровня. Герцог Бедфорд не скрывал своего разочарования. Он давил на английское политическое сообщество, рассказывая о гибельном положении ланкастерской Франции и призывая финансировать мощную армию, которая могла бы наконец переломить ход войны. "Тем не менее… средства на это пока не найдены, к моему великому сожалению, Бог знает, найдутся ли"[586].

Бедфорд оставался в Англии первые шесть месяцев 1434 г., в течение которых шли споры о будущем правительстве как Англии, так и Франции. Палата Общин, которая научилась не доверять авторитарному стилю правления герцога Глостера, хотела, чтобы Бедфорд остался в Англии. Сам же Бедфорд был полон решимости вернуться во Францию, несмотря на то, что Парламент не мог обеспечить его финансированием для победы. Он взял на себя обязательство регулярно возвращаться в Англию по мере необходимости. Однако он настаивал на том, что даже находясь во Франции, он должен сохранять за собой решающий голос при выборе советников в Вестминстере. В последние дни работы Парламента Бедфорд добился от него согласия на новые правила ведения дел, призванные ограничить возможности герцога Глостера по формированию правительства по своему усмотрению. До совершеннолетия короля состав Совета должен был публично оглашаться, а все новые назначения представляться на его утверждение, где бы он ни находился. С ним, Бедфордом, должны были советоваться по поводу всех назначений на государственные должности, епископов и даже менее значимые должности на государственной службе. Эти изменения фактически сделали его регентом в обеих странах[587].

Герцог Глостер был крайне раздражен новыми постановлениями. В ответ он поставил под сомнение все ведение войны его братом. Он разработал собственный альтернативный план, который не сохранился, но, судя по всему, представлял собой более амбициозный вариант того, который Бедфорд предложил Парламенту и который тот отказался финансировать. План предусматривал еще один военный натиск с целью одержать победу, которая переломила бы весь ход последних событий. Глостер сплотил своих сторонников и утверждал, что его план позволит избежать необходимости введения в Англии новых военных налогов на долгие годы. Предположительно, это должно было быть достигнуто за счет возвращения ранее завоеванных провинций северной Франции и обложения их налогами или грабежами.

Для рассмотрения плана герцога был созван Большой Совет. Его заседание состоялось в Вестминстере в последнюю неделю апреля 1434 г. на фоне больших ожиданий общественности. На присутствовавших на заседании мирских и духовных лордов и толпу опытных солдат и чиновников оказывалось сильное давление, чтобы они одобрили предложения Глостера. Периодические заседания Большого Совета продолжались до самого мая. Глостер изложил свой план в резких выражениях, которые были весьма критичны по отношению к Бедфорду. Бедфорд ответил своим документом, который Глостер, в свою очередь, счел оскорбительным. Большой Совет вновь собрался 12 мая в лондонском особняке епископа Даремского, чтобы изложить свои рекомендации в письменном виде. По их мнению, план Глостера в принципе заслуживает одобрения, но является неосуществимым. Для его реализации потребовалось бы немедленно набрать большую армию, стоимость которой составила бы от 48.000 до 50.000 фунтов стерлингов. Казначей Кромвель сообщил, что не может найти даже половины этой суммы. Комиссары, направленные в графства для привлечения займов, сообщали, что никто не желает давать деньги взаймы. Люди опасались дефолта, учитывая масштабы существующего государственного долга и отсутствие необремененных доходов, которые можно было бы предложить в качестве обеспечения. Драгоценности короля, которые часто сдавались в залог, теперь, к сожалению, были исчерпаны. Таким образом проект герцога Глостера оказался мертворожденным[588].

В июне 1434 г., в последние дни своего пребывания в Англии, герцог Бедфорд попытался перевести денежные потоки из Англии во Францию на более регулярную и устойчивую основу вместо постоянных импровизаций, характерных для последних трех лет. Администрация Руана подготовила анализ военных расходов в Нормандии, сводки финансов личных владений Бедфорда, бюджеты, списки гарнизонов и, несомненно, другие документы, которые не сохранились. Результатом всех этих усилий стал новый финансовый план. В дальнейшем канцлер Франции Луи де Люксембург должен был получать из английских доходов 5.000 марок (3.333 фунта стерлингов) в каждом полугодии на расходы по содержанию гарнизонов и проведению полевых операций за пределами Нормандии. Для финансирования этих выплат попечители герцогства Ланкастер согласились, что после погашения предоставленных ими займов правительству они передадут свои активы обратно короне. Предполагалось, что это позволит оплатить постоянное войско в 200 латников и 600 лучников. Бедфорд, в свою очередь, согласился, чтобы доходы от его личных владений в Нормандии и Мэне шли на военные расходы, а не использовались для поддержания его статуса и двора во Франции. За счет этого предполагалось оплатить еще 200 латников и 600 лучников. Кроме того, солдаты гарнизона Кале (которые всегда оплачивались из английских доходов) должны были быть предоставлены в его распоряжение для использования в других частях Франции, когда в них возникнет необходимость.

Теоретически эти меры позволяли Бедфорду содержать до 2.000 человек без дополнительных расходов из обычных доходов короля. Это была гениальная схема, но менее работоспособная, чем предполагал Бедфорд. Даже если бы эти доходы были выплачены быстро и в полном объеме, они смогли бы обеспечить не более половины предусмотренной численности войск. Да и вообще, они редко были таковыми. На доходах с личных земель Бедфорда уже лежали расходы на выплату жалованья и пенсий, и этот факт он, по-видимому, не принял во внимание. Что касается доходов герцогства Ланкастер, то они стали бы доступны только после погашения существующих займов предоставленных попечителями, а это вряд ли могло произойти в ближайшее время и в реальности имущество было возвращено короне только в 1443 году. В итоге деньги пришлось изыскивать из обычных доходов короля и выплаты, обещанные Луи де Люксембургу, осуществлялись нерегулярно и финансировались за счет невыполнения обязательств перед офицерами короля в Кале, Гиени и Ирландии. Непосредственные финансовые потребности регента пришлось удовлетворять за счет займов. Это потребовало нового соглашения с кардиналом Бофортом. Совет согласился освободить его от обвинения в попытке незаконного вывоза сокровищ в 1432 г. и вернуть деньги, которые он внес в залог в качестве гарантии подчинения приговору. В течение мая и июня за счет займов у Бофорта были оплачены авансы армии, которая должна была сопровождать Бедфорда во Францию. В июле 1434 г. герцог покинул Лондон и отплыл во Францию. Больше он никогда Англию не увидел[589].