Столетняя война. Том V. Триумф и иллюзия

Глава VII. Жанна д'Арк: от Реймса до Руана, 1429–1431 гг.

Филипп Добрый первым оценил значение произошедшей коронации. О капитуляции Реймса он узнал вскоре после отъезда из Парижа, когда его кавалькада подъезжала к Лаону. Несмотря на договоренность с герцогом Бедфордом, он сразу же решил восстановить дипломатические отношения с Карлом VII. Во второй половине дня после коронации в Реймс прибыло бургундское посольство во главе с Давидом де Бриме, одним из ближайших доверенных лиц Филиппа, с поздравлениями и приглашением к переговорам. Еще одно послание было направлено герцогу Савойскому с предложением вернуться к прежней роли посредника. В лагере Карла VII Рено де Шартр и Ла Тремуй ухватились за эту возможность обеими руками. Около 24 июля было заключено двухнедельное перемирие, которое, судя по всему, распространялось на Иль-де-Франс и Шампань. На начало августа была назначена предварительная конференция в замке сеньоров де Куси в Ла-Фер на реке Уаза. Англичане приглашены не были[418].

В стратегическом отношении потеря Шампани была катастрофой как для Англии, так и для Бургундии. Это был богатый сельскохозяйственный регион с важными торговыми и промышленными городами, одна из немногих провинций за пределами Нормандии, из которой двуединая монархия получала значительные налоговые поступления. Отвоевание этой провинции открыло для партизан Карла VII области к северу от Парижа впервые после изгнания северных гарнизонов за пять лет до этого. Через несколько дней после коронации Карл VII двинулся из Реймса на запад. 23 июля 1429 г. он достиг Суассона, который распахнул перед ним свои ворота. Суассон был важным городом с мостом на реке Эсне и крупным узлом системы дорог к северо-востоку от Парижа. Отсюда французская армия была готова к походу на столицу. Капитаны армии стремились использовать набранный за последний месяц темп и атаковать город до того, как регент успеет сосредоточить свои разрозненные силы и получить подкрепление из Англии. Они были возмущены перемирием с Бургундией, которое давало Бедфорду жизненно важную двухнедельную передышку. Жанна д'Арк, с самого начала решительно настроенная на штурм Парижа, была в ярости и грозилась проигнорировать перемирие. Ее отношение к герцогу Бургундскому было бескомпромиссным. В день коронации она продиктовала ему письмо, в котором требовала полной капитуляции бургундцев. Пусть Филипп заключит мир с Карлом VII, выведет все свои гарнизоны из Франции и выйдет из войны. Нет смысла вести войну против Царя Небесного. Она считала, что от него нельзя добиться мира, "разве что острием копья"[419].

Последние контингенты армии кардинала Бофорта и сэра Джона Рэдклиффа высадились в Кале через несколько дней после коронации. Они направились в Амьен, где соединились с 700 пикардийцами под командованием Вилье де Л'Иль-Адама. Регент отправился в Руан, чтобы встретить их там. 25 июля Бофорт, Бедфорд и Л'Иль-Адам вместе вошли в Париж во главе 2.500 человек. Город был неспокоен и страшен, улицы заполнены беженцами из окрестностей. Войска были оставлены для обороны города. По мере прибытия новых контингентов они были направлены для охраны подступов к Парижу. В последнюю неделю июля в Понтуаз прибыло около 1.750 человек из английских гарнизонов Нормандии и местного дворянства провинции. Они были направлены для обороны Ланьи, важнейшего моста через Марну в 25-и милях к востоку от Парижа. Жан де Люксембург был направлен для защиты долины Уазы между Сен-Кантеном и Нуайоном. Другой отряд под командованием его кузена бастарда де Сен-Поль получил приказ удерживать Мо. Теперь в распоряжении герцога Бедфорда в районе Парижа находилось от 5.000 до 6.000 человек. Через несколько дней ожидалось прибытие армии Филиппа Доброго из Артуа и Пикардии, которая собиралась в Корби на Сомме[420].

В Суассоне у советников Карла VII на короткое время сдали нервы. Они решили, что штурм Парижа уже невозможен. Не желая рисковать еще одним Вернёем, они убедили короля отказаться от этой идеи и отступить к Луаре. Это было очень непродуманно. В этом случае города Шампани оказались бы под ударом новой армии герцога Бедфорда. Узнав об этом, города выразили энергичный протест. Тем не менее, французский король проявил все признаки того, что он собирается действовать. Около 28 июля он покинул Суассон и направился на юг к Брей-сюр-Сен, единственной переправе через Сену, находившейся в дружественных руках. 2 августа его армия достигла Провена, столицы Бри, расположенного в 15-и милях к северу от переправы. После этого между двумя армиями началась игра в кошки-мышки, когда они маневрировали в поисках преимущества (см. Карту III). Герцог Бедфорд направил контингент войск для занятия Брей-сюр-Сен и блокирования линии отступления французов. Он отозвал из гарнизонов на Марне столько людей, сколько смог вывести, и 4 августа повел всю свою армию вверх по Сене к острову-крепости Мелён, который находился к западу от французских лагерей в районе Провена.

В Провене французская стратегия претерпела очередной переворот. Переговоры с герцогом Бургундским провалились. В начале августа Рено де Шартр и Жорж де Ла Тремуй в сопровождении Ла Ира и Потона де Сентрая встретились в Ла Фер с канцлером Филиппа Николя Роленом. Конференция была короткой и малопродуктивной. Не удалось договориться ни о чем, даже о продлении перемирия, которое, соответственно, было отменено. Такой исход значительно ослабил позиции тех, кто искал дипломатического решения, и укрепил более агрессивные устремления Жанны д'Арк и капитанов армии. От плана отступления на Луару отказались так же легко, как и приняли. Вместо этого было решено вызвать англо-бургундскую армию на бой на равнине Бри, а затем, если вызов будет отклонен, возобновить наступление на севере[421].

5 августа 1429 г. французская армия двинулась на запад от Провена к Нанжи, небольшому городку в двадцати милях от Мелёна, где располагалась огромная крепость XIII в., руины которой до сих пор возвышаются над равниной. Целый день французы стояли в боевом порядке за городом, ожидая нападения англичан. Но Бедфорд решил не рисковать. Французская армия, насчитывавшая не менее 6.000 человек, имело небольшое преимущество в численности. Плоская равнина вокруг Нанжи представляла собой сложное место для сражения с превосходящими силами. Англо-бургундская армия в течение дня оставалась за стенами Мелёна. Затем, полагая, что Карл VII все еще планирует отступать на Луару, Бедфорд повел свою армию на юг вдоль левого берега Сены к Монтеро, чтобы преградить ему путь. Он понял свою ошибку, когда 7 августа достиг крепости и обнаружил, что французы вышли из Провена на север, а не на юг. Из Монтеро регент послал Карлу VII личный вызов на поединок. Обычно такие вызовы преследовали пропагандистские цели, и этот не стал исключением. Он состоял в основном из грубых оскорблений в адрес "Карла де Валуа, называющего себя Дофином", и его приверженцев: одной — "распутной, позорной и безнравственной женщины, переодетой мужчиной", другого — "подстрекательского и еретического монаха" (это был намек на брата Ришара). Поскольку французская армия отходила к Марне, Бедфорд со своей армией бросился на защиту Парижа. Французская армия переправилась через Марну у Шато-Тьерри и 11 августа достигла Крепи-ан-Валуа, расположенного на главной дороге из Суассона в Париж. На ближайшие несколько дней старинный замок графов де Валуа на окраине города стал штабом, из которого осуществлялось руководство французскими операциями. Именно здесь герольды герцога Бедфорда добрались Карла VII и передали ему свой вызов. На следующее утро французская армия начала продвижение по Парижской дороге к столице[422].

Герцог Бедфорд, получавший регулярные донесения о передвижениях противника, рано утром 14 августа во главе своей армии покинул Париж. Во второй половине дня он разместил свой штаб в развалинах аббатства Нотр-Дам-де-ла-Виктуар, расположенного к юго-востоку от Санлиса. Поскольку французская армия по-прежнему была сильнее, осторожный Бедфорд решил занять оборону. Он выстроил своих людей в одну линию, примерно в милю длинной. Англичане расположились с лева, бургундцы — справа, а их тылы и фланги были защищены густыми живыми изгородями из боярышника. Впереди стояли лучники за вбитыми в землю заостренными кольями. Два больших знамени, одно с Георгиевским крестом, а другое с лилиями Франции, развевались над их линиями. Французы остановились примерно в трех милях от них, под внушительной крепостью Монтепилуа. Боевой порядок был тщательно продуман. Они построились в три баталии. Герцог Алансонский и граф Вандомский расположились в авангарде. Сразу за ними стояла вторая баталия под командованием Рене Анжуйского. Король номинально командовал арьергардом, но реальное руководство осуществлял граф Клермонский. На каждом фланге были размещены отдельные отряды под командованием маршалов, а также конный резерв под началом Орлеанского бастарда, сеньора д'Альбре и Ла Ира. Как и при Пате, Жанна д'Арк находилась далеко от линии фронта, в резерве.

Утром следующего дня, 15 августа, Ла Ир провел конную разведку, чтобы осмотреть англо-бургундскую линию. Англичане всю ночь трудились над завершением своих полевых работ. Перед их позициями была вырыта линия траншей. Ла Ир осмотрел местность и быстро принял решение отказаться от атаки. По его мнению, позиция противника слишком сильна, а численное превосходство французов недостаточно велико. Тактика французов должна была заключаться в том, чтобы выманить англо-бургундцев из-за их полевых укреплений и побудить их к атаке. Жанна д'Арк не знала, как поступить, выступая то за оборонительную тактику, предложенную профессиональными капитанами, то за полномасштабный штурмом вражеских линий. Французские войска продвинулись от Монтепилуа на расстояние двух выстрелов из лука до англо-бургундской линии. Там они остановились и попытались выманить врага из-за его оборонительных сооружений. Но герцог Бедфорд не поддался искушению. Его люди весь день простояли под палящим зноем среди туч пыли, вздымаемых лошадьми. Между линиями завязались ожесточенные стычки и перестрелки из луков, в результате которых погибло несколько сотен человек. Некоторые отряды пикардийцев ненадолго вырвались из-за своих укреплений и захватили несколько французских кулеврин. Сам Карл VII вместе с Ла Тремуем и графом Клермонским проскакал перед английскими линиями, издеваясь над противником. Ла Тремуй восседал на прекрасной, богато убранной лошади, которая неожиданно взбрыкнула и сбросила его на землю перед рядами противника, где из-за тяжелых доспехов он не смог сам подняться. Жоржа пришлось спасать, иначе он попал бы в плен[423].

Ни одна из сторон не хотела рисковать первой начиная полномасштабное сражение. В сумерках французский король отступил в Крепи-ан-Валуа. На следующее утро он и его советники в Крепи узнали, что англичане и их бургундские союзники оставили свои позиции и отступили к Парижу. Попыток преследования не последовало. С тактической точки зрения противостояние закончилось безрезультатно. Но в стратегическом плане англичане потерпели серьезное поражение. Бедфорд успешно блокировал наступление французского короля на Париж, но в результате его отступления северная часть Иль-де-Франс, долина Уазы и Бовези оказались беззащитными. Ни в одном из городов не было профессиональных гарнизонов, за исключением Клермон-ан-Бовези, островной крепости Крей и большого укрепленного моста Пон-Сент-Максанс (Карта III). Французские капитаны поспешили воспользоваться своим преимуществом. Король уже направил герольдов в крупные города, обнесенные стенами, с призывом к покорности. Сопротивление повсеместно прекратилось. В кафедральном городе Бове, важном перекрестке дорог, лежащем на пути из Парижа в Амьен, горожане покорились, как только увидели королевские геральдические лилии на табарде[424] герольда. В Компьене, главном городе долины Уазы, жители некоторое время колебались, но сдались, как только регент отступил к Парижу. Они отправили делегацию к королю в Крепи с ключами от города. Сторонники ланкастерского правительства покидали свои дома и уезжали. Даже Санлис, традиционно самый пробургундский город региона, сдался графу Вандомскому и маршалу Буссаку на следующий день после отступления Бедфорда. Жители города впечатлены тем, что Карл VII очень быстро завоевал огромную территорию, а регент не решился вступить с ним в бой[425].

18 августа Карл VII официально вступил в Компьень и в течение следующих десяти дней держал там свой штаб. За это время его офицеры овладели большей частью окрестностей, включая крепости на Уазе — Крей и Пон-Сен-Максанс. Их жители и гарнизоны, как позже жаловался Бедфорд, "сдавались, не сопротивляясь и не ожидая подкрепления". Современники были потрясены скоростью англо-бургундского краха. По словам пикардийского хрониста, пережившего эти события, Жанне д'Арк достаточно было призвать город к капитуляции, чтобы он открыл свои ворота. Ее "чудеса убедили их в том, что это был Божий замысел". Если бы Карл VII решил вторгнуться в долину Соммы, то, по мнению хрониста, он мог бы занять Сен-Кантен, Корби, Абвиль и Амьен. Некоторые полагали, что он мог бы вернуть себе всю ланкастерскую Францию[426].

Потеря крепостей на Уазе, через которые проходили основные сухопутные и речные коммуникации между Парижем и Пикардией, стала тяжелым ударом для ланкастерского правительства. В конце августа последовала сдача города Леньи, гарнизон которого был выведен для укрепления позиций на других фронтах. Как только солдаты ушли, жители Леньи направили к Карлу VII делегацию с изъявлением своей покорности. Это был еще более серьезный удар, так как Леньи был сильным городом с крепостной стеной и важным укрепленным мостом через Марну. Его падение открывало подступы к Парижу со стороны долины Марны, и только Мо оставался единственной крупной крепостью с гарнизоном в этой долине, все еще находившейся под английским контролем. В руках партизан Карла VII вновь завоеванные города стали базой для захвата большого количества изолированных и необороняемых замков, из которых они контролировали передвижение по дорогам и рекам. Они перекрыли доступ к столице, создав угрозу возврата к осадному положению, делавшему жизнь ее жителей столь бедственной до 1422 года. Паника охватила дворцы, улицы и предместья города. Парламент приостановил свои заседания. Некоторые городские ворота были замурованы. Пригороды были опустошены, а их жители переведены за городские стены. Религиозная экзальтация в городе приобрела ту степень накала, которая всегда сопутствует опасности. Были организованы специальные мессы. Из Сент-Шапель выносили фрагменты Истинного Креста, чтобы показать их народу. Большие процессии проходили по улицам, чтобы умиротворить Бога битв[427].

По мере углубления кризиса появлялись тревожные признаки того, что он распространится и на Нормандию, где в результате вывода войск для обороны Парижа численность гарнизонов оказалась на опасно низком уровне. В Мэне и герцогстве Алансонском местные партизаны, воспользовавшись ситуацией, заняли ряд мощных крепостей, в том числе старые замки герцогов Алансонских Бонмулен на реке Итон и Сен-Сенери на реке Сарта, которые в последующие годы принесли немало проблем англичанам (Карта IV). В юго-восточной Нормандии Артур де Ришмон, раздосадованный тем, что его не включили в состав королевской армии, в начале августа неожиданно ворвался в долину реки Эвр во главе своей бретонской компании. Была захвачена крепость XII века Конш-ан-Уш, руины которой до сих пор возвышаются над дорогой из Руана в Верней. Эврё, главный город региона и оплот обороны юго-восточной границы, заключил соглашение о капитуляции на условиях.

На северном направлении английские гарнизоны после пяти лет относительного мира были сокращены по численности и ослаблены еще до осады Орлеана. Этот регион был богат старинными и не сильно укрепленными сеньориальными замками. С повторной оккупацией французами Бовези и долины Уазы пробудились партизанские настроения, дремавшие в течение многих лет. Старые союзники Ла Ира и Жака д'Аркура вновь появились с новыми компаниями в долинах рек Бресль и Варенн (Карта II). Главным действующим лицом здесь стал Андре де Рамбюр, глава одного из крупнейших дворянских родов Пикардии. В августе 1429 г. компания Рамбюра под руководством местного священника захватила старый замок семьи д'Аркур в Омале на реке Бресль, который теперь принадлежал графу Уорику. Гарнизон Уорика, состоявший всего из шести человек, был быстро перебит. Вскоре к людям Рамбюра присоединились не только другие пикардийцы, но и люди из оккупированных англичанами районов западной Нормандии. Через месяц после взятия Омаля Андре де Рамбюр двинулся в нормандский Вексен и захватил старую крепость XII века Этрепаньи, принадлежавшую баронам Греям из Хитона. Как и в других местах, ее, по-видимому, сдал набранный из местных жителей гарнизон. Итальянская компания, находившаяся на французской службе, заняла и укрепила здания приорства в Бланжи, расположенного на небольшом расстоянии от Омаля. Вместе захватчики совершали опустошительные рейды по всему региону к северу от Сены, доходя до ворот Руана и загоняя в города толпы беженцев[428].

Эти вторжения в провинцию, которая еще совсем недавно была наиболее защищенной территорией ланкастерской Франции, произошли в то время, когда герцог Бедфорд с трудом оборонял подступы к столице от превосходящей французской армии. Около 21 августа, всего через пять дней после возвращения из Монтепилуа, он был вынужден покинуть город, чтобы помочь Эврё в день, назначенный для капитуляции города. Бедфорд взял с собой всех людей, которые были выведены из гарнизонов Нормандии в июле, оставив удерживать столицу уменьшенными силами английских и бургундских отрядов. В Руане Бедфорд спешно реорганизовал оборону нормандских границ, создав ряд новых военных командований. Северная граница был передан в руки Роберта Уиллоуби и 23-летнего Эдмунда Бофорта, племянника кардинала находившегося в начале долгой военной карьеры в Нормандии. Бофорт был назначен капитаном в Нёшатель, Гурне и Жизоре, а Уиллоуби принял командование в Понтуазе. К югу от Сены были созданы два полевых отряда: один под командованием Ричарда Валлье, бальи Эврё, прикрывал юго-восточную границу, а другой под командованием Ральфа Ботелера — юго-западную. Однако все эти силы были разбросаны на значительных расстояниях. У Бедфорда не хватало людей, чтобы противостоять армии Карла VII к северу от Парижа и в то же время защитить обширную территорию Нормандии от возможных нападений с севера и юга[429].

Филипп Добрый внимательно следил за этими событиями из Арраса. Некогда непобедимая английская армия была перенапряжена и, казалось, находилась на грани краха, оставляя его одного противостоять силам Карла VII. Вторжение в Пикардию и долину Уазы превратило владения Филиппа на севере Франции в зону военных действий. Проводившаяся им на протяжении шести лет политика укрытия своих владений во Франции за стеной перемирий и оставления активного ведения войны англичанам окончательно зашла в тупик. Его Совет, ведущие члены которого находились с ним в Аррасе, разделился во мнениях. Большинство из них были сторонниками продолжения переговоров с Карлом VII, даже если это означало подрыв союза с англичанами. Некоторые члены Совета открыто заявляли, что договор в Труа был ошибкой. Меньшинство, возглавляемое Югом де Ланнуа и престарелым Жаном де Туази, бывшим воспитателем Филиппа и предшественником Ролена на посту канцлера Бургундии, придерживалось иной точки зрения. Они только что вернулись с конференции с герцогом Бедфордом в Париже и считали, что англичане выстоят и что Филипп должен поддержать их[430]. Без союза с англичанами Филиппу было бы практически нечем торговаться на переговорах с Карлом VII. В итоге Филипп выбрал средний путь. Он поддержал союз с регентом и укрепил оборону Парижа, который в некотором смысле был его городом, а не Бедфорда. В то же время он вынужден был начать переговоры с Карлом VII о заключении еще одного регионального перемирия, распространяющегося на его собственные владения. Эмиссары герцога Савойского, прибывшие в Аррас несколькими днями ранее, были готовы выступить в качестве посредников.

Французские переговорщики во главе с Рено де Шартром прибыли в Аррас в середине августа 1429 года. Они были приняты Филиппом Добрым в присутствии его Совета и большого числа капитанов и придворных. Рено произнес цветистую речь, которая обычно предваряла начало трудных переговоров. Он заявил, что Карл VII "действительно желает" примирения с Бургундским домом. Савойские послы представили готовый план заключения всеобъемлющего мира. Это был значительный шаг вперед по сравнению с предыдущими предложениями. По их мнению, Карл VII должен был согласиться на различные публичные акты искупления вины за "злое и отвратительное" убийство Иоанна Бесстрашного, совершенное его советниками в то время, когда он был еще молод и незрел. Советники, о которых шла речь, должны были быть поименно названы и наказаны. Карл VII должен был утвердить Филиппа во владении всей территорией, которую тот в настоящее время занимал, включая земли, пожалованные ему англичанами. Предусматривалось взаимное прощение всех преступлений, связанных с гражданской войной, и общая реституция конфискованного имущества с обеих сторон. Филипп должен был признать Карла VII своим государем, но пока король жив, герцог освобождался от необходимости лично приносить ему оммаж, а его владения выводились из-под юрисдикции судей и чиновников Карла VII. Савойцы заранее обсудили эти предложения с французской делегацией. В целом они были удовлетворены ими. Более сложным был вопрос о том, что делать с англичанами. Французы признавали, что без них Филипп не сможет заключить мир и предложили оставить за Генрихом VI его владения на юго-западе за рекой Дордонь, но при этом англичане должны были отказаться от всех своих завоеваний на севере Франции и освободить оставшихся пленных взятых при Азенкуре. Савойские послы были настроены скептически. Они полагали, что французам придется предложить нечто большее. Французы предложили заключить всеобщее перемирие до середины лета 1430 г., чтобы провести мирную конференцию, на которой были бы представлены все три стороны. Но они сомневались, что англичане готовы вести переговоры, и настаивали на подтверждении их доброй воли. По словам Рено де Шартра, англичане должны привести с собой на конференцию хотя бы пленников Азенкура. На этой ноте обсуждение застопорилось[431].

Главной проблемой предлагаемого перемирия был вопрос о статусе Парижа. Дипломаты Карла VII, поддержанные послами Савойи и более опытными членами французского Совета, хотели приостановить наступление ради более значительного выигрыша — заключения соглашения с Бургундией. Жанна д'Арк, находившаяся вместе с Карлом VII в Компьене, напротив, хотела продолжать наступление на столицу, которая, по ее мнению, должна была упасть в их руки, как спелая слива, подобно тому, как это произошло с городами Шампани и Пикардии. Ее мнение разделяли герцог Алансонский и большинство капитанов армии. 21 августа переговоры с бургундцами были перенесены из Арраса во временный штаб Карла VII в Компьене. Через два дня, 22 августа, когда возобновились переговоры о перемирии, Жанна предприняла публичный демарш. Она покинула Компьень вместе с герцогом Алансонским, чтобы присоединиться к армии в Санлисе. Через два дня они вдвоем вывели войска на равнину к северу от Парижа и заняли Сен-Дени, который нашли не укрепленным и покинутым. Здесь, в усыпальнице королей Франции, одном из центров французской королевской мифологии, они и разместили свой штаб. Основная часть армии расположилась за пределами столицы, в окрестностях пригородных деревень Монмартр, Ла Шапель и Обервилье[432].

Регент получил известие о занятии Сен-Дени в Верноне на Сене, где он пытался прикрыть как нормандское, так и парижское направления. Он призвал кардинала Бофорта и главных членов своего Совета на срочное совещание. Теперь уже было очевидно, что отступление от Монтепилуа было ошибкой. На этот раз, заявил он, французам придется противостоять любой ценой. С Бедфордом в Верноне находилась армия, которая была задействована при освобождении от осады Эврё. Вновь были призваны войска из гарнизонов, в результате чего они снова обезлюдили и подверглись серьезной опасности. 27 августа весь арьер-бан Нормандии был призван собраться в Руане к 10 сентября. Бедфорд объявил, что он поведет объединенные силы на битву с армией Карла VII под Парижем. Хотя традиционно служба при созыве арьер-бана была неоплачиваемой, регент пообещал, что на этот раз все получат "должные и разумные деньги". Чтобы обеспечить это обязательство, он прибег к крайним мерам. Парижан обязали выдать принудительный заем. В столичных церквях были проведены изъятия ценностей. Вклады, многие из которых были помещены туда на хранение горожанами, были конфискованы. Генри Бофорт тряхнул свои сундуки и выдал 10.000 ливров — первый заем английской короне за более чем четыре года[433].

28 августа 1429 г. советники Карла VII и герцога Бургундского достигли временного соглашения в Компьене. Это был непростой компромисс, который был достигнут в спешке, пока грохот оружия не заглушил голоса дипломатов. Было объявлено частичное перемирие, которое вступало в силу сразу же, и действовало до Рождества. Оно распространялось на все районы к северу от Сены от Ножан-сюр-Сен в Шампани до моря. Главным бенефициаром этого соглашения стал герцог Бургундский, который достиг своей цели — защитить свои территориальные интересы в Артуа и Пикардии. Существовало также неофициальное побочное соглашение, условия которого вызывали споры и которое впоследствии принесло большие неприятности. Филипп считал, что на время перемирия ему было обещано владение Бове, Санлисом, Компьенем и Креем. Эти места были важны для него. Они были частью сети вассалитета и клиентуры, с помощью которой он распространял свое политическое влияние за пределы собственных владений на север Франции. Слабость нового соглашения заключалась в том, что в нем не участвовали англичане. Поэтому пришлось включить в него ряд существенных оговорок. Чтобы удовлетворить потребности своей армии, Карл VII оставил за собой право нападать на города, контролирующие мосты через Сену, в том числе и на Париж. В ответ на это бургундцы оставили за собой право на военные действия при защите Парижа. Обе оговорки были закреплены в окончательном тексте соглашения[434].

Французский король и его советники оставляли за собой возможность попытаться захватить Париж, но реально не были расположены к этому. Они надеялись, что им удастся сдержать энтузиазм солдат и избежать открытой войны с Филиппом Добрым. Поэтому, покинув Компьень сразу после объявления перемирия, Карл VII не поехал в армию, как его призывали сделать герцог Алансонский и Жанна. Вместо этого он поселился в старом королевском дворце в Санлисе. Капитаны под Парижем хотели начать штурм до прибытия герцога Бедфорда с подкреплением. Им было необходимо иметь во главе армии короля. Карл VII неоднократно обещал приехать, но откладывал это изо дня в день. Лишь 7 сентября под сильным давлением герцога Алансонского он наконец появился в Сен-Дени. Штурм столицы начался на следующий день, 8 сентября 1429 года.

Командованием французской армии не было проведено должной рекогносцировки оборонительных сооружений, которая бы выявила всю нелепость этой затеи. Париж был одним из самых хорошо укрепленных городов Европы. Северные стены города были перестроены дедом нынешнего короля Карлом V в 1360–1370-х годах для защиты новых кварталов на правом берегу Сены. Высота стен составляла около 60 футов, толщина у основания — 10 футов, они были укреплены башнями и внутренними контрфорсами. Подступы к городу защищала двойная линия рвов: глубокий ров шириной около 100 футов, заполненный водой, и сухой ров. Рвы разделяла крутая земляная насыпь, что затрудняло артиллерийское обстрел основания стены и подвергало штурмовые отряды убийственному огню со стен при попытке взобраться на них. Шесть ворот, в новых стенах, имели подъемные мосты, были укрепленными больварками снаружи и установленную артиллерию поверху. В боевых галереях на стенах находилось множество людей, вооруженных арбалетами, кулевринами и другим оружием, над их головами развевался лес штандартов и знамен[435].

Жанна д'Арк надеялась, что само появление штурмовых отрядов спровоцирует восстание сторонников Карла VII в столице, которые и откроют перед ней ворота. Но в 1429 г. это вряд ли могло произойти. Париж был сердцем партии бургиньонов во Франции. В августе видные горожане были созваны для принесения клятвы "жить в союзе с городом и повиноваться королю Франции и Англии согласно договору". Для подавляющего большинства этих людей Карл VII оставался тем, кем он был всегда, — главой ненавистной партии арманьяков. Был проведен еще один раунд проскрипций, в ходе которого все, кто подозревался в симпатиях к арманьякам, подвергались аресту, а их имущество было конфисковано. Гарнизон столицы, состоявший в основном из бургундцев, насчитывал около 2.000 человек. Но основная нагрузка по обороне легла на вооруженных горожан, которые объединялись в отряды по десять человек под командованием дизинье или набирались в городской корпус стрелков. Эти люди и защищали стены, а профессионалы стояли в резерве, чтобы отразить нападение тех, кому удастся через них перебраться. Когда герольд герцога Алансонского предстал перед купеческим прево и передал письмо с призывом встать на сторону Валуа, его подняли на смех и посоветовали не тратить зря хорошую бумагу[436].

В соответствии со своими представлениями Жанна д'Арк решилась на прямой лобовой штурм с применением лестниц. Для штурма был выбран участок стены длиной 1.500 ярдов с северо-западной стороны, между воротами Сент-Оноре в квартале Лувр и сильно укрепленными воротами Сен-Дени. К концу утра французы в боевом порядке двинулись к стене. Во главе их шли маршал де Ре, Жанна д'Арк и ее знаменосец. Их сопровождали артиллерийские орудия и колонна повозок, наполненных тюками соломы, вязанками веток и обломками разрушенных домов для засыпки рва. Около двух часов дня прозвучал сигнал к штурму. Артиллерийский обстрел не произвел никакого впечатления на оборону. Жанна и маршал бросились к сухому рву, спустились в него, а затем взобрались на земляную насыпь с другой стороны. За ними следовало множество людей с охапками материала для заполнения рва. Жанна проверила уровень воды во рву копьем, но неверно оценила его глубину. Заполнить его тем что было припасено не было никакой возможности. Не теряя надежды, она крикнула защитникам на стенах, призывая их сдаться. В противном случае, по ее словам, город будет взят силой, и все они погибнут. "Давай, наглая шлюха?" — крикнул в ответ один арбалетчик и выстрелил, попав ей болтом бедро. Жанна скатилась в сухой ров, а ее знаменосец был сражен другим болтом, попавшим ему в глаз.

Лежа на земле и корчась от боли, Жанна призывала окружавших ее солдат продолжать штурм. Но из-за ширины и глубины рва единственным местом, где они могли атаковать, был Свиной Рынок (Marché aux Porceaux) — большое открытое пространство перед воротами Сент-Оноре, где еженедельно проводился скотный рынок и традиционно казнили через сожжение или кипячение фальшивомонетчиков, еретиков и женщин. Рвы здесь были более узкими, что позволяло добраться до гребней стен по лестницам. Внутри города истерично кричали, что все потеряно и враг уже внутри. Люди заколачивали свои дома и бежали прятаться в церкви. Но нападавшим было не до них. Почти два часа они пытались взобраться на стены. Но их штурмовые отряды атаковали относительно узкий участок стены, где и защитники смогли сосредоточить свои силы. К четырем часам дня стало ясно, что штурм провалился. Жанна, все еще лежавшая раненой на дне сухого рва, не хотела признавать поражения. Она призывала солдат к повторному штурму. Но они были измотаны и разочарованы первой заметной неудачей своей пророчицы. С наступлением сумерек французы отступили. По предварительным подсчетам герольдов, было убито или смертельно ранено около 500 человек. Для перевозки раненых в Сен-Дени потребовалось 40 телег. Жанна, ошеломленная и растерянная, окруженная своей небольшой личной охраной, отказалась уходить. После наступления темноты Рауль де Гокур пришел за ней и привел ее в лагерь в Ла Шапель. "Клянусь своим знаменем, — повторяла она, — это место должно было пасть"[437].

На следующее утро Жанна разыскала герцога Алансонского и уговорила его возглавить новый штурм города. Герцог Алансонский считал, что наибольшие шансы на успех имеет штурм с южного берега, против более старых и слабых стен Филиппа Августа. Для этого нужно было построить наплавной мост через Сену к западу от Сен-Дени и отправиться в долгий поход, нагруженными снаряжением, по широкой излучине реки. Несмотря на высокий риск, несколько отрядов вызвались участвовать в этом предприятии. Мост, вероятно, представлявший собой линию барж с деревянной проезжей частью, был построен, но не успели Жанна и герцог отойти далеко, как граф Клермонский и Рене Анжуйский прискакали с приказом короля вернуться. Жанна была огорчена и неохотно вернулась в Сен-Дени. В зданиях аббатства, где остановился Карл, долго шел военный совет. Мнения разделились даже среди профессиональных капитанов. Они превозносили мужество Жанны, но большинство из них считали, что оборона города слишком сильна. Советники Карла были с ними согласны. Единственным шансом взять город было восстание сторонников Карла VII среди его жителей, а после всех чисток арманьяков в столице этого не должно было произойти. Король принял их совет. Поначалу реакция Жанны и герцога Алансонского была вызывающей. После того как Совет разошелся, они решили все-таки осуществить свой план штурма. Но король узнал об их намерениях и когда они добрались до наплавного моста, то обнаружили, что он был разобран по его приказу[438].

В течение следующих двух дней король и его министры приняли решение об прекращении кампании. Армия находилась в поле с июня и не могла больше держаться вместе. Не было ни денег, чтобы платить солдатам, ни запасов, чтобы их прокормить. Теперь надежды французского короля были связаны с перспективой заключения сделки с герцогом Бургундским, а Филипп Добрый старательно поддерживал эти надежды. Его представитель, бургундский дворянин Пьер де Бофремон, курсировал между Аррасом и штаб-квартирой французского короля с обнадеживающими посланиями. По словам одного из осведомленных источников, Бофремон сообщил Карлу VII, что его господин уверен в том, что сможет договориться о мирном подчинении Парижа. 12 сентября Совет Карла VII принял решение отступить на Луару. Для управления вновь завоеванными территориями была назначена комиссия из старших советников во главе с Рено де Шартром. Военачальником на территориях к северу от Сены был назначен граф Клермонский. Под его командование было отдано довольно крупное войско, в том числе итальянский корпус Теодоро ди Вальперга и отряд Потона де Сентрая, которые базировались в Компьене. Кроме того, имелось пять крупных гарнизонов. Граф Вандомский находился в Сен-Дени, прикрывая дороги, ведущие на север из Парижа. Гарнизон из нескольких сотен человек под командованием энергичного партизана из Мэна Амбруаза де Лоре был размещен в Ланьи для охраны переправы через Марну. Другие гарнизоны были размещены в Санлисе, Бове и Крее (Карта III). На следующий день, 13 сентября 1429 г., Карл VII вместе с остатками своей армии отступил в Санлис. Там 18 сентября он фактически объявил о завершении кампании, распространив режим прекращения военных действий на столицу вместе с пригородными крепостями Венсен и Сен-Дени, а также укрепленными мостами Сен-Клу и Пон-де-Шарантон. В тот же день армия начала отступление к Луаре[439].

Великое англо-бургундское контрнаступление так и не состоялось. Герцог Бедфорд прибыл в Париж со своей армией как раз в тот момент, когда французский король отступал. Вместе со своими бургундскими союзниками его армия насчитывала от 4.000 до 5.000 человек. Под его собственным командованием находилось около 2.000 человек из Нормандии, а под командованием Вилье де Л'Иль-Адама — от 2.000 до 2.500 английских и бургундских войск в Париже. Еще 1.700 человек, набранных Филиппом Добрым, собирались в Бокене в долине Соммы. Сен-Дени был вновь занят без особого труда. Граф Вандомский отступил в Санлис, не рискуя оказаться в блокаде за слабыми городскими укреплениями. Вилье де Л'Иль-Адам предпринял наступление на Ланьи с войсками парижского гарнизона, но быстро отказался от него, встретив упорное сопротивление. Герцог Бедфорд не хотел начинать в осадную войну на погруженных в грязь равнинах севера в начале зимы и беспокоился о безопасности Нормандии. В последнюю неделю октября его полевая армия была рассредоточена по своим гарнизонам. Англичане забрали доспехи, которые Жанна д'Арк оставила в качестве подношения на главном алтаре церкви аббатства Сен-Дени, и отправили их в Англию, чтобы преподнести Генриху VI в качестве трофея. Это была не слишком хорошая плата за столь большие усилия[440]

Области, занятые французами в июле-августе, были избавлены от масштабной кампании по отвоеванию, но их постигла еще более страшная участь. Они стали местом вечных сражений. В Шампани в результате вторжения Карла VII были захвачены почти все крупные города провинции, но множество мелких городов и сельских замков оказались в руках английских и бургундских партизан. Компании Карла VII приступили к их уничтожению, но на каждый захваченный город появлялся новый отвоеванный врагом. На севере провинции англичане и бургундцы совершали набеги на Лаон и Реймс. На юге бургундский гарнизон из города Шап создал кольцо гарнизонов-сателлитов вокруг Труа. На востоке бургундцы по-прежнему удерживали Шомон и кафедральный город Лангр, а сэр Томас Гаргрейв командовал отрядом из нескольких сотен англичан в районе Бассиньи. Все эти гарнизоны жили за счет земли. Неоплачиваемые французский и шотландский гарнизоны Карла VII довершали разруху своими набегами. Например, французский гарнизон, размещенный в Лаоне, содержал за себя тем, что брал выкуп с 100 самых богатых горожан, а солдаты вторгались в дома, потрошили их сундуки и угощались их вином[441].

Если в Шампани дела обстояли плохо, то в Бовези и долине Уазы ситуация была катастрофической. Войскам графа Клермонского приходилось вести непрерывные бои с конными отрядами бургундского гарнизона из Клермон-ан-Бовези и англичан из Гурне и Жизора. Карл VII пытался ограничить численность и размеры собственных гарнизонов, приказав оставить и снести большое количество маленьких замков, регламентировав реквизиции продовольствия и снаряжения, а также взимание pâtis. Однако контроль, который офицеры Карла VII могли осуществлять над войсками, которым они не могли платить, был весьма ограничен. Результатом, как отмечал Жан Жувенель де Юрсен, стало полное разорение региона. Деревни были заброшены или обременены выплатой тяжелых pâtis. Крестьяне покидали землю, оставляя неубранный урожай на полях. "И не было ни Бога, ни Церкви, и никто не боялся Правосудия", — писал один из свидетелей этих ужасных сцен.

О том, что происходило в Бове, столице провинции, практически ежедневно записывали в протоколах городской канцелярии. Город уже сильно пострадал от несчастий прошлого века. Некогда богатый центр суконного производства с 1350-х годов потерял 85% своего населения, и в 1429 году в нем осталось всего 1.500 жителей. Большинство квалифицированных ткачей исчезло. Впечатляющий готический собор, самый высокий во Франции, стоял недостроенным, являя собой памятник былого величия и нынешнего упадка. Бове получил королевский гарнизон в 200 человек, самый большой в регионе после Компьеня, и стал важным центром военной активности. Это сделало его целью для атак англичан. Их нормандские гарнизоны находились всего в 20-и милях. На определенном этапе условия службы этих гарнизонов были изменены, и вместо ежедневного жалованья, как в других английских гарнизонах в Нормандии, они существовали за счет pâtis, наложенного на оккупированные французами районы Бовези и Пикардии. Через шесть недель после подчинения Карлу VII Бове подвергся нападению Эдмунда Бофорта и Роберта Уиллоуби. Они угнали скот, убили несколько горожан и еще многих взяли в для получения выкупа. Четыре месяца спустя сэр Томас Кириэлл возглавил опустошительный набег на тот же регион. Граф Клермонский собрал несколько сотен воинов и большую толпу крестьян и горожан, но прибыл слишком поздно и был отбит в битве за стенами города. Как ни серьезны были набеги англичан, гораздо больший ущерб был нанесен партизанами Карла VII, которые нашли пристанища в укрепленных поместьях, мельницах и церквях, занимали заброшенные и полуразрушенные замки, грабили и налагали выкупы на близлежащие районы. В 1432–33 гг. в окрестностях Бове насчитывалось не менее дюжины таких импровизированных крепостей и еще столько же — на востоке, в Санлисе и Суассоне, причем все они якобы находились в подданстве Карла VII. На территории, не превышающей сорока миль в диаметре, разместилось около тридцати хищных гарнизонов обеих сторон. Для Бове это была трагедия. Река Терен, протекавшая под его стенами, не была судоходной, и город оказался зависим от поставок по небезопасной сети сухопутных дорог. Торговля прекратилась. Иссякли запасы продовольствия. Для выплаты жалованья гарнизону и ремонта стен и ворот были введены тяжелые городские налоги. Также приходилось нести тяжелую караульную службу. Люди жили в постоянном страхе перед внезапным нападением и предательством. Видные сторонники английского правительства были собраны и изгнаны вместе с семьями. Жители Бове, по словам Жана Жувенеля, ставшего впоследствии их епископом, были глубоко преданы делу Валуа, но им в то время было бы лучше под властью Англии[442].

За шесть месяцев Карл VII перешел от отчаяния, которое было характерно для его Советов во время осады Орлеана, к воодушевлению и уверенности в конечной победе. В атмосфере царившего вокруг него высокомерия 22 августа король издал в Компьене судьбоносный ордонанс, касавшийся прав на конфискованное в ходе войн имущество. Многие из верных сторонников Карла VII — при его дворе и Совете, в армии, в администрации Буржа и Пуатье — владели имуществом, от которого им пришлось отказаться в мае 1418 г., когда Иоанн Бесстрашный занял Париж и взял под контроль Карла VI. При последующих бургундском и английском режимах их земли были пожалованы другим лицам, которые часто продавали и закладывали их или позволяли забирать их в счет погашения своих долгов. Некоторые из этих владений прошли через множество рук и в настоящее время находились во владении людей, добросовестно их купивших. Компьенский эдикт разрешал первоначальным владельцам отбирать ранее принадлежавшее им имущество у любого, кто окажется его владельцем, независимо от его национальности, подданства или обстоятельств, при которых оно попало к нему в руки, без выплаты компенсации или какого-либо судебного разбирательства. Карл VII испытывал давление со стороны многочисленных изгнанников, которым он был обязан своим политическим выживанием. Но его непримиримый указ, должно быть, усилил сопротивление его делу на территории, которая все еще находилась под английской или бургундской оккупацией, и впоследствии привел к серьезным практическим проблемам. Возможно, это был последний заметный акт гражданских войн во Франции и первый акт возрождающейся монархии[443].

21 сентября 1429 г. французская армия достигла Луары у Жьена, где была распущена. Оставался нерешенным вопрос о дальнейшей роли Жанны д'Арк. Вначале она отказалась покинуть Сен-Дени и заявила, что останется там с графом Вандомским и его гарнизоном. В конце концов, ей было приказано покинуть Сен-Дени вместе с королем и армией. Закончилась ли теперь ее миссия? Жанна сама определяла свою миссию по-разному. На суде она с пониманием отнеслась к предположениям, что неудача последующих кампаний свидетельствует о том, что она не может быть орудием Божьей воли. На это она ответила, что коронационный поход был последним предприятием, которого требовали от нее голоса. Все последующие военные авантюры она предпринимала по собственной инициативе и по настоянию войск. Но в то время она говорила не об этом. Она говорила о своей дальнейшей своей роли: о взятии Парижа, об изгнании англичан из Франции и даже о вторжении в Англию для вызволения Карла Орлеанского из плена.

Публичная слава Жанны не была омрачена недавними неудачами. В ноябре представитель генуэзской корпорации нобилей Джустиниани в Брюгге сообщил, что "все зависят от слов Девы". Истории о ее деяниях пересказывались по всей Франции и Европе, преуменьшая или преувеличивая их в зависимости от точки зрения рассказчика, но все сходились во мнении, что она была "чудом света". Сам Карл VII предпринял удивительный шаг: он облагодетельствовал ее, всю ее семью и их потомков на вечные времена. Однако среди советников короля на нее смотрели все более желчным взглядом. Неудача штурма Парижа вооружила ее врагов при дворе и разрушила ее чары в глазах многих профессиональных капитанов. Некоторым из них уже порядком надоели ее истерики, грубые военные методы и нечувствительность к политическим реалиям. Критики Жанны, вероятно, стояли за попыткой заинтересовать короля ее соперницей-пророчицей Екатериной Ла-Рошельской, которая стала появляться при дворе осенью того года. Она проповедовала более удобные политические идеи, подчеркивая необходимость заключения мира с герцогом Бургундским. Довольно поздно Карла уговорили принять еще одного провидца — пастуха Гийома из Жеводана, который делал пророчества, очень похожие на пророчества Жанны, и, как и Жанна, заявил, что на него возложена божественная миссия возглавить армию короля против англичан. Рено де Шартр обвинил Жанну в грехе гордыни и порицал ее развязность и демонстративное ношение мужской одеждой. Архиепископ считал, что она упряма, не желает прислушиваться к советам профессионалов и путает собственные идеи с волей Божьей[444].

Эти вопросы остро встали в середине октября 1429 г., когда двор находился в Меэн-сюр-Йевр в Берри. Герцог Алансонский предстал перед Советом с планом зимней кампании в Мэне и на бретонской границе, а затем вторжения в юго-западную Нормандию. Герцог, чьи владения в этом регионе были оккупированы англичанами с 1417 г., отчаянно пытался вернуть их и восстановить свое пошатнувшееся финансовое положение. Он уже набрал несколько отрядов, и считал, что если к нему присоединится Жанна, то он сможет собрать еще больше. Ла Тремуй наложил вето на ее участие в этой затее, поддержанное другими членами Совета. Недоумение членов Совета было связано как с герцогом Алансонским, так и с Жанной. Он был пэром с высоким статусом, но неопытным и импульсивным, и в свои двадцать лет он был всего на три года старше самой Жанны. Герцог стал ее безоговорочным союзником и вряд ли смог бы сдержать ее бурные порывы. По словам оруженосца герцога, Совет не доверял им обоим[445] .

Пока же министры Карла VII были готовы использовать ее на менее значимых театрах военных действий. Готовилась ограниченная кампания против опорных пунктов Перрине Грессара в Ниверне. Руководить операцией должны были надежные капитаны Шарль д'Альбре и маршал Буссак. Совет предложил Жанне сопровождать их. Но кампания, как должно было быть известно Жанне, оказалась второстепенной. Кроме того, она потерпела неудачу, что в значительной степени подорвало ее репутацию чудотворца. Сен-Пьер был взят штурмом примерно в начале ноября. Но Ла Шарите, который была более значимой целью, выдержал осаду в течение месяца, прежде чем у армии закончились припасы, а у военных казначеев — деньги. В итоге Альбре снял осаду, бросил большую часть артиллерии и вернулся с армией в Бурж с пустыми руками перед самым Рождеством[446].

30 сентября 1429 года Филипп Добрый вступил в Париж. Это было впечатляющее зрелище. Перед ним ехала толпа герольдов, трубачей и придворных, а позади более 2.000 солдат. Парижане собрались на улицах и приветствовали герцога, когда его кавалькада проезжала мимо. Филипп разместился в полуразрушенных зданиях отеля д'Артуа — старой штаб-квартиры его отца на севере города. Этот квартал, некогда один из самых роскошных в столице, ныне представлял собой жалкое зрелище. Вся армия Филиппа разместилась в пустующих и заброшенных особняках, а лошади — в многочисленных более скромных домах, превращенных в коровники и свинарники. Герцог испытывал глубокий пессимизм в отношении перспектив выживания английского правительства и был намерен добиваться заключения мира с Карлом VII. По пути на юг он встретил Рено де Шартра и группу советников Карла VII в Мондидье (Пикардия) и согласился принять участие в мирной конференции в Осере 1 апреля 1430 г. Филипп заверил французского короля через его офицеров в том, что он будет участвовать в мирной конференции и добьется сдачи Парижа. Главной целью своего визита он считал обсуждение вопроса о смене подданства со своими сторонниками в городе. Союз с англичанами, похоже, подходил к концу[447].

Но когда через две с половиной недели Филипп покинул Париж, союз был еще крепче, чем прежде. Как же произошла эта неожиданная перемена? Одна из причин — серьезный спор с министрами Карла VII, который разгорелся во время его пребывания в столице. Важной частью соглашения о прекращении военных действий для Филиппа была неофициальная договоренность о том, что французы сдадут его офицерам некоторые из занятых ими городов в Бовези и Иль-де-Франс. Офицеры Карла VII пошли на попятную, отказавшись от своих обещаний и отрицали, что обещали сдать Бове и Санлис, хотя и признавали обязательство сдать Компьень и Крей. В Компьене они рассчитывали на помощь горожан, которые боялись, что Филипп накажет их за сдачу города Карлу VII. Таким образом Компьень отказался принять офицеров Филиппа. Капитану Карла VII, находившемуся в городе, было приказано сдать его, несмотря на возражения жителей, но и он отказался. Французы предложили Филиппу вместо этого Пон-Сен-Максанс. Но тамошние командиры решили, что это место слишком важно, чтобы от него отказываться. Они отложили сдачу Пон-Сен-Максанс и так и не сдали Крей[448].

Была, однако, и другая причина, по которой переменчивый герцог Бургундский изменил свое мнение. За последние несколько недель герцог Бедфорд вернулся к своему проекту по доставке Генриха VI во Францию для коронации. После летних катастроф английский Совет, наконец, принял эту идею в принципе. Во время визита Филиппа в Париж в Вестминстере заседал Парламент. Главным делом собрания было одобрение коронации молодого короля и выделение новых субсидий на поддержку войны во Франции. Регент убеждал Филиппа Доброго и его советников в том, что в следующем году есть все шансы на резкое оживление военных действий. Англичане ожидали, что их короля будут сопровождать аристократы и достаточно многочисленная армия, чтобы обратить вспять бедствия 1429 года, армия, возможно, сравнимая с теми огромными войсками, которые Генрих V водил во Францию в 1415 и 1417 годах. Даже в возрасте восьми лет присутствие короля было бы мощным средством вербовки солдат.

Тем временем ланкастерское правительство должно было продержаться до зимы. Регент располагал достаточным количеством людей и доходов для защиты Нормандии и завоеванных территорий, но не Парижа и Иль-де-Франс. Поэтому было решено разделить ответственность за оборону ланкастерской Франции между Бедфордом и герцогом Бургундским. Бедфорд сосредоточится на Нормандии, Мэне и завоеванных землях, а Филипп в качестве лейтенанта Генриха VI возьмет на себя управление Парижем и остальной частью ланкастерской Франции. В частности, он должен был отвечать за оборону Шартра, Мелёна и Санса — трех крупных провинциальных городов за пределами Нормандии, которые оставались под английским контролем. Доходы этих городов, переходили в его распоряжение. Это решение ознаменовало собой шаг вперед в отношениях герцога Бургундского с двуединой монархией. Он назначил Вилье де Л'Иль-Адама капитаном Парижа. В городе был размещен бургундский гарнизон численностью 640 человек — больше, чем когда-либо было у англичан, — под командованием двух ближайших лейтенантов Филиппа, Филиппа де Савеза и Жана де Бриме. Первоначально предполагалось, что эти меры будут действовать в течение шести месяцев, до Пасхи 1430 г., когда, при благоприятном стечении обстоятельств, должен был прибыть Генрих VI. Филипп отказался брать на себя обязательства по проведению операций после этого. Однако на практике разделение ответственности, согласованное в октябре 1429 г., продолжало действовать в отношении сокращающейся территории под англо-бургундским контролем вплоть до окончательного разрыва между союзниками в 1435 г.[449].

В связи с этим встал неудобный вопрос о том, что делать с перемирием и предложенной мирной конференцией в Осере. Филипп принял на себя обязательства по проведению конференции еще в Мондидье и не был готов от них отказаться. Но англичане не подписали перемирие, и им было не по себе в связи с предстоящей конференцией. Им нечего было предложить французам, во всяком случае, пока Генрих VI был еще несовершеннолетним, и они не хотели, чтобы дипломатия сорвала их планы на крупную военную кампанию 1430 года. Послы герцога Савойского предприняли решительную попытку привлечь их на свою сторону. 10 октября 1429 г. советники герцога Амадея прибыли в Сен-Дени в сопровождении Рено де Шартра для решения предварительных вопросов конференции. Герцога Бургундского на этих переговорах представляли два ведущих англофила из его Совета — Юг де Ланнуа и Жан де Люксембург. Они подтвердили согласие герцога на участие в мирной конференции, а также договорились о назначении посредников. Французы уже обратились к Папе Мартину V, который согласился назначить посредником кардинала. Посредником герцога Бургундского должен был стать Жан де Люксембург. Англичане стояли в стороне от всего этого. Их представители в Сен-Дени не были ни к чему обязаны, и переговоры закончились в течение дня. Что касается перемирия между Францией и Бургундией, то англичане заявили, что будут его соблюдать, но без формального участия в нем. С графом Клермонским была достигнута нехитрая договоренность о том, что до возобновления военных действий будет дано восемь дней. 17 октября 1429 г. герцоги Бургундский и Бедфорд вместе покинули Париж: Бедфорд поехал в Нормандию, Филипп — во Фландрию. Символично, что ценная библиотека Бедфорда, плод почти десятилетней работы знатока, последовала за ним в Руан, а его парижский библиотекарь был уволен. Руан должен был стать его главной базой на всю оставшуюся жизнь, а по мере постепенного отхода англичан из Парижа он превратился в настоящую столицу ланкастерской Франции[450].

Генрих VI был коронован как король Англии в Вестминстерском аббатстве 6 ноября 1429 года. Несмотря на короткое время, отведенное на ее подготовку, это было великолепное событие. Кардинал Бофорт прибыл из Франции вместе с двумя членами Большого Совета, Пьером Кошоном и Робертом Жоливе, чтобы принять участие в церемонии и выступить в Парламенте за проведение второй коронации во Франции. Лондон был полон епископов и аббатов, светских пэров и членов Палаты Общин. Аббатство было переполнено. Короля-ребенка в алых одеждах, отороченных мехом, привез из Тауэра в аббатство его воспитатель граф Уорик и усадил на высокий эшафот на хорах рядом с кардиналом. "Сэры, — провозгласил архиепископ Чичеле, — перед вами Генрих, сын короля Генриха Пятого". Мальчик не мог понять политического значения этого события. Один из очевидцев описал, как он "печально и хмуро" оглядывался по сторонам со своего места, когда ему вручали государственный скипетр и меч и возлагали на голову корону Эдуарда Исповедника. Она была настолько тяжелой, что ее пришлось поддерживать двум епископам. На последовавшем за этим пиру в Вестминстерском зале было много напоминаний о том, какие большие надежды возлагались на сына Генриха V. Генрих VI сидел во главе стола, справа от него — Бофорт, слева — Кошон. Ричард Невилл, новый граф Солсбери, стоял позади короля как представитель регента Франции. Даже пирожные были украшены фигурками Святого Георгия и Святого Дени, представляющих молодого короля Богоматери, с выведенными кремом словами "рожденный по происхождению и праву, справедливо царствовать в Англии и во Франции"[451].

Однако потребовалось гораздо больше времени, чтобы заставить представителей Палаты Общин принять участие в коронационной экспедиции. К Бофорту и двум французским советникам в Вестминстер прибыло посольство от Филиппа Доброго, возглавляемое Югом де Ланнуа. Этот "остроумный, находчивый и дальновидный человек", как называл его бургундский придворный хронист, был убежденным сторонником двуединой монархии еще с тех пор, когда он входил в состав бургундской команды, ответственной за переговоры по договору в Труа. После нескольких предыдущих поездок в Англию он стал почти таким же советником англичан, как и Филиппа. Свои мысли он изложил в меморандуме о текущей ситуации, который дает представление о мыслях Филиппа и его советников на этом критическом этапе войны. Ланнуа напомнил своим слушателям, что англичане не смогут добиться успеха без бургундской поддержки. Герцоги Бургундии были не только сильны в военном отношении, но и пользовались статусом и поддержкой населения во Франции, что было политически необходимо. По его словам, герцог был готов помочь, но англичане должны были выполнить его условия. Первое из них заключалось в том, что они должны серьезно отнестись к предстоящей мирной конференции в Осере и направить туда делегацию, наделенную всеми полномочиями для достижения соглашения. В противном случае они потеряют поддержку многих жителей Франции, которые отчаянно нуждались в прекращении боевых действий. Ланнуа предложил Генри Бофорту, пользовавшемуся большим уважением при бургундском дворе, как можно скорее вернуться на континент в качестве посла Англии. Во-вторых, необходимо было принять решение об увеличении масштабов английского военного присутствия во Франции. Срочно требовались подкрепления. Они должны были быть отправлены к Рождеству вместе с мощным артиллерийским обозом, прежде чем 31 декабря истечет срок действующего перемирия с Карлом VII. Сам Филипп рассчитывал выйти на поле в начале января 1430 г. с 1.000 латников и 1.000 лучников. Часть английского подкрепления должна была быть направлена в гарнизоны Нормандии. Остальные должны были присоединиться к армии Филиппа и к марту помочь очистить от французских гарнизонов Иль-де-Франс. Бургундцы рассчитывали, что Генрих VI высадится во Франции с основной английской армией до 1 апреля, когда должна была открыться конференция. Это было необходимо для того, чтобы дипломатам было чем торговаться в Осере. В то же время в Гиень должна была быть направлена еще одна армия для борьбы с графами Арманьяком и Фуа, а также с сеньором д'Альбре и для создания угрозы французскому тылу. В-третьих, англичане должны были покрыть расходы на армию Филиппа. Герцогу нужно было предоставить определенные земли либо вместо оплаты, либо в качестве гарантии. Ланнуа надеялся, что к апрелю англо-бургундская армия уже очистит путь к Реймсу, чтобы Генрих VI мог там короноваться. Наконец, англичане должны были восстановить свои другие союзы. Особое значение имела Бретань. Необходимо было направить посольство к Иоанну V, чтобы убедить его принять участие в кампании и отозвать своих братьев со службы Карлу VII[452].

За исключением экспедиции в Гиень, которая вряд ли была реалистичной в дополнение к остальному бремени, которое должно было нести правительство, все эти условия были в принципе приняты английским Советом. Советники приняли условие Ланнуа о том, что кардинал Бофорт должен быть отправлен послом ко двору герцога Бургундии. Они также решили направить к Папе Римскому эмиссара с заявлением об участии в конференции в Осере. Передовой отряд экспедиционной армии уже набирался. К концу ноября с различными английскими капитанами были заключены контракты о полугодовой службе на 2.200 человек. Они должны были собраться в Уинчелси 19–21 декабря 1429 г. и прибыть во Францию к Рождеству, как и предлагал Ланнуа. Командиром авангарда был назначен двоюродный брат короля сэр Джон Кларенс, внебрачный сын герцога Кларенса, погибшего при Боже. Джон не был очевидным кандидатом на эту должность, так как не имел достаточного опыта войны во Франции, но он жил в нищете и, как и многие другие, просил дать ему командование во Франции, чтобы поправить свое положение[453].

Следующий вопрос заключался в том, как все это будет оплачено. Таможенные доходы находились на самом низком уровне за всю историю их существования. Ожидаемые поступления от выкупа Якова I Шотландского и герцога Бурбонского не оправдались. Задолженность гарнизону Кале выросла до 20.000 фунтов стерлингов в результате отвлечения средств на экспедиционные армии 1427 и 1428 гг. Потребность в введении прямых налогов никогда не была столь велика. Были проведены различные эксперименты с новыми формами налогообложения, все оказавшиеся неудачными, со времени воцарения короля не было предоставлено ни одной стандартной светской субсидии. В течение ноября Бофорт при поддержке Кошона и Жоливе вел работу с представителями Палаты Общин. Они объясняли затруднительное положение ланкастерского правительства во Франции после провала осады Орлеана и коронации Карла VII и просили поддержать экспедицию короля. 12 декабря Палата Общин уступила и объявила о предоставлении полной субсидии, которая должна была быть собрана и выплачена всего за один месяц, к 14 января 1430 года. Но этого оказалось недостаточно, и на Палату Общин было оказано давление с целью увеличения субсидии. Через несколько дней по "особому совету" Бофорта Палата Общин согласилась предоставить вторую субсидию, которая должна была быть выплачена к Рождеству 1430 г. Совету было разрешено занять до 50.000 фунтов стерлингов под залог будущих доходов. Собор Кентерберийской церковной епархии согласился добавить полторы субсидии от клириков, в результате чего общая сумма новых налогов составила около 90.000 фунтов стерлингов, что стало крупнейшим налоговым пакетом с 1416 г. 20 декабря, когда Парламент был закрыт на рождественские праздники, от имени Генриха VI были разосланы письма в главные города ланкастерской Франции, в которых сообщалось о его решении посетить французское королевство в следующем году и привести с собой большую армию, чтобы отодвинуть фронт войны далеко от их домов. Они снова смогут жить, трудиться и торговать в мире[454].

Пока эти переговоры медленно продвигались в Вестминстере, военная ситуация в Нормандии и Мэне стремительно ухудшалась. 25 сентября 1429 г. англичане потеряли Лаваль, ключ к нижней долине реки Майен. Рауль дю Буше, капитан соседнего замка Жанны де Лаваль в Меле-дю-Мэн, спрятал на ночь группу людей в домике у мельницы на мосту, ведущем в город. Когда на рассвете ворота были открыты, они перебили привратников и ворвались на улицы. Капитан Лаваля Мэтью Гоф, в это вместе, с большей частью гарнизона находился в армии Бедфорда. Англичане так и не попытались отбить Лаваль, так как были вынуждены защищать саму Нормандию. В ноябре в Руане собрался Совет герцогства, который выделил 140.000 ливров на усиление пограничных гарнизонов и возвращение замков, захваченных рейдерами летом. Но постоянная нехватка войск мешала английским попыткам восстановления положения. Они были вынуждены метаться с места на место, туша пожары то тут то там. Бофорт и Уиллоуби осадили Этрепаньи и били из пушек по его старым стенам до тех пор, пока гарнизон не сдался в обмен на свою жизнь. Но защитники замка лишь отступили, чтобы продолжить свои грабительские рейда из Омаля. Затем, 26 октября, строители, работавшие на стенах, впустили еще один французский рейдерский отряд в старый замок Эстутевилей в Торси к югу от Дьеппа, "самый лучший и укрепленный замок в этом регионе", по словам Жана де Ваврена. В течение двух дней была мобилизована оперативная группа из близлежащих английских гарнизонов, чтобы отбить его, пока оккупанты не успели закрепиться. Но почти сразу же они были отозваны регентом для урегулирования нового кризиса за Сеной в Перше, где французы только что захватили Вернёй. Они удерживали его более месяца, прежде чем были изгнаны. Капитаном Вернёя был сэр Джон Фастольф и как и Мэтью Гоф в Лавале, он служил в полевой армии регента вместе с большей частью своего гарнизона, когда на город произошло нападение[455].

К концу 1429 г. французы стали угрожать долине Сены — спинному мозгу английской оборонительной системы во Франции. Когда 8 декабря Ла Ир и Жеро де ла Пайе с несколькими сотнями человек подошли к долине реки Эвр, небольшой отряд французских сторонников в Лувье впустил их в город. Тревога была поднята, но слишком поздно. Гарнизон и городское ополчение были перебиты. Лувье был одним из крупнейших городов Нормандии с населением около 4.000 человек. Расположенный на западном берегу реки Эвр, недалеко от ее впадения в Сену, он был защищен современным обводом стен длиной три четверти мили с тройной линией рвов. Ла Ир стал губернатором Лувье. Жители должны были принести ему клятву верности или лишиться своего имущества и покинуть город. Чтобы избежать разграбления, они должны были выплатить большую репарацию. Из Лувье Ла Ир мог перерезать сухопутное и речное сообщение между Нижней Нормандией и Парижем и совершать рейды до ворот Руана. Отряды, действовавшие из Лувье, заняли Берне и Бомон-ле-Роже на пути к Шербуру. В довершение всего 24 февраля 1430 г. они поднялись на барках вверх по Сене и эскаладой захватили крепость Шато-Гайяр в Лез-Андели. Взять Шато-Гайяр удалось при попустительстве одного из французов, служивших в гарнизоне, и английского солдата, которого он подговорил. Это было серьезная проблема. Шато-Гайяр, расположенный в большой излучине Сены к востоку от Лувье, был одним из самых укрепленных мест во Франции и охранялся гарнизоном из восьмидесяти человек. Его захват прервал сообщение по реке между Руаном и Парижем и обеспечил Ла Иру надежную базу на северном берегу Сены. Кроме того, это привело к освобождению нескольких ценных военнопленных, которые содержались там, включая бывшего маршала Карла VII Арно Гийома де Барбазана[456].

Эти поражения были симптомами общего падения морального духа как среди английских, так и среди французских подданных Генриха VI. Зимой участились случаи дезертирства. Случайно сохранившаяся информация свидетельствует о ситуации в Эврё в январе и феврале 1430 года. Всего за два месяца гарнизон Эврё покинули 18 человек, то есть более десятой части всего гарнизона. Большинство из них были англичанами-дезертирами, которые пополнили преступный мир городов или пытались вернуться на родину. Но один нормандец перебежал к врагу, а еще трое перешли на другую сторону в ходе стычки за стенами. Эврё оказался в эпицентре бури, но опыт других гарнизонов, скорее всего, был аналогичным. Ситуация в Нормандии стабилизировалась только в январе, когда из Англии прибыл бастард Кларенс с крайне необходимым подкреплением. Все эти люди были направлены на границы Нормандии. В конце января Кларенс осадил Торси. К концу марта Эдмунд Бофорт осаждал Шато-Гайяр[457].

Для регента одной из самых тревожных черт последних неудач было то, что французским командирам, как правило, удавалось находить сторонников среди местных нормандцев и даже среди англичан. Почти все города и замки с гарнизонами, захваченные французскими партизанами, были преданы изнутри. Триумфальное продвижение войск Карла VII в Шампани и Пикардии убедило многих в том, что дни англичан во Франции сочтены, и вызвало такую волну заговоров, какой не наблюдалось со времен битвы при Вернёе. В Манте один из сочувствующих впустил французов в город, но они были быстро изгнаны гарнизоном. Заговоры в Дрё и Мёлане были раскрыты раньше, чем их успели осуществить. В конце 1429 г. некоторые жители Руана задумали впустить ночью в город войска графа Клермонского. Плохая конспирация и исполнение этого плана привело к поражению. Заговор был раскрыт только потому, что войска заблудились в темноте и наткнулись на английский патруль. Слухи о новых заговорах распространялись, усиливаясь сплетнями. "Мы хотим… чтобы вы были внимательны… и днем, и ночью, — писал Бедфорд своему лейтенанту в Фалез, — и чтобы вы остерегались измены".

Некоторые из тех, кто участвовал в заговорах, были одиночками позарившимися на вознаграждение. Люди, впустившие Ла Ира в Шато-Гайяр, вероятно, были подкуплены. Один зажиточный горожанин в Гурне попытался впустить туда французов. Лестницы уже были приставлены к стенам, когда его предал двойной агент, находящийся на английском содержании. Но иногда, как в случае с заговорами в Лувье и Пон-де-л'Арк, в них участвовало значительное число людей. Тот же двойной агент продал англичанам значительный список людей, проживавших в Руане и поддерживавших связь с французами, и выявил большую группу заговорщиков в Жизоре. Все они были схвачены и казнены. В марте 1430 г. другой информатор раскрыл планы захвата парижский ворот Сент-Антуан и пропуска в них отряда шотландцев. Это предприятие вполне могло увенчаться успехом. По слухам, в нем участвовало более 4.000 парижан, в том числе сорок дизинье, командовавших подразделениями дозора. Вероятно, слухи были преувеличены, но регент был достаточно встревожен, чтобы отвлечь бастарда Кларенса от осады Торси и срочно направить его на помощь Вилье де Л'Иль-Адаму в столицу. Более 150 человек были арестованы. Шестеро из них были казнены на рынке Ле-Аль. Среди них были клерк Счетной палаты и два высших чиновника Шатле[458].

Измена сделала англичан подозрительными. Показательным симптомом стало постепенное отстранение местных нормандских и французских войск от службы в своих гарнизонах. Некоторые гарнизоны, особенно в юго-западной Нормандии и Руане, традиционно набирали войска из местного населения. Но в марте 1430 г. был отдан приказ, согласно которому в важнейшем гарнизоне укрепленного моста Мёлан, который уже однажды был предан изнутри, должны были служить только местные англичане. С мая 1430 г. аналогичное ограничение было распространено на всю Нормандию. Гарнизонные войска больше не должны были набираться в окрестностях, так как они могли сговориться с местным населением. Лучники должны были быть англичанами, в противном случае — валлийцами, ирландцами или гасконцами. Из латников не более половины должны были быть французами. В 1430 г. проницательный человек, сэр Джон Фастольф, начал вывозить часть своего состояния из Франции, обналичивая крупные суммы и вкладывая их в покупку земель в Норфолке[459].

Филипп Добрый был занят своими делами. Дважды овдовев, 7 января герцог женился в третий раз, на Изабелле Португальской. В том же месяце Филипп учредил Орден Золотого Руна "из-за великой любви, которую мы питаем к рыцарскому сословию и рыцарскому ордену, которые мы желаем чтить и приумножать". Орден был задуман главным образом как средство создания общей идентичности для дворянства разрозненных владений Бургундской державы. Но в определенном смысле это была и декларация независимости Филиппа от двуединой монархии, поскольку он уже не раз отказывался от членства в Ордене Подвязки, а рыцарям Ордена Золотого Руна запрещалось принадлежать к другим орденам, в том числе и английским. В более широком конфликте между Англией и Францией Филипп почти всю зиму хеджировал[460] свои ставки. Герцог никак не отреагировал, когда в новом году Карлу VII покорился кафедральный город Санс, один из тех, которые он обязался защищать. Напротив он отправил послов ко двору Карла VII, чтобы завершить подготовку к мирной конференции в Осере. Филипп не вышел в поле с армией 1 января 1430 г., как обещал за него Ланнуа, находясь в Вестминстере, а согласился продлить соглашение о перемирии с Дофином до 25 января, а затем до 15 марта[461].

В начале февраля 1430 г. кардинал Бофорт покинул Англию, чтобы встретиться с Филиппом Добрым в Генте. С дипломатической точки зрения это был звездный час Бофорта. Он убедил Филиппа окончательно поддержать английские военные действия и 12 февраля герцог заключил с англичанами новый договор. Он обещал в течение трех месяцев служить Генриху VI с армией в 1.500 латников и 1.500 лучников. Англичане согласились выплатить единовременно сумму в размере 50.000 золотых салюдоров (8.333 фунта стерлингов) авансом за каждый из первых двух месяцев, а третий месяц Филипп должен был служить за свой счет. В дальнейшем герцог должен был служить с сокращенными силами — 600 латников и 600 лучников — до девяти месяцев по стандартным расценкам для службы во Франции. Бургундская армия должна была действовать независимо от английской, но Бофорт согласился, чтобы 500 английских солдат перешли под командование бургундцев, как только они будут освобождены от текущих осад в Нормандии. В обмен на согласие герцога Бофорт согласился на то, что в дополнение к своим французским владениям Филипп получит всю Шампань и Бри. Это была снисходительная уступка, к тому же дешево обошедшаяся англичанам, поскольку большая часть этих провинций уже была захвачена французами. Но возвращение Шампани стало бы большой наградой для герцога Бургундского, поскольку создало бы мост между его западными и юго-восточными владениями. Что касается мирной конференции в Осере, то Бофорт убедил Филиппа, что ее придется отложить до 1 июня. В частном порядке никто из них теперь и не ожидал, что она состоится[462].

Бофорт поспешил вернуться в Англию, чтобы добиться утверждения условий соглашения Советом. Он выплатил аванс для Филиппа из собственных сундуков. Деньги были перевезены через Ла-Манш наличными и пересчитаны в Лилле в середине марта. В Англии уже шли активные приготовления. Были запущены процедуры набора войск, реквизиции судов и закупки снаряжения. Кампания по получению займов позволила сконцентрировать крупные денежные средства, в том числе заем в размере не менее 10.000 марок (6.666 фунтов стерлингов) от лондонского Сити. 24 февраля король в сопровождении придворных присутствовал на службе в соборе Святого Павла в Лондоне, принял официальный проводы мэра и олдерменов города, после чего отправился в первый этап своего путешествия к побережью Кента. Герцог Бургундский созвал свою армию для сбора в Пероне.

Его канцлеру Николя Ролену предстояло объяснить герцогу Савойскому, почему его мирные предложения остались без внимания. Ролен предстал перед Амадеем в замке Рипайль на берегу Женевского озера 26 марта, за пять дней до открытия мирной конференции в Осере. Его объяснения были крайне неискренними. Он представил список нарушений перемирия французами, начиная с отказа от сдачи Компьеня и Крея и обвинил в этом административную неорганизованность англичан. Тем не менее, по его словам, он был бы рад, чтобы конференция состоялась, но кардинал Бофорт жаловался, что расстояние до места проведения слишком велико, а время на подготовку слишком коротко. Савойская делегация для участия в конференции уже находилась в пути и герцог Савойский послал гонцов, чтобы отозвать ее[463].

Боевые действия уже возобновились, вызвав взрыв насилия на всех фронтах: в Шампани, на бургундском направлении, в долине Уазы и вокруг Парижа. В течение нескольких дней после истечения срока перемирия крупный французский рейдерский отряд разгромил под стенами Парижа бургундский гарнизон и взял в плен его командира Филиппа де Савеза. После этого французы ночью вошли в Сен-Дени, перебили большую часть гарнизона и разграбили город, а утром отступили. Подобные операции представляли собой грабительские набеги, разрушительные, но стратегически малозначимые. Однако один из них нанес серьезный урон англо-бургундскому делу. На третьей неделе апреля 1430 г. жители Мелёна восстали против парижского правительства, выгнали бургундский гарнизон и провозгласили себя сторонниками Карла VII. Мелён был мощной островной крепостью на Сене, расположенной примерно в сорока милях от Парижа вверх по течению, с двумя укрепленными мостами, соединявшими его с обоими берегами реки. Десять человек из гарнизона засели в цитадели, пока бургундские войска из Парижа и Корбея подтягивались, чтобы их освободить. Но горожане вызвали подмогу из соседних французских гарнизонов, и те подоспели первыми. К моменту прибытия бургундцев городские ворота были закрыты, а цитадель готова была сдаться. Потеря Мелёна стала серьезным стратегическим поражением англичан. Остров был практически неприступен (в 1420 г. Генриху V потребовалось четыре с половиной месяца и более 8.000 человек, чтобы взять его измором). Захват Мелёна обеспечил французам контроль над главной переправой через Сену выше столицы по течению и открыл путь из Гатине в Бри и Шампань, избавив от необходимости пробиваться через Осерруа[464].

Генрих VI высадился в Кале утром 23 апреля 1430 г., в День Святого Георгия. Его сопровождали кардинал Бофорт, граф Уорик, большое количество видных пэров, советников и капитанов, а также отряд рыцарей королевского двора. Остальные части английской армии последовали за королем в течение следующих трех недель. Все войско насчитывало 4.800 человек, помимо обычной толпы чиновников, клерков, капелланов, слуг, пажей и варлетов, герольдов, хирургов, трубачей, канониров, ремесленников и рабочих. Большинство из них обязались служить в течение года, что вдвое превышало обычный срок пребывания экспедиционной армии во Франции. Присутствие короля привлекло более широкий круг рекрутов, чем любой другой экспедиционный отряд его царствования: двадцать один пэр, включая двух герцогов и шесть графов. Вместе с армией был отправлен внушительный артиллерийский обоз, включавший три больших бомбарды, шестнадцать других пушек и восемьдесят орудийных расчетов и мастеров. Вместе с передовым отрядом сэра Джона Кларенса и другими людьми, уже находившимися в Нормандии, численность английских войск во Франции превысила 10.000 человек, что стало самым крупным перебросом войск со времен высадки Генриха V в Нормандии в 1417 году. За пять дней до этого в Пероне собралась армия герцога Бургундского численностью почти 3.400 человек. Она представляла собой практически весь военный потенциал Артуа и Пикардии, а также значительный вклад Бургундского герцогства. Имея в общей сложности более 14.000 человек, союзники теперь имели уникальную возможность изменить стратегическую ситуацию. В молитвах, листовках и стихах, распространяемых на родине, тревога за безопасность короля смешивалась с надеждами на перелом в судьбе Англии:

Приезд английского короля повлек за собой ряд радикальных изменений в правительстве ланкастерской Франции. В основном это было делом рук кардинала Бофорта, чье политическое положение сейчас было на высоте. По его настоянию незадолго до отплытия короля был разработан и утвержден английским Советом в Кентербери ордонанс, регулирующий управление обоими королевствами. Очевидно, что английские советники Генриха VI потеряли доверие к герцогу Бедфорду и группе военачальников, окружавших его. Основная цель нового ордонанса заключалась в том, чтобы вывести ведение войны из-под их контроля. Титул и полномочия Бедфорда как регента Франции должны были быть приостановлены, как только Генрих VI ступит на французскую землю. Основные решения должны были приниматься от имени короля небольшой группой английских советников, прибывших вместе с ним.

Самое удивительное в этих людях было то, что большинство из них были доверенными лицами Генриха V. Некоторые из них не были во Франции со дня его смерти. Они участвовали в войне в ее самый успешный период. Ричард Бошамп, граф Уорик, по словам восхищенного современника, был "человеком впечатляющей осанки, исключительной рассудительности и большого военного опыта, обладавшим практическим и искусным красноречием по любому вопросу". Он присутствовал у смертного одра покойного короля и был одним из немногих советников, которых тот считал своими друзьями. Филипп Морган, ныне епископ Эли, был канцлером Нормандии и главным дипломатическим советником Генриха V в последние годы его жизни. Уильям Алнвик, епископ Норвичский, был гражданским юристом, который приобрел свои дипломатические навыки в качестве личного секретаря Генриха V во время его последних кампаний. Ветеран военной службы и администратор Джон, лорд Типтофт, был одним из самых доверенных администраторов покойного короля в Нормандии. Джон Стаффорд, епископ Бата и Уэллса, был хранителем его Тайной печати. Действующие члены Совета Бедфорда должны были подать прошение о переутверждении в новом составе. Со временем Совет молодого короля во Франции был усилен главными членами Большого Совета, включая Луи де Люксембурга, Пьера Кошона, Роберта Жоливе, Рауля ле Сажа и сэра Джона Фастольфа. Но они имели меньшее влияние, чем люди, прибывшие из Англии.

Произошли значительные изменения в военном руководстве. Некоторые важные города с гарнизонами в Нормандии были переданы людям, прибывшим из Англии вместе с королем, а все основные военные операции за пределами герцогства были возложены на вновь прибывших. Главенствующей фигурой на протяжении всего времени пребывания английского короля был сам кардинал. Бедфорд, по-видимому, играл лишь ограниченную роль в выработке стратегии и даже не присутствовал на заседаниях Совета, за исключением короткого периода в декабре 1431 г., когда король находился в Париже. Он был лишен самых ценных владений во Франции, включая герцогство Алансонское, доходы от которого в течение многих лет обеспечивали расходы на его двор. Для Бедфорда, который в течение восьми лет обладал абсолютной властью в ланкастерской Франции, эти перемены стали шоком. Есть некоторые свидетельства того, что он был возмущен всем этим и в результате рассорился с кардиналом[466].

Перед отъездом Генриха VI из Англии в английском Совете и среди советников герцога Бургундского велось активное обсуждение стратегии. Первоначально предполагалось, что передовой отряд сэра Джона Кларенса объединится с бургундской армией и вернет Иль-де-Франс до прибытия Генриха VI с основной армией. Пройдя в Шампань, они должны были наступать на Реймс, чтобы обеспечить коронацию короля-ребенка в соборе. К моменту прибытия Генриха VI во Францию этот план был отменен из-за продления перемирия, что исключало возможность проведения совместных операций до его прибытия. Положение в Париже ухудшилось. Границы в Нормандии были небезопасны. Дофинисты удерживали пути в Шампань, как и прежде. В Кале советников Генриха VI ждал тщательно продуманный меморандум, в котором Ланнуа объяснял замыслы Совета Филиппа. Бургундцы выступали против любой стратегии, предусматривающей осаду крупных городов, обнесенных стенами. Осада Орлеана показала, что такие операции требуют больших затрат времени и живой силы и создают огромные трудности со снабжением. Кроме того, бургундцы считали, что если зачистить небольшие гарнизоны и обеспечить безопасность сельской местности, то такие крупные крепости, как Реймс, Бове, Компьень, Мелён и Санс, несомненно, сдадутся.

Советники Филиппа, по-видимому, убедили своих английских союзников в том, что их первоочередной задачей должна стать защита Иль-де-Франс и очистка подступов к Парижу, который медленно душили дофинистские гарнизоны, засевшие в прилегающих речных долинах. Реймс должен был подождать. Его осада потребовала бы слишком много времени, а Париж, возможно, не смог бы продержаться так долго. Однако союзники расходились во мнениях относительно того, как лучше этого добиться. Англичане хотели освободить долину реки Уазы и очистить подступы к Парижу с севера. Они считали, что первой задачей должно стать возвращение базы графа Клермонского в Компьене. Бургундцы возражали против масштабной осады такого хорошо обороняемого города, как Компьень. Они предпочли бы провести два мощных наступления. Большая часть бургундской армии при поддержке 1.000 английских лучников должна была наступать на Суассон и Лаон, открывая путь для будущего вторжения в Шампань. Основная часть армии Генриха VI должна была отвоевать Бовези, захватить переправу через Уазу у Крея и оттуда вторгнуться в Иль-де-Франс. Помимо этих крупных операций советники Филиппа предлагали провести ряд более мелких. Из состава английской армии следовало выделить 700–800 человек и направить их в Нормандию для обеспечения безопасности английской базы. Торси и Шато-Гайяр, которые уже находились в осаде, должны были вскоре пасть. За ними должен был последовать Омаль, а затем Лувье. Объединенная англо-бургундская оперативная группа должна была удерживать линию Сены и Йонны к юго-востоку от Парижа. Другой объединенный отряд должен был быть направлен на усиление Перрине Грессара в Ниверне и оттуда вторгнуться в Берри и Орлеане, чтобы сковать как можно больше сил Карла VII. Ланнуа также предложил направить отдельную экспедиционную армию из Англии в Бордо, чтобы помешать южным сеньорам прийти на помощь французскому королю[467].

Не все из этого сложного плана было осуществимо, но в решении избегать крупных осад, как покажет дальнейшее развитие событий, было много смысла. Тем не менее, английские военачальники отвергли этот план и настаивали на своей стратегии. Филипп Добрый уступил требованиям своих казначеев и согласился начать кампанию с захвата Компьеня. Герцог поднял свой штандарт в Пероне 18 апреля 1430 г., за несколько дней до прибытия Генриха VI в Кале. Через два дня, 20 апреля, Жан де Люксембург прибыл непосредственно к Компьеню. В соборном городе Нуайон, расположенном на берегу Уазы в двадцати милях выше по течению от города, была создана передовая база. В двадцати милях ниже по течению бургундцы разместили гарнизон в Пон-Сен-Максансе, а также в большой крепости герцога Орлеанского в Пьерфоне. Из этих мест они взяли под контроль все мосты через Уазу в этом регионе и разместили гарнизоны по дуге вокруг Компьеня. 7 мая Филипп и Жан де Люксембург осадили Шуази (современный Шуази-о-Бак), важный замок и укрепленный мост на реке Эсне близ ее впадения в Уазу, который был ключом к северному подходу к Компьеню. Англичане предложили поддержать осаду отрядом своей армии. На второй неделе мая 500 человек, которых Генри Бофорт обещал выделить в феврале, прибыли в Нуайон под командованием валлийского рыцаря сэра Джона Монтгомери[468].

Карл VII и его двор провели большую часть февраля и марта 1430 г. вместе с Жоржем де Ла Тремуем в Сюлли. Развитие дипломатической и военной ситуации вызвало бурные дискуссии среди его советников. Когда-то они надеялись вернуться в Шампань и возобновить завоевание провинций к северу от Сены и Марны с другой большой армией по образцу 1429 года. Но если события 1429 г. изменили военное положение, то они не изменили неумолимых финансовых реалий. На зиму было запланировано проведение ряда региональных ассамблей с целью финансирования продолжения победной серии Карла VII. От Лангедойля не было ни одной налоговой субсидии со времен Шинонского собрания в октябре 1428 г., на котором была вотирована финансовая помощь Орлеану. Только Лангедок, по-видимому, проголосовал за выделение средств, и большинство из них было потрачено на оборону самого Лангедока. Представители недавно завоеванных северных провинций собрались перед королем в Шиноне на Рождество, но они были разорены военными действиями и, по-видимому, не предоставили никаких субсидий. К концу марта 1430 г. советники Карла VII осознали горькую реальность. Они собрались в присутствии короля и решили, что план возобновления завоевания севера придется отложить[469].

Жанна д'Арк на протяжении всех этих дебатов настойчиво действовала на заднем плане. Она вела себя так, как будто командовала делами. Жанна писала в Реймс и, несомненно, в другие северные города, уведомляя их о том, что следует ожидать прибытия большой французской армии. Она легкомысленно заявила, что вся Бретань перешла на сторону короля и что 3.000 бретонцев уже в пути, чтобы сражаться на стороне Карла VII. Она также обратилась с угрожающим письмом к гуситам Богемии, предупредив их, что как только она покончит с англичанами, она придет, чтобы предать их мечу, если они не откажутся от своей "никчемной ереси". Жанна к сожалению все больше и больше погружалась в мир собственных фантазий.

Никогда не знавшая реалий государственных финансов и тонкостей дипломатии, Жанна с отвращением восприняла решение отложить кампанию на севере. Она покинула Сюлли сразу же после принятия решения, не попрощавшись даже с королем. Никто не знал, каковы были ее планы. Возможно, она опасалась, что ее остановят, если она расскажет о них. Из Сюлли Жанна отправилась на север в поисках действия, сопровождаемая своим братом Пьером, небольшим военным эскортом, несколькими отрядами добровольцев и группой итальянских наемников под командованием капитана Бартоломео Барретты. По всей видимости, она участвовала в осаде цитадели Мелёна после восстания, в результате которого город перешел в руки французов. В конце апреля она направилась в Ланьи, французский форпост на Марне, где многочисленный гарнизон участвовал в ряде боев с бургундским гарнизоном Парижа. Жанна пробыла в Ланьи не менее двух недель и приняла участие в жестоком сражении за его стенами. Она все еще находилась там, когда стали поступать новости о продвижении герцога Бургундского к Компьеню. Жанна твердо решила, что нужна там. Она еще могла вдохновить людей и сплотить их под своим знаменем. Она собрала несколько сотен добровольцев из гарнизона Леньи и других близлежащих французских гарнизонов, доведя общее число своих войск до 1.000 человек. С этими людьми она покинула Ланьи во вторую неделю мая 1430 г. и вошла в Компьень 13 или 14 числа[470].

Город был охвачен паникой, ожидая осады в любой момент. Улицы были заполнены солдатами, испуганными горожанами и беженцами. Запасы продовольствия были на исходе. Оборона Шуази-о-Бак складывалась неудачно. Замок был сильно поврежден бургундской артиллерией. Вылазка против осаждающих не удалась, и капитан замка, бросив своих людей, среди ночи сбежал на лодке. Граф Вандомский и канцлер Рено де Шартр находились в Компьене, чтобы организовать его оборону, но было известно, что они планируют уехать, пока еще можно выбраться. Жанна сразу же начала вести себя так, как будто она была командиром. Через день или два после прибытия она ночью повела свой отряд и большую часть гарнизона вверх по западному берегу Уазы. Перед самым рассветом они обрушились на английский контингент сэра Джона Монтгомери, расположившийся лагерем под Нуайоном. Завязался кровопролитный рукопашный бой. Англичане имели перевес в численности, и сражение обернулось против нападавших, когда гарнизон Нуайона вышел из города и вступил в сражение. Жанна и ее соратники были отброшены обратно в Компьень. Вероятно, это произошло 15 мая. Гарнизон Шуази капитулировал на следующий день[471].

Через два дня, 18 мая, Жанна предприняла еще одну вылазку. Она покинула Компьень в сопровождении Рено де Шартра, графа Вандомского и нескольких других капитанов, надеясь напасть на бургундцев в Шуази с тыла. Эта затея оказалась столь же неудачной, как и предыдущая. Для осуществления задуманного ей необходимо было найти переправу через Эсну. Поскольку Шуази находился в руках бургундцев, ближайшая переправа была в двадцати пяти милях от Суассона. Капитан Суассона, лейтенант графа Клермонского по имени Гишар Борнель, удерживал его для Карла VII. Но, как и другие жители этого региона, его лояльность была сомнительна. Будучи уроженцем Артуа, он являлся подданным герцога Бургундского и находился в процессе переговоров с офицерами Филиппа о смене подданства. Появление Жанны в этот момент было для него невыгодным и, возможно, опасным. Борнель впустил ее в город с горсткой спутников, но не пустил ее армию. В результате отряд Жанны был блокирован к югу от Эсны, где не мог найти продовольствия. На следующий день большинство капитанов отказались от предприятия и отошли к Санлису. У Жанны д'Арк осталось менее 400 человек и она решила привести их обратно в Компьень. Тем временем 20 мая 1429 г., герольды Филиппа Доброго призвали защитников города к капитуляции, и началась осада[472].

Компьень был старинным королевским городом, стоявшим на восточном берегу Уазы, на пересечении сухопутных и речных путей из Шампани в Нормандию и из Парижа во Фландрию. Когда-то он был богат, жил за счет торговли вином и зерном, а также ежегодной ярмарки в середине Великого поста. Но войны положили этому конец. На протяжении всех гражданских войн и английской оккупации он был пограничным городом, переходившим из рук в руки не менее восьми раз в период с 1414 по 1429 год. Торговля была уничтожена, многие здания разрушены. Однако в течение нескольких периодов оккупации города вольными компаниями его оборона постоянно совершенствовалась. В 1429 году Компьень защищали стены длиной в полторы мили, с более чем семьюдесятью башнями и широким рвом, заполненным водой. На восток Компьеня местность была покрыта густым лесом, который с XII по XIX век был местом королевских охот и простирался в Валуа и Суассоне до Пьерфона и Морьянваль. С запада город соединялся с противоположным берегом Уазы деревянным мостом, опирающимся на каменные опоры. Городской конец моста защищала массивная укрепленная сторожевая башня и подъемный мост. На другом конце моста находился обнесенный рвом мощный барбакан, с собственным гарнизоном.

В 1430 г. обороной Компьеня руководил капитан города, пикардийский оруженосец Гийом де Флави. Это был человек сильной воли, безграничной энергии и горячего нрава, участвовавший в самых смелых военных авантюрах того времени. Он отказался от богатой невесты и крупной взятки, которую предлагал ему герцог Бургундский за сдачу города. Но отстоять его было непросто. В начале года в Компьене было размещено большое количество войск, но все они были выведены до начала осады. Компьень пришлось защищать силами горожан и нанятого муниципалитетом за свой счет отряда из 600 профессиональных солдат. Граф Клермонский, занимавший в этом регионе главенствующее место среди французских военачальников, находился вместе с королем в долине Луары. В его отсутствие командование сектором принял на себя граф Вандомский. Он разместил свой штаб в Санлисе, в двадцати двух милях от города. Там к нему присоединились некоторые отряды, покинувшие осажденный город. Кроме того, под его контролем были важные французские гарнизоны в Крее и Крепи-ан-Валуа[473].

Бургундцы и их английские союзники разместили свои силы на лугах по берегам Уазы, напротив города. Маршал армии, Бодо де Нуаэль-Вион, разместился в замке Марньи, а его войска рассредоточились между расположенной внизу деревушкой и рекой. Жан де Люксембург, командовавший самым многочисленным отрядом, занял старый замок Клеруа, расположенный ниже по течению реки у подножия крутого лесистого холма, известного сегодня как Мон-Ганелон. Английский контингент расположился лагерем ниже по течению от Марньи, в районе замка аббатства Сен-Корнель в Венетте. Там они навели понтонный мост, обеспечив осаждающей армии доступ к обоим берегам. Филипп Добрый располагался далеко в тылу, в удобном замке Куден. Опасения Юга де Ланнуа по поводу снабжения армии оказались беспочвенными. Через Нуайон к осадным линиям поступали припасы из Пикардии и, что менее надежно, из Нормандии через удерживаемый бургундцами город Клермон-ан-Бовези. Бургундцы не хотели терять время, пытаясь взять Компьень измором и надеялись взять город штурмом и двигаться дальше. План состоял в том, чтобы захватить барбакан в конце моста, артиллерией разрушить стены со стороны реки и сторожевую башню, а затем штурмовать город через мост. Это была та же стратегия, которая потерпела неудачу под Орлеаном[474].

Жанна д'Арк со своим отрядом вернулась в Компьень из Суассона незадолго до рассвета 23 мая 1430 г., проскакав всю ночь верхом. Прибыв в город, она сразу же взяла на себя командование, как это было в ее характере. Утро она провела, разрабатывая планы, делясь со своими спутниками видениями, пророчествами и "всевозможными безумными фантазиями". Затем она приказала закрыть ворота города и собрать гарнизон и горожан, которым рассказала, что святая Екатерина была послана ей Богом, чтобы сообщить, что она должна совершить вылазку против бургундских позиций за городом. Голоса подсказывали ей, что победа несомненна. Герцог Бургундский будет захвачен, а все его сторонники убиты, взяты в плен или обращены в бегство. Вечером, около шести часов, через мост через Уазу была совершена конная вылазка, в которой участвовало около 400 или 500 человек. Жанна не возглавляла ее. Она была в тылу, в окружении своих обычных спутников. Но она обращала на себя всеобщее внимание: в алой с золотом мантии, надетой поверх ослепительно белых доспехов, на богато снаряженной лошади, держа в руках свое знаменитое знамя. Вылазка вышла из барбакана моста и атаковала позиции Бодо де Нуаэля перед Марньи. Бодо оказался неподготовленным. Многие из его людей были безоружны и без доспехов. Они бросились вооружаться и оказали упорное сопротивление, выиграв драгоценное время для того, чтобы командиры соседних секторов пришли им на помощь. Жан де Люксембург провел своих людей через луга из Клеруа и возглавил контратаку. Сражение то затихало, то разгоралось. Французы трижды атаковали отряд Люксембурга, но их силы таяли. По мере того как в бой вступали все новые и новые бойцы с других участков осадных линий, борьба становилась все более неравной и французские трубачи дали сигнал к отступлению.

В эпоху обнесенных крепостными стенами городов вылазка в осадные порядки противника была одной из самых опасных операций на войне. Необходимо было удержать пути отхода вылазки в город. При этом существовал риск, что осаждающие последуют за вылазкой при отступлении и ворвутся в город через открытые ворота. Для прикрытия отхода вылазок Гийом де Флави установил на барбакане у моста кулеврины, а перед ним разместил большой отряд лучников. Еще большее количество лучников было размещено на баржах, пришвартованных в реке. Когда прозвучал сигнал к отступлению, Жанне д'Арк было предложено вернуться к мосту, пока ее не отрезали. Она отказалась, и драгоценные секунды были потеряны. В итоге ее спутники схватили уздечку ее лошади и заставили ее отступать за собой. Большинству людей из вылазки удалось бежать по мосту в город. Некоторые были зарублены преследователями. Другие упали в давке с моста и утонули. Но, несмотря на лучников и артиллерию Гийома де Флави, англичане, подошедшие со стороны Венетта, смогли пробиться сквозь строй отступающих французских войск и добраться до арьергарда, в котором находилась Жанна. Гийом де Флави, следивший за ходом боя из сторожевой башни, опасался, что преследующие французов англичане доберутся до городских ворот и принял непростое решение закрыть ворота и поднять мост. Арьергард был отрезан. Жанна оказалась в окружении. Не менее полусотни человек пытались схватить ее. Одни хватали ее за доспехи, другие — за уздечку лошади. "Сдавайся и дай мне клятву", — кричали они все вместе — классическая формула, предписанная рыцарскими традициями. Жанна ответила: "Я присягнула другому и выполню свою клятву". Это была бравада. Лучники схватили ее за длинную накидку и стащили с лошади. Она поднялась с земли среди толпы врагов и сдалась двум оруженосцам свиты Жана де Люксембурга. Ее брат Пьер и верный защитник Жан д'Олон были схвачены вместе с ней. Жанна была доставлена в штаб-квартиру Бодо де Нуаэля в замке Марньи.

Когда сражение стихло, на место происшествия прибыл Филипп Добрый в сопровождении привычной толпы придворных и сопровождающих лиц, среди которых был и хронист Ангерран де Монстреле. Филипп имел краткую беседу с Жанной, но Монстреле признался, что к моменту написания хроники забыл о чем они говорили. Вечером того же дня Жанна была передана офицерам Жана де Люксембурга. Несколько дней она находилась в покоях Жана в Клеруа, а затем была перевезена в его замок Болье в Пикардии. Филипп Добрый сообщил об этом в письме своим союзникам и городам своих владений. "Ее захват, — писал он, — покажет, какой глупой ошибкой было то, что все эти люди были впечатлены ее поступками"[475].

Через несколько дней после пленения Жанны д'Арк герцог Бургундский и Жан де Люксембург предприняли штурм города. Чтобы взять его с западного берега реки, им пришлось сначала захватить барбакан в конце моста, защитники которого ожесточенно сопротивлялись. Вокруг них было чистое пространство для ведения огня. Их лучники и кулеврины отразили все первые атаки, нанеся штурмующим большие потери. Жан де Люксембург был вынужден дать сигнал к отступлению и перейти к более продуманным действиям. Он располагал мощным артиллерийским обозом, в том числе пятью большими бомбардами, стрелявшими каменными ядрами диаметром до фута. Они были установлены по берегам реки, где разрушили часть деревянной проезжей части и несколько водяных мельниц под арками моста. Для снабжения и укрепления барбакана защитники города были вынуждены соорудить веревочный мост через брешь, но это было опасное занятие, стоившее им многих жизней, в том числе одного из братьев Гийома де Флави. Тем временем осаждающие построили напротив барбакана на расстоянии выстрела лука земляной больварк. Отсюда они начали рыть длинные траншеи, чтобы войска могли подойти к барбакану незаметно и безопасно. Под его стены были подведены мины, на которые защитники ответили контрминами. В подземных тоннелях шли рукопашные бои. Продвижение шло медленно. К концу мая стало ясно, что бургундцы увязли в длительной осаде, которой они надеялись избежать[476].

Обе стороны вызвали подкрепления. Примерно в начале июня сэр Джон Монтгомери отошел со своими войсками в Нормандию. На его место прибыл более многочисленный английский отряд под командованием графов Хантингдона и Арундела. Городской Совет направил к Карлу VII несколько эмиссаров, которые все настойчивее просили о помощи. Гийом де Флави за время осады совершил не менее четырех визитов к королевскому двору, требуя от короля помощи. Карл VII выдал ему письменное разрешение сдать город, если он придет к выводу, что его невозможно удержать, но пообещал, что армия помощи придет, как только для этого найдутся войска. Но это было легче сказать, чем сделать. Единственными полевыми войсками, имевшимися в распоряжении короля, были отряд Орлеанского бастарда и шотландский корпус, не более нескольких сотен человек. Орлеанский бастард сразу же отправился в долгий поход вокруг Парижа через Мелён и Ланьи. В начале июня он присоединился к графу Вандомскому в Санлисе. Вскоре шотландский корпус покинул Турень. Небольшой контингент войск вошел в Компьень в середине июля. Но основную армию помощи маршал Буссак все еще собирал на Луаре и прибыл в Санлис только в сентябре[477].

Барбакан, разбитый артиллерией герцога Бургундского и подорванный его саперами, был окончательно взят на третьей неделе июля 1430 года. После двухмесячного сопротивления защитники были наголову разбиты внезапным ночным штурмом. Повреждения моста сделали невозможным их отступление в город. Большинство из них было перебито, взято в плен или утонуло в реке при попытке к бегству. После окончания битвы Филипп Добрый выкупил у пленителя командира барбакана с единственной целью — повесить его на виселице на вершине руин на виду у защитников сторожевой башни. Однако вместо того, чтобы стать началом конца, как надеялись бургундские капитаны, взятие барбакана открыло период бездействия, который продолжался почти три месяца. Бургундцы отремонтировали барбакан, ввели туда гарнизон и установили бомбарды. Они начали планомерно уничтожать в упор оборонительные сооружения на берегу реки и западные кварталы города. Позднейшее обследование показало, что за время осады артиллерией было разрушено около 350 зданий. В некоторых кварталах целые улицы были превращены в руины. Но осаждающим не удалось ни пробиться через мост, ни провести штурм через реку[478].

Филипп Добрый испытывал все большие проблемы в других частях своей разбросанной державы. Первая из них возникла в графстве Бургундия. В начале июня 1430 г. капитан Филиппа в этом регионе Луи де Шалон, принц Оранский, по приказу Филиппа вторгся в Дофине. Его армия была собрана из его родного графства и усилена несколькими компаниями савойских и английских наемников. 11 июня, менее чем через неделю после начала кампании, он попал в засаду у Антона к востоку от Лиона, где французская армия под командованием Рауля де Гокура, поддерживаемая грозным сенешалем Лиона Амбером де Гроле и кастильским рутьером Родриго де Вильяндрандо, практически уничтожила войска Шалона. Ему самому, израненному и залитому кровью, посчастливилось спастись верхом на лошади. Впоследствии за этот позор он и еще один рыцарь Ордена Золотого Руна были исключены из организации. Это событие стало началом широкого наступления двух лейтенантов Гокура на владения Филиппа Доброго в Шароле и Маконне. Весть о битве при Антоне дошла до Филиппа под Компьенем примерно через неделю после ее окончания, и почти сразу же последовало сообщение о другой проблеме на противоположном конце его державы, на границе между графством Намюр и принципатом-епископством Льеж. В этом регионе уже много лет кипело местное соперничество. Льежцы, рассчитывая на то, что Филипп завязнет на Уазе, готовились вторгнуться в Намюр и осадить город Бувинь-сюр-Мез. Вскоре после этого принц-епископ Льежа направил в лагерь Филиппа официальное объявление войны. Герцог был вынужден отрядить Антуана де Кроя, одного из главных капитанов своей армии, с 600 человек и срочно отправить их в Намюр[479].

В начале июля 1430 г. канцлер Бургундии Николя Ролен прибыл в замок Куден, чтобы обсудить со своим господином сложившуюся ситуацию. Силы Филиппа были перенапряжены. Летом 1430 г. на разных фронтах находилось больше людей, чем когда-либо с 1422 года. Только армия под Компьенем обходилась ему в 33.000 ливров в месяц в виде военного жалованья. Герцог был вынужден прибегнуть к радикальной экономии, в том числе перевести всех своих чиновников и получателей аннуитетов на половинное жалованье. Трехмесячный срок, на который он согласился служить со своей армии, истек 10 июля. Третий месяц, который он согласился отслужить за свой счет, привел к серьезному истощению казны. По условиям февральского соглашения Филиппа с кардиналом Бофортом, его военный вклад в кампанию во Франции в конце третьего месяца должен был быть сокращен до 600 латников и 600 лучников. Это позволило бы сократить численность бургундской армии под Компьенем на две трети и, вероятно, привело бы к отказу от осады. Однако Филипп заключил новое соглашение со своими английскими союзниками. Герцог согласился еще полгода служить во Франции с 800 латниками и 1.000 лучниками в обмен на субсидию в размере 19.500 франков в месяц. Англичане также согласились возместить все его расходы на артиллерию. Военный казначей Генриха VI Джон Хотофт прибыл 12 июля, чтобы пересчитать деньги, выплаченные за первый месяц. Как и первоначальные выплаты Филиппу в марте, эта сумма была выдана кардиналом Бофортом из его собственных сундуков[480].

На второй неделе августа 1430 г. возникла новая проблема. Пришло известие, что в Лувене умер двоюродный брат Филиппа Филипп де Сен-Поль, герцог Брабантский. Он был болен уже некоторое время, и его смерть не была неожиданной. Детей у Филиппа не было, а герцоги Бургундские уже долгое время считали герцогство своим. Были и другие, кто, возможно, имел более весомые права на выморочное герцогство, но Филипп Добрый был самым могущественным и пользовался поддержкой большинства брабантской знати. К тому же он действовал быстро. 15 августа герцог внезапно оставил осаду Компьеня и двинулся на Гент, а оттуда на Мехелен. К Компьеню он так и не вернулся[481].

Перед отъездом герцог назначил Жана де Люксембурга и Филиппа де Савеза командующими армией в его отсутствие, оставив им инструкции делать все по согласованию с двумя английскими графами. Осада была оставлена в полном беспорядке. Жан де Люксембург отсутствовал, совершая длительный военный рейд по Лаонне и Валуа. Он вернулся только в конце августа. Многие участники осады дезертировали и либо разошлись по домам, либо отправились в грабительские рейды по окрестностям. На их возвращение и восстановление осадной армии ушел месяц. С середины сентября 1430 г. в осаду были влиты новые силы. Бургундские и английские капитаны отказались от идеи штурма через мост. Вместо этого они решили вплотную обложить город с обеих сторон реки с целью взять его измором, что, вероятно, следовало сделать с самого начала. В сентябре же эта затея оказалась более сложной из-за сокращения сил осаждающих. 19 сентября был проведен смотр сил всей армии. В бургундской дивизии насчитали около 700 латников и 1.600 лучников, то есть примерно две трети от первоначальной численности. Есть некоторые свидетельства еще более резкого сокращения численности английской дивизии. Граф Арундел, по-видимому, покинул осаду, а другие отряды, возможно, были отозваны для участия в других операциях. Хронист Монстреле, который, вероятно, присутствовал при этом, полагал, что численность английских войск сократилась примерно до 600 человек, в результате чего общая численность союзных войск под города составила менее 3.000 человек.

Западный берег был закреплен за англичанами, а восточный — за бургундцами. С восточной стороны главным входом в город были Пьерфонские ворота, расположенные в центре обвода стен и выходившие через барбакан на дорогу через лес к крепости Пьерфон, расположенной в девяти милях от города. Ворота оставались открытыми на протяжении всей осады. Теперь бургундцы начали строить перед ними большую бастиду, получившую название Сен-Ладр. Здесь был размещен гарнизон из 300 человек под командованием Жана де Креки, видного капитана и советника герцога, а также Жака де Бриме и его племянника Флоримона — все трое были рыцарями-основателями Ордена Золотого Руна. В это же время был укреплен барбакан в конце моста через Уазу, где разместился еще один крупный бургундский гарнизон. На дорогах, ведущих на север к Нуайону, были построены две небольшие деревянные бастиды, по одной на обоих берегах реки. Жан де Люксембург и ведущие бургундские капитаны разместили свои штаб-квартиры в зданиях августинского приорства Руалье, расположенного на небольшом расстоянии к югу от города. Новые меры дали немедленный результат. Положение защитников стало ухудшаться. Их магазины и кладовые опустели. Наступил голод. Гарнизон посылал отчаянные призывы к офицерам французского короля ускорить прибытие обещанной армии помощи[482].

В конце сентября 1430 г. маршал Буссак с первыми отрядами своей армии прибыл в регион. Он направился в Санлис, где соединился с войсками графа Вандомского, Потона де Сентрая и Теодоро ди Вальперга. Еще несколько отрядов, набранных Гийомом де Флави из гарнизонов Шампани, прибыли в третью неделю октября и расположились в десяти милях к югу от Компьеня в деревне Бетизи. Но даже с учетом подхода новых войск французы имели всего 1.200 человек. Это не обнадеживало, так как составляло примерно треть от численности англо-бургундцев. Граф Вандомский рассчитывал получить больше, но многие из обещанных ему войск так и не появились. Но граф не мог позволить себе их дожидаться. Ухудшение ситуации в Компьене не оставляло ему иного выбора, кроме как сделать все возможное с имеющимися силами. Он не рассчитывал на снятие осады, но надеялся хотя бы пополнить запасы продовольствия в городе. 24 октября граф и маршал Буссак вывели свои войска из Санлиса, сопровождая большой обоз с продовольствием. Они двинулись вверх по долине Уазы к мосту у Вербери, где соединились с людьми из Шампани и расположились на ночлег на лугах.

В восьми милях от них, в приорстве Руалье, английский и бургундский капитаны обсуждали свою собственную стратегию. Перед ними стояла классическая дилемма любой осаждающей армии в подобной ситуации: как противостоять подошедшей армии помощи и одновременно сдерживать гарнизон в тылу. Сейчас в Компьене, помимо вооруженных горожан, находилось не менее 500 профессиональных солдат. Все вместе они были способны на мощную вылазку. Некоторые капитаны в Руалье выступали за то, чтобы оставить осадные линии и атаковать французов. Однако большинство было за оборонительный бой на подготовленных позициях на широкой открытой равнине к югу от города. Было решено, что английская дивизия переправится через реку по понтонному мосту на рассвете следующего дня и соединится с остатками бургундской армии в Руалье, а бургундские гарнизоны, удерживающие барбакан у моста и три бастиды, останутся на месте. Расчет был на то, что вместе с арьергардом основной армии они смогут справиться с любой вылазкой из ворот.

В Вербери французское командование решило применить иную стратагему. Под командованием Потона де Сентрая был сформирован отряд из 200–300 человек, который ночью отправили вперед через Компьенский лес. Сентрай планировал незаметно обойти англо-бургундские позиции под прикрытием леса, а затем застав врасплох бастиду Сен-Ладр войти в город через Пьерфонские ворота, прежде чем англичане и бургундцы поймут, что происходит. За отрядом Сентрая через лес должен был следовать обоз с продовольствием в сопровождении еще 100 человек. Французские разведчики доложили, что бургундцы, по-видимому, предвидели подобный маневр и перегородили тропинки через лес срубленными деревьями. Но французы привлекли местных крестьян, которые помогли убрать деревья и расчистить проход через густую растительность. Между тем, рано утром следующего дня остатки французской армии планировали подойти к Компьеню в боевом порядке, создавая впечатление, что они намерены вступить в сражение. Французы надеялись сковать силы противника и отвлечь их от Пьерфонских ворот, пока Потон де Сентрай и обоз с продовольствием будут обходить их с тыла.

Рано утром 25 октября англичане переправились через реку и соединились с бургундцами у Руалье. Объединенная армия заняла позицию к югу от приорства, правый фланг которой был защищен рекой, а левый — лесом. Перед их линией была вырыта глубокая линия траншей, служившая препятствием для лобовой атаки кавалерии. Утром граф Вандомский прошел с главной частью французской армии через прибрежные луга и вышел на равнину расположившись перед англо-бургундской линией, на расстоянии выстрела из лука. В течение нескольких часов войска стояли напротив друг друга, а более смелые духом бойцы обеих армий демонстрировали свое превосходство в стычках между линиями. Но союзники не желали отказываться от обороны, а французы не собирались атаковать.

Рано утром Потон де Сентрай вышел из леса на поляну напротив бастиды Сен-Ладр. Гарнизон города был предупрежден. Появление Сентрая стало сигналом к мощной вылазке против бастиды. Работы по укреплению бастиды бургундцами еще не были закончены, а рвы вырыты лишь наполовину. Вылазка из города без труда добралась до стен с лестницами и крючьями. Первые два штурма бургундский гарнизон отбил. Но третий штурм, предпринятый объединенными силами Сентрая и Гийома де Флави, ошеломил защитников. В бой вступила толпа разъяренных и вооруженных горожан, как мужчин, так и женщин. Более половины гарнизона бастиды было перебито, а большинство остальных, включая двух из трех командиров, взяты в плен. Горожане уже приступили к разрушению бастиды, когда из леса вышел обоз с продовольствием и с триумфом прошел через ворота.

В поле под Руалье Жан де Люксембург совещался со своими капитанами. Он считал, что они должны оставить свои позиции и немедленно отправиться на помощь своим товарищам в бастиде. Но другие убедили его остаться на позиции, надеясь, что решительное столкновение с войсками графа Вандомского и маршала Буссака восстановит ситуацию. К французам был послан герольд с вызовом на бой. Но французское командование не собиралось ставить все на карту, вступая в сражение с превосходящими силами противника. В предрассветных сумерках они, пользуясь своим превосходством в мобильности (все они были конными), обошли с флангов англо-бургундскую армию и направились к городу. Когда они въезжали в ворота Компьеня, люди из гарнизона уже одержали еще одну победу. Они навели наплавной мост из лодок через Уазу и обрушились на одну из двух небольших бургундских бастид к северу от города, убив ее защитников и спалив деревянное строение дотла. На противоположном берегу защитники другой бастиды сами подожгли ее и бежали, пока их не постигла та же участь.

Жан де Люксембург и граф Хантингдон все еще стоя в поле провели спешное совещание и решили вернуться в свои лагеря по обе стороны реки и перегруппироваться. На следующее утро они планировали вновь собраться в боевом порядке и вызвать французов на бой перед городом. Но им обоим должно было быть уже ясно, что осада провалилась. Французы вряд ли приняли бы вызов. Город был снабжен продовольствием, а его гарнизон усилен. Три из четырех бургундских бастид были разрушены. Моральный дух в рядах союзников был настолько низок, что оба командира были вынуждены выставить усиленные караулы, чтобы предотвратить дезертирство своих людей. Но все эти меры оказались бесполезными. Дезертирство началось с английской дивизии. Люди объединялись в группы, сметали охрану и уходили в сторону Нормандии. Их примеру стали следовать бургундцы. Утром оба командующих осмотрели то, что осталось от их армии. О том, чтобы бросить вызов французам под Компьенем, не могло быть и речи и они решили отступить в Нуайон и ждать там, пока Филипп Добрый и Совет английского короля не договорятся о дальнейших действиях. Когда они уходили, горожане с ликованием принялись разрушать понтонный мост в Венетте. В барбакане в конце городского моста Бодо де Нуайель сжег свои постройки и удалился с остатками армии. Французы захватили большое количество трофеев. В лагерях в Руалье и Венетте были захвачены повозки и припасы союзников. Большие бомбарды герцога Бургундского были найдены брошенными на полях. Это было "позорное и бесчестное дело", — заметил граф Вандомский. 26 октября 1430 г. отступающая союзная армия достигла Нуайона и расположилась лагерем на берегу Уазы в районе пригородной деревни Пон-л'Эвек[483].

Филипп Добрый находился в Брюсселе, когда до него дошла весть о произошедшей катастрофе. Он спешно завершил свои дела и сразу же отправился во Францию. 2 ноября его кавалькада въехала в Аррас. К этому времени командиры в Нуайоне уже не контролировали события. Французы получили новые подкрепления с Луары и начали мощное контрнаступление против бургундских войск в Пикардии и Бовези. За считанные дни они вернули все города и замки, занятые союзниками с апреля, за исключением Суассона. Они также захватили укрепленный мост через Уазу в Пон-Сен-Максансе. Маршал Буссак занял город Клермон-ан-Бовези и осадил цитадель. Потон де Сентрай продвигался на север к Сомме. Из Арраса герцог вызвал все имеющиеся войска в Корби и срочно занялся размещением гарнизонов в главных городах Пикардии. Пока его офицеры пытались собрать новую армию, то, что осталось от старой, распадалось на части. Английские войска под Нуайоном взбунтовались. Срок службы за полученные авансы закончился в сентябре, и с тех пор они не получали жалованья. Они заявили, что немедленно уйдут в Нормандию. Бургундские капитаны умоляли графа Хантингдона подождать еще несколько дней, пока из Арраса и Руана не поступят новые приказы. Но Хантингдон, которому его люди уже не подчинялись, был непреклонен. Жан де Люксембург, как говорят, "проклял их и весь народ, из которого они вышли". Но положение его собственных войск было не лучше. Им также не выплачивали жалованье, и настроение их было столь же отвратительным. 4 ноября кампания была прекращена[484].

Неудача под Компьенем нанесла непоправимый ущерб отношениям между герцогом Бургундским и англичанами. Филипп Добрый считал, что англичане его предали. В последние дни осады он отправил в Руан несколько неприятных посланий. Затем, 4 ноября 1430 г., герцог обратился к Совету Генриха VI с резкой критикой и отправил двух своих советников в Руан, чтобы подкрепить послание. Непосредственным поводом для недовольства Филиппа стало то, что англичане не выплатили ему то, что обещали. Ежемесячные платежи для его армии были просрочены на два месяца, а 40.000 салюдоров, которые, как он утверждал, были потрачены на артиллерию, не были возмещены. На самом деле, к тому времени, когда эмиссары прибыли в Руан, военное жалованье армии Филиппа было выплачено в полном объеме, а также половина суммы, которую он требовал за артиллерию. Герцог имел более веские основания, когда жаловался на то, что англичане не выплатили жалованье своим войскам, в результате чего они дезертировали и он оказался в опасной ситуации перед французским контрнаступлением в Пикардии. Однако реальная претензия Филиппа была более фундаментальной. Он протестовал против всего хода войны и того бремени, которое она на него возлагала. Его предупреждения о риске долговременной осады были проигнорированы. Он потерял дорогих друзей, в том числе четырех видных членов своего свиты, попавших в плен в бастиде Сен-Ладр. Его владения в Бургундии были разорены французами. Его графство Намюр было захвачено людьми из Льежа. За этим перечнем жалоб скрывался невысказанный страх Филиппа, что с 1420 г. он поддерживает проигрышное дело[485].

Английский Совет был встревожен тоном посланий Филиппа Доброго. Советники спешно собирали войска для укрепления бургундских позиций в Пикардии и Бовези. Граф Хантингдон, который с остатками своей армии отошел к Гурне, был сразу же отправлен обратно, чтобы освободить Клермон-ан-Бовези. Сэр Томас Кириэлл, находившийся на северной границе Нормандии, был отправлен с несколькими сотнями человек к Филиппу на Сомму. Дополнительные люди были переброшены даже из гарнизона Кале. Графы Стаффорд и Арундел были отозваны из Гатине и Иль-де-Франс. Племянник кардинала Томас Бофорт граф дю Перш, которому было приказано укреплять оборону Ниверне, был неожиданно переведен в Пикардию. Обещанное контрнаступление началось успешно. Войска маршала Буссака, окружившие цитадель Клермона, бежали при приближении армии Хантингдона, оставив большую часть артиллерии, захваченной под Компьенем. Но тут катастрофа разразилась на севере. 20 ноября около 600 английских и бургундских солдат под командованием Кириэлла попали в засаду, устроенную Потоном де Сентраем, когда они проходили через деревню Бушуар. Кириэлл позволил своим людям разойтись по лугам, чтобы поохотиться на зайцев и там они стали легкой добычей для французской кавалерии. Большинство из англичан было зарублено на полях, когда они бежали обратно в деревню. Некоторым удалось сплотиться под знаменем Кириэлла, но и тут они были разбиты. В плен попало около восьмидесяти человек, включая самого Кириэлла.

Филипп продвинулся со своей армией на юг до реки Авр у Руа и остановился там. В течение нескольких дней французскую и бургундскую армии разделяло всего пять миль. Буссак выслал герольда с вызовом на бой. Филипп, желавший восстановить утраченный престиж, с удовольствием его принял. Он выстроил свою армию в боевой порядок к югу от Руа. Но Совет убедил его отступить. У герцога было более чем вдвое больше солдат, чем у французов, но его люди были деморализованы недавними поражениями и не были в состоянии сражаться. К тому же, добавили советники, было ниже его достоинства принимать вызов от армии, в рядах которой не было ни одного королевского принца. Поэтому Буссаку было отправлено сообщение, что вместо Филиппа с ними будет сражаться Жан де Люксембург. Французы с облегчением восприняли такую попытку противника выйти из положения и заявив, что будут сражаться только с Филиппом, в одночасье отступили в Компьень.

Что касается обещанных английских подкреплений, то ни одно из них, кроме злополучного отряда Кириэлла, не прибыло вовремя. Граф Стаффорд появился только после того, как Филипп стал отступать. Отряды из Кале, похоже, вышли слишком поздно. Льюис Робесар и Томас Бофорт с 500–600 человек дошли до Конти, к югу от Амьена, но при попытке переправиться через реку Эвуассон были атакованы и разбиты гораздо более крупными силами под командованием Потона де Сентрая. Робесар, который отказался бежать, поскольку был рыцарем Ордена Подвязки, был убит. В последних числах декабря 1430 г. советники Филиппа встретились с главными английскими военачальниками в Амьене. К ним присоединился епископ Кошон. Встреча, видимо, была весьма напряженной. Союзники согласились, что от похода необходимо отказаться. Филипп представил англичанам счет. По подсчетам его бухгалтеров, он должен был получить еще 113.000 ливров, которые англичане ему не выплатили. На второй неделе декабря герцог в раздраженном состоянии вернулся в Брабант, где и провел большую часть зимы[486].

Драма Жанны д'Арк разыгрывалась на втором плане во время осады Компьеня. Она недолго оставалась в Болье, но находясь там, попыталась бежать. Она заперла своих охранников в комнате и проскользнула через щель в деревянной перегородке. Но ее задержал привратник. В результате в начале июня 1430 г. ее перевели в другую крепость Жана де Люксембурга — Боревуар, расположенную дальше на север, на границах епископства Камбре. Боревуар до нашего времени не сохранился, если не считать обломков одной башни, но путешественник XVII века описывал его как "массивную крепость, мощно выстроенную и сильно укрепленную"[487].

Точный правовой статус Жанны был неясен. Она сдалась в плен одному из сторонников Жана де Люксембурга. Если она была военнопленной, то являлась собственностью Жана, и он имел полное право отпустить ее за выкуп или продать кому-либо по своему усмотрению. Согласно же английской практике, это право имело ряд важных исключений. Король мог претендовать на любого пленника высокого ранга, захваченного людьми, находящимися на его службе. В Нормандии сложился особый принцип, согласно которому служители королевской юстиции могли требовать выдачи пленника, который должен был отвечать по уголовному обвинению. Разбойники, условно освобожденные и другие сомнительные лица часто требовались к выдаче норманнским чиновникам Генриха VI, даже если те были захвачены в ходе обычных военных действий. Но Жанна была захвачена в Бовези офицером герцога Бургундского, и ни английская, ни нормандская практика здесь не действовала. Существовал определенный авторитет, согласно которому Генрих VI как король Франции имел право выкупить любого пленника стоимостью 10.000 ливров и более, но английский Совет поначалу отказывался признать, что Жанна стоила столько, опасаясь, что им придется заплатить.

Еще одну сложность добавляли претензии Церкви. Церковь обладала исключительной юрисдикцией в отношении ереси и других преступлений против веры, таких как колдовство и богохульство. Ответственность за борьбу с этими преступлениями несли епархиальный епископ и Священная канцелярия инквизиции — рыхлое учреждение, состоявшее в основном из монахов-доминиканцев и получавшее свои полномочия непосредственно от Папы Римского. В 1430 г. должность инквизитора Франции занимал настоятель доминиканского ордена в Париже. Его полномочия были делегированы генеральным викариям, назначаемым в каждую епархию. Через три дня после пленения Жанны Мартин Биллорель, генеральный викарий Парижской епархии, обратился к герцогу Бургундскому с письмом, в котором сообщал, что Жанна подозревается в целом ряде преступлений, "попахивающих ересью". По его словам, долг каждого христианина любого ранга — содействовать пресечению подобных преступлений. Он призвал отправить Жанну под охраной в Париж, чтобы там ее судила инквизиция.

За этой инициативой стоял Парижский Университет, видным членом которого был сам Биллорель. В 1430 г. Университет был лишь тенью себя прежнего: "Увы, он сильно уменьшился по сравнению с прежней славой", как он признавался в откровенном обращении к Папе. Бургундские репрессии после 1418 г. исключили из его рядов всех видных арманьяков и превратили его в агрессивного сторонника Бургундского дома и, как следствие, ланкастерских королей. Интерес к Жанне д'Арк усиливался политическими последствиями ее дела. Но это была не только политика. Университет оставался хранителем религиозной ортодоксии и высшей инстанцией в вопросах вероучения. Он принимал самое активное участие в преследовании колдовства, проявляя пристальный интерес к брату Ришару и Пьеррону Бретонскому. Даже для аскетически аполитичного церковника религиозные последствия утверждения Жанны о том, что она напрямую говорит с Богом, были тревожными. В 1431 г. в письме к Папе доктора Университета выражали сожаление по поводу "всплеска новых пророков, объявляющих об откровениях от Бога и его святых", которые являются проводниками хаоса и предвестниками социальной дезинтеграции, предшествующей концу света[488].

Совет Генриха VI не был инициатором вмешательства Биллореля и не приветствовал его. Советники не хотели судить Жанну д'Арк в политически нестабильной обстановке Парижа. Но они были полны решимости судить Жанну так или иначе и считали, что у них есть все основания для преследования ее в обычном уголовном суде как предательницу и разбойницу. Однако в показательном процессе по обвинению в ереси и колдовстве перед церковным судом имелись очевидные пропагандистские преимущества. Ее осуждение Церковью произвело бы впечатление, превосходящее все, чего мог бы добиться обычный уголовный суд. Если бы ее победы были признаны делом рук сатаны, их моральное воздействие на обе стороны было бы сведено на нет. Поэтому англичане решили вырвать Жанну из рук Жана де Люксембурга и не были склонны вступать с ним в правовые споры.

Человеком, которого они наняли для суда над ней, был Пьер Кошон. Насколько известно, Кошон не имел личного опыта участия в инквизиторских процессах. Но он был опытным юристом и был близок к Университету, активным членом которого он когда-то был. Кошон был также политически надежен, являясь самым видным и влиятельным после Луи де Люксембурга французским членом Большого Совета. Однако главное преимущество Кошона заключалось в более узком юридическом плане. Он был епископом Бове и Жанна была захвачена в плен в его епархии. Формально он мог претендовать на юрисдикцию по ее делу. Кошон понимал политическую деликатность дела Жанны и важность того, чтобы судебный процесс выглядел достойно в глазах внешнего мира. Он должен был быть процессуально безупречным. На одном из первых процессуальных совещаний Кошон заявил своим коллегам, что намерен одновременно "служить королю и вести прекрасный судебный процесс"[489].

14 июля 1430 г., когда Филипп Добрый еще находился под Компьенем, Кошон явился в его штаб-квартиру. Филипп был окружен своими советниками и капитанами, включая Жана де Люксембурга. Епископ от имени Генриха VI и церкви передал официальное распоряжение о выдаче Жанны д'Арк. По его словам, она была обвинена в колдовстве, идолопоклонстве и вызывании демонов и не имела права на статус военнопленной. Тем не менее, король по своей щедрости согласился выплатить Жану де Люксембургу 6.000 франков за пленницу, а также назначил пожизненную пенсию оруженосцу, которому она сдалась. Жан де Люксембург оставил это послание без комментариев. В течение следующих двух недель он вел жесткую торговлю. В итоге англичане были вынуждены заплатить 10.000 ливров, и теперь корона могла претендовать на нее по праву. В августе Штаты Нормандии собрались в Руане и вотировали налог в 120.000 ливров, часть которого предназначалась для покупки "Жанны ла Пюсель, обвиненной в колдовстве, военнопленной, командовавшей армией Дофина". В ожидании трудоемкого процесса оценки и сбора денег выкуп за Жанну был выплачен кардиналом Бофортом[490].

Когда Жанне сообщили, что она должна быть передана англичанам, она бросилась с вершины башни в сухой ров Боревуара, упав с высоты около шестидесяти футов. Так и не удалось выяснить, была ли это попытка самоубийства или бегства. Ее собственные показания на этот счет неоднозначны. Она была контужена, сильно ушибла спину и почки. Некоторое время она не могла передвигаться. Но к сентябрю 1430 г. она достаточно окрепла, чтобы ее отвезли в Аррас, где она была передана англичанам в обмен на деньги. В начале ноября Жанну отвезли в прибрежную крепость Ле-Кротуа в устье Соммы, которая часто использовалась для содержания важных государственных пленников, а для доставки ее в Руан был собран военный эскорт.

23 декабря 1430 года Жанну привезли в город, где ей предстояло провести остаток своей жизни. За ее содержание отвечал граф Уорик. Ее должны были держать в церковной тюрьме, но она была ненадежна, а Уорик хотел быть уверен, что узница не сбежит и не покончит с собой. Поэтому ее отвезли в замок в северной части Руана — символ английской власти в городе и резиденцию нормандской администрации. Для ее содержания была специально изготовлена железная клетка. Но вскоре от ее использования отказались и перевели в камеру, которая теперь известна как Tour de la Pucelle. Это была большая, холодная и скудно обставленная камера на верхнем этаже башни, освещенная лишь двумя бойницами, выходящими на поля. Здесь Жанна была прикована цепями и ножными кандалами к тяжелой деревянной балке, и за ней круглосуточно наблюдала команда из четырех английских тюремщиков под руководством рыцаря королевского двора. Никому не позволялось посещать ее или разговаривать с ней без особого разрешения. По свидетельству участников посмертного расследования, Уорик жестоко расправлялся с каждым, кто пытался помочь Жанне или дать совет, или даже произнести хоть слово в ее защиту. Жанне пришлось пройти через все испытания в одиночку. Ее физическое и психическое здоровье пошатнулось. Она пережила длительные периоды депрессии, несколько приступов лихорадки и гастроэнтерита. Уорик позаботился о том, чтобы ей была оказана самая лучшая медицинская помощь, которую могли предоставить врачи того времени. Один из них сказал, что ни в коем случае нельзя допустить, чтобы она умерла естественной смертью; король заплатил за нее высокую цену, чтобы она была публично осуждена и сожжена. 3 января 1431 г. Жанна была официально передана епископу Кошону для проведения экспертизы и суда, хотя все это время она оставалась под стражей своих английских тюремщиков. Жанна не питала иллюзий относительно своей участи. Она сказала Жану де Люксембургу, посетившему ее в камере, что "хорошо знает, что эти англичане предадут меня смерти, потому что они думают, что после моей смерти они смогут завоевать королевство Франция"[491].

Инквизиционный суд был громоздким процессом, регулируемым сложными процессуальными нормами канонического права и накопленной за два столетия практикой. Желание Кошона устроить "прекрасный суд" сделало его еще более обременительным. Согласно каноническому праву, предполагаемые еретики должны были предстать перед судом, состоящим из епархиального епископа и соответствующего инквизитора, действующих совместно. Трибунал, который должен был судить Жанну, состоял из епископа Кошона и Жана ле Местра, настоятеля доминиканского монастыря в Руане и генерального викария инквизитора Франции по этой епархии. Из этих двух людей Кошон принял в процессе самое активное участие и был вовлечен в него на протяжении всего времени. Он проводил процедурные заседания в своих собственных апартаментах недалеко от собора и часто вмешивался в ход слушаний. Присутствие Ле Местра было необходимо для придания процессу легитимности, но в целом он был пассивным участником. О его происхождении и симпатиях известно очень мало, но ясно, что он не слишком охотно участвовала в этом действе. Ле Местр сказал одному из нотариусов, которому было поручено вести протокол, что "не одобряет все это дело и делает все, что может". Важную роль сыграл третий участник процесса. Это был прокурор Жан д'Эстиве, парижский юрист-каноник и официальный прокурор епархии Бове. В отличие от Кошона, чьи манеры были хотя бы внешне беспристрастными, Эстиве не пытался скрыть свою ненависть к Жанне. Ярый бургиньон, он был агрессивным обвинителем. Во время допросов в камере он в лицо называл Жанну "шлюхой" и "дрянью". Даже граф Уорик был вынужден предупредить его, чтобы он следил за своим языком.

Необычно то, что помимо двух судей и прокурора на заседании присутствовал многочисленный и непостоянный состав заседателей. На первом открытом заседании присутствовало 42 заседателя, а в судебном процессе в то или иное время участвовало более сотни. Большинство из них были канониками собора или нормандскими священнослужителями, многие имели богословские или юридические степени. Также присутствовала делегация из шести докторов Парижского Университета, которые были одними из самых активных участников. Некоторые из заседателей были тесно связаны с ланкастерской администрацией. Например, особенно активным заседателем был Жиль де Дюремор, аббат Фекана, участник многих дипломатических миссий герцога Бедфорда и один из самых усердных членов Большого Совета. Только три заседателя были коренными англичанами. Уильям Хэттон — гражданский юрист, служивший в секретариате Генриха V во Франции, а теперь — в секретариате Генриха VI. Двое других были оксфордскими богословами, принадлежавшими к королевской капелле.

Ощутимую враждебность к Жанне во время процесса вряд ли можно объяснить случайным присутствием англичан. Все ведущие участники процесса были коренными французами. В политическом отношении они были бургиньонами еще до того, как стали англичанами. Большинство из них были людьми, пропитанными ядом гражданских войн во Франции, сделавшими карьеру благодаря смене династии, осуществленной Филиппом Добрым и Генрихом V в 1420 году. Прежде всего, это были церковники, заинтересованные в подавлении несанкционированных и неортодоксальных откровений. Они разделяли нарастающую истерию по поводу колдовства и чародейства, которая была характерна для Европы во время суда над Жанной. Как и большинство людей их сословия, они испытывали настоящий ужас перед ересью, которая представлялась им коварным ядом, способным заразить все население и разрушить религиозный и политический порядок, как это сделали гуситы в Богемии и лолларды в Англии[492].

Инквизиционное разбирательство обычно инициировалось самим трибуналом, который имел право принимать к сведению общеизвестные факты. Епископ Кошон открыл процесс, объявив, что слова и поступки Жанны являются "общеизвестными". Последующее разбирательство проходило в два этапа. Сначала было проведено предварительное изучение фактов, известное как processus preparatorius, в ходе которого были сформулированы предварительные обвинения. Только после этого можно было приступать к вызову обвиняемой и ее допросу. На основании собранных материалов и ответов обвиняемой составлялось официальное обвинение, которое предъявлялось обвиняемой и предлагалось поочередно признать или отвергнуть его. После этого трибунал переходил ко второму этапу — собственно судебному разбирательству, называемому processus ordinarius. Обвинитель должен был доказать неопровержимыми фактами все обвинения, которые обвиняемый отвергал[493].

Юридической основой процесса против Жанны д'Арк было то, что репутация обвиняемой была печально известной. Формально, таким образом, на предварительном этапе не требовалось никаких доказательств. Однако Кошон решил все равно собрать доказательства, чтобы подкрепить версию обвинения. Поиск уличающих материалов уже был начат Советом короля. Советники поручили местным чиновникам собрать улики в Лотарингии и, возможно, в других местах. Первые шесть недель процесса были посвящены оценке этих материалов и допросу свидетелей. В итоге ни одно из полученных сведений не было использовано, и ни одно из них не сохранилась. Как рассказали несколько свидетелей на посмертном дознании 1455–56 годов, это произошло потому, что ничего из этого не уличало узницу. Более того, одного из свидетелей обвинили в том, что он был тайным арманьяком, а другому отказали в компенсации расходов, когда он не смог представить ничего полезного для обвинения. Поэтому в конце концов Кошон решил действовать на основании известных фактов и показаний одной лишь Жанны. 20 февраля 1431 г. она была официально вызвана в трибунал на следующее утро[494].

В восемь часов утра 21 февраля 1431 г. Жанну вывели из ее камеры в башне и повели через двор на первое публичное заседание трибунала в замковой часовне. Страшная атмосфера была описана четверть века спустя в показаниях, данных одному из официальных нотариусов в ходе посмертного расследования. Жанну привел бальи и усадил перед прокурором и судьями, а также перед шеренгой заседателей, нотариусов и клерков. Вокруг них собралась большая и шумная толпа зрителей, которые постоянно галдели и часто прерывали ее ответы. В результате последующие слушания, хотя они и были якобы публичными, были перенесены в небольшую прихожую большого зала, а у дверей стояли два английских солдата, ограничивавшие туда доступ. Позже слушания были вновь перенесены, на этот раз в камеру Жанны в башне, где было место только для судей и избранной группы заседателей. Однако даже в этих более уединенных условиях атмосфера, видимо, была гнетущей. Хотя трибунал был почти полностью французским, английское присутствие ощущалось повсюду. Руан был ланкастерским городом. Судебные заседания проходили в крепости, которую занимал английский король и его двор. Ее дворы и башни были заполнены английскими солдатами. Заключенную повсюду сопровождала английская охрана. Англичане оплачивали все расходы, связанные с проведением процесса, включая зарплату и расходы судей, прокурора и делегатов Парижского Университета. Они также обязались возместить всем участникам процесса любые неблагоприятные последствия для них лично. Несколько французских секретарей Генриха VI присутствовали на слушаниях, записывая интересующие Совет моменты. Граф Уорик постоянно находился в кулуарах[495].

В течение двенадцати заседаний Жанну д'Арк допрашивали о ее убеждениях, детстве и воспитании, голосах, прибытии в Шинон, мужской одежде, участии в военных кампаниях 1429 и 1430 годов. Процедура, несомненно, была несправедливой, хотя и не более, чем инквизиторские процессы в целом. Она выгодно отличалась от обычного уголовного процесса, который в этот период мог быть чрезвычайно упрощенным. В случае с Жанной заседания длились от трех до четырех часов в первой половине дня и часто продолжались после небольшого перерыва во второй половине дня. Допрос был неустанным, физически и психически утомительным, а иногда и тенденциозным. Время от времени заседатели вмешивались, давая совет заключенному или предлагая не отвечать на тот или иной вопрос, но Кошон грубо отчитывал их, заставляя держать язык за зубами. Как заметил сам Кошон, судьи и заседатели были людьми, сведущими в богословии и юриспруденции, в то время как Жанна не имела ни малейшего представления о подобных вещах. Тем не менее каноническое право ограничивало использование защитника подсудимым. Только после окончания допросов, когда трибунал приступил к самому процессу, ей была предложена профессиональная помощь, и то лишь из числа заседателей. Жанна ответила, что будет довольствоваться советом Божиим.

Несмотря на все эти трудности, невозможно читать подробный протокол допросов Жанны, не поражаясь ее уму, силе характера и присутствию духа. Она отказалась поклясться говорить правду, лишь оставив за собой право не отвечать на некоторые вопросы. На первых слушаниях она не хотела обсуждать свои видения. Она ни за что не хотела рассказывать о своих личных беседах с Карлом VII и умело избегала большинства расставленных ей риторических ловушек. Она дала несколько резких ответов и имела свой взгляд на то, какие вопросы следует задавать. Жанна говорила: "Это не имеет никакого отношения к вашему делу", или "Загляните в свои записи, и вы увидите, что я уже отвечала на этот вопрос", или "По одному вопросу, добрые господа", или просто "Следующий вопрос?". Ее ответы редко становились аргументами в пользу обвинения. Создавалось впечатление, что это женщина, искренне верящая в свои голоса и свою миссию. Вынужденная быть сама себе адвокатом, она оказалась хорошим адвокатом. Трибунал был явно обескуражен ее прямотой и откровенностью[496].

26 марта 1431 г. трибунал приступил к собственно судебному процессу — processus ordinarius. Он начался с закрытого заседания судей и некоторых заседателей, на котором Жан д'Эстиве представил список из не менее чем семидесяти статей, которые он обязался доказать. Статьи Эстиве обвиняли Жанну в колдовстве, ворожбе, лжепророчестве, вызывании бесов, суеверии и магии, ереси, расколе, святотатстве, идолопоклонстве, вероотступничестве, богохульстве, мятеже, разжигании войны, пролитии крови, ношение мужской одежды, нарушение церковной дисциплины, совращение людей всех сословий — от принцев до простых людей — на путь нечестия, узурпация воли Бога, побуждению людей к поклонению и почитанию самой себя. Это было огульное обвинение, приукрашенное деталями, которые не имели под собой никаких оснований ни в показаниях Жанны, ни в других материалах дела. Пожалуй, самым поразительным в нем было то, что он не предполагал, что Жанна выдумала свои голоса или сопутствующие им видения. Напротив, предполагалось, что они были подлинными, но дьявольскими. На следующий день, 27 марта, слушания перенесли в прихожую Большого зала, где ей поочередно предлагались статьи для ответа "да" или "нет". В течение трех дней она отвечала на каждую из них, отрицая либо всю статью, либо тенденциозность ее формулировок[497].

Вскоре стало ясно, что судьям не нравится подход Эстиве. В первых числах апреля они подготовили новую подборку из двенадцати статей, написанных в менее экстравагантных выражениях и в значительной степени основанных на ответах Жанны на перекрестном допросе. Они были почти полностью посвящены ее голосам и видениям. Считалось, что она доверилась им, не посоветовавшись с родителями или уважаемыми церковниками, которые могли бы предупредить ее об опасности. И, доверившись им, она стала носить мужскую одежду и вступила в борьбу с англичанами, кощунственно ссылаясь на волю Бога (Jhesu Maria) в подтверждение своих действий. Печально известное первое письмо Жанны, адресованное герцогу Бедфорду и английским капитанам под Орлеаном, стало главным пунктом нового обвинительного заключения, как и прежнего.

Новые обвинительные статьи, безусловно, доказать было легче. Но они породили свои собственные проблемы для судей. Кошон опасался придать процессу слишком явный политический характер. Но от политики нельзя было уберечься. Суть голосов Жанны заключалась в том, что англичане должны быть изгнаны из Франции. Поэтому вопрос о том, были ли эти голоса истинными или ложными, божественными или дьявольскими, неизбежно становился политическим вопросом. В конечном итоге речь шла о легитимности двуединой монархии. Судьи Жанны не могли считать ее голоса истинными, не признавая божественного характера ее миссии. Однако даже если допустить, что голоса были ложными, в чем судьи и заседатели должны были убедиться, оставалось много трудностей. Далеко не очевидно, что Жанна была вовлечена в ересь. Перед лицом этих проблем Кошон проявил несвойственную ему нерешительность. Он решил представить обвинительные статьи на рассмотрение двадцати двум известным ученым-теологам. Их мнение было однозначным. Они единодушно заявили, что голоса и видения Жанны были ложными и что у нее не было веских оснований верить в них. Либо она их выдумала, либо они были делом рук дьявола. В любом случае, заявили они, ее вера в них является преступлением против христианской веры. Судьи были склонны с этим согласиться, но не были достаточно уверены, чтобы действовать на этом основании. Они решили собрать дополнительные мнения и передать вопрос в Парижский Университет для вынесения решения. Доктора высказали одинаковое мнение, но с разной степенью убежденности, хотя в целом Университет недвусмысленно осудил обвиняемую. Некоторые из опрошенных богословов были столь же категоричны. Другие же считали вопрос сложным и неопределенным и отвечали на него с большой долей колебания. Один из них считал, что вопрос настолько сложен, что решение не должно приниматься до тех пор, пока он не будет передан на рассмотрение Папы Римского, а это предложение могло бы поставить крест на всей процедуре[498].

Тем временем Кошон предпринимал настойчивые попытки избежать решения вопроса, пытаясь убедить Жанну признать свои ошибки и отречься. С политической точки зрения публичный акт отречения Жанны был бы столь же ценен для англичан и их французских сторонников, как и ее казнь. В течение последующих дней Кошон отправил несколько эмиссаров, чтобы те уговаривали ее в камере. В конце концов, он даже пришел сам. В другой раз он попробовал применить трюк, который полностью соответствовал инквизиторской процедуре и рекомендовался в стандартных учебниках по этому предмету. Он использовал "наседку". Один из заседателей был помещен в соседнюю с камерой Жанны камеру под видом сапожника из Лотарингии, вошел к ней в доверие и попытался заставить ее оговорить себя, пока Кошон и Уорик подслушивали.

Когда все эти попытки не увенчались успехом, были испробованы другие методы. 2 мая Жанну привели в Большой зал замка — самое просторное помещение, где ее публично наставлял парижский профессор теологии Жан де Шатийон. Его напутствие было тонким. Он перевел вопрос из плоскости истины или лжи в плоскость авторитета. По его словам, долг каждого доброго христианина — подчиниться авторитету Божьей Церкви. Отказ от этого сам по себе является ересью и расколом. Готова ли она подчиниться руководству трибунала? Она была непоколебима. "Больше вы от меня ничего не добьетесь", — сказала Жанна. Тогда ее спросили, готова ли она подчиниться власти Папы Римского. "Отведите меня к нему, — ответила она, — и я скажу ему все прямо". Через неделю ей пригрозили насилием. Ее отвели в Большую Башню, служившую одновременно зданием суда и тюрьмой, и сказали, что ее будут пытать, если она не признает своих ошибок. Привели палача, чтобы показать ей инструменты, которые будут использоваться. Она ответила, что не станет говорить ничего другого, а если ее будут пытать, и под пытками она в чем-либо признается, то все это будет бесполезно, так как она откажется от своих слов, как только пытка закончится. Судьи отступили. Пытки были разрешены каноническим правом в инквизиционном процессе, но современники возражали против такой практики, в том числе и некоторые заседатели. Они считали, что это дискредитирует процесс в глазах общественного мнения. По общему мнению, у них и так было достаточно оснований для обвинения, и пытки ничего не дадут[499].

Противники Жанны уже были нетерпимы к задержке в процессе. Парижский Университет направил Кошону и Генриху VI письмо, в котором убеждал их в том, что настало время довести дело до конца. Это письмо, по-видимому, было решающим. Последняя попытка склонить ее к отречению была предпринята 23 мая. В ее камеру вошла группа заседателей во главе с Луи де Люксембургом, канцлером Франции Генриха VI. Жанне были зачитаны двенадцать статей. Ей было сказано, что судьи убеждены в ее виновности и если она не откажется от своих слов, ее сожгут. Один из парижских богословов попытался убедить ее в глупости дальнейшего сопротивления. Жанна ответила, что "стоит за все, что сказала и сделала". Она не отреклась бы от своих голосов, даже если бы костер был готов и палач ждал ее[500].

В каноническом праве судьба осужденной еретички зависела от того, отреклась ли она от своей ереси. Если она отрекалась, то, как правило, назначалась епитимья. В более серьезных случаях епитимья заключалась в бессрочном заключении на хлебе и воде, как правило, в церковной тюрьме. Если она не отрекалась или, отрекшись, возвращалась к своей ереси, то наказанием была смерть. Теоретически церковные трибуналы не выносили смертных приговоров. Это было несовместимо с духовным статусом их судей. Вместо этого формальное вынесение приговора происходило по устоявшемуся ритуалу. Осужденную приводили в публичное место, где произносилась проповедь, в которой описывались ее грехи и в назидание собравшимся объяснялось, за что она была осуждена. Затем проповедник трижды призывал ее отречься от ереси. По окончании проповеди инквизитор зачитывал официальный приговор, согласно которому она должна была быть "отпущена на светскую руку" с лицемерной молитвой о пощаде. Дальнейшее происходило автоматически. Светский судья без промедления приговаривал ее к смертной казни и сжигал на костре, а церковники поспешно покидали место казни, чтобы не быть замешанными в этом.

24 мая 1431 года Жанну д'Арк в тумбреле[501] провезли по улицам Руана к кладбищу бенедиктинского аббатства Сент-Уэн, самому большому открытому месту в городе, где собралась многотысячная толпа. Здесь были сооружены два больших помоста. На одном из них сидели судьи, окруженные примерно сорока церковными сановниками, в том числе главными заседателями суда, а также их капелланами, нотариусами и клерками. Среди них выделялись главные английские и французские советники Генриха VI: кардинал Бофорт, Луи де Люксембург, епископ Нориджский Алнвик, Жан де Маи, епископ Нуайонский и президент Счетной палаты Парижа, и Роберт Жоливе, аббат Мон-Сен-Мишель. На другом помосте находились бальи Руана и светские чиновники. Жанну отвели на третий, малый, помост, где в одиночестве стоял парижский богослов Гийом Эрар, который должен был произнести проповедь. Палач уже ждал, а кол и костер были приготовлены в другом месте, так как казни не могли проводиться на освященной земле. Эрар произнес обычную для таких случаев проповедь. Он говорил о том, что каждый христианин обязан следовать учению Церкви, и перечислял все способы, с помощью которых Жанна своими поступками и убеждениями отделилась от Церкви. Он не пытался скрыть политический характер преступлений Жанны и проклял дело короля Валуа. В фразе, которую некоторые слушатели вспомнили четверть века спустя, он заявил, что "благородный дом Франции всегда был без пятен и упреков". Ни один истинный король Франции не мог рассчитывать на поддержку колдуна и еретика, как это сделал Карл VII. Когда Эрар закончил, между проповедником и Жанной произошла короткая перепалка, в ходе которой она защищала честь Карла VII, а затем попыталась, но слишком поздно, обратиться к Папе Римскому. Обращение было отклонено, так как Эрар трижды призвал ее к покаянию. Каждый раз в ответ он получал молчание.

Затем Кошон начал читать приговор трибунала. Это был длинный документ, и он читал его нарочито медленно, в то время как Эрар продолжал призывать Жанну к отречению. Жанна, по словам Кошона, была "изобретательницей откровений и видений, обольстительницей верующих, самонадеянной, легковерной, упрямой, суеверной псевдопророчицей, а также подстрекательницей и жестокой отступницей и раскольницей". Не успел он закончить чтение, как произошел неожиданный переворот. Жанна прервала его, чтобы заявить, что она все-таки готова отречься. Она сказала, что будет соблюдать все предписания Церкви и делать все, что от нее потребует трибунал и добавила, что раз церковники сказали, что ее голосам нельзя верить, то она больше не желает им верить. "Таким образом, — записал нотариус, — перед огромной толпой духовенства и народа она объявила о своем отречении". Среди церковных сановников царило смятение. Кошон был застигнут врасплох. Он обратился к Генри Бофорту с вопросом, как ему поступить. Бофорт ответил, что в свете ее отречения с ней следует обращаться как с кающейся. Кающегося нельзя отпускать в светские руки. Некоторые из заседателей подошли к епископу и стали ему возражать. Дошло до обмена грубыми словами. Но Кошон и Эрар настояли на своем. Была составлена письменная форма отречения, и Жанна поставила на ней крест в качестве подписи. Затем Кошон взял другой документ, из которого зачитал приговор о пожизненном заключении на "хлебе мук и воде скорби". При этом Жанна была передана под стражу бальи и под охраной отведена в свою камеру. Там ей выдали женскую одежду и обрили голову, чтобы волосы снова выросли как у женщины[502].

Через четыре дня тюремщики увидели Жанну одетую в мужскую одежду. Капитан ее стражи отправился за Кошоном и Ле Местром, которые прибыли с несколькими заседателями, чтобы убедиться в этом. К ним присоединился граф Уорик с несколькими нотариусами, чтобы зафиксировать происходящее. Ношение мужской одежды было одним из основных пунктов обвинения против нее. Возобновление ею этой практики было воспринято как явное свидетельство отступничества. Как это произошло? Несомненно, многие англичане в Руане желали сожжения Жанны и были в ярости от того, что, по их мнению, формальность позволила ей избежать своей участи. Согласно показаниям на посмертном расследовании, проведенном бальи, когда Кошон потребовал от Жанны объяснений, она заявила, что ее подставили английские тюремщики, которые ночью отобрали у нее женскую одежду, оставив ей только мужскую. Но бальи уже не было в живых, и ни один из присутствовавших нотариусов не подтвердил эту версию ни в своем протоколе, ни в собственных показаниях на дознании. Невозможно точно сказать, что произошло, но наиболее вероятным объяснением является то, которое дала сама Жанна, согласно официальному протоколу. Окруженная мужчинами-охранниками, она чувствовала себя сексуально уязвимой в женской одежде. Она сказала Кошону и его коллегам, что если ее переведут в церковную тюрьму, то она будет носить женскую одежду.

Сам по себе вопрос об одежде Жанны, возможно, и не стал бы достаточным основанием для ее осуждения. Но из ее ответов стало ясно, что она изменила свое мнение о своем отречении. По ее словам, она отреклась, чтобы спасти свою жизнь. Возможно, на кладбище Сент-Уэн она не понимала, что альтернативой смертному приговору может стать пожизненное заключение на хлебе и воде. Но независимо от того, осознала она это в тот момент или нет, ее возвращение в камеру в замке Руана должно было наглядно показать ей, что это означает. За ней по-прежнему постоянно следили английские охранники, ее по-прежнему запирали на ночь в ножные кандалы и цепи, она по-прежнему не могла посещать мессу и принимать Евхаристию. Жанна сказала Кошону, что скорее умрет, чем будет жить в таких условиях. Кроме того, у нее с запозданием начались депрессия и раскаяние. По-видимому, она считала, что, отказавшись от веры в то, что Бог говорит с ней через голоса, она отказалась и от самого Бога. Голоса вернулись после церемонии в Сент-Уэн, чтобы упрекнуть ее в предательстве, и она сказала Кошону, что на самом деле никогда не собиралась этого делать. На полях протокола нотариус написал против этих слов: "смертельный ответ" (responsio mortifera). 29 мая 1431 г. Кошон, Ле Местр и двадцать девять заседателей собрались в часовне архиепископского дворца и постановили отдать ее в руки руанскому бальи для предания смерти[503].

В девять часов 30 мая 1431 г., через час после объявленного времени, Жанну с плачем вывели из замка в сопровождении большого эскорта английских солдат и повели на рыночную площадь. На ней была мужская одежда и шапочка в форме митры с надписью "Еретичка, отступница, вероотступница, идолопоклонница". Большая треугольная площадь была заполнена зрителями. Под высоким помостом был разведен костер, перед которым висело объявление о грехах Жанны. Ритуал, проведенный шесть дней назад, повторился во всех деталях, за исключением результата. На этот раз проповедь произнес парижский богослов Николя Миди, который был самым усердным из заседателей и главным автором двенадцати обвинительных статей. Как только она закончилась, Кошон и Ле Местр зачитали приговор. Затем, в соответствии с обычным ритуалом, они и заседатели поспешили покинуть место казни, чтобы избежать открытого участия в кровавом приговоре, который они и спровоцировали. Жанна была передана в руки руанскому бургомистру, английскому солдату сэру Ральфу Ботелеру. Тот так торопился закончить дело, что забыл вынести ей смертный приговор, как того требовала форма, а просто передал ее палачу с криком "Уведите ее!" (Emmenez! Emmenez!). Жанну потащили к костру, она молилась и сжимала в руках импровизированное распятие, когда ее привязали к столбу и разожгли костер. Ее крики с призывами имен Иисуса, Святого Михаила и Святой Екатерины разносились над ревом пламени. Даже кардинал Бофорт, наблюдавший за ее сожжением вместе с другими чиновниками и высокопоставленными лицами, был растроган до слез. Когда все закончилось, он приказал собрать ее прах и бросить в Сену, чтобы он не стал предметом почитания[504].

Сторонники двуединой монархии всегда рассматривали суд над Жанной д'Арк как инструмент пропаганды. Ее "рецидив" в ереси, за которую Жанна была осуждена, лишил их преимуществ ее публичного признания. Судьи сделали все возможное, чтобы возместить потерю. 7 июня 1431 г., через неделю после смерти Жанны, они взяли показания о последних часах ее жизни у тех, кто присутствовал при этом, в том числе и у тех, кто слышал ее последнюю исповедь. По словам этих свидетелей, она говорила им, что верила в то, что голоса спасут ее от палача. Теперь она поняла, что на самом деле это были демоны, посланные обмануть ее. Говорят, что она даже просила англичан простить ей причиненное им зло. Обстоятельства, при которых был собран этот материал, делают его весьма недостоверным. Однако это не помешало англичанам использовать его в письмах, разосланных в последующие дни от имени Генриха VI государям Европы, епископам и городам Франции. После изложения истории жизни и смерти Жанны в письмах говорилось, что она была одной из нескольких лжепророков и учителей ереси, заразивших народ Франции. Своими видениями и откровениями она нанесла "очень серьезный ущерб нашему народу". Но теперь, как утверждалось, она недвусмысленно признала, что эти видения были ложными и обманчивыми. Аналогичное послание было зачитано населению с кафедр в Париже и, несомненно, в других городах ланкастерского режима[505].

Не успел остыть пепел на погребальном костре Жанны, как стали распространяться первые сообщения о ее чудесном спасении. Появление самозванок было лишь вопросом времени. Наиболее успешная из них, женщина из Лотарингии примерно соответствующего возраста и внешности по имени Клод де Армуаз, была даже поддержана братьями настоящей Жанны. Клод приобрела значительную популярность и собирала восторженные толпы везде, где бы ни появлялась, ее чествовали в Орлеане, на короткое время она поступила на службу к маршалу Жилю де Ре для предполагаемого штурма Ле-Мана, а в 1440 г. Парижский Университет и Парламент публично разоблачили ее как мошенницу[506]. Этот эпизод свидетельствует о том, что Жанна продолжала оставаться в народном сознании. Однако среди наиболее влиятельных фигур по обе стороны политического раскола английская пропаганда сумела похоронить память о Жанне на целое поколение. У нее было много врагов среди капитанов, министров и придворных французского короля. Многие из них всегда чувствовали себя неловко из-за ее видений и мужской одежды. Теперь же она была осуждена в соответствии с обычной процедурой Церковью — единственным институтом, который выходил за рамки политических разногласий во Франции. Парижский Университет, по-прежнему являющийся самым крупным авторитетом в области теологической ортодоксии в Европе, высказался против нее и большинство людей, вероятно, были склонны согласиться с этими суждениями.

Жак Желю, писавший из своего собора в Провансе после пленения Жанны в Компьене, призывал Карла VII не жалеть ни сил, ни средств, чтобы добиться ее освобождения. Англичане, несомненно, ожидали судебной кампании в папской курии против тех, кто был причастен к этому, или обращения к Церковному собору, который должен был открыться в Базеле. В итоге Карл VII ничего не предпринял. Не было ни попыток ее освобождения или выкупа, ни ходатайств в Риме или Базеле, ни контрпропагандистской кампании. Со стороны двора Карла VII и епископов роялистской Франции было лишь смущенное молчание. Брат Ришар, провидец, выступавший в роли Иоанна Крестителя для Жанны и подготовивший несколько ее подражателей, был арестован по приказу Парламента Карла VII, а епископ и инквизитор Пуатье запретили ему проповедовать. Министров Карла VII больше не устраивало, что его победы ассоциируются с осужденной колдуньей и еретичкой.

Только в 1450-х годах, когда пророчество Жанны об изгнании англичан из Франции окончательно сбылось, стало возможным вернуться к ее необычной жизни в рамках тщательно продуманного посмертного расследования, по крайней мере, не менее политизированного, чем первоначальный судебный процесс. К тому времени главные действующие лица — Кошон и Бофорт, Ла Тремуй и Рено де Шартр — были уже мертвы, и их неоднозначное отношение к Жанне не имело никакого значения. В то время мало кто из участников процесса над Жанной возражал против этой процедуры, но к 1450-м годам большинство из них стремились дистанцироваться от ее осуждения и переложить всю ответственность за это на англичан. Эта версия отвечала политике того времени и патриотизму другой эпохи[507].