Страна, которой нет

Эпилог: «Отпуска нет на войне»

Александр Бреннер, посредник

Генерал Бреннер смотрел запись, меняя ракурсы, и в который раз думая, что очевидец - самый худший свидетель. Очевидец занят собой, своими сиюминутными выводами и оценками, он - даже если что-то понимает в том, как организован мир вокруг - все равно попадает в ловушки восприятия. Все равно. Поэтому лучшие военные мемуары написаны по сводкам и учебникам. А в самых лучших личная память - только окраска для вкуса. И он, Бреннер, никак не исключение из этого правила. Сидел в той же комнате и не видел ни черта. Не понимал, что невменяемый заключительный оратор, сволочь белая, просто не держится на ногах, вымотан так, что моторика полетела. Отечность легкая - воды много пил и не спал. И еще глаза чем-то залил перед входом, чтобы красноту скрыть. И даже не притворялся. Почти. Просто позволил нам прочесть усталость как испуг. Впрочем, не нам, в гробу он нас видал, а всем своим паукам и паучищам, мол, не своей волей я на этом месте оказался, это его солнечное величие так пошутить изволили, а я, ничтожный, в ужасе трепещу, но повинуюсь. Убедительно бы выглядело, если бы он моргать не забывал.

Интересная вышла поездка... Интересная в том самом значении, в котором использовал это слово бывший русский президент. То есть, яд, сарказм и черный пессимизм относительно подоплеки и перспектив интересного события. Хуже только “интересненько”. Неделя в Дубае была бы даже интересненькой, если бы итоги не оказались сравнительно терпимыми. Хвосты обрублены, счета подбиты, и не так-то уж все и плохо. В плюсе длинный перечень всего, от неплохих завязок с Ренье и XCI до полного порядка с аль-Сольхами и даже Усмани. Солнечный-Золотой-Великий тоже оделил вниманием, да и новые контакты аль-Рахмана в записной книжке тоже не помешают. На счетах все очень неплохо. Заказов на посредничество на три года вперед. Куча мелких сделок на поставки и проверки у Вальтера в органайзере. В минусе - Тахир; и никак не скажешь, что покойник был невинной жертвой, и вообще для пакистанского президента финал достаточно закономерный. Терять старых соратников, неплохих и даже симпатичных, порой приходится, и тут уж ничего не попишешь. Это жизнь, это политика, это война - Большая Игра навылет. Тут бы выпить за помин и пожать плечами, если получится, или, если не получится, отомстить.

Однако ж, самолет еще не взлетел, а Бреннера уже мутило, и в ушах вертелся старый издевательский мотивчик “Hit the Road, Jack!” - словно в школьные годы, когда их футбольная команда позорно проигрывала хозяевам поля. You ain't got no money you just ain't no good.

То есть, деньги-то есть и сам еще ничего, но - кто убил Тахира? Не Ажах, конечно. И, похоже, не Народная Армия, не военные, не XCI, не Акбар Хан, не Салман-хан, и даже не Усмани... а кто? Не знаешь? Hit the Road, Jack!

Поражения случались и раньше. Неприятное дело, но не страшное. Если остался жив и все почти цело, как в этот раз, нестрашное. Беда была в другом. Он попросту не видел, не увидел противника. Не засек ни одного нужного подводного течения и сам никому не был противником. Был объектом. Предметом работы. И нужно признать, что белая тварь тут отвечала не за все. Господин полковник Гадюка Болотная совокупно с капитаном Медведем, кажется, попали в тот же переплет и почти в те же сроки, но сработали лучше, быстрее. И не только выиграли - а явно выиграли - но и разобрались, что к чему, хотя бы отчасти. Утешать себя тем, что они - целый сектор контрразведки, действовавший на своей территории, не хотелось.

Гадюка на болоте в своей стихии. Это естественно, логично и даже гармонично. К гадюке не предъявляют претензий за ее гадючью сущность. Ей просто при необходимости разбивают голову. Да я и сам, самокритично усмехнулся генерал, тоже не ужик и не веретеница, и на меня рано или поздно найдется камень, дубина или пуля. Дело не в гадюке, дело в болоте. Дело в том, что знакомый, привычный, и - что греха таить, - любимый ближневосточный котел вдруг стал чужим. Непонятным. Скользким. Опасным-то он был всегда, но опасность была своя, родная, прирученная. Интриги, свары, дележи и грабежи, авантюры и амбиции, дураки и дороги. Любимый неуемный, буйный, дикий и такой живой восточный базар... и вот на тебе. Что-то испортилось. Состав изменился. В праздничный плов подмешали яд. Вот за это Бреннер готов был прямо сейчас свернуть хлипкую шейку полковнику Штаалю, и сомневался, что это желание уйдет, когда самолет взмоет в воздух. Или вообще когда-нибудь.

“Генерал Бреннер - марионетка Кремля?

Кто он такой, этот пожилой человек с армейской выправкой, повсюду появляющийся только в сопровождении своего телохранителя? Любой, кто задастся этим вопросом, с легкостью получит официальный ответ, открыв сетевую визитку г-на Александра Бреннера, гражданина ЕС, уроженца Бельгии, почетного члена правления Международной коллегии посредников, генерала армии ЕС в отставке, уважаемого члена общества, привилегированного налогоплательщика (суммарные годовые выплаты значительно превышают 1000000 евро), и так далее, далее, далее. Любой, кто запросит сеть, узнает о неблаговидной роли, которую сыграл господин Бреннер во время раскола Исламской Республики Пакистан, что и послужило причиной его отставки. Немногие вспомнят, что до назначения в Пакистан генерал Бреннер выполнял обязанности представителя командования армии ЕС в России. Почти не осталось в живых свидетелей того, что отношения между экс-президентом РФ Осокиным и генералом Бреннером были гораздо ближе, чем это допускали их должности. Поговаривали о частых встречах и неоднократном совместном отдыхе, а по собственному признанию Бреннера, русский он выучил, чтобы общаться со своим другом-президентом на родном для того языке без переводчиков. Известно также, что, вместо исполнения своих непосредственных обязанностей, Бреннер фактически играл роль представителя Осокина на Ближнем Востоке, налаживая связи между Россией, Ираном и другими государствами региона.

Через некоторое время после назначения Бреннера в Пакистан там произошел раскол, едва не послуживший причиной начала гражданской войны - хотя в официальных объяснительных генерал Бреннер утверждал как раз обратное и всячески пытался выставить себя миротворцем. Тем не менее, отношения между двумя частями некогда мирной республики до сих пор остаются напряженными, а непосредственно после раскола политика Западного Пакистана была настолько откровенно пророссийской, что это вызвало недовольство в самом Западном Пакистане и стало причиной переворота.

Прошли годы - и вновь на политической арене мы видим господина Бреннера, теперь уже в роли медиатора высшего разряда, увенчанного регалиями и имеющего безупречную репутацию. И что же? Стоит ему появиться в Дубае - и в течение недели происходят два вызывающих теракта. Пожалуй, нужно обладать наивностью ребенка, чтобы поверить в то, что это вновь дело рук мифического аль-Рахмана, идеологического потомка не менее мифического бин Ладена. И вновь мы задаем вопрос - кому выгодно развитие событий по данному сценарию? Ответ очевиден - России. И хотя господин Осокин давно не занимает свой пост, связи между ним и Бреннером по-прежнему актуальны. Мы не удивились бы, если бы после всего Бреннер нанес очередной неофициальный визит своему старому другу. И, возможно, работодателю?”

Н.Н.Смит, сетевое приложение к британской “Дэйли Стар”

Вальтер Фогель, нетелохранитель

Садясь в кресло, Вальтер прокручивал в памяти события последних дней, расставлял в памяти вешки, наподобие заметок в планшете. Увы, технике доверить можно не всё. На любой хитрый прибор и хитрую защиту найдётся ещё какой-нибудь хитрец, живой или электронный. Кое-какие вещи, честно говоря, хотелось бы уметь и из собственной памяти стирать. Говорят, некоторые умудряются неприятные воспоминания вытеснять. Везёт же людям. С другой стороны – на неприятных вещах как раз и учатся. Если только не ломаются в процессе.

Генерал уже сидел возле окна и разглядывал суету на взлётно-посадочной полосе. Да, зоркий глаз мог заметить, что среди сотрудников аэропорта многовато крепких мужчин, на которых рабочая одежда не очень сидит. И иногда топорщится в неподходящих местах. Интересно, сколько служб обеспечивают сейчас наше безопасное отбытие? И не примут ли они друг друга за террористов? Если нас или ещё какую-нибудь делегацию взорвут в самолёте, это будет перебор. Не говоря уж о том, что крайне неприятно. Туран и так умудрился за несколько дней потерять даже те крохи дипломатического престижа, которые приобрёл за последние годы. Можно провести стопроцентно прозрачное расследование (каким оно в политических делах не бывает вообще, а здесь не бывает в квадрате и в кубе), но всё равно весь мир запомнит, как за время мирной конференции взлетели на воздух два прибывших на неё президента. Удивительно, что мы ещё не воюем. С кем-нибудь и за что-нибудь.

Генерал рассказывал, что в своё время в Европе… или в России… ходила шутка: «В ответ на неизвестно чей теракт американцы нанесут удар возмездия кому попало». Впрочем, такого рода теракты и удары возмездия почти не выходят из моды. И вот сейчас совершенно не утешает то обстоятельство, что один-то теракт вполне известно чей, да и об авторстве второго можно строить небезосновательные догадки. Уж больно много вокруг любителей возмездия. Или это паранойя от последних событий разыгралась? Хотя… помнится, один пакистанский спецназовец говаривал: «Может, я и параноик, но зато я до сих пор живой параноик». Сказал – и накаркал. Его убили в суматохе, сопровождавшей раскол Пакистана. Не помогла паранойя. Труп опознали только по личным вещам и общей антропометрии.

Казалось тогда, что разрубили узел, а он вскоре в дюжину новых завязался. А тот, что мы пытались и развязывать и рубить в последние дни, вообще похож на помесь авоськи с осьминогами и лернейской гидры. Пытаешься развязать – норовит откусить пальцы, а то руку с головой, да по пояс. Отрубишь – тут же что-то новое растёт, не то щупальца, не то очередная ядовитая голова. И немедля запутывается в узел с уже выросшими – то ли дерётся, то ли спаривается, то ли всё это разом. Очередной урок: как только решишь, что в чём-нибудь разобрался, сразу же получаешь по самонадеянной тупой голове. Хорошо хоть никто из местных… да и приезжих хищников её не откусил. Просто так - или перепутав с гидрой.

Самолёт ещё только начал движение, бетонная полоса ещё не успела провалиться вниз, а генерал уже закрыл глаза. Похоже, уснул. Иногда кажется, что у него и в самом деле нервов нет. Только кажется, к сожалению. Это как раз реакция на перегрузку. Мозг требует отдыха, потому что эксплуатирует его генерал нещадно. Помнится, он однажды отрубился на десять минут во время артподготовки. Больше суток на ногах, план операции доводил до ума, руководил выдвижением, утрясал координацию с союзниками. Потом сел прямо на землю, привалился к колесу машины и закрыл глаза. Вальтер даже испугался сначала, но потом вспомнил – Бреннер про такую свою реакцию на стресс рассказывал. Очень удачная реакция – здоровый сон. Даже за несколько минут очень неплохо прочищает мозг. А ты сиди и пялься сверху на облака да делай в уме работу над ошибками – всё равно бессонница.

А потом - господи, заранее страшно, - две недели пить по-русски.

“- Паульхен, детка, что вы изучали в школе?

- Синонимы, мама.

- А что это такое?

- Вот, смотри: «Вуц», рулет без мака, два мертвых пакистанца и холодное оружие.

- ???

- Ну мама! Разве ты не понимаешь? Это все означает сталь!”

Реприза берлинского дуэта комиков, выступление в клубе “Watergate”. Игра слов: Stahl - сталь, а также холодное оружие (см. Alles kauf ich! sprach das Gold, Alles nehm ich! sprach der Stahl (нем.)

Ширин Усмани, будущая Ширин аль-Сольх

"На вопрос, не опасается ли он за свою жизнь в связи с недавним катастрофическим покушением, господин Петров ответил, что намерен держаться подальше от любых произведений искусства, а в остальном полагается на всем известный высокий профессионализм туранских служб безопасности..."

“Трудно было бы более недвусмысленно заявить, что Россия не видит в случившемся угрозы своим интересам. - ОЖТ”

По комнате ходит вдумчивый и аккуратный ветер. Ширин заканчивает комментарий к заметке и поправляет шаль. Взламывать систему воздухоснабжения в доме будущей родни как-то неловко, особенно, если никто и не думает прятать от тебя входы. Смысл английского выражения "умер и попал в рай" наконец-то становится ясен. При жизни так хорошо не бывает, жизнь этого не предусматривает - она есть форма существования белковых тел, а не форма их счастья. Сначала ей сделал предложение господин Штааль. Это было хорошее предложение: пойди туда, не знаю куда, доставь туда то, неведомо что. Она пошла и доставила. И господин Штааль совершенно этому не удивился.

Интересной бывает только слишком сложная задача. Такая, чтоб скрючиться внутри себя и хныкать, и чтоб грудь перехватывало тугим обручем: не смогу, не справлюсь; и чтоб страх перед признанием в беспомощности подхлестывал лучше любой плетки. Чтоб бояться до визга, чтоб обмирать от ужаса и чтоб перед глазами плыло. Лучше всего как тогда, на конкурсе, когда она была совершенно уверена, что ошибется – и не от незнания, а как раз потому, что все нужное выучено лучше возможного, просто потому, что цвет, свет, чужие голоса и лица, слишком много информации и фильтры летят, и кажется, сейчас язык просто откажется повиноваться…

Нет, лучше всего было в прошлый четверг. Очень страшно и никакой возможности отказаться – полет вниз, получается, все получается – полет вверх!..

Будущий тесть стучит, входит, шаркая, смотрит наискосок. Будущий тесть похож на... на большую нелетающую птицу, только не настоящую, а древнюю, вымершую. Диатриму. Только характер у него лучше в n раз. Почти во всем.

- Я предупреждал, что мы начнем понемногу - с бальных танцев и семейных обедов. Бальные танцы будут завтра, а обед почти готов, и тебя сейчас позовут.

Здесь свежее, уютнее, проще, чем дома. Все легче. И обеды, и разговоры. Жены господина аль-Сольха старше самой Ширин разве что лет на десять, молодые и веселые, особенно та, что христианка. С ними тоже легко, а что говорить не получается, не о чем, не беда – они и сами прекрасно справляются, ловко переходя от мод к экономике и от текущей туранской политики к меню для будущего приема. Можно сидеть, улыбаться, кивать и поддакивать, впитывать все – движения, тон, стиль. Пытаться из чужих кусочков собрать себя-новую, для этого города, для новой жизни. Для замужества.

И это почти-самое-главное. Большое дело, надолго, на годы. У нее будет муж - и они могут, она посмотрела, проверила, убедилась, могут быть счастливы. Фариду не повезло, почти как ей самой - не та среда, не те стимулы, не те ритмы, не то... все. Но это можно встроить, отладить, показать. Тяжело, не легче, чем перебрать базу самой Ширин. Но можно. Все можно. А калечить совсем не нужно. Ширин смотрит на жениха, она знает, как сделать выражение глаз теплым, помнит наизусть весь биологический аппарат - но ей все равно приятно. Тепло и восхищение - туда. Тепло и восхищение - обратно. Рак-отшельник смотрит на актинию, актиния смотрит на рака-отшельника. Мы созданы друг для друга, правда? Мы будем вместе всегда - правда? Берегись, коралловый риф.

Будущий тесть занимает сразу очень много места, притягивает внимание. Ширин смотрит на него, Фарид смотрит на него. Войдут слуги или домашние – тоже будут смотреть на него. Хотя Рафик аль-Сольх не такой уж высокий или полный. Просто он значительный человек, и так себя и несет – походка, жесты, поворот головы. Отец самой Ширин выше, быстрее, резче в движениях, в словах. С ним нельзя вот так вот спокойно сидеть, расслабившись…

Непочтительные мысли непочтительной дочери текут плавно и ровно, как мед с ложки. Самой непривычно.

- Как служба? – тесть поворачивается к Фариду, и тот сразу выпрямляется, тянется вверх, словно пытается подрасти на стуле. Знакомое движение, знакомое чувство.

- Там все не так как у нас. Не так как в контрразведке, - поправляется жених. – Там еще двадцатый век не кончился…

- Тебе в самый раз, - хмыкает Рафик.

Шутка, которая по силам только Всевышнему: Ширин и Фариду нужно было бы родиться каждому в семье другого.

Афрасиаб Усмани наверняка бы сто раз в день благодарил Аллаха и Пророка Его за сына с таким чутьем, с такой способностью из сотни направлений даже не на глаз, не на слух, а на поток, кожей, спинным плавником определить то, где еще не существует, а только в будущем сложится возможность... или опасность. Благодарил бы и придумывал, как научить пользоваться, как пристроить к этому все остальное. А почтительный сын из кожи бы вылез, потому что ему было бы тепло, интересно, сложно, весело - и никогда, ничего, никому не пришлось бы доказывать.

А Рафик аль-Сольх... ну все, что сделал бы Рафик аль-Сольх, попади к нему в руки девочка-Ширин, он уже сказал при первой встрече. И больше движениями и взглядом.

- На всякий двадцатый век, - Ширин сделала немыслимую вещь, заговорила за столом, - найдется свой девятнадцатый. У меня для тебя подарок.

К столу, к домашнему столу, в собственном доме не выходят, конечно, с сумочкой, но карманов никто не отменял. Так что Ширин с удовольствием извлекает из кармана бархатный мешочек, в котором раньше лежали, кажется, четки. И в - сознательное - нарушение всех правил, бросает через стол.

Жених ловит, развязывает, вытряхивает на ладонь широкую, сантиметров на семь, плотную черную ленту.

- Это то, что я думаю? - спрашивает.

- Да.

Будущий тесть смотрит на будущую невестку, на сына. Ширин знает, что он скажет в следующую секунду. Не дословно, но смысл ясен: какие-нибудь вариации на тему «что с открытыми глазами, что с закрытыми – все равно слепой дурак». Можно попросить взглядом: не надо, пожалуйста. Рафик приподнимает брови, качает головой, улыбается – и молчит. Отец… отец бы, пожалуй, назло все-таки сказал, а тут есть зазор: вежливость к гостье, еще не члену семьи. Ширин благодарно улыбается. Потом он, может быть, привыкнет, точнее, отвыкнет. А если нет, думает девушка, я попрошу Октавию шепнуть ему, что не особенно-то хорошо унижать собственного сына в присутствии жены сына. Не способствует миру в семье. Потом думает: может быть, Рафик того и добивается? В рамках воспитательной программы? Никогда не угадаешь.

Фарид пропускает псевдоткань сквозь пальцы, примеряется, кивает. Он уже понял, как оно будет выглядеть, прикинул, что поначалу не сможет ориентироваться, как привык, решил, что будет учиться ходить, читать, работать в этом у себя, в своих комнатах.

- Спасибо, - в глазах у него счастье.

А у Рафика - наконец-то - беспокойство. Кажется, он понял, что теперь не будет знать, когда разговаривает с сыном, а когда - с сыном и невесткой.

С братом так никогда не получилось бы. Воспитывали их с Сонером вместе, по одним и тем же программам, а брат все равно с самого начала был чужим. Нет, он говорил, что чужая – Ширин. Ненастоящая, неживая. Еще не «девчонка», это появилось потом. Робот, заводная кукла, механическая игрушка, NPC… словарный запас у него был богатый, на радость воспитателям. Когда отец объяснял братцу, что с сестрой надо обращаться хорошо, в этом тоже звучало «ценная машина». Наша и ценная. Ломать и портить и самим нельзя, и другим в обиду давать – тем более, но все равно это вещь. И не потому, что девчонка, это еще ладно бы, это дело обычное. Просто всегда что-то было не так. Даже для отца и брата. Почему на меня здесь так никто не смотрит? Я же не притворяюсь…

Октавия подмигивает, прикладывает палец к носу. Она прекрасно знает, что все ее видят. Наверное так здесь выглядит... засчитанный ход? Это игра не против, игра за. Может быть, поэтому? Им важно не классифицировать нового человека в доме, а жить с ним? Если только не примешивается личное... как с Фаридом. Отложить. Подумать. Не сейчас. Сейчас - семейный обед и никакого риска перегрузки. Лимит на эскапады выбран. Отец, может быть, попробовал бы сравнять счет, Рафик аль-Сольх, тесть, не станет. Он помнит, что Ширин пока - ученик пилота.

А отец... отец расстроен, что потерял машину. Отец не согласился бы на брак, если бы мог, но он не может. Он должен дать заложников Турану и семейству аль-Сольх. Это нужно и для его безопасности. На него и дома меньше будут давить, зная, где и у кого под рукой живет его любимая - все-таки любимая - дочь. Впрочем, он наверняка найдет, как воспользоваться ситуацией, когда хорошенько к ней привыкнет.

Пока что он получил неплохой подарок – то ли от блудной дочери, не слишком сопротивлявшейся сватовству, то ли от контрразведки жайша. От обоих сразу, пожалуй. Вспомнилось, как тогда, в четверг, они переговаривались со Штаалем через визоры. «Если все получится, останется один вопрос, куда их сплавить…». В ад, хотела ответить Ширин, куда же еще, но сказала совсем другое: «Вы разбрасываетесь чужим наследством, господин полковник!» Нахмуренная рожица. Кокетливо улыбающаяся рожица.

Кажется, господин полковник оценил и шутку, и предложение. Фариду и тестю они расскажут когда-нибудь потом. Тестю даже раньше, это ведь будет касаться его предприятий… предприятий нашей семьи, поправилась она. Нашей. Моей.

Ширин отпивает воды, подносит вилку ко рту, глотает - и ощущает вдруг бьющий до нёба, за нёбо вкус - распадающейся на полоски баранины, орехов, гранатового сока. Минуту назад его не было, как почти всегда. Как половины звуков и двух третей тактильных ощущений. Проклятые узкие каналы...

- Замечательно, - говорит она, прожевав, проглотив и запив. - Просто замечательно.

Ерунда. Никуда Штааля не повысят. Ему даже звание новое не дадут. Блямбу какую-нибудь навесят и все. Не повысят - и сам он никуда не пойдет. Ты думаешь, он зачем себе такого зама отрывал? Уходить наверх? Не смеши меня. Его там сейчас сожрут вместе с мотоциклом, скооперируются и быстренько сожрут, даже Вождь не поможет. Немец наш себя слишком опасно показал, поставил. Никуда он не пойдет, окапываться будет. Вот когда у него за поясом нарастет таких операций с десяточек, да свои люди в министерствах, да на соседних секторах сядет хотя бы двое ребят его выучки, да вместо одного союзного промышленного комбайна появится три... ты знаешь, куда Ильхан на пенсионную работу устраивается, да? Вот тогда... я бы на месте руководства начал нервничать, потому что Кемаль спит и видит кресло единоличного начальника жайша, а Штааль за право рулить всей контрразведкой, может быть, его туда и довезет.

Разговор в кафе "Синий чайник", расположенном напротив корпуса М здания Народной Армии, Дубай. Записан в ходе регулярной проверки, вырезка сохранена генералом Кемалем Айнуром.

Сонер Усмани, наследник

Отец словно бы стал выше, худее и сердитее. Наверное, от усталости. Слишком много дел свалилось на него после того, как сестрица Ширин просчиталась. Просчиталась, и, жаба такая, делала вид, будто все в порядке, и она ни при чем. Что взрыв – ее рук дело, Сонер догадался только после второго допроса. Сообразил, испугался, но не слишком удивился. Отец ей в последние годы очень многое поручал, такое, о чем Сонеру даже знать не полагалось, а остальным - тем более. Ширин сделает, Ширин умеет, Ширин знает… Ширин всегда, с первого дня на шаг впереди.

Ну вот вам, пожалуйста. Сама влипла и чуть всю семью за собой не утащила, а досталось, как всегда, Сонеру. Крепко досталось, и лучше бы уж отец его побил, чем так ругать и сердиться. Ну да, сдал и проговорился – а поди тут не сдай, если они сами все знают. Объяснение, придуманное уже в самолете – мол, они все знали, а я просто тянул время, чтоб она улики уничтожила, - отца то ли убедило, то ли нет, непонятно. Вообще Афрасиабу Усмани было не до сына. Понятно, но все равно обидно. Особенно с учетом того, что сына выпустили на неделю, «за вещами».

Хорошенькие получились дубайские каникулы, нечего сказать.

Самое страшное, что все это - ерунда. Можно огорчаться, можно обижаться, Ширин ругать можно, но совсем притвориться не получалось. Где-то между Дубаем и домом мир взял и стал настоящим. Отец такой длинный и злой не потому что Сонер сделал что-то страшно плохое и не потому что срывает нервы, а потому что... на нем все и его могут убить. Всерьез. Как Тахира. Нет, не как Тахира, потому что Тахир был до и как в игре. Теперь здесь все по-настоящему.

Если его убьют, до Ширин теперь едва ли дотянутся, да и смысла нет: она уже почти замужем; а Сонера специально убивать не будут. Если смогут, не убьют. Потому что он наследует отцу, потому что не все можно отобрать, растащить, конфисковать. Зато посадят в тюрьму. Надолго, может быть, на всю жизнь, пока что-нибудь не переменится, пока он снова не станет нужен, а этого может и вовсе не случиться. Впрочем, тюрьмы Сонер боялся не всерьез. Он знал, что через неделю вернется в Дубай, пусть и не хочется, а куда деваться. Там новые родственники. Сильная, уважаемая семья. Позаботятся.

Сонер Усмани боялся крушения своего мира – и понимал, что поздно. Все, к чему он привык, больше не существует. Дом остался домом, и комнаты – комнатами, и его любимые гаджеты с места никто не сдвинул, и вещи в шкафах остались те же. Но больше он не сын министра транспорта Восточного Пакистана, он сын премьер-министра Усмани, и от премьер-министра теперь зависит едва ли не больше, чем от президента.

Единственный способ что-то вернуть - быстро стать взрослым. Или не взрослым, но кем-то, кого нужно защищать не больше, чем взрослого. Кто может защищать сам. А Сонер не знал, как это делают, никогда не думал раньше. И, разговаривая с теми двумя, тоже не думал. Не думал, что то, что он ляпнет, сделает, забудет, провалит, может сказаться на внешнем мире. Устроят Ширин выволочку, так она сама виновата. Теперь назад, туда, нельзя и не хочется, а вперед некуда.

- Посмотрим, что ты понимаешь, - говорит отец, пригасив мониторы и заглушив гарнитуру. – Перечисляй наши потери. – И смотрит в упор и сверху, как всегда и было. Отвечай, рассказывай, докладывай, что выучил, что знаешь.

Сонеру очень хочется сказать, что отец, в непостижимой мудрости его, больно много запрашивает. Сначала не посвящает и в пятую часть своих дел, а потом изволь ему перечислять. А что, ведь Ширин бы знала. Влезла бы без спроса, вынюхала, подслушала и разведала, следя за собственным отцом, но знала бы. Вот, теперь ее нет и вынюхивать она будет в другом доме, вот, ты же всегда этого хотел – быть единственным, важным и нужным отцу? Давай, пользуйся.

- Ну, во-первых, контакты с Европой. Они примут за версию, что у нас все случайно сорвалось, но не поверят. – Говорит, а сам не знает, откуда все это берется. Словно сестрица стоит над ухом и подсказывает. – Будет достаточно считающих, что мы действовали за их спиной. Даже чтоб прикрыться ими.

- Неплохо, - говорит отец, и впервые за два дня внимательно разглядывает Сонера. – Давай дальше.

- Во вторых, нас раньше не было видно. Министр транспорта - это важно, но он не первый. Теперь мы на свету и любой, кто хочет перемен, станет бить по нам, потому что президент без нас не удержится. - Сонер подумал и добавил. - Его съедят раньше, чем он успеет найти себе новую опору. Еще во-вторых, такой опорой не сейчас, но быстро, захотят стать, как минимум, двое в твоей нынешней коалиции.

Отец одобрительно хмыкает, покачивает головой – продолжай, мол.

- Ширин. Ты говорил, вырастет – возьмем ей мужа в дом. – Отец морщится, он не любит, когда напоминают об его собственных ошибках и неправильных прогнозах. – Ты на это рассчитывал, она многое вела и знает больше, чем я. Чем я сейчас.

Отец кивает.

- Ширин. - повторяет Сонер. - Ее... угнали. Наверное, что-то она еще будет для нас делать, но просить опасно и доверять опасно.

И думает, что доверять было опасно и раньше, только они не догадывались. Какие могут быть амбиции у большого мощного компьютера, у девочки «пока-не-съешь-обед-учебник-не-получишь»? Могут, оказывается - стать еще больше, еще мощнее, работать в масштабах мира, а не страны. Сонер видел сестру перед отъездом, она была какой-то... другой. Новые модули, наверное.

- Ты справишься, - говорит отец, и сын не верит своим ушам. – Постараешься и справишься. Ты и с самого начала мог, просто ты лентяй и бездельник. Надо же, я вырастил разносторонне развитого бездельника! Ничего, в Туране у тебя будет достаточно соперников, а от семейных дел ты больше никуда не денешься. А в чем наши преимущества?

Вот так всегда. Что ни разговор, то экзамен.

- Те, кто знает, что мы замешаны в убийстве Тахира, все они имеют причины молчать. Остальные никогда не поверят. Зато все видели, как ты быстро собрал куски и пытался соблюсти все интересы. На нас могут какое-то время сходиться, как на паллиативе. Даже долго. Во-вторых, сделка, которую для всех сохранил ты - и ресурсы от сделки. Плюс Ширин, личная связь с аль-Сольхами только у нас теперь.

- Я дам ей в управление достаточно, чтобы это выглядело так, будто у нас не было другого выхода, - усмехается отец. – Завтра займемся реструктуризацией. Послезавтра приедет сам Рустем аль-Сольх, надо подготовиться. Смотри, научись там ладить с родственничками. Для тебя это шанс и продолбать его ты не имеешь права. Будешь жить в их доме, уж постарайся всем понравиться. Рафик любит сообразительных, а говорят, что старший сынок его не особо умный, вот и смотри…

- Понял, - Сонер не то чтобы обалдел, был готов к чему-то такому, но слишком уж много сюрпризов. – А вообще он весь из себя герой, ему сам Вождь орден вручать будет.

- Да? - отец наклоняет голову и тут Сонера догоняет мысль...

- И Ширин на него смотрит, как я не знаю на кого. Как... не на парней, не на тебя, не на меня, а помнишь, ты ей первый узел связи подарил? Вот так.

- Хм. Интересно, если ты прав. - В голосе отца - одобрение, теперь уже без всяких дополнений.

А Сонер думает... что если я - тоже Ширин? Что если я всегда был Ширин, только не требовалось, потому что уже была она, и у отца, и у меня. А на самом деле я - такой же?

Хаджи: Разве вы не понимаете, что девочку просто отдали в заложницы? Очевидные вещи – ее и замуж выдали так, чтобы не жалко было в случае чего, кто такой этот Фарид – мелкий госслужащий, это в этой-то семье... значит, точно ни на что не годен. Так что, если что, будет там автокатастрофа или пожар.

Магрибец: Вот как-то мы все торопимся. Между прочим, такие соглашения вдруг не заключаются. Если девочка переезжает в дом жениха сейчас, то сговариваться об этом начали, может быть, и за год до того. А ведь еще даже два месяца назад никто и помыслить не мог, что Усмани кому-то ради чего-то придется давать заложников. И очень странный все-таки союз.

Освобожденная женщина Турана: Данных мало. Вернее, данных слишком много, трудно иерархию построить пока. Но с госслужащим, Хаджи, вы явно дали маху. То есть, в этом смысле и Вождь у вас выйдет госслужащим, а что? Вы хоть посмотрите, кто закрывал конференцию – и особам какого ранга ее положено закрывать. Если плясать от этого, какой уровень мы получим для инспектора?

Хаджи: У нас пока страной правит не Народная Армия.

Магрибец: Пока.

Форум портала “Восточный экспресс”

Амар Хамади, в отпуске

- Она говорила, она рассказывала, как там стало… душно.

Амар вспоминал ту – чуть больше недели назад, всего-то – ночь, игристое вино из высоких коктейльных стаканов, капли влаги на стенках стаканов, на руках, на губах, худые руки, острые угловатые плечи, низкий неровный голос, блестящие в темноте глаза. Рассказ о том, что там, где раньше был дом – тюрьма, и нечем дышать, нечем и незачем. «Ложь и притворство, только ложь и притворство… и эти, перелинявшие, еще хуже прочих. Представляешь, - Палома хохотнула, сделала еще глоток, - некоторые себя за евреев стали выдавать, чтоб в кошерные лавки ходить. Казалось бы – послал ты все к черту, и родственничков-фундаменталистов, и все такое, из кожи вылез и цвет ее поменял, чтоб доказать, какой ты европеец, так живи себе и радуйся? Нет же. Мы с утра за европейские традиции, а на ночь глядя – в лавку. Но это еще ничего. Их же закладывают эти лавочники! Потом в участке ставят под негласное наблюдение… кто там что на обед покупает, где и почем. И вот так – везде, во всем…»

Амар тогда разговорился – теперь было неловко, – и рассказывал о последних школьных годах, уже в Англии, а не во Франции, где ему самому приходилось доказывать, что он не террорист, не фундаменталист и не защитник женского обрезания, и чем больше он доказывал, тем хуже понимал, кого ненавидит – теоретических соплеменников или вполне конкретных одноклассников.

- Зачем она мне все это говорила? Зачем врала?.. Зачем надо было из меня душу вынимать? Я и так был готов…

- Амар, - после паузы откликнулась женщина, сидевшая в тени с ребенком на коленях. – А ты не допускаешь, что она тебя не обманывала? Не вербовала?

- Так ведь это еще хуже… - наконец выдавливает Амар. - Это же непроизвольно все. Вот здесь и сейчас я ей просто нравлюсь и задания нет... а раскрутка все равно идет, по привычке, потому что... от флирта почти не отличается, то же самое, только более надежно. И сегодня еще симпатия, а завтра уже работа. И ты не знаешь.

Они не признавались друг другу в любви – не тот формат отношений, да и отношений-то тех всего неделя, - но слова ни к чему, если могут говорить губы и пальцы, дыхание и голос, и вздрагивающая под твоим прикосновением спина, и взгляд украдкой… но Амар сам знал, может, и лучше прочих, что такое тоже можно сыграть. Его хорошо учили лгать на уровне спинного мозга, на якобы неконтролируемых реакциях. Вот и угодил на другого специалиста… специалистку, классом повыше, надо признать. Стыдно. Развели как уличный мошенник деревенского дурака. Может быть, он ей даже понравился. Конвейерная обработка.

Из обрывочных и неподробных реплик Паломы складывалась расплывчатая биография женщины, к тридцати годам побывавшей почти во всех протестных движениях Европы, злой и разочарованной. Можно было догадаться. Нужно было предположить. Бывают бывшие шлюхи, но бывших революционерок не бывает. И если можно совместить...

- Скажи, - спрашивает хозяйка; французский и “tu” - ее инициатива. - Тебе она очень нравилась, правда? Еще влюбленность, не больше, но очень нравилась?

Нравилась. И... не заканчивалось никак это "нравилась", не пересыхало, даже не собиралось. Конечно, расследование, напряжение, но обычно все шло быстрее.

- Почему я не допускаю, что я ей тоже?

- Не торопись, - женщина улыбается не ему, а сыну, играющему с кончиком ее косы. – Не пытайся угадать следующий вопрос. Это было больше, чем обычное увлечение?

- Да, - выдохнул Амар, и прикрыл лицо ладонями. – Да. Тем противнее…

- Допустим, ты прав. Тебя просто раскрутили как по службе. Вот если бы ты получил надежные доказательства? Представь… что бы ты чувствовал?

- Стыд, - сходу сказал Амар, а следующее слово вылетело само: - Облегчение.

Да хоть ради службы. Хоть ради любопытства внутренней безопасности жайша. Хоть ради каких-нибудь игр Кемаля. Оно ненастоящее. Призрак недолгой интрижки, ничем и никому не грозящий…

- Раньше ты думал: что, если меня убьют? А сейчас еще и: что если я перейду кому-то дорогу?

- Ты слишком хорошо обо мне думаешь, - махнул рукой Амар. – Я не такой серьезный и ответственный. О летяге я бы еще беспокоился. Она беспомощная, а о женщинах нашего города заботятся Аллах и Вождь, - усмехнулся он. – Нет. Просто от всего настоящего, что у меня было, остались только… воспоминания, да и те лишние.

Вплоть до того, что он иногда думал - с ним все происходит наоборот. Убеждение, что вещь, место, человек, запах или работа существовали на самом деле, начинается с потери.

- Настоящее – это твое отношение или отношение к тебе? – спросила Сибель.

Хамади открыл рот, чтобы ответить, но не смог выдавить из себя ни единого слова. Он отвернулся и уставился в окно. Вопрос был неожиданным. Все остальное – «что ты думаешь, что ты чувствуешь, что бы ты почувствовал, что бы ты подумал» - уже давно надоело ему и не затрагивало, отвечал он автоматически, а задумывался меньше чем над игрой в ассоциации. Иногда изо рта вылетало что-нибудь новое и неожиданное для самого Амара - как сейчас, например, - но в последние годы все реже и реже.

Пусть она... коллега, пусть даже работала на службу собственной безопасности. Пусть даже в отсутствие Амара ограбит или разгромит квартиру. Только бы не видеть ее ни в полицейском, ни в больничном морге.

Когда он обернулся, кресло Сибель-ханым уже было пусто.

- Сеанс окончен, - сердито сказал он вслух. Что-то эта рыжая турчанка все-таки в нем разбередила.

1: - Держись, дорогой. Помнишь мы шутили про Хамади-однофамильцев и фамильный характер? Мол, у кого в нашей бесконечной стране ни спроси, у каждого есть байка про какого-нибудь Хамади и всегда этот Хамади в своем деле мастер, а натурой - полный псих? Так вот, дошутились мы. По меньшей мере в трех случаях это один и тот же Хамади. Наш.

2023 г. Каир. По личному делу наш мальчик там сделал карьеру от уличного дружинника до начальника смены охраны в госпитале. Так вот, в Каире есть история про одного очень крепкого парня из тамошней какой-то фундаменталистской милиции - “Новых фидаинов Ислама”, кажется, - который влетел после взрыва в стеклянную стену и прямо на стол хирургу в операционной. И, значит, когда ему оказывали помощь, то нашли при нем какое-то нереальное количество терабайт самой что ни на есть кяфирской музыки. Это сейчас смешно, а тогда его только общий героизм от тюрьмы спас. Амар Хамади. Так вот, это он у них и придумал на взрывчатку с ручным спектрографом охотиться. Хс, да.

Потом его занесло в Батман, оперотдел местной уголовной, послужной список как в кино. Потом их бомбили, они горели, и конечно, черный рынок, нецелевое использование медсредств. А потом кто-то подсунул почти невинную бомбочку на совсем невинный склад, возгорание, пожарные, скандал, откуда столько медикаментов? Расследование. Так никто и не доказал, что это он бомбочку ту подложил, но они его при первой возможности сплавили - придрались к ерунде, морду набил кому-то. Ну вот, по местной легенде, это он все затеял из мести. Натолкнулся на эти хищения не по службе, а потому что у него в госпитале кто-то лежал и этому кому-то что-то недодали, так что Хамади им пообещал прикрыть лавочку - и прикрыл.

Про Нимроз ты знаешь, а из Минобороны его убрали вовсе ни за что, он с тамошними архивными крысами дружил и систему организации документов им присоветовал, говорят, толковую. А потом кто-то сообразил, что охрана-то он охрана, но допуска такого уровня у него нет и не было - а кое-кто другой осознал, что если его сплавить, то можно и скандала избежать, и заслугой не делиться. Тут его Штааль и подобрал.

2: - А про последнее сам Хамади знает?

1: - Нет, кажется. Если бы знал, он бы так тихо не ушел. Хотя бы пожаловался, а, скорее, и нашумел.

3: - И зачем Штаалю этот каирский “Кассам”?

2: - ? (“Кассам”)

3: - Молодежь... См. словарь - “твердотопливный неуправляемый реактивный снаряд «земля – земля» кустарного изготовления”.

1: - Если бы я шутил, сказал бы, “чтобы пальнуть по родному ведомству”. Но я думаю, что наш немец недаром таких и подбирает. Говорят, уличная собака самая верная, если с ней правильно обращаться.

Лог рабочего процесса проверки личного дела капитана Хамади в службе собственной безопасности контрразведки Народной Армии Турана, проводимой по запросу генерала Айнура.

Ажах аль-Рахман, проповедник

- Готово. Начинаю запись.

- Мир вам, милость Аллаха и Его благословение! Сегодня, как и раньше, и доколе будет угодно Аллаху, мы вновь говорим с вами. Это и в самом деле мы - Ажах аль-Рахман и его соратники, имена которых известны Всевышнему все до единого. Если вам скажут, что мы погибли - не верьте. Еще скажут, что мы - проект каких-нибудь спецслужб. И если вам скажут, что нас никогда не существовало - тоже не верьте. Кто так подумает, пусть сообщит, где его искать. Познакомимся поближе. Многое еще скажут наши враги, чтобы омрачить или украсть наш подвиг, но не обращайте слух к нечестивым. Наш поход еще не окончен, и не окончится, пока милость Аллаха с нами!

А она всегда будет с теми, кто пытается ходить по путям Аллаха, ибо он не оставляет тех, кто хочет служить ему. Помните, братья мои, не связано то, что не связал Аллах, и не развязано то, что не развязано Им. И если видите горе и беду над вами на путях Его, знайте, во всякой ловушке оставлена щель, во всяком бедствии - просвет, ищите и не бойтесь, дабы вашим трудом и вашей отвагой сбылась воля Его.

Не буду скрывать, что совершенное далось нам нелегко. Враги многочисленны, коварны и хитры, а наших друзей в развращенных городах отступнического Турана немного. Но мы не теряли веры, надежды, упорства и мужества, подобающих воинам Аллаха - и были вознаграждены. Двое предателей веры, двое врагов Ислама бесславно погибли в суетливом, тщеславном и безбожном городе, среди подобных им свиней. Разве не жалкий конец? И такова будет участь всех, кто предает нашу веру и наши обычаи, кто продает душу так называемым прогрессу и терпимости ради низменных греховных удовольствий, всех, кто преследует истинных воинов Ислама. Тех же, кто не встретится с карой при жизни, ждет вечная мука в Аду, ибо нет ни на земле, ни под землей уголка, где сможет укрыться забывший веру нераскаянный грешник.

Где нынче предатель Мохаммад Тахир, продавшийся американцам, променявший братьев на врагов? Горит в Аду! Где нынче Акбар Хан, преследователь истинно верующих? Горит в Аду! Прислушайтесь - и вы услышите их стенания, доносящиеся из огненных котлов. Не сожалейте о них, братья - они сами выбрали свою участь, когда заключали договора с нашими врагами, когда преследовали и казнили самых стойких в вере, пытками и казнями пытались их сломить. Всякому живому человеку Аллах уготовил награду по делам его, вот их награда.

Тех же, кто послужил орудием гнева Его, вывел Он из обители нечестивых и спас из ловушек скверных. Пусть не радуются они своим всевидящим глазам, своим ищейкам и своему оружию, ибо Аллах - лучший из хитрецов, как сказано, и когда есть на то милость Его, любой глаз ослепнет и любое оружие обратится против хозяина. Знайте это и помните, как было заповедано вовек - нет Бога, кроме Аллаха, не идолопоклонникам равняться с Ним...

- Снято.

- Дай воды. Тьфу, вроде и не соврал, не сказал, что и Тахира тоже мы, а вот как-то...

- Командир, а ты еще обещал карать отступников парами, для симметрии.

- Не я караю, а Аллах. Но теперь придется. Потому что про ложь ты сам все знаешь.

«Видеоряд представляет собой рисованное изображение сидящего человека в молитвенной позе, характерной для мусульманских религиозных отправлений. Человек облачен в черно-белую куфию и одежду «камуфлированной» окраски, имеет длинную бороду. На коленях у него лежит стилизованный автомат. Прикосновение к изображению вызывает начало анимации. Изображение двигает нижней челюстью. Раздается звук зурны, далее вступает мужской голос:

Светит нам зеленая звезда.

Снова мы оторваны от дома,

Снова между нами города,

Взлетные огни аэродромов.

Здесь у нас засады и враги,

Здесь у нас холодные рассветы,

Здесь на неизведанном пути

Ждут взрывоопасные предметы.

Ислам, ты - мой компас земной,

А удача - награда за верность.

А песни довольно одной,

Но чтоб об Аллахе в ней пелось!

Данное произведение можно однозначно интерпретировать как карикатурное изображение пакистанского и международного религиозного террориста Ажаха аль-Рахмана, известного также под прозвищем Последний Талиб…»

Фрагмент заключения комиссии экспертов по уголовному делу №****** (“КВН в Новосибирском университете”), раздел «Осмотр и описание объектов»

Амар Хамади, в отпуске

Над головой с воплями носились птицы, то ли чайки, то ли нет, Амар не приглядывался – он болтал ногами в теплой воде лагуны и болтал языком на все подряд легкие темы. Обойдя едва не половину острова, Штааль наконец-то уселся отдохнуть на берегу, судя по всему, только ради Амара. Разговаривали о книгах, с удивлением обнаруживая, что набор чтения ребенка из Измира не слишком сильно отличался от набора чтения ребенка из Парижа. Пока Штааль, разглядывая чаек над морем, не сказал:

- Еще я обожал триллеры, читал их гигабайтами. Особенно про маньяков. Меня интересовала… природа зла, - ответил на невысказанный вопрос собеседник. – Потом я понял, что автор может подойти достаточно близко, но все равно остается за некой гранью. Стало скучно.

- В детстве – это когда? – вдруг поинтересовался Амар, вспомнив, как сам сунул нос в одну подобную книжку и прочитал примерно главу, как раз с описанием найденного трупа…

- Лет в семь-восемь…

- А… родители? – от Амара эти книжки хотя бы прятали.

Нет, с трудом вспомнил он. Сначала не прятали, и был этот бумажный томик, небрежно брошенный на диване, и он открыл на том месте, где книжку оставила мать, и читал до конца главы, не в силах оторваться. В подробном и натуралистичном описании жестокого убийства было что-то липкое, затягивающее. Сладострастное. Мальчика мутило и трясло, но книжка словно приклеилась к рукам, а яркие картинки вплавились в мозг, застряли в уголке глаза.

До сих пор там остались, подумал Амар-взрослый, чувствуя в позвоночнике тот предобморочный сладкий и тошнотворный трепет. Потом он видел многое похуже выдумок бойкого французского писаки, но та книга о турецких наркоторговцах осталась первым незабываемым опытом встречи с настоящей мерзостью. Это были не просто слова, а звуки и почему-то даже запахи: горелый человеческий жир. Потом он этот смрад узнавал, как уже знакомый.

- Что родители? Они купили мне самый лучший ридер…

Амар представил себе ребенка, поглощающего гигабайты ужасов с расчлененкой, инцестами, пытками и психопатией, передернулся и в очередной раз захотел свести знакомство хотя бы с уважаемой матерью почтенного начальства.

Отец – некогда преуспевавший торговец европейским оружием, едва ли не первым лишенный европейского гражданства, со всеми вытекавшими из этого последствиями для бизнеса и личных дел, тоже представлялся фигурой нетривиальной, но более понятной. Если судить по рассказам шефа, господин Штааль-старший сочетал авантюризм с интеллектуальностью и вообще здорово напоминал этакого джентльмена-мошенника XIX века, разведчика Африки и Амазонки. Но такие типажи Амару попадались… хотя бы в литературе и кино; а вот дама, ставшая спутницей его жизни и матерью троих детей, дама, научившая еще-не-шефа к пяти годам читать на трех языках, разбираться в классической музыке и играть на рояле, и все это в вынужденной эмиграции, на фоне войны и под обстрелами… Хамади хотелось бы при встрече поцеловать ей руку - чтоб не слишком заметным образом убедиться в ее материальности.

И, да, ридер. «Самый лучший». В переводе – «это было нам совершенно не по средствам, но они не могли позволить мне ломать глаза над дешевой моделью, и им даже не приходило в голову, что читалку у меня можно просто забрать…»

- А «L'Empire des loups» среди гигабайтов попадалась? – все-таки поинтересовался Амар. Сплетавшаяся сеть пересечений его и пугала до спазмов в желудке, и остановиться он не мог, спрашивая обо всем, начиная с мультфильмов.

- Да… - почти сразу кивнул Штааль. – Впечатляющая смесь натурализма и развесистой клюквы.

После того, как Амар был посвящен в тонкости роста клюквы и подробности происхождения оборота, он заметил, что собственно «клюква», она же приключения в турецком антураже, не произвела на него впечатления, в отличие от…

- Понимаю, - задумчиво протянул шеф, и Амар ему не поверил, но был рад этому разговору, сокращению дистанции, найденным точкам пересечения.

Пусть это будет надолго, попросил он у кого-то, если нельзя навсегда, то хотя бы надолго…

“Мы, свободные люди всех народов мира, низвергнем их туда, откуда они пришли

Мильоны - вас. Нас - тьмы, и тьмы, и тьмы. Попробуйте, сразитесь с нами!

15 сентября Евразийский союз молодежи проведет «Марш миллиардов» – акцию против бесовских атак на русскую цивилизацию.

Мы, люди, принадлежащие к мировым цивилизациям, принимаем вызов слуг дьявола. Их в Западной Европе и Северной Америке – миллионы. Нас в Евразии, Америке, Африке – миллиарды.

Сатана наступает, это неизбежно. Каждый должен сделать свой выбор, итог битвы не предопределен. Каждый, кто симпатизирует либералам, «пуси рат», Западу – принадлежит сатане. Это армия ада.

Мы, свободные люди всех народов мира, низвергнем их туда, откуда они пришли.

15 сентября бесовские отродья выползут на наши улицы. Евразийцы выйдут с крестами, кинжалами и серебряными пулями, чтобы остановить ад.

Мы пойдем противосолонь – от Сретенского бульвара к Пушкинской площади. Встречаемся в 14.00.”

Марш миллиардов против армии сатаны Россия, Москва, сентябрь 2012 г.

“Первая молодежная акция объединения “Новый Евразийский Союз” под девизом “GoEast!” собрала около 2500 участников.

Россия, Москва, сентябрь 2016 г.

Рафик аль-Сольх, почти глава семьи аль-Сольх

В одно прекрасное и довольно раннее утро ты просыпаешься, умываешься, выходишь из спальни, слышишь странный шум, идешь посмотреть, и видишь, как твой старший сын съезжает с третьего этажа по перилам - по перилам парадной лестницы, традиционным, деревянным - в положении сидя, ногами вперед, с черной глухой повязкой на глазах. Не помогая себе руками на поворотах.

- Отлично, - говорит снизу будущая невестка. - Телеметрия дает добро.

- Доброе утро, - кивает сын. - Поздравь меня, я теперь радиоуправляемый.

Слово "идиот" остается только проглотить. Девочке не понравится. Если этой девочке что-то не нравится, оно очень быстро делается предметом заботы обеих жен и всех остальных женщин в доме. Плюс эта ее тетка, плюс прислуга. Огорчения женского племени, в свою очередь, быстро становятся головной болью мужчин. Хотя дело даже не в том, а в самой девочке. Ее нужно баловать, полировать и шлифовать… то есть, тьфу ты, холить и лелеять. Хочет играть с будущим мужем – пусть играет, все равно никак невозможно понять, что такой умный маленький скорпиончик мог найти в этом беспомощном бездельнике…

- Доброе утро, дети, - говорит он. - Идите в западное крыло.

Дети послушно исчезают, шурша сцепленными хвостами.

Настроение не портится, но застревает где-то, будто еще не проснулось. Будто свет, пахнущие солнцем утренние занавески, слегка дымный, копченый аромат мастики для дерева, привычное шевеление проснувшегося дома - не для него.

Да, будущая невестка - это приобретение. Неожиданное. И без всего этого переполоха не случилось бы никогда. Не пришло бы в голову посмотреть в сторону Усмани. Даже с переполохом не случилось бы, если бы Штааль не надоумил. Но зачем был сам переполох? Какой смысл? Кому? Для кого?

«Может быть, я старею? - спросил себя Рафик. - Раньше я в таком хаосе видел возможности, много больше возможностей, чем был способен реализовать, а сегодня я думаю: мы устояли, справились, приобрели полезного члена семьи и очень, очень полезного союзника - но сколько еще так будет?»

Устоять под ударом, выйти из-под угрозы без потерь – несомненно, событие, но не достижение. Достижения сплошь косвенные и вторичные, да и к тому же непредсказанные. Дары Всевышнего, а не заслуженные награды. С другой стороны, не слишком ли много он хочет от себя? Если в доме пожар, задача – спасти как можно больше, а не преумножить.

Это просто усталость после тех дней, отложенный стресс. И еще тревога о будущем. Младшие дети еще слишком малы, а Фарид… это Фарид, и даже сын плюс невестка – взрывоопасное сочетание. Она хорошая девочка, на удивление хорошая, но ей нужны тормоза, воспитание, обработка. Все это требует времени, а сейчас почему-то кажется, что его совсем нет. Как кислорода в раскаленном ветре из пустыни. Ни воздуха, ни времени. Тоже старость, наверное.

Старость. Черное небо над Дубаем, красное небо над нефтепромыслами. Стекло изоляционного бокса, отделяющее жену и детей. Мир, собираемый из кусочков. Сколько раз? Старость, страх. Осознание, догнавшее после всего, как отдача: моя страна не боится новой войны. Моя страна ее, кажется, ждет. И хочет.

Достаточно плохое утро, достаточно дурное настроение, чтобы выполнить взятый на себя печальный долг. Тем более, что деваться некуда – встреча назначена и женщина ждет. Одеваясь перед визитом, Рафик аль-Сольх размышлял о ней. Разумно было бы навести справки, узнать о вдове все заранее, но он не захотел. Секретарь договорился о встрече и узнал адрес, все остальное Рафик увидит сам. Женщина, китаянка, трое детей, Фарид когда-то говорил, что красивая, но Фариду все женщины кажутся красивыми… Ван Мэн, так ее зовут. Китаянка-мусульманка, нечастое дело, да еще и жена эмигранта-ХС. Ладно, кем она ни будь, это неважно, а долг есть долг.

А этот долг таков, думал он сквозь бумаги - очередной курьез, материал вымер, а слово живо - сквозь бумаги, дела, еле слышный шорох движения, звонок от Рустема - первичный отчет по сделке - еще одна польза от переполоха, родич вспомнил, кто тут перед кем отчитывается... через вызов от невестки с просьбой разрешить ей самой заказать свадебный торт, сколько угодно, запасной все равно подготовят, не понадобится, так пойдет на благотворительность - долг этот таков, что опять придется совмещать две невозможных вещи. Помочь этой женщине и помочь правильно, именно так, как ей требуется. И при этом помочь заметно, чтобы благодарность дома была видна всем, кому нужно.

Поднимаясь по лестнице в многоквартирном доме, Рафик проходил через бесчисленные шлюзы, установленные во время войны, натыкался взглядом на мешанину труб и наружной проводки, на герметичные ставни. Не худший дом, подумал он. Уродливый, угловатый, но надежный, как это принято нынче называть «с высокой степенью автономности»: свое энергоснабжение, резервуары воды, запасы воздуха. В подвале наверняка убежище. Такое жилье все еще стоит недешево. Может быть, скоро повысится в цене, подумал он почти сразу же, опять повысится.

Вдова инспектора Максума, должно быть, не была чистокровной китаянкой – или Рафик аль-Сольх как-то ошибочно представлял себе китайских женщин – низкорослых, коротконогих, твердо стоящих на земле. Высокая и хрупкая, с прозрачной, опаловой, как молочная сыворотка кожей. Черный брючный костюм, очень хороший, был ей не по размеру, словно она резко похудела в последнее время. Волосы убраны под черный шарф. Глаза широко обведены темным, но никакие ухищрения не скрывали покрасневших белков. Несмотря на это все, Рафик не назвал бы ее отчаявшейся или смирившейся. Нет, во взгляде Ван Мэн был твердый и непреклонный вызов миру. Она была похожа на женщину пустыни больше, чем многие арабки.

И обычаи она соблюдала с континентальным остервенением. Рафик аль-Сольх выпил воды, съел кусок лепешки с солью и пеплом, осознал, что правильно промешкал с визитом - несколько дней назад его еще не пустили бы на порог. Еще бы - он чужак, посторонний, не состоит в прямом родстве, а значит - на-махрам, человек, брак с которым не запретен для вдовы Имрана Максума - как же она может встречаться с ним во время траура?

Он выпил еще глоток воды, поставил на белый пластиковый стол стеклянную чашку, важно и грустно кивнул женщине по ту сторону - и понял, что утренняя тошнотворная синева внутри была всего лишь обычным преддверием озарения. А ядовитое соображение о незапретности брака минуту назад - самим озарением.

- Где ваши малыши?

- Младшие в детском саду, а старший в школе, господин аль-Сольх, - ответила Ван Мэн, легким поклоном благодаря за интерес.

- Сад и школа хорошие? – с первых шагов Рафик оглядывался и замечал, что квартира обставлена уютно, со вкусом, но бедно. Минимум мебели, зато много ковров, подушек и циновок местной ручной работы…

- Да, благодарю вас. Мой муж считал, что хорошее образование – это главное…

- Мудро, - одобрительно покачал головой Рафик, и не сказал, конечно, что некоторым детям не помогает даже самое лучшее и самое дорогое образование. Пример тому – у него в доме… и дом инспектора Максума обязан своей бедой тому же примеру. – В какую школу ходит ваш старший сын?

- Аль-Мавакиб, господин аль-Сольх.

- Хорошая школа. – И начисто светская. И до войны вообще была международной. И очень дорогая. Выбор ХС, который уверен в своем положении.

Пенсии... пенсии не хватит, потому что пенсия основана на заработной плате, а не на бонусах. У Имрана Максума оперативные бонусы должны были составлять не меньше трети, а скорее около половины дохода. Еще что-то приносили служебные фонды, они останутся. Но детей трое. Конечно, если старший хорош, у него есть возможность получить стипендию - и у сына погибшего при исполнении контрразведчика шансы на нее выше среднего. Еще есть сослуживцы и неизменный женсовет... Но у женщины, как правильно заметил Штааль, нет главного - семьи.

Что-то у нее вышло с китайской общиной, как раз связанное с браком… Фарид говорил, когда рассказывал о сослуживцах. У мужа ее не было родни в Туране, они и дети составляли автономную единицу. Соседи, родители других детей в саду и школе, женский союз – все это не то. Мало защиты, мало помощи. Пропасть не дадут, конечно, но эта женщина заслуживает лучшего. Не только потому, что она вдова героя и все тому подобное, просто… сама по себе. Потому что у нее такие глаза и такие легкие, летучие длиннопалые кисти рук, за которыми не поспевают рукава.

Параллельно он что-то говорил, спрашивал, запоминал, уточнял. Ван Мэн имела достаточно востребованную, но не слишком высокооплачиваемую специальность: дизайнер интерфейсов. «Заказов как песка, только оплата оставляет желать лучшего, зато можно работать удаленно… Дома с детьми…»

А в глазах у женщины не только горе, не только характер, но и тоска. Она понимает, что троих детей ей не поднять. Так, как хотелось бы ей и мужу - не поднять. Значит, большой и вежливый для большого господин аль-Сольх пришел еще с одним делом. И через четыре месяца, когда истечет срок траура - можно и пренебречь, но зачем - ей предложат на выбор кого-то из аль-сольховских дальних родичей или вассалов. В том же слое, к которому принадлежал ее муж, может быть, повыше. Наверное, чуть постарше. Возможно - второй женой. А может быть и нет. Она и сама немало стоит, и дети, здоровые дети хорошей крови, на дороге не валяются, а уж благодарность Дома просто не имеет цены, и есть еще на горизонте благодарность господина Штааля, чья звезда стоит сейчас очень рискованно, но и очень высоко... Будут желающие, будет выбор. И грех жаловаться, у других такого нет. Нет ничего из этого. Грех жаловаться, совсем нельзя отказываться. Только...

Он знал, как она себя сейчас чувствует, а она еще не знала, что он – знает, и не знала, что рано или поздно засуха, превратившая жизнь в пепел и соль, отступит. У любви много лиц, а Творец создал людей упрямыми и живучими, как финиковая пальма. На латыни пальмы – Phoenix, феникс. Пророк положил трауру предел, чтобы люди не умирали заживо. Рафик аль-Сольх выучил эту мудрость не со слов, а на своей шкуре.

«Перебьются родичи и вассалы, - подумал он. – Я могу себе это позволить. Я хочу этого…»

- Я буду благодарен, если в положенный срок вы согласитесь принять мою защиту и помощь.

Фарид обидится, догнала странная мысль. Обидится, так пусть обижается, балбес.

Женщина осторожно, стараясь быть незаметной, оглядела комнату, явно проверяя, цел ли мир вокруг, трезва и в своем уме ли она сама. Не послышалось ли ей. Потом чуть свела руки, кажется, решила, что понимает. Кажется, подумала, что она чего-то не знает о той операции, в которой погиб ее муж. Кажется, пришла к выводу, что брак, который ей предлагают - формальность.

«Ну, с этим мы потом разберемся. Можно даже и так, - принуждать ее Рафик не собирался. - Если совсем не уживемся, то можно развестись и подыскать ей более приятного супруга. ХС какого-нибудь… - господин аль-Сольх заранее нехорошо подумал об этом супруге, которого сам же только что и сочинил – отчего-то идеальный муж для Ван Мэн походил на героического и самовлюбленного капитана Хамади. – Ну нет, и капитан тоже перебьется. Уживемся. Разве я плохой муж своим женам и отец своим детям? Ну, не считая одного балбеса...»

И, к счастью, женщина в темном платке не обижает его всеми теми тяжелыми словами, что накопили за века две очень старых традиции, а просто опускает руки на стол, кивает и говорит:

- Да.

И не добавляет "господин аль-Сольх".

“Слухи о возможном двойном бракосочетании в дубайской резиденции семьи аль-Сольхов вызвали рост котировок акций концерна “Вуц Индастриз”, рост цен на каджаранский молибден и исковое заявление по поводу использования в финансовой деятельности концерна инсайдерской информации, полученной господином замминистра иностранных дел Турана Р. аль-Сольхом”

Новостная лента “Деловая ПанАзия”, раздел “Коротко о главном”

Суджан Али, кондитер

Чуть меньше 200 гр. свежего сливочного масла, 200 гр. нутовой муки, две столовых ложки кокосовой мякоти, две столовых ложки лесных орехов, полстакана сахара, четверть чайной ложки молотого мускатного ореха.

Во всяком деле есть свои хитрости, их нужно долго искать, долго осваивать, даже самый лучший учитель не даст тебе всего, и главное – не перепишет их под твою руку. Во всяком деле есть хитрости и их много. А вот люди везде одинаковы.

Суджан просеивает муку через мелкое сито, поглядывает на большую сковородку, где нагревается масло. Огонь маленький, ровный, сковородка толстостенная, еще минутку-другую и все.

Когда новый хозяин впервые спустился в кухню-пекарню, персонал переглядывался за его спиной с деланым ужасом. И вздыхал с ужасом неподдельным – ведь и правда, нет ничего хуже, чем любитель, облеченный властью и лезущий под руку. Купил себе кафе – ну и сиди наверху, хочешь – болтай с клиентами, хочешь – бухгалтерию веди, а к сладкому не лезь, сладкое глупости терпит еще меньше, чем бухгалтерия.

Суджан не стал спорить – зачем. Осмотрелся, нашел свободное место, потом подошел к доске, выбрал маленький заказ... люди одинаковы и большая их часть все же верит своим глазам, особенно там, где дело касается работы. А хитрости – их много. Например, брать вместо кокосовой стружки столько же мелкопорубленной свежей мякоти. Простая перемена – а вкус другой. И жарить, конечно, на самую чуточку дольше.

Вмешать в масло нут и кокос, потом рубленый фундук, потом мускат, и лопаточкой их, не по часам, по цвету и запаху, как с взрывчаткой.

Это тоже маленький полезный прием, накручивать инструкции, улицы, порядок действий, всю память, на что-то, что по-настоящему любишь и знаешь. Кто-то строит дворцы, кто-то ходит на прогулки, а Суджан Али всегда любил готовить, любил смотреть, как готовят, мечтал, что когда-нибудь, в его доме, в праздничные дни к огню будет становиться сам – да и по будням баловать иногда детей чем-нибудь особенным... вот теперь можно и сахар.

А когда придет пора выкладывать на доску плотную золотую смесь, пахнущую солнцем, дымком и всеми орехами на свете, кто-нибудь на кухне да спросит, зачем свежий кокос... и Суджан ответит – потому что сок, потому что он не весь уходит в прожарку, частью пропитывается мука, пропитывается масло... Так будет, потому что так было вчера, потому что есть в жизни счастье.

Есть счастье, оно тянется всеми оттенками желтого и коричневого, а месть все-таки сладка, только понять это можно не сразу, а вот как-то утром спуститься вниз, еще в прохладу, в начинающийся шум, встречая кивки, осторожно улыбаясь людям, которые потихоньку начали называть тебя мастером не из вежливости – и ощутить вдруг, что из спины вынули иглу. Старая война умерла, Тахир мертв, заказчик – сукин сын и пижон, но не выдал, справедливость есть, а я живу и у меня не то, что будет, а есть настоящая жизнь. Совсем другая.

Проверить кончиком пальца – можно, подхватить с доски, свернуть в шарик, макнуть в совсем-совсем мелко тертый миндаль, готово, раз, два – заказ – и еще несколько штук своим, распробовать. А еще в один положить оставленную с позавчера в вишневом сиропе половинку грецкого ореха. Это и вовсе нездешний прием, как раз греческий и есть. Это в Метеорах на зиму заготавливают все в меду и патоке, и сиропах и любят держать в стекле, тогда даже зимнее солнце, заходя на кухню, выпускает из банок лето... здесь в том нет нужды, но вот вкус – и удача – никогда не бывают лишними, никогда.

Потом Суджан переводит взгляд на терминал доски и видит в списке несрочных заказов Фатиму со свадебным тортом.

Фатима - Кондитерской "Торт-Европа"

Дорогие спасители, я хотела бы, если можно, заранее заказать у вас свадебный торт... Вы работаете по свадьбам?

Временный абонент [тридцатипятизначный набор] - временному абоненту [тридцатипятизначный набор]

Многоуважаемый господин N, да пребудет доволен Вами Аллах, не могли бы вы разъяснить ничтожному, как понимать Ваше предыдущее сообщение?

Временный абонент [тридцатипятизначный набор] - временному абоненту [тридцатипятизначный набор]

Буквально. С сахарными башенками и КРЕМОМ!

Сообщения, не перехваченные системой «Сомнительное» в связи со временным отключением системы

Амар Хамади, сотрудник Сектора А

- С публики и журналистов спрос не велик, мои сотрудники известные лентяи, а вот критики меня удивили.

Кресло было слишком большим для Штааля и смотрелось не как предмет мебели, а как большая коричневая рама, в которой располагался слегка авангардный разговорчивый портрет. Только глаза отвечали классической манере – неподвижные, плоские, нарисованные.

- «Улей» ругают за то, что нас изобразили муравьями. Между тем, восток, наш восток, - пояснил он, - на протяжении всей своей истории неоднократно пытался пойти по пути специализации, во всяком случае, в делах государства. Мамелюки, гуламы, янычары, вообще вся система «рабов дворца» в Блистательной Порте, евнухи. Нынешние ХС, кстати говоря. Иногда мне кажется, что мы это делаем на уровне инстинкта – создаем социальные и физические группы, как-то выделенные из нашей мешанины родственно-соседски-клановых интересов, а потому способные служить целому. И естественно, рано или поздно такая группа становится просто еще одним кланом и все начинается сначала. Иногда между прежней попыткой и новой лежит крах всей системы… но грех пенять на зеркало, если сам трое суток гулял. Вуэ не отвечает за нашу историю. Пенять бы стоило за другое…

- За что?- Мендоса.

- За глупость. За шулерство. За неумение читать.

- Перенос предрассудков? Все эти тела безголовые и генмоды головастые?

- Я имею в виду неперенос по-настоящему важных вещей. Создавать муравейник из людей - расточительная неэффективная глупость. Когда у вас есть такой простой и неемкий носитель, как муравей, естественно сделать его единицей, построить на его основе компьютер, сложную структуру, которая псевдоразумна или даже просто разумна как целое. Муравейник больше муравья не только количественно, но и качественно - и муравей в составе муравейника качественно больше себя-одиночки. Но люди-то уже разумны. Чтобы построить из них муравейник, их нужно урезать, искалечить. Это противоречит всему. Даже наши красавцы всегда пытались механизировать не общество, а государство. Государство, которое и так агрегат, машина. Организовать ее получше, чтобы эта машина не запиналась через раз и не мешала людям жить.

Отрезать головы, чтобы не завелись мысли - это не наш восток, это другой восток, дальний. Так вот, я взял и прочел книгу. И в книге все правильно. Там Улей придумываем не мы, а атлантисты-протестанты. Для них в идее переделать все общество ничего странного нет. Но придумывают они его для того, чтобы стать больше человека. Не уменьшить единицу, чтобы создать целое, а срастись с другими, чтобы все стали больше. Это не утопия или антиутопия, это история о встрече разных путей к небу.

- Они и стали. - подтверждает Амар, - Это в книге гораздо важнее ядерных испытаний: действовать как единое целое, которое больше суммы единиц. Испытания и испытания, надо же обороняться - а вот действия, диктуемые общим надсознательным - это открытие, качественный скачок. Вуэ эту линию просто выкинул. Не верю, что он не знал, как это показать.

Другие отличия от книги были минимальны и несущественны, а вот выкраденная линия меняла все на корню.

Портрет кивает, чуть высовываясь из рамы.

- Скорее всего, ему показалось, что именно внешнее давление заставило Улей перейти на новый уровень, и он не захотел развивать эту тему. Не из конформизма, Вуэ никогда не скупился на оплеухи родному социуму. Но ему нужна была горизонтальная история о количественном развитии насекомых, наследующих Землю, а не о качественном скачке. Чтобы уронить лестницу, нужно было изъять любой намек и каждую деталь. Ювелирная работа. Улей в фильме - только гармоничная взаимоподдерживающая структура, без надстройки. Но, может быть, я усложняю, а Вуэ просто пессимист.

- Что вы имеете в виду?

- Конфликт цивилизаций, настоящий конфликт цивилизаций - это интересная вещь, плодотворная. Даже в виде трагедии этот конфликт хотя бы не постыден. А в реальности на игровой доске с той стороны не видно никого, кроме разнообразных Агентств. А противостоим им, - портрет улыбнулся, - мы.

Человек с ограниченным словарным запасом

Изображение накрывает ладонь, свисает с нее не как лист бумаги, а как тяжелая ткань. Хозяйка качает пальцами - по тексту, только что сменившему картинку, идет неглубокая шелковая рябь. Тяжелая ткань, вязкая поверхность... зачем, к чему такие настройки? Нет видимой пользы.

- Вы правы. - Женщина все еще взвешивает «ткань» на ладони. - Это серьезно и, возможно, серьезней всего, что произошло или не произошло. Если вы правы насчет армии, это серьезно втройне. Смотрите, как все интересно. Туран не пользуется случаем выбить из Евросоюза и кузенов уступки, кстати, уступки, которые надолго задвинут ястребов на задний план. Турану для чего-то выгоднее все еще числиться в «угнетенных», значит, что-то готовится. А большая часть их собственных военных не знает про это «что-то», строит свой заговор – и их, по обнаружении, тут же давят катком. Я что-то часто стала использовать вас как кота, извините. Но мне периодически необходимо обсуждать дела с людьми, которые не дают мне советов.

Цветные перья на знаменитой прическе – сегодня белые, сизые и нежно-зеленые – качаются в такт экрану.

- Да, интересно. Если... - добавляет Белая колдунья, гарпия, королева зимы, - только этот богоматерин Алтын просто не морочит всем голову в очередной раз, что вероятнее. В общем, следствия на вашем уровне вам и без меня понятны... и торопить вас я не буду, грех. Но хотелось бы что-нибудь узнать, если не до, то хотя бы сразу после.

Ответа и кивка она не ждет, сворачивает изображение в трубочку, катает между ладонями. Легкий треск – это не статика, это артрит.

- И да, передайте вашему источнику... что когда он вернется, мы, как прежде, рады будем видеть его у себя.

- Мэм... - земля даже не уходит из-под ног, ее тут просто никогда не было.

- Не беспокойтесь, это не вы. Церковный хор мне ничего не сказал. Я посмотрела запись с закрытия конференции.

- Он не...

- Вы ничего не упустили. Просто в школе он играл в теннис, и моя племянница была безнадежно влюблена. Весь десятый класс и половину одиннадцатого. У сестры все поверхности в доме были завалены этими... как их тогда называли, кольцевыми записями под разную страдательную музыку. Меня они очень раздражали. Ни в каком личном деле вы этого, конечно, не найдете. Передайте. И я бы вам сказала, что лимит на авантюры исчерпан... но он никогда не бывает исчерпан, не так ли?

Она смотрит на него, кивает – ему или своим мыслям. И добавляет:

- Спокойной ночи и удачи.