Ступень Четвертая. Часть вторая

Глава 29

И император, и Ефремов уговаривали меня битый час на то, чтобы приютить Глазьева на время, которое потребуется, чтобы определить что будет с ним дальше. Я справедливо подозревал, что эти двое могут никогда не решить, куда девать человека с непонятным статусом, и он так и зависнет у меня. На этом споре и настиг меня вызов от Дамиана. Я извинился, поставил дополнительную защиту и ушел в снохождение.

Дамиан явился в компании одного из своих магов, который наверняка должен не столько проконсультировать меня, столько разжиться новыми сведениями.

— У нас никто не знал об обмене, — мрачно сказал Дамиан. — Мэтр подтвердит.

Маг выдвинулся и сказал:

— Руна должна сработать при смерти. Это в ней заложено.

— Она и сработала. Но тело выжило и обмен зафиксирован.

— Оно должно было умереть, — возмущенно сказал маг и посмотрел на меня как на злостного обманщика.

— Ну простите, — развел я руками, — не умерло. И что нам теперь с ним делать? У нас в чужом теле сидит душа очень важной особы. Нам бы ее отправить на место.

С последним я немного погрешил против истины, потому что Глазьева важным не посчитал даже собственный отец, иначе он непременно хотя бы проверил достоверность того, что в Новикове — душа сына. Поневоле возникает философский вопрос: что важнее в данной ситуации, тело или душа. Для каждой конкретной души, разумеется, она сама. А вот что касается родственников?

— Мы не можем предложить ни одной работающей методики, — сказал маг. — Теория есть но ее использование — на ваш страх и риск.

Дальше он завел нуднейшую речь, которая сводилась к тому, чтобы изобразить одинаковые руны на обоих телах и пропустить через них большой поток энергии, сопровождая очередным заклинанием.

— На одном из тел есть сработавшая руна, — напомнил я. — Использовать ее нельзя, но и рисовать другую — тоже. Кто знает, как поведет себя старая, если в ней что-то осталось.

— Срежьте под корень, — предложил маг. — Хороший целитель снимет пласт с руной и нарастит новую кожу очень быстро.

Мне бы его уверенность. Зная Накреха, я бы не удивился если бы он обезопасился от наружного повреждения руны, отпечатав ее слепок куда ниже кожных покровов. Кроме того, повреждение руны уменьшали и шансы Глазьева.

— Предлагаете убрать последний якорь?

— Вы можете его использовать? Нет? Ну так и разговор бессмысленен.

— Вы тоже не можете быть уверенным, что ваш метод сработает, — напомнил я. — Но уверенно предлагаете вынести единственную зацепку. Кроме того, заклинание, которое вы нам передали, сейчас не может определиться между двумя телами: тем, в котором был Накрех, и тем, из которого он выставил душу.

Маг посмотрел на Дамиана, тот — на него и сразу спросил:

— Накрех мог развеяться?

— Маловероятно. Скорее всего, заклинание определило два последних вместилища. Если бы душа распалась, заклинание бы не сработало.

Тон, которым он отвечал императору был мне знаком: именно так Айлинг пускал пыль в глаза, когда не был полностью уверен в своих словах. Но с Накрехом лучше с самого начала рассчитывать на вариант похуже.

— То есть Накрех мог как-то сбежать из Глазьева? — удивился я. — Разве это возможно без руны?

— Я не знаю, чего он достиг, — недовольно проскрипел маг. — Большинство того, что вы сообщили, никак не сочетается с тем, что мы знаем про Накреха. Он изменился, и в какую сторону — сказать сложно, потому что на него повлияли тела, в которых он побывал. А про них мы не знаем ничего.

Я прикинул два последних тела — официанта-неудачника и полностью подконтрольного Новикова — и пришел к выводу, что Накрех мог только озлобиться, потому что оба раза ему попадался несчастливый персонаж, который наверняка оставил отпечатки несчастья в собственном теле. Новиков, как я понял, был еще довольно умным дядькой, мозги, конечно, перешли Накреху вместе с телом, но похоже, работают с другой душой совсем не так. Потому что на Глазьева смена тела не особо повлияла. А у него мозги те же самые. Желания проводить исследования, как влияет тело на душу, у меня нет ни малейшего. Мне было бы достаточно разобраться с Накрехом.

— Заклинание реагирует на оба тела одинаково? — спросил маг. — Или все же на одно из двух больше?

— Пожалуй, что одинаково. А что?

— Мне кажется, должна быть более выраженная реакция на тело, в котором он провел больше времени. Но это так, мои предположения. Возможно, последнее вместилище дает притяжение сильнее. У нас нет возможности проверить.

— Так что мы ничем не можем помочь. — Важно сказал Дамиан. — Хотя, видит бог, хотим. От себя разве что могу дать совет. Если этого человека так важно вернуть в собственное тело, используй на нем императорскую защиту свидетеля. При должном старании в применении заклинания тело будет практически не отличить от родного.

— Есть существенный минус — наследственность, — ответил я. — Потому что дети будут похоже на тело до заклинания, ведь так?

— Разумеется, — важно кивнул Дамиан. — По сути, это сложная иллюзия, поддерживаемая самим телом, который считает его своей частью.

— Плюс ограничения по размерам, — припомнил я. — Да и источники у этих тел разные. У занятого ныне он поменьше.

— Я предложил как крайний вариант, — надулся Дамиан. — Чтобы дать возможность человеку вести привычный образ жизни.

Я хотел было сказать, что в нынешнем случае Глазьева будет достаточно сложной иллюзии, но промолчал, чтобы не показывать, насколько магия в этом мире меньше развита.

Мы попрощались и разошлись по своим мирам.

— Ну что? — спросил меня уже другой император.

— По нулям, Иван Михайлович, — честно признал я. — Единственное, что смогли стоящего присоветовать, — это изменить нынешнее тело сложной иллюзией, чтобы человек казался тем откуда была выдернута душа. Но нам это не даст сделать Егор Дмитриевич.

— Уверяю вас, папа будет на моей стороне, — ответил Глазьев.

Он больше не лежал на кушетке, а стоял. Одежду, в которой было тело, ему не вернули, выдали набор для пациента, который у нас хранился на такие случаи. Но этого хватило, чтобы Глазьев почувствовал себя уверенней и опять начал качать права.

— Просто вы должны были настоять на том, что я — это я. Человек — это не только тело, но и душа. А душа куда важнее всего остального.

— Заткнулся бы ты, — почти миролюбиво предложил я. — Вдруг Егор Дмитриевич это тоже понимает, поэтому и решил, что тело без души для него предпочтительней, чем душа, которая планировала его убить.

— Я не планировал!

— У нас есть запись.

— Я не планировал, — уперся он. — Это все Новиков. Он меня заставил.

— Потребовать у себя артефакт для убийства отца? — довольно жестко спросил император.

— И почему такое проходит мимо меня? — тихо пробурчал Ефремов и громче добавил: — Елисеев, почему мне ничего не доложил? А ну как грохнули бы Глазьева?

— Что за глупости вы говорите? — раздухарился Глазьев. — Я никогда бы не убил собственного отца. Это все выдумки Елисеева.

— У нас есть записи, — напомнил я.

Разумеется, никаких записей не было, но этого хватило, чтобы наконец сбить спесь.

— Мы так и не решили, что с ним делать? — сказал Ефремов выразительно тыкая пальцем в сторону Глазьева.

— Выдать компенсацию и убедить отца, что я — это я? — предложил тот.

— Да ты братец, обнаглел, — грозно повернулся к нему Ефремов. — Влез по уши в заговор, чуть собственный клан под монастырь не подвел, да еще и требуешь компенсации? Это мы с Глазьевых должны требовать.

— Но есть некоторые сложности, да? — усмехнулся император и жестом подозвал нас с Ефремовым. Глазьеву же дал понять, что тот должен стоять в отдалении. Но я полагаться на здравомыслие Романа не стал, поставил защиту от прослушивания.

— Что конкретно сказали? — спросил император.

Я покосился на Ефремова и неохотно ответил:

— Конкретно ничего. Говорят, что Накрех мог уйти слишком далеко от них по пути развития магических возможностей. Они даже конкретно не могли сказать, развеялся он или нет. Предположили, что тело Глазьева он уже покинул. Хорошо бы проверить всех, кто пришел в себя после этого происшествия, Дмитрий Максимович.

— Всех — это кого?

Он достал телефон, явно собираясь если не позвонить, то отправить сообщение.

— Больных после комы и психов, которые себя не осознавали. Если не было зрительного контакта, то мог попасть только в тело без души. Но у меня большие сомнения по поводу того, что Накрех мог покинуть тело Глазьева.

Ефремов все же набрал и отправил сообщение, после чего поинтересовался:

— Не опасно ли было отдавать тело отцу?

Хотя было видно, что его распирают другие вопросы.

— Если не снимать блокираторы, то нет. А таким больным им не снимают по протоколу, потому что бывают спонтанные магические всплески, — ответил император. — Думается мне, Егор Дмитриевич помается, а потом отправит тело сына в заведение, где за ним будут присматривать и где он не будет мозолить отцу глаза. И встает вопрос, что делать с телом Новикова?

Они оба — и император и Ефремов — посмотрели на меня.

— Тоже отправить в психушку, — предложил я.

— В психушку? — недовольно переспросил Ефремов.

— А куда еще можно отправить человека, который осознает себя другим? Глазьев от него официально отказался. Мальцевым его отдавать ни в коем случае нельзя.

— Нельзя, — согласился император. — Игнат Мефодьевич выгоду не упустит, вытащит из Романа все, что можно о Глазьевых, в результате нарушится паритет между кланами.

— Значит, психушка для младшего Глазьева — самое безопасное место.

— Как-то это не по-человечески, — поморщился Ефремов.

— По-человечески ему самое место в тюрьме, — напомнил я. — Участвовал в заговоре против законной власти и планировал убийство собственного отца.

— Это только по твоим словам. Он же сам себя выставляет пострадавшим. Да и как я засажу Новикова за преступление Глазьева? Это ж скандал будет. И Мальцевы опять же начнут выступать. Потребуют его себе.

Ефремов поморщился. Нелегкая у него задача — лавировать между интересами кланов в сторону интересов государства.

— Заберите к себе. У вас же есть места, где вы временно держите свидетелей? — предложил я. — Я ему даже артефакт личины сделаю. Но то, на что вы намекаете, для меня неприемлемо.

— Какие умные нынче подростки пошли, — буркнул Ефремов. — У тебя, Елисеев, ему будет безопаснее всего.

— Побойтесь бога, Дмитрий Максимович, — возмутился я. — Я должен думать о безопасности клана в первую очередь. И если безопасность Глазьева может поставить под удар клан, то на фиг этого Глазьева. Себе берите. Ценности для преступника он больше не представляет.

— Вернуть его в тело невозможно? — уточнил император.

— То, что предложили там, слишком вероятностное. Мне кажется, они сами толком не знают, как все работает, — ответил я. — Я опасаюсь что если их методику использовать, то будет у нас два трупа, что Глазьеву-старшему не понравится. Торопиться необходимости нет, можно спокойно все обдумать. Так что, я делаю амулет личины и отправляем нашего пациента с Дмитрием Максимовичем?

Ефремов недовольно поскреб лоб. Ему идея брать к себе непонятно кого тоже была не близка. Ответственность высокая, перспективы туманные, случай такой единственный.

— Елисеев, у тебя он надежнее сохранится.

— Дмитрий Максимович, я его хранить не могу и не хочу. Я большую часть недели — в школе. Куда я его суну, да так, чтобы он слушался моих людей? Глазьев привык к вседозволенности. Он и сейчас ведет себя нагло, как будто мы обязаны им заниматься, потому что понимает, что на улицу мы его не выставим. Это ваша зона ответственности, Дмитрий Максимович. Где хотите, там и храните. А на мне еще Сысоев висит.

Его уже наверняка можно было попытаться вывести из стазиса, потому что даже если Накрех выжил, то ему будет точно не до того, чтобы сводить счеты с пацаном, который просто не справился с поручением.

— А если Накрех выжил и сведет счеты с Глазьевым? — спросил император.

— Я буду из-за этого переживать куда меньше, чем если Глазьев сунет нос в мои секреты и потом их разнесет по всем желающим, — отрезал я. — Скорее всего, Накрех мою личину не пробьет. А если Глазьев сам себя выдаст… Ну так естественный отбор никто не отменял. Глазьев-старший просто озаботится новым наследником.

— Не все так просто, — кисло сказал Ефремов. — У Егора Дмитриевича наследников быть не может.

— Пусть обратится к моим целителям. Скидку обещаю. Романа Глазьева на себя не возьму ни при каких условиях. И вообще про него не хочу слышать, пока не появится хоть какая-то обнадеживающая версия возврата души в тело.

Телефон Ефремова зазвонил, он глянул на экран, извинился перед императором и ответил. Разговор оказался коротким, и со стороны генерала раздавались в основном междометия.

— Никто из психов в себя не приходил. Из комы тоже за это время никто не вышел. Я приказал, чтобы дальше присматривали и обо всех докладывали, потому как затаиться мог ваш… не совсем обычный преступник.

— Вы совершенно правы, Дмитрий Максимович, — согласился я.

Развеялся или нет Накрех? Это занимало меня больше всего. Даже то, что подходящих для вселения тел не выявилось, ни о чем не говорило — никто же так и не узнал, что душа Ярослава Елисеева рассталась с телом. Точнее, прежнего Ярослава Елисеева, потому что я считал себя уже больше им, чем Мальгусом. Прежняя жизнь казалась уже полузабытым сном.

— Глазьева у нас держать опасно, — приободренный моей покладистостью опять завел свою шарманку Ефремов.

— А это уже ваши проблемы, Дмитрий Максимович. Если от него отказался отец, то почему меня должна заботить его судьба?

— Он лицо пострадавшее…

— В большей степени он преступник. Личину я ему настрою, но это все, что я могу для вас сделать, Дмитрий Максимович.

Ефремов посмотрел на императора, рассчитывая на поддержку, но тот нахмурился и бросил:

— Ярослав прав, это не его проблема. У нас еще где-то бесхозная тварь обретается. Как показала практика, она не дохнет даже за несколько лет без подпитки.

— Боюсь, там купола не будет как у Вишневских, — заметил я. — А значит, она сможет к себе кого-нибудь подтягивать и жрать. Искать надо, и срочно. Где-то должен быть этот долбанный дом. Может, Новиков его в наследство получил? Не проверяли?

— Нет у него на балансе никакого дома. Ни в аренде, ни в собственности, — проворчал Ефремов.