Суженый. Княгиня Имеретии

Глава VII. Полковник

Амир кивнул и поспешил прочь из гостиной. Уже через минуту он спустился с высокого крыльца и приблизился к матери.

– Матушка, он хочет вас видеть, – тихо властно заметил молодой человек, сверкая глазами на княгиню.

– Кто? – спросила она одними губами, оборачиваясь к сыну.

– Вы прекрасно знаете кто, – напряженно сказал Амир. – Вы ведь специально вышли из кареты, ибо надеялись на то, что он может увидеть вас.

– Я не понимаю, о чем ты говоришь, Амир, – смущенно заметила Верико, опуская взор.

– Я говорю о моем отце. Петр Николаевич видел вас в окно. И хотел выйти к вам сам, но его ноги немощны, и он не может ходить. Но он очень просил, чтобы вы зашли в его дом. Он хочет видеть вас.

– Я не пойду, – пролепетала княгиня тоном маленькой девочки, испуганно вскинув глаза на сына.

– Матушка, неужели вы откажете больному человеку в его просьбе?

– Он не заслуживает… – начала Верико.

– Если бы вы видели его лицо теперь, матушка, – тихо с болью сказал Амир. – Он встал на немощных ногах, а ведь он уже полтора года не ходит. Он хотел идти к вам, но упал. Мы с Александром еле уговорили Петра Николаевича остаться в гостиной. Но он взял с меня слово, что я непременно приведу вас.

– Боже, Амир, – пролепетала княгиня. – За эти полчаса, что провел в его доме, ты проникся к нему, и теперь тебе жаль его? – с ревностью заметила она.

– Матушка, мне показалось, что он не так равнодушен к вам, как вы думаете. Ибо на его лице было написано такое волнение, что я на миг решил, что вы вызываете в его сердце трепетные чувства…

– Я не думаю, что это так, Амир, – тихо печально заметила Верико. – Много лет назад он предал нашу любовь. Нет, не так. Он предал меня… ведь любви у него ко мне никогда не было…

– Я прошу вас, ради меня, – выпалил уже страстно Амир и схватил мать за руку. – Пойдите, поздоровайтесь с ним.

– Амир, я не смогу видеть его, – пролепетала нервно Верико, отворачивая лицо от сына и устремляя страстный взор на окно, в котором явно виднелся темный силуэт.

– Матушка, я ведь вижу, что вы хотите пойти и увидеть его! – уже не выдержал Амир.

Верико поняла, что сын очень хорошо определил ее волнение и желание, и тихо выдохнула:

– Ну, хорошо, я пойду. Но только для того, чтобы увидеть, как он постарел, чтобы мое глупое сердце навсегда забыло его…

Она проворно направилась к особняку, и Амир, довольно улыбнувшись, быстро последовал за матерью. Когда они вошли в гостиную, в комнате были сестра Литвинова и ее дети, Екатерина и Александр. Они сидели на диванчике рядом с креслом, в котором находился полковник.

Едва Верико вошла в просторную помпезную комнату под руку с сыном, как ее напряженный взор остановился на широкоплечей фигуре мужчины. Литвинову было теперь чуть больше пятидесяти лет. Но его фигура, все такая же подтянутая и эффектная, вызвала в ее душе невольный трепет. Лицо его, волевое, с густыми светлыми вихрами, совсем не тронутыми сединой, казалось постаревшим, но глаза, живые, яркие, серо-голубые, все так же остро и смело смотрели прямо на нее. Он был все такой же, что и много лет назад, лишь небольшие морщины у глаз выдавали его возраст.

– Верико! Это ты! Ты… – вымолвил Литвинов тихо, пронзительным горящим взглядом вперившись в ее лицо.

– Моя мать, Верико Ивлиановна, княгиня Асатиани, – представил всем княгиню Амир.

Немирова и ее дочь поздоровались. Не успела Верико ответить приветствием, как Литвинов грозно выпалил:

– Прошу, выйдите все! Оставьте меня с Верико, мы так давно не виделись.

По велению полковника все быстро покинули гостиную. Литвинов же, замерев, не мог оторвать поглощающего взгляда от изящной высокой фигуры княгини Асатиани, которая так и замерла при входе, как будто не решаясь пройти. Она смотрела на него надменно и холодно, словно каменная статуя.

– Двадцать восемь лет… так долго я не видел тебя… – глухо произнес по-русски Петр.

– Если бы мой сын не уговорил меня, я бы не переступила порог вашего дома, – колко заметила княгиня по-грузински, сверкая на него ореховыми очами.

– Подойди ближе, Верико! – воскликнул Литвинов по-русски и подался всем телом вперед. – Я хочу поцеловать тебе руку. Ты видишь, я немощен и оттого не могу сам.

– Для вас, господин Литвинов, я Верико Ивлиановна, – жестко вымолвила она ледяным тоном по-грузински, не желая говорить на его языке, и не сдвинулась с места. – Я не позволяла вам звать меня по имени.

Литвинов нахмурился, не понимая, отчего она так неприступна и холодна. Он словно решал ребус в своей голове и лишь через минуту глухо вздохнул. Он долго молча смотрел на нее.

– Прости, Верико, я позабыл твой язык и плохо понимаю тебя, – вымолвил он, чуть прищурившись, а про себя отчетливо понимая, что она сказала. – Подойди ко мне поближе, прошу тебя. – Верико уже хотела вновь холодно ответить ему, но он вдруг протянул к ней руку и тихо грудным голосом по-русски зазывно произнес: – Ты почти не изменилась с нашей последней встречи… Подойди…

Окончательно опешив, Верико ощутила, как по ее телу пробежала сильная огненная волна. Этот его тон, это слово, этот его сильный мощный взгляд и протянутая рука словно воскресили прошлое. Она смотрела на Петра и видела, что он точно такой же, как и был в ее воспоминаниях. Его русые густые волосы были чуть взлохмачены. Лицо его, волевое и суровое, как и прежде, сияло мужественностью, а взор, яркий, серо-голубой, такой же, как у ее Амира, все так же был поглощающим и властным. Она видела, что Литвинов почти не изменился. Лишь стал с годами шире в плечах. Рука полковника, протянутая к ней, казалась ей невероятно знакомой, как и форма его сильных пальцев.

Верико судорожно сглотнула, ощущая дикий неистовый порыв приблизиться к Литвинову. Не понимая, отчего она это делает, она сдвинулась с места и медленно подошла к Петру на минимальное расстояние вытянутой руки. Она видела, что он не отрывал от нее поглощающего взгляда, и, едва она приблизилась, стремительно придвинулся к ней всем своим мощным телом, бесцеремонно схватил ее кисть и притянул к своим губам.

Верико невольно дернулась к нему, увлекаемая сильной рукой, которая потянула ее кисть к себе, и замерла в шаге от него. А Литвинов уже страстно и как-то диковато осыпал поцелуями ее тонкие пальцы, и Верико окончательно опешила. Не в силах вынести это и чувствуя, что ее сердце сейчас просто выпрыгнет из груди, она резко вытянула свою ладонь из его рук и попыталась отстраниться. Но Литвинов вновь ловко поймал ее за локоть и попытался остановить ее.

– Нет, не отходи, – велел он. – Прошу, присядь здесь, со мной. – Он указал взором на диванчик, стоящий рядом. – Я хочу поговорить с тобой.

– Отпустите локоть, сударь, – вымолвила Верико по-русски испуганно, не понимая, отчего Петр так бесцеремонно ведет себя.

– Ты уже хочешь уйти, Верико? – спросил Петр по-грузински, очень чисто. Она удивленно воззрилась на него, и он добавил грудным голосом: – Я не отпущу тебя, пока ты мне не расскажешь, что делала все эти годы, как жила…

Верико моргнула несколько раз и, польщенная тем, что Литвинов так хорошо произнес все слова на ее родном языке, перестала вырываться и села на диванчик рядом, как он и велел. Она оказалась в шаге от него. Петр же неотрывно смотрел на нее, и Верико окончательно опешила. Чтобы снять напряжение, которое так и исходило от Литвинова и вызывало в ее существе неведомое долгие годы чувство упоения от его близости, она как-то ехидно вымолвила по-русски:

– А вы, оказывается, не забыли мой родной язык.

– Да, я солгал, Верико, – улыбнулся ей Литвинов. – Но и ты прекрасно говоришь по-русски.

– Вы же знаете, что мой покойный муж любил ваш язык, оттого в нашем доме говорили только на русском.

– Георгий, твой сын, рассказал мне об этом.

– Его имя Амир, – тут же поправила Верико, продолжая говорить по-русски.

– Но он представился как Георгий Петрович. И, если честно, я не понимаю, отчего твой сын носит такое отчество. Ведь у тебя был единственный муж Леван. Или я еще чего-то не знаю?

– Неужели вам это интересно, Петр Николаевич? – опешила она.

– Да, все, что касается тебя, Верико, мне интересно. Ведь мы были когда-то дружны, – вымолвил он тихо, с надрывом в голосе.

Литвинов боялся показать свое нервное трепещущее состояние души в этот миг и оттого старался говорить вежливыми нейтральными фразами.

– Разве мы были друзьями? – спросила с вызовом по-грузински Верико, ибо его заявление резануло ее по сердцу.

И прелестный взор Верико прямо впился в лицо Петра. Она никогда не считала его своим другом. Возлюбленным, любимым мужчиной, потом изменником, коварным соблазнителем, кем угодно, но только не другом.

– Ты обиделась? – тут же выпалил Литвинов порывисто по-грузински.

Жадным взглядом он окинул ее лицо, которое внизу, под глазами, было скрыто темно-красной шелковой тканью. Ее волосы, собранные под бархатную маленькую шляпку, отливали темным светом, а прекрасные миндалевидные ореховые глаза с темными пушистыми ресницами казались бездонными. По подсчетам Петра, Верико было сорок четыре года, но выглядела она гораздо моложе своих лет. И ее невероятная красота была все той же. Лишь вокруг ее глаз появилось несколько морщин. Литвинов судорожно сглотнул и тихо вымолвил по-русски:

– Ты права, Верико, мы были любовниками…

Эта фраза, произнесенная им тихо, но неумолимо, вызвала в душе Верико целую бурю. Она попыталась вскочить на ноги, но сильная рука Петра удержала ее на месте, и заставила ее сесть обратно на диванчик. Он видел, что она напряжена словно струна, и быстро добавил:

– Верико! Не надо так нервничать! Я не хотел обидеть тебя…

Княгиня плюхнулась на диванчик и тут же обратила на полковника гневный прелестный взор. Более не в силах сдерживать негодование и боль, которые хранила в своем сердце многие годы, с надрывом она процедила по-русски:

– Вы обидели меня давно, сударь! В тот день, когда в ту злосчастную пятницу не пришли к гроту в полдень. Я ждала вас там почти три часа, пока не начался ливень! И тогда я поняла, что вы лишь красиво говорили мне о любви, но на самом деле никогда не любили меня, а лишь использовали для своей забавы!

– Что ты говоришь, Верико?! – вымолвил удивленно Литвинов, устремив на нее опешивший взор, и попытался схватить ее ручку, но княгиня гневно выдернула ее из его широкой ладони. Петр поджал от досады губы и уже спокойнее сказал: – Но ведь это ты перенесла свидание на среду и сама не пришла, а на следующий день твой друг, Петрэ Асатиани, принес от тебя записку…

– Я перенесла свидание на среду? – опешила уже Верико.

– Да! Я как сейчас помню, как от тебя принесли записку такого содержания, что ты не можешь прийти в пятницу, ибо должна быть на приеме у князей Абашидзе, оттого я должен был прийти в среду к ручью, туда, где мы любили друг друга в последний раз…

Литвинов на миг замолчал и судорожно сглотнул комок в горле, возникший у него от давних воспоминаний об их упоительной и страстной близости, о которой он только что упомянул. Верико пораженно и пронзительно посмотрела прямо в его голубые глубокие глаза и пару раз моргнула, словно пытаясь понять и осознать, что он только что сказал. Совсем запутавшись, она сцепила кисти рук в нервном порыве и глухо выдохнула:

– Боже! Что вы говорите?! Вы, видимо, хотите свести меня с ума? Я ничего не понимаю! Я не писала вам никакую записку о встрече у ручья!

Она замолчала, как и Литвинов. Они долго трагично смотрели друг другу прямо в глаза, пытались понять, что же произошло на самом деле двадцать восемь лет назад с этими злосчастными записками и отчего они так и не встретились. Литвинов первым пришел в себя и, нахмурившись, тихо предложил:

– Верико, ты должна мне все рассказать… Ты все же писала или нет ту записку о переносе свидания?

– Да нет же, говорю вам! – выпалила она нервно. – Я ждала вас в пятницу у заброшенного грота, а вы не пришли.

– Я не пришел в пятницу, оттого что в этот момент я скакал галопом в Петербург.

– Да, я знаю, что вы уже уехали к тому времени! Мне так сказали в вашем доме, когда я, промокшая и несчастная, пришла узнать, отчего вы не явились на свидание.

– Ты приходила ко мне в комнаты, которые я снимал?

– Да! Будь вы прокляты, несносный вы человек! – уже в истерике вымолвила княгиня Асатиани. – Я любила вас! Оттого и вела себя так глупо и сама бегала к вам в постоялый дом! А вам было все равно! Ведь вы, даже не задумываясь, уехали из Имеретии, оставив меня с разбитым сердцем…

– Мне не было все равно, Верико! – воскликнул Литвинов, схватившись руками за подлокотники кресла, и от напряжения костяшки его пальцев побелели. – Я любил тебя, Верико! Страстно, безумно! – он лишь на миг сглотнул и уже хрипло глухо продолжал: – Я хотел жениться на тебе! Но ведь это ты, коварная соблазнительница, это же ты в своем письме написала, что я твой враг, русский захватчик, и твоя семья никогда не примет меня. Это ты, Верико, написала, что любишь другого мужчину! И после развода с Леваном Асатиани выйдешь замуж за него! Я думал, мое сердце разорвется от боли. Именно получив от тебя это жуткое послание в тот злополучный четверг, я выпросил у начальства увольнение и уехал в Петербург, а затем подал прошение императору о переводе в Дагестан, чтобы более не видеть тебя!

– Я не писала никаких писем! – воскликнула Верико в истерике, и на ее глазах выступили слезы боли и непонимания. – Неужели вы могли подумать, Петр Николаевич, что я могла написать вам подобные вещи, когда грезила только о вас, обожала вас всей душой и была готова следовать за вами на край света!

Они вновь оба замолчали, не сводя друг с друга трагичных взоров, обдумывая слова друг друга. Первым вновь начал говорить Литвинов, как-то задумчиво:

– Значит, ты не писала мне записку о встрече у ручья, куда ты не пришла. И позже не присылала никакого письма о том, что любишь другого?

– Нет, говорю же вам, я ничего не писала, – пролепетала она, и по ее лицу потекли горькие слезы.

Литвинов увидел их и напряженно замолчал. Он быстро оперся ладонями о подлокотник диванчика, где она сидела, и, быстро поднявшись на немощных ногах, умело и проворно переместился к ней на диван. Схватив руку Верико, Петр сжал ее в своих широких ладонях, притянул к своим губам и начал осыпать пальчики княгини страстными поцелуями, словно пытаясь утешить ее. Спустя минуту он поднял на нее яркие глаза и, смотря на нее сверху вниз, тихо заметил:

– Ты не должна так переживать, Верико. Мы во всем разберемся, ведь так? – Она посмотрела на него и послушно кивнула. – Записку о встрече у ручья ты не писала, – начал рассуждать Литвинов. – Но мне принес ее от тебя Петрэ Асатиани. Твой друг. И последнее письмо принес он же.

– Петрэ? – опешила Верико.

– Ну да. И он еще сказал, что тебе неудобно говорить мне это напрямую, оттого ты написала все в прощальном письме. Потому я ничего не понимаю. Неужели Петрэ Асатиани как-то причастен к этим странным письмам?

– Я тоже не понимаю, ибо никаких поручений Петрэ я не давала, – пролепетала Верико и тут же порывисто добавила: – Вы сказали, что в последнем послании я написала, то есть не я… было написано, что я люблю другого?

– Да, это так.

– А в этом письме упоминалось имя того человека, которого я люблю?

– Да… – протяжно вымолвил Литвинов, и его взор стал темнеть, и Верико поняла, что он догадался, кто подделал письма и кому было выгодно все это. – Там было написано, что ты любишь Петрэ Асатиани, – он замолчал, и его взор дрогнул под ее пронзительным проникновенным взглядом. Литвинов сглотнул горечь и глухо продолжал: – Когда я прочел письмо, он, Петрэ Асатиани, стоял передо мной. Я еле сдержался, чтобы не пристрелить его на месте. Но он заявил, что тоже любит тебя. И только я мешаю вашему счастью, ибо вы влюблены друг в друга с детства.

– О боже, как он коварен! – выпалила Верико в исступлении. – О, именно он разлучил нас! Теперь я поняла! Ибо тогда Петрэ безответно любил меня уже много лет, и неудивительно, что он подстроил все это! А мы, как глупцы, поверили этим фальшивым запискам и так страдали!

– Верико! Моя Верико, не надо так переживать, ты разрываешь мне сердце своими страданиями! – выпалил Литвинов, опять целуя ее руку. – И я чувствую, что, если бы не был так ревнив и порывист, так скор в своих суждениях, не обвинил бы тебя в своем сердце в измене. Но после «твоего» письма я как будто помешался и думал, что схожу с ума. Если бы я хоть немного мог подумать разумно в тот миг… – он вновь замолчал и опустил глаза, словно каясь. – Если бы мое сердце так не стучало в набат, я бы смог подчинить свои бешеные чувства разуму и непременно понял бы, что надо поговорить с тобой начистоту лично, а не верить письмам и словам какого-то одержимого тобой джигита, который, словно мальчишку, обвел меня вокруг пальца. Это я во всем виноват, Верико… и сам разрушил свое счастье и любовь… и воспоминания о тебе не давали мне покоя многие годы…

– Я тоже страдала, ибо долго не могла позабыть вас… – в продолжение его фразы проникновенно выдохнула Верико.